Дознание Феррари (сборник) Колабухин Владимир

– Ну, Пикулин… А мне здесь рассказывали, что вы, вроде бы, за ум взялись. Если так, зачем крутить старую песню?.. Вот выйдете из колонии, начнёте новую жизнь. И вас не будет тяготить, что человек, втянувший вас когда-то в грязное дело, всё ещё на свободе и, быть может, совершает новые преступления?

– Значит, он всё-таки не пойман.

– Пока – да. Ведь вы упорно покрываете его.

Пикулин отводит глаза.

– И всё-таки… Что он ещё натворил? – глухо спрашивает через минуту.

– Совершил разбойное нападение на один из фирменных магазинов.

В глазах Пикулина недоверие:

– Почему вы думаете, что это сделал он?

– Его опознали. И потом… В этом магазине и в Ладыгина стреляли из одного и того же оружия. Что это за оружие, Пикулин?

Он опускает голову:

– Не знаю.

– Кто этот человек? Как вы с ним познакомились?

Парень молчит, упорно смотрит в сторону.

– Да поймите же вы!.. – начинаю я заводиться и останавливаю себя. Заводиться-то мне и нельзя. Ну, никак нельзя. Ради моего дела. Ради всех тех, кто вскоре может вновь оказаться жертвой «Эдика».

– Поймите, – приглушаю я голос. – Быть может, сейчас, пока мы с вами разговариваем, этот человек снова в кого-нибудь стреляет. В того же Пал Палыча, не дай бог!

– Разрешите ещё папиросу, – охрипшим голосом просит Пикулин.

Пододвигаю к нему «Беломор». Пикулин закуривает, жадно затягивается.

– Так кто этот человек? Как зовут его?

– Эдик, – тяжело вздыхает Пикулин. – А вот фамилию, где живёт и работает, не знаю. Честное слово, не знаю.

– Когда и как вы с ним познакомились?

Он опять делает несколько глубоких затяжек:

– Три года назад. В августе. В ресторане «Солнечный». Не подрассчитал я маленько, оказался перед официантом банкротом. Девочек своих выпроводил, чем расплачиваться – не знаю. Тут он и подсел ко мне.

Расплатился за меня, и ещё заказ сделал. Мол, счастлив познакомиться с чемпионом. Расстались друзьями. Вот так всё и началось.

– Что – всё?

– Ну… моё падение, что ли… Поверьте, это вышло случайно. Как раз в тот вечер, 30 сентября, денег не оказалось ни у меня, ни у него. Договорились с официантом, что подождёт с часок. А сами нырнули в парк, как раз рядом с рестораном… Если бы я не так пьян был, домой скатал бы, или занял бы денег у знакомых. А тут он всё подзуживал: у первых попавшихся спросим, скажем – потом, мол, отдадим. Опомнился, когда он уже стрелять начал. Как и куда потом бежал – не помню. Только кто-то догнал, скрутил меня в бараний рог и сунул в «канарейку»… в машину, значит, вашу.

– Почему на следствии и на суде промолчали?

Пикулин грустно усмехается:

– Эдик как-то сумел переслать мне записку. Мол, дьявол попутал. По гроб будет обязан, если умолчу о нём. Свадьба, мол, у него скоро, зачем и невесте жизнь портить… Неужели всё заливал?

– А кто невеста? Видели её?

– Девчонок-то у него много было. Может, Светка? В сентябре он всё с ней крутился. Фамилию, правда, не знаю… Беленькая такая. Где-то парикмахершей работает.

Вот так, слово за слово, и проясняется картина. Остаётся предъявить Пикулину рисованный портрет «Эдика». Нажимаю кнопку звонка и прошу появившегося Васильева вызвать понятых. В их присутствии кладу на стол рисунки.

– Может, узнаете кого… – говорю Пикулину.

– Вот. – Он указывает на портрет Эдика. – Если бы знал, что снова может на подлость пойти – давно бы показания дал.

Он опускает голову. И, пока разглядываю его, думает о своём. Я понимаю, что происходит в его душе:

– Что передать Пал Палычу?

Пикулин поднимает голову, глаза оживают:

– Скажите… Пусть ждёт. Скажите, отхожу понемногу от нокаута. На другой такой не попадусь… Да я сам напишу ему.

– Вот это верно, – одобряю. – Таиться от него не надо. Золотой он человек!

– Это точно! – отзывается Пикулин. И смотрит уже заметно веселее.

Из колонии меня провожает Васильев. На дорожках по-прежнему ни души, только из клуба слышатся серебряные звуки трубы, да из заводских корпусов доносится гул станков, грохот металла, посвист резцов. И, глядя на моего провожатого, задумчиво бредущего к проходной, я понимаю, какие обычные, и в то же время удивительно сильные духом, по-человечески добрые люди работают тут с Пикулиным: учителя, мастера, воспитатели… Ведь Пикулин и раскрылся-то мне лишь потому, что поверил в добрую улыбку Васильева, в учителей своей школы, где сейчас учится, поверил здесь в своё лучшее будущее.

И снова – электричка. Возвращаюсь домой. Опять стучат на стыках рельсов колеса поезда, за окнами вагона – знакомый пейзаж. В голове мысли о Громове, о Наумове: у них что нового?

И, конечно, думаю о Лене. Всего-то несколько часов не виделся с ней, а уже с нетерпением жду новой встречи. Но неприятно мелькает в голове одна и та же навязчивая мысль: почему Лена принимает ухаживания Славика? Неужели не видит, что к чему?

А колёса всё стучат и стучат… И думы, думы, думы…

Сегодня уже суббота. Как быстро летит время!

Первый, кто попадается в отделе – Наумов. Чуть не сталкиваюсь с ним на лестнице. Лицо у него усталое, напряжённое. Но, увидев меня, приветливо улыбается:

– Салют! Уже вернулся!

Мы обмениваемся крепким рукопожатием.

– Как съездил: с результатом или вхолостую?

– Нормально, – говорю. – Пикулин, в сущности, неплохой парень. Рассказал всё, что нужно… А ты куда торопишься?

Наумов хмурится:

– Да в больницу надо скатать. Тут, понимаешь, без тебя такое приключилось… Утром звонок по «02». И кричат в трубку: «Приезжайте скорее! Сосед разбушевался, по квартире с топором бегает, всё крушит, всё рубит…». Ну, мы с Кандауровым и выскочили по адресу. Короче, сержант удар на себя принял, тем и спас хозяйку.

Кандауров! Помощник дежурного!

– Сам-то он хоть жив? – спрашиваю, а горло словно сдавило стальными тисками.

– Второй удар я успел перехватить. А вот от первого ему досталось, – удручённо отвечает Наумов. – Всё плечо разворотило. Хирург говорит: если и будет жить, то служить – вряд ли… Вот, спешу узнать – очнулся ли?

– У него есть кто из близких? – спрашиваю тихо. – Мать? Жена? Невеста?..

– Одна мать. Жениться только собирался. Девушка у него славная. Знаю её. Мы ведь с ним в один день в загс заявления подавали.

– Как же они теперь?

– Я и говорю – девушка у него хорошая. Всё понимает, глаз с него не сводит, дай бог каждому такую!.. И он мужик крепкий… Глядишь, выкарабкается!

– Хорошо бы всё обошлось! Порадовал, что называется.

– А ты к Громову зайди. Может, утешишься. Он тебе ещё одного свидетеля откопал. А я побегу. Ладно?

– Давай, давай… Беги!

И Наумов исчезает. Настроение у меня – хуже не надо. Иду к Громову: что ещё за свидетель? И застаю у него щуплого рыжеволосого парня.

Увидев меня, Громов хмуро спрашивает:

– О Кандаурове слышал?

– В курсе, – отвечаю. – Наумов сейчас поехал к нему… А у тебя что нового?

Лицо Громова светлеет.

– Вот, знакомьтесь, – кивает он на паренька. – И с довольным видом продолжает:

– Бывший мой подшефный, а нынче – лучший таксист города Владимир Владимирович Бучкин.

Парень смущённо опускает глаза:

– Скажете тоже… Шофёр как шофёр.

Громов улыбается:

– А чья фотография в городском парке? Не твоя разве? Нет, Володя. Ты своей доброй славы не стесняйся. Её ещё не каждый заслужил. А твой портрет уже в галерее передовиков.

Он поднимается из-за стола, освобождая мне место, пересаживается в угол.

– Лучше расскажи нашему следователю, товарищу Демичевскому, о Камилове, – где, когда и при каких обстоятельствах с ним встречался. Так же подробно, как мне сейчас рассказывал.

Бучкин с минуту молчит, собираясь с мыслями, потом спокойно и подробно начинает объяснять:

– Эдиком его зовут. Камилов Эдик. Я с ним года три назад познакомился. Вместе пятнадцать суток отбывали. Он нам всё анекдоты травил да разные байки о Чёрном море рассказывал, как там летом с девчонками развлекался. В общем-то, весёлый парень… И тут вдруг, дней десять назад, встречаю его вечером, часов около семи, у «Бирюзы». Прохаживается у дворика, покуривает, будто ожидает кого из магазина. Я к нему: «Здорово, Эдик!». Повернулся он и поначалу вроде как испугался чего-то. А когда узнал – заулыбался, подхватил под руку и давай выпытывать, как живу, да чем живу, вожу ли ещё машину… Настоящего-то разговора у нас с ним не вышло. Как сказал ему о моём анфасе в парке, он сразу поскучнел, заторопился прощаться. И больше я не встречал его. Так бы и не вспомнил о нём, если бы не вчерашний разговор с товарищем Громовым… Ушёл он от меня, а я и уснуть не могу, всё его вопросы и рассуждения о «ЧП» в «Бирюзе» из головы не выходят. И вдруг – как огнём меня ожгло: а чего это Эдик крутился у магазина, не он ли там нашкодил? От корешей своих прежних слышал, что на любое подлое дело пойти может, такой уж он парень заводной. И вот как подумал о нём, так еле утра дождался, чтобы позвонить к вам.

– Портрет показывал? – спрашиваю Громова.

– А как же, – отвечает. – Опознал его Бучкин. Камилов был в «Бирюзе».

Оформляем показания Бучкина и прощаемся с ним.

– Золото, а не свидетель! – восхищается Громов.

– Как ты вышел на него?

– Мы же договорились у Белова – ещё раз пройтись по квартирам в районе «Бирюзы». Бучкин как раз на той же улице живёт. Дай, думаю, к «крестнику» своему загляну. Отец у него, к сожалению, пьяница. Дома никому житья не давал. Вот парень и закуролесил. Много мне с ним повозиться пришлось, пока на путь истинный поставил. А вчера захожу к нему и откровенно так спрашиваю:

«Слышал, что в «Бирюзе» случилось?»

«Слышал», – отвечает.

«Ну и что ты обо всём этом думаешь? Кто мог там отличиться? Как думаешь?»

«Не знаю, – говорит. – Уж очень нахально действовали. У нас, вроде, таких громил и не водилось».

«Но и чужой, – говорю, – не смог бы так подготовиться, время на это нужно – и магазин изучить, и подходы к нему…»

Пожал он плечами, а сегодня утром и звонит мне: мол, вспомнил, что видел на днях у «Бирюзы» одного давнего знакомого.

Да, молодец Громов. Ну, теперь нам нельзя терять ни минуты.

– Где живёт Камилов, выяснил?

– Нет ещё.

– Как думаешь, сколько ему лет?

– Двадцать пять, не меньше.

Снять телефонную трубку и позвонить в адресное бюро – дело нескольких секунд, и вскоре в моём блокноте появляются два адреса: Камилова Эдуарда Каюмовича, 1988 года рождения, и Камилова Эдуарда Георгиевича, 1987 года рождения. Первый проживает по улице Большая Садовая, 17, квартира восемь, второй – Заводская, 10, квартира двадцать восемь. Другие однофамильцы Камилова в адресном бюро не значатся. Кто из этих двух побывал в «Бирюзе»?

– Придётся проверять обоих, – озабоченно говорит Громов.

– Зачем обоих, – успокаиваю. – Интересующий нас Камилов, как ты слышал, отбывал пятнадцать суток. Надо поднять материалы, там его адрес тоже указан.

– Точно! – оживляется Громов. – И как это я не сообразил. Бывают заскоки – что ближе лежит, то и далёко!

– Ничего, ничего… Действуй! Доводи дело до конца? Лады?

– Лады!

– Белов здесь?

– Здесь. Тебя ждёт. Тут ему звонок за звонком из УВД. И всё по «Бирюзе». Мол, не требуется ли нам помощь? Белов, конечно, тактично заверил, что и мы тут не лыком шиты. Но, видно, там хотят подстраховать нас.

– Ничего, теперь и сами справимся.

Мы расходимся, и я отправляюсь к Белову.

– Ну, прибыл? – приподнимается он из-за стола, отвечая на моё приветствие. – В семнадцать часов оперативка по «Бирюзе». Нужно рассмотреть всё, чем мы объективно на сегодня располагаем… С Громовым виделся?

Я улыбаюсь.

– И с ним, и с его «крестником», Александр Петрович. По-моему, мы уже выходим к финишу.

– Ишь, какой шустрый, – усмехается Белов. – А вообще-то давно пора. Задержались мы на старте.

– Зато сейчас набираем темп.

– Ой, Демичевский, – качает головой Белов. Что-то мы с тобой на спортивный лексикон перешли. Скажи проще: выяснил – кто?.. Камилов?

– Он, Александр Петрович. Он! Остаётся продумать: когда, где, как брать его… если, конечно, он ещё в городе.

Глаза Белова заметно веселеют. Он хлопает меня по плечу:

– Продумаем! Это мы, Демичевский, продумаем. Теперь мы его и на краю света найдем.

Он садится, но я не ухожу. Хочется узнать, звонил из больницы Наумов, как состояние Кандаурова?

– Уже наслышан? – вопросом на вопрос отвечает Белов и хмуро продолжает. – Да, вот такие у нас невесёлые дела… Плохо Кандаурову. Всё ещё не пришёл в сознание… А ведь молодой! Ему бы только жить да радоваться, а вот, поди ж ты…

Он удручённо вздыхает:

– Знаешь, не хочется, да и не люблю говорить высокие слова… Думаю сегодня об одном: лишь бы выжил парень! Обидно терять таких людей. Горько, понимаешь? Этот мерзавец, что с топором был, и мизинца его не стоит!..

Молча киваю и больше не задаю вопросов.

– Ну, иди, иди, – машет Белов.

И я выхожу.

А к пяти часам все приглашённые на совещание один за другим собираются в его кабинете. Присоединяюсь к ним и я. «Наш» Камилов, проживает, как выяснилось, по Большой Садовой, 17.

Опять присаживаюсь у окна, оглядываю присутствующих: за столом – Белов, сосредоточенно перебирает лежащие перед ним бумаги, на диване в напряжённых позах ожидания застыли Громов и вернувшийся из больницы Наумов, на стульях, расставленных у стен, разместились другие члены следственно-оперативной группы.

Белов, наконец, поднимается, обводит всех долгим взглядом:

– Начнём, товарищи… Давайте посмотрим, чем мы располагаем по делу о разбойном нападении на «Бирюзу» и наметим план дальнейших действий. Кто выскажется первым? – спрашивает он, но при этом смотрит только на меня.

И правда: кому, как не мне, доложить о складывающейся обстановке? Я поднимаюсь.

– Разрешите, товарищ майор?

Белов кивает. Все выжидающе смотрят на меня. Коротко объясняю существо дела.

– Значит, предлагаете сегодня же брать Камилова? – спрашивает Белов. – Не торопитесь ли?

– Нет. Откладывать с этим не следует, – твёрдо отвечаю я, убеждённый в своём решении.

– Однако нам неизвестна его сообщница. Задерживать, так одновременно обоих, – возражает Наумов.

Белов долго смотрит на меня, что-то соображает. Поворачиваюсь к Наумову.

– Нам нельзя и часа тянуть с Камиловым. Пока будем искать его сообщницу, не преподнесёт ли он новое «ЧП»? Как тогда людям в глаза будем смотреть?

– Пожалуй, вы правы, Демичевский, – говорит Белов. – Где полагаете брать Камилова?

– Дома. Только дома. На улице опасно – кругом люди, вдруг заминка, и он за пистолет… Теперь-то ясно, что он на всё способен.

– За пистолет он и дома может схватиться, – замечает Наумов. – Переполошим людей, если хуже чего не выйдет… Что у него за квартира? С кем он живёт? Где работает или учится?

– У него только мать-портниха, – вступает в разговор Громов. – Я тут перед совещанием участкового опросил… Камилов уже давно – лишь на её хлебах. После десятилетки учился пару лет в инженерно-строительном институте – бросил, устроился барменом в ресторан и тоже не удержался. А живут Камиловы в двухкомнатной квартире, на втором этаже.

– Значит, запросто в окно может сигануть, – вслух размышляет Наумов. Он морщит лоб и добавляет. – В коридор бы выманить его. Есть у них там коридор? Что собой представляет? – обращается он к Громову.

– Есть, – быстро отвечает тот и передаёт Белову лист бумаги. – Взгляните, это план дома и квартиры, участковый по памяти нарисовал. Может, и пригодится.

Мы поочерёдно изучаем план.

Да, коридор есть. А в нём щиток с автоматическими пробками. Можно отключить освещение квартиры. Кто тогда выйдет посмотреть, в чём дело? Конечно, мужчина. А в данном случае – Камилов!

Я высказываю свои соображения на этот счёт.

– Дельно! – загорается Наумов. – Вряд ли он в этом случае сунется в коридор с оружием.

– Значит, так… – говорит Белов. – Уточняем детали операции. В первую очередь устанавливаем за домом наблюдение, блокируем подъезд… На лестничной площадке и во дворе в главный момент не должно быть никого из детворы и жильцов! С ними надо сработать особенно аккуратно! Кому это поручим?

Наумов с Громовым с нарочитым вниманием опять принимаются разглядывать план дома, будто и не слышали последней фразы Белова. Он с пониманием усмехается:

– Что ж, возложим это на участкового. Как считаете, товарищи, справится?

– Да детвора в нём души не чает! – живо отзывается Громов.

– И весь народ к нему с почтением! – добавляет Наумов. – Справится, товарищ майор!

– Вот и отлично, – заключает Белов. – Значит, вам с Громовым, капитан, быть у щитка.

Они, как по команде, поднимаются, в один голос громко отвечают:

– Есть быть у щитка!

И я чётко понимаю, что Камилову не уйти от них, даже если он выйдет с оружием.

Совещание затягивается. Вновь и вновь уточняются детали предстоящей операции, намечаются участники, время проведения операции… Одни сотрудники войдут в группу захвата преступника, другие будут перекрывать пути вероятного отхода, блокировать двор дома… Ну а мне предстоит провести у Камиловых обыск.

К семи часам вечера оперативники Белова докладывают, что Камилов дома и выходить пока не собирается.

А на улице всё еще светло, как днём. И минуты тянутся мучительно долго. Пятнадцать минут восьмого, полчаса… Восемь часов… Двадцать минут девятого…

Выглядываю из окна кабинета на улицу: есть ли где огоньки? Ведь начало операции ровно в девять. Огней пока – ни в одном доме. Лишь полыхают в витринах и окнах домов оранжевые отблески заката.

В восемь тридцать – звонок Белова:

– Спускайся вниз – через пять минут выезжаем.

Снова выглядываю в окно: закат потускнел, на улице – серая дымка… Пожалуй, к девяти часам и стемнеет.

Спускаюсь по лестнице в вестибюль и ясно слышу, как сильно стучит сердце. Неужели так волнуюсь? Ведь всё продумано до мелочей…

У подъезда присоединяюсь к Белову. Садимся в машину. Остальные участники операции давно на Садовой. По рации то от одного из них, то от другого поступают короткие сообщения: «Двор блокирован», «Подъезд блокирован», «Объект на месте, посторонних в квартире нет»…

На тихой улочке, у старого четырехэтажного дома с высокой аркой над въездом во двор, машина останавливается. Читаю на доме табличку: «Большая Садовая. 17».

Вдоль арки прогуливаются двое хипповатых парней. С трудом узнаю в них наших работников уголовного розыска. Во дворе – ни души, лишь за самодельным столиком у второго подъезда стучат костяшками домино четверо чем-то мне знакомых доминошников. «И эти – наши!» – проносится в голове.

Гляжу на часы: без трёх минут девять. Пока войдём в подъезд, пока поднимемся по лестнице…

Вот и второй этаж. С площадки третьего навстречу бесшумно спускаются Наумов и Громов. Обмениваемся взглядами: «Пора!».

Наумов с Громовым ныряют в ярко освещённый проём коридора, и он тут же погружается во мрак. Озноб нетерпения прокатывается по спине. Представляю, как напряжены сейчас нервы и у других участников операции… Кажется, будто прошла целая вечность.

Слышится металлический щелчок замка, чей-то недовольный мужской голос, потом яростный хрип, и мы с Беловым бросаемся в темь коридора. Нащупываю щиток с пробками.

Снова вспыхивает свет, и я вижу распростёртого на цементном полу темноволосого пария с закрученными за спину руками, на ногах его – тяжело дышащего Наумова. Рядом с ним Громов – защёлкивает на запястьях парня наручники. Тот конвульсивно извивается, что-то мычит.

Всё! Дело сделано! В считанные секунды.

Громов рывком ставит Камилова на ноги. Теперь у меня нет никакого сомнения, что это он: точный оригинал рисунка Бубнова. Заводим его в квартиру, приглашаем понятых.

А где же мать Камилова?

Я нахожу её на кухне. С полной отрешённостью на бледном, без кровиночки, лице, она неподвижно застыла на табурете у стола и никак не отзывается на предложение пройти в комнату сына. Но мы и без неё находим то, что искали: пистолет, патроны к нему, пачки денег в инкассаторской сумке, спрятанной за шифоньер. На столе и на книжных полках разбросаны затрёпанные порнографические журналы, магнитофонные кассеты с записями передач западных радиостанций, видеокассеты фильмов ужасов…

Громов брезгливо поднимает за уголок один из таких журнальчиков и показывает Камилову:

– А это дерьмо в каких подворотнях выискали?

– А тебе что – завидно? Тоже на голых баб поглазеть захотелось? – истерично вопит Камилов. – Ну, гляди, гляди!

Понятые – две докучливые старушки – при этом всё ахают и ахают: «Да как же так!.. Да что же это!» – и вразнобой торопятся заверить, что Эдик «всегда такой хорошенький, такой милый мальчик!». И что мать души в нём не чаяла…

А мать не плачет, лишь беспомощно и растерянно прислушивается к выкрикам сына, а когда его уводят из квартиры, провожает тоскливым взглядом. Мы ещё будем беседовать с ней о сыне: как такой «хорошенький и милый мальчик» переродился в циника и уголовника. Будем! Но не сегодня, не сейчас… Ей и без того, чувствуется, горше горького. Может, и думать не думала, на что её Эдик способен. Хотя, конечно, материнское сердце не проведёшь, не обманешь! Да и «грязные» находки в комнате Камилова подсказывают истинную причину его падения.

Мы оставляем в квартире засаду – на случай, если сюда задумает наведаться его сообщница – и отправляемся в отдел.

На улице окончательно стемнело. В открытую форточку машины врывается прохладный ветерок… И так хорошо на душе, так хорошо, что невольно мысленно убегаю к Елене. Целый день с ней не виделся. Как-то она встретит меня, что скажет?

А Лена ничего и не говорит. Лишь печально смотрит и молчит, молчит, молчит… В груди моей всё переворачивается от возникшей тревоги. Я уже знаю, что, когда она так смотрит и молчит, значит, чем-то расстроил её. Но чем?

Топчусь в прихожей и не знаю, что сказать. В комнату уходить не хочется, и вот так в молчанку играть тоже. Тихо и осторожно спрашиваю:

– Что не весела?

Она грустно усмехается:

– Я так ждала тебя сегодня… Неужели и в выходные дни ты не можешь побыть дома?

Облегчённо перевожу дыхание:

– Почему не могу? Могу! Вот только разберёмся с «Бирюзой»…

Лена недоверчиво качает головой:

– Ой, Демичевский… Свежо предание…

– Знаешь, что? Выходи-ка ты за меня замуж, а? – неожиданно для себя выпаливаю я и замираю в тревожном ожидании ответа.

Глаза Лены округляются:

– Ты это… серьёзно?

– Конечно!

Она некоторое время молчит, потом с запинкой отвечает:

– Спасибо тебе за лестное… и столь дорогое для меня предложение. Но… замуж за тебя… я пока не пойду.

– Но почему?! – вскрикиваю запальчиво.

Лена предостерегающе вскидывает палец к губам:

– Тише – маму разбудишь.

И вдруг берёт в ладони мои руки, как в тот недавний, памятный для меня вечер и целует их.

Непостижимо!

Совершенно сбитый с толку, осторожно высвобождаю руки:

– Как же тогда понимать тебя?

Лена выпрямляется, задумчиво смотрит куда-то и сторону: