Дознание Феррари (сборник) Колабухин Владимир

Мы садимся на тахту. Всё так же приглушенно звучит мелодия блюза, в бокалах искрится шампанское, нескрываемой радостью сияют глаза Елены:

– Расскажи мне о себе, Демичевский. Как ты жил, кого любил?.. Сегодня я хочу всё знать о тебе. Всё!

В голове моей чуть шумит от выпитого вина и поцелуя. Музыка расслабляет, вызывает на откровенность. Хочется окончательно размагнититься и раскрыться, высказаться о наболевшем.

И вспоминается далёкий старинный город. Тенистый парк. И девчонка на скамейке… Красивая, русоволосая, с глазами, наполненными тревогой.

«Ты не забудешь меня, Владик?»

«Что ты, Катюша! Что ты…».

«Тебе там встретятся другие девчата».

«Я даже не взгляну на них».

«Два года – это так долго!»

«Я буду писать тебе каждый день!»

И писал. Все два года армейской службы. И ни на одну из девчонок не глядел. А Катюша не дождалась, вышла замуж за другого.

Нет! Об этом не стоит говорить никому. Это моё, пусть оно во мне и останется. Я прожил в том городе почти тридцать лет. И никогда бы не покинул его…

– Ну что ты молчишь? – спрашивает Лена.

А я не знаю, что и сказать.

– Тогда потанцуем? – терпеливо предлагает она, видимо, догадываясь о моём состоянии.

И мы медленно плывём в полумраке. Рука Елены легко лежит на моём плече, глаза, не отрываясь, смотрят в мои глаза.

– Ты всё ещё любишь её, – тихо то ли спрашивает, то ли утверждает она.

И опять не нахожу, что ответить. Врать нельзя и правду сказать сегодня язык не поворачивается.

– Знаешь, давай не будем говорить обо мне. Всё-таки героиня вечера – ты! Расскажи о себе.

Елена натянуто смеётся:

– Ох, Демичевский!.. Он, оказывается, ещё и плут.

Она ненадолго умолкает, потом с расстановкой начинает рассказывать:

– Мы ведь тоже не местные. Переехали из Тулы. Папа был лётчиком. Его перевели сюда по службе. Ну и мы за ним… А через неделю, при испытании нового самолета, он погиб. Мама в один день поседела… Мне шёл тогда всего второй годик… А теперь уже – двадцать пять! Закончила школу, институт… Вот, собственно, и всё.

– Извини за нескромность, – говорю. – А почему ты не замужем?

Лена опять смеётся:

– Потому что таких плутов, как ты, не встречала!

Она останавливается.

– Но если серьёзно – были предложения. Да душа ни к кому не лежала. Почему-то все лишь о себе и думали, о своём «я». А мне, Демичевский, не рабыней, а царицей быть хочется!

– Клеопатрой, что ли?

– Нет! Такой, как Суламифь. В любви своей – царицей. Понимаешь?

Я бестолково киваю, и мы возвращаемся за столик. Елена спрашивает:

– Хочешь кофе?

– Хочу.

Лена уходит на кухню и вскоре по всей комнате разносится его горьковатый аромат.

– Почему ты вчера так поздно вернулся? – спрашивает она. – Что-нибудь случилось? Говорят, машину угнали. К нам в школу приходили сегодня работники ГИБДД. И участковый по квартирам прошёлся.

Я улыбаюсь. Так-так… Скоро весь город будет знать, что разыскивается такси жёлтого цвета, номер «37–38». Это хорошо. Уж кто-нибудь да расскажет нам о нём.

– Да, – говорю. – Мы ищем пропавшее такси.

И не вдаваясь в подробности, коротко рассказываю о вчерашнем «ЧП».

– Ужас какой, – передёргивает плечами Елена. – Ну, у вас и работка!

– У тебя она разве легче?

– Сравнил тоже! Как ни тяжело с моими шумными ребятами, но они – дети. Я вижу, как они взрослеют, становятся умнее и добрее.

– А если не все вырастают такими? Как тот брюнет, что стрелял в магазине. Кто-то должен и с ними разбираться. К тому же, я закончил юридический. Так что не будем больше об этом. Хорошо?

– Хорошо, – соглашается Елена. – Расскажи мне что-нибудь весёленькое. Уж сегодня ты обязан развлекать меня.

Я начинаю вспоминать. Но в голову лезут одни лишь криминальные истории. Лена смеется:

– Ладно, не мучься.

И берёт мои руки в свои ладони.

– Какие у тебя красивые, тонкие пальцы, Демичевский.

Я весь напрягаюсь, чувствуя нежность её рук.

– Что ж в них хорошего…

– Не скажи… Глаза или лицо могут обмануть человека. А вот руки… В них, по-моему, вся душа… У тебя пальцы музыканта. Но ты ни на чём не играешь!

– Играю, – возражаю с улыбкой. – На гитаре играю. Да всё никак не могу купить, а в магазинах они нарасхват.

– У тебя очень красивые пальцы, – задумчиво продолжает Елена. И неожиданно приникает к ним губами.

У меня перехватывает дыхание. Это уже не тот мимолётный поцелуй, которым она наградила меня всего несколько минут назад… Руки мои сами тянутся к этой волнующей удивительной девушке. И я почти не слышу страстный срывающийся шепот Елены:

– Подари мне их, подари!..

Боже мой, как стучит в висках… Я с трудом отрываюсь от её губ и поднимаюсь, чтобы не видеть умоляющих глаз.

– Потанцуем, Лена… Давай потанцуем…

Утром Елена готовит для меня кофе.

– Спасибо за вчерашний вечер, – говорит она тихо.

Кусок бутерброда застревает в моём горле. Хорош вечер! При первой возможности, удрал, как мальчишка. А она ещё благодарит.

Лена словно подслушала мои мысли:

– Не переживай так, Демичевский. Я вела себя глупо… А пальцы свои ты мне всё-таки срисуй. Срисуй, Демичевский.

– Будет сделано, – шутливо обещаю я, лишь бы что-то ответить. – Потом можешь поместить рисунок в рамку, раз они так тебе понравились.

Пью кофе и никак не могу разобраться в себе: стыжусь, что не ответил на вчерашний порыв Лены, или сожалею об этом?

– Я провожу тебя, – говорит Лена. И я замечаю, что одета она по-дорожному.

– Куда-то собираешься ехать? – спрашиваю.

– Да… Ненадолго, – уклончиво отвечает она.

Мы выходим на улицу. Лена провожает меня до бульвара. Идём и молчим. Молча и расходимся, лишь смущённо улыбнувшись друг другу.

Честное слово, на работе легче! Там и самое запутанное дело не кажется таким уж неразрешимым. Даже «ЧП» с магазином.

Расстроенный, сворачиваю к райотделу. Не успеваю подняться в свой кабинет, как на пороге возникает возбуждённый Наумов:

– Лебедев звонил. Насчёт пропавшей машины. Нашлась, говорит!

Лебедев – наш лучший участковый. Его слову я верю, как своему. Если утверждает, что такси нашлось, значит, так оно и есть.

– Где? Где эта машина?

– Дачная, 15.

– Начальству докладывал?

– А как же! Дана команда – выезжать. Все уже в сборе.

В нашем «уазике» и впрямь не повернуться: оперативники, эксперт Губин, кинолог с собакой…

«Уазик» срывается с места и мчится по улицам за город, в дачный посёлок.

– Как нашли? – спрашиваю Наумова.

Он сидит рядом с шофёром и сосредоточенно следит за дорогой. Не оборачиваясь, отвечает:

– К Лебедеву мужичок с утра пришёл, местный плотник Егоров. Так, мол, и так. Слышал, полиция машину ищет. Не она ли за его сараюшкой стоит? Лебедев сразу туда. Действительно, там за сараем – такси, жёлтого цвета, номерной знак – «37–38». Он и позвонил нам… Интересно, почему преступник оставил машину именно там?

Шофёр, хорошо знающий дачный посёлок, без особого труда отыскивает нужную улицу. Вдоль обочин тянутся стройные тополя, и кажется, что сквозь их густую сочно-зелёную листву лучи солнца никак не могут прорваться к земле, яркими бликами застревают в пышной кроне.

Узкая дорога с кусками выбитого асфальта вьётся по посёлку и за одним из поворотов неожиданно обрывается у небольшого, в два окна по фасаду, кирпичного дома с палисадником и сараем, за которым стеной стоит густой и тёмный лес.

Из-за сарая показывается коренастая фигура Лебедева. Он одёргивает китель, поправляет сбившуюся набок фуражку, неторопливо подходит к нам и коротко докладывает обстановку. Теперь можно приступать к осмотру.

Жёлтая «Волга» сиротливо стоит в тени за сараем. С улицы её не углядишь. Видимо, поэтому и оставил её здесь преступник. И знакомый, очень знакомый рисунок на земле от протектора «Волги». С той же характерной щербинкой…

Я даю команду, и начинается привычная работа, без спешки и суеты. Каждый делает, что положено. Мы фотографируем, чертим план местности, в поисках следов изучаем почву, внимательно осматриваем салон такси. Позднее разберёмся во всём, что получим. Сейчас главное – не упустить малейшей мелочи, которая – как чаще всего и бывает – может оказаться самой существенной для дела. Решаю спросить Егорова: когда увидел здесь эту машину, не приметил ли, кто оставил её?

Мы сидим за грубо сколоченным столиком в цветущем палисаднике дома. Все товарищи по работе остались на улице и продолжают заниматься своими делами. Я слышу настойчивый голос кинолога: «След, Альма, след!». Вижу, как сосредоточенно ходит от дома к дому на противоположной стороне улицы Наумов…

Егорову за пятьдесят. Он несколько неуклюж и грузноват. Его чуть набрякшие веки и грушевидный нос с синими прожилками наводят на мысль, что их хозяин частенько прикладывается к рюмке.

Егоров вздыхает, услышав мои вопросы, и низким хрипловатым голосом начинает рассказывать:

– У меня, понимаешь ли, доски в сарае оторвались. Ну, вот и пошёл я вечером-то. Часов около восьми. Дай, думаю, взгляну: подлатать стенку, или новые доски приспособить. Обошёл я сарай-то, а там, понимаешь ли – машина. И никого в ней нет. Ну, я постоял, постоял… Подождал. Опять – никого. А к стенке-то из-за машины и не подойти. Плюнул и ушёл в дом.

– Это когда было – вчера?

– Нет. Как раз накануне. Вчера-то я снова за сарай глянул. Опять стоит. Весь день простояла. А тут слышу от соседей, что полиция какую-то машину ищет. «Не она ли? – подумал. – Чего ей здесь стоять-то. Непорядок это». Но решил подождать ещё чуток – вдруг, понимаешь ли, хозяева объявятся. Ну, а сегодня – всё! Пошёл к участковому. Взгляни, мол, не ту ли машину ищете. Который день без дела стоит!.. Вот так-то всё и вышло, мил человек.

В палисаднике цветут вишни, осыпают нас нежными лепестками. Земля от них – белым-бела!..

– А вы с соседями о машине разговаривали? Из них, случайно, никто не видел водителя?

– Да кому до неё дело-то было? И что в ней для нас такого, чтобы приглядываться? Никто ничего не видел.

Егоров встаёт и уходит в дом. Через минуту возвращается. В одной руке – высокий глиняный кувшин, в другой – широкая глиняная кружка.

– Может, выпьешь со мной, капитан? У меня такая медовуха осталась! – добродушно говорит он.

– Нет, Степан Кондратьевич. Спасибо. Да и вам не советую прикладываться. Хозяйка, наверное, не рада будет.

Лицо Егорова мрачнеет. Он глухо кашляет, ставит кувшин и кружку на стол, садится и стискивает лохматую голову руками:

– Нет у меня хозяйки… Бобыль я, понимаешь ли. И рад бы, чтоб поругал кто, да некому. Такая тоска, понимаешь ли. Умаялся один-то, спасу нет.

Он поднимает на меня потемневшие глаза:

– А ты – женат ли?

Я отрицательно качаю головой.

Он умолкает, в раздумье почёсывает затылок узловатыми пальцами, а через минуту опять спрашивает:

– Что так? Аль разборчив очень?

Над головой гудят то ли шмели, то ли пчёлы. Одуряюще пахнет жасмином… Весна в самом разгаре!

– Эх, капитан, – словно издалека, снова доносится хриплый голос Егорова. – Нельзя нам одним-то. Нельзя. Для чего тогда и жить-то, а? Ты, понимаешь ли, не мудри, если что. Я вот немало почудил, теперь – один мыкаюсь. Неужто у тебя так никого и нет на примете?

И сразу вспоминается Лена, наш вчерашний вечер. Как хорошо он начинался!..

Прощаюсь с Егоровым и иду к сараю. Там Губин продолжает колдовать над машиной. Обрабатывает химическим составом приборный щиток, рулевое колесо, дверные ручки… Никаких следов!

– Наверное, действовали в перчатках, – говорит он и устало опускается на траву. – Либо стёрли следы. Мастаки, видать.

Я невольно хмурюсь:

– Может, попросить в помощь экспертов УВД?

– Не надо, – возражает Губин. – Сами управимся.

И вдруг резко поднимается:

– Все следы не уничтожишь!.. Это они, «мастаки», думают иначе. А нас не проведёшь!.. Что-нибудь да осталось. Отгоним «Волгу» в отдел, и будем разбирать машину.

Так и решаем. К тому же здесь нам больше делать нечего: собака след не взяла – слишком много времени прошло, а Наумов с Лебедевым тоже возвратились из домов ни с чем – никто из жителей не приметил пассажиров такси.

По дороге в отдел выхожу из машины у кафе, чтобы немного перекусить. Быстро разделываюсь с борщом и котлетой, запиваю освежающим березовым соком. Теперь опять можно за работу.

– Передохнул маленько? – дружески обнимает меня за плечи Наумов, как только вновь появляюсь в отделе.

Я улыбаюсь.

– Что Губин? – спрашиваю.

– Разбирает с «гаишниками» машину. Уже демонтировали рулевое колесо, переключатель скоростей.

– Нашли что-нибудь?

– Пока не знаю.

– Пойду, посмотрю.

– Желаю удачи!

Я выхожу во двор и жду результатов осмотра. Время тянется медленно, порой кажется, что оно остановилось. Наконец, слышу радостный возглас Губина:

– Есть пальчики!

– Где? – тороплюсь к нему.

– На обратной стороне руля. Да и на внутренних поверхностях рукояток ручного тормоза и рычага переключателей скоростей… Я говорил – найду!

Он снова ныряет в салон машины. Глубоко в складке сиденья находим шёлковую перчатку. Кто оставил её здесь? Преступник? Пассажир? Пока вопросы повисают в воздухе.

Зафиксированные отпечатки Губин уносит в лабораторию. Выясняется, что водителю Власову и его сменщику Водолазкину они не принадлежат. Но и установить по ним личность преступника пока не удаётся: в нашей картотеке идентичных отпечатков нет.

А на небе зажглись звёзды… Усталые, расходимся по домам.

На улицах тишина, лишь редкие парочки беспечно прогуливаются по залитым неоновым светом тротуарам, да время от времени почти бесшумно проносятся полупустые троллейбусы. Мои шаги гулко звучат в застывшем тёплом воздухе…

Как странно: те же дома, те же улицы, а вот утром такого резонанса нет.

Вчера получил письмо от мамы. Пишет, что очень состарилась. А я понимаю: тоскует она. Давно похоронили отца, и с единственным сыном рассталась…

Мама, мама!.. Я тоже наскучался по твоей ласке. И так тоже надоело одиночество, в котором даже сон не приносит успокоения. А сны мне теперь всё чаще снятся беспокойные, не то, что, скажем, десять или пятнадцать лет назад, когда я, словно наяву, то восторженно парил над землёй, раскинув руки, то лихо отплясывал на вечеринках… Так что скорее бы утро!

Утром присоединяюсь к Наумову, занятому изучением дел, приостановленных в связи с розыском лиц, подлежащих привлечению к ответственности в качестве обвиняемых.

В горле першит от пыльных страниц многотомных дел. Яркий свет лампочки вызывает резь в глазах. Мы кашляем, чихаем, протираем воспалившиеся веки, но всё листаем и листаем дела.

И вот, кажется, удача. Моё внимание привлекает дело о разбойном нападении в лесопарке, где на месте происшествия были изъяты гильзы, очень похожие на ту, что мы обнаружили в «Бирюзе».

– Ну-ка, ну-ка… Дай посмотреть, – просит Наумов и забирает у меня дело.

– Так ведь это Соловьёв, твой предшественник, по нему тогда работал! – восклицает он через минуту. – Преступников-то было двое, какой-то «Эдик» и Пикулин. А взяли лишь Пикулина. Его одного и судили: не знает, мол, второго, и всё!

– Оружие изъяли?

– Нет, в том-то и дело. Якобы у другого осталось. Да и потерпевшие, супруги Ладыгины, говорили, что пистолет был у второго преступника.

Я ещё раз листаю дело. С фотографии в профиль и анфас на меня смотрит молодой парень, никак не похожий на того, кто учинил налёт на «Бирюзу»: курносый, белобрысый… Записываю данные о его личности.

– Сколько же ему дали?

– Семь лет.

– Проверь – не сбежал, не освободился ли досрочно.

Наумов кивает.

Читаю показания потерпевших: как выглядел второй преступник? И замирает сердце: черноволосый, смуглолицый. Хорошо разглядеть не успели, но полагают, что при встрече узнали бы. Глаза запомнились: чёрные, опушённые густыми длинными ресницами. Показания дополняет композиционный портрет преступника. Похож! Очень похож на того, кто стрелял в «Бирюзе».

Наумов тоже разглядывает портрет:

– Слушай, а ведь это он – кого мы ищем. Помнишь, вспоминал, где я его видел? И вот, гляди-ка, снова выплыл. Да по какому делу!

Выписываю домашний телефон и адрес потерпевших. Попробую поговорить с ними, показать портрет, что принёс Бубнов.

А время уже за полдень. Дела все изучены, можно и перекусить.

Отправляемся с Наумовым в столовую. Оба одиноки, так что и в ближайшей перспективе домашних обедов нам не предвидится. Но когда на улице делюсь с ним сожалением по этому поводу, он вдруг улыбается и говорит:

– Как знать!.. Я, брат, на днях такую замечательную дивчину встретил!..

– Ну, молодец! – искренне радуюсь за него и даже спотыкаюсь на ровном месте. – Кто же это?

– Дай срок – узнаешь. А то, чего доброго, отобьёшь.

Он щурится от яркого солнца и лукаво смотрит на меня.

Чем он мне всегда нравится, так это своей улыбчивостью и общительностью. К тому же, деловой и энергичный.

– А тебе, Владик, тоже не мешало бы жениться.

– Ты так считаешь? – спрашиваю растерянно. С той поры, как я остался без Кати, другие женщины не вызывают во мне никакого интереса. Ну, разве, Лена – в последнее время…

– Конечно, – с той же улыбкой отвечает Наумов. – Глядишь, и пуговицы на пиджаке не будут болтаться.

Действительно, одна уже на ниточке болтается. Старательно прикручиваю её, смотрю на улыбчивое лицо Наумова и думаю о Лене. Сегодня утром она была такой задумчивой… Вот уж кто ничуть не скрывает интереса ко мне.

Солнечные лучи заливают улицу. После душной тесной комнатки архива, здесь, под небесной голубизной, дышится легко и свободно, и кажется, что приятная, освежающая голубизна всего-всего обволакивает меня. Всё-таки, как хорошо жить на свете, как хорошо!

Наумов поторапливает, и вскоре мы орудуем ложками, усевшись друг перед другом в небольшом светлом кафе, что неподалёку от райотдела. В этот час здесь немноголюдно, на каждом столике в узких вазочках – веточки сирени. Из открытых окон тянет ветерком.

К вечеру становится известно, что гильза, изъятая в «Бирюзе», и гильзы, проходившие по уголовному делу Пикулина, идентичны, и что преступник пользовался оружием калибра «7,65». Возможно, в лесопарке и в магазине действовало одно и то же лицо. Кто этот человек? Все первоначальные следственные действия мною проведены, вещественные доказательства собраны, свидетели по делу опрошены… Но пока мы никак не можем выйти на него. Короче, «по горячим следам» преступление уже не раскрыть, так что придётся планировать длительную работу.

В дверь кабинета стучат. Это Ладыгины. Я просил их зайти ко мне, по возможности – сегодня. И они с пониманием отнеслись к просьбе.

Обоим супругам под сорок. Выглядят довольно интеллигентно, оба высокие, стройные. Несколько взволнованные вызовом… Коротко объясняю, в чём дело, и приглашаю понятых, предъявляю Ладыгиным дюжину портретных рисунков. В их числе – и работу Бубнова.

Даже не разглядывая, сразу указывают на портрет брюнета:

– Он!

– А не ошибаетесь? Внешность его, конечно, примечательна, но всё же?

Первой отвечает жена Ладыгина. Волнуясь, она объясняет:

– Понимаете, уж очень дерзко он вёл себя. Другой-то, белобрысый, помалкивал, лишь сумочку у меня принял. А этот… Одну серёжку из ушей я быстро сняла, а с другой промешкала. Так он чуть не вырвал её из мочки.

– Я бросился к Людочке на помощь, – добавляет Ладыгин. – А этот бандит выстрелил в меня. Два раза. Забудешь ли такое?

– А что делал в это время другой преступник?

– По-моему, он не ожидал такого поворота. Закричал: «Эдик. Эдик! Да ты что!». Мне думается, он и об оружии не знал, и своего напарника – тоже.

Оформляю протокол и поднимаюсь из-за стола:

– Ну что же… Спасибо, что пришли к нам.

– А этого «Эдика», видимо, так и не задержали? – сокрушается Ладыгина.

– Задержим. Обязательно задержим, – заверяю супругов. – Можете мне поверить.

Я говорю так не потому, что хочется успокоить и подбодрить их. Сегодня у нас действительно больше возможностей для его поимки и разоблачения.

Я прощаюсь с Ладыгиными. И как только они уходят, достаю из папки составленную мной справку о личности Пикулина.

«Пикулин Игорь Константинович, 1984 года рождения, русский. Образование – восемь классов. Холост. Родственников не имеет. Ранее не судим. До ареста работал на заводе «Метиз» слесарем. Занимался в секции бокса спортивного общества «Труд». Имеет первый спортивный разряд…»

Значит, не совсем потерянный человек. Почему же скрывает напарника?

Берусь за телефон, набираю номер Наумова. В трубке долгие гудки. Наконец слышится щелчок и приглушённый от одышки голос Сергея:

– Здесь Наумов. Слушаю вас…

– Привет, Сережа! Что так загнанно?

– А-а, это ты, Владик… Дай дух перевести… Задержанного доставляли. Так вырывался – насилу с Громовым управились. Иду по коридору – слышу звонок в кабинете. Пока открывал дверь, пока к столу бежал…

– Запрос о Пикулине сделал?

– Да. По телетайпу.

– Ну и как? Что ответила колония?

– Жив-здоров. На месте.

– Это далеко?

– Километров сорок. В Прибрежном. Уж не хочешь ли скатать к нему?

– Угадал. Хочу. Очень личность для меня интересная. Поговорить надо.

– Есть что-нибудь новенькое по делу?

– Да. Ладыгиных повидал. Убеждён теперь: в лесопарке и в «Бирюзе» стрелял один и тот же человек – Эдик.

– Что же Пикулин молчал о нём, как рыба?

– Вот и надо выяснить.

– Когда думаешь ехать?

– При первой возможности.