Револьвер для адвоката Коннелли Майкл

11

Не бывает так, что ведешь только одно дело. Дел всегда много. Я сравниваю адвокатскую практику с искусством лихого уличного актера, развлекающего толпу на венецианском променаде.

Есть человек, который вертит на палках тарелки, одновременно подкручивая кучу фарфоровых изделий. А есть человек, который жонглирует бензопилами – аккуратно, не прикасаясь руками к работающим частям лезвий.

Помимо дела Лакосса, под Новый год я вертел несколько тарелок. Леонард Уоттс, вооруженный угонщик, чтобы избежать суда, хоть и нехотя, но пошел на сделку. Переговоры провела Дженнифер Аронсон. То же самое она сделала и для Дейрдры Рэмси.

Я взял дело, вызвавшее в конце декабря большой резонанс, дело, которое больше походило на жонглирование бензопилой. Сэм Скейлс был арестован полицией Лос-Анджелеса за аферу, наполнившую слова «бессердечный грабитель» новым смыслом. Скейлса обвинили в том, что он создал фальшивый веб-сайт и страничку на Фейсбуке, чтобы выпросить денег на похороны ребенка, убитого в Коннектикуте во время школьной резни. Люди не скупились, и, по данным прокурора, Скейлс смог загрести почти пятьдесят тысяч. Афера шла гладко, пока родители умершего ребенка не заподозрили неладное и не обратились к властям.

Чтобы обеспечить себе анонимность, Скейлс использовал кучу фальшивых сетевых заморочек, но в конце концов – как бывает в таких случаях – ему понадобилось перевести деньги туда, откуда он смог бы их забрать. И он перевел деньги в отделение Банка Америки на бульваре Сансет в Голливуде. Когда он зашел, чтобы снять деньги, операционист заметил на счете флажок и, вызвав полицию, стал тянуть время. Сэму объяснили, что банк не хранит такие суммы наличными, потому что расположен в зоне повышенного риска, то есть шансы на ограбление здесь выше, чем в других отделениях. Скейлсу предложили подождать – деньги для него закажут и доставят в три часа бронированным автотранспортом – или сходить в центральное отделение, где такая сумма скорее всего будет в наличии. Мошенник не смог распознать аферу. Он предпочел сделать спецзаказ.

Когда в три часа он вернулся, его уже встречали два детектива. Те два детектива, которые арестовали Скейлса за последнее дело (защищал его я): воровство денежных средств, собранных для пострадавших от цунами.

На тот момент заполучить Скейлса хотели все: ФБР, полиция штата Коннектикут, даже Канадская королевская конная полиция, которая взялась за дело, потому что деньги жертвовали и иностранцы. Но арест произвела полиция Лос-Анджелеса, следовательно, преимущество получил городской офис окружного прокурора.

Скейлс, как и раньше, позвонил мне, и я принял вызов, взяв дело человека, которого так обливали грязью в СМИ за инкриминируемое преступление, что его пришлось поместить в одиночную камеру: опасались, что могут растерзать другие заключенные.

Негодование масс было так велико, что сам окружной прокурор, Деймон Кеннеди, человек, который переиграл меня на прошлогодних выборах, заявил, что он лично предъявит Скейлсу обвинение. Это, естественно, произошло уже после того, как я согласился защищать Скейлса в суде. Кеннеди снова представилась благодатная почва разгромить меня перед лицом общественности. Он знал, что дело верняк, и смысла договариваться нет. Просто хотел извлечь выгоду из любой видеозаписи, любой статьи или заметки в сети, хотел получить любую толику внимания, которую мог выжать из создавшейся ситуации. Без сомнения, на этот раз Сэм Скейлс получит по полной программе.

Дело Скейлса лично мне тоже не пошло на пользу. В «Лос-Анджелес уикли» опубликовали статью «Кого больше всех ненавидят в Америке», своеобразный экскурс по многим аферам, в которых за последние двадцать лет обвиняли Скейлса. Мое имя, как имя его старинного адвоката, в этих эпизодах всплывало постоянно. Тот номер вышел за неделю до Рождества, и в результате моя дочь, которая снова посчитала, что отец ее публично унизил, встретила меня довольно холодно. Перед этим мы договаривались, что мне дозволят прийти рождественским утром с подарками для дочери и бывшей жены. Как бы не так. То, что я надеялся, станет оттепелью в наших отношениях, вылилось в снежный буран. И ужинал я в тот вечер замороженными полуфабрикатами. В одиночестве.

В первую неделю апреля я от лица Андре Лакосса выступал в качестве адвоката перед достопочтенной Нэнси Лего. Прошло уже шесть недель с начала суда, и Лего заслушивала свидетельские показания относительно ходатайства об исключении доказательств, которое я подал вскоре после предварительного слушания.

Лакосс сидел рядом со мной за столом защиты. Он провел в тюрьме пять месяцев и был крайне истощен духом, о чем говорила бледность кожи. Некоторым людям удается смириться с ограничениями, которые накладывает решетка. Андре к ним не относился. Он часто упоминал, что в неволе теряет рассудок.

В результате обмена материалами в рамках досудебного представления доказательств, начавшегося в декабре, я получил копию беседы Андре Лакосса с главным следователем по делу об убийстве Глории Дейтон.

Мое заявление об исключении доказательств гласило, что эта беседа на самом деле была допросом и что полиция обманным путем и с применением силы выудила из моего клиента уличающие заявления. Кроме того, в ходатайстве заявлялось, что детектив, который допрашивал Лакосса в крохотной комнатке без окон, жестоко попрал его конституционные права. Он зачитал «предупреждение Миранды» относительно прав на адвоката лишь после того, как Лакосс сделал изобличающие его заявления и был арестован.

Во время допроса Лакосс отрицал, что убил Дейтон, что было для нас неплохо. Плохо было то, что он предоставил полиции мотив и возможности. Он сознался, что в ночь убийства находился в квартире жертвы и что они с Глорией поспорили из-за денег, которые ей должен был заплатить клиент из «Беверли-Уилшир». Он даже признался, что схватил Глорию за горло.

Конечно, такое свидетельство – которое он же сам против себя предоставил – не могло не повлечь за собой обвинение. И как показало предварительное слушание, оно стало основанием для дела, возбужденного окружным прокурором. Но сейчас я просил судью исключить эту запись из дела и не дать присяжным ее увидеть. Помимо практики запугивания, примененной детективом в той комнате, Лакоссу не зачитали его права, пока он не упомянул, что побывал в квартире Дейтон за несколько часов до ее смерти и что у них вышла ссора.

Ходатайство об исключении доказательств – самый безнадежный из всех маловероятных шансов на успех, но в этом случае попытаться стоило. Если получится выбросить из материалов дела видео допроса, все перевернется. Возможно, чаша весов даже склонится в сторону Андре Лакосса.

Заместитель окружного прокурора Уильям Форсайт, как представитель обвинения, начал слушание с показаний детектива Марка Уиттена об обстоятельствах беседы.

На экране, установленном на стене напротив пустых скамей для присяжных, были показаны все тридцать две минуты, от и до. Я смотрел это видео миллион раз. И когда Форсайт закончил первоначальный допрос Уиттена, предоставив свидетеля и пульт дистанционного управления в мое распоряжение, я уже знал и где именно остановить запись, и что спросить. Уиттен понимал, что его ждет. Когда он свидетельствовал на предварительном слушании, я здорово его отделал. Однако сейчас нападать предстояло перед судьей Лего, которую назначили после предварительного слушания. Играть было не перед кем – присяжные отсутствовали. Отсутствовали боги вины.

Я не стал подниматься из-за стола; мой клиент в оранжевом костюме сидел рядом.

– Доброе утро, детектив Уиттен, – начал я, указывая пультом на экран. – Давайте вернемся к самому началу допроса.

– Доброе утро, – ответил Уиттен. – И речь идет о беседе, а не о допросе. Как я уже говорил, мистер Лакосс добровольно согласился прийти в участок и побеседовать со мной.

– Да, конечно, я это слышал. Но давайте взглянем вот сюда.

Я запустил видео. На экране открылась дверь в помещение для допроса, вошел Лакосс, за ним Уиттен. Детектив, положив руку на плечо моего клиента, явно вел его к одному из стульев на противоположной стороне небольшого стола. Как только Лакосс сел, я остановил воспроизведение.

– Итак, детектив, что ваша рука делала на плече мистера Лакосса?

– Я просто подсказал ему, куда сесть. Ведь чтобы побеседовать, сесть нужно.

– Однако вы направили его к конкретному стулу. Я прав?

– Нет, что вы.

– Вы хотели, чтобы он сел лицом к камере, потому что планировали выудить у него признание, так?

– Нет, все не так.

– То есть вы здесь, перед судьей Лего, утверждаете, что не намеревались посадить его на конкретный стул, чтобы он попал в поле зрения скрытой камеры?

Уиттен заколебался, пытаясь сформулировать ответ. Заговаривать зубы присяжным – это одно, вводить в заблуждение судью, которая, что ни говори, повидала многое, – совсем другое.

– Это стандартная процедура, стандартный подход – усаживать опрашиваемого на стул лицом к камере. Я просто следовал инструкции.

– То есть записывать беседу с людьми, которые пришли в полицейский участок для «простого разговора», как вы уточнили во время дачи показаний, стандартная процедура и стандартный подход?

– Да, именно так.

Всем своим видом я постарался изобразить недоумение, но затем напомнил себе, что заговаривать зубы судье не стоит и мне. А под это определение попадало и притворное удивление на вполне ожидаемый ответ. Я двинулся дальше:

– И вы настаиваете, что не считали мистера Лакосса подозреваемым, когда он пришел в полицейский участок, чтобы с вами поговорить?

– Безусловно.

– И поэтому не было необходимости зачитать ему, как и положено, права в начале так называемого разговора?

Форсайт запротестовал, сказав, что он уже интересовался этим во время прямого допроса и получил ответ. Сухопарому обвинителю было примерно лет тридцать пять. Цветущий цвет лица, рыжеватые волосы – он выглядел словно серфингист, облаченный в деловой костюм.

Судья Лего отклонила протест и позволила мне продолжить.

– Не посчитал необходимым, – ответил Уиттен. – Когда мистер Лакосс добровольно пришел в участок и потом добровольно вошел в комнату для допросов, он подозреваемым не являлся. Я хотел просто записать его показания, а все закончилось тем, что он признался, что был в квартире жертвы.

Я прошелся дальше по видеозаписи до того момента, когда Уиттен, извинившись, выходит из комнаты, чтобы принести моему клиенту газированной воды, которую сам и предложил. Я поставил на паузу кадр, когда Лакосса оставили в комнате одного.

– Детектив, а что случилось бы, если бы мой клиент решил воспользоваться уборной и встал, чтобы выйти?

– Не понимаю. Мы разрешили бы ему воспользоваться уборной. Но он не просил.

– Но что бы случилось, если бы он решил встать из-за стола и открыть дверь? Вы заперли за собой дверь? Да или нет?

– Здесь сложно ответить, да или нет.

– Сложно ответить?

Форсайт заявил протест, назвав мой вопрос травлей. Судья приказала детективу ответить на вопрос так, как он посчитает уместным. Уиттен собрался с мыслями и вновь прибег к стандартной заготовке: есть правила.

– Таковы правила: не допускать граждан к рабочим местам в полицейских участках без сопровождения. Дверь ведет прямо в сыскное бюро, и я бы нарушил правило, если бы позволил ему бродить по отделу без присмотра. Да, я запер дверь.

– Спасибо, детектив. Итак, давайте проверим, все ли я правильно понял. Мистер Лакосс не был подозреваемым в вашем деле, однако его заперли в комнате без окон и он находился под постоянным наблюдением. Верно?

– Не думаю, что это можно считать наблюдением.

– Тогда как это можно расценивать, по-вашему?

– Мы всегда включаем камеру, если кто-то находится в одной из комнат для допросов. Это стандартная…

– Процедура. Да, понятно. Давайте дальше.

Я промотал двадцатиминутный отрывок видео к моменту, когда Уиттен встал со своего места и, сняв пиджак, перекинул его через спинку стула. Потом он отодвинул стул и встал позади, опершись руками на стол.

– Итак, вы говорите, что об убийстве вам ничего не известно? – спросил он Лакосса на экране.

Я тут же остановил запись.

– Детектив Уиттен, зачем вы сняли пиджак именно в этом месте допроса?

– Вы хотите сказать «беседы»? Я снял пиджак, потому что становилось душно.

– Ранее вы засвидетельствовали, что камера была спрятана во входном отверстии для кондиционера. Разве кондиционер не был включен?

– Понятия не имею, включен он был, не включен. Я не проверял.

– Правда, что так называемые комнаты для допросов детективы кличут «термокамерами», потому что там подозреваемых заставляют хорошенько пропотеть, надеясь склонить к сотрудничеству и выбить признание?

– Нет, я об этом никогда не слышал.

– А вы разве сами никогда так не называли эту комнату?

Указав на экран, я задал вопрос удивленным тоном, в надежде, что Уиттен решит: у меня в рукаве имеется неизвестный ему козырь. Но я блефовал, и детектив парировал с помощью стандартного ответа:

– Нет, не припоминаю, что когда-либо так говорил.

– Хорошо. Итак, вы сняли пиджак и теперь стоите, возвышаясь над мистером Лакоссом. Для чего? Чтобы его запугать?

– Нет, просто мне захотелось встать. Мы уже довольно долго сидели.

– Детектив, вы страдаете геморроем?

Форсайт мгновенно запротестовал, обвинив меня в попытке поставить детектива в неудобное положение. Я сказал судье, что просто пытаюсь занести в протокол свидетельства, которые помогут суду понять, почему детектив почувствовал потребность встать после двадцатиминутной беседы.

Судья поддержала протест, попросив больше не задавать свидетелю вопросы столь личного характера.

– Итак, детектив, – сказал я. – А мистер Лакосс? Он смог бы встать, если бы захотел? Он смог бы стоять над вами, пока вы сидели?

– Я бы не возражал, – ответил Уиттен.

Я надеялся, что судья заметит, что ответы Уиттена были по большей части притянуты за уши и составляли ту линию поведения, которую детективы проводят каждый день в каждом участке. Они искусно балансировали на грани конституционных прав, насколько возможно пытаясь ускорить ход событий до того момента, как придется проинформировать злополучного олуха, сидящего перед ними за столом, об этих правах.

Нужно было представить происходящее на экране как допрос лица, находящегося под стражей, и объяснить: в подобных обстоятельствах Андре Лакосс понимал, что не может просто так встать и уйти. Если судья в это поверит, то вынесет заключение, что Лакосс действительно оказался под арестом, когда вошел в комнату для допросов, и ему следовало зачитать «предупреждение Миранды». А потом она исключит из дела эту видеозапись, тем самым заваливая дело окружного прокурора.

Я снова указал на экран:

– Давайте обсудим вашу одежду, детектив.

Специально для протокола я полностью описал плечевую кобуру и «глок», который у него имелся, а потом перешел к поясу, описав висевшие на нем наручники, запасную обойму, значок и перцовый баллончик.

– С какой целью вы демонстрировали оружие мистеру Лакоссу?

Уиттен тряхнул головой, словно я его уже достал.

– Никакой цели не было. Я снял пиджак, потому что там было жарко. Я ничего не демонстрировал.

– Итак, вы утверждаете, что показали моему клиенту пистолет, значок, запасную обойму и перцовый баллончик не для того, чтобы его запугать?

– Именно.

– Тогда как вы объясните это?

Я промотал еще минуту записи к моменту, когда Уиттен, вытащив из-под стола стул, поставил на него одну ногу. Теперь он и в самом деле угрожающе навис над крохотным столом и Лакоссом, который и так был ниже и меньше.

– Никого я не запугивал, – сказал Уиттен. – Мы просто разговаривали.

Просмотрев свои заметки в блокноте, я убедился, что затронул все моменты, которые хотел занести в протокол. Я не думал, что Лего вынесет решение в мою пользу, но получилась неплохая попытка подать апелляцию. К тому же я снова встретился с Уиттеном в качестве свидетеля. Мне это только на пользу, так как на суде за него придется взяться основательно.

Не завершая пока перекрестный допрос, я наклонился и посовещался с Лакоссом в порядке общепринятой любезности.

– Я ничего не упустил?

– Не похоже, – прошептал в ответ Лакосс. – Думаю, судья знает, к чему вел Уиттен.

– Будем надеяться.

Выпрямившись, я обратился к судье:

– Ваша честь, у меня все.

По предыдущему соглашению после свидетельских показаний мы с Форсайтом должны были в письменном виде утвердить изложение доводов по ходатайству. По предварительному слушанию я понял, что именно станет говорить Уиттен, поэтому уже подготовил документ. Я предоставил его на рассмотрение судье Лего и раздал копии секретарю суда и Форсайту. Обвинитель сообщил, что ответ будет к завтрашнему дню, а Лего подчеркнула, что планирует разобраться со всем быстро и по существу до начала суда. Она не собиралась нарушать судебный график, и это прямо указывало на то, что ходатайство летит в тартарары. В свете последних вынесенных решений Верховный суд США издал новые законы по поводу дел, связанных с «предупреждением Миранды». Полиции предоставили более широкую свободу действий: когда и где подозреваемым должны быть зачитаны их конституционные права. Я подозревал, что Лего не станет затягивать дело, чтобы и оно не затягивало.

Судья отложила слушание, и к нашему столу подошли два судебных пристава, чтобы забрать Лакосса. Я попросил пару минут – посовещаться с клиентом, но меня попросили сделать это в камере. Я кивнул Андре и сказал, что сейчас к нему подойду.

Приставы его вывели, а я встал, собирая портфель, складывая папки и записные книжки, которые разложил перед слушанием на столе. Тут, чтобы выразить сочувствие, подошел Форсайт.

Парень он неплохой, насколько мне было известно, к грязным приемчикам не прибегает.

– Должно быть сложно, – сказал он.

– Что? – ответил я.

– Просто уже натаскался на таких вещах, знаю долю успешных попыток… Кстати сколько? Один к пятидесяти?

– Может, и к ста. Зато когда везет… Чувак, какой сладкий момент!

Форсайт кивнул. Я понял, что он хотел не просто выразить соболезнование адвокатской участи.

– Итак… есть вариант закончить это дело до суда?

То есть речь зашла о сделке. Пробный шар он пустил еще в январе, потом еще один в феврале. На первый я не отреагировал, так как это было предложение признать себя виновным в убийстве второй степени. Лакосса в результате посадили бы на пятнадцать лет. Мое поведение принесло свои плоды, и когда Форсайт снова заговорил о деле в феврале, окружной прокурор соглашался на убийство в состоянии аффекта или даже на непредумышленное убийство. Но Лакосс все равно провел бы в тюрьме десять лет. Как полагалось, я сообщил ему о предложении, и он категорично его отверг.

Лакосс сказал, что если ты не совершал преступления, то без разницы – сидеть десять лет или сотню. Страсть, прозвучавшая в его голосе, привела меня к мысли, что, может быть, он и вправду невиновен.

Я взглянул на Форсайта и покачал головой:

– Андре не сдастся. Он по-прежнему утверждает, что не убивал, и хочет посмотреть, сможете ли вы доказать обратное.

– То есть сделки не будет.

– Не будет.

– Тогда до встречи на процессе отбора присяжных. Шестого мая.

Дату начала судебного процесса определила Лего. Она дала нам максимум четыре дня для отбора присяжных и один день на последние ходатайства и вступительные речи. Но настоящее шоу должно будет начаться через неделю, когда в дело вступит прокурор.

– Кто знает, может, свидимся и раньше.

Щелчком захлопнув портфель, я направился к стальной двери в конвойное помещение. Меня сопроводил судебный пристав, и внутри я обнаружил ждущего меня Лакосса, одного.

– Через пятнадцать минут мы его заберем, – предупредил пристав.

– Ясно, спасибо.

– Постучите, когда захотите выйти.

Я подождал, пока пристав выйдет через дверь в зал суда, а затем повернулся и посмотрел сквозь решетку на своего клиента.

– Андре, я за вас беспокоюсь. Похоже, вы ничего не едите.

– Я и не ем. Как вообще можно есть, когда сидишь здесь за то, чего не совершал? К тому же еда здесь отвратная. Я хочу домой.

Я кивнул:

– Понимаю, понимаю.

– Вы же выиграете это дело? Да?

– Сделаю все возможное и невозможное. Но чтобы вы знали, окружной прокурор все еще готов пойти на сделку.

Лакосс решительно покачал головой:

– Даже слышать не хочу, в чем она заключается. Никаких сделок.

– Так я и думал. Тогда поборемся в суде.

– А если мы выиграем ходатайство об исключении доказательств?

Я пожал плечами:

– Не стоит слишком на это рассчитывать. Я говорил вам, шансов мало. Нужно настраиваться на суд.

Лакосс медленно опускал голову, пока лбом не коснулся разделяющей нас решетки. Казалось, он сейчас расплачется.

– Послушайте, я знаю, меня нельзя назвать хорошим парнем, – сказал он. – Я много плохого в жизни натворил. Но я не убивал. Не убивал.

– Андре, я сделаю все, что в моих силах, чтобы это доказать. Не сомневайтесь.

Он поднял голову, взглянул мне в лицо и кивнул:

– Жизель так и сказала. Что она могла на вас рассчитывать.

– Рассчитывать на меня в чем?

– Понимаете, похоже, она знала, что в случае чего вы от нее не отмахнетесь.

Я замолчал. За последние пять месяцев мы с Лакоссом не очень много общались. Он находился в тюрьме, а у меня дел было по горло. Мы разговаривали, пока сидели вместе на судебных слушаниях и во время редких телефонных звонков из спецсекции для геев, куда его поместили в центральной мужской тюрьме. И все же я полагал, что знаю все, что мне необходимо, чтобы защищать его в суде. Но сейчас он мне сообщил нечто новое, то, что заставило меня замолчать, так как касалось Глории Дейтон.

– Зачем она вам это сказала?

Лакосс слегка покачал головой, словно не понимая моей настойчивости.

– Не знаю. Как-то раз мы просто общались, и она вас вспомнила. Мол, если со мной что-нибудь случится, то Микки Мантл за меня заступится.

– Когда она это сказала?

– Не помню. Да она так, к слову. Попросила дать вам знать в случае чего.

Свободной рукой я схватился за прутья решетки и придвинулся ближе к клиенту:

– Вы обратились ко мне, потому что она сказала, что я хороший адвокат. Обо всем остальном вы умолчали.

– Меня арестовали за убийство, я почти наложил в штаны. И хотел, чтобы вы взяли дело.

Я еле сдержался; а так хотелось просунуть руку сквозь решетку и схватить Лакосса за воротник.

– Андре, послушайте, постарайтесь вспомнить точно, что она сказала. Вспомните ее слова.

– Она взяла с меня обещание сообщить вам, если с ней что-нибудь случится. А потом это все произошло, меня арестовали. И я вам позвонил.

– Когда состоялся тот разговор? Незадолго до убийства?

– Я не помню.

– За несколько дней? Недель? Месяцев? Соберитесь, Андре. Это важно.

– Не знаю. За неделю, может, чуть побольше. Не могу вспомнить. Здесь очень сложно находиться. Постоянный шум, и включенный свет, и эти животные… все подавляет, начинаешь терять рассудок. Забываю самые простые вещи. Я теперь даже не помню, как выглядит моя мать.

– Ладно, успокойтесь. Подумайте, пока будете ехать в автобусе, и когда вернетесь в камеру, я хочу, чтобы вы точно вспомнили, когда состоялся разговор. Понятно?

– Я попробую…

– Обязательно попробуйте! Увидимся перед судом. Мне еще много что нужно успеть сделать.

– Хорошо. И… простите.

– За что?

– За то, что огорчил вас. Напомнил про Жизель. Я ведь вижу.

– Не беспокойтесь. И постарайтесь поесть сегодня вечером. В суде вы должны иметь здоровый вид. Обещаете?

– Обещаю, – неохотно кивнул головой Лакосс.

И я направился к стальной двери.

12

Через зал суда я прошел, понурив голову и не обращая внимания на слушание, которое после нас начала судья Лего. Я направился к заднему выходу, а в голове крутилась история, поведанная Лакоссом. Выходит, он обратился ко мне, потому что Глория Дейтон хотела, чтобы я узнал, если с ней что-то случится, а не потому, что она порекомендовала меня в качестве адвоката. Это заявление настолько отличалось от предыдущего, что облегчило то бремя, которое несколько месяцев висело у меня на душе. Хотела ли Глория, чтобы я получил послание и отомстил за нее? Или она предупреждала о какой-то незримой опасности?

Эти вопросы заставили меня по-новому взглянуть на то, как я воспринимал всю ситуацию. Теперь до меня дошло: Глория знала или, по крайней мере, думала, что находится в опасности.

Я выходил из зала суда в битком набитый людьми коридор, когда внезапно столкнулся с Фернандо Валенсуэлой – поручителем и действующим питчером. Знакомы мы были давно и раз даже сотрудничали, что принесло финансовую выгоду обеим сторонам. Но потом все как-то заглохло, и наши пути разошлись. В те дни, когда мне требовался поручитель, я обычно обращался к Биллу Дину или Бобу Эдмундсону. Вэл занимал в моем списке лишь третье место.

Валенсуэла протянул мне сложенный документ.

– Возьми, Мик.

– Что это?

Я взял документ и стал разворачивать одной рукой, размахивая бумагой, чтобы она развернулась.

– Повестка в суд. Тебе вручили.

– Ты вообще о чем? Ты работаешь по какому-то делу?

– Знаешь, Мик, у меня много талантов. Нужно зарабатывать на жизнь. А ну-ка, подними руку, пожалуйста.

– Пошел ты.

Порядок я знал. Он хотел сфотографировать меня с документом, чтобы зафиксировать передачу. Передать-то он передал, но вот позировать я не собирался. И спрятал документ за спину. Но Валенсуэла все равно щелкнул меня на телефон.

– Ладно, обойдемся, – сказал он.

Я взглянул на документ.

Мне в глаза бросилась «шапка». Гектор Арранде Мойа против Артура Роллинса, начальника тюрьмы, Федеральная тюрьма, Викторвилл. Регистрационный номер 2241. Это было измененное ходатайство об издании приказа «хабеас корпус», так называемый «истинный хабеас». Заявление, что в деле обнаружились новые важные сведения, доказывающие невиновность.

Получается, Мойа обзавелся новыми данными, которые каким-то образом имели ко мне отношение. А значит, в деле фигурирует моя давняя клиентка Глория Дейтон – единственная ниточка, связывающая меня с Мойа. Причиной для подачи ходатайства по делу 2241 являлось утверждение, что истец незаконно удерживается в тюрьме, и поэтому против начальника тюрьмы подается гражданский иск. В полном тексте обращения могло быть больше информации. Например, чтобы привлечь внимание федерального судьи, там могли утверждать наличие новых доказательств.

– Так что, Майк, без обид? – произнес Валенсуэла.

Я бросил на него взгляд поверх документа. Он снова достал телефон и сделал снимок. Я и забыл, что он еще здесь.

– Какие обиды, Вэл. Если бы я знал, что ты теперь судебный курьер, я бы и сам прибегал к твоим услугам.

– Милости прошу. Номер у тебя есть. На рынке ценных бумаг дела идут не очень, и я пытаюсь восполнить убытки. Понимаешь?