Шерлок Холмс в Америке Миллетт Ларри
Холмс, словно надеясь побыстрее вывести писателя из себя, тут же подхватил:
– Вы правы, мистер Рафферти. Вряд ли это достойные проводы друга. Должен признаться, мистер Ларссон, я нахожу ваше безразличие довольно странным, ведь вы были во главе тех, кто поддержал невероятное открытие мистера Вальгрена.
Ледяные синие глаза шведа уставились на Холмса. Ларссон заметил довольно раздраженно:
– Я не хочу говорить о мистере Вальгрене, сэр. Он умер, и точка. А как именно я выражаю сожаление по этому поводу, вас не касается, сэр. И я не нуждаюсь в уроках скорби от вашего тучного ирландского друга, премного благодарен. Однако меня интересуете вы, мистер Бейкер. Что вы за эксперт? В какой области?
– Моя специальность – древняя и средневековая Скандинавия, – ответил Холмс. – Особое же внимание я уделяю руническому письму. Вот почему я и хотел взглянуть на знаменитую каменную табличку. Это прелюбопытнейшая находка. Возможно, Британский музей захочет приобрести артефакт, если не останется сомнений в его подлинности – в чем я, правда, весьма не уверен. Однако, как мне сказали, вы тоже проявляли заинтересованность в приобретении камня.
– Кто вам такое сказал? – потребовал ответа Ларссон.
– В городе ходят слухи, – пожал плечами Холмс. – Значит, это неправда, так я должен предположить?
– Можете предположить все, что вашей душе угодно, – ответил Ларссон, который находился в сильном подпитии, судя по агрессивному поведению и несколько заплетающемуся языку. Он сверлил взглядом Холмса: – Давайте поговорим о рунах, сэр, раз уж вы себя выдаете за эксперта по этому вопросу. Вы, без сомнений, видели копию надписи на камне, иначе не приехали бы. И что же такой великий знаток рун, как вы, думает о тексте?
Холмс невозмутимо смотрел на Ларссона:
– Я пока еще не сделал определенных выводов, потому и надеялся изучить сам камень. Но у меня имеется довольно богатый опыт. Как вам хорошо известно, добрые шведские пахари известны своей любовью к подделкам рунического письма, так что я удивлюсь, если здешняя находка не окажется подделкой.
– Детали, сэр, я требую детали! – рявкнул Ларссон, которого явно обидело прямолинейное и скептическое замечание Холмса. Он вынул маленький толстый блокнот из заднего кармана и потряс им перед носом Холмса, словно каким-то талисманом: – Видите вот это? Здесь все необходимые доказательства. Я провел долгие месяцы, собирая информацию о камне, и она вся здесь черным по белому записана. Здесь только факты, голые факты, а не домыслы мнимого эксперта. А факты указывают на единственно возможный вывод: артефакт подлинный. Так что повторюсь, сэр: дайте мне какие-нибудь детали, или же я вынужден буду заключить, что вы не более чем английский шарлатан, сующий свой нос куда не надо.
– Как хотите, мистер Ларссон, – сказал Холмс, пропустив мимо ушей последнее оскорбление. – Если вы желаете подробностей, вы их получите. Начнем с того, что в надписи присутствует достаточно много сомнительных знаков: скажем, дважды используется «р», перевернутая заглавная «К», очень нестандартная «н», странная «а» с точками и так далее. Таких букв нет в стандартном футарке или в верифицированных средневековых образцах шведского рунического письма, так что все эти надписи, а значит, и камень, на котором они вырезаны, выглядят крайне подозрительно. Пятеричные цифры тоже не внушают доверия, как и использование слова «oppagelsefarb», которое обозначает «путешествие» и мне лично кажется слишком современным. Короче, мистер Ларссон, есть много причин поставить под сомнение аутентичность камня.
Разбор по косточкам слабых мест надписи разозлил Ларссона – возможно, отчасти из-за высокомерной манеры, в которой прославленный детектив доносил информацию до слушателей. Должен признаться, ответ Холмса удивил и меня, поскольку в наших предыдущих беседах он, казалось, относился к камню без предубеждений.
– Господи, сэр, на каждое из ваших возражений легко ответить! – завопил Ларссон, ударив кулаком по барной стойке с такой силой, что на другом конце кружки подпрыгнули и звякнули, словно бы таверну сотрясло небольшое землетрясение. – Для начала…
– Ах, увольте, – отмахнулся Холмс. – Я слышал все доводы «за», и они неизменно зиждутся на тоненькой прослойке спекуляций.
Ларссон окончательно рассвирепел. Я даже испугался, что он может ударить Холмса, но вместо этого писатель выплеснул обиду в словесной форме:
– Вы, так называемые экспертишки, все одинаковы: мелкие людишки с мелкими идеями! Вы настолько полны решимости продвигать старое вранье, что не открываете свое сознание для новых возможностей. Почему бы викингам и не побывать здесь пятьсот лет назад? Они были самыми умелыми моряками во всем христианском мире, с самыми лучшими кораблями, и, насколько я знаю, вполне могли добраться до Скалистых гор. Доказательство тому – камень, ныне украденный, свидетельство того, кто в действительности открыл Америку. Если же вы ищете повод для подозрений, то стоит задуматься, кто именно украл камень и зачем. Вот что я скажу вам, сэр!
После спонтанной речи, которую прочие посетители выслушали молча, зал взорвался бурей громких возгласов.
– Налейте выпить мистеру Ларссону! – прокричал кто-то, и другие голоса присоединились к хору: – Ja[13], ja, налейте ему выпить!
Холмс подождал, пока гам стихнет, и сказал:
– Я куплю вам выпить, мистер Ларссон, поскольку меня восхищают люди, которые могут столь бесстрашно и пламенно озвучивать свое мнение, пусть даже и совершенно ошибочное. Если вам интересно, я тоже сделаю вам предложение.
Ларссон, который с трудом держался на ногах, подался вперед, чтобы они с Холмсом оказались нос к носу. Теперь их лица разделяла всего пара дюймов.
– Предложение? Да вы говорите как дешевая бергенская шлюшка, сэр, или же я вас неправильно понял?
Грубое сравнение вызвало раскат смеха среди местных выпивох, которые теперь окружили нас, словно бы предчувствуя кровавый ритуал боксерского поединка.
Не обратив внимания на оскорбление, Холмс спокойно поинтересовался у Ларссона:
– Скажите, сэр, вы любите заключать пари?
– К чему этот вопрос? – с подозрением ответил Ларссон, покачиваясь на пятках, словно пытаясь удержать баланс.
– А вот к чему. – Холмс повысил голос так, что он теперь звенел по всему залу: – Я полагаю, сэр, что вы заблуждаетесь относительно камня, который наверняка является всего лишь грубой подделкой, сварганенной на скорую руку местными фермерами, которым нечем было заняться долгими зимними вечерами. Но, как я понимаю, убедить великого Магнуса Ларссона, – последние три слова он произнес с презрением, – в том, что очевидно и ребенку, задача непосильная. А потому я предлагаю простое состязание – дуэль, чтобы разрешить наш небольшой спор раз и навсегда. Вам хватит храбрости?
Провокационное предложение привлекло внимание общественности: теперь собравшиеся жадно глядели на Ларссона в ожидании ответа.
Презрительно хмыкнув, писатель отодвинулся от Холмса и сказал:
– Так вы хотите дуэли, сэр? Почему бы и нет? И что же это будет, мистер Бейкер? Пистолеты, ножи? Нет, вряд ли. Чем дальше я смотрю на вас, тем больше мне на ум приходят женоподобные англичанишки в бриджах, размахивающие маленькой сабелькой.
И снова толпа отреагировала на оскорбление из уст Ларссона радостным улюлюканьем. Однако я не мог больше терпеть этого пьяного писаку и уже собирался врезать по бородатой челюсти, как вдруг Рафферти схватил меня за руку, прошептав на ухо:
– Нет, доктор, не время для мордобоя.
Холмс тем временем являл собой образец хладнокровия:
– Вообще-то, я довольно искусный фехтовальщик, но вряд ли мне доставит удовольствие располосовать такого идиота, как вы. Нет, я замыслил другое оружие. – Великий сыщик повернулся к бармену Эриксону и распорядился: – Две бутылки лучшего аквавита[14], пожалуйста.
Толпа была поглощена маленькой драмой, разворачивавшейся перед ними, как и сам Ларссон, который с неприкрытым любопытством смотрел, как Эриксон извлек откуда-то две бутылки по кварте[15] бледно-желтой жидкости и поставил перед спорщиками на барную стойку.
Холмс взял одну из бутылок, некоторое время рассматривал, а потом передал Рафферти со словами:
– Ну что, мистер Рафферти, одобряете?
Я уже совершенно растерялся; оставалось лишь ждать вместе с прочими зеваками, что же произойдет дальше. Рафферти внимательно изучил бутылку, словно ювелир прекрасный алмаз, а потом вытащил пробку, предварительно обернув емкость полой плаща, чтобы рука не соскользнула. Наконец он поднес бутылку к носу и понюхал:
– Стопроцентная гарантия, не меньше, не будь Шэдвелл Рафферти лучшим хозяином таверны в Сент-Поле.
– Хорошо, – сказал Холмс, забирая бутылку обратно и поставив ее перед Ларссоном. – А вот, сэр, и мое предложение. Если вы готовы к состязанию, то я намерен перепить вас, употребив такое количество этой замечательной жидкости, какое потребуется. Но перед тем, как вы упадете на пол, лишившись чувств, я жду от вас извинений за вашу несдержанность, которая меня начала утомлять.
Я не поверил своим ушам. Хотя Холмс время от времени мог выпить бокал бренди или пинту горького пива, но в общем-то он был весьма воздержан, когда речь шла о спиртном, и за годы нашей дружбы я никогда не видел его злоупотребляющим крепкими напитками. А теперь он собирался перепить этого огромного пьянчугу, который наверняка может вылакать немереное количество алкоголя.
– Ну же, мистер Бейкер, – попытался вмешаться я, в то время как губы Ларссона растягивались в злорадной усмешке. – Мне эта идея кажется не слишком удачной.
– Не сейчас, – раздраженно отмахнулся Холмс. – Ну, мистер Ларссон, вы готовы к состязанию?
– Ха! Вопрос в том, готов ли к нему английский денди. Что ж, я с удовольствием погляжу, как вы валяетесь на полу в вашем дорогом костюме и вас тошнит прямо на него. Принесите стопки, мистер Эриксон, повеселимся сегодня вечером. – Обращаясь к толпе, швед добавил: – Что ж, ребята, трижды «ура» в честь англичанина, который вскоре пожалеет о своей самонадеянности!
Толпа сразу же принялась болеть за соперников, и так начался самый странный эпизод за всю длинную историю наших взаимоотношений с Шерлоком Холмсом. Правила соревнования, если можно это так назвать, были просты. На барной стойке перед участниками установили длинные ряды стопок. Холмс и Ларссон должны были наливать себе спиртное и выпивать залпом, а потом дожидаться, пока противник сделает то же самое, и так до тех пор, пока, как выразился Рафферти, «один из джентльменов не займет удобную позицию на полу».
Я был в ужасе от самой идеи, и не только потому, что знал нелюбовь Холмса к алкоголю, но и ввиду особенностей напитка, который он выбрал в качестве «оружия». Я пробовал аквавит лишь раз, тремя годами ранее, когда мы вели дело о ледяном дворце, но его горький и едкий вкус надолго остался в памяти. Это было самое низкопробное пойло из всех, что мне доводилось потреблять, и я просто не мог представить, как Холмс собирается пить стопку за стопкой этой дряни.
Однако мой друг, казалось, был совершенно готов к заданию. Налив первую порцию, он высоко поднял стопку, чтобы все убедились в его честности, и приветствовал толпу типично американским «ваше здоровье», одним из многих усвоенных им американизмов, а потом выпил ужасную жидкость залпом.
Ларссон последовал примеру, и вскоре они с Холмсом уже опрокидывали одну стопку за другой на радость толпе, которая сжималась вокруг все плотнее, чтобы поглазеть на это дешевое соревнование.
Изначально Холмс и Ларссон пили молча, но после приличного количества стопок начали, как это называет Рафферти, «тостовать» – пить за здоровье друг друга, рассеивая взаимную неприязнь. Время шло; все больше стопок пустело; Холмс и Ларссон вели себя друг с другом все более дружелюбно, заодно обмениваясь бессмысленными шуточками, которые пьяным – но отнюдь не трезвым наблюдателям! – кажутся такими забавными. В ходе этой пустой беседы Холмс ослабил галстук, снял пальто, и я с тревогой заметил, что он с трудом стоит на ногах и начинает запинаться в процессе разговора. Поднимая, должно быть, десятую стопку аквавита, Холмс предложил тост за своего противника:
– За опытного пьяницу Магнуса Ларссона. Вы прекрасно справляетесь, мои комплименты!
Ларссон, который был в том же состоянии, что и Холмс, ответил на тост:
– За вас, сэр, я пью за вас! Я-то думал, что мы к этому моменту уже будем подымать вас с пола, но для тощенькой английской собаки вы прекрасно пьете. Просто чудесный человек!
Еще две стопки отправились в их желудки. Холмс, еле стоявший на ногах, казалось, удерживал себя в вертикальном положении исключительно силой воли, а голова покачивалась на длинной шее, словно воздушный шарик, и я мог лишь представить, насколько сейчас затуманен его замечательный интеллект. И тут, к моему категорическому неудовольствию, я услышал, как он хихикает. Этот звук был столь немыслим, что мне стало ясно: Холмс полностью утратил над собой контроль.
Дикое хихиканье Холмса оказалось заразным, и вскоре Ларссон тоже неудержимо смеялся без особой на то причины. Отсмеявшись, Ларссон приобнял моего бедного товарища за плечо и начал горланить какую-то песню на шведском. Импровизированная ария сопровождалась развратными жестами, и это дало мне основания полагать, что слова не предназначены для ушей детей и женщин. Холмс вскоре присоединился к пению, и представление, которое они разыгрывали с Ларссоном, выглядело столь болезненно абсурдным, что я умолял Рафферти положить этому конец.
– Нет, доктор, – прошептал доблестный ирландец. – Нельзя лишать человека удовольствия, даже если он Шерлок Холмс.
Оба противника уже порядком набрались и, закончив пение, начали кричать что-то невразумительное зрителям, а потом пустились в пляс, то кружа друг вокруг друга, то трясясь мелкой дрожью, словно в припадке безумия. Как они умудрялись удерживаться на ногах во время всех этих вращений, осталось для меня загадкой, но после танца оба, шатаясь, вернулись за стойку за новой порцией алкоголя.
Холмс налил себе аквавита и произнес настолько заплетавшимся языком, что я с трудом его понял:
– Так выпьем за рунический камень, мой друг, за величайшую подделку в истории Америки!
Ларссон, чью агрессивность смыло мягкими и теплыми волнами алкоголя, поднял стопку и ответил:
– Тост, сэр, но за правдивость! Эта штуковина настоящая, как вы не поймете, такая же настоящая, как эта стопка. Слово даю, милейший, слово даю!
Холмс, раскачивавшийся из стороны в сторону, словно от порывов невидимого ветра, ответил долгой и шумной отрыжкой. Потом он потянулся к своей уже почти пустой бутылке. Дрожащими руками детектив кое-как налил себе очередную стопку и медленно поднес к губам, а потом наконец сказал:
– Итак, камень подлинный. Вы убедили меня, сэр! Вы настоящий гений, что увидели это, как есть гений! Думаю, именно поэтому вам хватило мозгов попытаться купить его у этого придурка Вальгрена.
Ларссон с жаром закивал и потянулся к своей бутылке:
– Разумеется, я заключил сделку, но она мне вышла боком. Чертов фермер! Подписал бумагу, а потом отказался, сукин сын! А теперь камень пропал. Он спрятан где-то на его вшивой ферме. Готов поспорить!
Холмс участливо кивнул:
– Люди вообще дурны по своей природе, мой друг, вот как я скажу. Честный человек вроде вас заключил честную сделку, а что получил в итоге? Удар в челюсть, а все потому, что пройдохам, таким как Вальгрен, просто нельзя доверять. Старый обманщик получил по заслугам, я считаю.
– Точно, – сказал Ларссон, заглатывая очередную стопку. – Но я бы хотел найти чертов камень, а иначе не видать нам наших денежек.
Холмс долго и печально тряс головой.
– Не видать, – повторил он несколько раз. – Вы правы, Магнус. Оскар не заплатит, если у вас не будет камня.
– Нет, вы не понимаете, – ответил Ларссон, притянув к себе Холмса и положив обе руки ему на плечи, словно обращался к самому лучшему другу в мире. – Есть и другой король. В Чикаго. Спичечный король. У него полно деньжищ. И он хочет заполучить камень.
– Тогда давайте выпьем за спичечного короля, – предложил Холмс, выскальзывая из объятий Ларссона, а потом шатающейся походкой проследовал к бару, где налил себе еще одну стопку, расплескав половину, и дрожащим голосом сказал: – За спичечного короля, за мистера… – Внезапно его пьяная физиономия вытянулась в замешательстве; Холмс замолчал, видимо пытаясь выудить нужное имя из затуманенной алкоголем памяти, а потом пробормотал: – Магнус, старина, а как звать этого спичечного короля, а?
Но Ларссон, раскачивающийся, словно огромное дерево на ветру, казалось, не слышал вопроса. Вместо этого он сильно стукнул Холмса по спине и внезапно сказал:
– Женщина – вот кто мне нужен. Да, и я знаю одну подходящую. Вы ее видели.
– Да, – громко ответил Холмс. – Я ее много раз видел. Да, разумеется, я ее видел.
Мой друг облокотился на стойку, и мне на мгновение показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Однако, хотя поезд его мыслей был на грани крушения, великий сыщик как-то смог поднять голову и произнести:
– Я ее видел много раз. Как ее зовут, о ком речь-то?
– Мэри Комсток, о ком же еще? – Ларссон широко осклабился, как сатир. – Эта такая женщина, что мужчина может потеряться, но я не против подобного путешествия. Она может такое творить, что…
Эти слова стали последними для Ларссона в тот вечер. Он обернулся к толпе, причем глаза его были столь неподвижными и остекленевшими, что я засомневался, видит ли он что-то вообще. Потом писатель внезапно начал сползать на пол, а затем рухнул и больше не двигался.
Холмс, выглядевший ничуть не лучше, чем поверженный соперник, посмотрел на толпу, не верившую своим глазам, и хихикнул:
– Ну, думаю, победа останется за мной.
Рафферти тут же взял ситуацию под свой контроль:
– Мистер Смит, будьте любезны осмотреть мистера Ларссона, все ли с ним в порядке. А потом нам лучше сразу же уйти.
Я склонился над шведом. Дыхание, как и следовало ожидать после такого количества алкоголя, было поверхностным и затрудненным, но пульс оставался нормальным, поэтому я счел, что ему ничто не угрожает.
– Ему нужно проспаться, – сказал я Рафферти, – и, думаю, завтра утром его замучает ужасная головная боль.
– Хорошо, тогда давайте попрощаемся с этим гостеприимным заведением. Помогите мне увести вашего хихикающего и глупо улыбающегося друга.
Мы взяли Холмса под руки и вытащили из таверны, а он тем временем начал распевать старинную английскую застольную песню, слова которой мне стыдно повторить.
Глава восьмая
Говорят, он самый богатый швед в Америке
Холмс продолжал горланить свою непристойную песню, пока таверна «Маджестик» не осталась далеко позади. Я мог лишь догадываться, какой шум он устроит в отеле. Однако, едва мы свернули на Бродвей, как называлась главная улица Александрии, Рафферти оглянулся, а потом внезапно отпустил Холмса со словами:
– Ну все, нас не видно.
К моему удивлению, Холмс тут же прекратил свой кошачий концерт, решительно высвободившись из моих рук, а потом сказал совершенно нормальным голосом:
– Мой дорогой Уотсон, как вам наш маленький спектакль? Что думаете?
На самом деле я ничего не мог думать, поскольку пришел в волнение от такого быстрого и неожиданного возвращения Холмса в трезвое состояние.
– Я… рад видеть, что вы… хорошо себя чувствуете, – запинаясь, промямлил я. – Но, ради всего святого, как вы смогли столько выпить и все еще… – Я подыскивал подходящее слово, которое тут же подсказал мне Рафферти, разразившись смехом:
– Стоять? Это вы пытаетесь сказать, доктор?
– Ну да.
Холмс, которого происходящее, видимо, забавляло не меньше, хлопнул меня по спине со словами:
– Это розыгрыш, старина, всего лишь любезность со стороны нашего дорогого друга мистера Рафферти.
Шэд, который согнулся пополам и сотрясался от такого сильного смеха, что я боялся, как бы он не нажил себе грыжу, наконец распрямился и в качестве объяснения извлек здоровенную бутылку из недр своего просторного плаща:
– Теперь вы понимаете, почему я не стал раздеваться в стенах этого замечательного заведения, хотя внутри и было жарко, как в аду. Это та самая бутылка аквавита – на мой вкус, отвратительного и безвкусного пойла, – которую бармен принес мистеру Холмсу. А теперь посмотрите, доктор, и скажите, что вы видите.
Мы стояли рядом с уличным фонарем, и в его мягком свете я отчетливо видел, что бутылка полнехонька.
– Вы подменили бутылки! – догадался я. – Но?..
– …как я это сделал? – перебил Рафферти, подхватывая мою мысль. – Это было довольно просто. Понимаете, среди многих способностей, которые я приобрел, двигаясь по извилистой дороге жизни, присутствует и ловкость рук. Я научился подобным фокусам в Виргинии у карточного шулера по имени Эдгар Вальдез. У него были такие проворные пальцы, что он мог бы запросто украсть исподнее у детектива в штатском и тот ничего и не заметил бы, это факт! Беднягу Эдгара в итоге застрелили, как это часто бывает с шулерами, но он научил меня паре трюков, до того как его отвезли в деревянном ящике на кладбище в Бут-Хилл[16]. Ну что? Складывается картинка, доктор?
Я восстановил в памяти события в «Маджестик» и вспомнил, как Рафферти изучал бутылку аквавита, а потом обернул ее полой пальто, чтобы вынуть пробку. Конечно! Тогда-то он и подменил бутылку на такую же, которую пронес в кармане! Рафферти тут же подтвердил, что все так и было.
– Это вообще не представляло сложности. После того как мы с мистером Холмсом утром спланировали наше небольшое представление, я днем забежал в «Маджестик», осмотрелся и побеседовал с мистером Эриксоном. Пока мы с этим джентльменом обменивались мнениями о плюсах работы барменом, я узнал, какую марку аквавита подают в его заведении страждущим клиентам. А потом без проблем приобрел точно такую же в другом питейном заведении.
– После чего вылили содержимое и заменили его подкрашенной водичкой, – закончил я.
– Не совсем, – возразил Холмс. – Для пущей правдоподобности мистер Рафферти настоял на том, что нужно добавить в воду достаточное количество аквавита, чтобы чувствовался запах. Однако могу заверить, Уотсон, что, даже будучи разбавленным в девяносто пяти процентах воды, аквавит малоприятная штука. Но так нужно было для дела, поскольку мы с мистером Рафферти пришли к выводу, что Магнус Ларссон достаточно умный человек и вряд ли откроет свои секреты, пока у него не развяжется язык. Вот так у мистера Рафферти появилась идея провести соревнование по пьянству. Должен сказать, гениальная идея!
– Ну, не знаю насчет гениальности, но вроде все получилось, как мы и хотели. Плохо только, что мистер Ларссон заснул раньше, чем мы смогли еще что-нибудь вытянуть из него.
– Это точно, – согласился Холмс. – Но я тем не менее доволен, поскольку мы узнали четыре важные вещи. Во-первых, Олаф Вальгрен по невыясненным пока причинам нарушил договоренность и не продал артефакт Ларссону. То есть камень все еще находился у Вальгрена и стал поводом для убийства. Во-вторых, мы узнали, что Магнус Ларссон отказался от всяких попыток продать находку королю Оскару и шведскому правительству. Загадка в том, почему это случилось. В-третьих, у нас есть новая информация о человеке из Чикаго, предположительно очень богатом, который намерен купить камень. К несчастью, мы не в курсе, как его зовут; знаем лишь, что он известен как спичечный король. И наконец, у нас есть доказательства наличия какой-то связи между мистером Ларссоном и Мэри Комсток. Правда, пока мы не понимаем природу их взаимоотношений и не знаем, какое это имеет отношение к убийству Олафа Вальгрена.
– Судя по всему, впереди нас ждет много работы, – сказал Рафферти. – Вы задали очень интересные вопросы, мистер Холмс, хотя лично мне не терпится узнать, почему мистер Ларссон расхотел продавать камень королю.
– Мне в голову пришла одна идея по этому поводу, – сообщил Холмс.
– Возможно, вы думаете о том же, о чем и я, – произнес Рафферти.
– И о чем же? – спросил я.
– Пока что бессмысленно размышлять о мотивах мистера Ларссона, – предостерег меня Холмс. – Мистер Рафферти прав. Теперь нам нужно вернуться к работе, если мы хотим найти ответы. В этом деле еще масса белых пятен.
– Тут с вами не поспоришь, мистер Холмс, – согласился Рафферти. – Но я скажу так: у Магнуса Ларссона определенно был мотив убить фермера.
– Был, – признал Холмс. – Но я думаю, пока еще рано обвинять писателя, поскольку мне показались весьма убедительными слова о том, что он хотел бы знать, где найти камень. А вот мне хотелось бы знать, где мистер Ларссон был в ночь убийства.
– Я наведу справки, – обещал Рафферти. – Но есть шанс, что он выпивал где-то, может быть, даже в чудесной таверне «Маджестик». По слухам, мистер Ларссон обычно остается до закрытия в том заведении, куда заглянул.
– А когда обычно здесь закрываются таверны? – спросил Холмс.
– Если мне не изменяет память, обычно питейные заведения работают до одиннадцати по будням и до полуночи по пятницам и субботам.
Холмс задумался, а потом сказал:
– Предположим, мистер Ларссон в среду вечером выпивал где-то и таверна закрылась в одиннадцать часов, тогда он мог бы поспешить на ферму мистера Вальгрена, чтобы убить его, скажем, в час или в два ночи. Разумеется, в таком случае мистер Вальгрен встретил свою смерть уже после полуночи. Надо поговорить с коронером, узнать, какое время смерти определили.
– Я этим займусь, – вызвался Рафферти. – Просто я…
Холмс перебил:
– Вы знаете коронера, вы это хотели сказать, мистер Рафферти?
– Ну, в общем-то да…
– Меньше слов – больше дела, – заметил Холмс с улыбкой. – Поговорите с коронером – если получится, то прямо завтра, – а потом расскажете, что выяснили.
– С удовольствием! – воскликнул Рафферти.
В разговоре возникла пауза, а я искал ответ на собственный глубоко личный вопрос, поскольку, чем дальше я размышлял о том, как Холмс и Рафферти одурачили меня наравне с Магнусом Ларссоном и посетителями таверны, тем больше злился. Наконец я не выдержал:
– Теперь, когда вы покончили со своими делами в «Маджестик», я хотел бы узнать, почему вы не поставили в известность меня?
Рафферти потупил взор, так что сразу было видно глубокое раскаяние, и ответил:
– Вы должны винить меня, доктор, и никого более. Мистер Холмс, разумеется, целиком и полностью доверяет вам, как и я. Но меня терзали сомнения. Можно было бы заранее открыть вам наш план, и лично я не возражал бы, но при этом я понимал, что если кому-то из посетителей достанет мозгов раскусить нас, то мы попадем в передрягу, поскольку пьяные лезут в драку не разбираясь. Так что я решил, что вы будете нашей канарейкой в клетке.
– Какой еще канарейкой? О чем вы?
– В старину, когда горняки спускались в забой, то для подстраховки брали с собой канарейку. Говорят, эти птички любят свежий воздух, а если чувствуют примесь метана или угарного газа, тут же падают и околевают, бедняжки. Если такое случалось, горняки понимали, что пора двигаться в противоположном направлении. Вот, доктор, я решил, что вы будете нашей канарейкой: если Холмс сможет одурачить вас, своего самого преданного и доброго друга, то все будет нормально. Как только у вас появятся подозрения, значит, и остальные засомневаются, а тогда стоит задуматься о быстром отступлении.
– Другими словами, мой дорогой Уотсон, вы были лакмусовой бумажкой, – сказал Холмс, – от которой зависела наша безопасность.
Я не счел подобное объяснение достаточным.
– Вряд ли это комплимент, что вы с мистером Рафферти считаете меня своей сторожевой канарейкой. Но, судя по всему, вы насладились своим глупым спектаклем, так что здесь не о чем говорить.
До отеля мы добрались ближе к полуночи, но ни Холмс, ни Рафферти не проявляли ни малейших признаков усталости, хотя их день начался рано. Я мог лишь поражаться той энергии, с которой они взялись за расследование, поскольку сам к этому времени уже мечтал улечься спать. Однако стоило нам оказаться в холле гостиницы, как Холмс, которого Господь, похоже, наделил даром не спать сутками, заявил, что ему нужно немедленно позвонить.
– Уже очень поздно, Холмс, – заметил я. – Кому вы собрались звонить в такой час?
– Да есть один известный нам джентльмен в Чикаго, который как раз предпочитает ночное время, – ответил Холмс. – Возможно, удача улыбнется мне и он окажется подле телефона. Почему бы вам с мистером Рафферти не выкурить пока по сигаре, а я проверю, на месте ли наш друг Вулдридж.
Теперь я понял, до кого Холмс пытается дозвониться: Клифтона Вулдриджа действительно можно было с полным правом назвать нашим другом, пусть мы и не виделись после расследования дела о ледяном дворце. Вулдридж был одним из самых прославленных полицейских детективов Чикаго, известным беспощадностью к преступникам и своей способностью, как он сам это называл, «производить шумные аресты». Он устроил нам с Холмсом памятную экскурсию по печально известному району Леви, после того как мы приехали туда расследовать, как потом оказалось, пустяковое дело от имени Поттера Палмера, магната, сколотившего состояние на торговле недвижимостью и гостиничном бизнесе. С тех пор Холмс и Вулдридж периодически общались.
Холмс направился к маленькому столику у стойки портье, где находился телефон, а дежурный тем временем приметил Рафферти и жестом подозвал к себе:
– Для вас сообщение. Принесли около десяти вечера.
Рафферти взял записку, которая была написана на листке с гербом нашего отеля, быстро прочел и спрятал в карман.
– Спасибо, мальчик мой, – сказал он дежурному, но ни словом не обмолвился мне о содержании записки.
Пока Холмс пытался дозвониться, мы с Рафферти вняли совету нашего друга, вернулись в холл, нашли удобные кресла и закурили. Рафферти, который был замечательным рассказчиком, развлекал меня историями о том, как он работал горняком, а потом водил грузовые фургоны до Невады в сказочную эру Комсток-Лоуд[17].
– После того как они нашли жилу «Большая бонанца», вроде в семьдесят третьем, как я помню, из тамошних шахт стали вывозить столько руды, что впору было серебром дороги мостить. Опасная была работенка. Кругом мародеры, да прибавьте к этому обычный набор из вооруженных бандитов, шулеров, всяких мошенников и ребят с охотничьими ножами вроде того, что оставил мне на лбу маленькую отметину на память. Скажите, доктор Уотсон, вы когда-нибудь видели мое секретное оружие?
– Не думаю, – честно ответил я, недоумевая, что же за новую диковину собирается открыть для меня старина Шэд.
– Тогда пойдемте в мой номер. Вам понравится.
Я взглянул на Холмса; тот о чем-то торопливо беседовал по телефону. Рафферти тоже увидел это:
– Похоже, мистер Холмс дозвонился-таки. Зная его, могу обещать, что он проговорит еще какое-то время. Мы запросто успеем подняться и взглянуть на красоту.
Я проследовал за Рафферти в его номер, а там он пошарил рукой под кроватью и вытащил длинный, отделанный кожей ящик, в котором лежал самый большой пистолет, какой мне только доводилось видеть. Ствол длиной около двух футов с восьмигранным сечением крепился на никелевое ложе с коричневой рукоятью. Только когда Рафферти достал из коробки то, что он обозвал «скелетным прикладом», и присоединил к пистолету, я понял, что пистолет можно использовать и как винтовку.
– Красотища, да? – спросил Рафферти, который оказался настоящим ценителем оружия. Как я позднее выяснил, в его коллекции было двадцать пять экземпляров, и он обычно носил с собой как минимум два пистолета. – Называется карманной винтовкой, доктор. Я купил первую в Виргиния-Сити году в семьдесят третьем или четвертом, когда их только-только начали выпускать.
– Но зачем нужен пистолет, который превращается в винтовку? – недоумевал я. – Разве недостаточно обычного ружья, если, скажем, охраняешь груз серебра?
– Определенно, но иногда неудобно таскать с собой винтовку, например если руки заняты мешками с серебряными слитками. Со мной один раз приключилась такая история на грузовой станции в пустыне. Я оставил ружье в фургоне, а разбойник, который лежал в засаде, выстрелил в меня с нескольких сот ярдов, решив, что я легкая добыча. Он хотел, разумеется, заполучить слиток, который я вез. Но бедолага не знал, что со мной мистер Стивенс[18]. Я порылся в куче тряпья, извлек свое секретное оружие, подождал, пока разбойник приблизится, и убил его. Попал со ста ярдов, четко в лоб.
– Хороший выстрел, – восхитился я.
– На самом деле у меня не было выбора. Стивенс годится для одного выстрела; пока перезаряжаешь, считай, тебе крышка. Хотите взглянуть поближе?
– Почему бы и нет, – сказал я, беря оружие, прижимая металлический приклад к плечу и глядя в прицел. – А какой это калибр?
– Конкретно здесь – сорок четвертый, – пояснил Рафферти, – но они выпускаются разного калибра. Красавец, которого вы держите, не тот, что был у меня в Неваде. Это специальная модель с отвинчивающимся стволом. Его пару лет назад изготовил для меня сам Гарри Поуп, лучший оружейник Америки.
– Что ж, – я передал оружие обратно Рафферти, – давайте надеяться, что вам не придется в ближайшее время использовать мистера Стивенса.
– Кто знает, – пожал плечами Рафферти, кладя пистолет обратно в коробку. – Мистер Стивенс уже однажды спас меня, и вполне возможно, что это случится снова.
Так и произошло, но ни я, ни Рафферти не могли предвидеть, при каких обстоятельствах ему придется прибегнуть к своему грозному оружию.
Когда мы вернулись в холл, наш друг только-только закончил разговор, и глаза его блестели от возбуждения.
– Мистер Вулдридж подтвердил свою репутацию величайшего детектива в Чикаго, – объявил Холмс, усаживаясь рядом с нами. – Мозаика начинает складываться.
– Ну, расскажите же нам, какие недостающие кусочки вы уже нашли, – попросил Рафферти.
– Хорошо, начнем с так называемого спичечного короля, мистер Рафферти. Я теперь знаю, кто он, поскольку мистер Вулдридж опознал его как широко известную в чикагских деловых кругах личность по имени Карл Лунд. Его прозвали спичечным королем, поскольку его компания – крупнейший производитель этих полезных предметов. Я убедился, что даже спички в моем кармане, – Холмс предъявил коробок, который подобрал в отеле, – произведены компанией мистера Лунда. Что еще важнее для нас, его считают самым богатым шведом в Америке.
– А где он сейчас? – спросил Рафферти. – И с чего он так заинтересовался предметами старины?
– Мистер Вулдридж сказал, что мистер Лунд очень даже увлекается стариной. В его особняке на озере Мичиган якобы находится огромная коллекция предметов культуры древних скандинавов и викингов. Вам будет интересно услышать, что мистер Лунд весьма скрытен, живет затворником, хранит свои сокровища под замком и редко пускает гостей в собственное жилище.
– Короче говоря, он относится к тому типу людей, кто с радостью купит рунический камень и не станет задавать вопросов о том, как его заполучили, – подытожил Рафферти.
– Именно, – кивнул Холмс. – Но вы должны знать и еще кое-что о загадочном мистере Лунде. Так вот, детектив Вулдридж сообщил, что мистер Лунд известен как частый клиент самых красивых и дорогих куртизанок в Чикаго.
– А почему это так важно? – уточнил я.
– А вот почему, Уотсон. Когда я говорил с мистером Вулдриджем, то спросил, случалось ли ему общаться с миссис Комсток, чей покойный муж, как мы знаем, сколотил состояние именно в Чикаго. Мистер Вулдридж не знал никого по имени Мэри Комсток, но, когда я описал нашу знакомую леди, тут же понял, о ком речь. Он сказал, что она проходила под именем Анна Робинсон, когда впервые попала в поле зрения чикагской полиции в тысяча восемьсот девяносто пятом году. Тогда ее подозревали в том, что она, как выразился Вулдридж, «развлекает благородных господ» в одном из крупных отелей.
– Похоже, что миссис Робинсон не сменила род занятий после отъезда из Хинкли, – заметил я.
– Ничуть. Просто перебазировалась. В любом случае она обросла влиятельными клиентами, в числе которых были и члены городского правления. Под их защитой и покровительством она к девяносто шестому году жила в роскоши в огромной квартире на берегу озера Мичиган. В число поклонников леди входили богатейшие бизнесмены; ходили слухи, что за свои услуги она получала по сто долларов, а то и больше. Вполне вероятно, что одним из платежеспособных клиентов мог быть и мистер Лунд.
– Становится интересно, – потер руки Рафферти. – Если леди хорошо знакома с мистером Лундом, то, возможно, она и предложила ему купить камень.
– Не исключено, – согласился Холмс.
– Разумеется, сначала ей нужно было убедить его в подлинности камня. И здесь ей потребовался союзник, признанный эксперт по рунам.
– Магнус Ларссон, – догадался я.
Холмс улыбнулся:
– Вижу, наши мысли сходятся. К несчастью, у нас нет доказательств, что все это правда.
Рафферти задумался, а потом спросил:
– А что, если убедить вашего мистера Вулдриджа из Чикаго побеседовать со спичечным королем?
– Я предложил то же самое, – сказал Холмс, – но мистер Вулдридж ответил, что подобная беседа не представляется возможной, если только у нас нет существенных доказательств правонарушения. Мистер Лунд максимально оберегает свою частную жизнь, у него есть деньги и адвокаты, и полиция ничего не может поделать. Боюсь, полиция нам не поможет.
– И что же нам теперь делать? – расстроился Рафферти.
– Я предлагаю пока что проводить расследование здесь со всем напором, мистер Рафферти, а Вулдридж пока что соберет всю возможную дополнительную информацию в Чикаго. Я особенно хотел бы узнать побольше о Фрэнке Комстоке: когда именно он женился на бывшей миссис Робинсон и с какой целью. Кроме того, мне любопытно, почему миссис Комсток, если ее муж был так богат, вынуждена придумывать схемы продажи рунического камня.
– Вероятно, у нее не так много денег, как мы думаем, – предположил я.
– Интересная мысль, мой дорогой Уотсон, – сказал Холмс, поднимаясь с кресла. – Я поразмыслю над этим остаток ночи, возможно, к утру у нас появятся новые идеи.
– И не только, – произнес Рафферти, и заявление прозвучало так серьезно, что Холмс снова уселся.
– А что еще, мистер Рафферти? Сдается мне, вы собираетесь сделать нам небольшой сюрприз.
– Может быть. – Голубые глаза Шэда лукаво блеснули. – Я вам не рассказывал, но у меня в этом городке своя маленькая птичка.
– Вот как? И кто же ваша «птичка»?
– Пока что это секрет, мистер Холмс. Птичка довольно застенчива, но не мне вам объяснять, что тут нужна осторожность.
– Тем не менее не побоюсь предположить, что при всей своей стеснительности птичка умеет разговаривать?
– О да, с голосом у нее все в порядке. Сегодня вечером она прислала мне очень интересное сообщение.
– Не сомневаюсь, мистер Рафферти. Не поделитесь ли вы той песенкой, что напела вам на ухо маленькая птичка?
– С радостью. Она сообщила, что Нильс Фегельблад вернется в Александрию завтра дневным поездом из Миннеаполиса. Состав прибывает в начале четвертого.
– Понятно, – кивнул Холмс. – Тогда, возможно, нам стоит попытаться поговорить с мистером Фегельбладом по прибытии.
– А может, есть смысл поговорить с ним и пораньше, – сказал Рафферти.
– Почему?
– Птичка поведала мне еще кое-что, мистер Холмс. Дело в том, что мистер Фегельблад не просто возвращается в город, но и собирается показать шерифу место, где можно отыскать рунический камень.
Читать бесплатно другие книги:
