SPQR IV. Храм муз Робертс Джон

Глава 5

– Мне это представляется полным вздором, – заявила Юлия.

Мы стояли на ступенях Сомы, гробницы Александра Македонского. Сегодня моя невеста была в прелестных одеждах римской дамы, но уже начала вовсю пользоваться египетской косметикой. Скверный признак.

– Конечно, это вздор, – согласно кивнул я. – Когда все тебе лгут – а это обычное явление, когда расследуешь какое-либо преступление, – искусство следователя заключается в том, чтобы рассортировать весь этот вздор и особенно выделить то, о чем все они не говорят, чтобы в конечном итоге выяснить правду.

– А почему ты так уверен, что Атакс лжет? Просто потому, что он когда-то был рабом? Многие вольноотпущенники отлично устроились в жизни после того, как обрели свободу, и они обычно не слишком распространяются насчет своего прежнего положения.

– Да нет, дело совсем не в этом! Он сказал мне, что они с Ификратом уже давно вели этот спор. Но я ведь видел их вместе, и это был единственный за весь вечер случай, когда Ификрат говорил тихо. И это во время спора! Ты же сама слышала, как он выступал в любой дискуссии! Он же орал во всю силу своего горла в ответ на любое высказанное сомнение в его правоте!

И тут мне пришло на ум кое-что еще, и я сделал себе заметку, что нужно было бы поговорить с еще одним человеком.

– Да, следует признать, что это его утверждение звучит неубедительно, – наконец согласилась Юлия. – А что это за новые сплетни? Все только и говорят о нападении на коменданта македонских казарм! Кто-то уже пожаловался царю. Ты что, совсем не умеешь избегать неприятностей, даже здесь, в Египте?

– Этот малый вел себя нагло, угрожал мне, даже начал вытаскивать меч. Никогда не следует позволять всяким там чужестранцам так себя вести, да еще и безнаказанно!

– Это не самая лучшая идея – заводить себе врагов, особенно в чужой стране, где ты совершенно не заинтересован в сохранении или изменении статус-кво и совсем не разбираешься в местных политических интригах.

– Очень странно слышать подобные разумные призывы к осторожности из уст племянницы Юлия Цезаря.

– Когда мужчина-римлянин ведет себя столь беспечно и рискованно, долг женщины – направить его на разумный, истинный путь. Ладно, пошли внутрь.

Сома, как и множество других чудес Александрии, была не одним зданием, а целым комплексом храмов и гробниц. Здесь также были похоронены все Птолемеи, а еще ряд других знаменитых и прославленных людей. Знамениты они были, конечно, при жизни. Лично я о большинстве этих бедолаг вообще не слыхал. Собственно Сома являла собой центральное здание, великолепное строение в форме ионического храма, которое стояло на высокой мраморной платформе, населенной целой армией вырезанных в камне богов, богинь, македонских особ царской крови, рядовых воинов и врагов. Цари, владения которых завоевал Александр, были изображены стоящими на коленях, в цепях и грубых ошейниках. Крыша была покрыта золотыми пластинами, так же как капители и базы колонн. Все было выстроено из разноцветного мрамора, привезенного из тех стран, что успел завоевать Александр.

При входе мы обнаружили небольшую группу чужестранных посетителей, ожидавших, когда их поведут на осмотр помещения. Гробница была для Птолемеев священным местом, поэтому в нее нельзя было заходить и бродить по ней самостоятельно. Вскоре появился жрец с наголо обритой головой. Он тут же заметил Юлию и поспешно направился к нам.

– Добро пожаловать, сенатор, и ты, высокородная дама. Вы пришли как раз вовремя, осмотр сейчас начнется.

Ну, конечно, подумал я. Тебе бы не следовало держать нас здесь в ожидании. Остальные показали ему свои таблички с указанным на них временем посещения. Нам же, конечно, ничего такого не требовалось. Группа была смешанной: богатый торговец специями из Антиохии, историк из Афин, чрезмерно изукрашенная косметикой пожилая вдова явно аристократического происхождения из Аравии, а также некий жрец или ученый из Эфиопии, мужчина почти семи футов росту. Подобная компания была вполне обычным явлением для Александрии. Мы прошли сквозь массивные, покрытые золотом двери и оказались внутри гробницы.

Первым, что бросилось нам в глаза, была огромная статуя Александра, сидящего на троне. Изображение выглядело весьма похоже на великого полководца, он смотрелся как живой, если не считать одной странной детали: пары бараньих рогов, украшавших его голову. В Египте Александру поклонялись как земному воплощению бога Амона, чьим символическим животным был баран. Царь был изображен юным, лет восемнадцати, его длинные волосы были сплошь изукрашены золотом. Глаза выглядели чрезвычайно синими – эффект, как я выяснил позднее, которого художник добился, выложив радужки несколькими слоями дробленого сапфира, слой на слой.

– Александр Македонский, именуемый Великим, – завывал между тем жрец, и его голос впечатляюще громким эхом отдавался от стен. – Умер в Вавилоне тридцати трех лет от роду, в год 114-й Олимпиады, когда Гегестий был архонтом[44] Афин. – Я попытался припомнить, кто мог в тот год быть консулом в Риме, но не смог. – Прежде чем присоединиться к бессмертным богам, он завоевал больше земель, чем любой другой человек в истории, присоединив к империи своего отца всю Персию и другие многочисленные земли. Когда он умер, его владения простирались от Македонии до Индии и до порогов Нила.

«Помпей, попробуй его переплюнуть!» – подумал я.

– Он умер в середине июня, – продолжал жрец, – и поскольку богоравный Александр не имел наследников мужского пола, его тело целый месяц лежало, выставленное для всеобщего прощания, а его полководцы все это время решали будущую судьбу Македонской империи. Уже потом были призваны искусные египтяне и халдеи, дабы забальзамировать его бренные останки.

– Его оставили там лежать на месяц? В июне?! В Вавилоне?!

Юлия больно ткнула меня локтем в ребра.

– Ш-ш-ш!

– Ну, полагаю, наверняка кто-то подумал о том же и откачал … э-э-э из тела все жидкости, чтобы оно подольше сохранилось, а также уложил его в каком-нибудь прохладном помещении дворца, – пояснил жрец. – В любом случае тело царя Александра, несомненно, было не таким, как у обычного человека. Он присоединился к бессмертным, и, вполне вероятно, как это произошло с Гектором, который волочился за колесницей Ахилла, покровительствовавшие ему боги сохранили его тело в целости и уберегли от разложения.

– Хотелось бы надеяться, что все было именно так, – сказал я. – Иначе во дворце невозможно было бы находиться.

И получил еще один толчок локтем от Юлии.

– Тело царя, – продолжал жрец, – было завернуто в сидонское полотно самого высшего качества, как вы сами вскоре увидите, и затем было заключено в золотые пластины, весьма искусно выкованные, дабы сохранить и потом представить всем точные черты его лица. После его уложили в золотой гроб, а все оставшиеся пустоты были заполнены редкими специями и благовониями. Золотая крышка гроба была выкована так, чтобы в точности повторять черты Александра. Затем была подготовлена погребальная колесница, роскошная, какой не видели ни до, ни после. Она была сделана лучшими мастерами, дабы выдержать долгий и трудный путь через Азию. Ее внешний вид являл собой сочетание греческого изящества и варварского великолепия Персии. На колеснице, устланной тирскими коврами работы знаменитых тамошних мастеров, был установлен саркофаг из пантальского мрамора с вырезанными на нем сценами из героической жизни царя. Саркофаг был защищен снаружи золотым футляром, на его крышку был наброшен пурпурный плащ, весь расшитый золотой нитью. А на него были уложены доспехи и оружие царя.

Усыпальницей царя, местом хранения саркофага стала погребальная камера десяти локтей[45] в ширину и пятнадцати в длину, выполненная в виде ионического храма; ее пропорции идентичны тому месту, в котором мы с вами сейчас находимся. Колонны и потолок в ней изготовлены из золота и усыпаны драгоценными камнями. В каждом углу установлена статуя крылатой богини победы, выполненная опять же из золота. Вместо стен камеру окружает золотая решетка, чтобы подданные царя могли видеть его саркофаг, когда здесь проходила похоронная церемония. На решетке закреплены прекрасные фрески, занимающие место ионического фриза. Изображение на передней стороне камеры показывает царя на его боевой колеснице, рядом с ним телохранители – перс и македонец. Другая фреска демонстрирует боевых слонов, следующих за царем, и его личную свиту, на третьей – конница в боевом строю. И, наконец, на последней изображены боевые корабли, готовые к битве. При входе в погребальную камеру стоят золотые статуи львов.

Я уже начал подозревать, что во всей империи Александра после строительства его гробницы вообще не осталось никакого золота. Но нас ждали еще более захватывающие сведения.

На крыше погребальной колесницы была установлена золотая корона в виде лаврового венка победителя и завоевателя. Когда это огромное сооружение двигалось, солнечные лучи отражались от короны и сверкали, как молнии Зевса. У повозки было две оси и четыре колеса. Колеса были выполнены в персидском стиле и окованы железом, а их спицы и ступицы покрыты золотом. Концы осей были выполнены в виде голов львов, держащих в зубах золотые стрелы.

На этом, решил я, жрец должен закончить. Но этого не произошло.

– Погребальную колесницу везли шестьдесят четыре специально отобранных мула. На их головах были позолоченные украшения в виде короны, с которых на каждую сторону свисало по золотому колокольчику, а их хомуты были изготовлены из драгоценных тканей, украшенных золотом и каменьями. Процессию сопровождал целый штат механиков и дорожных мастеров, а охранял ее отряд отборных воинов. Подготовка к последнему путешествию царя в Александрию продолжалась два года.

Из Вавилона процессия проследовала через всю Месопотамию, затем в Сирию, дошла до Дамаска, а затем до храма Амона в Ливии, где бог мог встретить и лицезреть своего божественного сына. Оттуда процессия должна была проследовать в Эгию в Македонии, где саркофаг должен был быть погребен наравне с прежними македонскими царями. Но когда погребальная колесница пересекала Египет, навстречу процессии выехал Птолемей Сотер, один из сподвижников царя, и он сумел убедить командующего позволить ему провести последние траурные церемонии в Мемфисе.

– Утащил покойника, да? – прошептал я, довольно громко. – Отлично сработано! Я бы на его месте тоже не позволил бы вывезти столько золота из своего царства.

Еще один удар в бок.

– Тело царя пребывало в Мемфисе несколько лет, – продолжал жрец, не обращая на меня внимания, – пока не было закончено строительство этого великолепного мавзолея. После чего была проведена торжественная праздничная церемония, и царь Александр Великий нашел свое последнее пристанище в городе, названном его именем.

Экскурсовод дал нам возможность некоторое время полюбоваться всем этим великолепием, после чего жестом пригласил снова следовать за ним. Мы вошли в помещение, где на всеобщее обозрение были выставлены одежды и оружие Александра, потом в еще одно, где находился мраморный саркофаг, который нам так подробно описал жрец, и внешний гроб-футляр с прекрасно сделанной крышкой из золота. Дав нам время осознать все увиденное, он провел нас в последнее помещение.

Это была комната сравнительно скромных размеров, идеально круглая и с купольным потолком. В центре лежало тело Александра, завернутое в тончайшие, великолепно сделанные золотые одежды, более всего похожие на футляр. Выглядел царь так, словно был готов в любую минуту проснуться и встать. По македонской традиции он был уложен на кровать, вырезанную из алебастра. Я нагнулся к Юлии и прошептал ей на ухо:

– А парнишка-то был совсем маленького росточка!

К сожалению, помещение обладало некоторыми поистине магическими свойствами, в частности, оно усиливало любой звук. Мои произнесенные шепотом слова прозвучали столь громко, словно их выкрикнул глашатай. Жрец и прочие посетители уставились на нас, так что мы, здорово смущенные, были вынуждены поспешно покинуть место скорби, рассыпаясь в словах благодарности и всячески выражая свое восхищение.

– Ты опять с утра пил? – требовательным тоном осведомилась Юлия.

– Клянусь, ни капли!

Я уж думал, что она сейчас набросится на меня с кулаками, но моя невеста не могла долго пребывать в таком недовольном настроении, так что когда мы сели в носилки, то оба уже неудержимо хохотали.

– Должно быть, там, внутри, несравнимо веселее и интереснее, чем это видится отсюда, снаружи, – заметил Гермес.

– А теперь – на стадион! – провозгласил я, и носильщики подняли наши носилки на плечи и тронулись в путь.

– Ты что-нибудь узнала? – спросил я у Юлии, когда мы продвигались по улицам.

– Это трудная задача – заставить александрийских дам разговаривать о чем-то, кроме религии и модной одежды. И вообще, в монархическом государстве не принято вслух обсуждать политику.

– Забудь ты про этих александрийских дам! – посоветовал я. – Лучше побеседуй с женами чужестранных послов, особенно тех пока что независимых стран, которые опасаются стать следующими прибавлениями к Римской империи.

Юлия бросила на меня острый взгляд.

– А ты что успел узнать?

– Очень немногое, – признался я. – Но подозреваю, что Ификрат, несмотря на свои многочисленные возражения, имел неплохие побочные доходы, проектируя и конструируя оружие и боевые машины для наших врагов или для тех, кто рассчитывает вскоре стать нашими врагами. Парфия, к примеру, – отличное место для начала. Теперь, когда мы подчинили себе Ближний Восток, царь Фраат III Парфянский отлично видит, что Помпей, Красс и, прости меня, твой дядюшка уже вовсю рычат у его ворот подобно стае голодных молосских псов. А это последнее действительно богатое царство, еще остающееся независимым.

– Если не считать Египта, – заметила Юлия.

– Египет уже не… ну, ладно, номинально он независим, но это всего лишь шутка.

– Возможно, для египтян это не так уж весело. Они бедны только потому, что последние поколения Птолемеев проводили глупую политику. Когда-то они жили в самом могущественном государстве в мире. Фараоны правили Египтом, когда греки осадили Трою. И какая же страна, лишившись могущества и власти, не мечтает о том, чтобы снова их заполучить?!

– Хороший вопрос. Это может объяснить, почему Ахилла так интересовался работами Ификрата. Но что бы там ни затевала военная аристократия, все равно все дела завязаны на Птолемеях. Весь мир, кроме египтян, считает брак между сестрой и братом омерзительным. Подобные спаривания хорошо работают, кажется, только у лошадей, но не у людей. И они, несомненно, ничуть не улучшили род египетских царей.

– Дегенеративные, выродившиеся династии легко сбрасываются с тронов сильными людьми, за которыми стоит армия, – добавила Юлия. – Оставь Цезарю заниматься прагматическими вопросами власти и политики.

– Но эти египтяне ужасно консервативны! Они превозносят своих царей, даже если те вовсе не египтяне! Восставшая толпа александрийцев сбросила с трона предыдущего Птолемея просто за то, что он убил свою достаточно престарелую супругу, очередную Беренику. Что они станут делать, если к власти придет еще один узурпатор, не являющийся даже членом царской семьи?

– Надо будет повнимательнее изучить его родословную, – предложила Юлия вполне практический подход к проблеме. – Могу поспорить, что у него наверняка найдутся какие-нибудь родственные связи с царской семьей. А традиционный способ для любого узурпатора упрочить и узаконить свою власть – это жениться на ком-то из царской семьи. Сам знаешь, там ведь имеется большой выбор. Кроме того, он может пролезть во власть, выступая в роли регента при юном Птолемее.

Представители семейства Цезарей могут напугать кого угодно. И вот отличный пример: одна из его представительниц успела не только обдумать только что полученную информацию, но и сделать неутешительные выводы, едва узнав о моем столкновении с Ахиллой и Мемноном! Я же все это время пытался что-то разнюхать в Серапеуме, жрал мясо жертвенных быков и строил глазки жрицам с иссеченными до крови спинами. Мои глубокие размышления были прерваны, как только мы оказались на мосту.

– Это самый большой мост в мире, – сообщил я Юлии, когда нас по нему проносили. – Почти с римскую милю[46].

Мост делил Большую гавань на две части, протянувшись от гавани Эвноста, на запад. Мы специально остановились над его центральной аркой, чтобы полюбоваться кораблями, свободно проходившими под нами из одной гавани в другую, даже не опуская мачт.

Вернувшись на носилки, мы преодолели оставшуюся часть пути и оказались на острове Фарос, где располагался отдельный городок с несколькими красивыми храмами, включая посвященный Посейдону, и еще один – Изиде. На крайнем восточном выступе острова мы выбрались из носилок и оказались у фундамента маяка. Как ни странно, сперва он не произвел на нас должного впечатления. Но очень скоро мы поняли, что это лишь обман зрения. А все потому, что ступенчатая конструкция скрадывала его невероятную высоту. Мы прошли внутрь и вот тут, наконец, смогли оценить грандиозность конструкции – над нашими головами уходила вверх шахта, и лишь на невообразимой высоте нам с большим трудом удалось разглядеть кусочек голубого неба. От такой высоты начинала кружиться голова, и казалось, что башня вот-вот начнет скрести по нижнему краю солнца. Под громкий металлический скрежет и грохот подъемного механизма рядом с нами опустилась гигантская корзина из брусьев, скрепленных железными скобами, – в нее через определенные интервалы загружали очередную порцию дров, затем их поднимали наверх, чтобы поддерживать огонь. Пепел и зола спускались сверху по специальному желобу и попадали прямо на баржу, а она в свою очередь вывозила все это в открытое море и только там сбрасывала свой груз в воду.

Мы отказались от предложения подняться наверх в деревянной корзине и вместо этого стали подниматься по бесконечной аппарели, что спиралью вилась по внутренней стене основания маяка. Для Юлии, недавно прибывшей с римских холмов, подъем был нетруден. Я же в последнее время вел легкую жизнь, так что вскоре уже потел и пыхтел, еще до того, как мы выбрались на высокую открытую террасу, первую на пути наверх. Даже на этой, самой нижней платформе маяка мы оказались выше любой крыши самого высокого храма города. Каменная башня уходила дальше, далеко вверх над нашими головами, а с ее верхнего конца срывались клубы дыма и улетали в прозрачное небо. Юлия откинулась назад и прикрыла глаза ладонью, стараясь разглядеть верхушку маяка.

– Жаль, что мне не хватит смелости забраться на самый верх, – задумчиво пробормотала она.

– Человеку вовсе не свойственно забираться так высоко. Это неестественно, – попытался я ее утешить. – Но если все же захочешь туда залезть, то вон по этой лестнице. Однако знай, что я подожду тебя здесь.

– Нет уж. – Юлия тут же надулась. – С этого места открывается прекрасный вид. Можно наблюдать за всем городом, от ипподрома до некрополя, видно даже озеро Мареотис. Тут все в таком образцовом порядке, прямо как фреска на стене виллы какого-нибудь богатого римлянина.

– Да, на первый взгляд все так и выглядит, – согласился я. – И поэтому трудно поверить, что посреди всего этого великолепия происходит нечто странное и опасное. Вот Рим, по крайней мере, выглядит именно как место, где то и дело происходят страшные и ужасные вещи.

– Ну, я бы не стала так утверждать.

– Юлия, мне нужно поближе познакомиться с Береникой.

– Зачем? – с подозрением спросила она.

– Ну, мне бы хотелось обсудить с ней пару религиозных и философских вопросов.

В этот вечер мы отправились на гребной барке из Царской гавани в бухточке за мысом Лохиас к похожему на драгоценный камень дворцу, расположенному на острове Антиродос. Это сооружение было еще более великолепным, чем то, в котором обитал последний Птолемей. Обиталище Береники предназначалось исключительно для роскошного времяпрепровождения и удовольствий: здесь не было даже тронного зала или любого другого помещения для проведения каких-нибудь официальных или религиозных церемоний. Царевна Береника устроила очередной из своих бесконечных приемов, куда созвала всех знаменитостей Александрии. Птолемея и Кретика здесь не было, а вот я решил пойти вместе с Юлией, Фаустой и некоторыми посольскими чиновниками. Приемы царской особы уже давно стали настоящей легендой, поскольку на них не действовало вообще никаких, даже самых ничтожных ограничений и сдерживающих начал, которые все же настоятельно соблюдались в Большом дворце.

Когда мы, наконец, оказались под сводами столь радушного дома, вечеринка была в полном разгаре, и заходящее солнце превратило западный небосклон в настоящую императорскую пурпурную мантию, так что в залах затушили все факелы. Громко звучала музыка, превращая вечер в праздник необузданного веселья. Из барки нам помогли выбраться гости, одетые в костюмы менад, если это можно так назвать, в леопардовых шкурах, виноградных листьях и в масках. Мужчины были обряжены сатирами и, согласно своим ролям, преследовали по всему саду обнаженных нимф, а акробаты ходили по канатам, туго натянутым между крыльями дворца.

– Отец никогда бы такого не позволил, – заметила Юлия, широко раскрыв от удивления глаза. – Но его, надо отметить, здесь нет.

– Такой здесь царит дух, – согласился я. – Жаль, что с нами нет Катона[47], я бы с удовольствием посмотрел, как его хватит удар.

Береника вышла нам навстречу. Она вела на поводках с полдюжины ручных гепардов.

Египтяне любят кошачье семейство всех видов и пород, начиная со львов и до самых маленьких домашних любимцев, и эти животные, похоже, чувствуют себя настоящими хозяевами города. Здешние жители так к ним привязаны, что когда те отходят в мир иной, их оплакивают чуть ли не с большим рвением, чем усопшего члена семьи. Наказание за убийство кошки такое же, как за убийство человека. Мне казалось странным, что людям так нравится, когда по всему дому бегают и скачут маленькие львы, но в последние годы это стало популярным даже в Риме. Говорят, они отлично ловят мышей.

Береника рассыпалась в своих обычных приветствиях и комплиментах и настоятельно посоветовала расслабиться и от души повеселиться, чем я был вполне готов заняться. Вместо столов, за которые гости могли бы улечься, чтобы отведать роскошных блюд, повсюду стояли маленькие низкие тумбочки, уставленные редкими деликатесами. Рабы разносили кувшины с вином, и все гости стояли, ели, пили и разговаривали до тех пор, пока могли сохранять вертикальное положение. Помимо слуг-людей, здесь было еще больше бабуинов и прочих обезьян, одетых в ливреи. Они не слишком успешно исполняли отведенную им роль, но вели себя гораздо лучше, чем многие из гостей.

Мне хотелось поговорить с Береникой, но огромные кошки, которых она держала при себе, заставляли меня нервничать. Я, конечно, понимал, что эти дрессированные гепарды должны вести себя как охотничьи собаки, однако, на мой взгляд, взятые на поводки, они выглядели как-то неестественно. Так что я покинул Юлию и Фаусту и прошел в глубь дворца. Вечер обещал быть длинным, так что спешить было ни к чему: я еще успею загнать Беренику в угол.

До этого я никогда не бывал в Островном дворце и сейчас обнаружил, что он вполне в моем вкусе. Пропорции здания были почти римские, они полностью соответствовали природе обычного человека. Комнаты вовсе не были огромными залами, в которых отовсюду доносится эхо, а их украшение и меблировка устроены с таким расчетом, чтобы скорее усиливать гармонию, нежели подавлять.

А вот о гостях этого сказать было нельзя, да и об их развлечениях тоже. В открытом дворе находился пруд, где мускулистый юноша боролся с крокодилом средних размеров, обдавая гостей брызгами, почти так же, как парочка гиппопотамов, плескавшихся там же. Некоторые гости, вне себя от возбуждения, бросались в этот пруд и развлекались в воде, изображая наяд[48], ныряли в потоках воды и обливали ничего не подозревающих людей, оказавшихся поблизости. Я некоторое время понаблюдал за всем этим в надежде, что юноша-борец упустит крокодила, тот рванет в сторону и набросится на этих наяд. Это было бы еще более возбуждающим зрелищем. Однако борец сумел обмотать крокодила веревками, связать его и утащить прочь под бурные аплодисменты публики.

В другом дворике давала представление группа изысканно одетых критских танцовщиков. Они с поразительным реализмом имитировали скабрезные похождения олимпийских богов. Я забрался на галерею второго этажа, чтобы лучше это видеть. А внизу, на роскошно украшенной сцене, разыгрывались сцены из легенд о Леде* и лебеде, о Европе и быке, о Ганимеде и орле, о Данае и золотом дожде (в совершенно невероятных костюмах), о Пасифае и ее противоестественной страсти к быку и деревянной корове, изготовленной для нее Дедалом, и еще о каких-то божествах, известных, по-видимому, одним грекам. В конце концов, мне удалось перевести взгляд от этого представления, и тут я с удивлением обнаружил, что на галерее я не один. Невдалеке, опершись на балюстраду, стояла девочка лет десяти и с большим интересом наблюдала за происходящим внизу.

Это было прелестное дитя с белой как алебастр кожей и рыжеватыми волосами, столь обычными среди македонцев. Одежды и украшений на ней были очень богатые. Это была явно дочь какого-то вельможи, удравшая от своих нянек.

– А ты не слишком юна, чтобы смотреть подобные представления? – спросил я. – И где твоя нянька?

Она обернулась и уставилась на меня огромными зелеными глазищами. Это были самые прекрасные глаза, какие я когда-либо видел на женском лице.

– Моя сестра говорит, что я должна знать, как ведут себя благородные люди разных стран. Я уже довольно давно присутствую на приемах, которые она дает.

Ее речь совсем не походила на речь ребенка.

– Как я понимаю, ты – царевна Клеопатра?

Девочка кивнула, а затем отвернулась и продолжила любоваться идущим внизу спектаклем.

– Неужели люди и впрямь так себя ведут? – На сцене в этот момент нечто, напоминающее дракона, только что пыталось влезть на упавшую Андромеду. У бедняжки не было особого выбора, ведь она была прикована цепью к скале. Не знаю, так ли это было на самом деле: я плохо помню легенду о Персее.

– Тебе не стоит занимать свой ум похождениями сверхъестественных существ, – наставительно сказал я. – То, что происходит между мужчиной и женщиной, может легко тебя смутить и сконфузить.

Клеопатра обернулась и окинула меня чрезвычайно расчетливым взглядом. Это здорово выводило из себя и даже беспокоило – видеть подобный взгляд у столь юного существа.

– Ты ведь римлянин, не так ли? – спросила она на безукоризненной латыни.

– Да. Деций Цецилий Метелл-младший, сенатор, к твоим услугам. В настоящее время я в составе нашего посольства. – При этих словах я слегка поклонился – это дозволяется посланникам Рима.

– Никогда прежде не встречала имя Деций в качестве преномена, личного имени. Всегда считала, что это номен, родовое имя.

– Его ввел в обращение мой дед, которому было видение Диоскуров[49].

– Понятно. Со мной такого никогда не случалось. А вот с моей сестрой такое происходит частенько.

В это я вполне мог поверить.

– Ты прекрасно владеешь латынью. А какие-нибудь другие языки ты знаешь?

– Кроме твоего языка я владею греческим, арамейским, персидским и вполне сносно изъясняюсь на финикийском наречии. А что это означает, быть римлянином?

– Я не вполне понимаю твой вопрос, высокородная.

– Вы правите всем миром. Римские официальные лица, которых я встречала, ведут себя надменно и высокомерно, прямо как цари. Неужто вы и впрямь считаете себя другими, зная, что весь мир лежит у ваших ног?

Никогда еще мне не приходилось слышать подобный вопрос, тем более от десятилетней девочки.

– В действительности мы правим отнюдь не всем миром, просто довольно большой его частью. Что же до высокомерия и надменности, мы высоко ценим dignitas, достоинство и gravitas, серьезное отношение к любому делу. Мы, представители правящего класса, обучаемся этому с ранней юности. Мы не терпим глупости в людях, занимающихся общественными делами.

– Это хорошо. Большинство ведь вполне терпимо относится к поведению знати. Я знаю, что ты вчера уложил Мемнона. Одним ударом.

– Да, слухи разносятся быстро. На самом деле потребовалось два удара, чтобы сбить его с ног.

– Я рада, что так случилось. Он мне не нравится.

– Ох, неужели! – воскликнул я.

– Да. Он и Ахилла слишком самоуверенны и надменны для занимаемых ими постов. Они относятся к моей семье без всякого уважения.

Это было кое-что, над чем следовало подумать. В этот момент кто-то из гостей выскочил на сцену и принялся срывать с танцовщиц костюмы, его поддерживала возбужденными возгласами остальная публика.

– Несмотря на совет твоей сестры, мне кажется, тебе лучше отсюда уйти. Ты слишком юна, чтобы оставаться здесь одной, а некоторые из тех, кто внизу, совсем лишились разума, если он вообще у них когда-нибудь был.

– Но я же здесь не одна, – возразила Клеопатра, чуть кивнув в сторону затененной галереи. И только тут я заметил, что там кто-то стоит, недвижный словно статуя.

– Ты кто? – спросил я.

Юноша лет шестнадцати сделал шаг вперед и встал, сложив руки на груди.

– Я Аполлодор, сенатор.

Это был красивый молодой человек с вьющимися черными волосами и приятными чертами лица, говорящими, что этот «охранник» родом из Сицилии. На нем был короткий хитон, на поясе висел короткий меч, а запястья и колени были обмотаны кожаными ремнями. Он стоял в расслабленной, почти вялой позе, какую можно встретить лишь у хорошо натренированных атлетов, но это был не более чем мальчик-красавчик, кое-чему научившийся в палестре[50]. На нем словно крупными буквами было написано, что это продукт луди[51], хотя я никогда не видел на этих играх таких молодых.

– Из какой школы? – спросил я.

– Из Амплиата в Капуе, – ответил он.

Это звучало вполне понятно.

– Хороший выбор. Там отлично учат борьбе и кулачному бою, а также искусству владения мечом. Если бы мне понадобился телохранитель для моей дочери, именно туда я бы его и направил для подготовки.

Юноша кивнул:

– Меня туда послали, когда мне было десять лет. Пять месяцев назад царь призвал меня обратно, когда решил перевезти свою младшую дочь в Александрию. – Юный телохранитель повернулся к Клеопатре: – Сенатор прав, сейчас лучше будет пойти во внутренние покои.

Говорил он легко и непринужденно, но в каждом его слове звучало обожание, которое он не мог, да и не хотел скрывать.

– Ну, хорошо, – согласилась Клеопатра. – В любом случае, я так и не смогла понять, почему люди ведут себя таким образом.

Погоди немного, еще успеешь понять, подумал я.

Я попрощался с Клеопатрой и спустился вниз, к веселящимся гостям. В последующие годы Марка Антония[52] всячески ругали и поносили за то, что он так увлекся Клеопатрой, что забыл Рим и все остальное, лишь бы только служить ей. Его стали считать слабаком. Но я-то знал Клеопатру еще в возрасте десяти лет и отлично понимал, что у бедняги Антония не было никаких шансов устоять перед ее чарами.

Тут мне захотелось что-нибудь добавить к вину, чем-то закусить. На широком мраморном столе лежал гигантский круг колбасы, приготовленной из сочного мяса водяной дичи, набитого в слоновью кишку. Пахла она просто потрясающе, но вот внешний вид имела ужасный. Раб предложил мне вертел с насаженными на него жирными тельцами жареной саранчи. В пустынных районах это считается деликатесом, но только не на вкус римлянина. К счастью, мне на глаза попался поднос с жареной свининой на ребрышках под превосходным соусом гарум. Вот этим я и полакомился, утолив голод, после чего ощутил, что готов к продолжению вечеринки.

Со двора, где атлеты демонстрировали образцы борцовского искусства и владения мечом, донеслись звуки лязгающего железа. Это были не настоящие гладиаторы, поскольку в те дни таковых в Египте еще не было. Но это были искусные бойцы, и на них приятно было смотреть; вот только в любом амфитеатре в Италии такие не продержались бы и минуты. Я увидел, что Фауста и Береника наблюдают за их поединками. К моему облегчению, гепардов уже куда-то увели.

– Совершенно великолепное зрелище, – сообщил я Беренике.

– Мы стараемся всячески развлекать и радовать наших гостей. Фауста только что рассказывала мне о гладиаторских боях, которые она вместе с братом устроила на похоронах их отца. Боюсь, наши жрецы и философы и прочие ученые мужи никогда не позволили бы проводить у нас смертельные бои. А это, наверное, очень завлекательно.

– Мунера[53] – неотъемлемая часть наших религиозных обычаев, – пояснил я. – Но некоторые считают бой до смерти слишком неподобающим и жутким зрелищем.

– Мы тогда выставили на арену тысячу пар бойцов, и эти поединки продолжались двадцать дней, – сообщила Фауста. – Не говоря уж о сотнях львов, тигров и носорогов, а также обычных медведей и быков. Сенат счел это слишком экстравагантным зрелищем, но кому нынче дело до Сената?! – Сказано было вполне в духе достойной дочери Суллы. – Конечно, женщинам вообще-то запрещено появляться на мунере, но мы все равно ходим. Я нахожу это зрелище более привлекательным, нежели гонки на колесницах.

– И то, и другое имеет свои прелести, – заметил я. – На гонках, например, можно открыто делать ставки, а вот на гладиаторских боях на это смотрят косо. Кстати, раз уж речь зашла о религиозных вопросах, – умненько вставил я, – мне было бы крайне интересно услышать от Береники ее впечатления о святом человеке Атаксе и его боге Баале-Аримане. – Фауста бросила на меня загадочно-недоуменный взгляд. Она явно не ожидала, что я вдруг подниму эту тему.

– Ах, это было просто замечательно! Знаете, я однажды гуляла по своему саду – это было перед последним разливом Нила, – и мне вдруг явился бог Гор. И он говорил со мной!

– Говорил с тобой?! – воскликнул я, делая значительное усилие, чтобы брови не поползли вверх.

– Да-да, и я поняла все, до единой буквы. Он сказал: «Дочь моя, я предвещаю появление нового бога, который будет править и Красной и Черной Землей. То есть и Верхним, и Нижним Египтом. Его пророк появится при твоем дворе перед разливом реки. Встреть его, как подобает принимать посланников бессмертных богов Египта».

– Это все, что он сказал? – спросил я. – Обычно боги бывают более разговорчивы.

– Этого вполне достаточно, – ответила Береника.

– А рот этого бога, вернее, его клюв при этом двигался? Открывался?