Примкнуть штыки! Михеенков Сергей

Глава тринадцатая

Шаня

Только под утро они вышли к реке и после короткого привала побрели вверх по течению. Воронцов шёл впереди. За ним Алёхин, Зот с Васякой, и замыкали колонну Донцов и ефрейтор Карамышев. Степана Спиридоныча они потеряли в лесу. А Карамышев всё время бежал рядом, не отставал.

Они шли на север. Где-то там, где гудело и порыкивало моторами шоссе, должен находиться мост, который, как сказал Старчак, будет до последнего удерживать передовой отряд. А значит, там он встретит своих ребят. Тех, кто остался живой. Там он доложит капитану Старчаку и старшему лейтенанту Мамчичу о выполнении задания и о потерях. Задание-то – выполнено. Выполнили они приказ капитана Старчака. Не пропустили противника по просёлку, по обводной дороге. Даже танки остановили.

Шли, засыпая на ходу и время от времени натыкаясь друг на друга сонным, пылающим лицом – в холодную сырую шинель идущего впереди. Так и продвигались слепым маршрутом, пока их не остановил окрик:

– Стой! Кто идёт?

Из предрассветной вязкой темени выступила фигура часового. Часовой стоял на взгорке, прямо над ними, и казался огромным в своей плащ-палатке, как скала, наполовину покрытая снегом.

– Свои, – отозвался Воронцов и не почувствовал облегчения.

– Какие ещё «свои»? Свои все уже ушли к Медыни. – В голосе часового чувствовалось желание им поверить, и он, должно быть, верил, что пришли действительно свои, но обязанность предписывала иное. – Какой части?

– Подольское пехотное… Шестая рота.

Часовой молчал. Он нависал над ними чёрной скалой и молчал.

– Кто командир роты? – наконец спросил он.

– Старший лейтенант Мамчич, Леонтий Акимович. Кто тут из наших? Мне нужно к командиру роты или отряда.

– Пойдёмте.

Часовой повёл их по едва заметной тропе вверх.

– Стой! Кто идёт? – снова окрик из темноты. – Климов? Ты? Какого хрена? Опять кого-то ведёшь?

– Веду, – отозвался часовой. – Ещё шестерых.

Спустились в траншею. Траншея свежая, ещё не подчищенная. В ней пахло теплом земли. И шедшим следом за часовым сразу захотелось где-нибудь тут же притулиться и уснуть.

– Не вздумайте закурить, – предупредили их в траншее уже другие голоса.

– Я им закурю, – незло засмеялся часовой, видимо, тоже почувствовав их состояние, – по уху прикладом…

Воронцов хотел было что-то сказать часовому, но усталость была настолько сильна, что и языком шевельнуть стоило неимоверных усилий.

– Туда, – приказал часовой.

Вскоре они остановились перед землянкой, вход в которую был завешен шинелью.

– Товарищ лейтенант! – позвал часовой.

Шинель вздрогнула, и из чёрного зева землянки выбрался человек в новенькой шинели, которая здесь, в траншее, вместе со своим щеголеватым, затянутым в скрипучие ремни владельцем, нелепо пахнущим одеколоном, казалось пришелицей из другого мира. Лейтенант, видимо, только что побрился. Он был застёгнут на все пуговицы, как перед построением полка. Он взглянул на них и спросил:

– Откуда?

– С Извери. Шестая рота, – ответил Воронцов.

– Доложите по полной форме, – оборвал его лейтенант, скрипнув ремнями.

– Товарищ лейтенант, группа боевого охранения в количестве пяти человек прибыла в пункт назначения для выполнения дальнейших распоряжений. С нами также ефрейтор тысяча триста шестнадцатого полка Карамышев. Документы имеются. Старший группы сержант Воронцов. – И Воронцов отнял ладонь от каски.

– Как он оказался среди вас? Почему в боевой группе посторонний?

– Он не посторонний. Полк держал оборону вместе с нами. Точнее, мы – вместе с полком. Командир полка майор Алексеев убит. Остальные кто убит, кто рассеян. Ефрейтор Карамышев после того, как группа выполнила приказ держать дорогу до полудня десятого числа, отошёл вместе с нашей группой.

– Ладно, товарищ сержант. Хотя бы внятно и понятно. Шестеро, значит. Кто ещё был с вами?

– В составе группы был курсант Селиванов. Он погиб. Левее нас на юг должна была действовать ещё одна группа.

– Кто ею командует?

– Сержант Смирнов. – И у Воронцова мелькнула мгновенная надежда. – Вам что-нибудь о них известно, товарищ лейтенант?

– Вопросы пока буду задавать я. На левом фланге вы, таким образом, действовали двумя группами?

Воронцов молчал. «Что это, – думал он, – недоверие, проверка или желание показать свою власть и подчинить своей воле?»

– Ну? Отвечайте же? – В голосе нетерпение и раздражение.

– У вас хороший одеколон, товарищ лейтенант, – сказал Воронцов и почувствовал, как скулы у него закаменели.

Кто-то из стоявших за его спиной сдавленно прыснул. И Воронцов подумал: «Вот тебе и вышли к своим».

Лейтенант переступил с ноги на ногу, кашлянул в кулак. «Нет, – думал Воронцов, – это не особисты, не заградзастава. У часового под плащ-палаткой петлицы наши, курсантские, ППУ».

– Повторяю: мы, обе группы, имели приказ удерживать просёлочную дорогу на станцию Мятлево до двенадцати ноль-ноль десятого октября. Я руководил действиями северной группы. Приказ нами выполнен. Отошли восточнее в тринадцать ноль-ноль. Потеряли одного человека убитым. Документы и оружие убитого вынесли.

– Драпанули, значит?

– Я повторяю, мы отошли в тринадцать ноль-ноль. Бой приняли в составе стрелкового полка и взвода ИПТАП.В бою уничтожено два танка, три бронетранспортёра и до ста человек живой силы противника. Сведений о второй группе не имею. Каждая из групп действовала автономно.

– Ну да, – буркнул лейтенант, скрипнул ремнями и начал осматривать бойцов Воронцова.

Взошла луна. Она отражалась на снегу, и предрассветная мгла сразу просветлела, будто отстоявшаяся вода. Лица бойцов, лейтенанта и часового в этом сиянии белели, как береста.

– Товарищ лейтенант, я так понял, что вам что-то известно о нашей южной группе?

– Кто ею командовал?

– Я уже сказал: сержант Смирнов.

– Они вышли к нам тремя часами раньше. Двое. Сержант Смирнов и старшина. Оба ранены. – Лейтенант махнул рукой в сторону окопов, сверху затянутых плащ-палатками и потому почти незаметных на склоне горы. – Они сейчас там, отдыхают. Климов, – обратился он к часовому, – проводи и сержанта Воронцова с его людьми. Подъём в пять ноль-ноль. Оружие должно быть готово. Гранаты есть?

– Две на всех, – ответил Воронцов.

– Негусто.

– Мы вышли из боя.

– Не уверен, – угрюмо сказал лейтенант.

– Что нам предстоит?

– Утром узнаете.

– Я должен знать заранее. Чтобы знать, кого брать с собой, а кого оставить здесь.

– На задание пойдут все. Даже раненые, если они есть. Хорошо, сержант, останьтесь. Климов, проводи остальных.

Теперь, оставшись вдвоём, они сразу почувствовали себя иначе. В голосе лейтенант уже не было того металла и категоричности.

– Мост будем рвать, – сказал он. – Таков приказ.

– Какой мост? А вы разве не мост охраняете?

Лейтенант усмехнулся.

– До моста отсюда полтора километра, – сказал он, – вчера днём нас оттуда вышибли. С большими потерями. Это – чтобы ты понимал общую обстановку. Наши, третья рота, ушли к Медыни. Ваши – тоже. А нам поставлена задача отбить мост, заложить взрывчатку и взорвать его. Поскольку вы вышли в наше расположение, а проверить вас, кроме как в бою, мы не можем, отпустить тоже не можем, то пойдёте вместе с нами. Тем более что у нас не хватает бойцов в группе захвата и прикрытия. Подрывники не наши. Спецы из десантной бригады. Наша задача – убрать охрану и, пока десантники будут закладывать взрывчатку, удерживать мост. Вот так, сержант. Сейчас своим ничего не говори. Утром скажешь. Оружие, повторяю, должно быть готово. Боеприпасами обеспечим.

Лейтенант, похоже, был не совсем уверен в успехе предстоящей операции и делился с Воронцовым подробностями только потому, что, скорее всего, рассчитывал на опыт человека, побывавшего в боях. Воронцов молчал. Лейтенант ждал. Это невозможно было не почувствовать.

– Когда вы из училища?

– Вчера утром, – тут же ответил лейтенант. – Сразу на мост, в бой. Там чуть не угодили в окружение.

Уже успел повоевать, а одеколоном пахнет, как сирень на плацу.

– Ладно, сержант, идите и вы, – не выдержал молчания лейтенант. – Времени на отдых осталось мало. А вы, я вижу, с ног валитесь.

Воронцов отыскал своих в тесном окопчике, похожем на начатую траншею. Все уже спали.

– Завтра утром атакуем, – сказал он, устраиваясь между Зотом и Алёхиным.

– Что? – во сне буркнул Зот. – Куда? Куда они побежали? Сволочи…

– Ничего. Ничего, ребята, спите спокойно. Завтра утром горячую кашу подвезут, – горько усмехнулся он сам над собой, потому что никто его не слышал.

Уткнувшись в распах шинели, в своё скудное тепло, Воронцов попытался сосредоточиться, прислушаться к звукам канонады и понять, где шоссе, где мост, а где Медынь, в направлении которой им предстояло отходить после проведения операции. Но ничего не смог различить в сплошном гуле пространства, окружившего их окоп. Война гудела повсюду. И мост, и Медынь могли быть в любой стороне. «Чёрт бы его побрал, этот проклятый мост», – подумал он, вздохнул и на вздохе уснул мгновенным потерянным сном, как спят усталые дети.

Спать им пришлось недолго.

Ещё не рассвело как следует, а лейтенант уже повёл их вдоль речки Шани вверх по течению. И только уже в пути они встретились с группой Смирнова. Обнялись молча, пошли.

– Где твои люди, старшина? – спросил Воронцов старшину Нелюбина.

Старшина только рукой махнул и даже не посмотрел на него. Смирнов потрогал запёкшийся на подбородке рубец и сказал:

– Подошли… Миномётами… как дали… пулемётчики и диска расстрелять не успели. Всех накрыло.

– Тихо вы! Шестая рота… – скрипнул зубами лейтенант, пропуская их вперёд.

Воронцов вдруг вспомнил этого лейтенанта. Он командовал вторым или третьим взводом третьей роты. Лучший строевик в училище.

Остановились. Воронцов наскочил на идущего впереди Климова. На Воронцова – старшина Нелюбин.

– Что там, товарищ командир? – шепнул старшина, бледнея.

– Мост.

– Я так и знал. Дошли, значит. – Старшина вздохнул. – Вот теперь покурить бы, затянуться по-хорошему, а там… Там и на мост можно.

Впереди гудела дорога. Несмотря на ранний час, немцы шли по шоссе нескончаемым потоком. И Воронцов, глядя на эту бесконечную гудящую колонну, подумал, что наши, видимо, уже оставили и Медынь и, может, уже отошли к Ильинскому, на основной рубеж. Остановят ли эту махину там? Должны остановить. Если не остановят, то всё, что сделали здесь, на Извери, на шоссе и просёлке, они, все их усилия и жертвы, окажутся напрасными. И гибель Денисенко, и смерть майора Алексеева, и Селиванова, и людей старшины Нелюбина, и пулемётчика Аниканова, и артиллериста Федосова, – всё напрасно, бессмысленно.

– Э, товарищ командир, где ж тут нам подступиться, – недоумённо прошептал старшина Нелюбин и снова оглянулся на Воронцова.

Они укрылись за густым кустарником в нескольких сотнях метров от моста. Вперёд ушла группа из трёх человек. Разведка. Воронцов вытащил из-за пазухи бинокль и начал разглядывать переправу. Утренние сумерки уже сошли, воздух стал прозрачным, почти дневным, и он, сквозь наплывы буро-зелёной листвы, отчётливо увидел отрезок дороги. Но шоссе с западного берега на восточный шли крытые машины. Потом потянулись тягачи с тяжёлыми гаубицами, с десяток подвод процокали подкованными копытами лошадей одинаковой гнедой масти с сивыми подрезанными хвостами, на телеги были нагружены какие-то ящики, снова грузовики, два лёгких танка, точно таких же, один из которых вчера на лощине уделали ИПТАПовцы, бронетранспортёры, «гробы» и другие, поменьше.

– Дай-ка, сержант, – толкнул Воронцова лейтенант и кивнул на бинокль.

– Что, своим ещё не обзавелись? – И Воронцов протянул бинокль лейтенанту и подумал, испытывая некоторое удовлетворение: «Вот ещё чем отличается на войне бывалый солдат от новичка».

Вскоре на дороге утихло. Колонна прошла.

– Слушай мою команду! – Лейтенант повернулся на спину. – Атакуем двумя колоннами. Первую поведу я. Шестая рота – со мной. Иванкин, ты со вторым отделением переправишься на другой берег и атакуешь окоп с охраной на той стороне. Там у них должен быть второй пулемёт.

Второе отделение спустилось к реке. Вскоре подали условный сигнал – переправились. Всё пока тихо.

Теперь они двигались двумя группами параллельно.

Немцев на мосту было немного, человек пять, не больше. Два пулемёта. Часовой. Невысокого роста, коренастый, в камуфляжной накидке. Он стоял на левом берегу и смотрел куда-то в глубину дороги на противоположном берегу.

Часового надо было снимать в первую очередь.

Подполз один из подрывников, высвободился из лямок туго набитого взрывчаткой вещмешка, сказал как о давно решённом:

– Лейтенант, часового вы взять не сможете. Я пойду. Дело знакомое. А вот взрывчатку пусть возьмёт Климов и, как только можно будет идти, пусть сразу несёт под мост, к первой свае. Я его буду дожидаться там. А тем временем вы займитесь пулемётами.

Десантник уполз, исчез в прибрежных зарослях, тихо растворился. Осталось ждать. Замерли и на другом берегу.

Но всё пошло не так, как планировали.

Погодя со стороны моста послышался короткий свист, и тут же тишину резанула пулемётная очередь. Десантник снял часового, подал сигнал. Но его заметил один из пулемётчиков.

– Вперёд! Гранаты к бою! – крикнул лейтенант и первым вскочил и побежал к мосту, держа над плечом ТТ.

Тут же заработал и второй пулемёт. Лейтенант с размаху упал и перекинулся набок, выронив в снег свой ТТ. Воронцов, бежавший следом, перепрыгнул через него и увидел, как трассирующие очереди скоблянули склон справа, по которому бежали трое курсантов, и всех троих сразу разбросало с криками и стонами в разные стороны, как группа, атаковавшая другое пулемётное гнездо, тоже попала под кинжальный огонь и тут же залегла, сразу потеряв инициативу и возможность что-либо предпринять. Кричали раненые.

– Что делать, сержант?

Воронцов оглянулся. Рядом с ним лежал Зот. Руки его прыгали, и он никак не мог вставить в магазин новую обойму.

Воронцов приподнял голову, осмотрелся. Хуже положения ещё не было. Только разве что на поле, под миномётами… Можно было, конечно, подползти к пулемёту, обойти его левее, от кустов, и забросать гранатами.

– Зот Федотыч, у тебя граната есть?

– Есть одна. – Зот сразу всё понял и сказал: – Не докину. Далековато.

Пули секли поверху. Видимо, пулемётчик их, проскочивших сюда, пока не заметил и выкашивал тех, кто остался на склоне.

– Отсюда не надо. Ползи вон туда, стороной. Подползёшь насколько сможешь и бросишь.

– Не докину я, товарищ сержант, – сглотнул слюну Зот, и острый кадык его испуганно прыгнул под плотной седоватой щетиной. – Что-то нет надёжи, что сделаю всё как надо.

– Дай сюда! Ну?

Воронцов выхватил из дрожащей руки бойца ребристую Ф-1 и, придерживая автомат на локте, пополз в сторону кустов. Пулемёты стреляли не переставая. Группа, шедшая по ту сторону реки, стала откатываться. Им было труднее. Ни овражка нигде, ни кустика. Чистый луг. И на этом, чистом, четыре бугорка уже лежат неподвижно, и один копошится и пытается сползти вниз. Другие рывками перебегают к лощине, заросшей ольхами. Если добегут, там могут спастись. Если не добегут… Пулемёты ведут непрерывный огонь. Почему лейтенант решил ждать утра? Ночью подобраться к ним, снять охрану и заложить взрывчатку было бы куда легче. «Эх, лейтенант, лейтенант… А может, они кого-то ждали? Может, надеялись, что по мосту пойдут наши? Или было намерение ударить от Медыни? Ведь наступали же они с десантниками на Юхнов. И почти дошли. Если бы им были приданы танки, то дошли бы и до Юхнова…»

Воронцов прополз уже метров сорок, когда на дороге послышалось урчание моторов. Из-за деревьев выпрыгнул «гроб», за ним лёгкий танк. Танк тут же развернулся, съехал на обочину. Из-под приземистой башни затрепетало белое пламя, застучал крупнокалиберный пулемёт. А из «гроба» под прикрытием пулемётного огня выпрыгнули автоматчики и тут же развернулись в цепь. «Дежурное подразделение, – догадался Воронцов. – Как они быстро всё наладили! Эти знают что делать и быстро разберутся с нами…»

Воронцов остановился и некоторое время наблюдал за тем, что происходило у моста. Четверо или пятеро бойцов и курсантов успели добежать до обрыва берега и спрыгнули вниз. И тут же оттуда, из-под уреза, открыли огонь. Но большинство остались неподвижно лежать на склоне, где застали их первые пулемётные очереди и где их догнали потом последующие, когда группа начала отход.

Всё. Надо уходить. Воронцов сунул гранату в карман и пополз, забирая левее, к перелеску. «Уходить… Скорее… Пока не заметили».

Пулемёты вскоре прекратили огонь. Лишь внизу, в пойме, куда ушла цепь, наперебой лаяли автоматы. Им изредка отвечали одиночные винтовочные выстрелы. Но вскоре и они смолкли. И те и другие. «Всё, добили последних…»

Воронцов дополз до перелеска, перескочил через невысокий земляной вал и залёг в малиннике. Он понимал, что сейчас надо замереть и не двигаться. Тогда не обнаружат. Вряд ли они будут рыскать по окрестности. Покончат с теми, кого загнали под берег, постреляют по кустам и уедут. Но прежде чем уехать, всё вокруг обшарят в бинокли. У них у каждого фельдфебеля бинокль. Если ребята успели разбежаться, если не увязались в перестрелку, то кто-нибудь, может, и спасся. Если добежали до леса… Лес, вон он, совсем близко. Он осмотрелся. Нет, укрытие он выбрал правильно: заросли малинника были самым надёжным местом. Листва пожухла, но не везде ещё опала. Сколько ему лежать здесь, на снегу? Может, час, Может, два. А может, всего несколько минут.

Дорога снова гудела моторами, лязгала гусеницами. Со стороны моста доносились голоса, чужая речь, весёлый смех людей, которым сопутствовала удача. Там кого-то приветствовали или кого-то подгоняли нарочито бодрыми, возбуждёнными голосами. Смеются, сволочи… Неужели кого-то захватили в плен? Всё у них хорошо. Едут и едут, конца и края нет им…

Захотелось пить. Он медленно привстал на коленях, огляделся. Тихо. На склоне уже никого не видать. Только убитые лежат. Три, четыре, там ещё двое и там… Всех положили. Эх, лейтенант, лейтенант, мост белым днём хотел захватить…

Воронцов выполз на опушку, вытащил бинокль и стал осматривать пойму. Хоть бы лужу какую найти поблизости… Нет никакой лужи. Одни убитые. И на этом, и на том берегу. Вот тебе и рванули мост…

Он попытался распознать среди убитых кого-нибудь из своих. Ближе всех к речке лежал лейтенант. Воронцов запомнил то место, где того убило. «А выше вроде бы кто-то из курсантов, Алёхин или Степан. Нет, это не они. Который справа, похож на Васяку. Нет, у Васяки была винтовка, а у этого в руке ППШ. Зота нигде нет. Зота бы он сразу узнал. Зот успел спрыгнуть вниз, под обрыв. Может, и ушёл Зот Федотыч…»

С шорохом посыпался снег. И Воронцов испугался: если пойдёт сильный, часа через два уже будут хорошо видны следы. Тогда уйти незамеченным будет труднее. Выследят, как зайца по первой пороше…

Он переполз открытое пространство. В ольхах отдышался. Встал. Запрокинул голову и, держась рукой за ольховый сук, несколько секунд ловил ртом мохнатые снежинки, пытаясь утолить жажду. С дороги его уже не могли заметить. И он отсюда тоже не видел ни шоссе, ни этого проклятого моста.

«Неужели никто не ушёл? Алёхин… Старшина… Донцов… Со Смирновым, со Стёпкой и поговорить не успел. Васяка, земляк… Зот Федотыч что-то почувствовал». Воронцов вспомнил его испуганный взгляд.

Эх, лейтенант-лейтенант… Ничего-то ты не продумал. Даже местность не разведал как следует. Не провёл наблюдения. Полез на арапа… Немца лихостью не возьмёшь. Он и сам лих. Погубил ты нас, лейтенант. И сам теперь лежишь, коченеешь на снегу. Вот тебе и побрился с одеколоном…

Он постоял ещё немного. Надо было искать брод. Переправиться через Шаню и идти на Медынь. «Там должны быть наши. Должны держаться. Не могли они так быстро оставить Медынь. Воронки вон сколько дней держали, – уговаривал себя Воронцов, – а там всё же – город. Есть где закрепиться».

Наконец он нашёл родник. Настоящий, бьющий из недр земли родник с перламутровой прозрачной водой, которая глубокой жилкой вытекала из-под куста крушины. Воронцов разгрёб листву и увидел сердце самого родника. Родничок был совсем небольшим, но удивительно живым, неиссякаемым. Он пульсировал равномерными ударами, гонял жёлтые и прозрачные песчинки по утрамбованному дну. Воронцов лёг на корни и начал жадно пить. Напился. Полежал, разглядывая хороводы прозрачных песчинок, их упорядоченные движения. Ещё приник. В висках стучало. Руки дрожали от напряжения. Плечо совсем не болело. Он достал из сидора фляжку и наполнил её. «Всё, надо уходить».

Он пошёл с километр вниз по реке, осторожно пробрался мимо окопов, в которых они провели часть минувшей ночи, так и не успев как следует выспаться. В окопах было пусто. Их тоже уже заметал снег. «Если кто-то и уцелел, – подумал Воронцов, – то вряд ли вернётся сюда». Потому что именно отсюда начался их гибельный марш к мосту. И всё же он постоял немного, затаившись за толстой ольхой. Слушал, как падает снег и плещет внизу на перекате вода, как посвистывают в ивняке маленькие птички, видать, гнездившиеся там и приготовившиеся к зимовке на этом, в общем-то, вольном и красивом берегу над речкой. Нет, никто больше не вернулся назад от моста. Все остались с лейтенантом…

Ни мосточка, ни кладей Воронцов нигде не встретил. Не было их, видимо, и ниже по течению.

На первой же отмели он торопливо разделся догола, одежду, автомат и патронташ с двумя полными рожками и двумя пустыми, которые он на всякий случай не выбрасывал, увязал в шинель, взвалил на плечо и вошёл в воду. По Шане уже плыла, сцепливаясь и образуя облачные острова, голубовато-жёлтая шуга. Она липла к его ногам, к животу и спине, обжигала и подгоняла вперёд. Воронцов торопливо, почти бегом выбрался на другой берег, развязал узел с одеждой и принялся растирать покрасневшую и немевшую кожу чистой фланелевой портянкой, пару которых он бережно хранил в вещмешке. Повязка на предплечье лежала плотно, как будто только что наложенная, и не кровоточила. Вскоре всё тело загорелось, закололо тысячами иголок. Он быстро, как в казарме, оделся, подхватил автомат, ощупал карманы: всё лежало на месте – и пластинка складня Краснова, и немецкий десантный нож, и граната, которую ему так и не удалось бросить в пулемётный окоп. Он побежал к опушке леса вверху. Бежал он прямо и, если бы сейчас его взяли на мушку, то пуля точно бы поразила цель. Но никто в него не выстрелил. Никто его даже не окликнул. Он был здесь один.

Впереди была Медынь. За Медынью – село Ильинское. Воронцов шёл туда, на восток, всё время держась на расстоянии от гудящей, враждебно рокочущей дороги. И здесь тоже, в этом лесу, наполненном листвой и снегом, он был совершенно один. Живой. Неубитый. Хотя многие из его товарищей, с кем он несколько дней назад прибыл сюда, на Изверь, были уже мертвы. Он знал, что где-то есть и живые, неубитые, как и он, и что он рано или поздно догонит их. Он настолько жив, что может в любую секунду остановиться и сесть, чтобы отдохнуть, перевести дыхание, достать из сидора фляжку с водой и отпить несколько глотков, которые придадут сил и помогут забыть ужас пережитого. Он так и поступал, находил место поукромнее, садился и распускал лямки сидора.

Снег шёл всё сильнее и сильнее. Иногда Воронцов останавливался, чтобы прислушаться и вернее держать ориентир. Левее, примерно в километре, гудела, лязгала, перекликалась на чужом языке и хохотала над слезами поруганной земли дорога. А здесь с тихим довоенным шорохом падал на землю снег. На землю, на пожухлую траву, на деревья. С берёз и ив то и дело срывались отяжелевшие от снега листья, падали вниз, уже не кружась. Снег засыпал их, но они просвечивали изнутри жёлтым, ещё живым светом…