Тайник на Эльбе Насибов Александр
— Так точно, господин директор. Только не из самого города, а километров пять к югу. Там хутора. Я с хутора Зельде.
Аскер отвечал твёрдо, не боясь ошибиться или напутать перед человеком, который оказался бы вдруг жителем тех самых мест. И Пиллау и Зельде были изучены ещё в Москве, изучены в совершенстве, до мельчайших подробностей. Столь же подробно мог охарактеризовать Аскер и членов «своей» семьи. Кроме того, как уже говорилось в одной из глав, советская разведка предусмотрела, что, проверяя личность Керимова-Губе, немцы могут сделать запрос в Восточную Пруссию. В этом случае из Пиллау пришёл бы благоприятный ответ…
— Жарко сейчас в ваших краях, — сказал директор.
— Жарко? Никак нет. У нас же всегда ветерок с моря. Дует и несёт прохладу…
— Я говорю о другом, — с досадой прервал его Кюмметц. — Сейчас Пруссия переживает тяжёлые дни, Губе.
Аскер чуть наклонил голову.
— Тяжело, господин директор, — сказал он. — Что правда, то правда.
— А как вы очутились в наших местах? — спросил Кюмметц, ещё раз внимательно ощупывая взглядом стоящего перед ним посетителя.
— Сам не знаю, господин директор. Последнее, что я помню, — это вой пикировщика русских, затем меня что-то толкнуло в голову… Очнулся в санитарном эшелоне. И вот — оказался в Гамбурге, госпиталь 22-40. Вылечили — приехал сюда. Прочитал ваше объявление в «Остбургер цейтунг». Хотел было…
— Но почему не едете к себе, в Пиллау?
Кюмметц видел, как стоящий перед ним человек смущённо опустил голову, как ссутулились его плечи, раскрылись сжатые в кулак пальцы.
— Говорите, — потребовал Кюмметц.
— Вы же сами заметили, что там горячо, господин директор, — тихо сказал Аскер. — А я хлебнул войны вот до сих пор. — Он провёл рукой по горлу. — Не поеду. Здесь проведу те несколько месяцев, что положены, мне на отдых. Я ведь знаю: и полгода не пройдёт, как опять повестка, и будь добр — надевай погоны.
— А в Гамбурге почему не остались?
— Та же причина, господин директор. Дня не проходит, чтобы не прилетели англичане или американцы. Порт горит, город горит. Да, в Гамбурге и в Пруссии — один черт.
— Шофёр Генрих Губе — счастливчик, родился в сорочке, — сказал заведующий канцелярией.
Кюмметц повернул к нему голову.
Кригер пояснил:
— Через день после того, как Губе выписался, госпиталь 22-40 взлетел на воздух.
— Д-да, — пробормотал директор. — Но откуда об этом знаете вы, Кригер?
— После того как Губе явился ко мне, я звонил в Гамбург. Комендатура подтвердила все то, что сейчас он рассказал. Хотя, конечно, это предварительно, и мы пошлём туда официальный запрос. Туда и в Пиллау.
Кюмметц задумался. Затем он задал Губе ещё несколько вопросов — о службе, о семье, об автомобилях, на которых шофёру приходилось работать. Ответы давались чёткие и точные. Все свидетельствовало о том, что Губе человек уравновешенный, и Кюмметц немногим рискует, доверившись ему как шофёру.
Зазвонил телефон. Директор снял трубку, назвал себя. Внезапно лицо его расплылось в улыбке. Он даже привстал с кресла.
— Приветствую вас, господин группенфюрер, — радостно сказал Кюмметц. — Счастлив слышать ваш голос, ещё более рад тому, что не забываете старых друзей!… Ну, разумеется, и я. Послушайте, а не позавтракаете ли вы у нас, милейший Упиц? Фрау Кюмметц была бы счастлива… Дела? Да, да, я понимаю. Ну что же, если не гора к Магомету, то Магомет к горе, как говорят на Востоке. Я так хочу видеть вас, что бросаю все и немедленно еду!
Кюмметц положил трубку. Он был весел, довольно потирал руки, улыбался. Что-то насвистывая, вышел из-за стола, снял с вешалки шляпу. Аскер подал ему плащ.
— Кригер, — сказал директор, направляясь к двери, — займитесь этим человеком. Мы возьмём его на испытательный срок.
— Не начать ли испытание сейчас, господин директор? — сказал Кригер. — Быть может, новый шофёр и отвезёт вас?
Кюмметц остановился, озадаченно поглядел на Аскера.
— Хорошо, — сказал он. — Отведите шофёра Губе в гараж, и пусть он подаёт мой автомобиль.
Кригер и Аскер вышли. Вскоре Аскер подкатил к подъезду в легковом автомобиле. Директор ждал на тротуаре. Новый шофёр плавно притормозил, выскочил из машины, распахнул перед Кюмметцем дверцу.
— К зданию гестапо, — сказал тот, усевшись.
Проводив взглядом автомобиль, Кригер вернулся к себе и принялся за работу.
Вскоре зазвонил телефон.
— Слушаю, — сказал Кригер, сняв трубку. — Да, это я. Нет, нам уже не требуется шофёр. Мы только что взяли подходящего человека.
И он дал отбой.
На другом конце провода, в телефонной будке на окраине города, повесил на рычаг трубку Отто Шталекер.
— Молодец, — прошептал он.
Похвала эта относилась к Кригеру, ближайшему другу и помощнику Оскара Шуберта…
В начале тридцатых годов партия Гитлера развернула деятельную подготовку к захвату власти в стране. Силы нацистов, поддерживаемых финансовыми и промышленными магнатами, непрерывно росли. Тень паучьей свастики легла на немецкий народ. Противостоять нацистам мог только рабочий класс. Но пролетариат Германии был ослаблен предательской деятельностью социал-демократов, влияние которых в те годы было ещё довольно сильно. Коммунисты трезво оценивали обстановку. Они понимали: в этих условиях может случиться так, что нацисты добьются своего. И компартия предприняла ряд мер, чтобы не оказаться безоружной перед лицом надвигавшейся опасности.
Первое, что следовало сделать, — это сохранить кадры. И вот, в трагические для страны дни февраля — марта 1933 года, когда провокация с поджогом рейхстага помогла нацистам привести к власти своего фюрера и отряды штурмовиков взламывали двери в домах, отыскивая коммунистов, партия рабочего класса Германии ушла в подполье.
Некоторые члены КПГ и примыкавшие к партии активисты задолго до этого получили особое задание. Сущность его заключалась в том, чтобы проникнуть в партию Гитлера — НСДАП и в её органы, закрепиться там и вести работу в стане врага.
Такое задание выполнил и беспартийный экономист Карл Кригер. Помогло то, что он, как это знал ортсгруппенлейтер[20] Остбурга и другие нацистские заправилы города, был выходцем из мелкобуржуазной среды: отец Кригера имел магазин меховых изделий.
В 1932 году Карл Кригер оформил своё членство в НСДАП. На стене гостиной его дома появился большой портрет Гитлера, на бархатной скатерти ломберного столика — экземпляр «Майн кампф» в переплёте алого сафьяна с тиснением.
С тех пор Кригер жил двойной жизнью, полной опасностей и тревог. Он должен был непрестанно доказывать свою преданность режиму. И Кригер делал это весьма старательно. Он, в частности, принимал активное участие в июньских событиях 1934 года, о которых уже упоминалось, охотился, как и Гейнц Улиц, за сподвижниками Эрнста Рема, был беспощаден к тем, кого должен был разыскать и уничтожить. Что ж, совесть его не протестовала — эти люди, как бы они ни относились к Гитлеру, все равно были нацистами, злейшими врагами рабочего класса Германии.
После июня положение Кригера в НСДАП окончательно укрепилось. Он был принят в СС, а затем получил тёпленькое местечко управляющего канцелярией завода «Ганс Бемер». Директор Кюмметц высоко ценил Кригера за точность и исполнительность и полностью ему доверял.
Таков был Карл Кригер.
Закончив телефонный разговор со Шталекером, он задумчиво полистал бумаги нового шофёра, вызвал стенографистку и продиктовал запрос в гамбургскую военную комендатуру на Генриха Губе.
— Чья подпись? — спросила стенографистка.
— Директора завода. Отпечатайте, отнесите господину Кюмметцу подписать и отправляйте.
Стенографистка взяла блокнот и вышла.
Кригер был спокоен за результат запроса. Выполняя поручение Шуберта устроить на завод Краузе, он специально побывал в Гамбурге и проверил то, что днём раньше узнал по телефону: госпиталь уничтожен, а военная комендатура располагает только списками находившихся в нем на излечении людей. И в одном из этих списков, после того как с ними «ознакомился» Кригер, появился и Генрих Губе…
Прошло дней десять. Аскер, встретившись с Кригером на заводе, шепнул, что хотел бы поговорить. Вскоре он сидел в кабинете заведующего канцелярией, старательно заполняя анкетный лист.
— Вам знакома такая фамилия: Гейнц Упиц? — спросил Аскер.
— Группенфюрер СС?
— Да. Человек этот прибыл в Остбург, и я несколько раз возил к нему директора.
— Они хорошо знают друг друга. Кюмметц — матёрый нацист, окончил в прошлом «Хоэ шуле»[21], занимал пост целленлейтера[22]. Фигура, словом, достаточно мерзкая. — Кригер усмехнулся. — О лучшем «хозяине» вы не могли и мечтать. Ко всему, он ещё и старый член СС.
— Да… — Аскер помедлил. — Мы уезжаем с ним. И не куда-нибудь, а в Аушвиц[23].
— Что там понадобилось Кюмметцу? Ага, понимаю, пленные? Рабочая сила? Странно, но он ничего мне не говорил.
Кригер встал, прошёлся по кабинету.
— Когда вы едете? — спросил он.
— Послезавтра.
— Так… Кстати, вчера пришёл ответ из полиции. Проверка закончена, и вы утверждены в должности.
— Спасибо… Я бы хотел напомнить о сварщике Висбахе.
— Да, я знаю. Шуберт говорил мне. Висбахом занимаются. К вашему возвращению кое-что проясним. Все предпримем, что в наших возможностях. Но не рассчитывайте на слишком многое. Боюсь, что в отношении этого человека вы ошибаетесь. Сегодня вновь наводил справки. О нем говорят только хорошее.
— Вы не так поняли меня. Я ни в чем его не подозреваю. Просто хочу ближе приглядеться к нему, вот и все.
На следующее утро, когда Аскер вёз директора на завод, Кюмметц осведомился, готова ли машина к поездке.
— Вчера, поставив автомобиль в гараж, я бегло его осмотрел, господин директор. Полагаю, надо будет кое-что подтянуть.
— Хорошо, — сказал Кюмметц, — действуйте, да поторапливайтесь; я распоряжусь, чтобы вам помогли.
Приехав на завод, Аскер поставил машину в бокс. Почти тотчас же явился присланный Кригером механик. Им оказался Отто Шталекер.
Они быстро исследовали мотор, затем подлезли под автомобиль. Аскер возился у заднего моста, в то время как механик проверял тяги рулевого управления и тормозную систему. Внезапно гаечный ключ, которым действовал Шталекер, сорвался и с силой ударил в раму автомобиля. Послышался резкий дребезжащий звук. Вдвоём они очистили раму от грязи и обнаружили трещину. У Аскера мелькнула мысль.
— Позвоните Кригеру, — сказал он, — сообщите о повреждении и попросите, чтобы прислал сварщика. Самого лучшего!
Шталекер вылез из-под машины и поспешил к телефону.
Расчёты Аскера оправдались. Кригер прислал Макса Висбаха. Это был человек лет сорока пяти, с приятным открытым лицом, высоким лбом, обрамлённым волнистыми седеющими волосами. Особенно красивы были его глаза — большие и умные.
Висбах приветливо поздоровался со Шталекером, которого знал по заводу, коротко кивнул Аскеру и полез вниз. Он внимательно осмотрел повреждённое место, простучал по остальным частям рамы, чтобы убедиться в их исправности.
— Продолжайте работу, — сказал он, — я подойду к концу смены, покажу, куда подогнать машину. Там и заварим.
Висбах ушёл.
Аскер и Шталекер вновь принялись за работу, вычистили и промыли карбюратор и фильтр, осмотрели свечи, аккумулятор, подкачали шины.
Висбах пришёл в пять часов. Аскер вывел автомобиль из бокса и направил в цех, где находилось хозяйство сварщика.
Ремонт был закончен в десять минут.
— Признателен вам. — Аскер протянул сварщику руку. — За мною пиво.
— Что ж, — усмехнулся Висбах, — пиво — это не так уж плохо. Особенно если рядом хороший собеседник.
— Завтра мы уезжаем с господином директором. На несколько дней. Вернёмся, и я отыщу вас.
— Хорошо. Значит, до вашего возвращения.
К концу рабочего дня автомобиль ждал директора у подъезда.
— Машина готова, — сказал Аскер, распахивая перед Кюмметцем дверцу. — Можем ехать хоть сейчас.
— Обращаясь ко мне, надо добавлять «господин директор», — ворчливо напомнил Кюмметц, хотя в душе был доволен расторопным и исполнительным шофёром.
Глава четырнадцатая
Утром Аскер и Кюмметц покинули Остбург. Путешествие начали рано, и часам к десяти машина уже въезжала в Берлин. Огромный город был мрачен, молчалив. Шёл дождь, по краям мостовых текли мутные ручейки. Вода несла в канализационные решётки щепу, обрывки бумаги и прочий мусор, смытый с тротуаров. То и дело попадались дома без крыш, без окон, одиноко торчащие стены, иссечённые осколками, покрытые копотью, в которой дождевые струи промыли длинные грязно-серые полосы. Такими же унылыми, бесцветными показались Аскеру немногочисленные прохожие — мокрые, сгорбленные фигурки, торопливо шлёпавшие по лужам.
Итак, путешествие началось. Что принесёт оно?
Освенцим!… Название этого гитлеровского концлагеря все чаще появлялось в документах советской разведки. И было очень полезно добыть побольше сведений об Освенциме.
Мысли Аскера перенеслись к Висбаху. Первая встреча с ним ничего не дала. Разумеется, Аскер и не надеялся разобраться в человеке, побеседовав с ним несколько минут. Но какое-то впечатление, пусть самое поверхностное, должно же было остаться! А его не было…
Директор прервал размышления Аскера.
— Ведите машину через центр, — сказал он. — Едем в Бреслау, там и заночуем.
Они миновали Шпандау, затем проехали по другому району Берлина — Моабиту, свернули на широкую Унтер-ден-Линден. Здесь пришлось замедлить ход — по улице сплошным потоком двигались военные грузовики и бронетранспортёры.
— Сворачивайте, — распорядился директор, когда проехали под Бранденбургскими воротами, миновали рейхстаг и Тиргартен, — проедем мимо аэродрома Темпельхоф, там начинается великолепнейшее шоссе.
Аскер повиновался. Вскоре машина выбралась из города и устремилась на юго-восток.
Кюмметц сказал правду. Дорога и впрямь была хороша, Выложенная большими бетонными плитами, Широкая и ровная, она будто сама стлалась под колёса автомобиля. И Аскер все увеличивал скорость.
— У вас прекрасный автомобиль, господин директор, — сказал он, чтобы поддержать разговор. — Я ездил на многих марках, но никогда ещё не водил «бьюик». Видимо, трофей?
Кюмметц кивнул.
— Эти американцы умеют делать автомобили, — проворчал он. — Что правда, то правда.
— Нет! — Аскер оторвал от руля и значительно поднял руку. — «Бьюик» хорош, но я бы не променял «мерседес» или, скажем, «хорх» ни на какие «бьюики» или «линкольны». И мотор, и коробка скоростей, и система подвески — все несравнимо, господин директор!
— Да, это и моё мнение. — Кюмметц с интересом взглянул на водителя. — Давно вы за рулём, Губе?
Аскер рассмеялся.
— Вот не поверите, господин директор. Но бывает же так! Вы задаёте вопрос, а я должен ответить — сегодня у меня юбилей: исполняется двадцать восемь лет мне самому и десять лет моему шофёрскому удостоверению.
Он полез в нагрудный карман, извлёк и передал Кюмметцу документ.
Директор считал себя добряком и демократом. Кроме того, он хорошо помнил указание фюрера, сделанное ещё до войны, на одном из партейтагов в Мюнхене, о необходимости крепить единство германской нации, наций господ и покорителей мира. Поэтому, просмотрев удостоверение и найдя его в полном порядке, Кюмметц сказал, что следует отметить этот двойной юбилей. Вон, впереди, зеленеет лужайка и на ней — группа деревьев. Там они и сделают привал. Кстати, давно наступило время завтракать.
Проговорив это, Кюмметц взглянул на шофёра и с удовлетворением отметил на его лице смущение и признательность.
— Мы с вами немцы, Губе. Мы немцы, и этим все сказано! — Кюмметц снисходительно похлопал шофёра по плечу.
Путники провели на лужайке полчаса. Аскер расстелил на траве газету, уставил её припасами — у Кюмметца оказался солидный запас еды. Директор извлёк из кармана плоскую флягу с гофрированной пробкой.
— Спирт, — сказал он, отвечая на вопросительный взгляд шофёра. — Этот спирт, Губе, панацея от всех несчастий и бед.
Кюмметц выпил и предложил флягу Аскеру.
— Нельзя, — проговорил Аскер. — Когда я за рулём, в рот не беру ни капли.
Директор одобрительно кивнул. Это была проверка, которую он устроил новому шофёру.
Кюмметц вновь выпил, налил себе ещё, затем опрокинул и четвёртый стаканчик. Тощий затылок и дряблые щеки директора порозовели, в глазах зажглись огоньки. Длинными тонкими пальцами он то и дело отправлял в рот большие куски холодной свинины, громко чавкая и щуря свои и без того небольшие глаза.
Ел Кюмметц долго и жадно. Наконец с завтраком было покончено. Директор завинтил флягу, поднёс к уху, взболтнул и с сожалением покрутил головой. Затем встал, походил по траве, разминая затёкшие ноги. Аскер собрал остатки еды и отнёс в машину.
— Продолжаем путешествие, — сказал Кюмметц, закурив и усевшись в автомобиль.
Спирт скоро подействовал. Директор сидел, привалившись к борту машины, улыбался и что-то негромко напевал.
— Но вы не спрашиваете, Губе, за каким чёртом понесло меня в этот Аушвиц? — вдруг проговорил он, хитро взглянув на Аскера.
Аскер пожал плечами.
— Я полагал, это меня не касается, господин директор.
— Вы верно полагали. — Кюмметц качнулся. — Но вы хороший шофёр, и я посвящу вас. Мы едем за людьми. За новыми рабочими для завода.
— Но у вас и так трудится много пленных.
— А теперь… их будет гораздо больше!
Речь Кюмметца стала отрывочной, бессвязной. Он вдруг смолкал на полуслове, потом торопливо выкрикивал фразу. Временами голос его спускался до шёпота, и тогда Аскер вообще не мог ничего разобрать. Все же он понял, почему директор так спешил с отъездом. Оказывается, военные власти Остбурга предупредили, что скоро с завода будет взята в вермахт новая большая группа рабочих-немцев, и Кюмметц должен успеть заменить их пленными.
— А почему мы едем так далеко?
— Э, мне предложили людей из окрестных лагерей: «Берите, герр Кюмметц, что вам нравится!» — Директор гневно качнул головой. — Берите!… А что я там найду, если уже давно перерыл весь контингент? Ведь не дремлют и директора других заводов.
— Конечно, — подтвердил Аскер.
— И тут вмешалось провидение, Губе. Оно явилось в образе моего старинного друга, который неожиданно приехал в Остбург по делам службы. О, мой друг занимает высокий пост. Конечно, он нашёл, как мне помочь. Два пятиминутных разговора по телефону с Берлином — и я получил право как следует порыться в Аушвице!
— И все же вы могли бы не ехать так далеко, господин директор. Я слышал, большой лагерь есть возле Веймара — это куда ближе.
— Бухенвальд?
— Да.
Кюмметц затряс головой, визгливо рассмеялся.
— Браво, Губе! — воскликнул он. — Вы мне все больше нравитесь. Но я уже был в том лагере. Был, понимаете? Я забрался в Бухенвальд ещё весной, мой мальчик! О, у меня отличные связи, и для Бухенвальда я не искал бы протекции. Заместитель коменданта лагеря — мой племянник. Понимаете, племянник? И все же мне нечего делать в Бухенвальде. Там действуют люди Крупна и Хейнкеля. А после них мало что остаётся…
Часам к пяти прибыли в Бреслау. Утром путешествие продолжалось. Вскоре замелькали городки Верхней Силезии — Опельн, Беутен, Катовице. В этих местах год назад Аскер действовал под именем оберштурмфюрера Краузе, выслеживая руководителя агентурной школы, здесь, в лесном убежище, он и повстречал впервые Оскара Шуберта…
Проехав Катовице, машина свернула на юг. Спидометр «бьюика» отсчитал ещё километров тридцать. Впереди замаячили какие-то строения. Местность была всхолмлена. Машина взлетела на возвышенность, и строения стали видны лучше.
— Аушвиц, — сказал директор.
Аскер с удивлением вглядывался в раскрывшуюся перед его глазами картину. Ему не раз приходилось видеть гитлеровские концентрационные лагеря на Востоке. Это были участки, наспех огороженные колючей проволокой, где вкривь и вкось торчали грубо сколоченные бараки, тёмные и смрадные. А иной раз не было и бараков — только огороженная ржавой проволокой и рвами земля, на которой вповалку лежали, умирая голодной смертью, люди. Теперь же он видел огромную территорию, тщательно распланированную и, казалось, благоустроенную. Большие бараки стояли ровными рядами, полускрытые зеленью деревьев. Лагерь во всех направлениях пересекали прямые, широкие дороги. В стороне высилось квадратное сооружение — по виду фабрика или завод, из труб которого шёл густой дым и вырывались языки пламени.
Повсюду виднелись группы людей, выполнявших какие-то работы. Общее впечатление было такое, что здесь царят мир и спокойствие.
В стороне послышался свисток локомотива. К Освенциму приближался длинный товарный состав. «Наверное, за продукцией завода», — подумал Аскер.
Подъем кончился. Машина скользнула по широкому пологому спуску. У подножия холма ей преградил путь шлагбаум.
— Куда и зачем следуете? — спросил вышедший из будки лейтенант.
Кюмметц протянул ему бумагу. Офицер прочитал и сделал знак стоявшему поодаль солдату. Тот поднял шлагбаум.
— Торопитесь, — сказал лейтенант. — Как раз поспеете на представление.
При этом он ухмыльнулся.
Аскер был озадачен. Он скосил глаза на спутника. Тот, видимо, тоже не знал, что означают слова офицера.
Их проверили ещё на двух постах и в конце концов направили к пассажирской платформе, где должен был находиться помощник коменданта.
На платформе было людно. Сюда группами и в одиночку спешили офицеры и солдаты из расположенного неподалёку участка лагеря. Один из эсэсовцев, уже немолодой гауптштурмфюрер, увидел машину и поспешно направился к ней.
— Как вы сюда попали? — спросил он.
Кюмметц вновь извлёк из кармана бумагу.
— От группенфюрера Упица, — пробормотал эсэсовец. — Прошу документы.
Кюмметц и Аскер предъявили удостоверения, паспорта. Гауптман просмотрел их и вернул.
— Я Вернер Кранц, помощник коменданта Аушвица, — сказал он. — Будете иметь дело со мной. Но, простите, пока я занят.
— И долго нам ждать? — спросил Кюмметц.
Гауптштурмфюрер поглядел на железнодорожный состав. Паровоз сбавлял ход. Скрипели тормоза. Красные грузовые вагоны вздрагивали, постукивая тарелками буферов.
— Нет, — сказал Кранц, — недолго. Эшелон обычный. Это продлится не больше часа.
И он вернулся на перрон.
Поезд остановился. У каждого вагона встало по нескольку солдат с автоматами и дубинками.
В поезде был пассажирский вагон. Из его двери на платформу выпрыгнул молодой офицер с погонами штурмфюрера. Он и Кранц пожали друг другу руки.
— Ну, — сказал Кранц, — кого привезли на этот раз?
— Все тех же, господин гауптштурмфюрер. Евреи из Венгрии.
— Сколько?
— Две с половиной тысячи голов.
И штурмфюрер вручил помощнику коменданта лагеря толстый запечатанный пакет. Кранц, не вскрывая, передал пакет стоявшему рядом унтер-офицеру, махнул рукой.
— Не мешкайте, — вполголоса проговорил он, — на подходе ещё два эшелона.
Унтер-офицер пустился по перрону бегом. Он вбежал в будку со стеклянной дверью, включил микрофон, щёлкнул по нему пальцем.
— Внимание! — сказал он, и голос его, усиленный громкоговорителями, загремел по перрону. — Внимание! Эта информация предназначена для заключённых, которые только что прибыли и ещё находятся в вагонах. Евреи, вас доставили в лагерь Аушвиц, где отныне вы будете жить и работать. Мы не хотим вам зла, мы обеспечим вас жильём, одеждой, едой. Но мы требуем беспрекословного повиновения. За малейшее неподчинение — расстрел на месте. Сейчас вас выпустят из вагонов. Вы разделитесь — мужчины отдельно, женщины и дети — отдельно. Вы снимете с себя все своё платье, а также нижнее бельё и обувь, аккуратно сложите там, где будет указано. Затем вы пройдёте в душ, на дезинфекцию, после чего вам выдадут новое платье и бельё. Повторяю: за неповиновение — смерть, за слишком медленное раздевание — смерть, за попытку уклониться от дезинфекции — смерть. Внимание, охране открыть двери вагонов!
Эсэсовцы сбили с дверей теплушек толстую проволоку. Двери со скрежетом раздвинулись. Из вагонов посыпались люди с чемоданами, корзинами, дорожными мешками. Те, что помоложе, спрыгивали и спешили помочь женщинам с детьми. Старики, на которых напирали сзади, тяжело падали на платформу и торопливо отползали в сторону, чтобы не быть раздавленными. Матери, надрываясь в крике, звали детей, которых потеряли в сутолоке. Малыши плакали и продирались сквозь толпу, пытаясь отыскать родителей. Громче всех рыдала девочка лет трех. Маленькая, смуглая, с большими голубыми глазами, в которых застыл ужас, она металась по платформе, прижимая к груди башмачок с красным пушистым помпоном.
Заработали дубинки эсэсовцев. Не давая узникам опомниться, их стали сгонять в большой оцепленный солдатами круг.
— Мужчины — направо, женщины и дети — налево, — командовал громкоговоритель. — Скорее, евреи, не мешкайте. Помните: за промедление — смерть!
Как бы в подтверждение этого где-то негромко хлопнул выстрел, и в воздухе повис протяжный вопль. Толпа застонала, шарахнулась от вагонов, заторопилась. Группа дюжих эсэсовцев прикладами карабинов отделяла молодых и сильных мужчин. Таких набралось человек триста. Их построили и увели.
Остальные раздевались здесь же, на платформе. Женщины были так ошеломлены, что не пытались сопротивляться. Они покорно раздевали детей, стаскивали с себя кофты, юбки, нижнее бельё.
— Складывайте вещи аккуратно, — гремел громкоговоритель, — оставляйте на одежде деньги, кольца, браслеты, серьги, часы, медальоны, ожерелья и другие ценности. Ничто не пропадёт — за это ручается германская армия.
Не прошло и четверти часа, как все прибывшие в эшелоне (за исключением группы мужчин, которых увели) были раздеты донага. Эсэсовцы встали в два ряда, образовав узкий коридор, протянувшийся от перрона к дверям огромного облицованного красным кирпичом здания, на фронтоне которого было выведено: «Бад»[24]. По этому живому коридору хлынул поток голых людей.
Минут через двадцать люди были загнаны в помещение. За ними затворились тяжёлые металлические двери. Тогда откуда-то появилась колонна лагерников в рваных полосатых халатах. Все оставленное на перроне было запихано в холщовые мешки, и колонна унесла их.
Подошёл улыбающийся гауптштурмфюрер Кранц.
— Ну, — сказал он, взглянув на часы, — как видите, я не хвастал: прошло только сорок пять минут. Три четверти часа, и все. И никаких эксцессов, трагедий. Полагаю, по возвращении вы доложите группенфюреру Упицу, как мы тут выполняем свой долг.
— Они все… сразу? — пробормотал Кюмметц.
Кранц рассмеялся.
— Это абсолютно безболезненно, уверяю вас. Гуманнее не придумаешь. Запирают двери, включают газ. Постепенно наступает состояние приятного оцепенения. Оно переходит в сон. И — все кончено: ты уже в райских кущах!
Аскер взглянул на перрон. Несколько мужчин в халатах поливали из шлангов платформу. Сильные струи воды шипели и пенились. На середине платформы валялся детский башмачок с красным пушистым помпоном. Вода подхватила его, закружила, понесла. Секунда, другая, и башмачок исчез в сточной канаве.
Где-то вдали послышался свисток паровоза. К Освенциму приближался новый эшелон…
Аскер ночевал в маленькой комнате одного из коттеджей административного городка, расположенного вне зоны концлагеря. Поднялся он рано и чувствовал себя скверно, так как почти всю ночь провёл без сна.
Он побрился, спустился вниз, где, как ему объяснили, имелась столовая, выпил стакан кофе. Есть не хотелось. Ещё вчера, подъезжая к лагерю, Аскер почувствовал странный запах. От Освенцима шёл ни с чем несравнимый густой, тяжёлый дух. Аскер, сколько ни старался, не мог определить его природы. Он даже подумал, что это только чудится — перенервничал, и вот мерещится всякая чертовщина. Но прошла ночь, наступило утро, а смрад не пропадал. И это начисто отшибало аппетит.
Выйдя из столовой, он оглядел машину. «Бьюик» следовало помыть — бока его были серы от пыли. Неподалёку стоял щегольской «мерседес».
— В чем дело, приятель? — крикнул шофёр «мерседеса», высовываясь из кабины.
Аскер показал руками, как поливают из шланга.
Шофёр вылез из машины, протянул руку.
— Фриц Фиттерман, — представился он.
— Очень рад. — Аскер пожал руку, назвал себя.
— Недавно здесь?
— Вчера привёз хозяина. Дружок группенфюрера Упица. Слыхали о таком?
Шофёр с уважением кивнул.
— Так вам что, помыть машину?
Аскер коснулся ладонью пыльного бока «бьюика».
— Бедняга очень в этом нуждается. Мы проехали без остановки почти от самого Гамбурга.
— Серьёзное дельце?
— Не знаю. — Аскер пожал плечами. — Кажется, за людьми. — Он вынул сигареты, угостил шофёра. — А ты кого возишь?
— Помощника коменданта.
— Ловко. — Аскер хлопнул Фиттермана по плечу. — К нему мы и приехали. Виделись вчера. А хозяин, верно, и сейчас с ним. — Он взглянул на часы. — Приказал приготовить машину к десяти, сейчас девять с минутами. Может, успеем помыть, а?
— Садись за руль.
Читать бесплатно другие книги:
