Клинок Минотавра Лесина Екатерина

– Он никому не нравится.

– Понятно… – она протиснулась вперед Ивана. – Слушай, а если он свернет, то как мы тогда?

– Когда свернет, тогда и решим.

Детская игра, казаки-разбойники. Разбойники прячутся, казаки ищут. И не приведи боже в засаду попасть, не помогут лихие шашки, из гибких веток вырубленные, и пистолеты не спасут от жгучей крапивы… можно орать, что так не честно, но на то разбойники и разбойники, чтобы без чести быть.

Сигизмунд шел уверенно, и тросточка постукивала по сухой дороге. Нелепый человек, вызывающий непонятное подспудное отвращение… почему?

Иван не знал.

Просто следовал в отдалении, прячась за разросшимся кустарником, протискиваясь через старые разваленные заборы. Дома жаль, говорят, дачники собираются расширяться, а значит, снесут. И малинник выкорчуют, и сныть покосят, и засеют газоны травкой… не о том надобно думать.

Сигизмунд все же повернул.

– Сиди здесь, – Иван выбрался из кустарника. – Я скоро.

– Ты…

– Встрече со мной он не удивится. Приехал. Гуляю.

Вид, правда, как подозревал Иван, несколько легенде не соответствовал, но это мелочи.

Над дорогой плясали мошки. Баба говорила, что мак толкут, а Ивану было интересно, для чего им мак… деревенские забытые легенды, от которых только и остались, что слова. Не время задумываться о них, главное, Сигизмунда из поля зрения не выпустить.

Иван уже понял, куда тот идет, но все равно старался не отставать.

За прошедшие два года старый дом обзавелся новой крышей из финской черепицы, нарядными резными ставнями и высоким забором. Впрочем, ворота были открыты.

Сигизмунда встретил захлебывающийся от ярости собачий лай. Волкодав плясал на цепи, натягивая ее, то припадая к земле, то прыгая. И на голос его выглянул хозяин дома.

– Сигизмунд? – без удивления, но и без особой радости произнес он. И повернувшись к собаке, бросил: – Фу.

Пес разом успокоился и лег, впрочем, не спуская с гостя внимательного взгляда желтых глаз. Псу гость не нравился. И в чем-то Иван его понимал. Он сам остался в стороне, у куста сирени, который хоть как-то заслонял Ивана от полковника и его гостя. Слышно же было и вовсе замечательно.

– Чего тебе надо? – без тени дружелюбия поинтересовался Владлен Михайлович.

– Сам знаешь.

Сигизмунд глядел на пса, точно опасаясь, что цепь все же недостаточно крепка.

– Мы, кажется, договаривались, – Владлен Михайлович вышел во двор как был, в старых спортивных штанах с лампасами, в растянутой майке и фартуке в горошек.

Шлепанцы на босу ногу. В руке – лопаточка. Готовил человек… и не собирался идти на встречу?

– Договаривались, – прошипел Сигизмунд. – И я тебя ждал! Я тебя полчаса прождал и…

– А уже пора? – Владлен Михайлович вытащил из кармана часы. – Надо же… совсем я завозился. Извини, Сигизмунд. Не нарочно вышло.

Иван не поверил. Сигизмунд тоже. Он напрягся и осторожненько подступился к полковнику.

– Думаешь, – прошипел, – что надо мной куражиться можно? Что Сигизмунд за себя не постоит… а я ведь и на договоренность наплевать могу…

– Неужели? – полковник сунул лопаточку в карман фартука.

– Не догадываешься, что будет, если я заговорю?

– Нет.

Жилистая рука вцепилась в глотку, сдавила.

– Но догадываюсь, что ничего хорошего. Сигизмунд, ты же слышал, что шантажисты частенько не своей смертью умирают. Скажи, тебе оно надо? Ты же разумный взрослый человек…

Он не сжимал, но и не отпускал. И Сигизмунд то наливался опасной краснотой, то смертельно бледнел. Стоял, рот разевая…

– И с таким дерьмом связался. Нехорошо это, Сигизмунд.

Полковник руку разжал, и Сигизмунд отпрянул.

– Ты… ты за это…

– На, – белый конверт появился из того же кармана фартука. – И вправду на кухне завозился. Еще, Сигизмунд, я тебе заплатил, но вздумаешь сунуться вновь или рот свой брехливый открыть, урою. Благо, кладбище рядом.

Это полковник произнес почти дружелюбно.

Сигизмунд выкатился со двора и понесся по улице бегом. Он добежал до старого колодца, крышка с которого лежала на земле и, обернувшись, крикнул:

– Я тебя не боюсь.

– Знаю, – отозвался полковник и велел: – Иван, хватит прятаться. Что вы как ребенок, в самом-то деле…

– Извините.

Иван кое-как выбрался из кустов, которые явно не желали отпускать добычу, цеплялись тонкими веточками, липли паутиной.

– Взрослый же человек, – укоризненно покачал головой полковник. – Заходите.

– Простите, но меня ждут…

– Подождут, – тон полковника возражений не предусматривал. – Раз уж вы стали свидетелем безобразной сцены, то я могу хотя бы пояснения дать?

В доме пахло блинами и еще вареньем. На старенькой, но начищенной до блеска плите, стоял цинковый таз, в котором важно, неторопливо булькало черное варево.

– Люблю зимой чаек с черной смородиной, – сказал полковник и, вооружившись черпаком, снял пенку. – Теперь-то в моде все джемы… или крем… или еще чего… моя супруга, когда жива была, морозила на компоты. А я вот больше по старинке. Вишню уже поставил. Пробовали вишню в собственном соку? Меня когда-то бабка научила, а я вот, похоже, рецепт с собой унесу. Семейный, жалко. Но рецепт унесу, так хоть вареньем поделюсь.

Перед Иваном поставили литровую банку.

– Берите, берите… считайте, взятка.

– Владлен Михайлович…

– Иван, я шучу. Но варенье возьмите. Мне душа не позволяет бросить ягоды… варю вот… кручу… ставлю… для кого? Не знаю, – он вздохнул и указал на стул.

Мебель на кухне была старая, но чиненная. И чистая. Широкую столешницу прикрывала толстая клеенка. На подоконнике возвышались самовар и бутылки, в которых явно дозревало что-то алкогольное.

– Наливочка, – проследил за взглядом Владлен Михайлович. – Иван, мне правда крайне неловко, что вы стали свидетелем этой некрасивой сцены… вы же понимаете, что все угрозы…

– Просто угрозы.

– Именно. Не собираюсь я убивать этого поганца, хотя признаюсь, руки чешутся…

Он поскреб правой рукой левую, на которой виднелась свежая ссадина.

– И вы позволяете себя шантажировать?

– Увы, Иван, дело не во мне. Будь тайна исключительно моей, я бы просто настучал ему по шее, и пусть себе делает, что хочет. Я сплетен не боюсь. Не тот уже возраст.

– Владлен Михайлович, конечно, дело не мое, а…

– Чем он меня зацепил? – на носу полковника появились очки, и лицо преобразилось. Черты стали мягче, интеллигентней, не старый вояка, но…

…Кто-то, кто понравился бы Машке?

Пожалуй. Умиротворяюще спокойный, окруженный ореолом силы…

– Ах, Иван, знаю, что вы не сплетник, но… все просто и банально. Мужчина я еще не старый. Надеюсь, видный, и не так давно я свел знакомство с одной дамой…

…Машка?

Сердце екнуло.

А полковник не заметил.

– Особа очаровательная. Конечно, моложе меня, но тут уже ничего не попишешь. Мне она весьма по душе пришлась. Умна. Начитана. И суждениями обладает крайне любопытными… но есть у нее один недостаток в лице супруга. А супруг этот, пусть и сам далеко не образцового поведения, что, впрочем, нисколько нас не оправдывает, очень ревнив. Теперь понимаете?

– Не совсем.

– Иван, – с упреком произнес полковник. – Включите голову. Не так давно мы с моей… дамой сердца, скажем так, воспользовались длительной командировкой ее половины и пошли в театр. Естественно, она представила меня как своего старого родственника…

Он улыбался, кажется, радуясь этакой находчивости своей спутницы.

– Но увы, Сигизмунд, которого случилось встретить, оказался несколько более наблюдателен… хуже того, он заинтересовался и стал следить. Не за мной, за моей дорогой… женщиной.

Владлен Михайлович осторожно обходил имя.

…И не Машка.

Иван не ревнив. Он бы отпустил ее, если бы захотела…

…И не уезжал…

…Но с его работой, с дежурствами ночными… с постоянным цейтнотом, он что был, что не было…

– Выяснил кое-что и явился шантажировать. Она, естественно, обратилась ко мне. Грязная история, Иван. Неприятная. И я решил заплатить, все ж я человек небедный, но мне нужна была уверенность, что Сигизмунд будет молчать. Шантажисты – народец трусоватый, но жадный…

…Трусоватый. И он вряд ли бы решился на убийство?

– Вы поэтому пропустили встречу?

– Да, Иван, поэтому, – полковник перемешал варенье и выключил плиту. – Мне нужно было, чтобы эта мелкая юркая сволочь пришла сюда. Скажем так, для приватной беседы… я надеюсь, он правильно понял мои намерения.

Нехорошая улыбка. А ведь Владлен Михайлович в отличие от Сигизмунда не трус. И если вдруг случится надобность избавить мир от шантажиста, то эти загорелые руки не дрогнут… шею свернут и в колодец.

– Надеюсь на ваше понимание, Иван…

– Конечно, Владлен Михайлович… за варенье ваше… а если наливочкой поделитесь, то и вовсе забуду, что слышал.

– Где я живу?! – патетично воскликнул полковник, открывая дверцы старого буфета. – Поселок шантажистов!

…И убийц.

Темная пузатая бутыль встала рядом с банкой.

– Ах, Иван, – полковник отер край таза, к которому прикипели ягоды смородины. – Я весьма рассчитываю, что скоро вся эта история станет глупой шуткой. Я предложил моей… красавице уйти от мужа. Она обещала подумать. Знаете, волнуюсь, как мальчишка… мы-то с супругой прожили душа в душу почти тридцать лет и… мне до сих пор ее не хватает. Она была очень мудрой женщиной. Это мужчины бывают умными или глупыми, а женщины мудры… Галечка всегда знала, что посоветовать. А я слушал… правда, любви между нами не было. Родство душ – да, а вот любовь…

– Теперь есть?

– Есть, – без тени улыбки ответил Владлен Михайлович. – Такая, правильная, знаете ли, любовь, которая немного сумасшествие…

Лара так и сидела в кустах, обняв острые коленки.

– Скучала? – сказал Иван.

Она лишь фыркнула и отмахнулась от особо назойливой осы.

– Ты долго.

– Был один… интересный разговор.

Рассказывать? Доверие. И чужая тайна. Банка с вишневым вареньем, которое Владлен Михайлович варил по старому бабкиному рецепту, добавляя помимо сахара мяту и еще какие-то травы. От них варенье обретало особый рубиновый оттенок и терпкий вкус.

Рассказать…

…История последней любви.

Искренность, кажущаяся неподдельной. Но если соврал Владлен Михайлович? Заметил Ивана, но отступать от плана изначального не захотел. Вот и сочинил удобную историю…

Иллария же промолчит. Ей Иван верил. Домой возвращались, держа друг друга за руку. Во второй Иван нес пакет с вареньем и наливкой. Иллария же шла, глядя под ноги, вздыхая так, что…

– Мне не стоило сюда приезжать, – сказала она, выбираясь из кустов на дорогу.

Жарко.

Палит солнце, высушивая закаменевшую дорогу добела. И ветер гонит песок, покрывая им придорожные травы.

– Не сюда. Не с тобой.

– Поздно, – с удовольствием сказал Иван, понимая, что уехать она не уедет. Не из тех женщин, которые привыкли отступать.

– Поздно, – Иллария неловко улыбнулась.

А у ворот их ждали. Гостя Иван завидел издалека, тот ходил, заложив руки за спину, согнувшись, бормоча что-то под нос. И старые, еще отцовские сапоги его, измазанные грязью, запылились.

Он вообще одет был странно. Древняя куртка с продранными рукавами и кожаными заплатами на груди. Старые штаны, заправленные в сапоги. Мятая полосатая рубаха и кепка, съехавшая на затылок. Он выглядел жалко и вместе с тем вызывал отвращение.

– Ванька! – со всполошенным визгом гость бросился к Ивану и попытался обнять.

Иван от объятий ускользнул.

– Привет, Игорек.

– А я смотрю, небось ты приехал, дай, думаю, в гости загляну… – Игорек повернулся к Ларе, которая замерла. – А это кто? Твоя, да? А прошлый раз другая была… такая…

Он в воздухе обрисовал Машкину фигуру.

– Теперь новая, да?

– Игорек, чего тебе?

Ясно, чего. И тот, засмущавшись, покраснев, догадку подтвердил.

– Ванька… тут такое дело… дай сотку. Не, Ванька, ты не подумай, я отдам… вот зарплата будет, и отдам…

– А ты работаешь?

Не услышал, бормотал, глядя Ивану в глаза, про деньги, про долги, о которых помнит, про тяжелые жизненные обстоятельства. Он был суетлив, неопрятен, источал характерную вонь навоза, и Иван пятился, не желая, чтобы Игорек прикасался к нему, а тот все руку тянул, норовя ухватить за рукав.

– Сотку? – с раздражением поинтересовался Иван.

– Двести! – почуяв, что старый знакомец готов сдаться, Игорек поднял планку.

Пускай. Лишь бы убрался. Игорек схватил купюры и сунул в карман курточки, облизнулся.

– Чаем напоишь?

– Нет.

– Ванечка, – он засмеялся ломким смехом. – Брезгуешь? Небось, думаешь, что сам чистенький, а Игорек – скотина этакая, спился вусмерть?

Именно так Иван и думал, но говорить не стал, не желая скандал провоцировать. Он уже жалел, что поддался на уговоры. Двести рублей – невелика сумма, но Игорек вернется.

– Откупился, а чай пить брезгуешь, – произнес тот, отчего-то глядя на Илларию. Стеклянные глаза, недобрые. – Думаешь, что если человеку в жизни не свезло, то и хрен с ним, да? А я ведь надежды подавал… музыкантом был…

Он протянул к Илларии грязные руки с тонкими пальцами.

Ведь и вправду был.

Играл хорошо, на скрипке вроде… и мать его гордилась, тянула жилы, пытаясь заработать на нормальную скрипку… и на учителей… и на конкурсы… он вроде бы даже выиграл какой-то.

Карьеру прочили.

И куда подевалась скрипка?

– А мне руку сломали, – блеющим голосом пожаловался Игорек. – Из зависти… сломали, и все… изуродовали жизнь… только и осталось, что на других смотреть.

Он баюкал левую руку правой, поглаживая смуглую, будто прокопченную ладонь. И была в этой его позе немалая театральность.

– Я и запил. С горя. Когда пью, то оно легче становится, – признался Игорек.

Что ему надо? И вправду за деньгами пришел? А ведь он живет как-то… пьет на что-то… работы здесь нет, да он и невеликий охотник искать. Нет, порой Игорька нанимают, дров наколоть или забор поправить, но скорее не от нужды, а из жалости.

Жалость эта оборачивается запоями.

– А тебе вот… свезло в жизни, свезло, – он облизал губенку, над которой пробивалась щетка усов. И те росли неровно, с проплешинами. – И работа у тебя есть. И деньги. И дом вот справил… и бабы… прошлая мне больше нравилась. Хотя и стерва.

– С чего ты решил? – поинтересовалась Иллария, отступив на всякий случай к Ивану. За руку хватать не стала, просто стояла близко.

– Стерва, – Игорек не спускал с Лары взгляда. И кадык на длинной тощей его шее нервно дергался. – Сразу видать. Я к ней со всем уважением, мол, здравствуйте, хозяюшка… а она меня матом. Нехорошо, когда баба матом ругается. Некрасиво. Небось, не обеднела бы со ста рубликов… на себя-то поболе тратит… ты, Ванька, так ей и скажи, что когда объявится другим разом, пускай себя поуважительней ведет.

Не объявится. Ни этим, ни другим… нет больше Машки.

– Когда это было?

Ладонь Илларии на руке успокоила.

И разозлила.

Привыкает? А почему бы и нет, он же живой, и одиночество свое переносит остро. Иллария же рядом, удобная близость, и сама призналась, что Иван ей нравится. Может, вся эта охота – не более чем попытка сблизиться настолько, чтобы занять чужое место?

Чушь.

– Дык… – Игорек вжал голову. – Недельки две тому… может, чуть больше… прикатила вся такая…

Две недели тому назад Иван был в городе.

А Машка не добралась бы одна… или добралась бы? Автобус ходит дважды в сутки. Но от остановки еще километра два через лес идти… и выходит, что ее привезли?

– Не видел, с кем приехала?

Этот вопрос заставил Игорька осклабиться.

– Что, гуляла баба? – он сунул пальцы в драные карманы и цыплячью свою грудь выпятил. – Я тебе говорил, Ванька, что стерва она! А стервей учить надобно.

– Как? – глухо поинтересовалась Иллария.

– Кулаком, – Игорек сжал кулачок и сунул под нос. – Бей бабу молотом, будет баба золотом! Вот что народ говорит! А народ, он мудрый.

Спокойно.

Иван не сказал, просто глянул на бледное осунувшееся лицо, и собственные подозрения стали смешны. Занять Машкино место? Не привлекает оно Илларию.

Боится. Того, который прячется в прошлом, через годы отравляя Ларину жизнь. И всех остальных, нынешних, опасно близких. Ивана тоже, понимает, что он не причинит вреда, но все равно боится.

– Но Ванечка у нас добрый, – проблеял Игорек, пятясь. – Он бабу не тронет…

– Так с кем она приехала, – Иван вытащил портмоне. – Скажешь – долг прощу. А если еще чего интересного вспомнишь, то и…

– Одна.

Он смотрел на купюру, не видя больше ничего, кроме нее.

– Уверен?

– Вместе ехали… я в город катался, за пособием… раньше-то сюда привозили, а теперь сказали, чтоб сам, значит… а автобус дорогой! – Игорек не спускал взгляда с денег. – Ванька, не дразнися… я ее сразу узнал. Вошла вся такая… скривилась. Небось, не привыкла автобусом. В платье длинном, синем… и еще с цветами белыми по подолу… шляпка такая, ведерком…

Имелся у Машки синий сарафан с белыми незабудками.

И шляпка, как Игорек описывал.

Но странно… она ведь общественный транспорт на дух не выносила. Говорила, что голова сразу кружиться начинает. И дурно становится, а тут вдруг…

Великая сила любви?

– Ну меня-то не приметила. Платочком сиденье вытерла. Села. И книжку достала… всю дорогу так и просидела… только, – он протянул руку, требуя оговоренную плату. И Иван деньги дал. – Только она не читала, Ванечка…

– С чего ты взял?

– С того, что за всю дорогу она и странички не перелистнула, – сказал Игорек, пряча купюру. – Пялилась лишь… что в книгу, что в окно. И смурная была, смурная.

– Кто ее встречал?

– Никто.

В голове не укладывалось, что Машка решилась на такой подвиг, как самостоятельный поход через лес. Пусть и дорога наезженная, но…

– Я с нею шел, – сказал Игорек, заглядывая в глаза преданно. – Вот те крест! Никто не встречал! Я ей предложил сумочку поднести…

– А она?

– А она кричать стала. Ну я и подумал, орешь, так и хрен с тобой. Я ж тоже человек, гордость имею. Так бы показал ей дорогу короткую, а кобениться стала… ну и… она не к тебе приезжала, Ванятка… к любовничку?

– К любовничку, – эхом отозвался Иван, пытаясь уложить новости, которые никак не вязались с Машкиным привычным образом.

Поездка? А Иван и не заметил ее отсутствия…

– Я и подумал, – Игорек мялся, не спеша уходить. – Тебя ж не было… вы, когда вдвоем, то на машине… небось, ее б одну тоже не отправил бы.

Верно.

Проклятье, сколько всего выплывает. И рука Илларии, на плече лежащая, слабое утешение. Впрочем, кажется, Иллария и не спешит утешать, она просто сдерживает гнев, который должен был бы появиться. Но вот смех, гнева нет.

Ничего нет, кроме недоумения.

– Знаешь, к кому ездила? – поинтересовался Иван.

И Игорек с разочарованием – он прикинул, верно, сколько бы получил за этакую новость – покачал головой. Не знает, а врать не станет.

– Я это… могу поспрошать… или приглядеть чего… вдруг бабы видели… бабы-то они… ну сам знаешь.

Знает. И по-хорошему сразу надобно было к Антонине заглянуть. Ведьма она или нет, но странным образом узнавала обо всем, что происходило в Козлах.

К тому же пусть Лару глянет.

Нет, в колдовство Иван не верил, к лечению травами и заговорами относился со скепсисом, здраво полагая, что на одного действительно знающего человека приходится сотня-другая мошенников, но Антонине доверял.

Глянет.

Посоветует.

Проведет над темной макушкой ладонями, пошепчет и, сунув в руку полотняный мешочек со сбором, научит, как принимать.

Вреда не причинит. А заодно, глядишь, и поделится наблюдениями…

– Ну… – Игорек помялся. – Я пойду, да?

– Иди.

Он шел, не спеша, то и дело оглядываясь. И Иллария, которая стояла молча, очень тихо произнесла:

– Он притворяется.

– Что?

– Он притворяется, – она потерла тонкую переносицу. – Пойдем в дом, пожалуйста и… я объясню.

Бледная. И глаза черные, проваленные, в которых улица отражается, отчего-то перевернутая, как в том стихотворении Маяковского об упавшей лошади… Иван помнит, учил в школе. Все выветрилось, а стих вот засел.

– Он притворяется, – повторила Иллария, без сил падая в низкое кресло. Она сжалась, обняв себя руками. – Мне… сложно объяснить. Если бы это был… он…