Похищение Муссолини Сушинский Богдан

39

Скорцени действительно очень скоро почувствовал, ЧТО время, отведенное ему для подготовки операции по освобождению Муссолини, истекает. Будучи твердо уверенным, что дуче находится на Санта-Маддалене, он принялся детально разрабатывать план захвата виллы «Вебер». Ему активно помогали Родль и два морских офицера, которых удалось заполучить с помощью Штудента, — оказалось, что у генерала отличные связи с командованием Кригсмарине.

Но, подготовив этот план, он все чаще стал задаваться вопросом: а что, если в штабе верховного главнокомандования потребуют разработку операции, связанной с другим островом? Тем, что неподалеку от Эльбы. Эти опасения превратились в реальный призрак скандала, когда в одно солнечное августовское утро ему вдруг позвонил генерал Штудент и, сообщив, что его срочно вызывают в «Воль-фщанце», предложил встретиться.

— Кстати, вы не получали приглашения в ставку на это совещание, гауптштурмфюрер? — вдруг спросил он, когда Скорцени показалось, будто Штудент готов положить трубку.

— Нет, господин генерал.

— Жаль. Я заинтересован в том, чтобы вы присутствовали на нем, поскольку не сомневаюсь, что речь пойдет об операции, к которой мы оба готовимся. Конечно, я уверен, что вы сумеете подробно ознакомить меня с вашим планом, но все же…

— Готов сделать это хоть сейчас. Однако сразу же прощу разрешения сопровождать вас в ставку фюрера.

— В ставку? Но это не так просто.

— Я знаю.

— В «Вольфшанце» прибывают исключительно по вызову.

— А вызывают генералов и старших офицеров.

Штудента ошарашила напористость Скорцени. Сейчас генерал не мог ни отказать ему, ни дать согласие. Он соображал, каким образом лучше устроить для него вызов.

— Решились настаивать, что интересующий нас человек находится вовсе не там, куда ведет след, нащупанный друзьями из абвера.

— Именно настаивать. Уверен, что вы позволите сопровождать вас.

Термин «сопровождать» показался Скорцени наиболее удачным. На самом деле просьба должна была формулироваться проще: «Возьмите, ради бога, с собой, господин генерал. Помогите попасть в кабинет Гитлера, дабы изложить свои соображения». Выслушав это, Штудент, ни минуты не колеблясь, отказался бы от участия в такой авантюре.

— Я не давал вам никаких обещаний, — резко отрубил генерал. — Пока что жду вас у себя, гауптштурмфюрер.

Почти двухчасовая беседа с генерал-полковником закончилась тем, что тот не выдержал и устало произнес:

— Согласен, гауптштурмфюрер Скорцени. Летите со мной. С адъютантом фюрера я договорюсь. В зале совещаний появитесь так, словно вас тоже пригласили. Не думаю, чтобы фюрер стал уточнять. Тем более что он помнит: вся тяжесть операции ложится на ваши плечи.

— Будем надеяться.

— Но предупреждаю: при первой же возможности предоставляю слово вам, но вряд ли смогу помочь, если упорство по поводу Санта-Маддалены вызовет у фюрера ярость.

— Вы не верите, что я прав? Мне показалось, что сумел убедить вас.

— А какое это имеет значение: верю или нет? — хрипло рассмеялся Штудент, поднимаясь из-за стола. — Если мне прикажут освободить Муссолини, я освобожу его хоть на Эльбе, хоть на острове Пасхи. Даже, если дуче вообще никогда в жизни не бывал там. Поэтому отстаивать свое мнение относительно Санта-Маддалены вам придется в одиночку.

— Согласен.

— Похоже, у нас в рейхе развелось слишком много разведок. О чем ни поинтересуйся, каждая утверждает свое и указывает на другую часть света.

— В этом есть доля истины, — мрачно согласился Скорцени, понимая, что Штудент подразумевает при этом и агентуру СД, на которую ссылается Гольвег.

Что бы на самом деле ни думал Штудент об агентах, чьими сведениями располагал Скорцени, однако слово свое сдержал. На следующий день гауптштурмфюрер снова оказался в «Вольфшанце», в кругу настолько высокопоставленных чинов, что любой ефрейтор, попади он на генеральский совет, чувствовал бы себя куда увереннее.

Тем не менее Отто хладнокровно сдержал подозрительно-насмешливый взгляд министра иностранных дел фон Риббентропа, который появление в ставке нового лица воспринимал чуть ли не как посягательство на свой авторитет. Не придал значения провокационному вопросу фельдмаршала Кейтеля (он сидел справа от пока пустующего кресла фюрера): «Гауптштурмфюреры теперь входят в состав высшего совета рейха?»

Зато умышленно сел не рядом се Штудентом, с которым вошел в зал, а между маршалом авиации Герингом и генералом Йодлем.

Непроизвольно отшатнувшись, генерал удивленно посмотрел на Скорцени, но уже в следующее мгновение стекла его очков осветились морщинистой улыбкой подслеповатых глаз:

— Ваше восхождение, мой друг, — вполголоса проговорил он, — начинает напоминать мне императорскую поступь Бонапарта.

— Если не принимать во внимание разницу между королевским дворцом в Париже и бункером «Вольфшанце», — сдержаннее, чем следовало бы в этой ситуации, согласился гауптштурмфюрер.

— Однако вы должны помнить, что второе пришествие свое на трон Бонапарт начинал именно с острова Эльба, высадившись в бухте Жуан в окрестностях Канна.

Слушая его, Скорцени поймал на себе проницательный взгляд Гиммлера, занявшего место слева от кресла фюрера, сразу же за Риббентропом. Судя по тому, как, опершись руками о ребро стола, он смотрел в их сторону, гауптштурмфюрер догадался, что рейхсфюрер СС прислупгй-вается к разговору. И даже не пытается скрывать этого.

«А ведь генерал прав. Если я чего-то хочу достичь в рейхе, то должен вести себя так, чтобы все вокруг ощущали мою силу, напористость и всевозрастающий авторитет, основанный на особом отношении ко мне Гитлера, — подумал Скорцени. — У меня должна быть цель. Она не может и далее заключаться только в преданности фюреру.

Преданность — всего лишь средство достижения цели. Одно изсредств».

— Не исключено, что однажды, явившись сюда, я увижу вас сидящим по правую руку от фюрера, — завершил свою репризу Йодль, грузно поднимаясь, — как раз в эту минуту в зал заседаний вошел фюрер. — Вас не пугает такая перспектива?

— Она вдохновляет меня.

Может, потому, что на какое-то время Скорцени почувствовал себя тенью Бонапарта, Гитлер показался ему изможденным жалким стариком. Он подошел к столу шаркающей походкой, глядя под ноги, устало опустился в свое кресло и, нервно переплетя пальцы, несколько минут смотрел на расстеленную посреди небольшого овального стола карту.

— Начнем с операции по освобождению Бенито Муссолини, — еле слышно проговорил он. — Кто готов докладывать? — Он взглянул на Гиммлера.

Тот отрешенно промолчал.

— Вы, генерал Штудент?

— Согласно вашему распоряжению, мой фюрер, непосредственной разработкой операции занимается гауптщ-турмфюрерСС Скорцени.

По тому, как Гитлер удивленно посмотрел на сидевшего напротив гиганта со шрамами, все поняли, что присутствие здесь гауптштурмфюрера оказалось для вождя полной неожиданностью.

— Зная об этом, я предложил пригласить на это совещание и его, — попытался оправдаться Штудент. Но Гитлер уже не слышал его.

— Так давайте, гауптштурмфюрер Скорцени, — оживился фюрер. — Посвящайте нас в тайны этой операции. Вам было сообщено, что Муссолини оказался на одном из островков возле Эльбы?

— Это ошибочные сведения, мой фюрер, — вытянулся Скорцени во весь свой гигантский рост. — Группа, которую мы направили в Италию и которая давно идет по следу дуче, убедительно доказывает, что он находится на острове Санта-Маддалена, возле северной оконечности Сардинии, на вилле «Вебер». Об этом свидетельствует целый ряд данных…

40

Без двадцати семь отряд был построен. Десять диверсантов на продуваемом холодным северным ветром взгорье, рядом с обнесенным высокой каменной оградой домом лесника, больше похожим на форт, чем на обычное мирное жилье.

Впрочем, человек, возводивший его, отлично понимал, что ему предстоит жить жизнью отшельника. И что в этой каменно-лесистой пустоши одинаково опасны и зверь, и бежавший из тюрьмы уголовник, и шайки контрабандистов, издревле промышлявшие здесь, на стыке маньчжурской, монгольской и русской границ. Потому и строил дом из больших диких камней, оставляя в каждой стене но узкому окну-бойнице, да к тому же не поленился обвести ограду широким рвом.

Однако все это так и не спасло лесника: он погиб в перестрелке с контрабандистами, заподозрившими его в сотрудничестве с пограничниками. А усадьбу сразу же облюбовала японская разведка, использовавшая ее теперь в качестве своеобразной перевалочной и тренировочной базы. Именно сюда, на Черный холм, возвращались диверсанты после недельного испытания на выживаемость в лесистых сопках и отсюда же многие из них отправлялись потом в Монголию или Россию.

Японцы обживались здесь основательно. Рядом с усадьбой они построили казарму, в которой находилась рота солдат, дом для офицеров и небольшой тренировочный полигон — тоже укрыв все это от посторонних глаз каменной стеной. А на территории самой усадьбы возвели некое подобие гостиницы, в которой, отдельно от японских СОЛдат, могли отдыхать перед рейдами русские разведчики и диверсанты.

Курбатов медленно обходил строй, останавливаясь возле каждого из бойцов. Это был своеобразный ритуал. Если кто-то из диверсантов пожелал бы отказаться от участия в рейде, он должен решиться на этот «шаг бесчестия» сейчас. В эти минуты. Потом будет поздно. Потом из группы можно будет уйти только в небытие.

Вот они перед ним.

Флегматичный, с печатью вечной, смертельной какой-то усталости на лице поручик Конецкий.

— Как ваша левая, поручик?

— Я стреляю правой, ротмистр.

Курбатов задержал взгляд на рукаве его красноармейской гимнастерки, под которым заметно проступала опухлость бинта. Конецкий был ранен во время стычки с пограничниками, когда пытался попасть на ту сторону в составе другой группы, полтора месяца назад. Рана гноилась, заживала долго и тяжело. Однако поручик все же уговорил Курбатова взять его с собой. Уговорил, несмотря на то, что честно признался: за кордон его гнала не жажда сражаться с красными, а обычная ностальгия. «Хоть шаг ступить по земле, зная, что она твоя, русская».

Поручик Радчук, встретив взгляд Курбатова, растерянно улыбнулся. Он помнил о своей просьбе представить его к чину штабс-капитана и теперь побаивался, как бы командир не проговорился об этом кому-либо из офицеров.

Самый старший из всех по возрасту, успевший повоевать еще в войсках атамана Анненкова, штабс-капитан Иволгин. Узкий сплющенный лоб, приземистая, плотно сбитая фигура. Короткие руки с толстыми, узловатыми крестьянскими пальцами.

«Руки! — вдруг вспомнил Курбатов. — Только бы не выдали руки!» Вся группа его состояла из офицеров. Он специально заставил каждого из них голыми руками вырыть окопчик, смачивать в воде и держать ладони на ветру; натирать лопатами мозоли и исцарапать пальцы о кусты терновника. Правда, Иволгину, как и ему самому, выпало идти по России в форме капитана. Хотя у него, в отличие от остальных, руки имели истинно пролетарский вид.

Штаб-ротмистр[32] Чолданов — по чертам лида которого можно было проследить генезис степных славян, в чьих жилах славянской крови было куда меньше, чем половецкой, кипчацкой или печенежской.

Подъесаул Кульчицкий. Его имение осталось где-то на правом берегу Днепра, неподалеку от Черкасс. Холеный аристократ, зараженный неистребимым польским гонором. Для него тоже пришлось заготавливать документы лейтенанта. Выдавать его за «кухаркиного сына» — красноармейца — было бы самоубийством.

Подпоручик Власевич. Манеры этого верзилы казались всем окружающим столь же грубыми и неприятными, как и его израненное фурункулами багрово-серое лицо. Зато на стрельбище равных ему не было. В поединке снайперов он мог противостоять любому таежному охотнику.

Поручик Матвеев. Радист. Курбатов должен был оставить его на конспиративной квартире в поселке недалеко от Читы. Вместе с ним оставался и подпоручик Вознов, прекрасный взрывник. Им предстояло провести три диверсии на железной дороге и взорвать завод. Любой, на выбор: «Для расшатывания большевистских нервов» — как объяснил Курбатову Родзаевский.

Наконец, самый старший по чину подполковник Реутов. Командир группы задержался возле него дольше, чем возле других. Совершенно забыв, что тем самым ставит Реутова в неловкое положение. Вроде бы больше, чем всем остальным, не доверяет. А повода для этого Реутов ему не давал. Уж он-то не из новичков. В армию генерала Семенова попал, добравшись до Приморья из далекой Персии, — Семнадцати лет от роду Реутов уже был унтер-офицером Дикой дивизии. Подпоручик участвовал в корниловском походе на Петроград, после неудачи которого бежал в Туркестан, где служил в чине поручика, а затем капитана в Закаспийской белой армии. Диверсант, как показалось Курбатову, из него так и не получился. Хороший строевой офицер — это да. Но не более. Однако в рейд рвался, как никто другой. Да и Родзаевский настоял.

Последним, десятым, в этом строю стоял подпоручик барон фон Тирбах, племянник того самого генерал-майора фон Тирбаха, который в Гражданскую командовал особой карательной дивизией армии атамана Семенова. Его отец барон фон Тирбах — промышленник, успевший обзавестись в Харбине двумя отелями и рестораном, — долгое время просто-напросто не признавал Виктора своим сыном. Хотя мать — невесть как попавшая сначала в Хабаровск, а затем в Харбин, — прибалтийская немка, нанявшаяся служанкой в дом барона, — долго и упорно добивалась этого.

Отцовское благословение, вместе с фамилией, титулом барона и офицерским чином, свалилось на девятнадцатилетнего Виктора только две недели назад. После того как Курбатов лично встретился с бароном в его же ресторане и, хорошенько встряхнув этого коммерсантишку, поставил условие: или барон признает Виктора своим сыном, и тот уходит на задание бароном фон Тирбахом, или же он, ротмистр Курбатов, вызывает его на дуэль. На саблях.

— Зачем вам понадобилась дуэль, если вы, как я понял, из контрразведки? — рассудил барон, стуча зубами от страха. — А контрразведка — что хочет, то и творит.

— Я не стану ничего «творить», — объяснил ему Курбатов. — И очень хотел бы, чтобы мы уладили это дело мирно.

— Но почему, черт возьми, вы взялись за него?!

— Видите ли, сейчас Виктор Майнц — всего лишь унтер-офицер. И сын горничной. А на то задание, которое мы оба получили, он должен уйти через границу подпоручиком, бароном фон Тирбахом. Я не допущу, чтобы в моей офицерской группе был хотя бы одни неофицер и недворянин.

— Значит, вы идете в Россию?

— Точнее — в Германию. Но если вы, барон, проболтаетесь..

— В Германию? — удивился барон. — Через всю Россию?

— Надеюсь, вы понимаете, что это тайна, за разглашение которой в контрразведке язык отрывают вместе с ушами?

— Но вы действительно полагаете, что Виктор может дойти с вами до границ Германии? — барон уже не обращал никакого внимания на запугивание ротмистра.

— И даже до благословенной Померании, из которой, насколько мне известно, происходит весь род Тирбахов, — только сейчас Курбатов понял, что упоминание о походе к границам рейха сработало как нельзя лучше. У барона взыграла немецкая кровь.

— Но это несколько меняет дело. Значит, Виктор осознает себя немцем?

— И дворянином. А главное, дойдя до Германии, он позаботится о том, чтобы вам было куда перебраться, когда окончательно убедитесь, что Азия вам уже осточертела, — более чем вежливо убеждал барона Курбатов, поняв, что на дуэль тщедушный, подслеповатый барон все равно не согласится. — Признав Виктора, вы сразу же приобретаете сына офицера и своего наследника в Германии. А разве для вас не важно, что с появлением в Берлине подпоручика фон Тирбаха там узнают, что вы, барон фон Тирбах, все еще преданный сын Великой Германии?

— Мудро, мудро. Но почему вы так хлопочете о Викторе? Мало ли дворян-офицеров, способных заменить его.

— Не хлопочу — настаиваю.

— Потрудитесь объяснить.

— Вы знаете, где обучался ваш сын?

— Догадываюсь.

— Курс наук мы проходили вместе. Во время тренировок он был моим постоянным партнером. Ну и, конечно же, рассказал свою историю. Сначала я не придал ей никакого значения, но ситуация, как видите, изменилась, и судьба вашего внебрачного чада приобрела в моих глазах важный смысл. Остальное вам известно.

Долгих пять минут барон упорно молчал, шевеля губами и о чем-то бурно споря с самим собой. Курбатов старался не вмешиваться в душевную борьбу двух Тирбахов — отца и заносчивого барона, — не желающего согласиться с тем, что единственный сын его происходит от полунемки-полулатышки, да к тому же — горничной.

— В конце концов его мать тоже почти немка, не правда ли? — решился, наконец, барон.

— Направляясь к вам, я исходил именно из этого.

— Хорошо. Уговорите Виктора явиться ко мне. Однажды я пытался поговорить с ним. Мы случайно встретились. Но разговор не получился. Словом, уговорите.

— Считайте, что я уже сделал это. Виктор стоит у подъезда. Ждет вашего приглашения.

Юридические формальности заняли еще меньше времени, чем можно было предполагать. Главным образом потому, что Курбатов позвонил юристу и, представившись офицером контрразведки, настоятельно попросил ускорить эту нудную процедуру возвращения блудного сына. А заключительный акт усыновления и наделения титулом, тоже по настоянию Курбатова, произошел в харбинском дворянском собрании. Предводитель местного дворянства огласил, что отныне Виктор Тирбах является законом установленным сыном барона фон Тирбаха и перенимает его наследственный титул.

— Я до гробовой доски буду помнить все то, что вы сделали для меня, — клялся Виктор Курбатову в самый разгар вечера. — Никто и никогда, даже сам барон фон

Тирбах, не сделал для меня больше, чем сделали вы, ротмистр. Теперь я такой же дворянин, как и вы. Но у вас не будет преданнее слуги.

— Товарища по оружию, барон, товарища по оружию.

Обходя строй, Курбатов задержался возле фон Тирбаха даже чуть дольше, чем возле Реутова. Глаза Виктора и сейчас все еще излучали признательность. Об опасности он, казалось, не думал. То, о чем так долго мечтал, — сбылось: он офицер, подпоручик, барон фон Тирбах. Все остальное, что с ним происходило до сих пор и что может произойти через час-другой, уже не имело для него никакого значения.

— У вас еще есть возможность отказаться от участия в рейде, подпоручик фон Тирбах, — Курбатов неслучайно обратился именно к. барону. Остальные офицеры решили, что особое внимание к Тирбаху вызвано возрастом подпоручика как самого молодого в группе. Просто никто из них не знал истинной цели их «великого похода», а то бы они истолковали обращение Курбатова совсем по-иному. А некоторые даже задались бы вопросом: почему в качестве спутника, одного-единственного, с которым он должен достичь Берлина, ротмистр избрал именно этого мальчишку.

— Простите, господин ротмистр, я искренне рад возможности участвовать в этом рейде, — щелкнул каблуками подпоручик.

— Ответ истинного офицера. Надеюсь, остальные господа офицеры тоже не желают оставлять этот строй? Я прав?

— Так точно, — дружно откликнулась шеренга диверсантов.

— Тогда слушай меня! Там, за теми холмами, — русская земля. И никакая граница, никакая пограничная стража не может помешать нам ступить на нее. Мы должны пронестись по ней, как тайфун. Чтобы везде, гДе мы прошли, народ понял: большевизму в России приходит конец.

41

Несколько минут Скорцени излагал все, что ему стало известно, благодаря сведениям, собранным Гольвегом. Он говорил увлеченно и убедительно. Когда, завершая рассказ, гауптштурмфюрер заявил, что совместно с офицерами морского флота подготовил подробный план операции, гросс-адмирал Дениц не сдержался и, подавшись к Герингу, слишком громко для того, чтобы это прозвучало конфиденциально, проговорил:

— На этого парня можно положиться. Уже одно то, что он привлек к разработке морских офицеров…

Он не договорил только потому, что был остановлен осуждающим взглядом Гитлера. Но фюрер несомненно услышал его слова. Дослушав рассказ, он подошел к Скорцени и, стараясь выглядеть как можно решительнее, пожал ему руку.

— Это прозвучало убедительно. Я верю вам, Скорцени.

— Благодарю, мой фюрер.

Все присутствующие тоже поднялись, считая, что совещание завершено, и сгрудились вокруг стола.

— Операция на острове Эльба отменяется, — почти торжественно объявил фюрер. — Независимо от того, какие бы аргументы ни приводились в ее пользу агентурой абвера. Представляйте ваш план, сориентированный на остров Санта-Маддалена.

Скорцени открыл массивную кожаную папку и вручил Гитлеру, Гиммлеру и Герингу листы с начертанным на них планом порта, а также с обозначением пути, который придется одолеть десантникам, пробиваясь к вилле «Вебер», Он точно рассчитал: само появление этой бумаги станет еще одним убедительным доводом того, что операция разрабатывается со всей серьезностью.

— Захват планируем провести таким образом. За день до штурма виллы в порту Санта-Маддалена появятся несколько военных катеров. Отряд войдет совершенно официально, как союзник, с визитом вежливости, а также для отдыха экипажей и мелкого ремонта. Поскольку мы не находимся в состоянии войны с новыми властями Италии, это довольно легко можно уладить дипломатическими методами.

Фюрер не садился. Все остальные тоже слушали стоя. Человеку, который попал бы сюда впервые, не зная, кто есть кто, могло показаться, что хозяином кабинета является этот исполосованный шрамами гигант. Рокочущий бас гауптштурмфюрера был спокойным и даже властным.

Гиммлер, который тоже ревниво относился к любому человеку, пытающемуся хоть в какой-то степени приблизиться к фюреру, был уверен, что Гитлер — и тот попал под влияние силы воли Скорцени. А подумав об этом, пожалел, что на совещании не присутствует партайгеноссе Борман. С этого дня гауптштурмфюрер стал бы его вечным врагом.

— Моряки будут вести себя крайне вежливо, — продолжал тем временем обер-диверсант. — К вечеру большинство из них высадится на берег, и многие задержатся на окраине города в отведенных для них явочных квартирах. А на рассвете из порта Палау, это на северной оконечности Сардинии, как раз напротив Санта-Маддалены, прибудет отряд минных тральщиков. В Палау они базируются давно, на Санта-Маддалене знают о них, поэтому появление кораблей не должно вызвать у карабинеров особого беспокойства. У тайной полиции, занимающейся охраной виллы, — тоже. Тем более, что их прибытие может быть определенным образом обусловлено. Например, необходимостью провести учебу командного состава тральщиков и катеров.

— Это не представляет особой проблемы, — заметил гроссадмирал Дениц, поймав на себе вопросительный взгляд гауптштурмфюрера. — Детали мы обсудим. Нас устраивает любой вариант.

— Новостью для итальянских властей может оказаться лишь то, что на них будут размещены мой диверсионный отряд, а также значительная часть корсиканской бригады СС. Немало солдат этой бригады, не говоря уж об офицерах, отдыхали на острове, хорошо знают город и его окрестности. Это будет способствовать успеху.

— Однако высадка такой массы солдат не может не вызвать ответных мер, — перебил его Йодль. — Как вы собираетесь преподнести это итальянским властям?

— Предупредим мэра города, что проводятся маневры. Или просто, ничего не объясняя, высадимся под прикрытием пулеметов и корабельных орудий. В зависимости от обстоятельств, — отчеканил гауптштурмфюрер. — Во всяком случае, постараемся добраться до виллы без боя, или по крайней мере без особых потерь.

— Вам известна численность охраны? — прервал фют рер созерцание карты Италии.

— От 150 до 160 карабинеров и полицейских, мой фюрер. Расположение внешних и внутренних постов мы уже изучили. К моменту операции будем иметь среди карабинеров сочувствующих нам людей — детали разрабатываются. Кроме того, на остров заранее будет переброшено не менее двадцати наших агентов, в основном итальянцев, которые тоже не вызовут особых подозрений. При штурме виллы эти люди будут действовать по собственному усмотрению.

— Позвольте, вы что, собираетесь произвести захват Муссолини, не привлекая авиации? — высокомерно поинтересовался Геринг, по-солдатски одергивая свой белый с желтоватым отливом китель. — Не используя при этом парашютные части генерала Штудента?

— Вариант с использованием авиации тоже рассматривается, господин маршал. Но возникли сложности. На острове нет аэродрома. Небольшой самолет можно посадить недалеко от виллы, однако он сразу же оказался бы под прицелом сотен винтовок. Если только зенитки не откроют огонь еще до того, как он зайдет на посадку. Словом, это еще нужно обдумать.

— И все же без авиации… — осмотрел Геринг присутствующих, как бы призывая их в судьи. — Проводить операцию на острове, вблизи итальянских берегов, иод носом у англо-американцев…

— Если вы настаиваете, господин маршал, мы могли бы использовать «Хейнкель-111». Насколько я знаю, его характеристики таковы, что он вполне сошел бы за подводную лодку. Приблизившись под водой к островку, он стартовал бы из глубины, чтобы приземлиться у виллы.

Первым рассмеялся Гитлер. Но при этом предусмотрительно похлопал Геринга по плечу, как бы говоря: «Всего лишь невинная шутка, старина». А когда Геринг тоже неожиданно весело рассмеялся, его поддержали жидковатым смехом и все остальные.

— Мы принимаем ваш план, гауптштурмфюрер, — улыбнулся Гитлер. — Он еще раз подтверждает, что, возлагая руководство этой операции на вас. мы с рейхсфюрером Гиммлером не ошиблись. Я прошу вас, Гиммлер, завтра же подчинить корсиканскую бригаду СС непосредственно Скорцени.

Геринг и Штудент переглянулись. Слишком незначительный чин Скорцени, приравниваемый к армейскому чину капитана, уже не раз ставил его в довольно щекотливое положение. Вот и сейчас то обстоятельство, что бригаду СС подчиняли гауптштурмфюреру, показалось вызывающим. Тем не менее желания возразить ни у одного, ни у другого не возникло.

— Ваша задача, гросс-адмирал, — продолжал тем временем Гитлер, — отдать необходимые распоряжения по ведомству Кригсмарине.

— Яволь, мой фюрер.

— Яволь, — пробормотал вслед за ним, слишком запоздало, Гиммлер.

42

— Выстрелы прозвучали в ту минуту, когда группа почти достигла перевала. До седловины оставалось всего метров двадцать. Но их нужно было пройти по совершенно открытой местности. А уже рассвело.

У места, избранного Радчуком для перехода границы, ночью обнаружилась засада, и Курбатов вынужден был вести группу по запасной «тропе», пробираясь под колючей проволокой, рискуя подорваться на минах. Однако иного решения не было. Ротмистр не мог допустить, чтобы шлейф погони тянулся за ним от самой границы. Впрочем, им и так повезло, что проводник сумел обнаружить засаду. Иначе большую часть группы они могли бы оставить ещё на кордоне.

— Корецкий, — вполголоса подозвал к себе Курбатов поручика. Они отдыхали, сидя под стволами низкорослых, почти карликовых сосен, и Корецкий оказался ближе всех к нему.

— Слушаю, ротмистр, — перекатился тот по влажной каменистой осыпи.

— Спуститесь метров на двадцать вниз, к проходу между каменными столбами. Если погоня достигнет его, попридержите. Ровно на полчаса. Ждём вас у восточной окраины Станицы Зельской. Судя по карте, там должны быть руины монастыря.

— Не хлопочите, ротмистр, вряд ли я дойду туда, — обиженно процедил поручик, наклоняясь к Курбатову. Он был явно не доволен, что выбор пал на него. Но он также прекрасно понимал, что это — единственная форма возмущения, которую может себе позволить.

— Если ситуация сложится не в вашу пользу — имитируете прорыв на ту сторону. Словно бы группа пыталась вернуться в Маньчжурию.

— Радчуку нет необходимости имитировать, он действительно должен вернуться. Тем не менее ведет красных по нашим следам.

— Или, наоборот, сдерживает их прыть. Выполняйте.

Уходя, Корецкий что-то проворчал. Курбатову показалось, что это было проклятие в его адрес. Однако ротмистр не остановил его, как немедленно поступил бы в любой иной ситуации.

Перевал венчался двумя седловинами, разделенными небольшим распадком. Преодолев его и оказавшись за второй седловиной, Курбатов подозвал Власевича.

— Позицию видите, подпоручик?

— Они пойдут по нашим следам и подниматься должны будут только ориентируясь на эти три сосны, — привалился плечом к одной из них Власевич. Некрасивое иссеченное фурункульными воронками лицо его оставалось спокойным и безучастным.

— Полагаюсь, как на лучшего стрелка. Если окажется, что группу красных ведет кто-то из наших двоих, первыми снимайте его.

— С превеликим удовольствием.

— Но если его преследуют, прикройте. И потом уходите вон к тому озерцу, сбивая овчарок со следа японским порошком и табаком. Мы движемся к Зельской. Отсюда до нее верст тридцать. Но след вы поведете на бурятский поселок Окмон.

— Могильная рулетка, ротмистр? — едва заметно ухмыльнулся Власевич, пристраивая карабин на замшелом камне между соснами.

«Позиция у него здесь действительно идеальная, — еще раз оценил местность Курбатов. — Только бы не выдал себя раньше времени. Хотя обойти его трудновато».

Метрах в двадцати ниже по склону вырисовывалась довольно заметная тропа, возникавшая слева, из-за медведеподобной скалы. Она так и манила к себе. Но именно на нее должен был поставить в своей «могильной рулетке» Власевич. Курбатов же повел группу вправо, по каменистому склону, изгибающемуся в сторону границы, то есть как бы возвращая их назад. Было ясно, что теперь придется делать солидный крюк, прежде чем удастся добраться до Зельской, но главное для него было — оторваться от погони. Тем более что пограничники уже наверняка предупредили ближайшие отряды приграничного заслона.

— Так мы скоро вообще останемся без людей, ротмистр, бросил на ходу подпоручик Тирбах.

— А кто вам сказал, что я собираюсь пройти Россию со всем табуном? — вполголоса спросил Курбатов.

— Простите, не посвящен.

— Первый серьезный разговор у нас с вами состоится после Читы. Второй — на берегу Волги.

— В любом случае можете положиться на меня, князь. Во всем, что бы ни…

— Судьба диверсанта, барон, — прервал его Курбатов. — Кульчицкий, идете последним. Отработать след.

Утихшая было перестрелка вновь возобновилась, но разгоралась она теперь значительно ближе, чем когда группа преодолевала распадок. И понять, подключился к ней Корецкий или это все еще воюет не сумевший вернуться за кордон поручик Радчук, было невозможно.

Багровое солнце прожигало вершину далекой горы, словно застрявшее в крепостной стене расплавленное ядро. Его лучи еще не могли развеять прохладу горного утра, однако группа спускалась вниз, где было теплее, и диверсантам казалось, будто теплело по мере того, как они приближались к солнцу.

В том направлении, куда они шли, гор уже не было, их сменяли небольшие лесистые сопки, в просвете между которыми виднелась крыша какого-то строения. Сверившись по карте, Курбатов определил, что это должна быть заброшенная заимка, которую охотники иногда использовали как лабаз и хижину для отдыха.

— Лучше обойти, — посоветовал Реутов, поняв, что ротмистр нацелился на хижину. — Уж она-то у красных давно на примете. Поняв, что имеют дело с диверсантами, они могут десантировать туда группу.

— Неужели поверят, что мы настолько наивны, чтобы устраивать себе отдых в заимке?

— Мне бы вашу уверенность, Курбатов, — иронично смерил его взглядом подполковник.

— Приучайтесь подчиняться с достоинством, господин Реутов. И помните: вы не на строевом плацу, а в боевой группе.

— Круто, ротмистр, круто.

До избушки оставалось метров двести, когда глухим эхом прошелся по горной долине карабин Власевича. Курбатов был поражен, до чего же далеко слышны здесь выстрелы.

— Первая ставка в «могильной рулетке», — прокомментировал Тирбах. Он был чуть пониже Курбатова, тем не менее рост его достигал почти метра девяносто, и все могучее тело с непомерно широкими, слегка заостренными к краям, плечами источало силу и спокойствие. Курбатову стыдно было признаться себе, но когда рядом появлялся этот оплетенный мышцами крепыш, он чувствовал себя как-то по особому уверенно.

— Красных ждут огорчения, — поддержал его Чолда-нов. На спуске он оступился и теперь заметно прихрамывал. Чтобы не отставать, штаб-ротмистр иногда по-медвежьи, переваливаясь с ноги на ногу, подбегал, совершая невероятно длинные прыжки на одной ноге. При этом рюкзак с патронами и консервами он переместил на грудь, поддерживая его у низа живота — Черный Кардинал патронов зря не тратит.

Черный Кардинал — кличка Власевича. Он почему-то недолюбливал офицерский мундир и при первой же возможности облачался в черную тройку, черный цилиндр и черные штиблеты. Выглядел он в них, как служащий похоронного заведения, однако мало находилось таких, кто бы решился сказать ему об этом. Несмотря на строгий приказ генерала Семенова, запрещающий дуэли, остановить Власевича он не смог бы.

Опушка, по которой нужно пройти к хижине, просматривалась с ближайшего хребта. Чтобы не подвергать груп; пу излишней опасности, Курбатов провел ее по зарослям и метрах в ста от хижины, посреди кустарника, обнаружил еще одно строение, возведенное на сваях и опоясанное террасой.

— Лабаз, — сразу же определил Чолданов, хорошо знакомый с бытом охотников. — В меру сухой, в меру теплый и вполне пригодный для отдыха.

Он же и отправился в разведку. Но оказалось, что вокруг все спокойно.

— Полтора часа для привала, — скомандовал ротмистр. — Реутов — на пост. Матвеев — радиосвязь.

Первая радиограмма, ушедшая за кордон, была предельно краткой: «Перешли. Продвигаемся в стычках с противником. Легионер».

43

Фюрер вновь пригласил всех занять свои места. Еще более получаса он выслушивал доклад Риббентропа о положении в Италии, действиях англичан и американцев, рассчитывающих окончательно отвлечь эту страну от сотрудничества с Германией, а также короткие сообщения Гиммлера, Йодля и Геринга о положении на фронтах. И лишь потом объявил, что все свободны. Пропуская старших по чину, Скорцени немного задержался у двери. Этим воспользовался фюрер. Взяв под руку, он отвел его чуть в сторону.

— Хочу сказать вам еще вот что, гауптштурмфюрер Скорцени. Вполне возможно, что к моменту, когда я дам приказ осуществить эту операцию, новое итальянское правительство все еще будет считаться, по крайней мере официально, нашим союзником. Поэтому, если вы вдруг потерпите неудачу, — не хочется, конечно, даже допускать такое, — я вынужден буду вас дезавуировать. Вы понимаете меня?

— Дезавуировать? — некстати переспросил Скорцени, признаваясь в том, что не совсем понимает тонкости этого Дипломатического термина. Вернее, значение ему было известий, просто он не сразу сумел истолковать его применительно к той ситуации, которая могла возникнуть, если операция действительно сорвется.

— Меня принудят к этому обстоятельства, гауптштурмфюрер. Нашими дипломатами дело будет представлено так, будто вы действовали под собственную ответственность, в обход начальства. Посему вам придется испытать на себе все последствия акта неповиновения, а если хотите, то и безрассудства. — И он посмотрел на Скорцени таким сочувствующим взглядом, словно эти «последствия» наступают сразу же, как только гауптштурмфюрер переступит порог кабинета.

— Я готов, мой фюрер.

— Думаю, вы понимаете, почему я вынужден буду, хотя и скрепя сердце, наказать вас в случае провала?

— Такое наказание является составной частью общего риска. Идя на выполнение задания, на него обязан решаться каждый диверсант. Меня это не страшит.

Гитлер пожал ему руку, задержал ее в своей и несколько мгновений смотрел прямо в глаза. Белесые водянистые зрачки фюрера показались Скорцени потускневшими линзами.

— В конце концов вам удастся освободить Муссолини. Удастся, я уверен в этом.

44

То, что уже через тридцать минут Курбатов поднял группу, показалось диверсантам сумасбродством. Откровенно протестовать никто не решился, но было очевидно, что в душе каждый проклинает его. Устроившись на стволе лиственницы, Чодданов уверял, что все вокруг спокойно. Даже выстрелы на перевале то ли затихли, то ли просто не долетали до лесной чащобы, в которой расположился лабаз.

Однако Курбатов и не пытался убеждать своих легионеров, что предчувствует какую-то опасность. Он просто-напросто приказал выступать, а на посыпавшиеся вопросы ответил двумя словами: «Движемся к тропе».