Венецианская птица. Королек. Секреты Рейнбердов (сборник) Каннинг Виктор
– Должна поблагодарить вас за согласие приехать, мадам Бланш. Как вы поняли, я не из тех женщин, которые колеблются, прежде чем сказать «да» или «нет». Но, признаюсь честно, в данный момент я не разобралась в своих чувствах. – Она направилась к двери, а Бланш встала. – Мне необходимо время, чтобы все взвесить. Но речь не идет о моем неверии в вас лично или в ваш дар. Мне предстоит принять решение, продолжать ли начатое, однако к вам оно не имеет никакого отношения. Я сообщу вам, и если эта встреча окажется для нас последней, то мною будут даны указания соответствующим образом вознаградить вас за оказанные услуги. – Она нажала кнопку звонка трижды, чтобы сигнализировать Ситону об уходе гостьи.
– Все правильно, мисс Рейнберд. Но только если это наша последняя встреча, никаких денег я с вас не возьму. Это знаете, как… Как многие товары – неделя пробного пользования без обязательств со стороны покупателя. Мне понятны ваши сомнения и чувства. Все это необычно, тревожно, а потому наполняет душу смятением, вызывает желание разобраться в себе и во мне. Если вы мне больше не позвоните, я не обижусь. Поверьте, проблема у меня только одна: выкроить время для всех, кто реально нуждается в моей помощи.
Как только мисс Рейнберд открыла дверь, на пороге возник Ситон. Бланш вышла, и дворецкий помог ей надеть плащ. А затем, продолжая улыбаться мисс Рейнберд, последовала за ним через холл мимо длинной и широкой лестницы с дубовыми перилами, которая вела на второй этаж. У нижней ступени мадам Бланш вдруг замерла, будто чья-то невидимая рука вытянулась ей навстречу, крепко уперлась в грудь и лишила возможности двигаться дальше. Бланш словно окаменела, после чего медленно повернулась, посмотрела на мисс Рейнберд и произнесла:
– Здесь что-то произошло. – Ее взгляд скользнул вверх по изгибу лестницы. – Случилось нечто ужасное. Я отчетливо ощущаю это.
Ее плечи содрогнулись, когда она двинулась дальше вслед за Ситоном. И как только дворецкий закрыл за ней входную дверь, мисс Рейнберд поспешила уединиться в гостиной. Она подошла к столику с графином и налила себе еще бокал хереса. Ее переполняло беспокойство. При обычных обстоятельствах мисс Рейнберд никогда не позволила бы себе такого количества спиртного. Излишества, которым предавался Шолто, казалось, навсегда вселили в нее стремление к умеренности во всем.
А все-таки необыкновенная женщина! Как она могла что-то почувствовать? Ведь только сама мисс Рейнберд и доктор Харви знали, как пьяный до чертиков Шолто свалился с вершины лестницы. И при том, что он умер, у него не оказалось ни единого перелома, ни одного заметного телесного повреждения, если не считать мелких ссадин. Однако сердце не выдержало шока от падения. И доктор Харви – их личный врач на протяжении сорока лет – ради сохранения доброго имени семьи и во избежание ненужных слухов в округе засвидетельствовал смерть от сердечной недостаточности. Но даже с того света мерзавец Шолто продолжал приносить ей одни неприятности, а теперь эта дурища Гарриэт хотела стать его помощницей и единомышленницей. Как смели они утверждать, что лишь ее эгоизм не позволял им снова сблизиться! Мисс Рейнберд не была эгоисткой. По крайней мере никогда не заходила в себялюбии слишком далеко. И кто поставит ей в вину желание прожить свои последние годы в мире и покое, которые она обрела слишком поздно? И ей уж точно не нужен был в этом доме еще один мужчина… Можно представить, какие разговоры пойдут среди соседей, какими глазами все будут смотреть на нее… То есть на них. Но главное, она легко могла вообразить, что за человек вырос из того, чьей матерью была Гарриэт. А отцом – непутевый и никчемный командир танка, погибший во время войны в египетской пустыне. Нет, пусть и дальше стоят по дальним краям небесных кущ. Их уже не было в живых, а она продолжала жить и хотела оставаться в доме одна.
Джордж проснулся среди ночи и сразу понял, что она здесь. Он лежал не шелохнувшись, но внутренне посмеивался. Ну что за женщина! Когда он засыпал, целая армия могла промаршировать через спальню, не потревожив его сон. И верного Альберта тоже. Лучшего и самого сонного друга человека! Он знал, что Бланш не спала, но ни за что не стала бы его будить, пока он сам не проснется. Ему живо представилось, как все произошло. Приехав поздно вечером к себе домой в Солсбери, Бланш поняла, что ей одиноко и нужна компания. Его компания. Захотелось отойти от мира духов. Генри ведь никак не годился на роль мужчины из плоти и крови. Генри были доступны все тайны жизни и смерти, он умел слышать музыку высших сфер, однако не мог сравниться с ним, с Джорджем. Потому что он, Джордж, был частью теплого, беспорядочного и такого непредсказуемого мира, где ты не знал, что ждет тебя завтра. И если мир иной не являлся копией этого мира, то он и слышать ничего о нем не хотел. Просто проснуться сейчас, как он часто делал раньше, и ощутить у себя под боком полный энергии рог изобилия наслаждений – такие минуты стоили тысяч лет ленивого блаженства на мягком облаке под звуки божественных гимнов и мелодичных арф.
Джордж протянул руку и прикоснулся к Бланш. Она пальцами обвила его ладонь и громко вздохнула. Поняла, что это его рука, а он пустил ее в путешествие по знакомым местам, по округлым тучным холмам и манящим долинам, которые были ее владениями. Ему нужно обзавестись более широкой постелью. Они с Бланш созданы для свободы и простора, где движения ничем не ограничены. Крупные люди, титаны любви. Для окончательного, абсолютного совершенства не хватало всего лишь десяти тысяч в год после уплаты налогов. Когда Джордж медленно стягивал с Бланш ночную рубашку, она снова вздохнула, нашла губами его губы, а он прижался к ней всем телом.
Над неухоженным садом, давшим приют на зиму мышам и кротам, мелькнула тень, сова-сипуха мягко опустилась рядом с занавешенным окном и стала вслушиваться в скрип пружин матраса. Позднее, возвращаясь с заливных лугов, сова плавно пролетела мимо окна, и наступила тишина.
Переполненный приятными ощущениями, Джордж спросил:
– Тебе было хорошо?
Бланш лениво отозвалась:
– На твоем месте я бы запатентовала это, любимый. Заработаешь целое состояние. Иногда все превращается в музыку, а порой – в цвет. Огромный пурпурный веер, внутри которого поблескивают жемчуга.
– У тебя что-то не сложилось с мисс Рейнберд?
– Почему ты так подумал?
– Потому что ты здесь. Приходишь к Джорджу за успокоением. Всегда к услугам. Особый ассортимент для вас. Даже старому Генри не сподобиться ни на что подобное.
– Не надо вмешивать сюда Генри.
– С радостью. Трое – это было бы уже слишком. Так что она?
– Прошла стадию номер два. Она позвонит мне послезавтра, когда мысли улягутся, а сон повторится. Почему ты не сообщил мне, как именно умер ее брат?
– Тот старый развратник?
– Да.
– Я тебе рассказывал о нем.
Джордж передвинул ногу и положил ее по диагонали на широкое и удобное поле ее необъятны бедер.
– Да, но ты только сказал, что он умер от сердечной недостаточности.
– Так оно и было.
– Верно, однако сердечко подвело его, когда он свалился с главной лестницы дома в холл. Во мне это просто криком отозвалось, когда проходила мимо того места. Разве ты не знал об этом?
– Одна из моих болтливых старушек все растрепала. Я не мог не упомянуть об этом.
– Теперь уже не важно, но не упомянул. Ты должен сообщать мне обо всем, Джордж. Самые мелкие подробности. А ты умолчал.
– Неужели? Иногда что-то ускользает из моей памяти.
– Вероятно, семейный доктор замял дело. Старый гуляка перебрал и споткнулся не там, где нужно. Но скандала они бы не допустили. Это для нее очень важно, хотя она никогда не признается вслух. Семья Рейнберд. Гордость и безупречная фамильная честь. Нет, с ней сложностей не возникнет.
Поскольку их тела все еще тесно соприкасались, он почувствовал, как по ней внезапно пробежала дрожь.
– Что такое, дорогая?
– Странный сеанс. Даже не пойму, почему Генри так поступает со мной. Он же знает, что, по большому счету, мне на все плевать. Я только не люблю ощущения потерянности, если потом не могу ничего вспомнить.
– После Генри тебе и вспомнить нечего. Но обо мне-то ты этого сказать не можешь. – Рука Джорджа скользнула по Бланш и принялась ласкать грудь. Она лежала безмятежно, принимая его неспешные ласки, а потом, когда почувствовала, как он повернулся и прижался крепче, спросила:
– Ты хочешь еще?
Джордж провел кончиком носа по ее щеке:
– А ты возражаешь, любимая? На сей раз мы увидим жемчужное пламя с вкраплениями пурпура, и пусть Генри обгрызет себе все ногти от зависти.
Буш был человеком амбициозным, однако его трудно было причислить к оптимистам. Ему в голову не приходила мысль, что какая-то чистая случайность поможет им в работе над делом Торговца. Все получится только после упорных трудов и анализа фактов. Но от недостатка оптимизма легко впасть в отчаяние. Буш долго сидел над своими картами и расписаниями времени, но вынужден был признать, что ни к каким важным умозаключениям прийти не сумел. Более того, если бы все это представил ему в виде рапорта один из подчиненных, он бы жестоко высмеял его перед всеми.
Сейчас он сидел за своим письменным столом, наблюдая в окно за идущими обедать служащими и за движением водоплавающих птиц в пруду. Сам Буш обедать не собирался. Неудовлетворенность работой уничтожила аппетит, хотя он даже в лучшие времена не бывал хорошим. На лежавшей перед ним карте Англии был изображен прямоугольник. Его левый верхний угол располагался к западу от Кардиффа в Уэльсе, а правый – в Вулидже на востоке Лондона. Перпендикулярные линии из этих точек тянулись через Трентон на западе и Крауборо на востоке, а в рамке между ними и нижней чертой, проведенной южнее острова Уайт, находилась почти вся Южная Англия, включая Лондон! Буш посмотрел на карту и поморщился. Вероятно, где-то в этом огромном районе держали в плену двух похищенных членов парламента. В сельской местности на склоне холма стоял дом, построенный скорее всего из известняка. В доме мягкая вода, но кто сказал, что это была естественно мягкая вода? Из водопровода вполне могла литься жесткая, но пропускаться через специальные смягчающие фильтры. В дом птичье перышко занесло ветром или оно попало в подвал, прилипнув к подошве обуви. Уже немного изучив изощренную натуру Торговца, легко было прийти к любому из возможных выводов. Перо могло принадлежать обыкновенной домашней птице, либо редчайшей разновидности пернатых. Или же – черт возьми! – оно попросту выпало из перьевой метелки для очистки углов от пыли, из обыкновенного матраса, наконец. Где-то в этом огромном, очерченном им стоге сена скрывалась иголка. Через час Бушу предстояло выступить на совещании перед руководством Скотленд-Ярда, где никого из его департамента не ожидал теплый прием, обрисовать ситуацию и попросить, чтобы каждому констеблю было дано указание… Нет – жесткий приказ… Предоставить информацию о любом подходившем под описание доме. У Буша сжималось сердце, когда он представлял саркастические взгляды, скривленные в усмешках губы, исподволь воздетые в потолок взгляды. Кто-нибудь непременно спросит, следует ли им проверить всех старушек с попугаями, канареек пенсионеров, родственников королевской семьи, каждый из которых непременно держал пруды с множеством самых экзотических водоплавающих, скворечники в лесах и парках, как и голубятни на задних дворах. Он будет выглядеть круглым идиотом. И деваться некуда. Отнюдь не будучи дураком, ты им окажешься в глазах этих людей. Он уперся лбом в непрошибаемую стену. Возникло искушение снять трубку, позвонить Грандисону в Париж, где тот принимал участие в конгрессе Интерпола, и попросить об отмене встречи в Скотленд-Ярде. Но Буш заранее знал, что услышит от Грандисона: «Если это все, чем ты располагаешь, значит, им придется работать с твоими куцыми материалами. Если ты при этом выставишь себя дураком, что ж, так тому и быть. Но только настоящий глупец попытается отстраниться и не делать вообще ничего». А потом бросит расслабленно, чтобы подсластить пилюлю, чувствуя раздражение Буша, какой-нибудь банальный вздор: «Помни: вековые дубы тоже вырастают из крохотных желудей».
Сквозь окно он наблюдал теперь за двумя девицами из соседнего офиса, проходившими мимо в своих мини-юбках, открывавших длинные голые ноги, несмотря на кусачий мартовский холод. За ними шествовал юнец в джинсах и кожаной куртке с бахромой – длинные патлы разметались по плечам. И почему-то при виде этих молодых людей Буш разозлился. Бесстыжие наглые бездельники… Лишенные всяких понятий о приличиях, никчемные и смехотворные! А затем вспомнил о зловещей маске, которую напялил на себя Торговец. В Скотленд-Ярде животики надорвут. Такие маски производились десятками тысяч – и Торговец знал об этом, а купить их можно было в сотнях магазинов Лондона и Южной Англии.
Буш встал, подошел к шкафчику в дальнем углу комнаты и налил себе виски. Сначала свою обычную дозу, а затем удвоил ее.
Глава 4
Во время своего последнего визита в Чолболтон с целью выяснить читательские пристрастия населения Джордж напал на подлинную золотую жилу в человеческом облике. Звали ее миссис Грэдидж, и внешне она напоминала Мафусаила, хотя утверждала, что ей всего-то шестьдесят девять лет от роду. Седовласая, с клоунским красным носом-картошкой, словоохотливая, она была хорошо информирована, выписывая ежедневную газету «Дейли мейл», «Ньюс уорлд» по воскресеньям и еще один еженедельный бульварный журнальчик «Субботние мелочи». И как раз всевозможные мелочи скрашивали одинокую старость миссис Грэдидж. Ни одной задернутой днем шторы, ни единой местной девицы с задержкой месячных, ни намека на скандал или сплетню, склоку или свару, покупку кем-то нового телевизора или автомобиля – ничего подобного не могло произойти, чтобы миссис Грэдидж не узнала, хотя она редко покидала крытый соломой коттедж. Целыми днями она просиживала в покрытом лоскутным одеялом кресле у окна, выглядывая из-за вазы с пластмассовыми розами, стоявшей на подоконнике. Это была старуха с головой, забитой самыми грязными мыслями, отвратительное существо, которое получало истинное наслаждение от несчастий других. Джордж сразу пришелся ей по нраву. Подхихикивая и шамкая ртом с гнилыми зубами, она рассказала ему, каким успехом пользовалась у парней в молодые годы. Уж она взяла от жизни свое, а теперь могла назвать ему имена многих, кто ныне воротил от нее нос, но, видимо, забыли, как в былые дни затаскивали в сарай и уходить не хотели, так соблазняли их ее прелести. Джордж подавлял приступы тошноты, изображал зачарованного принца и в результате был вознагражден сполна.
Ее муж, давно сошедший в могилу (или сведенный, как невольно подумалось Джорджу), когда-то служил егерем у Рейнбердов в Рид-Корте, заодно присматривая за их речной лодкой для рыбалки. Да и сама миссис Грэдидж порой подряжалась туда на работу. То горничной, то помощницей по хозяйству. И если она сама чего не знала, то уж супруг знал все наверняка. Она подслушивала под дверями или просматривала приходившую хозяевам почту, а ее муж украдкой пристраивался к группе джентльменов-охотников во время привала для ленча на свежем воздухе или таился в потертом камуфляжном костюме посреди рощицы или в зарослях кустов, чтобы наблюдать, до чего же походили приемы ухаживания и спаривания у людей на так хорошо знакомые ему повадки зверей, рыб и птиц.
От нее Джордж в подробностях узнал о том, как обходился Шолто с горничными, гостившими в доме дамами и женами окрестных фермеров. Сам Шолто, впрочем, никогда не настаивал на droits de seigneur[6], но оно частенько добровольно признавалось за ним. А еще он пил с завидным постоянством с десяти часов утра и до тех пор, пока не заваливался мертвецки пьяный спать глубокой ночью.
Джордж подпалил в своей кухне очередной ломтик хлеба, вспоминая о миссис Грэдидж, и был уверен, что рассказал Бланш о том, как старый гуляка свалился в пьяном виде с лестницы. Или не рассказал? Что ж, по крайней мере собирался, но мог забыть об этом факте, такую массу полезных сведений пришлось ему изложить. Боже, до чего же омерзительной ведьмой оказалась старая миссис Грэдидж! Он надеялся, что Бланш не захочет узнать еще больше и не пошлет его к ней снова.
Самым богатым ответвлением золотой жилы оказалась история Гарриэт – младшей сестры мисс Рейнберд. Из уст миссис Грэдидж Джордж узнал необходимые детали, а пробелы помогло восполнить его богатое воображение.
Обе сестры были хорошенькими, даже красивыми, но в то время как Грейс Рейнберд отличалась ладной миниатюрной фигуркой, Гарриэт выглядела чрезмерно рослой и неуклюжей. В разительном контрасте с изящными светскими манерами Грейс сестра страдала от почти патологической застенчивости и неуверенности в себе. Когда Гарриэт перевалило за тридцать (у миссис Грэдидж оказалась фантастическая память на даты – она могла вспомнить день, месяц и год практически любого события), в обществе уже все были твердо уверены, что ни одна из них не выйдет замуж. Грейс с ее утонченным и критическим взглядом на жизнь многих мужчин отпугивала, а если ей кто-нибудь нравился, она убеждала себя, что претендента интересует только ее приданое. А застенчивость и чрезмерная скромность Гарриэт создавали непреодолимый барьер для возникновения любых романтических отношений. В тех же исключительных случаях, когда возникал мужчина – действительно влюбленный или же привлеченный запахом денег, – который проявлял к ней интерес, то на горизонте возникал Шолто. Ценивший комфорт жизни в доме, где хозяйничали две молодые и ловкие девушки, предоставляя ему возможность без помех пьянствовать и волочиться за каждой юбкой, он мгновенно пускал в ход все свое влияние на сестру, чтобы холодным неодобрением уничтожить любое нарождавшееся чувство. Шолто был жестоким и эгоистичным, прятавшим свой истинный характер под маской грубоватого внешнего добродушия.
Но вот года за три до начала Второй мировой войны у Шолто возникли проблемы с почками, его на три недели уложили в больницу. И мать-природа сполна воспользовалась этим временем, чтобы внести свои коррективы в жизнь семьи. Однажды Грейс и Гарриэт отправились на благотворительный танцевальный вечер, проводившийся в соседнем военном гарнизоне, в кои-то веки без привычного надзора Шолто. И если Грейс лишь от души повеселилась, то Гарриэт получила приглашение поужинать от стеснительного молодого ирландского офицера-танкиста, выпила гораздо больше вина, чем следовало бы, решила, что все вокруг прекрасно и удивительно, после чего была соблазнена на заднем сиденье офицерской машины, пока Грейс отплясывала «Пол Джоун»[7]. Гарриэт сохранила все в секрете от сестры, испытывая головокружительное наслаждение от прежде неведомых отношений, и три недели встречалась с возлюбленным в лесочке у реки, что осталось тайной для Грейс, но не для старого Грэдиджа. За день до выписки Шолто из больницы офицера вместе с подразделением отправили к новому месту службы на Ближний Восток. Гарриэт никогда больше не виделась с ним и даже весточки не получила. С Грейс она так ничем и не поделилась, но, как только ей самой стало ясно, чем все грозит закончиться, призналась Шолто. Тот, выждав подходящее время, когда Грейс не оказалось дома, поднял настоящую бурю негодования и заставил сестру быстро собрать вещи и отправиться с долгим визитом к своему надежному приятелю в Нортумберленд. Там в положенный срок Гарриэт родила младенца, матерью для которого пробыла ровно двадцать четыре часа, после чего ребенка у нее отняли, чтобы она даже встречаться с ним не смогла и не знала, куда и кому его передали на воспитание.
Только много лет спустя она рассказала Грейс о своей тайне. К тому времени танкист-ирландец уже погиб, получив смертельное ранение в сражении при Тобруке.
Вот какую историю поведала Джорджу миссис Грэдидж, а он слово в слово передал Бланш. Причем миссис Грэдидж находила особое удовлетворение в том, что скелет из семейного шкафа Рейнбердов давно разгуливает на свободе.
И, как намекнула миссис Грэдидж, ей были известны многие другие сальные подробности, если они кому-то интересны. Но, конечно, рассказывает она обо всем неохотно, поскольку сама терпеть не может сплетен и скандалов. А потому только Джорджу выдала она по секрету факт, что любовники частенько встречались в старой рыбацкой хижине, где старик Грэдидж хранил солому для починки кровли. И они были там далеко не первыми прелюбодеями. К этому моменту Джордж почувствовал, что с него довольно, и сбежал в «Митру аббата», где тремя стаканами виски с трудом смыл дурной привкус во рту.
А сейчас, поедая пережаренный тост с джемом и прихлебывая кофе, он раздумывал о Гарриэт и о той грязной работе, какую выполнял для Бланш, чувствуя отвращение к этому делу. Его созвездия явно заняли на небе неверное положение. Подобные гнусные дела предназначались судьбой кому-то другому. Как и вся эта неряшливая беспорядочная жизнь. Кому-то, кто искренне хихикал бы и посмеивался вместе с миссис Грэдидж над чужими бедами и злорадством. Какой-то идиот там, наверху, мог запросто запутаться в своей картотеке и по ошибке уготовить ему чужой удел. Ведь если бы его, Джорджа, тянуло на странный образ жизни, он бы точно выбрал что-нибудь более романтическое и мужественное… Он не возражал бы, например, поменяться местами даже с тем ирландским командиром танка – исключив только печальный конец в африканских песках. Или стал бы секретным агентом: умным, проницательным, вечно окруженным красотками с континента и с утонченным вкусом собирателя старинного фарфора. Джордж видел себя в роли спасителя женщин и детей, которого потом ждали высокие награды и почести, защитника слабых и обездоленных, борца с тиранами и злодеями.
Он посмотрел вниз, где на кухонной подстилке улегся Альберт, и вдруг резко спросил:
– Какого черта ты там делаешь?
Пес со смаком жевал утреннюю «Дейли мейл», которую сам же принес из прихожей. Джордж выхватил газету из собачьей пасти, разгладил влажные от слюны листы и… принял решение. Ему необходимо в корне изменить свою жизнь. Он талантлив, недурен собой, умен и наделен своеобразным чувством собственного достоинства. Хватит уже ходить на коротком поводке. К дьяволу! От таких, как миссис Грэдидж, Джорджа выворачивало наизнанку. А с Бланш и ей подобными он тоже, если честно, чувствовал себя неуютно. Он ведь даже не знал, фальшива она насквозь, только наполовину или действительно полностью помешалась на своем спиритизме и парапсихологии. В общем, Джордж не желал дурачить пожилых леди, чтобы вытряхнуть из них деньги на идиотскую идею возведения «Храма Астроделя», будь он трижды неладен! Кем, черт возьми, Бланш себя возомнила? Дочерью царя Соломона? А этот ее Генри? Где она раскопала его мощи? Откуда он вообще взялся? Наверное, прочитала о нем в альбоме «Детишкам об истории британских железных дорог» или еще где-нибудь. Нет, с него хватит. Он много сделал для нее. Они останутся друзьями, но подстраиваться под Бланш он больше не будет. Поедет в Солсбери, прогуляется там вокруг собора и обдумает свою новую жизнь. Лучше места для медитации не найти. Потом пообедает в «Красном льве» и отправится к Бланш, чтобы поговорить и выложить все начистоту. Может, удастся и ее уговорить начать жизнь заново…
Джордж посмотрел вниз на Альберта и сказал:
– Теперь здесь все станет по-другому, вот увидишь.
Пес вздернул серые брови и вильнул хвостиком.
Пока Джордж завтракал и строил планы реорганизации своей жизни, мисс Рейнберд тоже сидела за утренним столом, глядя на еду без аппетита, чувствуя себя скованной и все еще усталой после очень тревожно проведенной ночи. Гарриэт снова явилась к ней во сне и вела себя настойчиво. Любопытно, что порой она приходила в облике молодой женщины, а потом вдруг в старческом возрасте. И мисс Рейнберд это приводило в замешательство. Но вот в том, чего Гарриэт добивалась, никаких сомнений не было. «Найди моего мальчика. Найди его и прими в семью. Он ведь тоже Рейнберд!» Часто, когда она произносила слова «Он тоже Рейнберд!», ее голос резонировал странным эхом.
Да, это была скверная ночь с Гарриэт, завывавшей и стенавшей с гулким эхом, как плохая актриса в любительском спектакле. Вот уж проблема на ее голову, найти сына Гарриэт! И привезти его в Рид-Корт, чтобы все здесь досталось ему после ее смерти… Десять к одному – если мисс Рейнберд найдет его, он окажется личностью, совершенно непригодной на роль продолжателя рода. А привезти его сюда – значит предать огласке историю. Впрочем, не так уж она глупа, чтобы не понимать – среди соседей были люди, знавшие о случившемся. Какой же идиоткой оказалась Гарриэт! Нет, не потому что влюбилась, если это была действительно любовь, а не простое физическое влечение. Просто повела себя как обычная деревенская простушка. Заниматься любовью в старой рыбацкой хижине! Неслыханная неосторожность с ее стороны! И почему-то она не сделала ничего для предохранения… Впрочем, любой, даже не самый искушенный мужчина, принял бы меры предосторожности. И что выросло из этого сукина сына? Ничего путного, разумеется. Нет, это несправедливо. В конце концов, если его удастся разыскать, не нужно сразу заявлять о себе. За ним можно понаблюдать и, если он окажется никчемным человеком, закрыть вопрос и забыть о нем навсегда. Или внести анонимный взнос в его пользу, сделать нечто полезное для него, что утихомирит Гарриэт и отчасти удовлетворит ее желания.
Мисс Рейнберд удивилась, поняв, что думает о Гарриэт как о живом человеке, как о силе, с которой необходимо считаться. Это уже выходило за рамки нормальности.
Мисс Рейнберд прикурила первую из четырех сигарет, которые позволяла себе за день, снова наполнила чашку кофе и предалась грустным размышлениям о том, насколько она одинокий человек. У нее не было ни одного настоящего друга или подруги. Знакомых полно. Глупышек вроде Иды Куксон или даже вполне разумных мужчин как врач, адвокат, финансовый советник, биржевой маклер. Но не друзей. Не с кем хоть изредка поговорить по душам.
Мисс Рейнберд звонком вызвала Ситона и, когда он явился, сказала:
– Через полчаса мне понадобится машина. Я еду в Солсбери.
Буш завтракал в своей квартире. Стакан натурального грейпфрутового сока, кукурузные хлопья без сахара в миске с молоком и яблоко – явно импортное, потому что он едва смог осилить половину: на вкус оно отдавало слегка ароматизированной ватой. Настроение было омерзительное, и вдалеке от посторонних глаз он мог сполна дать себе волю. Схватив оставшуюся половину яблока, Буш в ярости метнул его через кухню, и оно липкой массой размазалось по двери холодильника. Но облегчения этот порыв не принес. Воспоминания о вчерашнем совещании в Скотленд-Ярде все еще болезненно отзывались в нем. Они поджарили-таки его на медленном огне. Вежливо, но с наслаждением. Заместитель комиссара, два помощника заместителя комиссара и двое начальников отделов. Любимчик Грандисона из департамента – сам чародей и волшебник Буш – от имени всех остальных недоумков, окруживших себя повышенной секретностью и поставленных над полицией, просил их, как сформулировал сладчайшим голосом один из присутствовавших, «найти, из какого матраса в Южной Англии выпало перо, которого к тому же ни у кого не было»! Но звучали фразы и похуже, потому что прямо относились к делу. Впервые за время работы на Грандисона из Буша сделали круглого идиота. Они прекрасно понимали, с чем он столкнулся, и им очень нравилась его беспомощность. Нравилась тем больше, чем сильнее ненавидели они его департамент. Когда Буш произнес, что вопреки скудным уликам, имеющимся по данному делу, сама его серьезность не допускает возможности бросить расследование и умыть руки, один из остроумцев елейным тоном спросил: «Мягкой или жесткой водой?»
Воспоминание об этой реплике заставило Буша поморщиться. И не имело значения, что полицейским ищейкам все равно придется ему подчиняться и делать все от них зависящее. У них не было выбора. Проблема заключалась в ином – они убеждены в провале предстоявшей операции. Именно это радовало их больше всего. И как же он скрасил для них омерзительный, почти по-зимнему холодный и мрачный мартовский день!
Буш прошел в гостиную и сел за стол. Отчаяние ощущалось физически, словно извивавшаяся змея, которая сбрасывала с себя старую кожу. Он написал жене письмо в холодных бесстрастных выражениях, информируя ее, что в его намерения не входит предоставлять ей основания для развода, и еще меньше склонен он принимать основания, которые способна выдвинуть она сама. Если она не собирается к нему возвращаться, то пусть высидит отведенный законом период в пять лет раздельной жизни, после чего сможет легко развестись и снова выйти замуж. Пусть помается, мстительно думал Буш. Он не желал ее возвращения, но существовала вероятность, что не связанный узами брака ее новый возлюбленный к ней охладеет, и придется ей пожить в одиночестве, пока не подыщет замену.
Закончив письмо и заклеив конверт, он сидел и разглядывал его. А между тем Торговец где-то готовился нанести третий удар. Расчетливо, эффективно и с полным основанием надеяться на успех. А он, Буш, скован по рукам и ногам. Когда он сегодня доберется до своего кабинета на работе, отчеты по гольф-клубам будут дожидаться просмотра и анализа. Но, как нетрудно предположить, толка от них не окажется никакого.
Прежде чем отправиться в Солсбери, мисс Рейнберд позвонила Бланш и убедилась, что та готова принять ее. Дом Бланш находился в тихом и благополучном с виду жилом квартале, раскинувшемся на возвышенности в северо-западной части города. В нем устроили угловой балкон наверху, откуда открывался вид на расположенный по ту сторону игровых полей Олд-Сарум[8] и на долину реки Эйвон. С левой стороны, как остро заточенный карандаш, торчал поверх крыш домов шпиль городского собора. По ночам на его верхушке включали красный маячок как предостережение для самолетов.
Мисс Рейнберд усадили в гостиной. Она ожидала оказаться в комнате, убранство которой будет хотя бы отчасти отражать склонность мадам Бланш к ярким краскам в одежде и макияже. Она и сейчас – в одиннадцать часов утра – надела длинное фиолетовое платье с глубоким вырезом в виде острого угла. Талию прихватывал ярко-красный шарф из натурального шелка. Те же жемчуга сегодня несколькими кольцами плотно обвивали ее шею, а рыжие волосы (красивые волосы, подумала мисс Рейнберд, тщательно расчесанные и ухоженные) были распущены по плечам, придавая ей юный, почти девичий вид. Но сама комната была обставлена со вкусом и вполне достойно. Стены украшали две очень приличного качества акварели с видами старинных кварталов Солсбери.
Бланш сидела и внимательно слушала мисс Рейнберд. Причем манера поведения старушки претерпела перемену. Но для Бланш это не явилось сюрпризом. Ей и прежде доводилось наблюдать подобные перемены настроений у женщин. Теперь уже с полной откровенностью мисс Рейнберд сначала подробно описала сны о Гарриэт, а затем перешла к истории любовной интрижки сестры и тех мер, какие принял Шолто, чтобы разобраться с затруднительной ситуацией. И хотя Гарриэт давно умерла, Бланш прониклась сочувствием к ней. Понимала, как с ней могло произойти такое. Годы одиночества, а потом встреча с молодым офицером, которому достались все накопившиеся эмоции, вся нерастраченная нежность. Шолто рисовался при этом полнейшим мерзавцем.
– Как я теперь поняла, мои сны стали результатом мук совести, – продолжила мисс Рейнберд. – Ребенку, если он жив, сейчас лет за тридцать. Но самое главное – он Рейнберд. А еще важнее, что у меня нет ближе родственника, чем он. Все, чем я владею, должно достаться ему. Но это не радует меня. Не сам по себе факт, что придется сделать его своим наследником, а необходимость разыскать его, а потом в известной степени сделать частью моей жизни в Рид-Корте. Это означает неизбежные расспросы, слухи по всей округе и огласку случившейся с Гарриэт неприятности.
Бланш кивнула:
– Вам прежде не хотелось нарушать налаженное и спокойное течение вашей жизни. Это естественно. Но теперь вы готовы взглянуть правде в глаза, чтобы успокоить муки совести?
– Да, именно так. Вот почему я приехала к вам.
– Хорошо ли вы все продумали? Вам ведь может и не понадобиться моя помощь. Чтобы найти племянника, достаточно нанять частного сыщика, умеющего держать язык за зубами.
– Я все тщательно взвесила. И есть одна или две детали, которые делают такой вариант нежелательным для меня. Каким бы искусным ни оказался частный детектив, ему непременно придется наводить справки. Причем опрашивать людей в соседнем городке. И я не настолько наивна, чтобы думать, будто местное население не имеет понятия о случившемся. Для этого даже не обязательно знать подробности. Все выглядит просто как дважды два, исходя из чего уже можно строить любые предположения и догадки. Мысль, что друзья и окрестные жители узнают о моих поисках, не слишком приятна. Но даже если бы мне удалось справиться с этим чувством, существует более серьезная проблема. Когда Шолто умер, я просмотрела его личные архивы в надежде найти документы, наводящие на след того, как он поступил с ребенком.
– И вы ничего не обнаружили?
– Нет. Если бумаги существовали, то он успел их уничтожить. Мой брат был с большими странностями, однако относился с почтением к доброму имени нашей семьи. И для него стало навязчивой идеей, целью жизни – полностью устранить ребенка из жизни Гарриэт, восстановив в Рид-Корте мир и покой. Гарриэт он, конечно, так никогда и не простил.
Бланш улыбнулась:
– Теперь уже простил, я уверена. Вы когда-нибудь обсуждали с ним данную тему?
– Нет. Однажды я сделала попытку, но Шолто дал мне понять, что от него я ничего не узнаю.
– А его друзья в Нортумберленде? Им что-нибудь известно?
– Только одна женщина из той семьи до сих пор жива. Недавно я навестила ее и затронула этот вопрос. Но она ничего не знает. Гарриэт поместили в родильное отделение местной больницы под видом замужней женщины. А когда младенец появился на свет, Шолто и акушерка через два дня забрали его и куда-то увезли. Жестоко по отношению к Гарриэт, но Шолто решился на такой шаг. Ни о каком сопротивлении со стороны Гарриэт и речи не возникало. Ей не хватило бы характера – так уж она была устроена. Вот и подумайте, что сделал бы частный детектив, не имея отправной точки для начала поисков… По крайней мере…
– Вы хотели сказать, по крайней мере в материальном, физически существующем мире. Вот почему приехали сюда и все рассказали.
– Да.
– Но вы пока не верите, что подобное возможно осуществить?
После некоторого колебания мисс Рейнберд ответила:
– Трудно преодолевать предрассудки, с которыми прожила жизнь. Но если это можно сделать без огласки, то я готова попробовать. – Она улыбнулась. – Я ведь не получаю удовольствия от того, что Гарриэт постоянно является мне во снах, мадам Бланш. Я хочу спать спокойно. Если ребенок – то есть теперь уже взрослый мужчина – может быть найден, я приму его и отдам ему должное. При том условии, что он не окажется существом нестерпимым.
– Что ж, – Бланш встала, – тогда нам лучше сразу взяться за дело. Давайте послушаем, что думает обо всем этом Генри.
Заметив изумление на лице мисс Рейнберд, Бланш мягко дотронулась до ее плеча:
– Вам пора бы привыкнуть к моему отношению к подобным вещам, мисс Рейнберд. Для меня они – часть жизни. Дар, которым я наделена, кажется вам чудесным, странным, даже пугающим. Но, уверяю вас, в нем нет ничего необычного. Каждый человек обладает способностью выйти за пределы своего тела и проникнуть в иной мир. Но лишь немногие умеют пользоваться им, потому что для этого необходимы убежденность и вера. Генри так же реален, как я и вы, сидящая сейчас в кресле. Мы разговариваем с Генри как обычные люди, шутим, смеемся, спорим. И нам нужно сейчас немного поболтать с ним, узнать его мнение. Он присутствует здесь.
Подавив внезапное желание оглядеть каждый угол комнаты, мисс Рейнберд произнесла:
– Но почему вы в этом уверены?
Бланш улыбнулась и отбросила прядь длинных волос с плеча.
– Я чувствую его запах, мисс Рейнберд. – Она усмехнулась. – Только не надо удивленно смотреть на меня. Если бы вас посадили в комнату с завязанными глазами и с затычками в ушах, а туда вошла сильно надушенная женщина, вы бы сразу поняли, что в помещении есть кто-то еще. Иногда я ощущаю вибрации эфира, создаваемые Генри, своим особым зрением я вижу его ауру, улавливаю исходящий от него аромат. А у него свой, ни на кого не похожий запах – смесь вереска и пряного древесного дыма. Мужественный и явно привнесенный извне. – Бланш подошла к окну, но задернула не штору, а только тюль. – Я сделала это, – объяснила она, – потому что комната просматривается с противоположной стороны улицы. Нам нужно не затемнение, а изоляция от посторонних глаз. Однажды… Когда у меня будет достаточно денег, я возведу подходящее место для отправления культа и помощи людям. Храм свободного общения, где будет происходить постоянный обмен взаимной любовью, пониманием и советами между нашим миром и тем, что остается для большинства невидимым и непостижимым.
Поддавшись порыву, мисс Рейнберд воскликнула:
– Мадам Бланш, вы необыкновенная женщина!
Бланш покачала головой:
– Вовсе нет. Это вы необыкновенная женщина, мисс Рейнберд. А я самая заурядная, которая научилась пользоваться Даром Господним. И вы тоже получили такой подарок, как и все люди, но только они почему-то не заметили его на самом дне своего рождественского носка, отвлеченные и обрадованные тем, что показалось им более ценными и блестящими презентами. А теперь давайте повторим уже проделанное нами прежде. Вы будете спокойно и расслабленно сидеть на своем месте, и мы проверим, есть ли что нам сказать у старины Генри. Остается только надеяться, что у него сегодня не слишком поэтичное настроение.
Мисс Рейнберд откинулась в кресле. «На сей раз я полностью расслаблена», – убеждала она себя. Сделан новый важный шаг, принято ответственное решение. Хотя мисс Рейнберд не до конца верила в происходившее. В ее планы не входил полный отказ от здравого смысла, но она не могла не признать, что тайная сила и глубокое понимание сути вещей, исходившие от мадам Бланш, есть нечто, с чем она столкнулась впервые в жизни. Можно было даже ощутить своего рода блаженство, отказавшись от постоянного самоконтроля… Отдавшись под власть воли другого человека.
Она видела, как мадам Бланш тоже откинулась на спинку кресла с закрытыми глазами. На мгновение она кончиками пальцев провела по бусинам у себя на шее, но потом ее руки опустились. Она взялась за концы шарфа и держалась за них. Дышала очень глубоко, грудь и плечи вздымались и опадали при каждом вдохе и выдохе. Вскоре дыхание стало спокойнее и наконец сделалось почти незаметным. Мадам Бланш сидела как восковая фигура, но мышцы на лице так обмякли, что у нее приоткрылся рот, и мисс Рейнберд заметила слюну в уголках ее губ.
Внезапно мадам Бланш громко окликнула:
– Генри?
Наступило молчание, после чего она произнесла раздраженно:
– Генри! Не надо так поступать со мной! Не смей! Здесь присутствует человек, нуждающийся в помощи. Тебе известно, кто он.
Снова воцарилась тишина, а потом она начала говорить, явно поддерживая диалог с кем-то, чьих ответов слышно не было:
– Да-да, понимаю… Изображения? Но слова были бы уместнее… Да, понимаю. Они должны приготовиться… Есть трудности, которые нужно преодолеть… Да, вижу отчетливо. Молодые женщина и мужчина на берегу реки… Женщина – блондинка, держит в руке шляпку… Соломенную шляпку. А мужчина в военном мундире. Да, я вижу мальчика… Боже мой, Генри, какой он растрепанный и неряшливый! – Бланш рассмеялась. – Впрочем, как все мальчишки. Что у него на запястье, Генри? Не могу разглядеть, что это… Ох, Генри, это как рассматривать старый альбом с семейными снимками, когда никто не может тебе ничего объяснить. И эти фото… Некоторые изображения я почти не различаю. А вот это здорово! Мне нравится. Малыш на руках у женщины. Она кажется счастливой, и младенец улыбается. Гарриэт? Нет, на нее не похоже… Вряд ли это она. У Гарриэт были светлые волосы… О нет!
На лице Бланш отразилось разочарование.
– Почему ты так странно себя ведешь сегодня, Генри? Пожалуйста, постарайся. Она очень хочет знать, что случилось с ребенком. Где он сейчас? Тебе нужно подвести их поближе… Спроси у них… Почему? Ладно, если не можешь, то я не собираюсь давить на тебя. Но пусть даже они не идут на контакт, ты все равно должен хоть что-нибудь знать… Он счастлив сейчас? Ах, так все-таки счастлив… Женат?
Внезапно она грустно вздохнула.
– Подобное пережили многие люди. Но ты мог сказать мне сразу, а не листать перед глазами все эти фотографии… Да, разумеется, она тоже поймет… – И голос мадам Бланш постепенно затих на сонной, но мелодичной ноте.
Мисс Рейнберд наблюдала за ней. Мадам Бланш теперь полулежала в кресле и дышала ровно, как во сне. Через несколько секунд глаза открылись, а потом, дернувшись всем телом, она пришла в себя и взглянула на мисс Рейнберд с ослепительной улыбкой.
– Что поделаешь, такое порой случается! – воскликнула она. – Я застала Генри в неудачный для него день. – Мадам Бланш встала и подошла к столику. – Не знаю, как вам, мисс Рейнберд, а мне нужно что-то успокоительное. Налить вам?
Та кивнула и молча смотрела, как Бланш наливает им по бокалу хереса.
– Я ничего не поняла. Что произошло?
Бланш подала ей бокал с напитком.
– Так бывает, когда возникают помехи на телефонной линии. Генри всегда ведет себя по-джентльменски в таких случаях, берет вину на себя. Хотя виновата я.
– Но на сей раз вы помните, что было?
– Да, конечно. Сейчас я все помню.
– Тогда, может, объясните ситуацию?
– Постараюсь, но не всегда и не все этому верят. Главное здесь то… Даже не знаю, как лучше выразиться. Понимаете, люди, оказавшиеся там, еще не достигли финальной стадии своего окончательного состояния. В их существовании все подвижно, нет постоянства и статики. Они непрерывно развиваются. И потребуется много времени, прежде чем к ним придет полное понимание великой мистерии. Они обладают властью, но не абсолютной и не всеобъемлющей. Так бывает поначалу со всеми. Вот что дает основание многим людям научного склада ума и откровенным скептикам с иронией вопрошать, почему во время спиритических сеансов сообщения, приходящие с той стороны, не содержат точных ответов на вопросы о жизни и смерти, которые им задают. А объяснение простое. Большинство из тех, кто покинул нас давно, еще не овладели полнотой знания об этом. Согласитесь, многие из живущих в этом мире не в состоянии объяснить с точки зрения техники, как работает радар или обычный телевизор. Так же обстоит дело и в ином мире. Покинувшие нас близкие люди подвержены влиянию окружающей их обстановки и сменам настроений. Поэтому и общение сегодня оставляло желать лучшего. Брат и сестра тесно ассоциируют вас с Рид-Кортом. Увидев вас здесь, они ощутили отчуждение и удалились. Думаю, в будущем мне лучше все-таки приезжать к вам.
– Полагаете, это поможет?
– Да. А сегодня моему милейшему Генри удалось получить лишь своеобразный взгляд на собрание семейных образов. На нечто вроде альбома с фотографиями. Но мы узнали, что ребенок Гарриэт жив и счастлив.
– Тогда почему эта дурочка Гарриэт не может сказать, где он?
Бланш рассмеялась:
– Я же объяснила, что они пока не достигли высшей власти. Что-то они уже знают, но многое им нужно выяснить. А бывают случаи, когда даже если это им удается, Генри не пропускает полученную информацию.
– Почему?
– Удивлена вашим непониманием таких простых вещей. Вы даете ребенку сладости до того, как он выполнил порученное ему задание? Мне бы не хотелось сказать вам ничего обидного, но, если откровенно, я почувствовала в Генри неуверенность в вас. Видимо, он улавливает исходящие от вас вибрации скептицизма. Или не убежден в вашей искренности. Наверное, нечто подобное чувствуют Гарриэт и Шолто. Гарриэт не поможет вам при участии Генри, если между вами будет стоять барьер неверия.
– Слишком сложно и лишено логики.
– Не забывайте, что речь идет об ином мире, мисс Рейнберд.
Мисс Рейнберд пришлось признать весомость последнего аргумента, хотя она не могла избавиться от чувства, что мадам Бланш ведет с ней ловкую торговлю, пытаясь подороже сбыть свой товар.
– Вы сказали, будто видели изображение мальчика, – произнесла она.
– Да. Такой взлохмаченный, в перепачканной одежде. Как любой паренек, проведший целый день в своих забавах.
– И заметили у него что-то на руке или на запястье. Вы разглядели, что именно?
– Нет, картинка оказалась размытой.
– Нечто крупное или мелкое?
– Достаточно большое. Я сначала даже подумала, уж не ракетка ли это для настольного тенниса.
Мисс Рейнберд пообещала Бланш позвонить через пару дней и сообщить, хочет ли она новой встречи с ней в Рид-Корте. Но по дороге домой – маленькая фигурка, почти незаметная на огромном заднем сиденье «роллс-ройса», – она уже не сомневалась, что ей понадобится помощь мадам Бланш. Хотя она ни словом не обмолвилась об этом сегодня, мадам Бланш произвела на нее сильное впечатление своим описанием внешности мальчика. Когда речь шла о Гарриэт и молодом офицере, прогуливавшихся у реки, она живо представила эту сцену. Но вместе с ней в памяти всплыла незначительная на первый взгляд подробность, которой Гарриэт поделилась с ней, рассказывая о своем романе. Ирландский возлюбленный страстно увлекался соколиной охотой и однажды принес с собой пустельгу, которую в то время натаскивал. Они прогуливались по берегу, а птица охотилась на дроздов. Сын мог унаследовать увлечение отца. Мисс Рейнберд была уверена, что серое пятно на руке было одной из разновидностей сокола. И когда мадам Бланш описывала мальчика, он нарисовался в ее воображении. Растрепанный школьник, несущий на руке хищную птицу. Потрясающе!
Глава 5
Послеполуденный свет постепенно меркнул. Солнце уже стояло низко и к тому же спряталось за грядой сгустившихся с западной стороны неба облаков. Зато на севере сквозь прозрачный и чуть морозный воздух Мартин Шебридж видел серый блеск полосы моря с впадавшей в него рекой, где с одной стороны вздымался до самого устья скалистый Крутояр, напротив которого вырисовывался приземистый участок плоского бережка. Пройдет час, и солнце опустится еще ниже, чтобы осветить обширную дельту реки Северн. А через два часа Мартину нужно отправляться обратно в школу-интернат после коротких выходных. И хотя он, конечно же, предпочитал проводить больше времени с семьей, мысль о школе не расстраивала его. Он научился принимать жизнь такой, какая есть. Что-то в ней нравилось, а что-то приходилось стоически переносить.
Мартин медленно взбирался по длинному склону известнякового холма. Ирландский красный сеттер следовал за ним по пятам, ястреб-тетеревятник в накинутом на голову мешочке, похожем на монашеский капюшон, расположился на затянутой в перчатку руке. Под ногами ощущалась промерзшая, основательно поеденная овцами короткая трава, старая холщовая сумка мягко била по краю спины. Его глаза замечали и оценивали малейшее движение, самое незначительное изменение освещенности, уши улавливали все звуки, которые приносил с собой поток северо-восточного бриза. Вот что он любил по-настоящему: одинокие прогулки с ястребом и собакой. Любил не в последнюю очередь потому, что такими же были пристрастия отца. Они понимали подобные ощущения, даже никогда не обсуждая в домашних разговорах.
На гребне холма ветер с силой задул ему в лицо, взъерошивая синевато-серое оперение крыльев ястреба. В долине Мартин видел дороги, деревни и отдельно стоявшие фермерские дома, как и тусклое свечение воды в озерах Блэгдон и Чу-Вэлли. Они с отцом часто ловили искусственно разведенную форель. Ему нравилась и такая рыбалка, хотя гораздо больше пришлась по душе рыбная ловля в небольших, но бурных горных речках Уэльса. На срединной части противоположного склона холма раскинулась роща высоких буков. В пятидесяти ярдах от опушки рощи Мартин остановился. Свободной рукой, помогая себе зубами, он развязал тесемки на капюшоне ястреба и отпустил в полет. Он воспитывал и использовал птицу по своим правилам. Его отец был в этом смысле строгим сторонником инструкций. Сейчас Мартин наблюдал, как ястреб низко промчался над землей, а потом взмыл вверх – длиннохвостый и короткокрылый, – чтобы усесться на высокой ветке ближайшего дерева. Птица устроилась поудобнее, а собака за спиной Мартина издала короткий вой. Он заставил замолчать ее прикосновением руки к влажному носу. Ему не нравились правила, продиктованные другими. Всегда и во всем нужно искать свой способ действовать. И если он лишался птиц, отпуская их летать при сильном ветре, значит, лишался, но никогда не носил с собой кожаных витых ремешков, чтобы привязать к столбу или натянутой проволоке. Они были созданы летать свободно.
Мартин направился в рощу, даже не глядя на ястреба. Тот будет перелетать, следуя за ним, с дерева на дерево, а он услышит негромкий, но резкий звон колокольчика у него на шее. Мартин пустил собаку вперед, проверить кусты и низкий подлесок, как и высокие заросли бурой зимней травы, где под мертвыми прошлогодними листьями таились поваленные стволы старых буков.
Уже в пятнадцати ярдах от него собака подняла зайца, и Мартин издал возглас:
– Хэй!
Но не для того, чтобы дать команду затаившейся пока птице, а просто из любви к подобным охотничьим выкрикам. И увидел ястреба уже впереди себя, низко стелившегося между деревьями, мощно работавшего крыльями, петлявшего и кружившего до тех пор, пока не пришел момент резкого нападения на зайца. Птица вцепилась в зверька на бегу, и несколько ярдов шерсть и перья одним комом катились вперед.
Мартин подозвал пса и направился к месту схватки. Заяц был мертв, задушенный длинными когтями ястреба. Он снова взял птицу на руку, выдал в награду кусочек мяса из мешка, а потом поднял зайца за задние ноги и с размаху ударил головой о дерево. Сунул добычу в одно из отделений сумки, а ястреба пустил в полет. Тот взлетел к вершине одного из деревьев, а охотник с собакой двинулись дальше.
Они легко перемещались вниз по склону, окруженные деревьями. Взяли еще одного зайца, сильно отощавшего за зиму, упустили лесного голубя, быстро вспорхнувшего и спрятавшегося в густой кроне, зато от них не ускользнула сорока, засевшая в кусте остролиста, и после короткой борьбы лишь черные перья взметнулись и были унесены ветром. Мартин не испытывал никаких эмоций, видя гибель живых существ, не искал себе оправданий в том, например, что зайцы все равно пошли бы на корм хищникам в полях, а сороки разоряли чужие гнезда. Он, ястреб и собака просто вышли на охоту. И именно в завершенности этого процесса таилось удовольствие, которое никогда не приедалось. Они занимались делом, оно было естественным занятием для охотничьей птицы, собаки и человека. И каждый раз, когда ястреб садился на его сжатый кулак в перчатке, чтобы получить награду за убийство, Мартин воспринимал это и как награду для себя за недели терпеливого обучения, результатом которого становились подобные мгновения. У него бывали птицы получше, и будут другие, но сейчас существовал только этот красавец ястреб.
У дальней опушки рощи Мартин позвал его, и он прилетел, в своей обычной манере дважды описав узкие круги над головой, прежде чем сесть на руку в ожидании кусочка призового мяса. Мартин нацепил на головку птицы мешочек, и они покинули рощу, снова поднимаясь по склону холма, чтобы, перевалив через узкий отрог, выйти на проселок, ведущий к дому.
Через час, уже поужинавший и переодетый в школьную форму, Мартин стоял у машины, прощаясь с отцом. Обычно отец и мачеха вместе отвозили его в школу, расположенную в пятидесяти милях от дома. Сегодня ему предстояла поездка только с мачехой. У отца нашлись неотложные дела. Мартин относился ко всему с пониманием. Отец отпустил дежурную шутку по поводу возвращения в тюремную камеру. Он улыбнулся. Ему нравилась приемная мать, но отец всегда оставался единственным человеком в мире, кого он по-настоящему любил. Мартин уселся на сиденье рядом с ней, а сеттер мгновенно запрыгнул назад, чтобы составить женщине компанию на обратном пути. Мачеха включила радио, и Мартин откинулся на сиденье, погрузившись в размышления о своих хорьках. Ему придется подыскать для них новое место, потому что школьный куратор запретил держать в школе грызунов. Пока надо будет найти заброшенный коттедж или ферму, а в конце учебного года он привезет их домой. Мартин хотел попробовать совместную охоту с хорьком и ястребом на диких кроликов, уcтраивавших себе норы на склонах холмов. А это означало, что птице нужно дать возможность привыкнуть к хорькам. Иначе она поубивала бы их… Он отправится на конюшню и поставит клетку с хорьками рядом с ястребом, чтобы он мог видеть их, а запах грызунов не был для него чем-то новым.
Эдвард Шебридж проследил, как задние габаритные огни автомобиля скрылись за поворотом, и направился в дом. Он запер входную дверь и прошел через длинную и широкую прихожую к дубовой двери, за которой располагались ведущие вниз каменные ступени. Слева, сразу же у подножия лестницы, находилась дверь его кабинета-мастерской. Он шагнул внутрь и защелкнул замок.
Это была просторная комната. Часть задней стены занимал экран для кинопроектора. Вдоль всей стены слева протянулась низкая скамья. Часть ее занимал самодельный пульт управления. Правую стену покрывали ряды книжных полок, и только в самом ближнем углу располагался большой буфет. Именно позади него находилась дверь, которая вела внутрь системы потайных подвалов.
Шебридж уселся рядом с пультом и включил проектор. Минут пятнадцать он смотрел разрозненные фрагменты фильма, нажимая кнопку стоп-кадра, чтобы сделать какие-то записи в лежавшем на коленях блокноте. Фильм был снят скрытой камерой, в основном с заднего сиденья машины, а отчасти из-за какого-нибудь естественного укрытия. Иногда съемка велась либо с очень близкого расстояния, либо использовался хороший телескопический объектив. Главным объектом почти всех фрагментов являлся один и тот же мужчина. Не первой молодости – ему, наверное, перевалило за шестьдесят, – он обладал импозантной внешностью, в его манерах бросались в глаза властные привычки, а лицо отражало интеллект и сообразительность. Когда пленка закончилась, Шебридж достал карту, какой обычно пользуются артиллеристы, с масштабом в одну милю на дюйм, и листок с нанесенными на него цифрами, обозначавшими время и расстояния. Потом прикрепил поверх карты кальку и начал неторопливо и аккуратно прочерчивать на ней несколько маршрутов. Он работал сосредоточенно, ни разу не позволил себе отвлечься. Шебридж не курил, на пальцах не было ни пятнышка никотина. Светловолосый, голубоглазый, среднего роста, но под его простой одеждой угадывалась крепкая тренированная мускулатура. Хотя ему уже было за тридцать, он смог бы легко пробежать двадцать миль вдоль вершины холма, на котором жил. В свое время Шебридж намеренно развил в себе нечувствительность к боли и равнодушие к человеческим слабостям, подчиняясь исключительно своему острому уму. Его личные связи сводились всего к двум людям: сыну и второй жене. Он испытал нечто вроде облегчения, когда первая жена умерла, а мальчику едва исполнилось три года. Ему совершенно ни к чему была большая часть той цивилизации, которая, насколько он знал, окружала его. И через две недели он собирался совершить последний шаг, чтобы оказаться как можно дальше от нее. Ничто не могло его остановить. Если для этого потребуется лишить жизни человека, он убьет его. Вероятно, Шебридж представлял сейчас собой самое опасное из существ на нашей планете – наделенного интеллектом человека с не знающей жалости одержимостью побегом. Мечтателя, жаждущего устроить для себя рай на земле и готового на все, чтобы обрести его. Если бы кто-нибудь узнал об этом и назвал его сумасшедшим, он бы согласился, заявив, что предпочтет жить по законам, продиктованным своим безумием, нежели по извращенным правилам так называемого цивилизованного мира. Шебридж никогда бы не принял простого факта, что он являл собой всего лишь особый вариант многочисленных изломов человеческой психики, из-за которых оставались переполненными камеры тюрем и психиатрических лечебниц по всему миру. Даже тот мужчина, о котором он снял свой фильм, наделенный великой мудростью и обостренным чувством сострадания, не сумел бы переубедить Шебриджа.
Последние пять лет двенадцать человек одновременно являлись членами гольф-клубов «Тивертон» и «Крауборо бикон». Из них четыре женщины. За тот же период шестьдесят восемь человек, не будучи членами клубов, играли в гольф на правах гостей в обоих. Женщин насчитали среди них двадцать восемь. Адреса членов двух гольф-клубов были доступны. Что же до гостей, то их местожительство указывалось в редких случаях. Лишь иногда упоминался город или населенный пункт, но чаще всего указывалось название клуба.
Буш передал всю информацию Сангуиллу, чтобы тот поручил кому-нибудь из сотрудников провести негласное расследование в отношении людей с двойным членством и тех гостей, кого удастся разыскать. Буш знал, что на полную и детальную проверку уйдут недели, однако распорядился, чтобы ему ежедневно докладывали о ходе операции.
Пообедал он в столовой при департаменте, разгадав при этом кроссворд из «Дейли телеграф».
Джордж пообедал в «Красном льве», сидя за стойкой бара. Хлеб, сыр, маринованные овощи. Утро выдалось приятным, пока он разгуливал вокруг собора и его окрестностей, обдумывая новую жизнь, которую собирался начать. Джордж решил заняться бизнесом. Идея осенила его, когда он рассеянно осматривал гробницу сэра Джона де Монтакью, участника битвы при Креси, умершего в 1390 году. Посмертная статуя сего достойнейшего из рыцарей лежала теперь, почти лишившись всяких черт лица под воздействием неумолимого времени. Меч переломился, а ноги покоились на льве с отломанным хвостом. Вот тебе и крылатая колесница пламенных лет, подумал Джордж. Она уже оставила позади и его самого, чтобы он однажды тоже обратился в прах и тлен.
И мысль явилась ему подобием откровения. По всему графству строились сотни новых домов. Здесь, в Винчестере, в Саутгемптоне и в остальных городах. А каждому новому дому требовался сад, причем обустраивать его приходилось в большинстве случаев с нуля. Так вот, он станет ландшафтным садовником и будет работать по контрактам с мелкими домовладельцами, которые окажутся либо слишком занятыми, либо чересчур ленивыми, чтобы самим вгрызаться лопатой в девственную почву. Ему понадобится микроавтобус, оборудование и мускулистый малый в помощники. Возможно, позже он наймет еще людей, купит больше транспорта… В общем, расширит дело, добившись настоящего успеха. А пока придется засучить рукава самому и вкалывать вместе с помощником. Ничего, это пойдет ему на пользу. Пора избавиться от позорного брюшка и обрести хорошую физическую форму.
Сделав быстрые подсчеты на оборотной стороне конверта в баре, Джордж прикинул, что для начала придется вложить сотен пять. Подержанный микроавтобус, подержанное оборудование, никакой зарплаты для себя – он всегда мог рассчитывать на пособие от семьи, – а контору устроит у себя в коттедже. Лучше места не найти. У Джорджа было полтора акра собственного сада, и пусть сейчас он находился в запустении, когда дело пойдет на лад, он сможет прямо там открыть центр образцового садоводства. Всего в нескольких милях от Солсбери и рядом с оживленной трассой! Да это же золотое дно! И всего-то нужно – пятьсот фунтов стартового капитала. Джордж владел несколькими акциями, которые мог продать. Например, монет за двести. Значит, оставалось добыть всего три сотни. Сложностей не возникнет. Бланш одолжит их ему и даже не заметит, что ее кошелек похудел. Хотя черт ее поймет! Иногда, если речь заходила о деньгах, она вела себя странно. Что ж, если не она, то разве нет других кредиторов? На том же обороте конверта Джордж принялся составлять список друзей, у которых мог попытаться одолжить деньги. Записал пять фамилий, потом четверых вычеркнул. У этих можно перехватить пятерку, но не триста фунтов.
Он купил пару булочек с сосисками и вернулся к машине, чтобы скормить их Альберту по дороге к дому Бланш. Все же рассчитывать он мог только на нее. А не выждать ли более удобного момента, когда она сама нанесет визит к нему в коттедж? Взять ее в полном смысле голыми руками… Нет, надо сразу разобраться с этим делом. Не терять времени. Ведь весна наступала стремительно. Лучше времени для занятий садами не бывает. В пути Джордж начал насвистывать, размышляя, в какой цвет покрасит свой фургон и какая надпись украсит его борт: «Эксперт-садовод Ламли»? «Дж. Ламли, садовод-подрядчик»?
Когда он добрался до дома Бланш, выяснилось, что у нее на приеме посетители. Джордж зашел в кухню, чтобы скоротать время, пока Бланш освободится, и поболтать с ее старухой-матерью. Та уже многие годы жила с дочерью, и хотя престарелая «девушка» придерживалась самых либеральных взглядов, Бланш именно из-за нее запрещала Джорджу оставаться у нее на ночь. Существовала, впрочем, и вторая, более веская причина. Бланш опасалась, что мощные, земные и чувственные вибрации нарушат спокойствие эфемерной атмосферы, которая была необходима, когда ее услуги требовались приходящим к ней клиентам. Но Джордж догадывался: на самом деле Бланш просто не хотела лишних сплетен о себе среди соседских кумушек.
Миссис Тайлер родилась в полуцыганской семье артистов ярмарочного балагана. Дом Бланш она содержала в образцовом порядке, оставаясь подвижной и работящей даже в шестьдесят восемь лет. Но и сейчас ею порой овладевала тоска по свободе и воле бесконечных дорог, веселью под куполом шапито, глубокому сну в постели между четырьмя колесами повозки, рядом с которой паслась старая кляча, таскавшая ее за собой. Она сварила для Джорджа чашку кофе, и, попивая его, он положил на стол монету в пятьдесят пенсов, а потом вытянул руку ладонью кверху. Это стало для них неизменным ритуалом, когда они встречались одни в кухне дома Бланш. И Джордж не уставал поражаться, какую богатую событиями жизнь сулила ему судьба устами старой гадалки миссис Тайлер, сколько вариантов будущего открывалось перед ним.
Но сегодня, поглощенный мыслями о своем садоводческом бизнесе, он едва слушал, как она бормотала свои извечные предсказания. Лежит ему дальняя дорога через море-океан. Там повстречает он темного незнакомца, который даст ему совет… Плохой совет. И еще ему лучше держаться подальше от лошадей. Лошади могут принести большие несчастья на его головушку. Джордж ненавидел лошадей с детства. Стоило ему приблизиться к одной из них, как у него начиналась сильнейшая аллергия – и старуха была прекрасно осведомлена об этом. Но в итоге его ожидало счастье в жизни, много детишек. Вот только один из них умрет совсем маленьким.
Джордж прикурил сигарету, позволив старушке плести языком дальше, пока он размышлял о своем. Он поместит рекламу в местные газеты, встряхнет всех собутыльников в «Красном льве», чтобы те на каждом углу давали ему наилучшие рекомендации. Завтра же достанет каталоги механических садовых устройств и инструментов. Конечно, не обойтись без питомника, откуда ему станут поставлять саженцы деревьев и кустов и прочую рассаду. Но за оптовые закупки ему будет причитаться скидка или даже комиссионные. Внезапно сквозь пелену окутывавшей его задумчивости прорвались и привлекли его внимание какие-то слова старухи-гадалки.
– Простите, что вы сказали, мэм?
– Ты меня совсем не слушал? – проворчала миссис Тайлер.
– Стал бы я швыряться половиной фунта просто так, ничего ценного не получая взамен! Я только не понял вашей фразы про новое предприятие. Что имелось в виду?
– Я сказала, что ты затеешь новое предприятие. Захочешь заниматься чем-то другим.
– Ну, учитывая, что сейчас у меня нет никакого предприятия, оно точно будет новым и другим. Но что за предприятие?
– Нечто вроде обхода чужих домов. Много разговоров с незнакомыми людьми.
– Может, сбор налогов? Или продажа страховых полисов? Нет уж, спасибо, мэм.
– Держись подальше от высоких мест. Мне не нравится линия твоего сердца. Видишь, она здесь над лунным бугром? Высокие места – опасайся их.
– Что имеется в виду под словом «высокий»? Прием на высшем уровне у лорд-мэра или типа горы Эверест?
– Смейся, смейся…
– Но ведь моя ладонь с прошлой недели не изменилась. Почему же вы мне ничего не рассказали в тот раз? Кстати, хочу спросить. Вы, случайно, не видите на моей ладони множество цветов и пышные сады? Или миленький желтый микроавтобус с зеленой надписью на боку?
Старуха окинула его испепеляющим взглядом, отпустила руку и сунула монету в карман. Помолчала, а потом произнесла:
– Микроавтобус я, положим, вижу. Но только он не яркого цвета. Темный, почти черный, а ты сидишь в нем, и тебе очень хочется сбежать.
Джордж рассмеялся:
– Что ж, с каждым может случиться. Кто из нас не попадал в «черный воронок»?
Он услышал стук входной двери и понял, что Бланш прощается с клиентами. Он оставил миссис Тайлер и вышел в прихожую, чтобы застать там Бланш. Затем отвел ее в гостиную, усадил в кресло, склонился и поцеловал.
– Прошу, посиди и послушай меня. Я хочу заново построить свою жизнь, любимая. И для этого мне нужны всего пятьсот фунтов. Только в виде долга и даже под проценты. Или четыре сотни в самом крайнем случае. А задумка у меня вот какая.
Джордж с энтузиазмом пустился в рассказ, а Бланш его терпеливо слушала. Он нравился ей, пока оставался ее простым и добрым Джорджем. И нравился даже больше, когда ему в голову приходила какая-нибудь вздорная идея и он принимался рассуждать о ней. Бланш видела мальчишеские черты в этом давно уже взрослом мужчине. Понимала, как искренне он верил в свои жалкие затеи, которым не суждено сбыться, и сердце наполнялось приятным теплом любви и нежности к этому недотепе. Старый милый Джордж. Он никогда не изменится. Пока у него есть коттедж и скромное пособие, он останется прежним. На мгновение она даже подумала: если построю «Храм Астроделя», пожалуй, выйду за него замуж. Чтобы присматривать за ним… Но нет. Этого случиться не должно. Она же станет верховной жрицей. Хороша жрица, у которой по храму болтается муженек! Нет, Джордж останется на стороне, встречаться с ним Бланш сможет только тайно. В такой роли он ей сгодится. Но не законного супруга.
– Ну, что скажешь? По моим подсчетам, с самого начала стану получать от сорока до шестидесяти фунтов чистыми в месяц. И смогу скоро окупить затраты на оборудование и вернуть долг с процентами. А потом не будет пределов совершенству. – Джордж поцеловал Бланш, и она догадалась, что он ел маринованный лук на обед в каком-то баре. Вероятно, в «Красном льве».
– Просто выпиши чек, киска моя, и я примусь за дело.
Некоторое время Бланш молча смотрела на него. Заметила, как в нем шевельнулось сомнение, потом на лице начало вырисовываться выражение грусти и разочарования.
– Передай мне сумку, – попросила она.
Джордж взял сумочку со стола и подал Бланш. Она достала чековую книжку, авторучку, выписала чек и протянула ему. Джордж увидел сумму: пятьсот фунтов. Но от него не укрылось, поскольку самому приходилось проделывать в трудные времена всевозможные махинации с чеками, что он не подписан.
Бланш испытала не самые приятные ощущения, когда он недоуменно посмотрел на нее. Ей было жаль прибегать к подобной уловке. Но приходилось заботиться о будущем «Храме Астроделя», а связываться с незнакомцем не входило в ее планы. Только Джордж был способен ей помочь.
– Джордж, любовь моя, ты получишь пять сотен не в долг, а в подарок. Но прежде чем я подпишу чек, тебе придется кое-что сделать для меня. То, в чем ты особенно искусен, то, о чем бы я не осмелилась попросить никакого другого мужчину.
Джордж нацепил маску добродушия, чтобы скрыть свое расстройство (О, уж он-то знал свою Бланш как облупленную!), и возразил:
– Но я уже делаю для тебя то, в чем особенно искусен, милая. Тебе не надо ни о чем просить других мужчин.
– Я не это имела в виду, Джордж. И кроме того, мне не по душе, когда подобные речи заводят у меня дома. Это место…
– Хорошо, я понял. Что тебе нужно?
– Чтобы ты немного поработал над делом мисс Рейнберд.
– Нет!
– Я всего лишь прошу тебя проявить христианское милосердие, Джордж. Эта женщина очень несчастна. Я хочу вернуть в ее жизнь немного радости.
– А я хочу, чтобы немного радости появилось и в моей жизни тоже. Обустраивать небольшие сады в пригородах. Сажать цветы, окапывать грядки, разбивать клумбы. Выкладывать дорожки из камня или плитки.
– Твоя идея кажется мне чудесной, и ты добьешься в своем деле большого успеха. Но если ты надеешься получить от меня пятьсот монет, то тебе придется еще немного потрудиться по моей просьбе.
Читать бесплатно другие книги:
