Антарктида online Громов Александр
Вскоре стрельба у сортира захлебнулась, но там никто не кричал — может, и не подстрелили бедолагу, может, просто боеприпасы у него иссякли. Тем более что стрелял неведомый оборонец сортира одиночными, видно, тоже из ружьишка.
Спустя полминуты из-за угла вновь выглянул морпех. Внимательно обозрел окрестности и махнул рукой кому-то невидимому. Сам он, присев на одно колено, хищно поводил стволом автомата, готовый в любой момент дать убийственную очередь.
Из-за угла тем временем выскользнули сразу трое и, пригибаясь, сунулись к дверям дизельной.
И тогда Баринов вполголоса скомандовал:
— Огонь!
Многоголосо шарахнуло. Звонко протрещала очередь баландинского скорострела. Солидно ухнула двустволка. Сдвоенно вякнул «калаш». Покнул одиночный из «пэ-эма». Один из трех американцев неловко споткнулся и стал оседать. Остальные двое подхватили его под локти и мгновенно отступили назад за угол, а прикрывающий принялся поливать огнем укрытие яхтсменов, обильно вылущивая острую ледяную крошку. Все тотчас сползли на дно окопа, не сговариваясь.
Через секунду, чуть не долетев до окопа, разорвалась граната и почти все яхтсмены временно потеряли возможность слышать.
С этого момента воспоминания Баландина потеряли связность и стали обрывочными. Антаркты еще стреляли, и по углу дизельной, и в промежуток между будкой метеорологов и малым холодным складом. Отовсюду палили в ответ, густо и точно. Витька Радиевский в какой-то момент, вскрикнув, схватился за предплечье и выронил ружье, которое тут же подобрал Субица. Минуту спустя убили Диму Дахно — ему попали в голову. Пистолет его подбирать смысла не имело, потому что Дахно успел расстрелять всю обойму.
Потом их укрытие пытались обойти с двух сторон, но кто-то из соотечественников-антарктов поддержал огнем с левого фланга — и американцы вынуждены были снова забиться в щель между метеобудкой и складом, а откуда-то сзади приполз белый от ярости механик Илья Зубко, бывалый зимовщик.
Отряд под предводительством Непрухина тем временем сильно отжали с первоначальных позиций бронемашинами; юг и юго-восток Новорусской американцы отвоевали почти сразу. Бой шел спереди; бой приближался и сзади. Тиски сжимались не быстро, но до жути неуклонно.
Самоотверженность — это слишком мало против силы и выучки.
Некоторое время яхтсмены отстреливались вместе с Зубко, потом у Баринова опустел единственный магазин, а у Субицы осталось лишь по патрону в каждом стволе плюс один резервный в кармане. Сам Баландин расстрелял полтора магазина из трех имевшихся.
— Отходить надо! — угрюмо процедил Баринов.
Баландин был согласен — сидеть в окопе становилось слишком опасно: они приковали слишком много вражеского внимания, а бронемашины уже утюжили главную площадь Новорусской и давно хозяйничали на взлетно-посадочной полосе. Было видно, как в южной части поселка из домиков выводят не решившихся сопротивляться антарктов — руки за голову.
Но куда отходить? Со стороны материка поселок блокировали бронемашины, а со стороны океана — морпехи.
— Я знаю куда, — сказал вдруг Зубко. — Сначала к северному водостоку, к Пингвиньей балке, а потом…
Договорить он не успел — американцы снова пошли на приступ, причем гранат на этот раз не пожалели. Чудом никого не зацепило, только посекло лед в нежданно исполнившем роль окопа желобе. Оглушенные и, по большому счету, деморализованные яхтсмены и единственный абориген-механик покинули спасительный окоп и отступили за ангар, окруженный высоким валиком обледеневшего снега. Баландин опустошил второй магазин — это на несколько секунд заставило американцев залечь, а товарищам дало возможность улизнуть из окопа.
Мертвого Дахно пришлось бросить — настало время думать о живых. Запомнилось только красное на белом. Радиевскому помогали все еще безоружный Панченко и капитан «Анубиса» Юра Крамаренко.
За выступом какого-то строения — сами не поняли какого, до черта их тут! — нос к носу столкнулись с американцами, конвоировавшими кого-то из переселенцев. Баландину казалось, что случилось это сразу же после того, как был покинут окоп, но при зрелом размышлении становилось понятно — такое могло произойти только спустя какое-то время, минут, наверное, через десять. Эта стычка окончательно смешала все в голове — разум предпочел спрятаться за рефлексами.
Была короткая сумбурная перестрелка, почти в упор. Одного американца, кажется убили, и убили кого-то из калининградцев. Баландин отчетливо запомнил Женьку Большого, швыряющего молоток в лицо врагу, и Нафаню, стреляющего из ракетницы в лицо другому. Потом Баландин следом за Зубко упал в ручей, весело текущий по водостоку, и заскользил с этой импровизированной горки прочь от поселка, все быстрее и быстрее. Ледяная вода обожгла лицо и руки. Больших трудов стоило удерживать на весу автомат — инстинкты не позволяли его намочить.
К финишу короткого скоростного спуска примчались только пятеро — Зубко, Баландин, Нафаня, Юра Крамаренко и Баринов. Женька Большой откололся на старте — его отсекли от водостока, но, кажется, ему удалось улизнуть в ангар, хотя это представлялось слабым утешением и скорее отсрочкой плена, чем избавлением от него. Но в момент бегства из поселка таким экстравагантным и весьма мокрым способом размышлять о судьбах товарищей Баландин был абсолютно неспособен.
Модерновые костюмы-непромоканцы спасли яхтсменов от ледяной купели — нельзя сказать, что они остались полностью сухими под одеждой, но жить было пока можно. А вот каэшка Зубко промокла насквозь, и уже спустя пару минут после финиша у того зуб на зуб не попадал. Но механик крепился. Именно он подсказал, что делать и куда бежать дальше — двести пятьдесят метров от поселка, даже с учетом густого тумана, это слишком мало, чтобы считать себя в безопасности от пули.
И слишком много, чтобы считать себя в безопасности от Антарктиды.
А вот в моральной столице антарктов, на станции Амундсен-Скотт главным героем обороны выпало стать — смешно произнести! — свирепому попугаю Кешью. Впрочем, началось все, как и в Новорусской, со звука приближающихся транспортных самолетов, а затем и «Чинуков», на которые Кешью-Кеша поначалу не обратил никакого внимания, если вообще их заметил.
Зато на звуки обратили внимание люди. Строго говоря, первыми приближение самолетов засекли дежурный на аэродромном радаре и забредший к нему погреться гляциолог из соседней научной будочки — пока у гляциолога чего-то там оттаивало или, наоборот, замерзало в очередном опыте, он решил заглянуть на кофе к соседу.
— Гляди, Джимми, — дежурный пощелкал ногтем по стеклышку радара, на котором бегал по кругу белесый шлейфик, выявляя несколько точек, потенциальных гостей. — Кто-то к нам навострился. Не знаешь кто?
Гляциолог Джимми Сандерс несколько минут назад переключился мыслями со своего низкотемпературного опыта на мечты о горячем кофе, поэтому ему было решительно наплевать, кто там куда навострился — мало ли какие делегаты от каких станций решили поучаствовать в Конгрессе?
Джимми Сандерс вообще считал Конгресс пустой трескотней и бесполезной говорильней, за которую никто не заплатит ни цента. Иное дело научная работа!
Технику Аарону Макбрайду до выявленных радаром гостей дела было немного больше, но ничего худого он тоже не заподозрил — на Амундсен-Скотт в последние недели самолеты с других станций летали действительно часто. Другое дело, что не так кучно. Тем не менее Макбрайд особо не встревожился, решил спокойно попить кофе с Сандерсом, а потом уж доложить руководству и рявкнуть на рабочих посадочной полосы.
Вода в кофейнике еще только закипала, а звук приближающихся самолетов стал слышен уже и под куполом. Только теперь Макбрайд нахмурился и потянулся к рации. Но предупредить руководство он уже не успел.
Тем временем антаркты, удивленные столь мощным звуком из поднебесья, прервали едва начавшееся утреннее заседание и высыпали из надувного купола наружу. Тут-то и стало понятно, кто пожаловал.
Самолеты, как и у Новорусской, сбросили на лед бронемашины и тут же убрались, уступив небо сапогастым «Чинукам».
Взгляд, которым обменялись Тейлор и Уоррен, был долгим и в вербальной смысловой расшифровке, вероятно, мог бы занять средней величины том. Американские военные атакуют американскую научную станцию, которая посмела объявить себя столицей свободной территории. Не позавидуешь ее начальникам…
Однако взгляды делегатов иных национальностей (особенно китайцев, японцев и индусов) тоже весили немало и кое-что значили. Да и русские знакомо набычились — эти ребята просто так не сдадутся, Тейлор не сомневался. И если их подвести… прощай антарктическое президентство.
Какие мотивы боролись в душе Брюса Тейлора, достоверно неизвестно — известно лишь, какие, к его чести, взяли верх. На долгие речи времени не оставалось, поэтому он громко хлопнул в ладоши и сказал очень коротко, хотя и достаточно пафосно:
— Свободная Антарктида обязана себя защитить!
А Уоррен поддержал в лучшем голливудском стиле:
— Парни, у нас проблема: эпоха гуманизма еще не наступила. В ружье!
Весь арсенал Амундсен-Скотта состоял из, дай бог, полудюжины автоматов различных систем, нескольких винтовок и пистолетов. Ни одного гранатомета, даже подствольного. Никаких зенитных систем. И тем не менее игра сразу пошла всерьез: антаркты встретили десантные «Чинуки» огнем из всего, что могло стрелять. Встретили еще до того, как первые солдаты успели высадиться на лед.
Однако, когда на ничем не защищенных стрелков-антарктов поперли бронемашины, отступление обороняющихся под купол произошло более чем поспешно.
В сущности, на станции негде было держать оборону: два купола, несколько научных павильончиков, дизельная да сплошные льды кругом. Поэтому американские десантники, невзирая на дружный залп антарктов (к слову сказать, ничуть не повредивший ни единый «Чинук»), могли считать себя хозяевами на базе уже спустя пятнадцать минут, когда в купол к испуганно притихшим конгрессменам пожаловал бригадный генерал Ричард Хески.
Всякий скажет, что не дело генерала лично участвовать в штурме. Однако кто же откажется украсить свой послужной список участием в славном и, главное, практически безопасном деле? Нет дураков.
Вот тут-то и вмешался попугай Кеша.
Ошибается тот, кто полагает всех, без исключения, попугаев безобидными, бестолковыми и потешными созданиями. Новозеландские попугаи кеа, в отличие от своих ближайших родственников кака и какапо, бестолковы, потешны, но отнюдь не безобидны. И вранье, будто любимейшим лакомством Кеши были орехи кешью. Не было для него, как и для всех кеа, большего гастрономического изыска, чем мясо нежного барашка с ароматным жирком. Эти твари, некогда привыкнув кормиться отходами скотобоен, отринули вегетарианство как недостойное приличной птицы занятие. Стаи кеа терроризируют овечьи отары по всей Новой Зеландии. И овец они рвут так, что (мама дорогая!) куда там койотам или динго!
Неизвестно, что так разозлило Кешу — генерал Хески на овцу был нисколько не похож. И обидеть хозяина попугая еще ничем толком не успел, если не принимать во внимание сам факт появления военных.
Кеша спикировал на Хески, вцепился мощными когтями в генеральский погон и в долю секунды отстриг генералу ухо. А затем принялся рвать клювом щеку.
Генерал не сразу понял, в чем дело, и не сразу почувствовал боль. Онемев, он уставился на залитый кровью рукав камуфляжа. А секундой позже заорал на весь купол. Царившая в зале Конгресса за мгновения до того тишина сразу раскололась на части. Хески попытался отодрать от себя хищного попугая, но тот оставил в покое щеку и принялся за генеральскую руку.
На Хески страшно было смотреть — вся правая часть лица его являла сплошную кровавую рану. Сопровождающие солдаты и офицеры остолбенели всего на пару секунд, но этого оказалось достаточно. Наконец кто-то из солдат вскинул автомат и саданул стволом по Кеше, а генерал окровавленной рукой выдрал из кобуры пистолет.
Вероятно, Кешу убили бы. Не проблема пристрелить ворону в упор, а ведь кеа крупнее вороны. Но Хески волею случая поскользнулся на собственном ухе и в попугая не попал, а тот, не будь дурак, замолотил по воздуху крыльями и был таков. По нему выстрелили еще несколько раз, но единственное, чего добились десантники, — это прострелили купол, который стал стремительно сдуваться и оседать. И когда заметно осел, начался форменный дурдом. Люди — и солдаты, и антаркты — бились под накрывшей их материей, пытаясь отыскать путь наружу. Страшно орал и последними словами ругался пострадавший генерал Хески. Стреляли растерянные солдаты — такого идиотского штурма не ожидал никто из них.
А вот кое-кто из антарктов сумел воспользоваться поднявшейся суматохой. Дело в том, что купола базы Амундсен-Скотт, строго говоря, стоят не на льду. А стоят они над старыми постройками, занесенными снегом выше крыш и медленно тонущими в антарктических льдах. Когда-то между наполовину занесенными домиками проложили целую систему траншей, накрыв их сначала металлической сеткой, а поверх — брезентом. Комфорт и удобство!
Много ли осадков выпадает в Центральной Антарктиде? Несколько сантиметров в год. Однако и этого количества хватило, чтобы за многие десятилетия занести старые постройки выше крыш.
Новых жилых домиков американцы строить не стали, а просто-напросто возвели поверх похороненных построек стационарный купол. Позже, когда стало понятно, что всех делегатов-антарктов станция не вместит, к нему добавился еще один купол — надувной.
Естественно, солдаты ничего этого не знали. Зато знали старые зимовщики с Амундсен-Скотта, например единственный на базе негр Эрнан Фишер, по профессии врач. Ему довольно часто приходилось наведываться в «андерайс сторез», если вдруг возникала нужда в каком-нибудь медикаменте, а его не оказывалось наверху. По правде говоря, чаще всего сим медикаментом являлось красное вино, запасы которого в погребенных под снегами складах старой базы до сих пор могли впечатлить даже русских, известных во всей Антарктиде выпивох. Но так или иначе, доктор Фишер прекрасно знал, где располагается нора-вход в «подснежье». И здраво рассудил, что выкурить оттуда спрятавшихся аборигенов солдатам будет не так-то просто, особенно если не афишировать свое присутствие. Помимо вина внизу имелись и запасы пищи, и всякое полезное барахло вроде фонариков или веревок, и даже кое-какое оружие.
Когда продырявленный купол, медленно и величаво опустился на барахтающихся людей, Фишер сначала поддался панике вместе со всеми. Потом сориентировался. Мысль была четкая и — он сам удивился — пронзительно-светлая. Возблагодарив всевышнего за то, что солдаты не успели обыскать пленников, Фишер потихоньку отполз в нужную сторону, разрезал ножом прорезиненную ткань, расковырял наст, отодвинул заслонку, проник в нору и вернул заслонку на место, оставив, впрочем, щелочку для наблюдения. За четверть часа суматохи он успел незаметно заманить в нору добрый десяток проползавших мимо антарктов и даже одного незадачливого американского солдата, которого моментально оглушил и связал собственным ремнем, ибо за веревками было бежать далеко и некогда. А когда все более-менее успокоилось, новоявленные партизаны-катакомбщики, сработав дружно и бесшумно, задраили вход в нору, утащили пленного подальше вглубь и принялись размышлять — что же дальше?
Толик Коханский и Тарас Онищенко, украинцы с единственной соплеменной станции Академик Вернадский, были одними из первых, кого доктор Фишер затащил в «подснежье». К счастью, оба были парнями смышлеными и без лишних разговоров убрались под лед. Спустя малое время к ним добавился бывший начальник российской антарктической экспедиции Троеглазов и, не поняв текущего момента, успел в тесноте норы засветить кому-то по уху, прежде чем был вразумлен украинцами.
Наверху все еще ругались и постреливали, когда спустившиеся под лед антаркты добрались по узкому ходу до ближайшего похороненного жилища с провисшей крышей и стали держать военный совет. Удивительный, но бесспорный факт: при полном отсутствии планов партизанской борьбы активное подполье в столице Свободной Антарктиды начало действовать едва ли не раньше, чем пострадавший Хески доложил об успешном завершении операции по ее захвату.
Сами яхтсмены вряд ли бы вспомнили о сосланном на седьмой километр Квазимодо-Самоклюеве. И вряд ли нашли бы в тумане его заимку с одиноким домиком и холодным складом.
Правда, туман как-то вдруг очень быстро потек в сторону океана, однако коченеющего Зубко это не обрадовало.
— Пурга идет, — сказал он, стуча зубами.
— Обходим поселок по дуге — и марш-бросок до седьмого километра? — предложил Баринов.
— Спятил? Я же говорю — пурга идет.
— Сильная?
— Обыкновенная. Пурги не видал? Заблудимся и померзнем.
— Ложись! — не своим голосом крикнул Нафаня, падая брюхом на лед.
Попадали и остальные. Очень своевременно: ветер остервенело рвал туман в клочья. Сразу сильно похолодало. Стало хорошо видно, что делается в поселке. И слышно. Автоматная пальба почти везде прекратилась, зато на юго-западной окраине то и дело бухали взрывы, и ветер подхватывал какие-то кружащиеся в воздухе обломки.
— Блин, да они по нашим яхтам лупят! — вне себя заорал Крамаренко. — Из подствольников — по яхтам! Суки!..
Он вскочил и, кажется, был готов бежать спасать «Анубис». Баландин поймал его за ногу и уложил рядом с собой. Юра рыдал и грозился.
— Тихо, тихо… — втолковывал рассудительный Баландин. — Не шуми и, главное, не шевелись. Живее будешь, капитан.
— Капитан чего?! Хана «Анубису»…
— Хорошая яхта была, не спорю. Будет новая. Ты только глупостей не делай — мертвым яхты не нужны.
Какое-то время все пятеро лежали без движения, надеясь, что издали их примут за нечто неодушевленное. Промокший Зубко стучал зубами все сильнее.
— Гляньте, «Кассандру» видно! — подал голос Нафаня.
Повернули головы. За естественным молом все явственнее проступал корпус плавучей резиденции Шимашевича. Возле борта теплохода близ опущенного трапа прыгал на мелкой волне катер морпехов. Никаких звуков с «Кассандры» не доносилось.
— Сдались! — зло сплюнул Баринов. — Без выстрела сдались. Вот вам и «папа Шимашевич»…
— У него свои методы войны, — возразил несклонный к поверхностным суждениям Баландин.
— А мне плевать, какие у него методы. Оружием он поделиться мог, нет?
— А это что? — указал Баландин на свой автомат.
— Одна штука? И последний магазин, я не ошибаюсь? Одели голого в резинку от трусов…
— Ладно — в резинку… Что делать-то будем?
— Ж-ж-ждать, — вымучил Зубко.
— Пурги ждать, да? А потом?
— К к-куполу а-аэрологов. Т-там рядом два с-снег-гохода и т-т-трактор. Д-должны б-быть…
— Сам видел? Сегодня? Не вчера?
Зубко усиленно закивал.
— Тогда ждем.
Ждать пришлось недолго. Первый заряд снежной крупы прошелся наждаком по лицам, и спустя три минуты исчезла в белой пелене «Кассандра»; исчез и поселок.
— Бегом!
Дизелиста пришлось едва ли не силой отдирать от наста и безжалостно подгонять. «Только бы не нарваться на морпехов», — думал Баландин, бодая метель. Случись встреча нос к носу — и у антарктов практически не было бы шансов.
Повезло: до аэрологического купола никого не встретили и вышли точно. Снегоходы нашлись сразу же, но радости с того было немного. Один из них лежал на боку с оторванной лыжей; другой, расстрелянный, как видно, из крупнокалиберного пулемета, превратился в заурядный металлолом.
Трактора на месте не оказалось. Кто-то отогнал его. Быть может — оккупанты. А может быть, кто-то из антарктов все-таки вырвался, скрывшись в метели.
Хотелось так думать.
— Ну что, — спросил, задыхаясь, Баринов, — кажется, финал? Прячем оружие, идем сдаваться?
Ему долго не отвечали. Свистел ветер, секла снежная крупа. Потом кто-то — кажется, Крамаренко — через силу ответил:
— А что нам еще остается?
Глава шестая
Осиный рой
Ефим Евграфович Ерепеев сказал чистую правду: кроме переселяемых «в оазис Грирсона» пассажиров санно-гусеничных поездов, только один человек во всей Антарктиде знал истинное местоположение нового поселка. Этим человеком был Игорь Непрухин. Собственно говоря, место для будущего поселка было предложено Ерепеевым и одобрено мэром Новорусской. «Ты все-таки Вобан, а не Рымникский», — съязвил при этом мэр и был облаян по матери. «Е в кубе» вообще не верил в молодецкий натиск и никогда не скрывал, что считает Непрухина разгильдяем, трепачом и шапкозакидателем. «Чем больше сделаем сейчас, тем будет легче потом, — увещевал он, стараясь удержать лексику в рамках. — Твое дело не мешать. Работать буду я, а ты — рот зашей».
Механики-водители знали только то, что поезда ходят не в оазис Грирсона, но вряд ли могли, даже если бы очень захотели, ткнуть в правильное место на карте. Они и без того знали слишком много, и «Е в кубе» не жалел времени, внушая: молчать! Молчать! Молчать! Что, противно людям в глаза смотреть? А ты отвернись и молчи!
Новое поселение громко назвали городом Солнца, а по-русски Солнцеградом или просто Солнечным — отчасти для сохранения тайны, отчасти для привлечения добровольных переселенцев, совсем уж отчасти в память Томмазо Кампанеллы, а больше всего из невеселой иронии. Солнца над ним не было и в помине, даже когда ветер уносил туман. Чаще всего в таких случаях начинал сеяться мелкий дождь и был способен своим упорством довести человека до исступления. Промозглая сырость не украшала быт. Фриц Вентцель, уныло сморкаясь, шутил, что это гниющее под дождем становище следовало бы назвать не Зонненбургом, а Шнупфендорфом — Насморочной деревней.
«Е в кубе» — честь и хвала! — успел провести в Зонненбург-Шнупфендорф три санно-гусеничных поезда. Вывез почти восемьдесят человек, всякий раз выдерживая тяжелое объяснение с переселенцами, взбешенными обманом и перспективой жить в волглой сырости. Звал Непрухина, настаивал, справедливо указывал на то, что риск вторжения с каждым днем возрастает — и добился-таки твердого обещания выехать четвертым рейсом…
Какой такой четвертый? Не будет его. А будет долгий, выматывающий допрос всех подряд — куда девалась часть людей и почти вся техника? В оазис Грирсона? Подумайте получше. И, ясен пень, первым, за кого возьмутся как следует, так возьмутся, что все расскажешь, будет мэр Новорусской Игорь Непрухин.
За поезд Ерепеева он не волновался. В «ишимбаевском» вездеходе отличная рация. Ерепеев соблюдал радиомолчание, но никто не мешал ему слушать вещательные станции. Спустя час-другой после начала вторжения, а то и раньше сенсационными новостями будет забит весь эфир. Если «Е в кубе» уже успел выйти из Солнечного, то он туда и вернется.
Поэтому в первые минуты после нападения Непрухин все внимание сосредоточил на обороне Новорусской.
Он знал, что будут жертвы. Знал, что впоследствии найдется немало желающих обвинить в напрасно пролитой крови лично его, мэра. Знал и то, что, отдав приказ об обороне, он тем самым мгновенно превращается в глазах американцев в военного преступника. Знал, что отбросить или хотя бы сдержать агрессора антаркты не в силах.
Что ж, люди часто грешат против элементарной логики. Правда, бывают случаи, когда не погрешить против нее нельзя. Даже если это логика выживания.
А потом начался бой и длился гораздо меньше времени, чем хотелось Непрухину. Бронемашинам нечего было противопоставить. От огня их крупнокалиберных пулеметов не защищали стены домиков. Через несколько минут после начала атаки единое поле боя распалось на отдельные очаги, подавляемые планомерно и без спешки. И тогда мэр вспомнил о Солнечном.
Смерть в бою входила в планы Непрухина не больше, чем в планы любого другого антаркта. Но единственный человек, знающий местоположение нового поселка, должен был исчезнуть.
Выскользнуть. А если не удастся… ну что ж, в пистолете еще оставалось пол-обоймы.
Пробиться к аэрологическому куполу оказалось гораздо труднее, чем он думал. Пришлось расстрелять три патрона из четырех. Не начнись пурга — вовек бы не пробиться. Но когда завыло как следует, Непрухин понял, что удача на его стороне.
Он рванул кратчайшим путем, не обращая внимание на бестолковую пальбу в метели. Попасть в него могли только случайно.
Один раз пришлось круто свернуть — путь впереди пересекла бронемашина. Задев за угол домика, она развалила его и поперла дальше.
Непрухин не опасался заблудиться. «Зацепившись» за любой знакомый ориентир, он, как и все старожилы, мог свободно достичь любой точки поселка с завязанными глазами.
Судя по состоянию снегоходов, близ аэрологического купола тоже порезвилась бронетехника, но сам купол не тронула. Трактор тоже был с виду цел — полыхнул сквозь пургу оранжевым пятном. И снова удача: пускач сработал с первой попытки, и дизель завелся. Наверное, стоило бы его прогреть…
Да. Если бы было время. Тогда уж, кстати, можно было бы забежать в купол и на скорую руку приготовить оккупантам хар-р-роший сюрприз из водородного генератора, ракетницы и веревочки. Взрыв гремучего газа стал бы замечательным салютом в честь погибающей Новорусской, а заодно заставил бы кое-кого полетать по небу. В виде фрагментов.
Некогда! Непрухин утешил себя соображением: задеть растяжку запросто мог бы кто-нибудь из антарктов. Кто знает, куда занесет последнюю кучку обороняющихся?
Со стороны поселка еще доносились выстрелы.
Ах, как трудно было Непрухину трогаться на первой скорости! Шебутной темперамент требовал: гони! гони! Рывком с места! Не думай ни о движке, ни о коробке — выдержат! Обязаны выдержать, потому что от них сейчас зависит очень-очень многое!..
«Ни черта они не обязаны сверх того, что вложено в них инженерами и рабочими, понял?»
«Вполне».
«Тогда не дури. Вот сейчас можешь плавно перейти на вторую…»
«Йес, сэр. Яволь. Будет исполнено».
На этом мысленный диалог прежнего Непрухина с нынешним пришлось прервать — справа в метели обозначилось движение. Кто-то бежал наперерез. Забыв о том, для чего берег последнюю пулю, Непрухин бросил рычаги, вырвал из кармана «пэ-эм».
Бабахнуло. Блин, мимо!..
Непрухин швырнул в метель пустой пистолет. Выла пурга, и бывшему — теперь уже бывшему — мэру тоже хотелось завыть. Прошло несколько убийственно долгих мгновений, прежде чем он осознал: бегущий был безоружен и облачен не в полярный камуфляж.
Свой!
Бегущий человек поравнялся с трактором, вспрыгнул на ходу. Отдуваясь, свалился рядом на сиденье.
— Хорошо, что я в тебя не попал, — буркнул Непрухин.
— Я тоже так думаю, — осклабился Женька Большой. Глаза у него были шалые. Он сейчас же зажмурил их, спасая от секущей лицо снежной крупы.
— А не комфорт тут без кабины, однако…
— Это специальный трактор! — прокричал Непрухин. — Трещиноискатель. А где твоя команда? Живы?
— Когда я их потерял, были живы.
— Ну и иди к ним!
— Что?
— А то! Выжди время, чтобы морпехи успокоились, и топай сдаваться. Вот тебе мой совет.
— А ты?
— А я сматываюсь. Как можно дальше.
— Ну так и я с тобой!
— Хорошо подумал?
Женька не ответил. Может быть, не услышал.
Ах, как прекрасна Женева ранним майским утром!
Рассвет уже отполоскал свое, вынырнув из-за воды Женевского озера, разбудил птиц и вызолотил крыши. Еще минут пять — и заиграла бликами мелкая зыбь на воде, а большой фонтан украсился радугой. Свежо, чисто. Приятной прохладой веет с гор. На французской стороне сверкает Монблан. Поскольку на улицах в такую рань почти никого, в голову забредают странные мысли: о том, например, что надо любить ближнего. А то и дальнего. Люди, будьте человеками! Братайтесь! Вы только посмотрите на этот прекрасный мир — ну разве можно, живя в нем, испытывать к кому-то ненависть?
Но люди спят. Лишь громоздкие мусоросборные машины пыхтят на улицах да изредка пройдет прохожий. Совсем редко прокатит, шурша толстыми шинами, полицейский автомобиль с выключенной мигалкой. Женева не исключение — во всех городах в этот час перед пробуждением люди видят самые сладкие сны. Эй, вставайте, граф! Вас ждут великие дела. Взгляните в окно — ведь мир лучше, чем ваши сны. Успейте удивиться его совершенству, прежде чем вас оглушат шумом, забьют ноздри бензиновой вонью и отдавят мозоли в муниципальном транспорте. Торопитесь!
Где там. Волшебный рассвет старается зря. Вот очередной мусорный бронтозавр притормозил у места каждодневной своей кормежки. Вот два обслуживающих его лица африканской национальности лениво закинули в железное чрево пяток больших черных мешков. Через сто метров — новая остановка, новые мешки. Рутина. А вот без сирены и мигалки промчался микроавтобус «Скорой помощи». То ли на вызов, то ли в госпиталь. Улицы пустынны, сигналить незачем. У медиков тоже вечная рутина: мало того, что люди смертны, так они еще все время норовят чем-нибудь заболеть! И как раз в такое утро, когда ни о мусоре, ни о болезнях думать совершенно не хочется…
Лишь узкие улицы центральных кварталов тормозили движение микроавтобуса. Короткая прямая, разгон, торможение, поворот… Еще прямая, еще поворот. И еще. Ни пробок, ни ожидания у светофоров. Все-таки удобно. Еще немного, и пойдут пригороды. На многорядном шоссе, ведущем к аэропорту Куэнтрен, можно ненадолго разогнаться. Аэропорт рядом. Богатый, но невезучий турист, сваленный тяжелейшим инсультом, имеет все шансы вернуться в свой родной Палермо без малейшей задержки. Нанятый родственниками самолет ждет. Документы в полном порядке. Они не хуже и не лучше настоящих — они просто настоящие. Пограничные формальности в основном улажены. В пути коматозника будут сопровождать адвокат и медицинская бригада.
Еще один поворот… Нет, сюда нельзя. Здесь стоят барьеры, обозначающие место проведения дорожных работ, и на шестиосном прицепе громоздится самодовольно-тупорылый асфальтовой каток. Прямо? Да, можно свернуть и там.
Проехать почти до следующего перекрестка. И уткнуться прямехонько в группу людей, занятых невероятно полезным делом…
Минут за пятнадцать до появления микроавтобуса по тротуару прошел молодой человек, имея в руках телескопическое удилище с большой катушкой, подсачек, садок и складной стул. Сонно оглядев пустынную улицу, он вышел на середину проезжей части, где не спеша проделал следующие действия: разложил на асфальте рыбацкие причиндалы, выдвинул удилище на всю его восьмиметровую длину, вскрыл консервную банку с наживкой, деловито насадил червячка, сделал заброс вдоль разметочной линии и опустился на стул. Сидел, ждал поклевки. Лицо асфальтового рыболова оставалось бесстрастным, взгляд — внимательным.
— Простите, вы без прикормки ловите?
Второй рыболов подошел совершенно неожиданно. Этот был средних лет и лучше экипирован. Помимо снастей и стула он имел в руках пластиковое ведро с круто замешенной субстанцией странного вида. Развернув в свою очередь снасти, второй сумасшедший живо слепил из месива колобок.
— Не возражаете?
— Нет, что вы. Буду рад. Признаюсь, я здесь новичок…
— Оно, простите, и видно. Кто ж без прикормки ловит? Рыба здесь балованная, зажравшаяся… Вот увидите, одной порции ей не хватит… Вот так надо, учитесь. Моя собственная эксклюзивная смесь, семнадцать ингредиентов…
Размахом снизу он забросил прикормку. От удара об асфальт колобок «эксклюзивной смеси» рассыпался, напомнив издали конский помет.
— Вот черт, не очень аккуратно… Ничего, подождем. Сейчас рыба успокоится после всплеска, и тогда…
Третьей подошла девушка с длинным конопатым носом, рыжим крашеным хвостом на затылке и, разумеется, рыболовными принадлежностями. Она демонстративно устроилась близ тротуара, всем своим независимым видом показывая, что пришла именно рыбачить, а не что-нибудь. Следом явились два тинейджера с одним спиннингом на двоих и немедленно затеяли спор, кому первому забрасывать.
— Эй, молодежь, нельзя ли потише?!
За юнцами рыболовы пошли потоком. К тому времени, когда на забаву обратил внимание полицейский патруль, от двадцати пяти до тридцати человек сидели тесно в ряд, напрочь перегородив улицу и тротуары, и с дивной серьезностью пялились на разбросанные по асфальту поплавки, а за их спинами собралось примерно столько же болельщиков. Кто-то притащил раскладной столик, на него были водружены весы. Несколько человек устанавливали палатку с надписью: «Судейская». Слышались реплики:
— Разве здесь соревнования?
— А вы что думали! Если желаете участвовать — заполняйте заявку и сматывайте вторую удочку. Правилами разрешена только одна.
— Подсекай! Ну подсекай же! Вываживай!..
— Слабину выбери! Гаси рывки удилищем!.. Эх, сошла…
Двое полицейских, подруливших к шеренге рыболовов с тыла, добродушно усмехаясь, вышли из машины. Все было понятно: опять этот флэш-моб. Модное развлечение для отвязных придурков, но вроде безопасное…
Особенно поутру. Хотя странно, что эти крейзанутые выбрали время, когда их никто не видит. Они ведь на публику работают. Чем больше прохожих покрутит пальцем у виска, тем им веселее.
Может, учли, что в ранние часы клев лучше? Мол, если уж играть, то по всем правилам?
Наверное.
— Клюет? — с кривой ухмылкой спросил один полицейский.
— Наживку теребит, но не очень-то ловится, — озабоченно отозвался крайний в шеренге рыболов, с трудом втиснувшийся между стеной дома и соседом. — Хитрая!
— Ага, — заинтригованно молвил полицейский. — А что здесь клюет?
— Озерная форель. Во-от такая! «Свечки» делает — заглядение!
— Ну? А где же улов?
— Где положено. — Рыболов, казалось, даже обиделся. — У нас принцип «поймал — отпусти». Мы не браконьеры.
Полицейский осклабился и кивнул в ответ. Дело было ясное. Жалоб от окрестных жителей пока не поступало. Значит, сделать недоумкам внушение насчет сохранения тишины и оставаться на месте вплоть до конца шизоидного представления. Вряд ли оно затянется. Поваляют дурака и разойдутся довольные.
В этот момент на улице появился микроавтобус «Скорой помощи». Увидев перед собой сидячую фалангу, ощетиненную длинными, как македонские сариссы, удилищами, водитель сбавил скорость, одновременно включив сирену и мигалку. Как видно, в данную минуту он не был расположен наслаждаться юмором ситуации. Расступитесь! Освободите проезд! Речь идет о спасении человека!..
Примерно о том же немедленно начал кричать и полицейский, хотя, казалось бы, необходимость прервать игру должна была без всяких слов стать очевидной самому отмороженному придурку.
Увы. Предельная глубина дури еще никем не изведана. Рыболовы продолжали сидеть тесно, плечом к плечу, время от времени подергивая перепутанные снасти, не слушая команд полицейского и не обращая на «Скорую помощь» ни малейшего внимания.
И то сказать: какой еще экипаж на четырех колесах может двигаться по водной глади? Чего не может быть, того и не бывает. Галлюцинация. Мираж. Такое чудо-юдо не способно даже распугать рыбу, а значит, не стоит того, чтобы оторвать взгляд от поплавка. Спокойно, ребята, продолжаем удить.
— Вау, мадемуазель, у вас клюет!..
Возможно, без этого безответственного «вау» события начали бы разворачиваться менее стремительно. Чуть-чуть. Самую малость. А итог все равно оказался тем же, и неважно, секундой раньше или позже полицейский вышел из себя и от вербального воздействия перешел к физическому.
Что, впрочем, не возымело никакого толку. И не надо винить честного служаку. Привычка иметь дело с законопослушными гражданами тихой страны до добра не доводит. Вот до бешенства при неожиданном злостном неподчинении — может довести вполне. А потом и до растерянности…
Расшвырять заигравшихся балбесов полицейскому оказалось под силу даже без помощи напарника. Освободить проезд для «Скорой» — нет. Даже с напарником. «Рыболовы» и «болельщики» тотчас смыкали строй. Самые настырные лезли чуть ли не под колеса микроавтобуса. Самые флегматичные как ни в чем не бывало продолжали лов. Грубо сляпанный шар прикормки разбился о ветровое стекло, заляпав его всеми семнадцатью ингредиентами…
Сирена выла тягуче-тревожно. В ближайших домах к стеклам прилипли разбуженные горожане. Микроавтобус сунулся вбок, тщетно пытаясь объехать препятствие по тротуару, не преуспел и дал задний ход.
Поздно! С той стороны улицы, перекрыв ее на манер поршня, вопя лозунги, размахивая картонками с изображениями Мао и Че Гевары, валила толпа разношерстно и неряшливо одетых людей, преимущественно молодых. И очень хорошо знакомых как полиции Женевы, так и ее обывателям.
Впоследствии было установлено, что очередное шествие немытого воинства антиглобалистов по улицам Женевы имело конечной целью всего-навсего митинг протеста перед Пале-де-Насьон. Никто, однако, не сумел точно выяснить, по какой причине манифестация была назначена на столь ранний час.
И почему силы правопорядка оказались не на высоте, позорно прошляпив ее начало.
Сориентировавшийся полицейский завопил на напарника, требуя немедленно вызвать по рации подкрепление…
Надо думать, перевозимому в микроавтобусе коматознику крайне важно было попасть в аэропорт. Иначе трудно объяснить, почему «Скорая» недвусмысленно направила бампер на заигравшихся «рыболовов» с их удочками, намереваясь продавить препятствие…
Оглушительно лопнула правая передняя шина, по всей видимости, напоровшаяся на особо крючковатую рыболовную снасть…
Лопнули оба задних ската. Откуда на мостовой взялась утыканная гвоздями доска, впоследствии так и осталось невыясненным.
Микроавтобус поерзал, жуя резину. Встал. Беснующаяся человеческая река обтекла его, закрутив и погнав перед собой адептов флэш-моба, как гонит щепки весенний поток.
Казалось, она может с легкостью увлечь и микроавтобус.
Не увлекла. Зато среди тысячеголосого гвалта и улюлюканья отчетливо прозвучали удары твердым о твердое, шуршащий звон триплексных стекол, скрежет металла…
Завопил полицейский, пятясь к патрульной машине и лапая кобуру…
Спецподразделению полиции по борьбе с демонстрантами удалось перенять шествие шалой орды уже в непосредственной близости от Пале-де-Насьон. Здесь был простор для давно отработанных полицией маневров, и антиглобалистам пришлось возобновить тесные отношения с резиновыми палками, слезогонкой, водометами и полицейскими фургонами с окнами в клеточку. На улице, где были отмечены первые беспорядки, остались лишь двое ошеломленных полицейских, незначительно пострадавший патрульный автомобиль, совершенно пустой микроавтобус «Скорой помощи» со спущенными шинами и выбитыми стеклами да изрядное количество мусора на асфальте.
И более никого.
— Фу-уф! — сказал первый полицейский и, сняв фуражку, промокнул платком потный лоб.
— Ну и ну, — выразил свое отношение к событию второй полицейский, недоверчиво ощупывая себя. — Еще чуть, и смяли бы нас. Думал — все…
— Куда делся медперсонал, хотел бы я знать, — раздумчиво проговорил первый, заглянув в фургон через выдавленное окно. — Больной — ладно… Больного там могло и не быть. «Скорая» могла ехать на вызов. Ты ничего не заметил?
— Нет.
— Я тоже. Дай-ка запрос на номер этой колымаги. Поживее.
Спустя пять секунд монитор в машине высветил ответ.
Читать бесплатно другие книги:
