Щит Времени (сборник) Андерсон Пол

1137 год от Рождества Христова

В своем кабинете торговец шелками Жоффре Джовиньи принимал двух посетителей. Высокого мужчину в добротном платье и высокую молодую белокурую женщину, которая держалась хоть и застенчиво, но со скрытым достоинством и уверенностью в собственных силах, без намека на самодовольство. Подмастерья изумились, узнав, что она будет спать в одной комнате с хозяйскими детьми.

В остальном посетители вызвали гораздо меньше интереса, чем обычно новые люди в Палермо: город кипел слухами, и каждый гость привозил какую-то свежую историю.

В конце октября король Рожер потерпел неудачу в Риньяно и чудом, с помощью святых заступников, вырвался невредимым с поля битвы. Отступив, он со свежими силами вновь осадил Неаполь, отвоевал Беневенто и Монте-Кассино, выдворил из Италии своего врага аббата Вибальда и добился избрания своего друга главой большого аббатства. Теперь только Апулия выступала против Рожера, и он вполне мог играть роль третейского судьи в диспутах соперничающих пап. Сицилия торжествовала.

В обшитой деревянными панелями комнате второго этажа сидели Эверард, Ванда и Вольстрап – с унылым, как декабрьский день за окном, видом.

– Мы приехали к вам, – сказал агент-оперативник, – потому что, по информации банка данных, вы – самый подходящий человек для предстоящей миссии.

Вольстрап, уставясь в кубок с вином, часто заморгал.

– Я?! Сэр, при всем моем уважении к вам, сейчас, когда мы стремительно попадаем из одного кризиса в другой, причем такой же безнадежный, шутки неуместны.

Вольстрап был единственным в этом городе, кто виделся с Эверардом в его предыдущий визит, а во время последней спасательной операции его дважды вызывали в прошлое для консультаций.

Эверард криво усмехнулся:

– Отчаянной храбрости, надеюсь, не потребуется. В наши замыслы входит путешествие в условиях Средневековья, и нам потребуется человек – находчивый, тактичный и досконально знающий эту эпоху. Поскольку мой план может оказаться неосуществимым, я не буду вдаваться в подробные объяснения. Я хотел бы воспользоваться вашими знаниями, задать вам кое-какие вопросы и выслушать ваши идеи. Вы очень хорошо потрудились в эти годы для Патруля, день за днем устанавливая необходимые отношения и закладывая основы для создания базы в этом городе… – «А это произойдет, когда Сицилия вступит в свой золотой век и привлечет многих путешественников во времени из будущего, которое снова предстоит возродить». – Кроме того, вы отлично проявили себя в последней операции.

– Спасибо. Мадемуазель… Тамберли?

– Я пока посижу и послушаю вас, – сказала женщина. – Попытаюсь мысленно разложить по полочкам энциклопедию, которую недавно в меня впихнули.

– У нас действительно лишь горстка людей, хорошо знакомых с этим периодом, – продолжил Эверард. – Я имею в виду данный регион Средиземноморья этой эпохи. От агентов в Китае, Персии, Англии проку мало, а кроме того, у них сейчас и так забот хватает на своих базах. Из нашего персонала, владеющего знаниями по данному периоду, некоторые не подготовлены для участия в экспедиции, где может произойти все что угодно. Например, человек, способный стать надежным контролером транспортного движения, может быть начисто лишен качеств, необходимых Шерлоку Холмсу.

Вольстрап наконец-то слабо улыбнулся, показывая, что уловил намек.

– Нам нужен человек, который, по нашему мнению, подходит для задания, и совсем не важно, каков сейчас его официальный статус в Патруле. Но прежде, повторяю, я хотел бы подробно расспросить вас.

– Я к вашим услугам, – ответил Вольстрап едва слышно.

Даже в сумраке было заметно, как побледнело его лицо. За окнами завывал ветер, и серое, как волчья шкура, небо изливало на землю струи дождя.

– Когда поступила информация, что мы потерпели неудачу, вы самостоятельно наладили связь с другими агентами и занялись мнемонической подготовкой, – заявил Эверард. – Это дает повод возлагать на вас большие надежды. Как я понял, ваша цель заключалась в том, чтобы составить детальную картину событий в надежде определить с ее помощью новую поворотную точку.

Вольстрап кивнул:

– Да, сэр. Правда, я не обольщался, что смогу решить эту проблему. И делал я это, признаться, не совсем бескорыстно. Я хотел… сориентироваться.

Ванда и Эверард заметили, как он содрогнулся.

– Это искажение реальности обрекало нас на холод и одиночество.

– Да, так оно и есть, – прошептала Ванда.

– Хорошо, вы были специалистом по истории Средних веков, до того как Патруль завербовал вас, – сказал Эверард. Он говорил размеренно, с показной педантичностью. – В вашей памяти, должно быть, крепко засела подлинная версия истории.

– Достаточно крепко, – подтвердил Вольстрап. – Но хотя я знал когда-то бессчетное множество отдельных фактов, значительная часть их давно забылась. Какой смысл помнить, например, что битва при Риньяно состоялась тридцатого октября тысяча сто тридцать седьмого года или что папе Иннокентию Третьему при крещении было дано имя Лотарио де Конти ди Сеньи? И все же любой незначительный исходный факт может оказаться бесценным, когда в нашем распоряжении остались неполные базы данных. Я попросил прислать сюда психотехника, чтобы он помог мне полностью восстановить память.

Вольстрап скривился. Ни сам процесс, ни его результаты приятными не были. Ему потребовалось значительное время, чтобы вернуться в свое обычное состояние.

– И я, – продолжал Вольстрап, – сравнил восстановленные данные с исследованиями коллег, обменялся с ними информацией и идеями. Вот и все. Когда вы прибыли, я как раз работал над подробным отчетом.

– Мы выслушаем его из ваших уст, – сказал Эверард. – Даже у нас жизнь не бесконечна. Сведения, переданные вами в центр, свидетельствуют о том, что вы нащупали верный ключ к загадке, но остаются кое-какие неясности. Расскажите.

Рука Вольстрапа слегка вздрогнула, когда он поднес кубок к губам.

– Это очевидно любому, – ответил Вольстрап. – Преемником папы Гонория Третьего сразу стал Целестин Четвертый.

Эверард кивнул:

– Да, это весьма странно. Но по-моему, у вас есть соображения о том, что послужило причиной этих событий.

Ванда поерзала на стуле.

– Простите меня, – произнесла она. – Я пока еще путаюсь в именах и датах. Когда у меня есть время подумать, я успеваю расположить события в хронологическом порядке, но мне непросто понять их суть. Не могли бы вы просветить меня?

Эверард взял Ванду за руку – быть может, это рукопожатие ободрило его самого больше, чем Ванду, – и пригубил вина, наполнившего его приятной теплотой.

– Это по вашей части, – сказал он Вольстрапу.

Вольстрап заговорил, и сдержанный невысокий человек вдруг обрел уверенность и энергичность. История Средних веков была его истинной любовью.

– Позвольте начать с настоящего момента. Внешне события протекают так, как им и следует. Генрих Шестой, император Священной Римской империи, заполучил Сицилию путем женитьбы в тысяча сто девяносто четвертом году, а армия, так сказать, подтвердила его права на остров. В том же году появился на свет Фридрих Второй, его сын и наследник. Иннокентий Третий стал папой в тысяча сто девяносто восьмом году. Он был во многих отношениях одним из сильнейших людей, когда-либо сидевших на престоле в соборе Святого Петра, и являл собою одну из наиболее зловещих фигур среди пап, хотя и не всегда по своей вине. Об Иннокентии Третьем со временем напишут, что он особенно отличился, разрушив целых три цивилизации, три культуры. В годы его правления, в Четвертом крестовом походе, был захвачен Константинополь, и хотя Восточная империя в конечном счете получила верховную власть в лице православного грека, это была лишь ширма. Иннокентий Третий призвал к Крестовому походу против альбигойцев, который положил конец блистательной культуре, возникшей в Провансе. Его долгое соперничество с Фридрихом Вторым, противостояние церкви и государства фатально подорвали устои разностороннего и толерантного общества норманнской Сицилии, где мы с вами сегодня и находимся.

Иннокентий Третий умер в тысяча двести шестнадцатом году. Его сменил Гонорий Третий, тоже энергичный и решительный по натуре человек. Он вел войну с альбигойцами и всюду играл заметную роль в политике, но, похоже, достиг согласия с Фридрихом. Однако после смерти Гонория в тысяча двести двадцать седьмом году равновесие пошатнулось.

Григорию Девятому предстояло занять место покойного папы и пробыть у власти до тысяча двести сорок первого года. Следующим избранником должен был стать Целестин Четвертый, но он скончался в тот же год, не дожив до посвящения. Затем шла очередь Иннокентия Четвертого, который и продолжил борьбу против Фридриха.

Но у нас нет Григория. Целестин следует непосредственно за Гонорием. Это слабодушный и нерешительный лидер в стане противников империи, и в конце концов Фридрих восторжествует победу. Очередной папа станет его марионеткой.

Вольстрап отпил глоток вина. За окном выл ветер.

– Понятно, – прошептала Ванда. – Да, теперь я понимаю связь всех этих событий, о которых узнала. Итак, папа Григорий – выпавшее звено?

– Очевидно, – отозвался Эверард. – Он не завершил войну с Фридрихом в нашей истории, но враждовал с ним целых четырнадцать лет, а это существенно меняет дело. Упрямый сукин сын. Это ведь он создал инквизицию.

– По крайней мере упорядочил ее, – добавил Вольстрап профессорским тоном.

Привычка взяла верх, и он тоже заговорил в прошедшем времени.

– Тринадцатое столетие было веком, в котором средневековое общество утратило первоначальную свободу, терпимость и социальную подвижность. Еретиков сжигали, евреев сгоняли в гетто, если их не истребляли или не изгоняли из страны, крестьян, посмевших заявить о некоторых правах, ждала та же участь. И все же… это наша история.

– Ведущая к Ренессансу, – резко вставил Эверард. – Сомнительно, чтобы мы предпочли мир, который ожидает нас сейчас. Но вы… Вам удалось проследить, что произошло, что случится с папой Григорием?

– Лишь некоторые наметки и размышления, – неуверенно ответил Вольстрап.

– Ну давайте же!

Вольстрап посмотрел на Ванду.

«Она притягивает к себе людей сильнее, чем я», – отметил Эверард.

Вольстрап ответил, обращаясь скорее к ней, чем к Эверарду:

– Хроники дают скудные сведения о его происхождении. Они преподносят Григория уже в почтенном возрасте, когда он принял тиару и прожил до глубокой старости, оставаясь деятельным до последних дней жизни. Источники не сообщают даты его рождения. Позже церковные летописцы давали оценки, разнящиеся лет на двадцать пять. До настоящего времени Патруль, как ни странно, не счел нужным установить факты, связанные с этой личностью. Вероятно, никому и в голову не приходила подобная мысль, включая, конечно, и меня.

Нам лишь известно, что он был крещен под именем Уголино де Конти ди Сеньи и принадлежал к знати города Ананьи. Не исключено его кровное родство с Иннокентием Третьим.

«Конти! – пронеслось в голове у Эверарда. – Ананьи!»

– В чем дело, Мэнс? – спросила Ванда.

– Так, одно предположение, – пробормотал он. – Пожалуйста, продолжайте.

Вольстрап пожал плечами.

– Хорошо, – произнес он. – Мой замысел заключался в следующем: надо было раскопать его корни, и с этой целью я приступил к исследованиям. Никто не смог установить дату его рождения. Следовательно, в этом мире его, скорее всего, и не было вообще. Но я обнаружил дату, погребенную в памяти. Мне помог один из агентов, который сам знал эту историю только понаслышке. Агент должен был работать в период правления Григория. Он решил провести отпуск в более раннем периоде и… Короче, с помощью мнемотехники он определил год рождения Григория и кто его родители. Как впоследствии и писали некоторые историки, он появился на свет в тысяча сто сорок седьмом году в Ананьи. Следовательно, папа дожил до девяноста лет. Его отец – Бартоломео, а мать – Илария из рода Гаэтано. – Вольстрап немного помолчал. – Вот все, что я могу предложить вашему вниманию. Боюсь, что вы потратили слишком много сил, чтобы собрать столь незначительный урожай.

Эверард уставился в пространство, объятое тенями. Дождь струился по стенам дома. – Промозглый холод забирался под одежду.

– Нет, – выдохнул он, – вы, пожалуй, напали именно на тот след, что нам необходим. – Эверард вздрогнул. – Надо побольше узнать о том, что из всего этого получилось. Нам потребуется один-два оперативника, способных внедриться в обстановку. Я ожидал такого поворота событий и рассчитывал на вас, хотя до последней минуты точно не знал, куда именно и в какое время нам придется послать разведчиков. Они должны выполнить задание и ни в коем случае не попасть в неприятности. Думаю, что вы двое – идеальный выбор. Я в вас уверен.

«Боюсь, Ванда, что вы двое…» – успел подумать он.

– Простите? – с трудом выговорил Вольстрап.

Ванда вскочила со стула.

– Мэнс, ты правда так решил?! – ликующе воскликнула она.

Эверард тяжело поднялся с места.

– Считаю, что вдвоем вы больше сможете разузнать о событиях, чем в одиночку, особенно если поиски будут вестись с двух сторон, мужчиной и женщиной.

– А ты?

– Если повезет, вы обнаружите необходимые нам доказательства, но их будет недостаточно. Отрицательные результаты исключены. Григорий либо никогда не рождался, либо умер молодым, либо что-нибудь в этом роде. Это предстоит выяснить вам. Я намерен действовать в будущем по отношению к вашему времени, в эпоху, когда Фридрих подчинил церковь своей власти.

1146 год от Рождества Христова

Когда в Ананьи прибыл посыльный из Рима, было начало сентября. Он доставил письмо для Ченсио де Конти или тому, кто в случае кончины либо отсутствия означенного господина возглавляет этот знатный дом в Ананьи. Хотя возраст оставил глубокий след на Ченсио, он оказался дома и в добром здравии. Находившийся у него церковник прочитал послание вслух. Ченсио без особого труда понимал латынь. Она не слишком отличалась от его родного диалекта, и, кроме религиозных служб, члены семьи Конти часто слушали декламацию воинственной или лирической классики на латыни.

Фламандский джентльмен и его супруга, возвращающиеся на родину после паломничества в Святую землю, выражают свое уважение к семейству де Конти. Они в родстве с достопочтенным семейством. Правда, родство это далекое. Лет пятьдесят назад некий рыцарь посетил Рим и, познакомившись с семьей де Конти, попросил руки их дочери. После свадьбы он увез жену на родину, во Фландрию. (Выгода была невелика, но обоюдна. Невеста, младшая дочь в семье, должна была бы идти в монастырь, поэтому ее приданое было невелико. Однако обеим сторонам показалось престижно иметь связи в столь удаленных друг от друга странах, к тому же они сулили определенную пользу в то время, когда политика и торговля в Европе начнут развиваться. В истории, помимо всего прочего, не обошлось и без любви.) После отъезда молодоженов лишь несколько кратких посланий дошли через Альпы. Пользуясь случаем, путешественники чувствуют необходимость поделиться с домом Конти новостями, хотя и скудными. Они заранее просят прощения за свой внешний вид, если их пригласят в дом. Вся прислуга потерялась в пути из-за болезней, дорожных происшествий, а также обыкновенной непорядочности – похоже, миф о свободолюбивой Сицилии соблазнил беглецов. Может быть, семейство Конти будет великодушно и поможет нанять новых надежных слуг до конца путешествия?..

Ченсио немедленно продиктовал ответ на местном диалекте, который священник переложил на латынь. Путников с радостью ждут. Они, со своей стороны, должны простить хозяев за некоторую суматоху в доме. Его сын, синьор Лоренцо, вскоре женится на Иларии ди Гаэтано, и приготовления к торжествам в теперешние трудные времена особенно суетны. Тем не менее хозяин дома настаивает на безотлагательном прибытии гостей и их участии в свадебной церемонии. Де Конти отправил письмо в сопровождении нескольких лакеев и двух стражей, для того чтобы ни его гости, ни он сам не чувствовали неловкости из-за отсутствия должной свиты.

Поступок его был совершенно естественным. Фламандские кузен и кузина – или кем они там ему приходились – не слишком интересовали де Конти. Гости, однако, только что посетили Святую землю. Им есть что рассказать о трудностях, переживаемых королевством Иерусалимским. Лоренцо больше остальных домашних жаждал узнать новости. Он собирался в Крестовый поход.

Несколькими днями позже путешественники появились в громадном доме де Конти.

Ванда Тамберли, оказавшись в расписанном яркими фресками зале, забыла об окружающем ее мире, неизведанность которого удивила и смутила ее. Неожиданно весь этот мир сфокусировался для нее в единственном лице. Оно принадлежало не пожилому человеку, а тому, кто стоял рядом с ним.

«Я разглядываю его так, как это делали женщины во все времена человечества, – мелькнуло у нее в сознании. – Черты Аполлона, темно-янтарные глаза – это и есть Лоренцо. Тот самый Лоренцо, который изменил бы историю девять лет назад в Риньяно, если бы не Мэнс… И фигура тоже что надо…»

С изумлением она услышала певучий голос мажордома:

– Сеньор Ченсио, позвольте представить сеньора Эмиля… – он запнулся на германском произношении, – ван Ватерлоо.

Вольстрап поклонился. Хозяин учтиво ответил тем же.

«А он совсем не такой древний, – решила Ванда. – Шестьдесят, вероятно. Почти беззубый рот старит его гораздо сильнее, чем седые волосы и борода».

У младшего Конти пока еще сохранился полный набор для пережевывания пищи, а его локоны и аккуратно подстриженные усы отливали блеском воронова крыла. Ему было лет тридцать пять.

– Рад видеть вас, синьор, – сказал Ченсио. – Позвольте представить моего сына Лоренцо, о котором я упоминал в письме. Он сгорал от нетерпения повидаться с вами.

– Увидев приближающуюся к дому процессию, я поспешил к отцу, – сказал молодой человек. – Умоляю, простите нашу невнимательность. На латыни…

– Нет необходимости, благодарю вас, синьор, – ответил ему Вольстрап. – Мы с женой знаем ваш язык. Надеемся, вы будете снисходительны к нашему акценту.

Ломбардский диалект, на котором изъяснялся Вольстрап, несущественно отличался от здешнего наречия. Оба Конти почувствовали явное облегчение. Они, несомненно, разговаривали на латыни не так бегло, как понимали со слуха. Лоренцо еще раз поклонился, теперь Ванде.

– Вдвойне приятно видеть в гостях столь прекрасную даму, – промурлыкал Лоренцо.

Его взгляд однозначно выражал смысл сказанного. Очевидно, итальянцы и в эту эпоху питали слабость к блондинкам – так же как и в период Ренессанса, и во все последующие времена.

– Моя жена, Валбурга, – представил ее Вольстрап.

Имена им придумал Эверард. Ванда заметила, что в сложных ситуациях его чувство юмора становится необычайно причудливым.

Лоренцо взял ее руку. Ванде показалось, что ее поразило электрическим током.

«Прекрати! Да, история вновь зависит от этого же самого человека. Но он обычный смертный… Надеюсь, что так…» – подумала Ванда.

Она пыталась уверить себя, что ее чувства – не более чем отголосок бури, разыгравшейся в сознании при первом прочтении письма Ченсио. Мэнс проинструктировал ее и Вольстрапа довольно подробно, но даже он не предполагал, что они вновь столкнутся с Лоренцо. Мэнс считал, что воитель навсегда остался на поле брани. Информация в распоряжении Патруля была явно неполной. Иларии ди Гаэтано предстояло выйти замуж за Бартоломео Конти де Сеньи, который принадлежал к знати этого папского государства и приходился родственником Иннокентию III. В 1147 году она должна была произвести на свет того самого Уголино, что впоследствии стал папой Григорием IX. Вольстрапу и Тамберли поручалось установить, где случился сбой в истории.

Эверард разработал для них план, предполагавший в качестве первого шага сближение с семейством Конти. Им необходимо было каким-то образом проникнуть в аристократическое общество, а Эверард много знал о Конти с 1138 года, когда он гостил в доме у Лоренцо. Тот визит, по теперешнему варианту истории, никогда не состоялся, но тем не менее отпечатался в памяти агента Патруля. Тогда хозяин и гость коротко сошлись и много говорили на разнообразные темы. Таким образом, Эверард разузнал о тонкой ниточке, ведущей во Флоренцию. Связь эта и показалась Эверарду надежным средством для внедрения в дом Конти. К тому же в свое время его собственная легенда о паломничестве в Иерусалим сработала безотказно, почему бы и не повторить ее?

«Могла ли существовать другая Илария ди Гаэтано в этом городе? Мы с Эмилем обсуждали такую версию. Нет, вряд ли. Конечно, мы это выясним, но я уверена, что второй Иларии нет. Так же я не могу поверить и в то, что по чистой случайности Лоренцо вновь оказался человеком, от которого зависит будущее нашей истории. Ты держишь в руках нити судьбы, детка», – думала Ванда.

Лоренцо отпустил руки Ванды – медленно и явно с неохотой, что она могла истолковать как угодно, хотя в манерах итальянца не было ничего вызывающего. Напротив.

– Я очень рад вашему визиту, – сказал он. – И предвкушаю удовольствие от общения с вами.

«Неужели я покраснела? Какая глупость!»

Она изобразила подобающий случаю поклон, который заучила перед поездкой. Запас знакомых ей светских ухищрений был весьма ограничен, но некоторая неуклюжесть фламандской гостьи не могла вызвать чьего-либо удивления.

– Ну что вы, синьор, – ответила она. Улыбка с неожиданной легкостью подтвердила ее слова. – У вас более приятные ожидания, которые несет с собой близкий день свадьбы.

– Конечно, я с нетерпением жду дня свадьбы, – сказал Лоренцо. Слова его прозвучали официально. – Тем не менее… – Он пожал плечами, развел руками и закатил глаза к небесам.

– Бедные женихи всегда всем мешаются перед свадьбой, – засмеялся Ченсио, – а я, вдовец, один должен не покладая рук устраивать приготовления к торжеству, которое не посрамило бы наш город. – Он помолчал немного. – Вы знаете, что в сегодняшних обстоятельствах это гераклов труд. В самом деле, сейчас мне необходимо вернуться к хлопотам по дому. Возникли затруднения с доставкой хорошего мяса в нужном количестве. Поручаю вас сыну и надеюсь, что вечером за бокалом вина смогу побеседовать с вами.

Учтиво попрощавшись с гостями, он покинул комнату.

Лоренцо поднял бровь.

– Кстати, о вине, – сказал он. – Рановато для вас или вы слишком утомились? Слуги принесут вещи в вашу спальню и приготовят все необходимое за несколько минут. Можете отдохнуть, если вам хочется.

«Этот шанс упускать никак нельзя», – подумала Ванда.

– О нет, благодарю вас, синьор, – ответила она. – Мы переночевали на постоялом дворе и хорошо выспались. Что-нибудь освежающее и беседа обрадовали бы нас куда больше.

Не отпугнула ли она его своей настойчивостью? Лоренцо тактично перенес внимание на Вольстрапа, который подтвердил:

– Действительно, если только мы не злоупотребляем вашим терпением.

– Напротив, – ответил Лоренцо. – Пойдемте, я покажу вам дом. Только вы не увидите никаких чудес. Это всего лишь сельское поместье. В Риме… – Его подвижное лицо нахмурилось. – Вы ведь посетили Рим?

Вольстрап продолжил атаку:

– Да. Там ужасно. Паломников обложили большими налогами.

В прошлом году под предводительством монаха Арнольда Брешианского Рим объявил себя республикой, независимой от всех властей, церкви и империи. Новоизбранный папа Евгений Третий бежал, однако вскоре вернулся, чтобы провозгласить новый Крестовый поход, но его выдворили из Рима. Большинство аристократов тоже были вынуждены покинуть город. Республика не падет, пока Арнольд не закончит жизнь на костре в 1155 году.

«Если только в этой истории жизнь его не сложится по-другому».

– Так значит, вы сошли на берег в Остии?

– Да, и добрались до Рима, где видели священные места и храмы, – ответил Вольстрап.

И многое другое. Обилие нищих, лачуг, огородов, скотных дворов посреди руин былого величия вызвали содрогание. Они вполне могли изображать путешественников: Патруль разработал для них легенду, и служебный транспорт доставил их в портовый город.

Ванда ощущала на груди медальон с вмонтированным в него радио. Это давало уверенность, сознание того, что их подстраховывает агент, укрытый в надежном месте в полной боевой готовности. Конечно, он не прослушивал радио постоянно, непрерывная связь быстро истощила бы блок питания. И если бы они запросили помощь, то агент не возник бы в тот же миг перед ними. Он ни в коем случае не мог рисковать, влияя на события, которые, быть может, еще не потекли по ложному руслу. Агент, скорее, предложил бы им какую-то уловку, чтобы выбраться из затруднений.

«Все закончится хорошо. Люди здесь милые, обаятельные. Да, мы выполняем жизненно важное задание, но почему бы слегка не расслабиться и не получить удовольствие?»

Лоренцо показывал им фрески – наивные, но живые изображения богов Олимпа. Сам он явно наслаждался картинами, хотя постоянно заверял, что подобное искусство не приемлемо для христиан.

«Как жаль, что Лоренцо не родился в эпоху Ренессанса. Он по-настоящему человек того времени», – подумала Ванда.

Фресковая живопись сравнительно недавно вошла в моду.

– Мы, северяне, украшаем стены гобеленами, – заметил Вольстрап. – Они спасают нас от зимних холодов.

– Я слышал. Смогу ли я в один прекрасный день увидеть своими глазами весь удивительный мир, все сотворенное Господом? – вздохнул Лоренцо. – Как вы и ваша супруга выучили итальянский язык?

«Дело было так. У Патруля Времени есть одна штуковина…»

– Что касается меня, то я вел торговлю с ломбардцами на протяжении нескольких лет, – ответил Вольстрап. – Мой дом принадлежит к рыцарскому роду, и я совсем не торговец, но, будучи младшим сыном в семье, я должен был по крайней мере зарабатывать на жизнь. Как видите, я мало пригоден для военной карьеры, но в то же время слишком неугомонен для церковного поприща. Поэтому я надзираю за финансами и имуществом нашей семьи, которое включает поместье в предгорьях Рает.

Здесь об этих местах никто и не слышал.

– А жена моя, – продолжал Вольстрап, – обучилась языку за время паломничества: до Бари путь неблизкий.

Какими бы скверными и опасными ни были дороги, путешествовать по морю в те времена было гораздо хуже.

– Она хотела научиться общаться с простым людом, с которым нам чаще всего приходилось иметь дело. Поэтому я нанял учителя-ломбардца, сопровождавшего нас в пути. На корабле, зная о возвращении домой через Италию, мы с женой на пару практиковались в языке.

– Какая редкость и наслаждение обнаружить недюжинный ум у женщины! Удивительна женщина, совершившая столь долгое и утомительное путешествие, тем более что дома, без сомнения, многие молодые люди тоскуют от любви к ней, а поэты слагают в ее честь стихи.

– Увы, у нас нет детей, которые привязали бы меня к родному очагу. К тому же я ужасная грешница, – не удержалась от попытки спровоцировать его Ванда.

«Что это, проблеск надежды в его глазах?»

– Не могу поверить, моя госпожа, – сказал Лоренцо. – Скромность – ваша добродетель, одна из множества других, более ценных.

Он, должно быть, быстро понял свою опрометчивость, поскольку повернулся к Вольстрапу с улыбкой на устах:

– Младший сын. Как я вас понимаю! Я тоже. Именно поэтому я взялся за меч и завоевал себе скромную славу.

– По дороге сюда слуги вашего отца много рассказывали о том, как доблестно вы сражались, – ответил патрульный. Он не кривил душой. – Мы были бы счастливы услышать от вас подробности.

– В конце концов все оказалось понапрасну. Два года назад Рожер Сицилийский наконец завоевал то, к чему так стремился, предложив семь лет перемирия, которое, по-моему, затянется настолько, сколько будет осквернять землю этот дьявол. Теперь он пребывает в покое и благополучии.

Лоренцо буквально источал горечь.

– Однако нас ждут другие походы во имя Господа. Какая вам радость выслушивать набившие оскомину повествования о войнах с Рожером? Лучше расскажите, как обстоят дела в Иерусалиме.

Беседуя и осматривая дом, они вошли в залу, где на полках покоились маленькие бочонки, а на столе стояло несколько кубков. Лоренцо просиял:

– Наконец-то! Покорнейше прошу садиться, друзья!

Усадив Ванду на скамью, он выглянул в заднюю дверь и крикнул слугу. На зов явился мальчик, и Лоренцо приказал принести хлеб, сыр, оливки, фрукты. Вино разливал сам хозяин.

– Вы слишком добры к нам, синьор, – сказала Ванда, а про себя подумала: «Чересчур. Я знаю, что у него на уме, а ведь всего несколько дней до свадьбы осталось».

– Нет, это вы меня облагодетельствовали, – настаивал Лоренцо. – Два года я промаялся в праздности. Вы и ваши новости подобны свежему ветру.

– Воображаю, какая скука после ваших былых приключений, – поддакнул Вольстрап. – Мы слышали легенды о вашей отваге в Риньяно, когда герцог Райнальф обратил сицилийцев в бегство. Не чудо ли спасло вашу жизнь в тот день битвы?

Лоренцо вновь помрачнел.

– Победа потеряла смысл, поскольку нам не удалось схватить Рожера. Зачем тревожить память?

– О! Я так жаждала услышать эту историю из первых уст, от самого героя битвы, – проникновенно молвила Ванда.

Лоренцо засиял:

– На самом деле? По правде говоря, моя роль была не такой уж славной. Когда враг атаковал в первый раз, я возглавил фланговый удар по его авангарду. Кто-то, верно, оглушил меня ударом сзади, потому что я, как помню, свалился на коня и наше наступление захлебнулось. Удивительно, что я не выпал из седла. Впрочем, жизнь, проведенная в седле, дает отменную выучку. Удар не мог быть очень сильным, потому что я очнулся в полной ясности ума, без головной боли и сумел сразу же вернуться в гущу боя. А теперь вы вознаградите меня некоторыми своими путевыми наблюдениями?

– Смею предположить, что вас более всего интересует военная обстановка, – сказал Вольстрап, – но я, как уже отмечал, не принадлежу к воинскому сословию. Увы, слышанное и виденное мною неутешительно.

Лоренцо ловил каждое слово. Бесчисленные вопросы свидетельствовали о его осведомленности. Тем временем Ванда восстанавливала в памяти знания, полученные перед поездкой в Италию.

К 1099 году Первый крестовый поход добился поставленных целей – в основном истреблением мирного населения, которым мог бы гордиться Чингисхан, – и крестоносцы утвердились на Святой земле. Они создали цепочку государств от Палестины до района, известного Ванде как Южная Турция, – Иерусалимское королевство, графства Триполи и Эдесса, княжество Антиохия. Завоеватели постоянно испытывали на себе все большее влияние местных культур. Процесс не копировал случившегося с норманнами в Сицилии, которые учились у арабов, стоявших по развитию уровнем выше. Случилось так, что крестоносцы и их дети усвоили далеко не лучшие свойства мусульманского уклада жизни. Последовало ослабление их позиций, и в 1144 году эмир Мосулл захватил Эдессу, а его сын Нур-эд-Дин дошел до Иерусалима. Тогда христианский король воззвал к помощи. Бернар Клервоский, в будущем – святой Бернар, призвал к новому Крестовому походу, и папа Евгений провозгласил его. На Пасху 1146 года король Франции Людовик VII «принял крест», поклявшись возглавить поход.

– Я рвался туда с самого начала, – объяснил Лоренцо, – но мы, итальянцы, ленивы в подобных предприятиях и таковыми остаемся, к вечному нашему позору. Какой толк от единственного моего меча в окружении французов, не доверяющих нам? Кроме того, отец устроил мою помолвку с синьоритой Иларией. Это блестящая партия для такого бедного солдата, как я. Я не могу бросить отца без поддержки и еще одного законного внука, который утешил бы его старость.

«Но я вижу его пронзительный взгляд, горящий желанием, – думала Ванда. – Он по-своему добрый человек, преданный долгу. Мужественный и, похоже, хороший тактик. Наверно, именно боевые заслуги Лоренцо заставили папочку Иларии согласиться на брак. Воинская слава вселила в него надежду, что зять способен завоевать богатство за пределами родины, в Палестине. Брак этот, видимо, по расчету. К тому же, подозреваю, Илария не блещет красотой – вот Лоренцо и вздумал немного развлечься в оставшиеся холостяцкие деньки. По сведениям Патруля, даже глубоко верующие люди в эту эпоху ведут себя весьма вольно. И женщины не исключение, если только они не выставляют свои отношения напоказ. Есть даже гомосексуалисты, хотя закон карает их виселицей или костром. Знакомо звучит для девчонки из Калифорнии, а?»

– Но теперь аббат проповедует среди германцев, – продолжал Лоренцо. Голос его окреп. – Я слышал, будто король Конрад благосклонен к Бернару. Конрад был храбрым воином, когда десять лет назад вместе с императором Лотарем пришел на юг, чтобы помочь в борьбе против Рожера. Уверен, Конрад тоже примет крест.

Так и случится в конце этого года. Империя не только владела землями по обе стороны Альп, но и поддерживала тесные связи со всей Италией. (Из-за неприятностей, которые доставляла ему неугомонная знать, Конрад так и не получит титул императора Священной Римской империи, но это уже детали.) Лоренцо мог бы найти много единомышленников под знаменем Конрада и, вполне вероятно, возглавил бы одно из подразделений. Конрад двинется на юг через Венгрию осенью 1147 года. Лоренцо хватит времени, чтобы Илария произвела на свет дитя, которое в этой истории не станет папой Григорием IX…

– Поэтому я терпеливо жду, – закончил Лоренцо. – Никто не отвратит меня от похода. Я стойко сражался за правое дело и Святую Церковь, поэтому не могу позволить отдых своему мечу. Лучший соратник для меня – Конрад.

«Нет, не лучший. Худший», – подумала Ванда.

Второй крестовый поход обернется скверным фарсом. Погребальный звон по европейцам, унесенным болезнями и сражениями, будет раздаваться до тех пор, пока разбитые, отчаявшиеся остатки воинства не приползут домой в 1187 году. Салах-ад-Дин войдет в Иерусалим.

Но все эти Крестовые походы – Первый, Второй – вплоть до Седьмого, а также гонения на еретиков и язычников в самой Европе, до некоторой степени были раздуты историками поздних времен. Порой папа или кто-то другой взывал к особым действиям. Зов, случалось, находил серьезный отклик. Чаще всего, однако, вопрос сводился к тому, мог ли человек – идеалист, вояка или грабитель, хотя обычно все смешивалось в одной личности, – добиться, чтобы его называли крестоносцем. Крестоносцам даровались особые права и привилегии в этом мире и отпущение грехов в загробном. Но это, так сказать, юридическая сторона дела. Действительность же заключалась в том, что на протяжении столетий европейцы отправлялись в пешие и конные походы, плыли морем, голодали, страдали от жажды, бесчинствовали, сражались, насиловали, жгли, грабили, зверски убивали, пытали, болели, получали ранения, умирали жалкой смертью и становились богачами либо пленными рабами, влачившими жалкое существование на чужбине и лишь изредка возвращавшимися домой. Тем временем лукавые жители Сицилии, Венеции, Генуи, Пизы извлекали немалые доходы из этого непрерывного перемещения народов, а азиатские крысы плыли на кораблях в Европу, неся вместе с блохами черную чуму…

Вольстрап и Тамберли знали достаточно, чтобы справиться с расспросами Лоренцо об Иерусалимском королевстве. Они даже совершили короткое турне по тем краям.

«Да, причастность к Патрулю вознаграждается. Хотя, боже, как скоро тебе приходится ожесточить свое сердце!» – подумала Ванда.

Но я злоупотребил вашим вниманием! – внезапно воскликнул Лоренцо. – Простите меня! Я совершенно забыл о времени. Вы сегодня проделали долгий утомительный путь. Моя госпожа, должно быть, устала. Пойдемте, я покажу ваши покои, где вы сможете отдохнуть, привести себя в порядок и переодеться в свежее платье перед ужином. Вы познакомитесь с нашими друзьями и родственниками, которые съедутся сюда, похоже, из доброй половины Италии.

Выходя из комнаты, Лоренцо встретился взглядом с Вандой. Она не отводила глаз на протяжении нескольких секунд.

«Мэнс был прав: женщина, знающая эту эпоху, может оказаться очень полезна. Она может многое разузнать и подсказать план действий. Только… гожусь ли я на роль… роковой соблазнительницы?»

Почтительный слуга, указав, где сложены вещи, поинтересовался, все ли в порядке, и сказал, что горячую воду для ванны принесут по первому приказанию синьора и синьоры. В те времена люди отличались чистоплотностью, общественные бани совместного пользования были в порядке вещей. Опрятность сохранится еще несколько веков, пока вырубка лесов в Европе не превратит топливо в дорогое удовольствие.

В глубине комнаты стояла двуспальная кровать. Римские постоялые дворы и придорожные ночлежки разделялись на мужскую и женскую половины, где люди спали обнаженными вповалку.

Вольстрап, облизнув губы, уставился в сторону. Со второй или третьей попытки он вымолвил:

– Мадемуазель Тамберли, я забыл предупредить вас. Я, конечно, устроюсь на полу, а когда кто-то из нас будет принимать ванну…

Ванда рассмеялась.

– Извините, Эмиль, дружище, – ответила она. – И не беспокойтесь за меня. Я отвернусь, если хотите. Матрас довольно широкий. Мы спокойно уместимся на нем вдвоем.

«Спокойно?.. Могу ли я не беспокоиться, когда Мэнс работает в будущем этого неизведанного мира? – кольнула тревогой холодная мысль, затем чуть теплее: – Надо еще и о Лоренцо думать».

1245 год от Рождества Христова

На западе лежали предгорья Апеннинских гор, а у их подножия простиралась Апулийская равнина. Значительную ее часть занимали сельскохозяйственные угодья с белыми крапинками селений, сочной зеленью садов, наливающихся спелым золотом полей. Всюду виднелись широкие клинья лугов, участки, напоминающие прерии, с высокой, по-летнему темной травой, и частые перелески. Рощи были общинными, дети пасли там скотину и гусей, но дикие леса предназначались для императорской соколиной охоты.

Кавалькада императора следовала через один из таких заповедников, направляясь в Фоджу, его самый любимый город. Солнце бросало длинные желтые лучи на спины ездоков, а деревья – голубые тени, хотя воздух был еще теплый и напоенный запахами земли. Взору путников открылся вид на крепостные стены, бойницы, башни, шпили города; стекло и позолота слепили глаза. Далеко по окрестностям разносился громкий звон церковных колоколов, возвещающих вечерю.

Умиротворенный настрой Эверарда исчез при воспоминании о битве, случившейся неподалеку отсюда. Но мертвые солдаты Рожера лежат в прошлом, с того дня уж минул век и еще восемь лет. Только Эверард и Карел Новак остались с тех пор в живых и помнили боль сражения.

Эверард мысленно вернулся к неотложным делам. Ни Фридрих (Фредерик, Фридерикус, Федериго – в зависимости от того, в какой части его обширных владений вы находились), ни его свита не обращали внимания на призыв к молитве. Знатные персоны оживленно болтали; и люди, и кони чувствовали усталость от долгих часов, проведенных на воздухе. Крохотные колокольчики озорно перекликались на путах соколов, которые сидели под колпаками на запястьях охотников. В охоте участвовали и дамы в масках, берегущих нежность лица; кроме того, маски придавали флирту особую пикантность. Следом тянулась прислуга. Добыча покачивалась у седельной луки – куропатки, вальдшнепы, цапли, зайцы. Лошади были навьючены корзинами со снедью и бутылками из дорогого стекла, наполненными напитками.

– Ну что, Мунан, – произнес император, – как тебе охота в Сицилии?

Говорил он в учтиво-непринужденной манере, на немецком, точнее, нижнефранконском диалекте немецкого языка, который был знаком его гостям. Из всех других языков они могли говорить только на латыни с отдельными итальянскими фразами, которые исландец выучил по пути.

Эверард припомнил, что «Сицилия» означала не просто остров, но и Реньо, южную часть материковой Италии, границы которой очертил мечом Рожер II в прошлом веке.

– Бесподобно, ваша светлость, – ответил он осторожно. Такое обращение к сильным мира сего было наиболее распространенным по эту сторону от Китая. – Хотя, конечно, все поняли, что у нас на родине мы не занимаемся соколиной охотой. Однако ваши люди слишком хорошо воспитаны, чтобы смеяться над неудачами. Да и на материке мне доводилось охотиться только на оленя.

– Ах, пусть этим занимаются развратные любители псовой охоты, – усмехнулся Фридрих. Он использовал латинское слово, поэтому сумел добавить каламбур: – Я имею в виду тех, кто гоняется за животными с рогами. Другая дичь слишком хороша для них, а потому рога можно было увидеть у кого угодно. – Затем серьезным тоном добавил: – Но соколиная охота – это не просто развлечение, а высокое искусство и наука.

– Я слышал о книге вашей светлости, посвященной этому предмету, и надеюсь прочитать ее.

– Велю, чтобы тебе преподнесли экземпляр. – Фридрих взглянул на гренландского сокола, сидевшего на его руке. – Если ты сумел доставить мне такую птицу через море в столь прекрасном состоянии, значит у тебя врожденный дар, который непозволительно загубить. Ты должен тренироваться.

– Ваша светлость хвалит меня не по моим заслугам. Я опасался, что птица окажется хуже здешних.

– Да, сокола надо еще подучить. Это доставит мне удовольствие, если время позволит.

Эверард обратил внимание на то, что Фридрих не сослался на Бога, как обычно делали средневековые люди.

На самом деле сокола доставили с ранчо Патруля в Северной Америке до индейского переселения. Соколы были отменным подарком, способным расположить к себе, во многие времена и во многих странах – при условии, что его преподносили персоне соответствующего ранга. Эверарду пришлось заботиться о птице только по пути с того места на холме, где они с Новаком приземлились на темпороллере.

Эверард невольно оглянулся назад, на запад. Джек Холл ждал его в лощине, куда редко захаживали люди. Радиосигнал достигнет его мгновенно. И неважно, что он появился на людях. Эту историю Патруль не должен охранять, она подлежала уничтожению.

Если только удастся… Да, они могли это сделать без особых трудов – слово здесь, действие там, – но каковы будут последствия? Следовало сохранять максимальную бдительность. Лучше с дьяволом, которого хоть немного знаешь, – пока не выяснишь, откуда он взялся.

Поэтому Эверард и выбрал для разведки 1245 год. Выбор на этот год пал не случайно. Оставалось пять лет до смерти Фридриха – в том, потерянном мире. А в этом мире император, не так задавленный судьбой, не скончается от желудочно-кишечного расстройства и воплотит в жизнь все надежды Гогенштауфенов. Быстрая предварительная разведка обнаружила, что он пробыл в Фодже почти все нынешнее лето, дела его складывались благополучно и грандиозные замыслы осуществлялись почти беспрепятственно.

Можно было предположить, что Фридрих окажет гостеприимство Мунану Эйвиндссону. Любознательность Фридриха касалась всего: она привела его к опытам над животными, и, как гласила молва, он даже подвергал вивисекции людей. Исландцы, какой бы далекой, неизведанной и нищей ни была их страна, обладали уникальным наследием. (Эверард ознакомился с ним во время экспедиции в эпоху викингов. Сегодняшние скандинавы давно обращены в христианство, но Исландия сохранила исконные традиции, всюду уже позабытые.) Да, пусть Мунан преступник и изгнанник. Однако это означало только то, что его враги добились в альтинге вынесения ему приговора и теперь в течение пяти лет любой может беззаконно убить его – если сможет. Республика рушилась в вихре клановых междоусобиц и вскоре падет перед норвежской короной.

Подобно другим несчастным, Мунан на срок своего пребывания вне закона отправился в изгнание. Высадившись в Дании, он купил лошадей и нанял слугу, одновременно и телохранителя, – Карела, наемника из Богемии. Они оба мечтали о благодатном и безопасном юге. Мир, установленный Фридрихом, воцарился в империи. Первой целью Мунана был Рим, но паломничество не входило в его интересы. Впоследствии Мунан осознал предмет своих мечтаний: он жаждал встретить человека, которого называли stupor mundi, то есть «изумление мира».

Но не только подношение привлекло внимание императора к исландцу. Более всего Фридриха увлекли саги, эдические сказания и поэтические творения скальдов, которые декламировал Мунан.

– Ты открываешь мне другой мир! – ликовал император.