Медиум Варго Александр

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Сознание держится на тонкой ниточке. Пусть так – минуту назад вообще не было никаких мыслей. Тянущая боль в левом мизинце, горло першит, в ушах – звенящая пустота, кожу жжет, такое ощущение, будто в голову вбили винные пробки. Голос доносился откуда-то изнутри, из пострадавшего мозга:

– Профессор, не могу поверить, это чудо! Убедитесь сами – он живой. Чертовщина какая-то… Молчали девятнадцать каналов энцефалографа, ни всплесков, ни кривых. Самописцы рисовали пустое место. Мозг был мертв, Леонид Захарович, уж можете мне поверить. Собирались отключить аппаратуру, Оленька всегда так делает в подобных случаях…

В голосе молодого хирурга слышались возмущенные нотки. Возвращение больного в мир эмоций, красок, образов здесь, похоже, не приветствовалось. Ресницы пациента задрожали. Голубые глаза открылись, и взгляд устремился к серому кафельному потолку. Над больным склонились двое.

– Любопытно, Саша, любопытно… Триумфальное возвращение, так сказать. Как говорится в молодежной среде, слов нет, одни вау. Он ударился головой?

– Еще как, Леонид Захарович. Увернулся от пуль, погнался за перцем, который его подкарауливал, как-то глупо оступился, упал и… затылком об асфальт.

– Неплохо, Саша, неплохо… – пожилой коллега думал о своем. Грушевидная голова мерно покачивалась. – В отличие от Эсхила, нашему клиенту страшно повезло.

– А что у нас с Эсхилом, Леонид Захарович?

– Драматург такой был греческий. Погиб, когда орел уронил на него живую черепаху. Принял лысую голову Эсхила за камень и хотел расколоть об нее панцирь… Любопытный случай, не скрою, коллега, удивительное, как говорится, рядом. Но скажу тебе откровенно, юный друг, знавала медицина прецеденты и поярче. Даже в нашей больнице. Вспомни электрика Беломатова, что свалился с двенадцатого этажа строящегося здания. Его уже выписали, нет? А картинки на твоем энцефалографе… ты знаешь, есть у меня старинный приятель – бывший, кстати, участковый терапевт и прекрасный мануалист с обширной частной практикой – так этот парень умеет играючи отключать сознание. Просто переводит его на ноль – и всё. Глаза открыты, лицо вменяемое. А самого – нет. Летает в космосе, ума набирается у вселенского разума, временами даже будущее видеть был способен. Но что-то я загнул, Саша.

– Загнули, Леонид Захарович, – согласился молодой доктор, – уж наш пациент наверняка не отключал сознание. Просто ему дико повезло.

«Повезло, – лениво ворочал извилинами „триумфально“ вернувшийся, – осталось склеить разбитую вазу и начать верить в Господа Бога нашего». Дрогнули уголки губ – в мыслях полная неразбериха, память – грандиозное месиво, но почему-то всплыл в ней любопытный факт, как один чудаковатый американец, повздорив с супругой, принялся лупить себе в голову из гвоздезабивочного пистолета. Двенадцать гвоздей извлекли хирурги из черепа – ни один не повредил мозг. Да и был ли там мозг?

– Посмотрим его историю болезни… – бормотало заслуженное светило медицины большого сибирского города. – Что за везунчик у нас тут объявился… Гордецкий Вадим Сергеевич, родился седьмого января 73-го года… Что за неучи, право слово. «Родился» – изобретение советской власти, насилие над русским языком. Следует писать – «рожден такого-то числа такого-то года». Тэ-кс… Семейное положение… («Герой-любовник», – уныло подумал пациент, – в порочащих связях замечен дважды), проживает в нашем городе, временно неработающий, уволен из аналитического отдела службы безопасности торгового дома «Радуга», с 2004-го по 2005 год преподавал психологию на факультете общественных наук гуманитарного университета. Не главарь ОПГ, уже хорошо, а то зачастили что-то… – дальше было долгое молчание, потом хирург отбросил карту. – Хорошо, Саша, скрупулезно обследуй это комнатное растение и постарайся, чтобы оно не загнулось. Будем надеяться, подозрения на гематому не подтвердятся… Ты все еще удивлен, Саша?

– Любопытная дата рождения, не находите, Леонид Захарович?

– Седьмое января? Ты думаешь, она что-то значит? – профессор с трудом сдерживал хохот.

«Ничего не значит, – подумал больной. – Мне по духу ближе конфуцианство».

– Да нет, Леонид Захарович, просто любопытно, – молодой доктор, казалось, смутился.

– Исключительно русское словосочетание – «Да нет», – съерничал профессор. – Продолжайте, коллега, у вас неплохо получается. Поместите вашего божественного пациента в отдельную палату на четвертом этаже. Постоянный контроль и ухаживать, как за собственной мамой. А далее посмотрим, что ему уготовано в жизни – гениальность или легкий дебилизм…

Свет погас, театр опустел. Больной начал судорожно выкарабкиваться из зыбучих песков, в которые превращалась в его сознании больничная каталка.

Он медленно возвращался в нормальное состояние. Пришла болезненная чувствительность. Он не помнил, как его перевозили в отдельную палату на четвертом этаже, провалился в огнедышащую бездну, жарился, румянился по бокам. Очнулся в темноте и вновь поплыл по адскому кругу. Образы носились в голове, сменяя друг друга. Скрипела подъездная дверь, визжала женщина, из темноты вываливалось чудовище, сверкая фосфорными клыками… Дверь в аналитический отдел службы безопасности гигантского торгового дома, с табличкой, остроумно извещающей: «Использовать только для входа и выхода!», вечно зевающий Роман Переведенцев; серый от недосыпа босс Григорий Ильич, перманентно недовольный сотрудниками и сетующий на ленивое человечество – мусульмане, дескать, отдыхают в пятницу, иудеи в субботу, христиане в воскресенье, пьющие в понедельник, буддисты медитируют постоянно, а РАБОТАТЬ кто будет?.. Потом извне, из упрятанных за кадром форсунок, заструились завитки белого тумана, поползли, образуя вихрящуюся дымку. Туман клубился – и вдруг развеялся. Появилась металлическая решетка с дверцей – когда-то крашеная, нынче облезлая и некрасивая. Рваный линолеум на полу, за решеткой коридорная система, двери, кургузые плафоны. Целый пласт сохлой штукатурки и желтая от старости рукописная стенгазета почти отвалились от стены и зависли над скамейкой. Под штукатуркой что-то сверкнуло – вспыхнуло, посыпались голубые брызги. Из ничего образовалось пламя – жадное, необузданное и кинулось вылизывать стену. Занялась газета, свернулась, огненный ком обрушился на скамейку. Решетку и проход уже заволакивало густым дымом… И словно надавили кнопку на пульте дистанционного управления – резкая смена образа. Пошел обратный отсчет – Григорий Ильич, тихо поминающий озверевшее от безделья человечество; подъезд, пропитанный смрадом вешних канализационных вод, хрустящий пластик под ногами, очень своевременная мысль, что в так называемых приличных домах проживают такие же свиньи, как и везде, только уборщикам платят больше…

Очнулся Вадим Сергеевич Гордецкий не в Америке, неведомо в какой больнице, а утром и у себя на родине. Просторная палата отливала какой-то ненормальной, нерусской чистотой. Вяленая мимоза на подоконнике, капельница (слава Богу, неработающая), приличная кровать, способная при нужде вместить не только Вадима, но и медсестру с длинными ногами, которая в данный момент возилась со своими баночками, стоя к нему спиной. Усмирив эротическое видение и придя к мысли, что в ногах имеется-таки правда, Вадим пошевелил конечностями и предпринял попытку подняться. Ниже шеи не болело. За окном на березе переливались глянцем крохотные листочки. Месяц май в этом году выдался неприлично холодным (уместнее сказать, морозным), природа совершенно не хотела просыпаться.

– Стоп, стоп, – медсестра среагировала на скрип пружин. Звякнули баночки. – Что за леопард приготовился к прыжку? Свалитесь с кровати, больной, умрете, а меня потом из-за вас уволят… – она повернулась, показав вздернутый носик, заправленные под шапочку золотистые кудряшки, и принялась весело отчитывать больного. «А ведь не только в ногах есть правда, – продолжал ученые наблюдения Вадим. – Вполне достойный видеоряд».

– Во-первых, здравствуйте, – улыбнулся он, превозмогая канонаду внутри черепа. На всякий случай прекратил попытки встать и стал ожидать ответа симпатичной медсестры.

– И вам не болеть, – прыснула девушка, подошла к нему, вытянула из-под спины подушку и прислонила к изголовью. Стало легче.

– Вот так, больной, и не вздумайте шевелиться. Сейчас сообразим укольчик, а потом полный покой, пока не придет доктор и не скажет что-нибудь доброе. Сожалею, но вам придется во всем меня слушаться.

– Строго тут у вас, – Вадим лихорадочно соображал, в какое место она собирается вонзить иглу. Судя по загадочной улыбке, с которой девушка подвезла тележку и выбрала самый здоровый из шприцов, это было не плечо.

– Повернитесь, пожалуйста. И не кряхтите, как участник всех войн, больно не будет. Только первые десять минут, обещаю…

– Да ладно вам, – смутился Вадим, принимая требуемую позу. – Что естественно, как говорится, то не без маразма… – вытерпел унизительную процедуру, натянул пижамные штаны и вернулся на исходную позицию.

– Вам стало лучше, правда? – улыбнулась медсестра.

– Правда, – буркнул он. – Но лучше бы стало хорошо. Впрочем, если бы не болело, я бы, скорее всего, умер… У вас имя есть, девушка?

– Только для вас, – засмеялась медсестра. – Называйте меня Елизаветой Павловной. Лучше шепотом и с придыханием. С удовольствием бы с вами поболтала, Вадим Сергеевич, но вы не единственный пациент в этой больнице – вынуждена бежать. Надеюсь, вы будете вести себя благоразумно? Если что, нажмите вот эту кнопочку.

– Я попробую, – пообещал Вадим. – Заходите, если будете в наших краях, Лизавета Павловна.

– Всего хорошего, – позвякивая тележкой, она отправилась по неотложным делам.

– А что за запах? – спросил он.

Она остановилась, удивленно сомкнув стрелочки бровей.

– Вы чувствуете?

– Не жалуюсь на нюх, – немного и покривил душой Вадим. Будучи заядлым курильщиком, он плохо дружил с запахами, но сегодня уловил, как из коридора потягивает горелым.

– Ничего страшного, – смутилась Елизавета. – Просто в два часа ночи замкнуло проводку в западном крыле здания. Крыло пустует, там ни мебели, ни оборудования, расчищено под ремонт – давно пора, с такой-то обветшалостью… Дежурная сестра вызвала пожарных, потушили быстро и поэтому решили больных клиники не эвакуировать. Огонь не распространился, там решетчатые перегородки везде, обошлось, знаете ли… Вы как-то изменились в лице, Вадим Сергеевич.

– Так заметно? – пожал плечами Вадим. – Представил неприятную картину. Решетка, говорите, Елизавета Павловна? – в горле образовалось что-то шершавое – дикое ощущение, что проглотил кляп из наждачной бумаги.

– Решетка, – она внимательно посмотрела ему в глаза. – А что вас так обеспокоило? В крыле работало стоматологическое отделение, но ему выделили новое здание на Серпуховской, а пустующие помещения после ремонта собирались сдать в аренду фирме «Медсиб».

– Я, кажется, лечил там однажды зубы, – с трудом выговорил Вадим. – Линолеум на полу еще в такой крупный горошек…

– Странный вы какой-то, – хмыкнула медсестра. – Ну, в горошек. Лечили зубы при царе Горохе и запомнили рисунок линолеума.

«Никому ни о чем не скажу, – уныло думал Вадим. – О чем тут говорить? Чепуха, совпадение…»

Мысли бегали по кругу, и обуздать всю эту круговерть мог бы только опытный наездник. А тут еще привязалась старая уголовная песня «Цыганка с картами, дорога дальняя» – на мотив «Ромашки спрятались, поникли лютики». Поняв, что быть прикованным к постели – не его кредо, Вадим спустился на пол, переждал, пока уймется карусель в голове. Прогулялся до окна, полюбовался на внутренний двор больницы, где несчастные в пижамах под присмотром старших товарищей белили тополя и бордюры. Добрел до санузла, где имелся душ, «подержанный», но прочный унитаз и целых три рулона колючей туалетной бумаги. Пугающее изобилие. Ученые давно подсчитали, что семья из трех человек за год спускает в унитаз целое дерево…

Из зеркала таращился бледный, как больничный кафель, субъект чуть выше среднего роста, немного стройнее среднестатистического мужчины. На голове ковыль, взметенный ураганом, на лбу шишка с добрую картофелину, к которой страшно прикасаться. Глаза водянисто-голубые, с безуминкой. Он помнил основные вехи своей биографии. Никакой амнезии, никакого переселения душ. Гордецкий Вадим Сергеевич, пока не разведен, бездетный. Год в милиции после армии (постиг, что чем крупнее город, тем мельче в нем менты), заочный пединститут, учитель литературы, преподаватель психологии, безденежье, курсы, аналитик в торговом доме «Радуга», зарплата так себе, на любителя, попутная подработка с использованием старых связей. Не совсем, правда, восстановились в памяти события того прохладного майского вечера, но дело, как говорится, наживное…

Стоит ли так паниковать? Беда прошла, жизнь продолжается. Вернулся с того света, пережив клиническую смерть – говоря грамотно и научно, NDE – Near Death Experiense, «околосмертельный опыт». Тоннеля не видел, да и опыт, честно говоря, хреновенький. Вот только почему так быстро встал на ноги, и что за ерунда с видением пожара в западном крыле больницы?..

Делать было нечего, он вернулся в кровать, уснул, проснулся от головной боли. Началось паломничество. Вскоре он знал, что находится в десятой хирургической больнице, снимки мозга не показывают серьезных отклонений, опухолей, утечек серого вещества. Полости сердца не расширены, кинез миокарда левого желудочка, имеется добавочная сухожильная хорда в верхней трети его полости, клапанный аппарат интактен. Курирует его лично заслуженный врач Российской Федерации Воровский Л.З., а отключить аппаратуру не поднялась рука у молодого хирурга Позднякова. Лежать ему как минимум вечность и терпеливо сносить осмотры и унижения. После обеда, который доставили в палату со всеми гражданскими почестями, он уснул, утомленный повышенным вниманием. Проснулся от шума в коридоре.

– Да это не Морозов! – бушевала разгневанная работница. – Это Отморозов какой-то! Опять сбежал из-под капельницы! Курит на чердаке, мерзавец! Ловите его, девочки!

Он вспомнил обстоятельства, предшествующие бесславному падению. Словно прожектор зажегся в сумраке памяти. 23 мая, вторник. В кармане образовалось несколько тысяч в национальной валюте, и он подумал, что если уж швырять их на ветер, то лучше навстречу ветру. Супруга, работающая в Н-ской Ассоциации Туристических Организаций (наглецы там в руководстве), провела семинар в родном городе и укатила на симпозиум в столицу, откуда должна была плавно перетечь на конгресс в Индонезию – словом, квартира пустовала, и требовалась спутница жизни на одну ночь. Хорошенькая девушка всхлипывала носиком в фойе супермаркета, она была так трогательна, что у Вадима не хватило духу пройти мимо. Девушка копалась в сумочке, рыженькая, в микро-юбочке, невзирая на собачий холод. Не защитить такую красоту было просто не по-самурайски. Ведь женщины такие умные и предусмотрительные. Бумажку с пин-кодом хранят в кошельке рядом с банковской карточкой, чтобы не мучить ни себя, ни карманника. Где свершилась беда, она не знает. И пока не начала говорить, казалась вполне разумной. А потом отступать было некуда. Ведомый благородными чувствами, он подвел девушку по имени Злата к ближайшему милиционеру, о чем впоследствии сильно пожалел. Милиционер был страшно занят, доказав лишний раз, что милиция в этой стране борется с преступностью, как алкоголик – с выпивкой. Только виноватому у нас ничего не грозит. Из лап закона удалось вырваться и даже накормить голодную девушку в китайском ресторане, попутно зачитав познавательную лекцию по основам энтомофагии (потребления в пищу насекомых). Спутница повеселела, заявила, что аппетит у нее от лекции не испортился, поскольку она трудится по медицинской линии (хотя и не пиявкой), а вот интерес к собеседнику возрос. Разбудила в нем кролика. Он вцепился в нее на заднем сидении такси, как знаменосец в полковое знамя, и девушка в долгу не осталась. В голове уже призывно маячил четвероногий мягкий друг с надежным механизмом. На улице темнело, десять вечера. Они высадились из такси, бормоча какие-то глупости. Она кусала его за щеку, возмущалась, почему он такой небритый, а он отшучивался, что никогда не бреется перед сном, лицо с подушки соскальзывает. Прыгали через лужу, Вадим уверял, что это не лужа, а вход в метро. У подъезда красовался джип коммерсанта Качурина, проживающего на одной площадке с семейством Гордецких. Пикнула сигнализация, коммерсант направился к подъезду, как вдруг вспомнил, что оставил в машине документы, хлопнул себя по лбу, высказался на грани цензуры, зашагал обратно. Светиться перед соседом Вадиму не хотелось, но и прятаться в подворотне было унизительно. Он потащил Злату по дорожке к подъезду, коммерсант как раз погрузился в салон. Вадим еще расшаркался, распахивая перед ней дверь – дескать, только после вас, мэм. «Ты такой галантный», – восхитилась девушка. «Скорее, осторожный, – объяснил он. – А вдруг в подъезде хулиганы? Пока будут склонять тебя к сожительству, успею удрать».

Удрать он, к сожалению, не успел. Но навыки, обретенные в нескучной жизни, помогли. Лампочка в подъезде не горела. Кто-то выступил из темноты, пропахшей канализацией. Он отшвырнул от себя Злату, и пока летела пуля, успел метнуться к перилам. С глушителем стреляют, – мелькнуло в голове. Вторая пуля также цели не достигла, он метался от стены к стене, и сразить его могла лишь плотная очередь из автомата. Третьего выстрела не было – осечка. Он воспользовался моментом, бросился вперед, поймал руку с пистолетом, но незнакомец вырвался. «Кулачком работаем, кулачком», – подсказал тренер в голове. Он нацелил удар – примерно в голову. Но пробил пустоту, недоросток оказался! Стрелок вырвался, побежал к лифту, как-то смешно топая ногами (неужто и впрямь карлик?). Вадим пустился в погоню. Подвела нестандартная планировка дома. На площадке между этажами он настиг недомерка, прыгнул, повалил, но тот был словно жиром намазан – проворно вывернулся, Вадим снова прыгнул, ударился головой. Что-то юркое метнулось на балкон общего пользования. Оба махнули через перила – второй этаж, ерунда, прыгнули на крышу примыкающей к дому забегаловки – а там их целых три: цветочная, книжная и алкогольно-закусочная – а далее по забору толщиной в полкирпича. Злодей был явно из цирка – пробежал, почти не балансируя, как по дорожке, спрыгнул на крышу гаража. Вадим бы тоже показал класс, но кирпич вывалился из кладки, нога скользнула по отвесной стене, и не осталось других вариантов, кроме… того самого. Затылком об асфальт. Вот и всё, – думал он, врезаясь в твердое покрытие. Ты выполнил недопустимую операцию и будешь закрыт…

Существование в больнице было похоже на протяжный вой. Моменты относительной вменяемости и «прямохождения» сменялись полными провалами. Он не мог контролировать время. В период просветления нарисовался следователь из прокуратуры, задавал формальные вопросы, участливо кивал головой. Под занавес беседы как бы невзначай поинтересовался, правда ли, что пострадавший когда-то работал в милиции. «Истинный крест, – прошептал, смыкая веки, Вадим. – Но только не работал, а служил. Милиция у нас не работает…»

Снова пребывание в беспамятстве. «Пора кончать это гадство», – толкнуло в затылок сознание, он открыл глаза. В палату входила медсестра Елизавета Павловна. Медсестричка, ангел мой, украшенье лазарета… Посмотришь на такую, и сразу пропадает охота болеть. Мордашка загадочная, как шифровальная машинка «Энигма» гитлеровского подводного флота – до тех пор, пока в позапрошлом году не взломали ее знаменитый код.

– Здравствуйте, Вадим Сергеевич, – сказала с растяжкой медицинская работница. – У вас такие глаза ждущие.

– Жду… – Вадим сглотнул, чувствуя сосание под ложечкой. – Любви, ласки, понимания, чего-нибудь покушать.

– Рано еще, – прыснула Елизавета. – Питаться будете духовной пищей. Посетительница к вам. Крикливая, разодетая, уверяет, что ваша жена. Поздравляю, у вас потрясающий вкус.

Вадим в расстроенных чувствах закрыл глаза.

А когда открыл, напротив него в ультрамодном, приобретенном явно не в Сибири, пиджачке сидела турагентша по имени Жанна. Уже спокойная, в глазах дозированная жалость – к мужу, всеобъемлющая – к себе, спина прямая, губы плотно сжаты, мушка над верхней губой, не женщина, а картинка. Как открытая книга на китайском языке: все видно, прочесть можно, но ни черта не понятно…

Молчали долго, с чувством, после чего Жанна Альбертовна взгромоздила на этажерку пакет с апельсинами и гроздью бананов (чтобы потенцию не баловать).

– Знаешь, дорогой, – саркастически заметила Жанна. – Не всё то золото, что молчит.

– Я просто изумлен, дорогая, – промямлил Вадим. – У тебя птичий склероз? Ты забыла улететь на юг?

– Очень смешно, – подумав, ответила Жанна. – Но с юга я, к сожалению, вернулась. Новость настигла на Бали: Вадим Гордецкий пал клинической смертью, срочно требуется вмешательство родных и близких. Так спешила из аэропорта, что… – Жанна замолчала. Всеобъемлющая жалость к самой себе сделалась доминантой.

– Позвольте догадаться, – приподнялся Вадим. – Две новости – плохая и хорошая. Хорошая – это то, что подушка безопасности сработала. Ты раскромсала джип?

– Не так плачевно, дорогой. Не волнуйся, я успела применить экстренное торможение. Джип местами невредим. Дело в том, что в стране дураков никогда не научатся строить приличные дороги. Но это лирика. В милиции мне сказали, что карающий меч ночного грабителя настиг тебя в тот момент, когда ты вел к нам в гости какую-то грязную потаскушку?

– Почему грязную?

– Впрочем, нам, татарам, все равно, – усмехнулась Жанна. – Ты ее, в любом случае, не довел. Оргазм подкрался, но не грянул, сломалась старая тахта. А квартиру, я думаю, мы распилим. Вот только… – она уставилась на лежащего мужа с какой-то брезгливой жалостью.

– Даже и не думай, – запротестовал Вадим. – Жалость в данном случае неуместна. Забудь меня, Жанночка. Оставь ненужное самопожертвование. Врачи признались, что до конца дней я буду прикованным к кровати инвалидом. Уходи из моего сердца, улетай на юг, устраивай жизнь – и пусть твоя совесть спит спокойно. В конце концов, мы станем цивилизованной страной – а в цивилизованных странах, в той же Голландии, к инвалидам на дом приходят социальные проститутки. Проживу уж как-нибудь…

Но вывести из себя бывшую супругу в этот торжественный момент оказалось непросто. Аура сидящей рядом женщины лучилась презрением. Всё вокруг становилось другим, но ничего не менялось.

– Типичная аггравация, – бормотала образованная супруга. – Неуемное преувеличение больным тяжести своего состояния…

Вадим закрыл глаза. Он знал наверняка – с семейной жизнью покончено бесповоротно. Слишком долго они трепали друг другу нервы. Не спасет ни клиническая смерть, ни шишка на затылке, ни ложные представления о порядочности. Хорошо, что не успели обзавестись детьми…

Когда он очнулся, супруги в палате не было. Но из-за двери показался любопытный носик Лизаветы Павловны.

– Вы в порядке, Вадим Сергеевич?

– Как скала, – отрапортовал Вадим. – Заходите, гражданка, поболтаем.

– Я бы с удовольствием, но к вам опять посетительница, – подкрашенные тушью глазки коварно заблестели. – Вы, наверное, утомились. Перенесем аудиенцию на более поздний срок?

– Ни в коем случае, – возразил Вадим. – Впускайте. Разрубим сразу всё, и будем отдыхать.

Вошла рыжеволосая красавица Злата, увешанная пакетами, и застенчиво замялась на пороге. Эфемерное создание, не добравшееся до его квартиры, сорвавшее голос в «парадном», а потом нашедшее в себе мужество вызвать милицию и медиков. Он бледно улыбнулся, прошептал умирающим голосом:

– Я знал, что ты придешь. Но, право слово, это так нелепо, смешно, безрассудно…

– Я буду ждать, пока тебя вылечат, – трепетно заявила девица, села на краешек кровати. Он накрыл ее дрожащую руку своей тоже дрожащей рукой.

– Спасибо, милая, не стоит взваливать на себя столь непосильный груз. Ты еще молодая. А мне – врачи по секрету сказали – всю жизнь придется передвигаться в инвалидном кресле…

Он, кажется, уснул, а когда проснулся, в палате было пусто. Он лежал, обложенный фруктами, как венками. В окно колотилась обезумевшая муха.

– Интересные у вас знакомые, Вадим Сергеевич, – сказал Елизавета, входя в палату.

– Расцвечивают мою серость, – похвастался Вадим.

– Ой ли? – девица покачала головой. – Вы всех отправили к чертовой матери, как не стыдно? А к вам, между прочим, снова пришли. Вы прямо звезда.

– Опять посетительница? – простонал Вадим.

– Посетитель, Вадим Сергеевич, посетитель…

Разметав полы белоснежного халата, в лоно выздоровления вломился коммерсант Качурин, проживающий в соседней квартире, грохнул на этажерку пакет с апельсинами, подобрал пузо и без преамбул заявил:

– Прости, сосед, что так вышло, ей-богу не хотел. Не обижайся, что долго не навещал: налоговая как инфекция привязалась, замаялся, блин, лечиться…

– Минуточку, – насторожился Вадим. – Ты чего, Димон? Вроде не пьяный.

– А ты до сих пор не понял? – схватился за голову коммерсант. – Я же видел, как вы с девкой вошли передо мной в подъезд! Кто в тебя стрелял?

– А я знаю?

– Так это же меня хотели убить! – загремел Качурин. – Я догадываюсь, кто! Недобросовестный партнер из Новокузнецка! Милиция в курсе. Отгружали в прошлом году партию оргтехники, кредит выпросил, мерзавец! Процентов набежало море! Больше, чем сумма сделки! Отдавать не хочет, валит на партнеров, которые якобы его надули, а мне какое дело до его партнеров, скажи? Вспомни ситуацию, Вадим! Горе-стрелок поджидал меня в парадном, выкрутил лампочку. Узрел в окне между этажами, как я подъехал на джипе, вылез и потопал к подъезду. Не у каждого в городе последняя модель Nissan X-Trail, разнюхал, подонок… Сообразил, что сейчас я войду в подъезд, и побежал вниз. А я вернулся – документы в машине забыл. А вы с девчонкой шмыгнули вдоль стеночки – я же не слепой. Он и начал палить, думая, что это я. Темнота, не видно ни зги. Потом баба завизжала, разобрался, пустился наутек. Такие вот дела, сосед. Чего уставился, словно рог у меня на лбу? Нет там никакого рога, Зинка всегда под контролем…

В словах коммерсанта была бетонная логика. Стечение обстоятельств, и можно забыть. Но что-то удерживало от проявления бурного восторга. Он тупо смотрел в потолок, тщась справиться с мыслями и предчувствиями.

– Эй, ты где, сосед? – потряс его Качурин.

– В океане сомнений, – неохотно выдавил Вадим.

– Ты думаешь, шли на тебя? – обрадовался сосед. – Знаешь, Вадим, я сам до конца не уверен, что пасли меня, хотя теория вроде стройна, и дело ясное. Но еще папаша Мюллер говорил, что ясность – одна из форм полного тумана.

– Вот именно, Димон, – вздохнул Вадим. – Желать моей смерти вроде некому. Хотя…

Мужчины озадаченно уставились друг на друга. Пища для размышлений, что ни говори, имелась, причем обильная. Одно неясно – если ждали Вадима, как заморыш, сидящий в подъезде, мог их разглядеть, крадущихся вдоль дома. Впрочем, он мог получить сигнал от кого-то извне…

– Ты не думай, что я обрадовался, – бормотал Качурин. – Мы с тобой прекрасные соседи, и если тебя пришьют, я не описаюсь от восторга. Хочешь, приставлю к тебе человечка?

– Не нужно, – поморщился Вадим.

– А кто тебя будет охранять? – удивился Качурин. – Доблестные органы? Им самим нужна охрана. С персоналом договорюсь, не волнуйся. Парня зовут Боря – будет торчать у палаты. Докучать не станет, обещаю. А как выпишешься, охрана автоматически снимается. А я, от греха подальше, куда-нибудь из города смоюсь. Имеется давнишняя мечта – бросить всё, улететь в страну, где много, много диких обезьян… Обменяю баксы на крузейро…

– Крузадо, – машинально поправил Вадим.

– Чего? – не понял коммерсант.

– Деньги такие. В стране диких обезьян. Если ты имеешь в виду Бразилию. Ладно, сосед, дерзай, Бог тебе навстречу…

Сознание меркло. Он опять не помнил, как убрался посетитель, что он говорил на прощание, и что звучало в ответ. Телохранитель по имени Боря оказался милым, интеллигентным молодым человеком в огромных черных очках, которые не снимал даже в темных помещениях. Под очками был синяк, об этом поведала при очередном посещении медсестра и очень странно на него взглянула. «Какой ни есть, а VIP», – подумал Вадим. Он снова валялся в забытьи. Собрался консилиум, включили свет, склонились мудрые головы.

– Очень любопытный случай, коллеги, – вкрадчиво вещал Леонид Захарович Воровский. – Мозг пациента был полностью отключен минут пятнадцать. А сейчас – полюбуйтесь на снимки – все вернулось к норме. Смущает только вот это неопределенное пятнышко…

– Фотограф был пьян, – прошептал Вадим, но его никто не слышал.

К черепу подключали какие-то провода с клеммами, следили за показаниями невидимых приборов, сделали больно и не извинились. Задавали глупые вопросы, наивно полагая, что проводят тест на интеллект.

– А что вы скажете о Бенджамине Франклине, любезный? – лисьим голосом вопрошал профессор. – Как у нас по президентам?

– Не был Бенни президентом, – устало отвечал Вадим, – вопреки популярному заблуждению. Он был одним из авторов Декларации независимости и изобрел громоотвод…

– Да что вы говорите? – изумилось светило. – А вот последний факт науке неизвестен.

– Бросьте вы, – поморщился Вадим. – Многие из великих занимались побочными открытиями. Эдисон корпел над электрической ловушкой для тараканов, а получился электрический стул. Галилей изобрел градусник, Платон – будильник, Леонардо да Винчи – салфетки, хлеборезную машинку, танк… и тоже, кстати, будильник, который тер спящему ноги. Профессор, хватит заниматься глупостями. Клиническая смерть не повлияла на интеллект. Не прибыло, не убыло. Золото растворяется в царской водке, от обилия росы зависит жаркость предстоящего дня, а «Голубой поток» – это вовсе не орды гомосеков, хлынувшие на Русь. А еще я знаю, что такое обсценная идиоматика – могу толкнуть по случаю тройку-другую хрестоматийных примеров…

Воцарилось недоуменное молчание. Кто-то из несведущих прошептал:

– А что такое обсценная идиоматика?

– Ненормативная лексика, – скупо объяснил знающий коллега.

– Ну что ж, любезный, – пытался сгладить впечатление профессор. – Понимаю, вы устали, не смеем больше вас задерживать. До новых, так сказать, встреч, – погасла голубая луна, говор сделался приглушенным, каталка, поскрипывая ходовой частью, куда-то поехала…

Ночью его терзали видения, в которых не было никакой конкретики. Личности без глаз и волосяного покрова, но в белых хирургических масках, склонялись над больным, изъяснялись на птичьем языке. Блаженный старичок бесцеремонно лез в квартиру, объясняя, что ходит по домам и собирает средства на отправку губернатора в космос, причем дают немного, но многие. Алкоголик дядя Гога, размазывая пьяные сопли, жаловался, что угораздило же родиться на единственной планете, где нет ему житья. Комья грязи летели из-под дворницкой метлы. Хлопала форточка, за которой разнузданно стреляли молнии. Бились ноги в клетчатых бабушкиных носках – вспорхнуло одеяло, красиво улеглось на пол…

Он проснулся среди ночи с жутким желанием обкуриться. Выбрался в коридор, разбудил мрачноватого, но интеллигентного Борю, оказавшегося, по счастью, заядлым курильщиком. Болтали о чем-то, но содержание беседы утром полностью выветрилось из головы. Очень странно, что утро все-таки наступило.

– Ужас, ужас, – вошла в палату и раздернула шторы, привстав при этом на цыпочки, Елизавета Павловна (Вадим залюбовался буйным смешением непристойности и высокой эстетики). – Две новости, Вадим Сергеевич – одна хорошая, другая плохая. По случаю субботнего дня вас решили оставить в покое – это хорошая. В восточном крыле – а там у нас отделение для состоятельных сердечников – кажется, что-то произошло. Главврача вызывали, вернулся бледный. Милиция обложила отделение, говорят, убили кого-то…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Всё текло своим чередом. Не было ни одного лишнего события. Отъезд жены, обворованная девушка в супермаркете, покушение, «смерть», Качурин, предвидение номер один, предвидение номер два. План чрезвычайных ситуаций для отдельно взятого Гордецкого был составлен загодя и утвержден во всех инстанциях. Здоровье позволяло вырваться из лапок медсестры и раствориться в лабиринтах больничных переходов. Шлепая тапками, он добрел до восточного крыла, спустился на второй этаж. В здешней юдоли скорби все было как у белых людей – евроремонт, мраморные колонны, в нишах между палатами африканские джунгли, на которых неплохо смотрелись бы дикие обезьяны. Предчувствие не обмануло. У палаты под номером двадцать девять толклись люди с характерными лицами. Милиционер в звании сержанта преградил дорогу.

– А вы еще куда? – недоверчиво уставился на «антилихорадную» простынку, обмотанную вокруг Вадима.

– Подумаешь, простынка, – буркнул Вадим. – В Древней Греции люди постоянно носили простыни, потому что ночевали, где попало.

– Ты что, псих? – напрягся сержант.

– Имею право, – буркнул Вадим. – Вообще-то, я Джон Батлер, генеральный инспектор Скотланд-Ярда. Не будем нарываться, сержант. Кто тут у вас командует?

Странные нотки в голосе «инспектора» предостерегли сержанта от решительных милицейских мер.

– Майор Румянцев. Никита Афанасьевич, – поведал он с неприязнью.

Не обмануло предчувствие, ох, не обмануло…

– Так зови Никиту Афанасьевича, чего ждешь? – начал раздражаться Вадим. – Скажи, Гордецкий снова в строю.

У майора Румянцева – невысокого крепыша с большими ушами – были красные от недосыпа глаза, мятый пиджак и бездна нереализованного сарказма.

– Покойничек явился, – забормотал он, протягивая руку. – Ладно, сержант, не ломай ему крылья. Но на будущее учти – этого парня проще не пустить, чем потом выгнать.

Они сидели у окна в стороне от людей и нервно курили.

– История продолжается? – угрюмо спросил Вадим.

– И как ты догадался? – Никита впихнул бычок между плитками паркета. – Полный мрачняк. Всё необъяснимо, загадочно, и кровь привычно стынет в жилах. Извини, что не навестил. Прослышал о твоем несчастье, и даже навел справки, в какой ты больнице… Серьезно, закрутился. Говорят, ты с того света вернулся?

– Пустяки, – отмахнулся Вадим. – Головой ударился, ничего страшного. Умнее буду.

– Да куда уж умнее, – покосился Никита. – А знаешь, вот ума не приложу, почему ты оказался в той самой клинике, где грохнули этого бедолагу. Да еще и сам пришел.

– Так это я его, неужели непонятно? – удивился Вадим. – Могу признание написать, по всем правилам протокольного искусства – только заранее объясни, кого там грохнули… Ужасно выглядишь, Никита. Не могу представить, кого однажды труд сделает из человека. Убили-то кого?

– А тебе зачем? Ты же у нас сугубо гражданский. Вольный хлебопашец с шишкой на затылке.

– Стариной решил тряхнуть.

– Смотри, отвалится старина. Хорошо, слушай. Погибший – Семен Борисович Белоярский, известный художник, почетный житель нашего города и страны в целом. Украшение, так сказать, отчизны. Имя на слуху. О нем слышали все, и даже ты…

– Слышал, – подтвердил Вадим. – Но, честно говоря, не думал, что он еще живой и проживает в нашем городе…

– Своя художественная школа в Сибири, которой он руководит уже много лет. Бодренький такой старичок – специалист широкого профиля и несравненный мастер своего дела. Блестящий живописец и толковый преподаватель. Дожил до восьмидесяти с лишним лет – практически ничем не болел, кроме простуды, с сердцем полный порядок, занимал активную жизненную позицию, писал по две картины в месяц, имел легион учеников и последователей, автор монументальных полотен, украшающих ведущие музеи…

– Постой, – перебил изумленный Вадим. – Ты хочешь сказать, что старичок в восемьдесят с хвостиком успешно руководил своей художественной школой широкого профиля? А на пенсию его отправить не пробовали?

– В том-то и загадка, – пожал плечами Никита. – Говорят, он был вполне вменяем и мог заткнуть за пояс любого из так называемых маститых художников. Случай, аналогичный с покойным Урбановичем.

Вадим уже сообразил.

– Но в больницу, тем не менее, загремел.

– Неполадки в моторе, – кивнул Никита. – Пора бы уж, не бессмертный же он. Загадки организма, Вадим. Мой дед дожил до восьмидесяти – ни разу не обращался в поликлинику. Всерьез болел лишь однажды – в тридцатые годы, служил в армии, подхватил малярию. А умерла бабушка, с которой он всю жизнь нянчился, так сразу скис, скукожился, потерял интерес к жизни, и все болезни, что по-тихому зрели в организме, вдруг вылезли. Так вот – детей у этого деятеля уже не осталось, вымерли, имеется внучка – она и примчалась в больницу. Уже допросили. У них с дедом особняк на Бердском шоссе, сама художница, имеет в доме мастерскую, выполняет заказы, не замужем. Дело было так: сидели, плотно ужинали, внезапно деду стало плохо, хлынул пот, вилку выронил… Хорошо, шофера не успели отпустить – мигом доставили в больницу. Диагноз – аритмия.

– Отравили за ужином?

– А кто ж его знает, – пожал плечами Никита. – В свете нынешнего события – вполне допускаю. Старичок оклемался, собирался бежать домой, но, сам понимаешь, не отпустили, стали готовить к операции. А ночью кто-то его придушил… подушкой. Самое смешное, что отделение для состоятельных клиентов – под контролем вневедомственной охраны, ребята не спали – трудно спать вдвоем одновременно, посторонних не было, окна оборудованы сигнализацией, шесть палат пустых, в остальных – тяжелые пациенты, которые не в состоянии ходить по ночам и кого-то душить. Из персонала присутствовали четверо – дежурный врач, медсестра, нянечка и заведующая отделением. Кстати, почему здесь присутствовала заведующая отделением, мы пока не поняли.

Вадим похолодел. Что за хворь его терзает? Снова в голове со скрипом разогналась и завертелась карусель. Лошадки, ослики, верблюды… Хлопающая форточка – это явно из другой оперы… Дворник Герасим, яростно скребущий аллею, алкоголик, брызжущий желтыми слезами, божий одуванчик, собирающий средства для отправки на Альфа-Центавр первого лица области…

– Ты где? – насторожился Никита.

– Здесь, – Вадим сбросил оцепенение. – Тело еще не увезли?

– Какое тело? – не понял Никита.

– Мертвое!

– Не ори. На месте. Ребята из отдела криминалистики еще не закончили. Хочешь полюбоваться?

Он пробился через настороженные взгляды орудующих в палате людей (подумаешь, привидение в простыне), но далеко не ушел. Палата оборудована по последнему слову, сияет чистотой. Лицо покойного переливалось свинцовым блеском – словно вазелином натерли перед отправкой на тот свет. Действительно почтенный возраст. Морщинистая куриная шейка, голова отброшена, нос с горбинкой, глаза навыкат, потухшие, цвета мутного бутылочного стекла. Макушку украшали клочки седой растительности, словно рваная еврейская шапочка. Пижама аккуратно застегнута, штанины подвернуты, костлявые щиколотки торчат, точно прутья из огородного пугала, а ступни облачены в смешные клетчатые носки…

Валялось и одеяло – то самое, что красиво вспорхнуло во сне…

Он вышел в коридор и прислонился к стеночке. Приступ головной боли был бы очень некстати. Но его уже не избежать.

– Совсем расклеился, дружище, – цокал языком Никита, хватая приятеля за локоть. – Ох уж мне эти добровольные помощники с того света… Пойдем, горе луковое, провожу тебя до места постоянной дислокации.

– Не надо, Никита, – отбился Вадим. – Займись делами, а я на лавочке прикорну. Свистнешь, когда с персоналом будете общаться…

Теперь он был уверен на все сто: оба субботних убийства – 20 и 27-го мая – связаны между собой, как сиамские близнецы. В воскресенье 21 числа, поглощенный думами о состоявшемся увольнении из торгового дома «Радуга», он забрел в питейное заведение со странным названием «Дети святого Патрика». Наткнулся на поглощающего пенный напиток капитана Румянцева. Когда-то вместе служили после армии, Вадим ушел на «гражданку», Никита работал патрульным, окончил школу милиции, стал опером, старшим оперативником, руководил следственной частью, перевелся в главк, дослужился до майора, поставлен руководить целым отделом, который периодически бросали разруливать безнадежные ситуации. В этот день он был мрачнее тучи.

– Хоть одна живая душа, не желающая моего позора, – ворчал захмелевший приятель. – Представь такую возмутительную ситуацию. Заслуженный деятель искусств Урбанович, лауреат множества премий, видный режиссер и театральный деятель, депутат областного Совета позапрошлого созыва – всемерно уважаемый и заслуженный старичок. Восемьдесят пять лет – давно пора лежать в могиле или, в лучшем случае, на смертном одре, а он ведет активную полноценную жизнь. Снимает криминальную драму в родном городе, болтается по столицам, по зарубежью… В субботу отправился в финскую баню. Угадай, с кем.

– Надеюсь, не с девочками?

– С девочками, – кивнул Никита. – Одной восемнадцать, другой двадцать четыре. Сотрудницы досугового центра «Клеопатра».

– Господи, – ахнул Вадим. – Да что он там с ними делал?

Никита пожал плечами.

– Если ничего и не делал, то сам, знаешь ли, факт… Словом, мощный старик. Охрана банного комплекса снаружи, девчонок потащил в сауну, приятно провели время, выгнал обеих в предбанник – а этот факт отмечен аж двумя сотрудниками ЧОП «Выстрел». Сам остался париться, плавать и нежиться в одиночестве. Пять минут прошло, находящиеся в «фойе» услышали выстрел, прибежали, обнаружили труп – между бассейном и дверью в парилку. В голове – пуля. Под ногами – пистолет, компактный П-64 польского производства. Калибр 9 мм, в Россию поставляется контрабандой. На пистолете – отпечатки пальцев Урбановича. Но, хоть тресни, ничто не говорило о том, что старик собирается покончить жизнь самоубийством. Девчонки и охрана хором уверяют, что лучился жизнелюбием. Впрочем, пронести эту портативную штуковину он, конечно, мог. Вопрос – почему так сложно?

– Минуточку, – перебил Вадим. – Сколько времени прошло между выстрелом и появлением теплой компании в бассейне?

– Сошлись на том, что секунд двадцать. Девчонки в предбаннике вразнобой вопили, прибежали «чоповцы» из соседнего помещения, пока включали мозги, пока соображали, откуда бабахнуло…

– То есть у преступника имелось время, чтобы наделать на пистолете отпечатки убиенного – а, обладая должной сноровкой, это можно провернуть секунд за восемь. А потом слинять по заранее намеченному пути.

– Да не было намеченных путей! – рявкнул Никита, вспугнув воркующую по соседству парочку. – Замкнутое помещение, вернее, три помещения – бассейн, парилка, подсобка, в последней – швабры, тазики, ведра. Слив из бассейна – здоровая труба, но сверху заделана решеткой на болтах. Вентиляционные отдушины в подсобке и бассейне – ребенок не пролезет…

– Сговор между девицами и охраной исключен?

– Сразу четверо? – опер почесал макушку. – Ну уж извините. Девчонки просты, как банный веник, и показания дают, в общем-то, складно. И знаешь, Вадим, если честно, в пользу суицида говорит отсутствие глушителя на пистолете. Не стал бы киллер рисковать, учиняя пальбу – он же не был уверен, что в запасе окажется двадцать секунд. А вступать с охраной в бой… м-м, как-то сомнительно.

– Правильно, – согласился Вадим. – А еще именно так поступил бы платный убийца, желая создать картину суицида. При условии, конечно, твердой уверенности, что успеет удрать.

– Черт! – шарахнул Никита кружкой по столу, повторно вспугнув парочку и привлекая внимание плечистого вышибалы. – Да знаю я об этом. Не было у Урбановича резона сводить счеты с жизнью. Успешный старикашка, заслуженный, зажиточный, обласканный властью. Знаешь, какие он фильмы клепал?

– И, тем не менее, остается самоубийство, – развел руками Вадим. – Или трясите девиц с охраной. Или ищите потайную дверь. Короче, успехов тебе, сыщик.

В понедельник, после очередной пикировки с Жанной, он поехал к родителям на Заельцовское кладбище. Анна Витальевна и Сергей Егорович погибли восемь лет назад, 22 мая – задохнулись в дыму на горящей даче. С той поры при слове «дача» Вадима охватывала неконтролируемая паника. Поправил завалившуюся оградку, посидел под березой, обрастающей листочками. На этом месте он всегда был спокоен, начинал философски относиться к жизни. Попутно убедился в тесноте мира: на соседней аллейке протекала пышная погребальная церемония. Автобусы загородили проезд, оркестр из медных духовых, толпа людей с поджатыми губами. Протискиваясь между автобусами, он спросил у меланхоличного очкарика: «Кого хоронят?» – «Урбановича», – отозвался очкарик. Вадиму стало интересно. Он отступил за безвкусную стелу, призванную увековечить безвременно усопшего криминального лидера, и стал смотреть. Церемония подходила к завершению. Оркестр выдохся. Люди с поджатыми губами разомкнули плотные ряды, потянулись к кавалькаде легковушек – на капотах уже выстраивалась водка для поминовения. Участники церемонии расслаблялись, бросали на плечи «халявные» полотенца, отдельные уже робко улыбались. От толпы отделилась рослая, прямая, как трость, явно не пролетарских кровей особа преклонных лет – побрела по дорожке к отдельно стоящему «бумеру». Люди смотрели ей вслед, никто не осмелился окликнуть. Вдова, – подумал Вадим, он оторвался от памятника криминальному лидеру и, мечтая показаться невидимкой, зашагал наперерез. Сказал «извините» и как-то непроизвольно поклонился. Уже и не помнил, какие сочувственные слова говорил. Но долго словесами не растекался. «Прошу простить, уважаемая, я из милиции, позвольте с вами поговорить? К сожалению, у меня нет с собой удостоверения, я не на службе – у самого тут покоятся родители…» У вдовы имелись основания послать его к черту. Но проняли слова незнакомца. А может, это был единственный человек за день, обошедшийся без мироточивой наигранной скорби. Она смотрела сквозь него, костлявая, белокожая, вся в черном – глазами, в которых простиралась бескрайняя арктическая пустыня. А когда заговорила, он понял: женщина сломана – с хрустом, окончательно. «Мне безразлично, кого вы сможете найти, жизнь окончена… Простите, молодой человек, я не расположена помогать органам. Но могу вам сказать определенно – это не самоубийство. Фимочка никогда не смог бы покончить с собой. Это все оттуда – проклятый сорок пятый год, местечко Аккерхау, деревня Зандерс. Он так боялся, что рано или поздно это начнется… Зачем они с друзьями продали душу Дьяволу, я не понимаю… Шестьдесят лет промчалось, пришла пора платить…». Она насилу справилась с собой, замолчала. Глаза наполнились слезами. Ей было безразлично, что в роковой для себя день Урбанович развлекался в бане с девочками. А может, не видела в этом ничего предосудительного. Если мужчина может, а женщина нет, какое имеет она право лишать его радости?..

Вадим хотел еще что-то спросить, но тут женщина как-то испуганно покосилась в сторону. За автобусом мелькнула чья-то спина. Показалось, может, обычный «скорбящий»? Он предпочел не всматриваться, женщина развернулась, быстрым шагом направилась к машине, где за темными стеклами угадывался силуэт шофера. Все слова были сказаны. Он было двинулся следом, но остановился, сообразив, что будет выглядеть полным идиотом…

Невозможно объяснить, почему его охватило любопытство. Проезжая на маршрутке мимо областного архива, он попросил водителя остановить, спустился в подвал кирпичного купеческого здания и спросил у слегка зомбированных сотрудников, какие действия нужно предпринять, чтобы получить информацию, касающуюся биографии одного заметного лица. «Наденьте маску, достаньте автомат», – не размыкая рта, посоветовала квелая работница архива. «А серьезно?» – удивился Вадим. «А серьезно – ничего не надо предпринимать, – сообщила дама. – Просто нужно иметь допуск, заверенный заместителем главы администрации товарищем Млечниковым. У вас, судя по глупым вопросам, допуска нет. Всего вам доброго». По счастью, выходя из архива, он столкнулся со знакомым журналистом из «Вечерки», допуск у товарища имелся. «Хорошо, – вздохнул старинный знакомый, – попробую покопаться по твоей просьбе. Но не забывай, что литр приличного „Арарата“ обойдется кое-кому в полторы тысячи рублей».

Вечером он позвонил Никите Румянцеву и, полагая, что оказывает неоценимую услугу следствию, поведал о своих кладбищенских похождениях. «Только не лезь в это дело, – встрепенулся Никита. – Уж справимся без леваков». – «Свинья же ты неблагодарная», – разворчался Вадим. На что Никита со свинцовой убедительностью ответил: «Я-то, может быть, и свинья, а вот почтенная вдова, к которой ты приставал, скончалась сразу после поминок. Уединилась от родни в спальне и приняла яд – выпила бутылек с неочищенным маслом молочая. Как говорится, недолго мучилась старушка. А еще я тебе скажу по секрету – их сын не был на похоронах. Вчера на трассе между Омском и Барабинском, спеша к отцу на похороны, он попал в серьезную аварию, сильно травмирован…»

Вадим похолодел. Повесил трубку и дал себе зарок не лезть в чужие дела. Куда его понесло, причем совершенно бесплатно? Телефонная трель заставила вздрогнуть. Звонил тот самый журналист – с дрожащим от волнения голосом. Пролезть в закрытое отделение архива ему, в принципе, удалось. И даже кое-что выяснить. Да, в сорок пятом году в составе Первого Белорусского фронта Серафим Давыдович Урбанович штурмовал Берлин, а затем его часть стояла гарнизоном в одном из маленьких поселений южнее немецкой столицы. Ничего не значащий факт военной биографии. Он командовал взводом – причем назначен таковым уже в мае, после подписания капитуляции и смерти предыдущий комвзвода. А что в этом, собственно, секретного? Но больше о том периоде писаке узнать не удалось. Подошел некто, представившись работником архива – с невыразительными и незапоминающимися чертами лица, вкрадчиво осведомился, почему журналиста интересует личность трагически усопшего Урбановича? Имелась в личине незнакомца какая-то скрытая угроза. Героем журналист ни разу не был, живенько поведал товарищу, что выполняет просьбу одного шапочного знакомого, а зачем тому это надо, он не в курсе. «Не надо делать того, чего не знаете», – мягко сказал «работник архива», записал фамилию «шапочного знакомого», а журналист поспешил ретироваться. «Знаешь, Вадим, попахивает это дельце, ты уж с меня не взыщи», – виновато сказал журналист и бросил трубку. А потом был отъезд супруги на конгресс-семинар-симпозиум, и встреча с обворованной Златой…

Мир безжалостно тесен, ничто не проходит бесследно, и от судьбы не уйдешь. Получалась стройная логическая цепь. Гибнет «мощный старик», следствие роет, но не преуспевает. У Вадима выходит лучше (абсолютно случайно), чем и обусловлен удар исподтишка. Сорок пятый год – подсказка покойной вдовы… Коммерсант Качурин не в теме, покушались на ВАДИМА. Неопознанный лилипут… Стоп! Он даже подпрыгнул от блеснувшей идеи. Если покушался от горшка три вершка гном, то почему тому же экземпляру не пролезть в вентиляционную отдушину подсобного помещения в сауне? Пусть Никита проверит, вдруг получится? Сделал черное дело и убрался обратно в подсобку. Дополнительная фора. Пока охранники побегут по смежным помещениям, он уже испарится…

Кирпичики складывались в большую готическую стену. Гибель второго «мощного старца» – отсохни у того глотка, кто назовет это совпадением! А то, что рядом оказался Вадим… обыкновенное совпадение. Так ведь?

Осталось ухватиться за то, что само напрашивалось: задушенный Белоярский и банный любитель Урбанович были знакомы друг с другом. А чем занимался Белоярский в сорок пятом году? Тоже воевал? Он закрыл глаза, сосредоточился. Затрещала голова. Кладбище, народ с поджатыми губами… Присутствовал ли Белоярский на печальной церемонии? Он не мог вспомнить конкретных лиц. Были пожилые, но не осели в памяти. Да и не похоже лицо удавленника на лицо живого человека…

Работники милиции, без дела снующие по коридору VIP-отделения, посматривали на него с брезгливой жалостью. Подошел взъерошенный Никита, сел рядом.

– Не надоело лезть в чужие дела?

– Проверьте, – встрепенулся Вадим, – не общались ли меж собой Урбанович и Белоярский. Не связывали ли их общие дела? Не служили ли вместе в армии?

– Да думал я об этом, – отмахнулся Никита. – Обоим глубоко за восемьдесят, оба связаны с чарующим миром искусства, оба в прекрасной физической форме, оба погибают при загадочных обстоятельствах. Не надо иметь семь пядей во лбу. А то, что между убийствами ровно неделя – нисколько не смущает. Приступ с Белоярским случился не сегодня. Чем он вызван у человека, который редко обращался к врачу, мы не знаем.

Вадим поведал о своих соображениях насчет карлика. А также об архивной неудаче и о покушении. Никита воззрился на него с изумлением. Потом хлопнул себя по лбу.

– А ты не такой уж безнадежный, дружище. Обязательно навестим сауну и осмотрим воздуховоды. Черт… что мы знаем о карликах?

– Люди такие маленькие.

– Я помню. А еще?

– А еще в Канаде существует многовековая традиция: бросать карликов на дальность. Наряжают их в защитные жилеты и кидают на резиновых женщин. Защитники прав человека пытаются все время запретить соревнования, дескать, оскорбляется достоинство карликов, но людям нравится. И карлики, кажется, не против.

– Здорово. Будь поосторожнее, дружище, – Никита посмотрел на товарища с невольным пиететом.

– Хорошо, – рассмеялся Вадим. – Не бери в голову, сам справлюсь.

Он вспомнил Бориса, которому явно не мешало бы подточить мастерство. Если охраняемый говорит охраннику, что не надо в данный момент его охранять, нормальный охранник не воспримет пожелание буквально. Кивнет, но будет работать. Впрочем, что взять с недорогих бодигардов коммерсантов средней руки?

– Смотри, – понизив голос, Никита толкнул его в бок. Прижимая к груди плоскую сумочку, из палаты вышла женщина в строгом гарнитуре. Грустно посмотрела на Вадима, безучастно – на Никиту, медленно отправилась к лестнице. Двое курящих мужчин зачарованно проводили ее глазами, и переглянулись.

– Внучка Белоярского, – пояснил Никита. – Страшно расстроена, но держится нормально. Барышне не позавидуешь, теперь все заботы о содержании особняка улягутся на ее хрупкие плечи.

– Нам такие беды точно не грозят, – улыбнулся Вадим.

– Как мало нужно для счастья, – со злостью процедил Никита. – Но даже этого нет. Задолбала жизнь лагерная! Передохнуть некогда, не то, что за девушкой поухаживать. А ничего фигурантка, согласись? Не девочка, конечно, но лет десять на нее еще будут оглядываться. Я бы за ценой не постоял.

– Слюни подбери, – посоветовал Вадим. – Она одна, на всех не хватит, постой пока что за ценой. Надеюсь, она не просто мажет холсты?

– У нее приличная частная клиентура. Рисует сама, занималась организацией выставок своего деда. Работала художником-гримером, занималась постижерными работами – парики, усы, бороды и так далее. Муж в бегах, имеется ребенок женского пола – ввиду кромешной занятости мамы, отбывает заключение за городом в детской колонии под названием «У семи нянек».

– Серьезно? – не поверил Вадим.