Шерлок Холмс в Америке Миллетт Ларри

Глава семнадцатая

Это дело соткано из лжи

Следующий поезд в Мурхед отправлялся только в половине первого, так что у нас было достаточно времени позавтракать. Холмс, который, казалось, жил на кофе и табаке, есть особо не хотел. Однако я не собирался голодать за компанию и настоял на том, чтобы найти ресторан. В конце концов Холмс согласился, но предупредил, что это должно быть неприметное местечко: мой друг беспокоился, что шериф Бем выйдет из-под контроля, стоит ему найти нас. Мы прошли по улице, остановившись, чтобы купить местную газету, и вскоре обнаружили в паре кварталов от железнодорожной станции маленький ресторанчик под вывеской «Домашняя кухня от Линды». Заведение и впрямь было неприметным, так как занимало гостиную в доме его владельцев. Ходили сюда в основном работяги, и когда мы вошли и заняли столик у окна, малочисленные посетители принялись нас разглядывать. Я заказал блины, сосиски и яйца, а Холмс, который увлекся просматриванием газеты, ограничился кофе. Я поинтересовался, сообщила ли «Кларион» об убийстве Ларссона.

– В подробностях. Но для нас в статье мало ценного. Видимо, шериф Бем держит информацию под замком, поскольку газета публикует лишь детали, а дальше идут лишь обычные спекуляции, далекие от правды. Однако в статье говорится, что здешним властям дано задание найти мистера Блегена, которого считают подозреваемым в убийстве. Думаю, кто-нибудь его выдаст, если, конечно, он еще жив. В «Кларион» не упомянут наш визит в квартиру Блегена до официального обнаружения тела. Но я тем не менее не сомневаюсь: шериф в курсе, что мы стучались в дверь квартиры мистера Блегена.

Затем мы стали обсуждать другие темы, и почти сразу разговор зашел о записке, видимо написанной Магнусом Ларссоном и обнаруженной Холмсом в банковской ячейке.

– Что вы думаете об этом? – спросил я.

– Как бы я ни вчитывался, но единственное заключение, которое можно сделать, повторяет написанное черным по белому: Магнус Ларссон знал правду. Вот только правдой в этом деле, Уотсон, была ложь.

– Что вы имеете в виду?

– Ларссон пришел к выводу, что камень является подделкой.

– Это бессмысленно! – возразил я. – Мистер Ларссон был одним из ярых сторонников подлинности камня. До сих пор помню, как он решительно защищал артефакт в тот вечер, когда вы с Рафферти устроили алкогольное соревнование.

– Это было частью шоу, Уотсон. Мистер Ларссон был готов на публике защищать камень при любых обстоятельствах. Он просто повторял заученную молитву, и всё.

Я принялся размышлять, с чего вдруг Холмс сделал такой вывод.

– Так вы говорите, что он с самого начала собирался ввести в заблуждение короля Оскара и всех остальных?

– Вовсе нет. Лично я считаю, что сначала мистер Ларссон искренне верил, что камень подлинный. Но в какой-то момент он узнал, что это неправда, – возможно, изучив поподробнее язык и форму надписи, а может, что-то выяснив о Вальгрене. В любом случае он пришел к выводу, что артефакт – подделка.

– Почему вы так уверены?

– Я не уверен, но есть целый ряд обстоятельств, даже помимо записки в банковской ячейке, которые подводят к такому заключению. Задайте себе несколько вопросов, Уотсон. Почему Ларссон так и не проверил камень на подлинность, как обещал королю? Почему, когда Вальгрен нарушил договор о продаже, мистер Ларссон не обратился в суд? И наконец, почему мистер Ларссон во время нашей маленькой попойки в «Маджестик» специально подчеркнул, что раздумал продавать артефакт королю Оскару, а возлагал надежды на Карла Лунда, чикагского спичечного короля?

Я подумал минутку и ответил:

– То есть он беспокоился, как бы камень не попал в руки ученых.

– Именно, Уотсон. Магнус Ларссон был далеко не дурак. Как только он усомнился в подлинности находки, то сразу смекнул, что шведские рунологи, лучшие в мире, разобьют его в пух и прах. Надежды продать объект королю растаяли как дым. По той же причине мистер Ларссон не обратился в суд: он понимал, что тщательное исследование артефакта в суде закончится его дискредитацией. С другой стороны, он узнал от миссис Комсток, что Лунду особые доказательства подлинности не понадобятся. Я бы очень хотел узнать, сколько Лунд согласился заплатить, поскольку, я уверен, именно эта сумма движет теперь миссис Комсток и ее сообщниками.

– Тогда, смею предположить, мистера Ларссона убили за то, что он знал о камне.

– Думаю, да. Это дело соткано из лжи, Уотсон, и лжецы убивают друг друга, чтобы защитить свою ложь.

– Что вы скажете по поводу мистера Вальгрена? Его убили по той же причине?

– Не уверен. Определенно он занимал самую выгодную позицию из всех, так как знал, подлинник это или подделка. Возможно, его убили просто потому, что он пытался предотвратить кражу еще до того, как Ларссон или кто-нибудь другой сделал вывод, что камень – фальшивка. Или же просто ему расхотелось продолжать этот фарс.

– Вы знаете, кто убил Олафа и мистера Ларссона? – спросил я, понимая, что вряд ли получу ответ.

Холмс улыбнулся, сделал глоток кофе и произнес:

– А вот этот вопрос еще предстоит разрешить, мой дорогой Уотсон. Но как я говорил раньше, я считаю, что мы найдем ответ в Мурхеде.

Поняв, что дальше продолжать разговор на эту тему не имеет смысла, я спросил Холмса, смог ли он расшифровать карту, найденную в кармане Ларссона.

– Это оказалось очень просто, – сказал он мне. – Никаких особых шифров, что даже удивительно.

– Возможно, тот, кто рисовал карту, не думал, что она окажется в кармане мертвеца и ее найдет кто-то вроде нас.

– Да, но если бы я взял на себя труд нарисовать карту с секретным местоположением, то зашифровал бы все так, чтобы никто посторонний не смог догадаться.

– Ну, Холмс, я уверен, что не все думают, как вы.

– Я заметил, старина. В любом случае, мне кажется, что я знаю, где конкретно спрятан камень.

– И где же?

– Терпение, мой друг, терпение. Если повезет, мы увидим желаемое до захода солнца.

Мне принесли еду, но не успел я к ней и притронуться, как произошло еще одно из тех примечательных совпадений, которые с самого начала характеризовали дело о руническом камне. Напротив нас сидели два бородатых блондина в комбинезонах из денима, и в них безошибочно угадывались фермеры. Я краем уха уловил, что они обсуждают убийство Ларссона, но поскольку в их комментариях не было ничего нового, то я не обратил на них внимания. Но потом один из них, верзила с громовым голосом, который не заглушила бы и пушка, внезапно спросил своего собеседника, слышал ли тот об «исчезновении Фегельблада». Холмс тут же навострил уши, как и я.

– Да, очень странно, – ответил второй фермер. – Интересно, что случилось с Нильсом.

– Не знаю, – сказал первый зычным голосом. – Но как он мог вот так уехать, не оставив даже воды скотине и лошадям? Хорошо, что кто-то зашел к нему и позаботился о хозяйстве. Я всегда считал Нильса чудаковатым. Ты так не думаешь, Арне?

Арне, говоривший куда тише товарища, согласился, что «Фегельблад странный малый», а потом добавил:

– Не удивлен, что он сбежал. Не иначе как отправился к той женщине в Мурхеде, за которой ухлестывал.

– Не думаю, Нильс слишком робкий. Сдается мне, его побег как-то связан с руническим монолитом. У него из-за этого камня крыша съехала, как я слышал. Помнишь, он всех нас затащил к себе на ферму? Типа, там эта штуковина спрятана. И что они нашли? Ничего. Ничегошеньки. Вот он и смылся посреди ночи. Разве мы могли знать, что дойдет до этого?

– Никак не могли, – посетовал Арне. – Кто теперь позаботится о скотине?

– Винт Джонсон. Он же рядом живет. Но вечно вряд ли захочет этим заниматься.

Я посмотрел на них и увидел, что Арне, который явно был моложе своего собеседника, покачал головой.

– А от Нильса не было весточки? – спросил он товарища.

– Ни словечка. Он реально выжил из ума, вот что я думаю.

– Согласен.

Возникла короткая пауза, после которой громкоголосый фермер сказал:

– Кстати, Арне, я слышал, что цена на пшеницу в Чикаго выросла на два цента. Будешь продавать свои бушели[29]?

Внезапная перемена темы стала сигналом для Холмса вступить в разговор. Он поднялся с места, подошел к столику, где сидели фермеры, и спросил самым вкрадчивым голосом:

– Простите, джентльмены, я тут обедал со своим приятелем, – он кивнул в мою сторону, – и нечаянно я услышал, как вы упомянули мистера Фегельблада. Надеюсь, с ним ничего серьезного не случилось? Просто я плотно общался с Нильсом последние несколько дней и очень расстроился, услышав, что он пропал.

Меня всегда восхищала способность Холмса вытягивать информацию из любых людей. Обычно он держался достаточно высокомерно и пренебрежительно, но при необходимости умел, что называется, втереться в доверие. Вот и сейчас он легко вклинился в разговор между двумя людьми низшего сословия. Ему хватило пары минут, чтобы расположить к себе этих земледельцев, причем во многом положительную роль сыграла его удивительная осведомленность о пертурбациях на чикагской зерновой бирже. В итоге мы вскоре услышали всю историю о «сумасшествии», в которое оказался вовлечен Нильс Фегельблад.

Работяги рассказали нам, что вчера утром сосед заглянул на ферму Фегельблада вернуть инструменты и увидел записку на входной двери, в которой говорилось, что хозяин уехал в Мурхед и просит присмотреть за скотиной в его отсутствие.

Оба фермера, которые клялись и божились, что лично знают Фегельблада, в один голос заявили, что он вел себя странно после той неудачной попытки откопать камень.

– Такое впечатление, что он скрывает какой-то секрет. По крайней мере, все вокруг так думали, – заметил Арне, который, видимо, был хорошо знаком с местными сплетнями.

Задав еще пару вопросов и не получив более никакой полезной информации, Холмс поблагодарил фермеров. Новость о внезапном отъезде Фегельблада, казалось, его сильно встревожила, поскольку, вернувшись за наш столик, он несколько минут задумчиво молчал. Поняв, что прославленный сыщик не собирается делиться своими соображениями сам, я наконец спросил напрямую, чем он так озабочен.

– Не стану скрывать, Уотсон, – ответил Холмс, – ситуация становится все более непредсказуемой и опасной.

– Думаете, мистер Фегельблад стал жертвой преступления?

– Боюсь, это возможно, хотя я не уверен. Я знаю только одно: надо срочно позвонить. Заканчивайте свой завтрак, Уотсон, нужно спешить.

Я быстро расправился с едой, а потом вышел вслед за товарищем на улицу. Мы добрались по боковым улочкам до отеля, где Холмс попросил у портье разрешения воспользоваться телефоном. Когда оператор соединил его, Холмс заговорил каким-то странным монотонным голосом, видимо изображая шведский акцент:

– Ja, это детектив Олаф Олсон… Да, я с полицией… Я тут расследую дело, и мне нужна кое-какая информация. Мистер Нильс Фегельблад садился вчера на какой-нибудь поезд? Ja, в Мурхед… – Повисла пауза, а потом Холмс сказал: – Понятно. Но вы не уверены. Ja, хорошо, благодарю.

Он повесил трубку и обратился ко мне:

– Ну, Уотсон, теперь мы знаем, что вчера мистер Фегельблад на поезд до Мурхеда не садился, по крайней мере в Холандберге. Но он мог выехать из соседнего городка.

– А почему вы думаете, что Фегельблад отправился в Мурхед?

– Не знаю, Уотсон, но мне ясно, что все главные участники дела стекаются именно туда, и нам стоит присоединиться к ним.

Выйдя из отеля, мы отправились прогуляться, поскольку до поезда еще оставался целый час, но вскоре Холмс устал от однообразного пейзажа, и мы вернулись на Бродвей, несмотря на опасения столкнуться там с шерифом. День выдался солнечный, дул приятный южный ветер, и как-то случайно мы оказались рядом с той лавкой, где Рафферти и я нашли убежище от дождя двумя днями раньше. Ирландец тогда остановился под навесом, чтобы зажечь сигару, а Холмс сделал то же самое, чтобы закурить трубку. При этом он лениво рассматривал витрину с разношерстным ассортиментом товаров. Никогда не забуду того, что случилось дальше. Холмс вдруг воскликнул ликующим голосом:

– Господи, Уотсон, я нашел Рочестера!

– И? – спросил я, повернувшись к витрине.

Там громоздился все тот же набор всякой всячины, который я видел и раньше, но тут я заметил, что взгляд Холмса прикован к одному из нескольких фотоаппаратов в витрине.

– Посмотрите на табличку с названием вон того маленького фотоаппарата, – велел мне Холмс.

Я посмотрел через стекло, пытаясь различить наименование производителя, но смог разглядеть лишь название «Кодак», хотя ниже мелкими буквами было еще что-то написано.

– Я вижу только «Кодак».

– Тогда, боюсь, вам нужны очки, – ухмыльнулся Холмс, которого отличало исключительно острое зрение. – Под словом «Кодак» стоят еще два: «Рочестер, Нью-Йорк».

Я не успел осознать всю важность открытия, как Холмс уже оторвался от витрины и пошел прямиком в лавку. Я засеменил следом, а мой друг уже подошел к владельцу лавки, рыжеволосому мужчине чуть за тридцать с жиденькими усиками и приветливым лицом.

Хозяин стоял за прилавком в дальнем конце помещения и тут же перехватил взгляд Холмса:

– Чем вам помочь, сэр?

– Меня интересует фотоаппарат, – сказал детектив. – Нам, наверное, придется фотографировать, а тут мы с приятелем проходили мимо вашего магазина и увидели аппараты в витрине.

– Да, у нас большой выбор. Вам какой приглянулся?

Холмс описал камеру. Хозяин, фамилия которого, как мы вскоре узнали, была Петерсон, вежливо предложил остановить свой выбор на каком-нибудь другом товаре.

– Почему же? – поинтересовался Холмс.

– Ну, сэр, тот фотоаппарат, о котором вы говорите, это один из первых «Кодаков». Теперь уже антиквариат.

– Да? А выглядит как новый.

– Ну да. Не думаю, что им много пользовались. Я принял его на комиссию некоторое время назад. Это первая камера в корпусе-ящике, который выпустила компания «Кодак» около восемьдесят восьмого года. Им можно снять красивые фотографии, сэр, но заверяю вас, лучше взять вариант поновее со съемной пленкой. Могу показать одну из последних моделей.

– Не сейчас, – возразил Холмс с улыбкой. – Понимаете, почему-то меня привлек тот старый фотоаппарат. Я так понимаю, что в нем нет катушечной фотопленки, как в новых моделях.

– Есть, но проблема в том, что сами вы ее не вытащите, – объяснил Петерсон. – Придется отправлять на проявку камеру целиком.

– Как странно. И куда же их отправляют?

– Как куда? В Рочестер, штат Нью-Йорк, в «Истман Кодак». Понимаете, так сначала и делали. Нащелкаете сотню кадров – на пленке их именно столько, – а потом несете камеру сюда или в тот магазин, где вы ее приобрели, а мы уже отвозим ее в Рочестер. Они проявляют пленку и присылают обратно фотографии и камеру с новой пленкой, уже вставленной в аппарат. С новыми машинками все иначе: вы приносите только пленку, так удобнее и дешевле.

– Разумеется, это определенное преимущество, – согласился Холмс. – Но я думаю, остались еще и приверженцы старых моделей.

– О да, у меня есть такие клиенты. Здешние жители с трудом расстаются со старыми вещами.

Холмс кивнул:

– Понятное дело, сэр. Вообще-то я припоминаю, что встречал в городе одного джентльмена, у дочки которого был фотоаппарат, очень похожий на тот, что у вас в витрине. Может быть, вы знакомы с ней, – Муни Вальгрен.

Петерсон широко улыбнулся:

– Все знают Муни. Она так любит свою камеру! И фотографии у нее получались красивые, я даже не ожидал…

– Почему вы так говорите?

– Ну, вы же видели Муни… и понимаете, что у нее не все в порядке с головой.

– Допустим. Она другая, в этом нет сомнений. Она много сделала снимков этим фотоаппаратом?

– Мне кажется, она приходила два или три раза в год, когда удавалось наскрести денег на проявку. Стоит-то удовольствие десять долларов. Для такой девочки это большая сумма. Но на нее явно свалилось неожиданное богатство, поскольку вчера, когда она пришла и принесла камеру с новой порцией фотографий, то заплатила золотой десятидолларовой монетой, а раньше всегда отдавала горсть мелочи.

– Ага, значит, Муни была здесь вчера, какое совпадение! – воскликнул Холмс, а потом разразился спонтанной, но безупречно продуманной речью: – Мы вчера видели ее дома у мистера Кенсингтона, но никаких новых снимков она нам не показывала, насколько я помню.

– Так она зашла к нам только под вечер, может, часов около четырех.

– Это все объясняет. Мы-то были у Кенсингтона утром. Кстати, вы видели новые фотографии Муни? Последние, какие она нам демонстрировала, были просто потрясающие. Вы согласны, мистер Смит?

– О да, – поддакнул я. – Очень красивые!

– Нет, она не приносила никаких фотографий, – ответил Петерсон на вопрос Холмса. – Хотя обычно всегда их показывала. По правде говоря, она чуть ли не заставляет просмотреть все сто снимков, если ее вовремя не остановить. Но вчера она куда-то торопилась. Теперь мне это кажется даже забавным.

– Почему?

– Ну, Муни сказала на прощание, что собирается навестить брата. Но, насколько я знаю, он уже давным-давно уехал и теперь обретается где-то в Калифорнии…

Возле двери прозвонил колокольчик, сообщая о прибытии нового покупателя.

– Минуточку, миссис Моберг, – сказал Петерсон пожилой даме, вошедшей в лавку, и снова повернулся к нам: – Боюсь, я заболтался. Вы хотели бы посмотреть новые фотоаппараты?

– В другой раз, – сказал Холмс, доставая из кармана часы. – Нам нужно успеть на поезд. Доброго дня, мистер Петерсон.

Когда мы вышли из лавки и двинулись в сторону станции, Холмс не мог скрыть восторга от полученной информации.

– Наконец мы знаем, где взять в прямом смысле слова правдивую картину произошедшего! – воскликнул он.

– Так вы думаете, Муни сделала фотографии рунического камня?

– Непременно. Других объяснений быть не может. Более того, думаю, ее фотографии окончательно покажут, что артефакт – фальшивка. Мне стоило сообразить раньше, ведь Муни показывала свой рисунок. Помните, Уотсон? Отец в могиле, а юная девушка – разумеется, сама Муни – стоит за деревьями с коробкой в руках. Без сомнения, коробка – это фотоаппарат. Девочка дала мне кучу зацепок, Уотсон, а я все пропустил!

– Что толку винить себя, – успокоил я. – Мне кажется, сегодня вы продемонстрировали гений дедукции.

– Поздно, – с отвращением фыркнул Холмс. – А еще я теперь понимаю, почему отец так плохо с ней обошелся. Должно быть, он узнал, что девочка фотографировала. Наверное, он бил ее – или даже хуже – в надежде, что заставит вернуть фотоаппарат. Но Муни очень скрытный и очень смелый ребенок. Она ни за что не отдала бы любимые фотографии отцу или кому бы то ни было. Так что Муни прятала фотоаппарат, пока у нее не появилось достаточно денег, чтобы отправить камеру в Рочестер на проявку.

– А что конкретно было на ее фотографиях, как вы думаете, Холмс? Процесс извлечения камня из земли?

– Вероятно. А может, что-то еще более разоблачительное. Вполне возможно, она запечатлела, как отец или кто-то из его помощников вырезает на камне надпись. Это объяснило бы тот ее рисунок, что мы видели, где надпись на плите завершена лишь наполовину. Это лишь очередная версия одной из фотографий.

– Вы считаете, что она вчера забрала в лавке снимки рунического камня?

– Должно быть, так и есть. Если бы только у нас было больше времени! Я мечтаю немедленно взглянуть на фотографии, но нам пора в Мурхед. Теперь я уже жалею, что отправил Рафферти вперед нас. Уверен, он убедил бы Муни показать снимки.

– Думаете, мистер Кенсингтон видел их?

– Сомневаюсь. Но, когда мы доедем до вокзала, я попробую ему позвонить. Сейчас крайне важно защитить Муни и ее работу. Я беспокоюсь за девочку, Уотсон, очень беспокоюсь, поскольку мы не единственные, кто знает или подозревает, что у Муни есть компрометирующие фотографии. Боюсь, миссис Комсток и ее агенты в курсе ситуации. Как иначе объяснить тот факт, что кто-то произвел обыск в комнате девочки? Кроме того, мне хотелось бы знать, где Муни раздобыла золотую монету и почему считает, что скоро увидится с братом.

– Но как миссис Комсток пронюхала о фотографиях?

– Не знаю, – сказал Холмс. – Но знаю, что злонамеренность и коварство нашей мадам не имеют пределов, Уотсон. Могу лишь молиться, чтобы мы не опоздали и смогли предотвратить катастрофу.

– Господи, Холмс, вы же не думаете, что миссис Комсток причинит вред бедной девочке?

– Я размышлял об этом, Уотсон, – сказал Холмс, когда мы подходили к станции, где на платформе собралось в ожидании поезда около десятка человек. – Миссис Комсток реалистка чистой воды, а потому смертельно опасна. Для нее люди делятся на два типа: те, кто может ей помочь, и те, кто может навредить. Я не сомневаюсь, что последних она будет безжалостно истреблять ради собственного благополучия. Надеюсь, мы не слишком опоздали.

Эти пугающие слова все еще звучали в моих ушах, когда мы добрались до вокзала. Я подождал на платформе, пока Холмс зашел купить билеты и удостовериться, что багаж, который мы заранее отправили из отеля, погрузят в поезд. Когда детектив вернулся, я в изумлении увидел, что он не один, а с Джорджем Кенсингтоном. Выражение лица бедняги Джорджа можно описать как отчаянное: так выглядит человек, мир которого рушится на глазах. Холмс обнимал Кенсингтона за плечи в знак утешения. Когда они подошли ко мне, Холмс тихонько сказал:

– Муни исчезла.

Глава восемнадцатая

Не нужно объяснять, что это значит

Холмс встретил Кенсингтона на станции около кассы. История, которую тот рассказал нам, оказалась простой и пугающей.

Вернувшись с телом Магнуса Ларссона из Холандберга вчера вечером, Кенсингтон выполнил все свои обязанности и в десять наконец добрался до дому. Муни легла спать по привычке двумя часами раньше, и миссис Кенсингтон это не насторожило. Когда вернулся домой сам мистер Кенсингтон, то он не счел нужным беспокоить девочку, считая, что она сладко спит в своей комнате. Они с супругой тоже легли спать, и только утром, около девяти часов, миссис Кенсингтон, удивившись, что девочка слишком долго не встает, пошла наверх разбудить ее. Однако Муни не оказалось ни в спальне, ни в доме.

Холмс выслушал сбивчивый рассказ обезумевшего от горя приемного отца и мягко сказал:

– Мистер Кенсингтон, вы должны держать себя в руках, если мы хотим помочь Муни. А теперь скажите, были ли какие-то следы проникновения в ваш дом?

– Я не заметил. Все выглядело как обычно.

– Не заметили ли вы следов крови или каких-то других улик, указывающих на то, что Муни могли увести из дому против ее воли?

– Нет, ничего такого. Все чисто и аккуратно.

– А вы проверили, пропало ли что-нибудь из одежды Муни или ее личных вещей?

– Не догадался. Вот ведь тупица!

– Не корите себя, мистер Кенсингтон. Очень сложно сохранять ясность мысли, когда вы так расстроены. Были ли окна в комнате Муни открыты, когда ваша жена обнаружила исчезновение девочки?

Кенсингтон задумался на пару минут и ответил:

– Не уверен, но мне кажется, заднее окно было открыто, когда я вернулся домой после звонка Элси.

– А куда выходит это окно?

– Там веранда, ну и двор…

– Веранда занимает два этажа?

– Нет, это маленькая пристройка, соединенная с кухней.

– То есть окно выходит на крышу этой веранды?

– Да.

– Может ли кто-то вроде Муни вылезти из окна на крышу, а оттуда спуститься на землю без риска серьезно пострадать?

Кенсингтон снова задумался, а затем кивнул:

– Да, это было бы не особо сложно. Там проходит водосточная труба, по которой можно слезть с крыши веранды.

Казалось, нескончаемый поток вопросов успокоил Кенсингтона, заставив сосредоточиться на чем-то, кроме пропавшей девочки. Затем последовало дальнейшее дознание, благодаря которому Холмс сделал вывод, что Кенсингтон тщательно обыскал весь город, прежде чем прийти на станцию с последней надеждой.

– Муни любит поезда, вот я и решил, вдруг она собралась куда-нибудь поехать. Вы же ее знаете. Уж если ей что придет в голову, то она не думает о последствиях.

– Разумеется. И вы выяснили, что она уехала на восьмичасовом поезде в Мурхед?

– Да, дежурный по станции ее, конечно, знает и даже спросил, почему она путешествует в одиночестве.

– Что Муни на это ответила?

– Она сказала, что собирается в «особое путешествие», но скоро вернется. По крайней мере, дежурный запомнил так. Это было последнее, что он успел мне сообщить, до того как вы вошли на станцию, мистер Бейкер. Мне нужно ехать в Мурхед и отыскать малышку.

– Мы отправимся с вами, – сказал Холмс, а я услышал гул приближающегося поезда. – Но сначала позвольте задать еще несколько вопросов. Дежурный не заметил кого-либо вместе с Муни?

– Нет, он сказал, что она вроде была одна. Но в тот момент на поезд садилось довольно много народу, так что он был занят и не обратил внимания.

– Понятно. Еще вопрос: вы известили власти о том, что Муни исчезла?

Кенсингтон кивнул:

– Я позвонил начальнику полиции, но он не воспринял меня всерьез. Сказал, что девочка вернется к вечеру, просто блажь и все такое. Но я-то знаю Муни. Раньше она никогда вот так не сбегала. Это не похоже на нее. Я знаю, все считают ее больной на голову, но она не дурочка.

– Разумеется нет, – сказал Холмс. – Кстати, вы поставили в известность шерифа Бема?

– Я пытался. Но, насколько я понял, он намерен остаться в Холандберге, чтобы расследовать убийство. Когда я позвонил туда утром, никто не знал, где Гус. В любом случае у него сейчас не было бы времени на поиски Муни.

– Уверен, вы правы. Следующий вопрос прозвучит странно, мистер Кенсингтон, но прошу ответить. Как Муни заплатила за билет до Мурхеда?

– Я… не знаю… Надо было спросить на станции.

– Обычно у Муни бывает много карманных денег?

– Не понимаю, почему вы спрашиваете, но мой ответ «нет». Мы платили ей еженедельно небольшую сумму за работу по дому.

– А она когда-либо переводила свои накопления в золото, скажем, в золотые десятидолларовые монеты?

– Я не вполне понимаю, мистер Бейкер…

– Заверяю, сэр, – перебил Холмс, – что у меня есть все основания задавать каждый из этих вопросов. Вы должны доверять мне. От этого зависит жизнь Муни.

Искренность Холмса и сила его харизмы сделали свое дело, поскольку Кенсингтон покорно сказал:

– Хорошо, сэр, я вам доверюсь, поскольку считаю, что вы действительно мне поможете. Вы спросили, были ли у Муни десятидолларовые золотые монеты. Лично я ничего такого у нее не видел. Мы всегда платили ей жалованье мелочью, которую она хранила в большой банке в комнате. Она умела копить деньги.

– На фотографии?

– Да. – Кенсингтон взглянул на Холмса с любопытством. – Но откуда вы узнали?