Тело любит правду. Как заговорить на том языке, который тело способно понять Серван-Шрейбер Давид

Так ли мы равнодушны?

Метро, субботний вечер. Максим и Соня едут в гости к друзьям. Зайдя в вагон, они видят в углу на полу неподвижный силуэт. Явно бездомный: скрюченная поза, грязная старая одежда… Сколько времени он уже так лежит? А может, он мертв? Они оглядываются по сторонам: никто не реагирует, никто не смотрит на тело, с которым не очень-то понятно, что и делать. Максим и Соня тоже в растерянности.

В одном исследовании, проведенном психологами в 1970-х годах, молодым семинаристам поручили прочитать лекцию на тему притчи о добром самаритянине (Лк. 10: 25–37). Для того чтобы они спешили так же, как священник и левит в евангельской притче, их попросили прибыть в лекционный зал строго в назначенный час. На последнем пролете лестницы перед входом в зал неподвижно лежал человек. И более половины семинаристов не остановились, чтобы помочь ему или хотя бы узнать, жив ли он еще… Они, очевидно, решили, что произнести возвышенные слова важнее, чем помочь одному из бесчисленной армии несчастных[73]. Такое безразличие вполне объяснимо. Как и эти семинаристы, как священник и левит из притчи, как, наконец, и сам добрый самаритянин, все мы всегда находимся в пути к какой-нибудь важной цели: спешим на встречу или в кино, нам надо на работу или забрать детей из детского сада… Каждый из нас опутан сетью обязательств, и она плохо увязывается с непредвиденными событиями. Особенно если они происходят с кем-то другим, и уж тем более с чужим человеком. Да и кто мы такие, чтобы считать, что можем помочь? Мы же не «специалисты» — не сотрудники метрополитена, не соцработники, не врачи… Проявив участие, мы вмешаемся в то, что вроде бы нас не касается. Да и чем мы можем помочь? Мы ощущаем свою беспомощность. Не первый и не последний бездомный, лежащий в метро. Ввязавшись в эту историю, мы можем опоздать в гости — и ради чего? Ведь это просто еще одна капля в море людской обездоленности и несчастий. И с этим мы ничего не можем поделать!

Максим снова смотрит на тело, почти утратившее человеческий облик. Бесформенная шапочка сползла на ухо, щеки впали, руки распухли и потрескались. Затем он переводит взгляд на окружающих. Никто не смотрит в эту сторону. Кажется, весь вагон безучастен. Вдруг, неожиданно для самого себя, он наклоняется к бледному, неподвижному лицу и тихо спрашивает: «Что с вами? Вам помочь?» Спустя несколько мгновений лежащий, не открывая глаз, что-то бормочет в ответ. Пьяный? Или болен и нуждается в помощи врачей? «Вам плохо? Может, кого-то позвать?» Вот уже парень, сидевший напротив, встает и склоняется рядом: «Вы в состоянии встать?» Подходит женщина: «Может, мы вместе поможем ему выйти на следующей станции? А там вызовут „скорую“». Теперь все смотрят на них с любопытством, сочувствием. А еще с сожалением, что не имели отношения к тому, что каждый из них хотел бы сделать, но не сделал. По разным соображениям, благоразумным и не слишком.

Вместе они выносят мужчину на платформу. Один из пассажиров нажимает на кнопку связи, чтобы вызвать дежурного по станции. Еще несколько человек вышли из вагона, чтобы удостовериться, что с несчастным все будет в порядке. За какие-то минуты он вошел в их мир, в круг их забот. Как возможен столь быстрый переход от полного равнодушия к такому вниманию?

В гости Максим и Соня немного опоздали. Но на сердце у них легко. Словно тот человек сделал им подарок: они ощутили себя чуть более человечными. А главное — увидели, как немного нужно, чтобы пробудить человечность в каждом. Чаще всего достаточно просто это себе разрешить. Разрешить себе не быть равнодушным…

Новая позитивная психология

Строгий и сдержанный президент Американской психологической ассоциации был обескуражен. Своим коллегам он с горечью признался: только дожив до шестидесяти лет и сделав одну из самых блестящих научных карьер своего поколения, он услышал от собственной пятилетней дочери то, чему психологическая наука должна была бы посвятить все силы еще полвека назад.

Дело было в летнем саду: вместе с маленькой Никки отец добросовестно выдергивал из теплой земли стебли сорняков. Дочке работать не хотелось, она швыряла в воздух пучки травы, приплясывая и напевая. Привыкший к порядку профессор прикрикнул на девочку, та расстроилась и убежала. Но вернулась через несколько минут: «Папа, я хочу тебе что-то сказать». — «Да, Никки?» — «Помнишь, когда мне было четыре годика, я все время хныкала? В пять лет я решила больше никогда не реветь. Это было самое трудное из всего, что мне вообще приходилось делать. И если я смогла перестать хныкать, то ты уж точно можешь перестать все время ругаться!»

В то мгновение, которое профессор Университета Пенсильвании (США) Мартин Селигман назвал «озарением свыше», он понял главное: жизнь может пройти мимо, если не обратить свой дух на восприятие хороших и радостных вещей, вместо того чтобы концентрировать внимание лишь на жизненных трудностях. И основную задачу психологии стоило бы понимать так: помогать каждому из нас обрести равновесие, двигаясь к позитиву, как сделала это Никки, причем совершенно самостоятельно[74].

Вот уже около ста лет — со времени возникновения современной психологии — обретение «душевного здоровья» в основном сводится к излечению от неврозов, страхов, неуверенности в себе. Еще лет десять назад девяносто процентов научных статей в психологии были посвящены таким феноменам, как тревожные состояния или депрессия. Психиатрия, основанная на биологическом подходе к здоровью человека, трактует состояние покоя как результат равномерной передачи нервных импульсов — равновесие, которое в любой момент может быть нарушено. В понимании классической психологии каждый индивид не более чем результат взаимодействия неразрешенных детских конфликтов, более или менее усмиренных нездоровых инстинктов и сил биологического характера, контролировать которые он сам не в состоянии.

Новая психология, провозглашенная Селигманом, использует совершенно другой подход. Ее задача уже не в том, чтобы поднять человека с минусовой отметки до нуля по шкале удовлетворенности жизнью, но помочь ему перейти через «ноль» в градацию «плюс».

«Психология позитивизма» революционна, поскольку занимается тем, что может сделать человека счастливым. Ее цель — развить в нас способность любить и быть любимыми, видеть смысл в каждом своем действии, быть ответственными за то, что мы в состоянии изменить, и стойкими перед лицом неизбежного. Одна из прекрасных иллюстраций этой новой психологии — международная программа исследований, посвященная способности тибетских монахов сознательно наполнять себя позитивными эмоциями. Используя буддийские практики, эти монахи способны радикально изменять состояние своего мозга, обретая чувства покоя и сострадания, приближаясь к «территории» счастья…[75]

Тем же из нас, кто не собирается в монашество, первые серьезные работы в области позитивной психологии открывают и более простые пути: можно, к примеру, хотя бы раз в неделю записывать в дневник самое положительное из того, что с нами за это время произошло, отмечая и то, каким образом мы этим событиям способствовали. Всего шесть недель (примерно столько же нужно, чтобы получить эффект от приема антидепрессанта!), и жизнь станет приносить нам гораздо больше удовольствия[76].

Один из самых серьезных выводов позитивной психологии говорит о том, как важна наша связь с другими людьми. Известный американский психолог Михай Чиксентмихайи, открывший феномен «поглощенности деятельностью», названный «потоком» (flow), отмечает: «Люди наиболее счастливы тогда, когда находятся в обществе себе подобных. Худшее, чего человек может себе пожелать, — это оказаться дома в тишине и спокойствии, без неотложных занятий и дел. А ведь большинство людей уверены, что мечтают именно об этом!» Элементарный поиск удовольствия, утверждает Селигман, не ведет к устойчивому ощущению благополучия. Счастье дает лишь состояние вовлеченности (в любовные отношения, семейную жизнь, работу, существование в социуме…) или же «осмысленность собственной деятельности», когда мы используем лучшие свои черты и способности, чтобы действовать во благо других.

И все же самую главную идею новой психологии лучше всего объясняет нам маленькая Никки: в каждом из нас заложена естественная способность быть счастливым, и, по большому счету, лишь нам решать, дать ли ей шанс воплотиться для нас в реальность.

Вырастить ребенка лучшая терапия

Наташа в растерянности смотрит на свою плачущую четырехлетнюю дочь Лизу. Она-то думала, что поступила правильно, решив доделать за Лизу глиняный горшочек, прежде чем учитель перейдет к следующему заданию. Ей очень хочется прикрикнуть на дочь: «Ну-ка, перестань хныкать!»

Но в этот момент она словно слышит свою собственную мать, произносящую эти слова, и берет себя в руки: ей самой в детстве такие увещевания никогда не помогали. Тогда она вдруг понимает, что поторопилась закончить Лизин горшочек из-за собственного беспокойства по поводу того, как оценит их работу учитель. И этим испортила удовольствие, которое они обе получают от этих занятий по выходным, где ее дочке просто нравится забавляться с глиной, сидя у мамы на коленях.

Какому родителю не приходилось иметь дело с гневными воплями своего малыша в магазине? Или вскакивать среди ночи, чтобы унять безутешные рыдания дочери-подростка, которая разрывается между преданностью лучшей подруге и желанием ответить взаимностью ее неотразимому бой-френду? Эти ситуации казались нам неразрешимыми, но, столкнувшись с ними, мы нашли в себе ресурсы, о которых не подозревали. Преодолев самую первую реакцию — бессилие или раздражение, мы справились, а заодно стали взрослее.

Цель успешной психотерапии именно в том, чтобы открыть наши ресурсы, позволяющие «прыгнуть выше головы» в распознавании эмоций и умении управлять ими — и своими, и чужими. И это особенно важно для отношений, которые складываются у нас с детьми. От этих отношений невозможно уклониться. Дети — это безусловная данность. Они не удовлетворятся одним телефонным звонком или одним электронным письмом. Им нужно личное общение, лицом к лицу, и побольше. А нам нужно предвидеть их потребности, развивать в себе умение сопереживать, менять из-за них наш распорядок дня, мириться с тем, что они оценивают и испытывают нас… И у нас нет выбора: мы ДОЛЖНЫ этому научиться!

Под влиянием детей у родителей иначе развивается мозг. Не так давно мы узнали, что в мозге взрослого человека продолжают возникать новые нейроны. Причем их тем больше, чем сильнее действуют на наш мозг новый опыт и эмоции. У родителей не только возрастает скорость появления нейронов, но и вырабатываются гормоны, в частности окситоцин, повышающие устойчивость к стрессу и способность к эмоциональной привязанности. Похоже, улучшаются и способности к учебе: в Университете штата Вирджиния (США) исследования показали, что самки крыс, став матерями, быстрее учатся и лучше запоминают свои решения. Авторы работы приходят к выводу, что материнство, стимулируя нейроны, тем самым реорганизует мозг[77]. А Майкл Мерзенич из Калифорнийского университета в Сан-Франциско даже называет родительство «революцией для мозга»[78].

Недавно моя приятельница, работающая в крупном издательстве, рассказала, что уже давно заметила одну интересную вещь: с теми из коллег, кто имеет детей, ей общаться легче, чем с остальными. Может, потому что их мозг и они сами научились лучше улавливать то, в чем нуждаются другие. А возможно, дело в том, что жизнь подарила им лучшую из терапий…

Независимость мышления

Максим листает журнал в зале ожидания. В какой-то момент ему начинает казаться, что из вентиляционной решетки над входом тянет запахом дыма. Он поднимает голову, украдкой оглядывает своих соседей — нет, похоже, никто ничего не замечает. Максим снова пытается читать…

Тем временем запах становится все сильнее, в помещении действительно пахнет гарью! А что соседи? По-прежнему никакой реакции: каждый погружен в свой журнал. Может, запах не такой уж и сильный? Странно… И Максим переворачивает страницу…

Собравшиеся в зале ожидания люди были участниками эксперимента: организаторы заплатили им за то, чтобы они не реагировали ни на что. В результате Максиму потребовалось около десяти минут, чтобы осознать происходящее: он почти задыхался от дыма, когда решился покинуть помещение и поднять тревогу!

Неужели власть других над нами так сильна? Неужели мнение группы, к которой мы вольно или невольно принадлежим, может заставить нас поверить во что угодно, даже в то, что опасности, реально угрожающей нашей жизни, вовсе не существует?

В другом, более простом эксперименте (он проводился в 50-е годы прошлого века) психолог Питтсбургского университета (США) Соломон Аш просил студентов сравнить длину нескольких линий, начерченных на бумаге. С таким заданием легко справляется пятилетний ребенок. Впрочем, каждому из студентов предварительно показывали ответы его товарищей. Результаты серии экспериментов поразили ученого: оказалось, что три четверти участников как минимум раз дали заведомо неправильный ответ, если его выбирала вся группа[79]. Доктор Соломон Аш (скончался в 1996 году) на протяжении всей своей жизни искал ответ на вопрос: почему? Чем объяснить такой иррационализм разумных существ, отвергающих доводы здравого смысла под влиянием бессмысленного поведения своих собратьев по разуму?

Возможно, правильный ответ был найден совсем недавно, благодаря новейшим методам сканирования мозга. В университете Emory, Атланта (США), ученый Грег Бернс расшифровал процессы, происходящие в голове человека в тот момент, когда он принимает решение по принципу «как все». Когда участник эксперимента узнает о выборе группы, сканер показывает: у него изменяется само восприятие экспериментального объекта! Работа сенсорных участков мозга, измеряющих и оценивающих параметры предметов, меняется под давлением групповых оценок — даже если группа явно ошибается. Человек, как это ни удивительно, действительно воспринимает реальность, искаженную мнением других. Если все говорят, что вот эта, одна из пяти абсолютно одинаковых линий, длиннее прочих, мы видим (на самом деле видим!), что она длиннее[80].

А что произойдет, если человек все же решит высказать собственное суждение вопреки единодушному мнению группы, наперекор законам конформизма? В его мозгу активируется… зона страха! Получается, каждый из нас чувствует, насколько опасно утверждать даже самоочевидное, открыто говорить правду перед лицом других, которым истина просто не видна.

Это можно считать доказанным: никто из нас не контролирует собственное восприятие целиком. Роскошный наряд «голого короля», вопреки очевидности, действительно существует в нашем сознании, пока толпа кричит, что король одет. Какая же ответственность ложится на того, кто под эти крики возьмет на себя смелость утверждать обратное! Если мнение группы с легкостью подминает под себя суждение каждого из нас (причем именно там, где это суждение зарождается — в сплетении мозговых тканей, ответственных за индивидуальное восприятие!), то какую же ясность ума, бдительность и отвагу должны мы проявлять в своих оценках! Не поддаться конформизму, отстоять истину — даже самую элементарную — всегда нелегко. На это способен лишь тот, кто обладает личным суждением, чье мужество и внутренняя цельность оказываются сильнее, чем страх быть отвергнутым толпой.

Имена таких людей человечеству хорошо известны: Галилей, Лютер, Дарвин, Фрейд, Эйнштейн, Мартин Лютер Кинг… В свое время их убеждения, открытия или же политическая позиция шли вразрез с мнением большинства и победили. А что же сегодня? Даже если мы вовсе не стремимся совершить какой-нибудь научный или социальный переворот, эта внутренняя цельность и мужество по-прежнему необходимы каждому. Просто для того чтобы иметь возможность самим судить о своем существовании и строить его так, как мы считаем правильным и нужным. Чтобы оставаться свободным от власти сегодняшних моделей массового поведения вроде культа сверхпотребления и других социальных синдромов, которыми перегружено наше общество. Чтобы двигаться своим путем — к лучшей жизни.

Не подавляйте свои эмоции!

Том добился немалых успехов… в своей мафиозной карьере. Жизнь, в общем, удалась: на разных счетах у него лежало более миллиона долларов, он имел всех женщин, которых только мог пожелать, был на «ты» с самыми известными и влиятельными людьми. Но, широко отметив свой пятидесятипятилетний день рождения (и примерно тридцатилетний «стаж» жизни, полной алкоголя, наркотиков и преступлений), он пришел ко мне и выглядел как испуганный маленький мальчик, заблудившийся в темном лесу. Чтобы «выбиться в люди», признался он, ему пришлось научиться подавлять в себе любые эмоции и чувства, и теперь он уже совсем не знает, как ему с этим жить.

Том помнил тот день, когда он, еще молодой «новобранец», за приличную сумму согласился отрезать ухо своему другу, не выплатившему долга боссам. Всем своим весом прижимая парня к дивану, он повторял, как автомат: «Тут ничего личного, Джимми, это просто работа!» Вернувшись к себе, он неделю провел в совершенной прострации. Именно тогда он поклялся себе никогда больше не плакать, «как баба»…

И действительно, он больше не плакал и быстро шел вверх по иерархической лестнице «семьи». Но каждый вечер, чтобы заснуть, ему требовался алкоголь, да и удовольствия, по сути, он теперь не получал ни от чего, кроме проституток или кокаина, — или того и другого вместе.

Только на шестом десятке, оказавшись в полном одиночестве и потеряв большую часть денег, Том начал понимать, какому фаустовскому договору с дьяволом до сих пор подчинялась его жизнь: когда человек отсекает себя от своих эмоций, чтобы больше не чувствовать то зло, которое он причиняет другим, ему становятся недоступны и простые, здоровые наслаждения — те, благодаря которым мы живем и дышим.

Мы начали работать. За несколько месяцев, ценой больших усилий заново научившись слушать свое сердце, Том все же вернул себе вкус к жизни. Он описывал мне совершенно новые для себя ощущения: например, как тепло ему стало на душе от улыбки ребенка. Или как он не смог сдержать слез, когда молодая женщина, которую он защитил от своих бывших «коллег», сказала ему: «Ты сделал для меня то, чего ни один мужчина в жизни не делал. Том, я этого никогда не забуду». «Это круче, чем выиграть в покер сотню тысяч», — в тот день признался мне он…

Сколькие из нас, порой не осознавая этого, оказывались в той же ловушке, что и Том? Президент компании, с удовлетворением следящий, как инфляция «съедает» зарплату его подчиненных. Владелец завода, не желающий знать о том, как отравляет воду и воздух производство его новой (и прибыльной) продукции. Менеджер, «подставляющий» коллегу, чтобы продвинуть свой проект. Или родитель, дающий затрещину ребенку, чтобы «научить его жить»…

Сколько среди нас тех, кто переступает через свои эмоции, когда они дают сигнал тревоги? Возможно, это помогает подняться по служебной лестнице, получить признание у коллег или знакомых. Но подобное насилие над собой, по большому счету, отрезает нас от смысла всего того, что мы делаем вообще.

Важнейшим социальным сдвигам почти всегда предшествовало осознание того, что, совершая насилие над другими, в конце концов мы неизбежно вредим самим себе. Таков был урок рабства, усвоенный человечеством лишь в XIX веке; таковы уроки колониального угнетения или женского неравенства, понятые нами лишь в XX веке. Причем те доводы, которые когда-то служили оправданием для всех этих несправедливостей, в свое время были так убедительны, что сама попытка поставить их под вопрос вызывала в обществе раскол.

Точно так же сегодня мы начинаем понимать: наш образ действий в отношениях с другими — коллегами, подчиненными, собственными детьми — слишком часто отсекает нас от наших чувств. А ведь только в контакте со своими эмоциями мы можем быть полноценными и, главное, счастливыми личностями. Это урок, который преподал мне Том. И я стараюсь применять это знание каждый день моей жизни.

Спросить себя «как?»

Алисе не раз приходилось испытывать депрессивное состояние, и, в принципе, знает она себя неплохо. И все же просьба психолога приводит ее в замешательство: вместо того чтобы искать причины грусти и чувства бессилия, он предлагает ей ощутить, как именно она их переживает… Она вспоминает, как в одни из прошедших выходных сидела дома, не в силах шевельнуться, со стесненным дыханием, как у нее не хватало духу не то что куда-то выйти, а даже поставить диск с каким-нибудь фильмом. В подобные моменты ее захлестывает непрерывный поток беспокойства и самобичевания: «Мне так плохо, потому что в жизни я слишком часто выбирала не то… Мне явно не надо было идти в торговлю — кстати, именно на работе я встретила того типа, который потом меня бросил, а теперь, наверное, мне уже слишком поздно пытаться завести ребенка: в моем возрасте вероятность отклонений в четыре раза выше…» Черные мысли цепляются одна за другую, и каждая из них кажется настолько важной, что приходится концентрировать на ней все свое внимание, забросив любые другие дела… Да и какие могут быть дела, если не решены ключевые жизненные вопросы? Бывало, что друзья отвлекали Алису от подобных мрачных мыслей — она отправлялась с ними на рынок или покататься на роликах. Час-другой она чувствовала себя полегче, но потом, как правило, снова окуналась в тот же бесконечный поток негативных суждений и вопросов, обращенных к самой себе.

Сегодня, стремясь избежать повторения подобного сценария, она пришла послушать руководителя научной группы психологического факультета университета в Лувене (Бельгия)[81], который предложил ей совершенно иной подход: отказаться не только от депрессивного пережевывания одних и тех же фактов, но и от любых отвлекающих маневров, дающих временное облегчение. Ни с чем не бороться и ни от чего не убегать. А вместо этого каждый раз, когда появляются негативные мысли и физические ощущения, занимать позицию антрополога, с любопытством наблюдающего за жизненными привычками своего собственного организма.

Эти инструкции могут показаться даже слишком простыми. Сядьте на край стула, выпрямив спину, руки на бедрах — в комфортной и полной достоинства позе. Обращайте внимание на ощущения своего тела, отыскивая образы или слова, наилучшим образом описывающие природу того, что вы чувствуете. Если вам приходят в голову какие-то мысли, наблюдайте за их природой. Дайте им рассеяться, а потом заметьте, какая мысль приходит следом. Не судите, плохие они или хорошие, — просто заметьте их. Если вы обнаружите, что вас захватывает поток мыслей, цепляющихся одна за другую, переключите внимание на свое дыхание и посмотрите, какие новые идеи захотят прийти на смену прежним. Речь идет лишь о том, чтобы научиться осознанно переживать то, что происходит с вами здесь и сейчас. Не задавайтесь вопросом, почему вы чувствуете то, что чувствуете, или почему вы думаете то, что думаете. Сосредоточьтесь только на «как».

Действительно, Алиса отмечает: когда она переключает внимание на собственные физические ощущения (вызванные депрессией) или рассматривает какую-то тревожную мысль, не позволяя ей «пойти вразнос», та понемногу развеивается. Она отдает себе отчет, что словно существует рядом со своей депрессией. Так, индейцы навахо никогда не скажут: «Я страдаю депрессией», но произнесут: «Печаль сопровождает мой дух»[82].

«Как» вместо «почему» — это настолько же просто, насколько и важно. Если вы сомневаетесь, постарайтесь уловить разницу между вопросом «Почему вы набрали три килограмма?» и вопросом, сформулированным иначе: «Как вы ощущаете свое тело сейчас?» Это разница между чувством, что тебя судят, и ощущением, что тебя слушают.

Вопрос «как?» задает доброжелательное отношение, открывающее путь к близости. Профессор Кембриджского университета Джон Тисдейл показал, что пациенты, пережившие неоднократные приступы депрессии, могут научиться строить такую близость с самими собой. Обучение пациентов методике медитации на основе тысячелетних буддийских практик позволило снизить частоту рецидивов более чем на пятьдесят процентов[83]. Этот результат сравним с тем, который дают лекарства-антидепрессанты.

Нам всем не мешало бы научиться строить такую доброжелательную близость с самими собой и другими людьми. И начать можно с малого: избегать приводящих в смущение «почему» и больше доверять чуткому разуму, который ответит на все наши доброжелательные «как».

Лицом к лицу с болезнью: говорить правду и давать надежду

1981 год.

Я, студент-медик, прохожу практику в крупной многопрофильной больнице. Пациентка лет сорока приходит в себя после тяжелой операции на почке… У нее двое детей-подростков, и она очень беспокоится насчет того, что обнаружил хирург:

— Доктор, это рак?

— Нет, мадам, — отвечает профессор. — Там были анормальные клетки, которые мы удалили. Потребуется еще лечение, но все будет в порядке.

Мы с остальными экстернами переглядываемся. У этой женщины рак, который уже дал метастазы повсюду. Почему он ей это не говорит? В коридоре профессор объясняет нам: «Гиппократ учил, что врач всегда должен утешать и успокаивать больного, проявляя заботу и внимание, и никогда не открывать ему правду о его нынешнем и будущем состоянии». Говоря простым языком, он рекомендовал лгать, когда дела плохи. И мы все, молодые врачи, приучились оправдывать себя за такую ложь. Зачем отравлять ей последние месяцы, когда она еще может что-то от жизни получить? Не проще ли фальшиво улыбнуться, похлопать по спине, чем сидеть у постели плачущей женщины, которой страшно? И ничего, что у нее нет никого, кто поговорил бы с ней об этом страхе смерти, который одолевает ее временами по ночам; ничего, что ее лишают шанса съездить напоследок с детьми в Бретань. Ложные надежды не убивают пациента, но крадут у него шанс дожить свою жизнь до самого конца по-настоящему.

2001 год.

Я психиатр в другой крупной клинической больнице. Меня вызывают к рыдающей пациентке лет сорока. Лечащий врач только что сообщил ей результаты исследования: «У вас рак груди в очень агрессивной форме. Он уже дал метастазы повсюду. Мы можем попробовать химиотерапию и облучение, но статистика против вас. Половина пациенток в вашей ситуации живет не более полугода. Редко бывает, чтобы больше двух лет». Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. «Как мне жить дальше с этим приговором? — спрашивает она меня. — Я не могу жить без надежды!» Когда нет энергии жить, не хочется даже пытаться бороться. Онколог оправдывается: «Важно, чтобы пациенты понимали свой диагноз и знали прогноз. Иначе они не смогут сделать правильный выбор в отношении лечения». В его взгляде я узнаю ту же высокомерную уверенность, какую видел у своего профессора двадцать лет назад. При этом исследования показывают, что в своих прогнозах насчет сроков врачи чаще ошибаются, чем оказываются правы[84]. А отчаяние никому не помогает лучше прожить оставшееся время.

Надежда у разных людей принимает разные формы. Иногда это оптимизм, иногда иллюзии, иногда вера, иногда просто доверие к жизни, помогающее расти в испытаниях. Потому что надежда обладает необычайной способностью преображаться, адаптируясь к ситуации до самого последнего момента. В начале болезни пациент надеется выздороветь; когда болезнь усиливается, он надеется, что можно будет ограничить страдания или просто сделать так, чтобы дорогие ему люди увидели, что он прошел свой жизненный путь до конца с достоинством.

Женщина-врач, ведающая паллиативной помощью в больнице в Гарварде (США), рассказывала: «Когда у пациента есть цели, которые он может перед собой поставить, он не отчаивается. И когда можно ему помочь определить, чего он хочет, появляется ощущение, что ты даешь ему какое-то исцеление, даже если он умирает»[85]. Надежда, в какой угодно форме, так же важна для человеческой жизни, как дыхание. Ложная надежда не помогает. Ложное отчаяние тоже. Так надо ли говорить кому-то, что у него болезнь в терминальной стадии? Если это правда, то, конечно, надо. Но надо также говорить, что статистика обманчива: если средняя ожидаемая продолжительность жизни при какой-то болезни составляет полгода, это означает, что половина больных проживет дольше этого срока, а некоторые и гораздо дольше. Что важно обратить себе на пользу все факторы, чтобы попасть в их число. Сегодня мы не знаем никаких альтернативных методов, которые излечивали бы рак, но мы знаем, что пациенты, которые берут себя в руки, правильно питаются, не курят, занимаются физическими упражнениями, контролируют стресс — такие пациенты меньше страдают и живут дольше, чем другие[86].

А еще надо говорить, что мы будем с ними рядом, что бы ни случилось, — чтобы подставить плечо, когда тяжело, чтобы улыбнуться, когда дела идут хорошо. И что на всем этом пути всегда будет надежда. Как вообще в жизни.

Февраль 2006

Как избавиться от вредных привычек?

Они есть у каждого из нас, но… изменить свой образ жизни трудно.

В глубине души мы уверены: если отказаться от вредных привычек станет и, правда, необходимо, мы сможем взять себя в руки.

Для Мартина, пятидесятилетнего адвоката, это был вопрос жизни и смерти: когда в коронарную артерию ему поставили второй шунт, стало ясно, что третий ставить уже невозможно.

Надо было срочно бросить курить, сесть на диету и начать заниматься спортом — эффект лечения сердечных заболеваний в первую очередь зависит не от таблеток. Если нет, шансов выжить у него оставалось немного.

И все же Мартин никак не мог решиться — дать себе слово и сдержать его. А вы сами смогли бы?

Да? Вы, правда, уверены? Девять против одного, что это у вас бы не получилось: девяносто процентов пациентов (опрошенных через два года после шунтирования) своего образа жизни не изменили. Заметьте: речь идет о таких же, как мы с вами, людях — образованных, информированных, современных. О нас, ничего не меняющих в своей жизни[87].

Может, это чересчур — сразу и спорт, и диета… Вот если бы надо было принимать в день, скажем, по таблетке, мы бы справились, правда? Опять нет! Цифры подтверждают: треть из тех, кому прописано лекарство для снижения уровня холестерина, несмотря на настоятельные советы врачей, прекращают прием меньше чем через год…[88] Так что же происходит? Чему мы так яростно сопротивляемся?

Мартин страдал лишним весом, давно забросил спорт, передвигался лишь на машине, все реже занимался сексом (возникли проблемы с эрекцией), после развода разругался с собственными детьми, видел их редко и едва выносил напряженную атмосферу при этих вынужденных встречах. Когда его адвокатскую контору перекупила крупная фирма, работы стало больше, и он перестал встречаться с друзьями, с которыми по вечерам играл любительский джаз. Так как же мог он решиться бросить еще и любимые сигареты, десерты, картошку фри?

Они всегда были рядом — последние друзья, верные, приносящие утешение тогда, когда ждать его было больше неоткуда. И потом, идея еще на несколько лет продлить себе такую жизнь в глубине души его не вдохновляла. По крайней мере, не настолько, чтобы лишить себя привычек, все же доставлявших ему удовольствие.

Никакая абстрактная информация (пусть и об угрозе собственной жизни) нас не мотивирует. Кто бросил сигарету, прочитав на пачке: «Курение — причина смертельных заболеваний»? Заветный путь к переменам лежит через область эмоций: надо, чтобы то, что мы намерены осуществить, позволяло нам ощущать свою жизнь радостнее и полнее. Чтобы мы получали больше удовольствия, меняясь, нежели оставляя все как есть.

А Мартину все удалось: помогли занятия в группе психологической поддержки. Он понял — чем скорее распрощаешься с тем, что замыкает тебя в одиночестве, заключает в теле, которое сам уже едва можешь выносить, тем более живым ты себя ощутишь.

Перестать задыхаться; насладиться мягкой, пьянящей усталостью после физических усилий; заметить, как вернулась утренняя эрекция; снизить, даже без лекарств, уровень холестерина в крови, — и через все это вновь почувствовать себя хозяином собственного тела.

Но главное, он восстановил отношения с детьми: у Мартина вновь появилось желание научить своего сына играть джаз. А еще помочь дочери сделать собственный сайт в Интернете. И наконец, переориентировать свою работу на разрешение конфликтов. Зарабатывать он стал меньше, зато чувствовал, что приносит больше пользы людям и трудится во имя гармонии и справедливости. Года через три он уже говорил с улыбкой: «Моя болезнь — лучшее, что со мной случилось в жизни!»

Известный американский кардиолог Дин Орниш доказал: болезни сердца отступают благодаря группам поддержки, где проповедуют медитацию, эмоциональную открытость, особое питание, физические упражнения и отказ от привычки курить. В своей книге «Любовь и выживание»[89] он точно резюмировал открытие Мартина: «Лучший мотив изменить себя — не страх перед смертью, а радость от того, что ты живешь!»

Откуда берется внутренняя красота?

В потоке информации, которую дает нам сегодня Интернет, иногда встречаешь слова или снимки, которые волнуют тебя и, что называется, берут за душу по-настоящему. Недавно на одном из сайтов я нашел высказывания актрисы Одри Хёпберн; с экрана сквозь время на меня глянуло ее лицо, в блеске юности и сиянии зрелых лет. Ребенком она чуть не погибла от голода в разоренных войной Нидерландах; ее спасла помощь, которую ООН выделяла для беженцев. В конце своей жизни на вопрос: «В чем секрет вашей красоты?» — она изящно отвечала: «Чтобы были красивые глаза, ищите великодушных людей»; «Чтобы иметь стройную фигуру, разделите свой обед с тем, кто голоден»; «Чтобы были красивые волосы, пусть ребенок порой запускает в них свои пальчики». А вот еще цитаты: «Люди гораздо больше, чем вещи, нуждаются в том, чтобы их подобрали, поправили, пристроили к месту и простили; вы никогда никого не отбрасывайте…»; «Красота женщины — это не эстетика ее лица; она отражается в ее душе. Это ее любовь и внимание, та страсть, которая исходит от нее. Красота женщины растет с годами».

Я прекрасно знаю, что сам далеко не всегда способен воспринимать красоту таким вот именно образом и жить, никогда не отвергая другого человека. Я мог бы легко записать эти слова в разряд недостижимых идеалов. Но стоит мне позволить такому альтруистическому, великодушному взгляду коснуться меня, и я словно ощущаю, как в груди моей нарастает волна тепла. Во мне оживает нечто, что приближает меня к чему-то истинному и справедливому, к тому, что есть во мне по-настоящему ценного. И мне хочется жить и чувствовать мир, как эта женщина, которая пошла дальше меня, чтобы вкусить от щедрот жизни, принадлежащей нам всем.

Не по своей ли наивности я позволяю себе так растрогаться? Не думаю. Наше западное общество настолько подвержено негативным эмоциям, что даже научные исследования в первую очередь обращаются именно к ним. Из пяти так называемых основных эмоций — отвращение, страх, гнев, печаль и удовлетворение — лишь одна положительная, да и та на фоне прочих выглядит слабовато.

Отрицательные эмоции полезны. Страх или гнев настигают нас и мощно фокусируют наше внимание на том, что мы должны защитить немедленно. Для этого они сужают поле нашего сознания, закрывая его от других эмоций, словно крича нам: «Сначала подумай о себе!» Напротив, вдохновение, которое мы ощущаем, любуясь величием души другого человека или же просто гармонией какого-нибудь прекрасного пейзажа, порождает в нас обратное движение. Оно тоже настигает и останавливает нас, чтобы вырвать из череды рутинных дел и мыслей. Но если гнев и страх замыкают, то вдохновение открывает наш дух и сердце, позволяя по-новому видеть жизнь, принимать то, что дарит нам мир, и осознавать, что именно мы сами хотели бы в него принести.

В Университете Вирджинии (США) лаборатория профессора Джонатана Хайдта занимается исследованием позитивных эмоций, и, в частности, феномена такого вдохновения. Эксперименты доказали: просмотр фильма (не важно, художественного или документального), где действует великодушный и смелый герой, трогает нас на физическом уровне, мобилизуя на то, чтобы поступать так же. Кстати, у кормящих женщин, которым показывали такие кадры, прибывало молоко. Действительно, окситоцин — гормон, отвечающий за наши эмоциональные связи друг с другом, — вырабатывается мозгом при стимуляции теми эмоциями, которые заставляют биться наше сердце. Он в изобилии выделяется при кормлении грудью, а также при оргазме, если партнеров объединяет настоящая любовь[90]. Он выделяется и тогда, когда нас волнует и трогает пример того, кем мы восхищаемся. Этот гормон любви словно напоминает нам: именно через нашу связь с другими мы можем прикоснуться к самому прекрасному в нас самих.

Кто знает, что нас ждет после смерти?

Карина боялась умереть. Когда обнаружилось, что онкологическое заболевание дало рецидив, ее охватил ужас перед тем, что может оказаться по ту сторону жизни.

Статистик по профессии, она была атеистом с научным складом ума и убежденностью в том, что впереди нас могут ждать лишь «тьма и пустота, которые продлятся вечно». По ночам эти образы мучили ее, вызывая приступы острой тревоги. Друзья пытались ее успокоить, говоря, что две трети населения планеты не разделяют ее нигилизма и верят, что душа продолжает свой путь, воплощаясь в последующих жизнях. В ответ Карина возражала, что те же две трети верят, что они вправе бить своих жен…

Лично я нашел сказать ей в утешение лишь одно: только очень самонадеянный человек станет утверждать, будто знает, что ждет нас после смерти. Впрочем, у каждого врача бывали в жизни удивительные встречи с людьми, пережившими клиническую смерть — их электроэнцефалограмма оставалась абсолютно ровной в течение нескольких минут — и вернувшимися к жизни… И хотя я не интересовался этим вопросом специально, несколько пациентов рассказывали мне о подобном опыте.

Каждый из них осознавал, что умер, оказался по ту сторону бытия. Они видели сияние, которое принимало их и излучало огромную любовь и доброту. Нередко они встречали давно умерших людей; те обращались с ними очень нежно и говорили, что их время еще не пришло и пока надо вернуться. Многие возвращались с сожалением и отчетливо помнили боль в момент воссоединения со своим измученным телом. Этот опыт полностью изменил переживших его: они стали лучше выражать свои эмоции словами, стали более открытыми, научились радоваться просто тому, что вокруг них — жизнь. И главное, уже не боялись того, что может ждать их после смерти.

Детали этих признаний, о которых я не просил, можно найти во всех культурах, на протяжении всей истории человечества. Яркое сияние, чувство неописуемого восторга и легкости, ощущение тела, плывущего по туннелю, — все эти признаки встречаются в подобных рассказах так часто, что можно заподозрить в видениях галлюцинации, спровоцированные нехваткой кислорода. Но как тогда объяснить то, что пациенты, по их словам, парившие над головами реанимировавших их тело медиков, способны подробно описать происходившее в палате и даже повторить сказанные там слова? Можно ли сравнивать обычные галлюцинации, вызванные временной асфиксией мозга, с опытом, который полностью преображает тех, кто его пережил? В рамках одного поразительного исследования голландские ученые опросили триста сорок четыре человека, которые вернулись к жизни после остановки сердца[91]. Двенадцать процентов опрошенных пережили состояние, строго отвечающее критериям клинической смерти. Четверть из них рассказали, что парила и над собственным телом. Один мужчина, по всем объективным критериям находившийся без сознания, даже смог подсказать озадаченной медсестре, куда она положила его вставную челюсть, вынув ее перед интубацией.

Людей с научным складом ума — таких, как мы с Кариной, — подобные наблюдения ставят перед серьезной дилеммой. С одной стороны, мы привыкли объяснять любые явления на основании научных принципов и знаний. Но научный подход слабо совместим с вероятностью сознательной жизни после смерти… С другой стороны, научный склад ума обязывает нас не отбрасывать достоверные наблюдения только потому, что они не находят объяснения в рамках наших теорий. А между тем случаи клинической смерти встречаются часто, и их (исследованные) описания вполне достоверны.

Раз мы не можем знать наверняка, каждый имеет право сам выбирать, во что верить.

После нашего разговора Карина осталась в замешательстве. Но потом, спустя несколько месяцев, принесла мне кассету с документальным фильмом, снятым американским психиатром Реймондом Моуди[92], пионером в области изучения клинической смерти в США. В этом фильме восемь «вернувшихся» рассказывают, как то, что они пережили, навеки избавило их от страха смерти. По лицу Карины я видел, что и у нее на душе стало спокойнее. Тогда я не стал продолжать с ней разговор на эту тему. В конце концов, раз мы не можем знать наверняка, каждый имеет право сам выбирать, во что ему верить, — будь то пугающие нас тьма и пустота или обнадеживающие свет и покой.

Стресс и депрессия ошибки и мифы

После окончания войны во Вьетнаме в американских военных госпиталях оказалось около миллиона бывших солдат в очень тяжелом состоянии: у них не было ранений в обычном смысле, но их мучили воспоминания об ужасах войны.

Большинство этих людей, пытаясь унять свои страдания, стали алкоголиками или наркоманами. За многие годы те, кто пытался помочь этим жертвам экстремального стресса, опробовали самые разные методы лечения. Пока однажды группа исследователей не доказала, что у части ветеранов войны гиппокамп — важнейшая структура мозга, отвечающая за воспоминания, — настолько поврежден хроническим стрессом, что атрофировался. На какой эффект от сеансов психотерапии можно было надеяться, если кошмары и тревожность были вызваны проблемой с мозгом?

Обнаруженная органическая патология стала их проклятием. Никто больше не верил в возможность их излечения. И те, кто не смог забыть ад войны, оказались брошены на произвол судьбы. А спустя двадцать лет группа голландских ученых доказала: на самом деле подобная мозговая аномалия, вызванная стрессом, не исключает возможности лечить симптомы заболевания с помощью адекватно подобранной психотерапии[93].

Уже много лет производители психотропных препаратов, опираясь на психиатрию, продвигают и другую опасную идею, что депрессия является «прежде всего» нарушением биохимического баланса в мозге, которое можно компенсировать антидепрессантами из группы прозака. Действительно, по некоторым данным, у людей, подверженных депрессиям, серотонина меньше, чем у других. А прозак и ему подобные препараты поднимают уровень серотонина. Но этих аргументов недостаточно (в частности, потому что прозак сразу воздействует на уровень серотонина, однако ослабление проявлений депрессии наступает лишь через несколько недель после начала приема препарата). Недавно группа ученых из больницы имени Джона Хопкинса (США) показала, что механизм действия антидепрессантов не имеет ничего общего с тем, что нам так долго внушали маркетологи: их функция состоит в том, чтобы позволить нейронам развивать новые пути и, следовательно, создавать новые связи[94].

Выяснилось, что подобная регенерация нейронов может быть достигнута многими другими средствами, помимо антидепрессантов.

Так, например, у лабораторных мышей, живущих группами и имеющих возможность общаться, нейроны регенерируют гораздо лучше и быстрее, нежели у тех мышей, которых поселили поодиночке.

Исследования, проведенные с людьми, доказали, что у менеджеров, регулярно занимающихся медитацией в течение двух месяцев, изменяется (причем надолго) соотношение активности правого и левого полушарий[95].

Лекарства отнюдь не обладают монополией на стимулирование регенерации мозга. Скорее они служат обходным путем достижения цели. А главным средством должно быть все то, что благотворно для организма.

Мы, психиатры, дружно поверили мифу о «нарушении биохимического баланса» при депрессиях и стрессе.

Так нам было легче объяснить, почему пациентам следует принимать антидепрессанты. Я, как и другие, верил в то, что говорил, и даже преподавал подобный подход.

Теперь мне больно при мысли о том, сколько пациентов по нашей вине прошли мимо возможности помочь самим себе и насколько мы мешали им стимулировать создание новых нейронных путей другими методами, которые сегодня доказали свою действенность, — физическими упражнениями, сменой режима питания, когнитивной терапией.

Наука способна создавать потрясающе мощные мифы. Как правило, они полезны и приносят нам освобождение, но иногда становятся ловушкой. И нужно быть бдительными, чтобы не оказаться заложниками собственных ошибок.

Наше осеннее настроение

«Мне надо было родиться медведицей. Ведь у медведей, в отличие от людей, есть право на спячку».

Этими словами, напечатанными 24 октября 1991 года в газете Washington Post, пациентка доктора Нормана Розенталя заставила научный мир признать: многие из нас перестают быть самими собой, когда осенью дни становятся заметно короче.

История этого открытия завораживает. Кто с приходом осени не испытывает некоей ностальгии? Осень означает возвращение к рутине, утрату свободы, конец встречам — новым и легким. Листопад словно повествует об ушедшей любви. Плащи и пальто напоминают о том, что впереди дождь и холод. Стоит ли удивляться, что осенью настроение нестабильно? Вероятно, по этой причине мы, психиатры, десятки лет отказывались прислушаться к пациентам, говорившим об этом чувстве «спячки» с осени до весны. Мы рассматривали эти жалобы как проявление скрытой психологической проблемы или обычной депрессии.

Между тем симптомы были другими. Состояние пациентов было схоже с зимней спячкой животных: их все больше охватывала своего рода летаргия, они спали дольше, чем обычно, им все труднее было вставать по утрам. Наконец поднявшись, они предпочитали, чтобы их оставили в покое, избегали любых контактов, даже по телефону. Планы и желания, так вдохновлявшие их пару месяцев назад, казались им теперь тяжкой обязанностью, которую надо скорее «спихнуть», чтобы «жить спокойно». Их либидо улетучилось, и они тянулись к сладкому и мучному, словно пытаясь пополнить запасы. А если бы мы их послушали, вместо того чтобы навязывать заранее заготовленные теории, мы бы услышали и о том, что их стали пугать слабо освещенные комнаты и они мечтают о юге и свете, чтобы почувствовать себя снова живыми.

А ведь мы все на медицинском факультете в курсе биологии изучали воздействие смены времен года на животных. Более того, мы знали, что выход из спячки, всплеск энергии, неистовый поиск партнера или гиперактивность (в устройстве гнезда или осуществлении другого «проекта») вызываются одной-единственной вещью — увеличением количества света, который стимулирует маленькую железу в задней части мозга и уменьшает выработку мелатонина. Мы все знаем, что с приходом весны ощущается прилив жизненных сил.

Но нам было сложно представить, что мы, люди, на глубинном уровне нашей природы можем зависеть от количества света точно так же, как животные.

Именно Норман Розенталь, психиатр, приехавший в США из Южной Африки, с коллегами из Национального института психического здоровья (США) заставил научное сообщество признать этот очевидный факт[96].

Заметив, как сильно влияет на него самого изменение количества света, он осуществил эксперимент, показавший, что можно ослабить симптомы «спячки» с помощью ламп, имитирующих основные составляющие дневного света.

Результаты были настолько убедительны, что даже наиболее скептически настроенные коллеги стали просить одолжить им лампы, чтобы испытать их на себе…

Исследования показывают, что около тридцати процентов из нас чувствуют значительный упадок сил между октябрем и мартом, а для десяти процентов симптомы настолько существенны, что можно говорить о депрессии.

Однако эти открытия не получили распространения в лечебной практике: люминотерапия (терапия светом) по-прежнему используется недостаточно. Между тем новые исследования показывают, что даже обычную, не связанную с сезоном депрессию можно существенно ослабить, если пациент будет по утрам (во время завтрака или чтения газеты) проводить полчаса возле такой лампы[97].

Пренебрежение столь простым способом лечения, вероятно, объясняется тем, что на свет нет патента, поэтому нельзя извлечь прибыль, призывая врачей шире «прописывать» его пациентам.

Воспоминания, которые хранит наше тело

Чаще всего причины наших эмоциональных реакций так глубоко скрыты в нашем прошлом, что остаются для нас загадкой. Между тем вполне можно получить к ним доступ, контролировать их и даже преобразовывать. И делать это через телесные ощущения.

Марк, молодой психиатр, приехал в наш медицинский центр учиться методу ДПДГ. Сейчас на практическом занятии его черед быть пациентом. Он вспоминает о том, как несколько лет назад получил письмо из банка, где сообщалась сумма его долга. Понимая, что не сможет расплатиться, он испытал ощущение сильнейшей паники.

С этого момента приступы неконтролируемой тревоги, сопровождающиеся головокружением и ощущением удушья, возникают у Марка всякий раз, когда он вспоминает о той минуте, но не только. Марк может рассказать о десятке обыденных случаев, когда он оказывался в необъяснимом состоянии полной беспомощности. И хотя теперь, начав проходить курс психотерапии, он чувствует себя увереннее, ему хотелось бы продвинуться дальше в решении своей проблемы.

Когда сильные и неадекватные эмоции давно присутствуют в нашей жизни, нелегко добраться до их истоков. Между тем реакция на нынешние события — это всегда следствие того, что когда-то зафиксировал наш мозг. Такова вообще особенность работы мозга животных, продемонстрированная еще Павловым. Так, собаки рефлекторно выделяли слюну уже при звуке колокольчика, если ранее этот звук совпадал с их кормлением. И наоборот, те собаки, для которых звук колокольчика сопровождался ударом электрического тока, замирали от страха и беспомощности в ожидании новой боли, даже если на этот раз удара током не было.

Вместо того чтобы отправить Марка блуждать по лабиринту предположений по поводу причин его страха, психотерапевт спрашивает его о том, какие телесные ощущения он испытывает, мысленно возвращаясь в тот день, когда получил письмо из банка. «Стеснение в груди и покалывание вокруг глаз», — отвечает Марк. «Закройте глаза и сконцентрируйтесь на этих ощущениях. Вернитесь назад во времени и следите за картинами, которые у вас спонтанно возникают», — говорит психотерапевт.

Через некоторое время Марк открывает глаза, и они наполнены слезами. «Я вновь пережил смерть сестры, которая случилась, когда мне было пять лет. Она много месяцев провела в больнице, и мы чувствовали себя абсолютно бессильными, и никто не мог ей ничем помочь. Мне кажется, что я так и не оправился от этой смерти». Чувство беспомощности пятилетнего ребенка, помноженное на бессилие взрослых, навсегда врезалось в его память. После этого многочисленные события в его жизни (в том числе и такие заурядные, как невыплаченный вовремя кредит) запускали у него в точности те же эмоции, что и рана, нанесенная когда-то растерянному ребенку.

Марку оказалось достаточно нескольких сеансов, чтобы, опираясь на свои физические ощущения, оплакать наконец свою потерю и освободиться от несостоявшегося траура. Сегодня у него не все идет гладко, но он совсем по-другому (не так эмоционально) воспринимает разные жизненные испытания.

Воспоминание, которое заставляет взрослых людей реагировать на ситуацию так, как реагировал бы напуганный и беспомощный ребенок, зачастую настолько отдалено от нас во времени, что слов недостаточно, чтобы воскресить его в памяти. Зато память тела, похоже, хранит следы болезненных событий в течение всей нашей жизни. Связи прошлого с настоящим кажутся настолько прочными, что их невозможно разрушить, однако, когда нам удается разбудить и оживить память тела, эти прочные связи могут распасться с поразительной быстротой…

Просто быть рядом

Порой любовь, которую мы питаем к нашим близким, подвергается испытаниям до последнего предела — до той черты, за которой нам, живым людям, уже не хватает сил, чтобы противостоять отчаянию. Но нередко именно ей в таких обстоятельствах под силу спасти самые безнадежные ситуации.

Мне выпала честь услышать подтверждение этому из уст женщины, которая прошла через подобное вместе со своим сыном.

Мария невероятно переживала из-за состояния Романа. Ему было двадцать два года, когда психиатр, к которому ценой больших усилий ей удалось его привести, объяснил, что у ее сына случился психотический приступ (так обычно начинается шизофрения). Ночи напролет он метался по комнате, словно животное в клетке, раздражаясь на каждую мелочь. Когда она заговорила о лечении, он едва не набросился на нее с кулаками. Охваченная страхом мать скрепя сердце, в конце концов, решилась положить сына в клинику против его воли. В гневе Роман перестал с ней разговаривать. Состояние его, по сути, не улучшилось, но через неделю он вышел из больницы и вскоре уехал в один южный городок, где и скитался с места на место. Новости о сыне Мария получала лишь от его друзей детства, с которыми тот иногда списывался по Интернету. Они пытались успокоить ее, хотя бы подтверждая тот факт, что он еще жив. Каждое утро она просыпалась с давящим комком в горле: что будет с сыном?

Через полгода этого душевного ада Мария решила написать сыну: что в день его рождения она приедет в город и будет ждать его у привокзального фонтана. Что она хочет просто сказать ему «поздравляю». Что хочет лишь увидеть его, пусть издалека.

В назначенный день она прождала сына много часов подряд, сидя на каменном парапете, всматриваясь в силуэты, мелькавшие в толпе. Никого. И вдруг, обернувшись, она увидела его, сильно исхудавшего, небритого, в грязной одежде… Он прошел мимо, уткнувшись взглядом в землю, говоря на ходу, будто самому себе: «Ты что тут делаешь? Я тебя ненавижу. Не хочу тебя больше видеть. Никогда». Потрясенная до глубины души, она лишь успела крикнуть ему: «С днем рождения!» — а он уже растворился в толпе… Но он пришел! Они не виделись целый год. Потом месяцами она цеплялась за эту хрупкую надежду: тогда он все-таки пришел…

Много лет спустя, вспоминая о той площади у фонтана, Мария была не в силах сдержать слез. Как она сомневалась в себе самой, сколько сил ей стоило не сдаться тогда, устоять! Те слезы, что она держала в себе все это время, сейчас прорываются в беседах с психотерапевтом, который помогает ей вернуться в прошлое, чтобы исцелить давнюю рану.

Еще одно воспоминание: ее сын четыре года спустя. Роман в конце концов согласился лечиться, и литиум, который он стал принимать, начал давать заметный стабилизирующий эффект. Сын снова вернулся к обычной жизни. И много говорил с матерью о том, что с ним случилось в тот тяжелый период. Главное, он ей сказал: «Знаешь, в тот день, когда внутри у меня все плыло и качалось, единственная вещь, за которую я мог зацепиться в жизни, — это была ты. Я говорил себе: что бы ни случилось, ты будешь за меня, будешь со мной». И она была с ним. Безотлучно, даже вдали, до самого конца. В полнейшей своей беспомощности она подала ему отчаянный знак любви: «Я здесь!» — последнее, что мы порой способны дать другому. Ведь очень часто это значит для нас так много — быть рядом. Несмотря ни на что. Просто быть рядом.

Стариться, оставаясь молодым

Посреди суматошного трудового дня в офисе, где-то после обеда, Сирил выкраивает минуту позвонить своему восьмидесятишестилетнему отцу, с которым последний раз говорил довольно давно. И с удивлением слышит в ответ: «Ты можешь мне перезвонить попозже, у меня тут дело в самом разгаре, я очень занят. Завтра, например, или через пару дней?» Сирил и представить себе не мог, что его отец так же, как и он, погружен в какие-то дела.

Дени приглашен на выходные к хорошей знакомой своих родителей, которой исполнилось восемьдесят лет.

Когда он собирается на море, до которого несколько километров, она предлагает отправиться вместе… на велосипеде. Заметив его удивленный взгляд, она с негодованием выдает: «Что, молодой человек, вы считаете, вам это будет не по силам?»

Поль поступает на работу в большую семейную фирму. Ему говорили о том, что глава фирмы придает особое значение поставкам за рубеж: он регулярно сам ездит в пять стран, по утрам с шести до восьми пишет письма по электронной почте. Поля спрашивают, бегает ли он по утрам, потому что босс ищет кого-нибудь, кто бы ему помогал готовиться к Нью-Йоркскому марафону.

Попав наконец в кабинет к главе фирмы, Поль спрашивает себя, не ошибся ли он дверью, — перед ним мужчина семидесяти лет…

Мы все несем в себе стереотипные представления о «пожилых людях».

Их воспринимают как «старых», говорят об отвисшей груди, о трудностях с эрекцией; никто не представляет себе сексуальную жизнь после шестидесяти пяти лет.

Обращаясь к человеку старше семидесяти пяти, люди обычно стараются говорить громче и использовать простые слова, как в разговоре с ребенком. Те, кому за семьдесят, могут понять, как такое отношение в конце концов воздействует на представление человека о самом себе.

У тех пожилых людей, которых я сам встречал и о которых говорил выше, есть нечто общее: они не идентифицируют себя с этими представлениями. Они, кстати, редко говорят о своем возрасте, а в разговоре больше касаются своих дел, интересов, планов. Они оставили без внимания унизительные для них представления и слова и остаются сосредоточенными на своих желаниях, своей жизненной энергии.

В Йельском университете (США) профессор Бекка Леви изучает влияние культурных стереотипов на интеллектуальные и физические способности людей в последний период жизни. Она констатировала, что в тех культурах, где принято видеть старение в позитивном свете (как в Китае или Японии), наблюдается меньше расстройств памяти.

В исследовании[98], проведенном в 2003 году, ей удалось показать, что стереотипы напрямую влияют на функциональные показатели.

У себя в лаборатории она сначала измеряла показатели памяти у лиц старше шестидесяти пяти лет и то, как они ходят.

Затем на экране компьютера она показывала им слова, которые сменялись так быстро, что мозг не успевал осознанно их регистрировать. После этого тесты выполнялись заново.

После показа таких слов, как «мудрый», «культурный», «наставник», память у пожилых явно улучшалась, и они начинали двигаться быстрее. Зато такие слова, как «упадок», «маразм», «развалина», «потерянный», ухудшали память, и ходили пожилые люди после них медленнее…

Когда моему другу Никосу, психиатру, исполнилось семьдесят лет, он написал очень хорошее стихотворение. Он говорит «прощай» всем тревогам своей молодости, непрестанному беспокойству о том, найдет ли он свое место среди людей, своей привычке оценивать окружающих, чтобы измерить их силу. Он приветствует мягкость, благодарность, способность легко доверяться другим, которые ощущает теперь в себе.

А заканчивает он с сожалением: «Ах, почему мне не было семьдесят лет всю мою жизнь!» Спасибо тебе, Никое, за то, что ты показал нам другой путь, отличный от стереотипов.

Январь 2007

Психиатрия будущего

Ощущение такое, будто я неожиданно оказался в медицинской клинике будущего. Доктор Грег Сигл руководит лабораторией нейробиологии эмоций в Питтсбургском университете (США). Сейчас он разговаривает с молодой женщиной, страдающей депрессией. Вместо того чтобы расспрашивать Александру о ее состоянии (как это делает любой хороший психиатр, желающий разобраться в истории болезни), он показывает женщине результаты сканирования ее мозга, указывая на участок, который у нее явно чересчур активен. Речь идет о миндалине. Она скрыта в глубине нашего эмоционального мозга — эволюционно самой древней его части. Это та часть мозга, которая присутствует уже у рептилий. Она не обладает способностями к сложному анализу, присущими коре. Но зато именно она первой воспринимает зрительные образы, звуки, запахи, ощущения, поступающие к нам извне. Остальной мозг еще не в курсе того, что было воспринято, а она уже запускает мгновенную эмоцию: страх, гнев, ярость. Миндалина — это часовой тела: она всегда на страже, ее задача — следить за любыми признаками угрозы и подавать сигнал тревоги, когда это нужно.

Но у Александры (как и у большинства пациентов в депрессии, с которыми работает доктор Сигл) миндалина стала слишком чувствительной, вероятно, из-за ран, нанесенных жизнью. Стоит таким пациентам прочесть слова, напоминающие об их неприятностях, как миндалина бьет тревогу. Слова «слабый», «неудавшийся», «неспособный» часто служат таким спусковым механизмом.

Так же действуют слова «покинутый», «одиночество», «смерть». Александра описывает доктору Сиглу, как ее мозг вхолостую работает над тем, что ее волнует. Начав думать о конфликте с сестрой или о груде дел в офисе, она уже не может перестать прокручивать в голове неприятные мысли. Она прекрасно знает, что это бесполезно, но никак не может остановиться.

Грег Сигл показывает ей другую зону ее мозга, которая работает не так, как надо, — лобные доли. Эта зона отвечает за контроль над эмоциями и за представления о будущем, именно она позволяет отказаться от немедленного удовольствия (к примеру, от шоколадки) ради более абстрактной и отдаленной цели (в данном случае — стройной фигуры).

Как показывают результаты сканирования, у Александры (и других пациентов с депрессией) эта зона функционирует вполсилы.

В результате вкладывать энергию в проекты, ориентированные на будущее, становится гораздо труднее, а сдерживать гиперактивность миндалины, реагирующей на малейшие признаки негатива, — все более и более проблематично. Тогда у Александры появляется ощущение, что она не может ни поставить заслон своим черным мыслям, ни вообразить более позитивное будущее[99].

Когнитивная терапия уже давно показала свою эффективность при депрессии[100].

Сначала она выявляет «автоматические» разрушительные мысли, столь характерные для депрессии:

«я ни на что не гожусь»;

«у меня не получится»;

«все равно мне никогда не везет».

Затем пациенту предлагают взглянуть на себя со стороны, как на человека с такими мыслями, вместо того чтобы воспринимать их непосредственно и буквально. Ведь это всего лишь мрачные мысли. Отражают ли они реальные факты? Разве это нечто большее, чем просто сильно преувеличенные обобщения? Что бы мы сказали подруге или сыну, если бы они столь жестоко обвиняли себя? Почему же эти обвинения должны быть ближе к истине, если они касаются нас самих?

Овладевая умением отстраняться от самообвинений, провоцируемых легковозбудимой миндалиной, мы постепенно укрепляем наши лобные доли, подобно тому как укрепляют мышцы, заставляя их работать. А когда лобные доли станут более активными, они смогут взять ситуацию под контроль, успокоить миндалину и позволить нам снова смотреть на будущее с уверенностью.

Именно это произошло с Александрой во время терапии.

И этому может научиться каждый. Тренируясь контролировать негативные мысли, мы заботимся о восстановлении равновесия в нашем мозге!

Возьми мою руку

Кристина упала с велосипеда и разбила бровь. Идет кровь, ее знобит, болит и кружится голова. Максим вызвал «скорую», но чем еще ей помочь, он не знает. Тогда он берет ее за руку и нежно гладит по волосам. Он шепчет ей, что это пройдет, что ей конечно же больно, но уже скоро они будут в больнице. В приемном отделении ему не разрешают сопровождать Кристину дальше. Через час, несмотря на запрет, он все-таки решается отправиться на поиски и находит ее у кабинета врача в полном одиночестве. Он садится рядом, вновь держит ее руку в своей, и они вместе ждут приема. Она счастлива, что он пришел. Спустя несколько часов, после рентгена, показавшего, что серьезной травмы нет, и несложной обработки раны, они уезжают на такси. В машине она поворачивается к нему: «Ты не представляешь, как мне помог… Мне было так страшно!» И они улыбаются друг другу.

Проявление чувства не может излечить ран, но может избавить от ощущения одиночества и страха. И как теперь стало известно — от боли. В американском университете штата Висконсин один из крупнейших специалистов по нейробиологии Ричард Дэвидсон провел эксперимент: подвергая женщин легкому электрошоку, он с помощью приборов измерял страх и боль, которые они при этом испытывали. Магнитно-резонансный томограф фиксировал активность их мозговой деятельности. Если во время эксперимента женщин оставляли одних, им было страшно, они испытывали физическое страдание. Их эмоциональный мозг был частично задействован. Если же сотрудник лаборатории, с которым они не были знакомы и лица которого даже не видели, просто держал их за руку, то страх становился меньше, но мозг все еще реагировал на боль. Когда же за руку их держал муж, то мозг успокаивался на всех уровнях[101].

Через телесный контакт передается нечто замечательное, по силе воздействия сопоставимое с лекарством, снимающим боль и страх. И чем ближе отношения между людьми, тем эффективнее «лекарство»: его воздействие на мозг женщины было прямо пропорционально ее любви к мужу. Когда он брал ее за руку, изменялась деятельность одной из самых глубинных частей эмоционального мозга — гипоталамуса. Именно он регулирует выработку всех наших гормонов, и главное, гормонов стресса. Возможность воздействовать таким образом на гипоталамус, да еще и без побочных эффектов — это же просто мечта фармацевтической промышленности!

Исследователи из университета Висконсина называют эту чувственную связь «скрытым регулятором»: когда все благополучно, он никак себя не проявляет, но зато при стрессе или угрозе играет ключевую роль.

Когда я работал в Гватемале с группой «Врачи без границ», то заметил, что психотерапевты майя часто во время коллективных собраний держались за руки, как дети. Сначала меня это озадачивало. Но затем, глядя на их широкие улыбки и взрывы дружного смеха, я подумал, что они, пожалуй, гораздо умнее нас. Зачем лишать себя такого удовольствия?

Кристина и Максим интуитивно поняли это в тот вечер в больнице. Как и во многих других областях, майя, наверное, задолго до нас сделали открытие: они нашли простой и прямой доступ к наиболее глубинной потребности человеческого существа — физически ощущать связь с близким человеком… Может, стоит и нам почаще пользоваться этим открытием?

Встать лицом к лицу с тем, что ты смертен, — это делает сильнее

В 1970-е годы, когда химиотерапия еще не достигла таких успехов, женщины с метастазирующим раком груди практически считались обреченными. И до сих пор рак остается болезнью, о которой почти что нельзя говорить.

В дополнение к страху смерти, больные страдают от стыда и одиночества.

В Стэнфорде двое психиатров-мечтателей, Ирвин Ялом и Дэвид Шпигель, решили проводить для таких пациенток еженедельные сеансы групповой терапии, чтобы дать им возможность поговорить о своих переживаниях и через противостояние со смертью — этим «страшным торжественным актом», как назвал ее Толстой в «Смерти Ивана Ильича», — помочь… вырасти. Смелая попытка.

Психиатры, вооруженные познаниями в философии экзистенциализма, замечательным образом связали между собой философию и медицину. Встретившись с Дэвидом Шпигелем в Стэнфорде, я попросил его рассказать о своем подходе и том, каким образом философия повлияла на терапевтическую работу. Вот что мне довелось услышать.

«Я больше всего интересовался европейскими философами: Кьеркегором, Сартром, Мерло-Понти, Хайдеггером, потом еще Кантом и Гегелем. Американская актриса Лили Томлин однажды сказала: „Я всегда хотела стать кем-то. Теперь я понимаю, что должна была желать более конкретно“. Экзистенциальная философия считает, что на самом деле нам нужна меньшая конкретность. Мы психологически растем, когда понимаем, что подлинные человеческие отношения требуют выхода за пределы тех образов, которые объясняют нам, кем мы являемся или кем другие являются для нас. Тогда мы получаем свободу заново пересоздать себя и предоставляем ту же свободу другим. Исходя из этого, я стал разрабатывать такую психотерапию, которая стремилась бы развивать подлинные отношения между терапевтом и пациентами. Терапию, которая стимулировала бы и уважала выбор, который делается с решимостью, особенно перед лицом смерти.

Сегодня, посвятив десятки лет работе с группами пациентов, находящихся на пороге смерти, я убежден в одном: встать лицом к лицу с тем фактом, что ты смертен, когда тебе приходится находиться рядом с умирающим, а потом оплакивать его уход, — это не ослабляет человека, а делает его сильнее. Встающий перед этим последним пределом получает возможность приблизиться к определенным его аспектам, более или менее поддающимся контролю, — это решения медицинского характера, близость и общение с близкими людьми, а может быть, и само то, как человеку умереть…

Пациенты видят, как от сеанса к сеансу постепенно уходят другие люди, страдавшие той же болезнью, люди, с которыми они встречались каждую неделю, которых хорошо знали. Они постигают разумом их уход и могут представить траур по себе самим, когда придет их черед, и, как ни странно, это придает уверенности. Они понимают, что не угаснут бесследно, не уйдут незамеченными.

Эмили, участница одной из наших групп, больная раком груди, выразила это так: „То, что я обнаружила в ходе первых сеансов, несколько сродни тому страху, который испытываешь, глядя из окна верхнего этажа очень высокого здания или находясь на краю Большого Каньона. Вначале страшно даже просто взглянуть вниз (у меня сразу кружится голова), потом постепенно приучаешься смотреть и понимаешь, что, если упадешь, это будет катастрофа. Однако при этом чувствуешь себя сильнее, потому что сумел взглянуть вниз. Именно это я ощущаю по отношению к смерти: теперь я могу взглянуть вниз. Не могу сказать, что чувствую себя безмятежно, но смотреть могу“.

Своих пациентов я учу мантре: „Надейтесь на лучшее, готовьтесь к худшему“. Ключ в том, на что ты надеешься. Если на долгую жизнь больше рассчитывать не приходится, тогда максимально полное использование того времени, что еще осталось, — очень хорошая альтернатива. С одной женщиной мне случилось повстречаться в день ее смерти, и среди тех, кого я знал, она больше всех была исполнена надежд. Она знала, что вот-вот уйдет, и с интервалами в пятнадцать минут запланировала встречи со всеми членами своей большой семьи. Она хотела сказать каждому, что в жизни надо „идти в ногу со временем“, и ожидала этой возможности с большим нетерпением. Философия ставит нас лицом к лицу с нашими ограничениями — но и с нашими возможностями тоже».

Спустя десять лет после того как он перестал вести эти группы, Дэвид Шпигель захотел узнать, что стало с теми женщинами, которые научились «подлинным отношениям» и смогли посмотреть в лицо своим самым страшным страхам. К его изрядному удивлению, они прожили вдвое дольше тех, кто при том же диагнозе не участвовал в группах обсуждения…[102] Подлинность обладает силой, которую не предвидел никто из великих философов.

Май 2007

Суметь взять протянутую руку

Вы когда-нибудь смотрели в глаза грудному младенцу? Не приходится сомневаться, что вы нежно ему улыбнулись или стали приговаривать ласковые слова на «детском» языке, стараясь вызвать его реакцию.

В ходе одного эксперимента, поставленного в американском университете Вирджинии, Мэри Эйнсворт предлагала взрослым смотреть на младенцев, которым тогда исполнилось несколько недель, не демонстрируя при этом никаких эмоций. Младенцы сперва проявляли любопытство, но очень скоро начинали выказывать признаки беспокойства, а по прошествии полутора минут — прямо-таки отчаяния, если взрослый упорствовал в своем нежелании реагировать и вступать в контакт…[103]