Антарктида online Громов Александр
— Я так и думал, — бросил первый. — Сообщи. И запишись на прием к проктологу. Очень скоро нас будут иметь все, кому не лень.
— Думаешь, мы проморгали заранее спланированное похищение человека? — растерянно вопросил второй.
— Думаю, нас здорово надули, — отрезал первый. — А еще думаю, что не нашего ума это дело. Наше дело — доложить и готовить задницы. Нюхом чую, тут игры не на уровне полиции…
— Серьезно? — изумился второй.
— Более чем.
— Тогда почему задницы должны готовить мы?
— Потому что мы крайние. Ты еще молодой, учись. Должно же начальство кого-то трахать, нет?
— Ну…
— Без «ну». Считай, что пришла наша очередь, вот и все.
…Малый фургончик из тех, что ежеутренне развозят товар по крохотным магазинчикам, пробирался меж тем по улочкам в сторону, противоположную аэропорту. Выбравшись в пригород, фургончик увеличил скорость.
В тесном жестяном параллелепипеде кузова находилось восемь человек. Трое из них, по-видимому, совсем не страдали ни от тесноты, ни от тряски. Им не мешала неудобная поза — носом в пол, руки в наручниках за спиной. Их ничуть не заботило то, что их бесцеремонно используют как сиденья. Трудно пожаловаться на некомфортные условия тому, кто лишен восприятия действительности.
Четвертый человек также лежал без движения — с той разницей, что на нем не сидели, и лежал он на складной больничной каталке.
Еще четверо склонились над ним. Трогали больному пульс, дули в лицо, поднимали веки. Больной никак не реагировал на эти манипуляции.
— Жив, но без сознания, — констатировал на правильном оксфордском английском смуглокожий человек с блестящими глазами-маслинами и резким римским профилем.
— Обкололи, — сказал рослый светлоглазый шатен с обветренным лицом и добавил по-русски: — Сволотшш!
— Таки не могло быть иначе, — тоже по-русски отозвался третий — маленький, пожилой, излыса-седенький.
Четвертый, с внешностью японца, не проронил ни слова и лишь кивнул, соглашаясь.
— Снимем капельницу? — спросил Шеклтон.
— Я вас умоляю, зачем? Вы доктор? Вы можете сказать, липовая она или нужна? Он себе умрет, а с меня голову снимут? Мне это надо?
— Экскьюз ми… Уот из липовая?
— Фальшивая.
— Коган-сан прав, — заявил Кацуки. — Сначала надо приехать. Медик потом.
— Его в хорошую клинику везти надо, — высказался Шеклтон. — Напрасно мы не подняли шум. Нашу акцию надо было снимать на хорошую камеру и показывать по всем каналам новостей. Скандал на весь свет!
— Вы забыли, что мы теперь нелегалы, — проговорил Чаттопадхъяйя.
— Тем более нужен скандал и общественное мнение. Делегат Свободной Антарктиды был захвачен спецслужбами США, нелегально действующими на территории Швейцарии! У нас и так были хорошие шансы. А после скандала никакой суд не вынес бы решение о нашей экстрадиции…
— Вот еще шуточки! — завопил Моисей Соломонович. — Может, нам была выгода сообщить в полицию о пропаже коллеги и дожидаться себе, пока его найдут? Уй, от вас у меня мигрень сделается!
— Нет, не дожидаться, но…
— Нет, это вы меня послушайте! Никогда бы они его не нашли — это раз. И что, вы таки пригласили бы съемочную группу с телеканала снимать, как мы освобождаем пленника? Я себе представляю!..
— Потише, — предостерег индус.
— А кто кричит? — Коган все же сбавил тон. — Вы хотите засветить боевиков Шимашевича, чтобы их искала полиция? Это вам два. Те, на ком мы сидим, я думаю, тоже не совсем себе идиоты. Таки просто удача, что никто из них не успел выстрелить в пациента. Это три. И нам совершенно не на пользу, чтобы весь мир знал, что Свободная Антарктида платит деньги немытым антиглобалистам! Вот вам четыре, и вообще прекратите мне все переигрывать! Игра сделана.
Если какая-то часть произнесенных по-русски аргументов Моисея Соломоновича и не была понята Шеклтоном, то суть он все же уловил. Поэтому решил сменить тему:
— А с этими мы что будем делать? Отпустим?
— Простите? — не понял Кацуки.
— Не топить же их в озере. Сдадим полиции?
Лишившийся дара речи Коган зашипел на вдохе и замахал на Шеклтона короткими лапками. Японец сдержанно улыбнулся: законопослушание этих западных варваров поистине анекдотично. Индус также покривил губы в улыбке, от которой у кого угодно мороз побежал бы по коже:
— Осквернять воды озера мы не будем. А этих — этих сначала надо допросить. Да так, чтобы они позавидовали э… нашему коллеге. Если люди Шимашевича не справятся, я им помогу.
— Шо, лично? — испугался Коган.
— Разумеется, нет! В этой стране живет немало моих соотечественников. Есть среди них и те, кто поклоняется Кали. А среди них найдутся знатоки старинных обрядов…
— Это душители шелковым платком? — недоверчиво покривился Шеклтон. — Как их звали: туги, таги?..
— Правильно — тхаги.
— Ну пусть тхаги. А разве англичане не перевешали их всех еще сто лет назад? Я читал, что…
— У англичан не хватило бы веревок, чтобы повесить всех, — надменно произнес Чаттопадхъяйя. — Можно казнить людей, но не веру. Ни одна нация еще не научилась это делать.
— Шелковый платок — это, извините, слишком просто, — поделился своим мнением Кацуки.
Индус ответил еще одной многозначительной улыбкой. При виде ее Кацуки согласно кивнул, Коган отвернулся, а Шеклтон замер с разинутым ртом.
Наверное, это не было так просто. А еще ошеломленному австралоантаркту пришло в голову, что в подготовку перевозивших Ломаева агентов, вполне вероятно, входила наука подавлять в себе страх перед пытками. Но пытки — это одно, а специфическая религиозная церемония — совершенно другое.
Лучше всего в ней не участвовать. Даже в качестве свидетеля. А еще лучше было бы вообще не знать, что такое возможно в двадцать первом столетии…
Жаль, поздно.
Страх боли. Страх высоты. Животный страх угодить в глотку хищника. Человеческий страх исчезнуть без следа. Только-то? Нет, друзья мои и соотечественники, вы вышли из примитивных культур и страхи у вас примитивные…
Шеклтон содрогнулся и отвел глаза. Еще несколько минут ему хотелось пристрелить пленных агентов, милосердно избавив их от запредельной предсмертной жути. Мешали два обстоятельства, и среди них нежелание оказаться убийцей в глазах закона отнюдь не было главным. Главным было бледно-восковое лицо не приходящего в сознание Ломаева.
До седьмого километра добежали быстро.
Трактор рычал зверем. Завывала пурга. Снежная крупа шлифовала лица.
Зато не было погони. Дергая рычаги, Непрухин злобно радовался. Ни вертолет, ни самолет не могли бы сейчас подняться в воздух. Что такое ползущий оранжевый трактор, вид сверху? Легкая мишень. Не накрыть ее с первого захода — позорище даже для не очень опытного летчика.
В погоню по леднику Непрухин не очень-то верил. Какая погоня при видимости в тридцать метров? Смех один. Сомнений нет: все «как один» бывалые полярники поклянутся, что пускаться в путь в такую погоду равносильно самоубийству. Новички не знают дороги. Нет, проводников оккупанты не найдут… А сунутся сами, не зная ориентиров, лишь по карте, компасу да спутниковой навигации — ну и исполать. В два счета собьются с дороги, а кто сбился, тому недолго искать трещину. Иную из них и на воздушной подушке не перемахнешь…
И все же он гнал трактор на предельной скорости. На бога надейся, в удачу верь, логику цени, а ослом не будь, вредно это.
В белой штриховке пурги едва разглядели холодный склад — полузанесенное снегом длинное низкое здание, крытое профилированной жестью. В его ветровой тени расположился корявый домик, поставленный давным-давно именно на случай, если кто-нибудь будет отрезан здесь пургой. С некоторых пор в нем обитал дизелист Самоклюев, сосланный сюда Ломаевым за уголовную внешность, не способствующую положительному имиджу Антарктиды и антарктов.
Сквозь крохотное оконце пробивался слабый свет. Дизель-генератора на седьмом километре отродясь не водилось, и свет обеспечивался реликтовой керосиновой лампой, а тепло — печкой-капельницей. Воняло керосином и соляром.
Вдыхая привычные запахи, дизелист Самоклюев отчаянно скучал. Из достижений культуры в его распоряжении находились лишь магнитола на батарейках, несколько компакт-кассет с попсой да около десятка книг Дюма, Дрюона и Фенимора Купера, изъятых приказом Ломаева из библиотеки Новорусской. Ни работы, ни отдыха по душе. Одно слово — ссылка.
Правда, редкий день его не навещал кто-нибудь. Растущему поселку требовались горы провианта. Быстро таяли запасы тушенки, муки и мороженой птицы. В резерве пока оставались тонн двадцать рыбы с польского траулера. Завхоз Недобитько поначалу сопровождал едва ли не каждую волокушу, затем сделал из Самоклюева своего заместителя по холодному складу. Тот не возражал. Вести отчетность и собачиться с «гонцами» из-за вненормативного ящика консервов оказалось противно и муторно, но лучше уж такое занятие, чем никакого.
Сегодня Самоклюев никого не ждал. Пурга! Слушать музыку надоело. Иностранными языками дизелист не владел, а поиск в эфире выпусков новостей на русском языке оказался делом трудным, и все равно слышимость была никакая. О том, что делается в мире, Самоклюев узнавал от визитеров.
Приходилось читать книги, чего он не любил с малолетства. Приключения Натти Бампо, снайпера и болтуна, парадоксальным образом вгоняли дизелиста в злость и зевоту одновременно. От самодовольных монологов главного героя делалось тошно. За время любого из них ирокезы трижды успели бы превратить оратора в дуршлаг.
Визжала пурга за окном. Самоклюев рычал.
Потом явились гости, и Натти Бампо полетел в угол. Выслушав рассказ Непрухина и Женьки о захвате Новорусской, дизелист-завхоз огорченно крякнул, поскрипел зубами, сказал несколько ненормативных слов, а потом повел себя в высшей степени целесообразно:
— Что вам выдать?
Много ли погрузишь в трактор без кабины, лишенный даже волочащихся следом саней? Навалившись втроем, орудуя ломиками, неслышно матерясь в вое пурги, безжалостно отодрали кровельный лист от крыши склада. Кое-как загнули кромку, пробили отверстия для крепления троса — вот и сани.
Самоклюев был готов отдать все. Тушенка? Бери ящик. И ящик сгущенки. И чай. И кастрюлю. И примус. Эх, жаль, нет палатки! Бери тогда вот этот брезент. И вон те доски. Соорудите из них что-нибудь этакое, вроде яранги… Трос бери. Веревки бери — все, какие есть. Бочку соляра бери. С теплой одеждой, извините, проблема, но подшлемник и шерстяную маску на морду — бери. Рукавицы — бери. Каэшку мою бери подержанную. Свитер бери в запас, хороший свитер, теплый, жена на спицах вязала…
— Ты разве не с нами? — спросил Непрухин для порядка. Он не хотел, чтобы Самоклюев, простая душа и хороший человек, выказал желание идти в пургу. Пришлось бы отказать, наверное. Зачем троим рисковать там, где и двух много?
— Я того… — Дизелист отчего-то смутился и забегал глазами. — Я это… останусь.
— Уверен? — просветлел лицом Непрухин.
— Ну сказал же…
— Значит, так тому и быть. Мы не в претензии.
Самоклюев косолапо переминался с ноги на ногу, не зная, куда девать глаза.
— Ты того… этого… не гони очень-то. За вешками следи в оба. А то знаешь ведь: шибче едешь — глубже будешь.
— Учи ученого… — Непрухин отчего-то насторожился. — Ты мне только это хотел сказать?
— Ну да. А что еще?
— Так, знаешь ли. Показалось.
— Креститься надо, когда кажется, — проворчал дизелист, упрямо глядя в сторону.
— Тогда бывай здоров. Увидимся.
— Погодь, барахло увязать помогу…
Пришлось повозиться втроем, закрепляя как следует груз на импровизированных санях. Спешили. Материли метель, рычали, кровавили пальцы о трос. Кто захочет проверять, выслана ли погоня, методом встречи с нею! Нет таких недоумков. Затянули последний узел — и в путь! Трактор дернулся, натянул трос, поволок сани, быстро набирая скорость. Непрухин помахал рукой на прощание.
Оставшись один, Самоклюев лишь слегка покосился на разоренный склад, где гулял ветер, засыпая провизию тоннами снежной крупы, и жалко трепыхалась недоломанная кровля. Наплевать. Склад больше не интересовал Самоклюева. Укрывшись от прямых ударов стихии за стеной своего домика, дизелист еще долго вслушивался и всматривался в снежную круговерть. Потом он закоченел, а заодно уверился, что погони за беглецами не будет. Во всяком случае, до тех пор, пока не успокоится расшалившаяся стихия. Без сомнения, супостаты пришли к выводу, что двое сумасшедших и так никуда не денутся…
Значит, время опрометчивых действий еще не наступило. Самоклюев вернулся в домик, подобрал заброшенного в угол «Следопыта» и попытался погрузиться в чтение. Спустя пять минут он чертыхнулся, отложил книгу и без малейшего успеха поискал в эфире родной «Маяк». Тяжело вздохнув, обрушился на койку. Мыслей и сомнений у дизелиста было хоть отбавляй. А вот делать до окончания пурги было решительно нечего.
Спустя неполных два часа после начала операции силы вторжения захватили практически все антарктические поселения, имеющие хоть какое-нибудь значение. Кое-где — с применением оружия и потерями, как в Новорусской. Кое-где — практически без сопротивления, как в Мак-Мёрдо. (Единственным инцидентом там стало исчезновение двух недавно иммигрировавших антарктов, известных своими антиамериканскими взглядами, по всей вероятности прихвативших с собой нескольких охотничьих ружей с большим количеством боеприпасов. Морпехи прочесали окрестности, но никого не нашли — искать беглецов в домике-музее Скотта в голову никому почему-то не пришло, хотя, как позже выяснилось, беглецы прятались именно в музее.)
Действительно, в операции вторжения участвовали британские, австралийские и новозеландские формирования. Целью первых стали бывшие английские станции Халли и Ротера; вторые осуществляли совместную с американцами высадку в Моусоне, Дейвисе и Кейси; наконец, третьи без выстрела захватили Скотт-Бейс по соседству с уже захваченным Мак-Мёрдо.
Испили свою чашу Новолазаревская, Мирный, Дюмон-Дюрвиль, Сёва, Чжуншань, Маитри, Добровольский, Бодуэн, Неймайер, Вернадский, все семь станций острова Кинг-Джордж… Проще было перечислить поселки, не подвергшиеся нападению. Таковыми до поры до времени оставались станции Аргентины и Чили, больше похожие на крохотные военные базы, японская внутриматериковая станция Купол-Фудзи да несколько новых поселений, то ли игнорируемых, то ли пока не обнаруженных.
Это, в сущности, означало бы конец Свободной Антарктиды, если бы не странное поведение военных.
Допустим, на берегу Уилкса разыгралась пурга, приковавшая ко льду авиацию, — но в то же время в Новолазаревской, Бодуэне и Маитри стояла отличная погода! И тем не менее в действиях сил вторжения начала проявляться непонятная нерешительность.
Был совершен облет станции Купол-Фудзи, но и только. Десанта не последовало. Зато самолеты-разведчики стали летать над Антарктидой часто и подолгу.
Неожиданно ужесточился режим содержания пленных, но спустя сутки смягчился настолько, что в Мак-Мёрдо, Скотт-Бэйс и Халли антарктам разрешили даже прогуливаться по территории поселков, не выходя, однако, за их пределы. Столь вопиющий либерализм не коснулся бывших научных станций России, Китая, Индии и прочих неанглоязычных стран, но и тут повеяло послаблением. По-прежнему антарктов по одному таскали на допросы, и по-прежнему проводились планомерные, очень тщательные обыски, часто по три-четыре раза в одном и том же помещении, — но тон оккупантов заметно смягчился. В Новорусской недоумевали.
Казалось бы, в лучшем случае пленных ждет депортация в покинутые ими страны и то после отсидки на американской базе в какой-нибудь гниющей тропической дыре. В худшем случае — та же отсидка, только многолетняя и, может быть, в перспективе судилище. Участь не из самых приятных.
Ан нет. И на третий день плена Нафаня шепнул на ухо угрюмому Баландину:
— А знаешь, америкосы чего-то здорово боятся, только виду не хотят показывать…
То же самое чувство, и даже с большей силой, владело антарктами в Амундсен-Скотте. В захваченной столице нервозность оккупантов была видна всем. Солдаты ходили только парами, поминутно оглядываясь. Шутка ли — за двое суток пропали без вести восемь военнослужащих!
Искали в стационарном куполе. Проверили ощупью сдувшийся купол бывшего зала заседаний, ничего не нашли и оттащили его подальше, чтобы не мешал. Проверили научные сооружения и — особенно тщательно — подледный магнитный павильон. Толку не было.
Ночью бесследно исчез с поста часовой. Днем, когда, казалось бы, все на виду, пропали еще двое. Проверка пленных показала, что не хватает кое-кого из бывшего персонала станции. Полковник Карпентер, заменивший убывшего в госпиталь генерала Хески, запросил максимально полную информацию о станции и вскоре разгадал ребус. Вне всякого сомнения, партизаны скрывались подо льдом в катакомбах, оставшихся от старых строений и, очевидно, имевших замаскированные выходы на поверхность.
Спустя час удалось обнаружить один из них. Все остальное было уже делом техники. Карпентер планировал вступить с подледными жителями в переговоры и предложить им сдаться, выдав пленных в целости и сохранности, и при этом условии гарантировать жизнь. В случае отказа оставался выбор между выкуриванием и штурмом.
Запрет на проведение каких-либо активных действий ошеломил полковника. Ясный и недвусмысленный приказ командующего предписывал ждать дальнейших указаний, ничего не предпринимая. Совсем ничего. Просто ждать.
Велев присыпать дыру и отметить ее флажком, полковник задумался. Происходило что-то не предусмотренное планами вторжения, это было ясно. Но что?
С самого начала проблемы сыпались как из рога изобилия. Они начались еще во время подготовки к вторжению на обледенелый континент. Гринписовцы посходили с ума, по их суденышкам приходилось даже открывать огонь, и вонь в прессе поднялась невыносимая, словно от раздавленного клопа. Потом одно десантное подразделение, несмотря на спутниковую навигацию, умудрилось вместо Антарктиды высадиться на одном из Каролинских островов, и морпехи успели сильно удивить островитян, прежде чем командовавший ими болван сообразил, что в Антарктиде пальмы не растут. Далее, никто не ожидал, что антаркты окажут реальное, а не показное сопротивление. Избыточность брошенного в Антарктиду военного контингента по идее должна была убедить их не совершать глупостей. Но были бои и, увы, неоправданные потери. Наконец, совсем уж идиотский случай с попугаем и генеральским ухом! Журналисты уже пронюхали, весь мир покатывается со смеху…
Теперь — подледные партизаны, крадущие часовых. Еще один повод развеселить публику. И непонятный запрет на проведение пустячной операции!
По убеждению полковника, сейчас следовало бы действовать максимально энергично. Наплевать на протесты и всяческую политику. Высадиться в еще не захваченных пунктах. Искать и найти новые поселения так называемых антарктов. Наверняка они существуют. Пленить или уничтожить всех, кто еще может вякнуть хоть слово от имени Свободной Антарктиды. Без этого операцию нельзя считать завершенной.
Вместо этого в Амундсен-Скотт прибыл самолет, привез приказ оказывать всемерное содействие «специальной группе» и нескольких неразговорчивых типов в высоких чинах, которые еще раз перевернули на станции все, что можно перевернуть, допросили всех подряд и, казалось, были озабочены чем угодно, кроме окончательной победы над противником.
Неприятности. Мелкие, но что-то много. Укусы. Будто сунулся в осиный рой.
Что-то происходило…
И поскольку происходило оно явно вне компетенции полковника Карпентера, он вскоре перестал об этом думать и стал выполнять приказ: ждать.
Глава седьмая
Последний довод Антарктиды
— Зря ты за мной увязался, — сказал Непрухин.
— А я не собачка, чтобы за кем-то увязываться, — обиделся Женька. — Что бы я в Новорусской делал? Сидел бы под замком и ждал депортации? Ага. Щазз! Размечтались!
— Ну и депортировали бы… Подумаешь! Тебя Украина изменником объявляла? Нет. Остался бы жив-здоров и на воле, это точно.
— Я антаркт, — упрямо возразил Женька. — Я и сейчас на воле.
Непрухин не стал с ним спорить.
Что на воле — верно. Только кому нужна такая воля? Все равно будешь делать то, что велено, — не людьми, так природой. А не будешь, так помрешь. Эту волю вольную не уставал проклинать Робинзон на острове, хотя у него был теплый остров…
Больше ста километров до Новорусской.
И сейчас же Непрухин поправил себя. Не ДО, а ОТ Новорусской. Путь назад для него закрыт. А путь вперед — верная смерть либо в ледовой трещине, либо от голода и холода. Бывают, конечно, в жизни чудеса, но ведь нормальный человек не станет рассчитывать на то, что чудо непременно свершится. С какой стати? Почему Случай должен ублажать игрока?
Да просто потому что игроку этого хочется.
Кто посещал бы казино, не надеясь на удачу?
Кто покупал бы лотерейные билеты?
И кому какое дело, что у Случая своя профессия — укладываться в статистическую кривую?
Но иногда он все же улыбается человеку.
Строить расчет — глупо. Зато не возбраняется надеяться.
— Я серьезно, — сказал Непрухин. — Шел бы ты, парень, обратно…
— Один?
— А тебе проводник нужен? Держись колеи, пока ее не замело. Где трактор прошел, там человек не провалится. За вешками следи сугубо внимательно. А как кончится зона трещин, так, считай, дома. Без компаса дойдешь.
— Сам говорил: до Новорусской километров сто, — напомнил Женька.
— Зато под горку и по ветру. Устанешь, не спорю, но дотопаешь суток за двое. И даже без компаса. Шансы хорошие.
— А ты?
— Говорил ведь уже: мне туда нельзя.
— Ну и мне нельзя, — отрезал Женька. — Что я, хуже других, что ли?
— Тебе-то как раз можно…
— Значит, мне просто не хочется, понял?
«А вмерзнуть в лед, как лягушке, тебе хочется?» — хотел было спросить его Непрухин, но не спросил. Парень не мальчишка, элементарные вещи сам понимает. Правда, пока еще умом, а когда он поймет и печенками, будет поздно.
Ну что ж. Его выбор.
Не повезло. А как хорошо все начиналось! От седьмого километра до тридцать пятого дошли вообще без проблем, несмотря на пургу. Добежали, а не дошли. Четко брали азимуты по наручному компасу, и только один раз пришлось выйти со страховочной веревкой искать вешку. Она нашлась спустя каких-нибудь десять минут поиска…
Полоса удач продолжалась еще целые сутки. Пурга постепенно сходила на нет, а небо не прояснилось. Грязно-серые клочья растрепанных облаков мчались низко над головами, совсем не удручая, а, напротив, радуя. В такую погоду воздушный поиск затруднен, если вообще возможен. Низкое летящее небо, как в Питере в слякотном беспросветном декабре, не враг, а союзник. Пусть продержится еще несколько суток. Поди найди иголку в стоге сена.
Зону трещин тоже сначала шли хорошо. Вообще-то ледниковые трещины могут встретиться в любом месте купола, но близ побережья, где медленное течение льда резко ускоряется, трещин больше, чем где бы то ни было. Ориентировались по вешкам, оставленным санно-гусеничными поездами Ерепеева. На подходе к гигантской трещине, которую потом пришлось долго обходить, видели цепочку снежных гейзеров, бьющих на высоту четырехэтажного дома. Женьке можно было позавидовать: не каждому бывалому зимовщику доводилось видеть, как взмывает в небо снег, гонимый ветром по трещине и напоровшийся на препятствие. Женька был в восторге.
А потом удача кончилась. Сразу. Вдруг.
Они не сбились с пути. Они шли верно. Разумеется, не точно по следам санно-гусеничных поездов — ту колею давным-давно замело, — но все же в пределах разведанного, почти безопасного коридора. Здесь пять раз прошли тридцатитонные вездеходы и тяжелые тягачи, причем три раза из пяти — с таким грузом на санях, что на подъемах рвались тросы. Что по сравнению с этими мастодонтами трактор с легкими саночками? Пушинка.
И все же трактор провалился.
Сначала он клюнул носом, как лодка, соскальзывающая с гребня волны во впадину. Потом начал крениться вправо, одновременно вставая торчком. Непрухин вытолкнул Женьку и выпрыгнул сам. «Сани!» — заорал не своим голосом.
Поздно. Оседающему снежному мосту наскучило оседать. Ему захотелось рухнуть.
Непрухин пал на сани во вратарском броске. Что толку! Он заведомо не успевал ни отцепить трос, ни распутать веревки, крепившие поклажу. Трактор исчез, и сани рванулись, едва не утащив Непрухина в бездонную могилу. И еще долго грохотало и выло из обширной рваной дыры на белом снегу.
Потом стихло. Непрухин повернулся спиной к ветру и закурил. Женька злобно ругался. Пришлось прикрикнуть на него, чтобы, во-первых, замолк в тряпочку, а во-вторых, не топтался вблизи трещины.
Положение — не позавидуешь. Докурив сигарету до пальцев, Непрухин обмозговал ситуацию со всех сторон. Ему, конечно, обратного пути нет, и шансы его хреновые. А Женьку надо отправить назад. Зачем пропадать вдвоем, если можно одному?
Женька не ушел. И в душе Непрухин был благодарен ему за выбор.
— Все равно трактор пришлось бы бросить, — сказал он то, во что ему сейчас хотелось верить. — У нас запасных пальцев к гусеницам было всего три штуки. На таком запасе по Антарктиде далеко не укатишь.
— У нас же ни одного не лопнуло и не выпало, — возразил Женька.
— Потому что теплынь, — противореча сам себе, возразил Непрухин. — Когда поезд идет по куполу при минус шестидесяти, пальцы только так летят и трансмиссия тоже. Сейчас-то благодать: мы почти на экваторе, хоть и на километровой высоте. Градусов двадцать всего ниже нуля…
— Ну и не замерзнем, — подытожил Женька.
— Ага… Знаешь, однажды американцы катали большую группу туристов на самолете в районе Эребуса. Уж не знаю, что случилось с тем «Боингом», только он аварийно сел, можно сказать — свалился. Почти никто не погиб при посадке, зато раненых было предостаточно. С Мак-Мёрдо и Скотт-Бейса, разумеется, выслали спасателей, да что толку? Все до единого пассажиры превратились в мерзлые сосульки спустя какой-нибудь час после аварии. Спасатели прибыли гораздо позже.
— Мы не ранены. И потом, во что были одеты те туристы? Небось в шортики-маечки?
— И в каэшках люди замерзали за милую душу…
— А ты, я гляжу, оптимист, — фыркнул Женька. — На тракторе без кабины ехал — замерз, да? Озяб, но не замерз же! Ну и все! Будем двигаться — будем жить. Веди. А скажешь еще раз, что я зря увязался, — дам в морду, понял?
— Ты — мне? — удивился Непрухин.
— Тебе, хоть ты и мэр. Мэров я еще ни разу не бил, мне это даже интересно… Куда идти-то?
Идти пока предстояло туда же — на восток и в гору. До поворота на юг оставалось пройти еще километров пятнадцать-двадцать.
— Держись за мной.
«Снилась мне такая ерунда, какую не встретишь и в помеси мыльной оперы с ужастиком, а только покидать эту кошмарную бодягу все равно не хотелось ни в какую. Почему-то я твердо знал: наяву будет еще хуже.
А потом я услышал:
— Просыпается.
Глагол этот поверг меня в отчаяние. Я не хотел туда, в явь. Там было слишком страшно, чтобы я мог это выдержать. Там жил ужас.
И все же я неумолимо вываливался туда. Цеплялся, напрягая все силы, боролся, — но соскальзывал.
Открыл глаза — все как в тумане. Ни людей, ни предметов — одни силуэты, да и те нерезкие, вроде как сквозь мутное стекло и вдобавок не в фокусе. Руки-ноги бесчувственные и неподъемные, словно деревянные протезы. Пошевелиться — проблема. И голова тупая-тупая…
Наверное, тоже протез. Притом дефектный: с головокружением и мигренью.
— Гена, с тобой все олл райт? Как ты себя чувствуешь?
Это был Ерема Шеклтон. А с ним и вся наша гоп-команда: Кацуки, Чаттопадхъяйя, Коган…
Обрадовался я лишь на один миг. А потом, припомнив все, что со мной было, впал в такое отчаяние, что хоть вой, хоть стреляйся.
— Все в порядке, Гена. Все теперь будет хорошо…
Хорошо?.. Они что, издеваются надо мною?
Вряд ли. Жалеют, наверное. Не понимают, что это для меня еще хуже.
— Где я?
— В Альпах, Гена. Уютный домик в долине. Да ты уже бывал в нем…
Что-то не припоминаю. Когда? Зачем? А, ну да, верно. Бывал. Беседовал с гейдельбергским человеком, как бишь его… Стар Трек? Ван Стар? Нет, ван Трек, точно.
— Ван Трек тоже здесь?
— Никого тут нет, одни мы, Гена, — заворковал Моисей Соломонович. — Был доктор, сделал вам укол и уехал. Сказал, что с вами таки все будет в ажуре…
— А почему я здесь? Меня укололи, я заснул…
— Вас собирались тайно вывезти в Италию на военную базу США. Мы таки очень даже не собирались смотреть на это сложа руки.
— Пришлось привлечь э-э… платных статистов, — неизвестно над чем засмеялся Шеклтон.
Им всем было весело. Одному мне было гадко, потому что я все вспомнил. Ужас. Позор. И тоска такая, что самые необходимые предметы — веревка, мыло и табурет.
— Моисей Соломонович, — сказал я, отведя взгляд, чтобы никого не видеть. — Ребята… Я им все сказал…
— Об чем? Об Антарктиде?
— Да.
— И о секретном геофизическом оружии?
— Да. — Я с трудом сдерживался, чтобы не зарыдать в голос.
Все замолчали, а Коган сразу засуетился, захлопотал вокруг меня, дружески похлопывая по плечу ладошкой и приговаривая:
— Вы себе успокойтесь, успокойтесь, Гена. Мы все знаем. Все хорошо, все так и должно быть…
— Как еще — так?
— Разве мы похожи на идиотов? Разве мы не понимаем, что такое форсированные методы допроса? — Когана аж передернуло. — Разве ничего не слыхали о «наркотиках правды»? Вы себе зря волнуетесь, Гена. Мы знали, что из вас таки вытрясут все, что им надо. А вы не знали и знать не могли, что они заставляют вас говорить то, что НАМ надо…
Факт остается фактом: мой протез головы соображал настолько плохо, что я еще долго не мог понять, как меня подставили. Потом заподозрил, но не поверил. Мне не довелось служить ни в разведке, ни в тайной полиции, и, наверное, я к тому же плохой политик, ибо оказался не готов поверить, что цель ВСЕГДА оправдывает средства.
— Вы помните человека, с которым я вас знакомил у себя в номере? — поинтересовался Моисей Соломонович.
— Да.
— Так и вспомните, какую вы с ним вели беседу.
— Это когда вы вышли?
— Вот именно.
Я попытался.
— Не помню. Какая-то болтовня шла несущественная…
— Очень даже себе существенная. Борис Гершевич — один из лучших гипнотизеров в мире. Между прочим, его содействие и его лояльность таки обошлись нам в изрядную сумму. Гена, мне очень неприятно говорить вам об этом, но Борис Гершевич незаметно для вас внушил вам полное доверие к моим словам о геофизическом оружии, которого у нас никогда не было и нет…
— Что, совсем нет? — тупо спросил я.
— Я вас умоляю, откуда ему взяться? Но ведь Антарктида таки прыгнула! Возможно, мы когда-нибудь узнаем почему, но согласитесь, не сыграть на этом прямо сейчас было бы полным идиотизмом…
И тут я все понял и во все поверил.
Не стану описывать то, что со мной творилось. Да и что могло твориться хорошего? Обида и ярость — не те эмоции, что доводят до добра. Скажу одно: хорошо, что я в тот момент еще слабо владел своим телом. Кое-кому могло бы не поздоровиться.
Читать бесплатно другие книги:
