Батарея Сушинский Богдан

– Самого все это подземелье не угнетает? Чувствую, что нет, привык.

– Попадая сюда, я всякий раз мысленно отрабатываю те или иные варианты исхода боя, который может возникнуть, когда войска противника ворвутся сюда, так что предаваться всем прочим эмоциям некогда.

Они как раз подходили к большой «казарменной» выработке, в различных отсеках которой располагались подразделения подземной базы батарейного комплекса – казарма, электростанция, камбуз, арсенал и все прочее.

– Неужели и здесь тоже намерены сопротивляться?

– Еще как! Не зря же все это создавалось когда-то; явно не для того, чтобы мы могли преподнести врагу этот подземный бастион в виде победного трофея.

Майор быстро, но тем не менее внимательно осмотрел сооружения этого бастиона, поражаясь той основательности, с которой проектанты и строители отнеслись к устройству быта артиллеристов, но все же отметил, что к боям непосредственно в подземелье комплекс подготовлен мало: нет дотов у входа, не позаботились о каком-либо вале, в казармах нет амбразур.

– Совершенно с вами согласен, – поддержал его Гродов. – Для проектантов и военных инженеров главным было защитить гарнизон от артиллерийских снарядов и авиации. Никому и в голову не приходило, что противник может оказаться в пяти километрах от орудий и возникнет опасность рукопашных боев на огневых позициях. Причем исправлять что-либо уже поздно.

– Постой, капитан, а где, собственно, сама батарея? Говорят, это огромные, мощные пушки, какие обычным артиллеристам даже померещиться не могут.

– Не могут, это уж точно. Не зря же любой из вражеских офицеров многое отдал бы за то, чтобы знать, где конкретно расположено каждое из орудий моей батареи, – вежливо улыбнулся комбат.

– Настолько удалось ее засекретить?

– Можно утверждать, что вся румынская разведка усиленно охотится за языками тех, кто это знает.

– Понял, капитан, – тут же сориентировался в ситуации Денщиков, – вяжем узлы.

– Нет-нет, лично вам эти мои «крошки» откроются. Но командиры уже собрались в кают-компании, и надо бы провести «военный совет накануне Ватерлоо».

– В таком случае нужно определиться с рубежами обороны. Наша кухня с запасом продовольствия должна прибыть, – взглянул он на часы, – теперь уже через час.

– Позиции займете в полутора километрах от батареи, – тут же извлек карту капитан, – во втором, пока что во втором, эшелоне общей обороны Восточного сектора. Сейчас я дам задание по этому поводу своему заместителю, старшему лейтенанту Лиханову, который затем превратится в вашего хоть инструктора, а хоть куратора, как хотите, так и считайте. И мой вам совет: как только зароетесь в землю, все свободное время посвящайте отработке штыкового и рукопашного боя. Здесь это очень даже пригодится.

– Я в курсе, что морских пехотинцев румыны уже называют «черной смертью», «черными комиссарами»… Постараемся их не разочаровывать.

Рослая фигура майора выглядела бы еще внушительнее, если бы к ее костлявости добавить немного веса. Тем не менее человек это был жилистый и, как представлялось Дмитрию, физически крепкий, выносливый. Такой, в самом деле, «разочаровывать» не должен.

Определившись с позициями добровольческого отряда, комбат представил Денщикова командному составу гарнизона батарейного комплекса, объявив, что тот будет командовать отрядом заслона, которому поручено заниматься ликвидацией небольших прорывов противника. В случае же фронтального прорыва линии обороны отряд обязан отойти на последний рубеж прикрытия, который занимают сейчас бойцы младшего лейтенанта Кириллова и за которым находятся позиции огневых взводов противотанковой батареи «сорокапяток», минометчиков и зенитных пулеметных спарок.

– Не исключено, что тогда уже нам придется держать круговую оборону. У меня есть договоренность с полковниками Осиповым и Всеволодовым, что последний рубеж ныне существующего Восточного сектора обороны мы создаем по линии обороны береговой батареи, – показал он на висевшей на стене большой карте Одесской области, – упираясь южным крылом этого нового укрепрайона в кромку моря, в двухстах метрах от батарейного причала, а западным – в берег Большого Аджалыка, имея при этом в тылу деревню Новую Дофиновку с ее рыбацким причалом. Судя по всему, на западном берегу Большого Аджалыка такой же укрепрайон будет сформирован с 29-й береговой батареей в тылу.

– Но когда противник подойдет к последнему рубежу обороны, орудия главного калибра окажутся почти бесполезными, – вступил старший лейтенант Лиханов, решив, что самое время воспользоваться предоставленной ему комбатом паузой.

– Что скажешь на это, командир огневиков? – обратился капитан к Куршинову.

– Какое-то время отдельные участки мы сможем простреливать прямой наводкой, хотя, конечно, эффективность огня при этом будет меньшей, разве что под стволы нам будут попадаться танки или столь любимые Антонеску кавалерийские эскадроны королевской гвардии.

– Но другого выхода у нас не будет, – заметил Гродов. – Понятно, что «сорокапятки» тоже станут бить прямой наводкой, – обратился он к старшему лейтенанту Владыке.

– Всенепременно, – по-архиерейски пробасил тот, стараясь соответствовать тайному смыслу своей фамилии. – Тем более что для противотанковых орудий это естественный способ ведения боя.

– Минометчики и расчеты зенитных спарок тоже должны приноравливаться к ситуации. Кстати, на этом, последнем, рубеже в окопы идут все, кто не занят непосредственно у орудий. Все, без исключения. Те из двенадцати бойцов, которые составляют расчет каждого из орудий, но без которых их командиры способны в тот момент обойтись, занимают оборону прямо у огневых позиций, на случай прорыва противника непосредственно к орудиям. Если же устоять не удастся, все уцелевшие в боях отходят сюда, в подземные казармы, чтобы составить их гарнизон и продолжать вести бой на истребление противника. Вопросы по существу ситуации имеются?

– Да какие уж тут вопросы? – ответил за всех Куршинов. – Тут уже все, как в известной флотской песне: «Наверх вы, товарищи, все – по местам, последний парад наступает!..» Еще бы оркестр на палубе построить, чтобы, значиться, с музыкой…

– Добро бы Владыка принялся «отпевать», – возразил комиссар батареи Лукаш. – Но когда в роли душпастыря начинаешь выступать ты, Куршинов…

– Ничего, все правильно. В нашем деле церковном, – густым басом «заступился» за взводного огневиков старший лейтенант, – без дьячка тожеть не обойтись.

Однако Гродов решил, что расхолаживаться пока рано, поэтому тут же продолжил:

– Лейтенант Дробин и старшина Юраш, в вашем распоряжении шесть часов для того, чтобы, привлекая бойцов хозвзвода и всех прочих, подготовить казармы к обороне: каменные завалы, баррикады из подручных средств, мешки с песком у пулеметных точек…

– Словом, по ходу дела прикинем, что к чему… – упростил его задачу старшина.

– И мой особый приказ: отныне юнга Юраш должен оставаться в вашем личном распоряжении, а значит, и под присмотром. Никаких разведывательных заданий он пока получать не будет; считайте, что зачислен в состав подземного гарнизона батарейного комплекса в качестве вестового.

Командир и отец юнги встретились взглядами: они прекрасно поняли друг друга.

– Есть, товарищ капитан, – молвил старшина. – Временно – никаких разведзаданий, поскольку юнга зачислен в состав подземного гарнизона. Так ему и будет сказано.

– Товарищ капитан, разрешите вопрос? – поднялся сидевший чуть в сторонке от всех командир зенитно-пулеметного отделения старший сержант Романчук. – Может быть, есть смысл переместить мои пулеметные спарки в орудийные дворики и вести огонь оттуда, по естественной для всякого пулемета горизонтальной линии, прямой, так сказать, наводкой? Понятно, что речь идет о последнем этапе обороны.

– А что, в этой мысли что-то есть, – потер комбат пальцами подбородок, – подумайте над этим вместе с лейтенантами Дробиным и Куршиновым. Кстати, каковы у нас запасы топлива для электростанции, Дробин?

– Если в обычном режиме работы, то на шестьдесят пять суток. Плюс еще трехсуточный аварийный запас в резервной цистерне. Надо бы пополнить. Штатный наш запас – девяносто суток.

– Пополнить уже вряд ли удастся. Считаю, что при нынешней фронтовой ситуации, а также ситуации с горючим в целом в оборонительном районе это почти нереально. А вот за то, что контролируешь запас, хвалю.

– И все же надо бы командованию поплакаться, – посоветовал Дробин.

– Вы что, зимовать в этом подземелье собираетесь, товарищ самый главный технолейтенант? – въедливо поинтересовался его вечный оппонент Кириллов.

– Даже когда мы все отсюда уйдем, батарею без охраны не оставим, так что ты, младшой, готовься.

Гродов знал, что следить за незлой перепалкой этих двух комвзводов – сплошное наслаждение, во время нее такие перлы словесные возникают, что заслушаешься, однако вынужден был обоих поставить на место.

Отпустив командиров, комбат, как и обещал, удовлетворил любопытство майора тем, что провел его по трем орудийным дворикам. Поскольку железобетонные створки над ними были закрыты, создавалось впечатление, что они и в самом деле продвигаются по какой-то огромной, странноватой конструкции, подводной лодке с тремя ходовыми рубками.

– Как же мы допустили, что такой мощный батарейный комплекс оказался почти на самой передовой, да к тому же не обеспечили его оборону системой дотов, противотанковых заграждений и прочими инженерными премудростями?

– Сейчас не время задавать подобные вопросы, майор, – сухо и слегка резковато осадил его комбат. – Особенно важно, чтобы они не возникали в солдатской среде.

– Да это понятно, капитан, – поморщился Денщиков, досадуя за не вовремя высказанную озабоченность. – Спасибо за эту романтическую экскурсию. Теперь я буду иметь хоть какое-то представление о том, что находится за нашими спинами, что обороняем.

– Надеюсь, вы понимаете, майор, что «хоть какое-то представление» будете иметь только вы, хотя этим я тоже нарушил действующие инструкции по сохранению безопасности. Никто из ваших подчиненных иметь этого представления не имеет права, а потому приказ: ни в какой форме не распространяться об увиденном. Ни один ваш боец не должен знать, где именно расположены наши орудия.

– Дабы не поставлять противнику знающих «языков», – спокойно согласился с ним командир добровольческого отряда.

Через узкий, тщательно замаскированный запасной выход они поднялись на поверхность, отошли на несколько метров и осмотрелись. Тщательно уложенные куски дерна, просветы между которыми были засыпаны глиной, делали железобетонные створки настолько незаметными, что можно было пройти в пяти шагах от них, даже не догадываясь, что таит в своих недрах этот «естественный» степной пригорок.

– И так приходится маскировать орудия после каждой стрельбы? – сочувственно повел головой майор.

– Иначе противник давно обрушил бы на наши орудия всю свою авиацию и всю дальнобойную артиллерию.

– Теперь мне понятна ваша предосторожность, командир, теперь понятна…

Комбат не мог не заметить, что майор впервые обратился к нему именно так: «командир», и, если учесть, что по званию он выше, то нетрудно было догадаться, что прибегнуть к этой дани уважения Денщикову оказалось непросто.

– На передовой уже успели побывать, майор?

– Пока что нет. Если не считать нескольких часов, проведенных в районе передовой в Северном секторе обороны, когда доставлял туда две маршевые роты ополченцев.

«Несколько часов в районе передовой… – мрачновато улыбнулся про себя Гродов. – „В районе передовой“! Вот оно, это удачно изобретенное определение для тыловика, не решающегося соврать где-нибудь в компании на коммунальной кухне, что пока еще ни разу ни одной пуле на передовой не кланялся».

– Но мне известно, – оценил его сдержанность Денщиков, – что вы со своими бойцами успели побывать на румынском берегу Дуная и в течение нескольких недель умудрились удерживать на нем большой плацдарм. Да и здесь уже совершили несколько рейдов за линию фронта. В штабе базы о вас очень высокого мнения.

– Если вам известно о «румынском плацдарме», тогда позвольте дать один совет: не вздумайте в первом-втором боях поднимать бойцов в атаку, а тем более в контратаку, иначе тут же многих и погубите. Причем зазря. Пусть их пообстреляют в окопах, дайте им почувствовать себя настоящими солдатами, поверить в свою фронтовую судьбу… Вот тогда они и покажут, на что способны. В конце концов, в роли завоевателей здесь выступают румынские офицеры; вот пусть они и гонят своих солдат под наши пули.

Отдав майора под попечительство Лиханова, комбат вновь спустился в потерну и вернулся на центральный командный пункт. На сей раз он брел один, и в тусклом мерцании слишком уж отдаленных друг от друга лампочек подземный ход этот казался нескончаемо долгим и представал «дорогой в никуда». Гулкий топот сапог на сухих отрезках подземелья перемежался с приглушенным шлепаньем по лужам, а на подходе к каждой из неплохо освещенных выработок мерещились тени, и даже слышалось нечто похожее на отзвуки далеких голосов.

Возможно, эти отзвуки и породили слух среди бойцов, что в некоторых выработках появляются привидения, наверняка бывшие загробными тенями строителей, погибших во время возведения этого внушительного подземного комплекса. Правда, самому комбату ни одно из привидений до сих пор не являлось. Когда капитан сказал однажды об этом старожилу батареи мичману Юрашу, тот объяснил эту странность очень просто: «А чего тут удивляться? Они ж не дураки, чтобы попадаться под руку комбату!»

Чтобы как-то отвлечься, Гродов напомнил себе, что этой ночью в город эвакуируется хирургическая палата госпиталя, а вместе с ней – и Римма Верникова. Жаль, что не довелось еще раз увидеться. Неизвестно, какие привидения появляются в этих подземельях мичману и всем прочим служивым, но лично ему виделась в эти минуты фигура уносящейся вдаль на боевом коне всадницы.

«Дочь полковника-кавалериста, – почему-то никак не мог смириться с этим фактом комбат. – Надо же! Не знаю, какой она врач, но что дремлют в ней гены степной амазонки, это несомненно».

Капитан понимал, что вряд ли удастся свидеться до того, как госпиталь перебросят в Крым или сразу на Кавказ. Однако это не очень огорчало Дмитрия. Главное, считал он, чтобы медперсонал и раненых поскорее приняло на борт одно из судов. Ведь и так уже ясно, что противник все увереннее завоевывает господство в воздухе и что из-за этого господства немало судов уже погибло или же получило серьезные повреждения. В эти минуты Гродов, как никогда раньше, чувствовал ответственность за судьбу женщины, которая избрала его и которую избрал он. И неважно, станет ли этот выбор судьбоносным, а значит, окончательным; важно, что такая женщина у него, армейского бродяги, все-таки появилась.

В последней выработке, самой близкой к подземному командному пункту и командирскому отсеку, Гродов придирчиво осмотрелся. Да, здесь ожидали своего часа двухъярусные нары; в одной из ниш был создан небольшой арсенал боеприпасов, а в другой заложен продовольственный запас, однако для выработки, избранной в качестве последнего рубежа при обороне командного пункта, она все же выглядела слишком незамысловато. Прежде всего не хватало еще нескольких ниш и боковых ответвлений, которые бы спасали от гранатных осколков и позволяли отстреливаться. К тому же нужен был еще один бак для питьевой воды, а также следовало оборудовать санитарный блок. Однако Дмитрий прекрасно понимал, что заниматься всем этим уже было некогда, да и некому: враг – вот он, у самых огневых позиций.

Поднявшись в центральный КП, комбат сразу же вызвал к себе старшего сержанта Середина, который командовал двумя отделениями прикрытия, и потребовал выставить в пятидесяти метрах западнее и восточнее своих окопов дозоры по два бойца в каждом.

– И мой им приказ передай: дремать по очереди, смотреть в оба. Поскольку командовать нынешним наступлением в Восточном секторе намерен сам маршал Антонеску, то не исключено, что в одном из штабов решат высадить в нашем районе десант. Скорее всего, морской, который бы оттянул к своему плацдарму часть нашей, и без того жиденькой, обороны.

– Но у них нет здесь никаких судов, даже бронекатеров.

– Только поэтому в румынском штабе надеются, что командир батареи будет считать так же, как считаете вы, старший сержант.

– Ну а как еще?.. Ведь нету же у них здесь ничего.

– Кроме рыбачьих баркасов да лодок, которых противник успел насобирать по всем лиманам и по ближайшему морскому побережью.

– Разве что… – пожал плечами Середин, так и не признавая реальности подобной угрозы.

Но именно потому, что старший сержант отнесся к его предупреждению слишком легкомысленно, Гродов приказал Кириллову в полночь скрытно выдвинуться к побережью, чтобы взять под контроль участок между корпостом и КП. Кроме того, он попросил командира полка пограничников точно так же выделить взвод своих бойцов для прикрытия побережья от корпоста до своих позиций. Для верности капитан сослался на некие мифические сведения, которые якобы поступили от его разведчиков, и предупредил, что огонь следует открывать, только когда лодки приблизятся к берегу, чтобы уж наверняка…

А незадолго до рассвета в командирский отсек вбежал дежурный телефонист.

– Товарищ капитан, – прокричал он, – сообщение с поста: румыны готовятся высадить десант! Идут на семи шлюпках или баркасах.

– Ну идут – так идут. Встретим, дело солдатское, – спокойно отреагировал Гродов. – Все, кто есть на КП, – в ружье и за мной. Шума не поднимать. Никаких выстрелов, никаких громко поданных команд.

Хотя луна в ту ночь особой яркостью не отличалась, однако Гродов довольно четко увидел суденышки, которые шли со стороны лимана. «Своими» их экипажи быть не могли, им попросту неоткуда было взяться в той стороне, к тому же они явно держались подальше от берега, чтобы незамеченными пройти линию передовой и высадиться где-то между Скальным мысом и батарейным причалом.

Серп полумесяца постепенно бледнел и уходил за тучи; едва вырисовывающаяся лунная дорожка исчезла, и вся прибрежная часть моря сразу же потемнела, сливаясь с фиолетово-черным поднебесьем. Этого-то десантники и ждали: три баркаса из семи тут же развернулись веером и ринулись к берегу, нацеливаясь западнее мыса. Остальные четверо пошли за ними таким же веером, только уже во второй линии.

Сгруппировав бойцов на участке предполагаемого десантирования, капитан послал Жодина с «максимом» и тремя бойцами прикрытия на мыс с приказом открыть огонь по второй линии баркасов, но только после того, как первая линия окажется у самого берега и основная группа возьмет ее под перекрестный огонь. Еще троим бойцам, с ручным пулеметом, он велел спуститься вниз и засесть в подступавшей к самой кромке берега ложбине.

– Передать по цепи: – скомандовал он, – приготовить гранаты. По три гранаты на баркас, а затем залповый удар по второй линии.

– Но эти, с первой, зацепятся за берег, – усомнился в верности такой тактики комиссар батареи.

– Главное, чтобы не ушли те, со второй. А по высадившимся – если только у них будет кому высаживаться – мы нанесем еще один гранатный удар.

Расчет оказался правильным. После гранатной атаки все три баркаса первой линии оказались иссеченными вместе с большей частью их экипажей, а пулеметно-залповый огонь тут же вывел из строя два из четверых баркасов линии второй. Два остальных повернули назад, на восток, стараясь уйти в сторону плавней, но, получив по телефону команду: «Батарея! Ориентир двенадцать. Огонь!», орудия главного калибра и «сорокапятки» мгновенно накрыли район отхода такой взрывной волной, что десантные баркасы попросту растворились в них. А в это время краснофлотцы в упор расстреливали тех немногих из румын, кто каким-то образом пытался зацепиться за берег. Причем последних десантников они истребляли, уже поднявшись в контратаку, ведя огонь на ходу и орудуя штыками.

После боя моряки подвели к Гродову двух румынских солдат, которых обнаружили по ту сторону скалы, в кустарнике. На спине у одного из них, унтер-офицера, капитан увидел прорезиненный вещмешок.

– Это рация, а ты – радист? – спросил его комбат по-румынски.

– Так точно, господин офицер, – испуганно подтвердил пленный.

– Представься и объясни, кем является твой товарищ?

– Я – унтер-офицер Ардуцэ. А этот… – пожал он плечами. – Просто солдат, который выжил во время десанта и прятался вместе со мной. Я его даже не знаю.

– В таком случае его с тобой не было, – выстрелил комбат в десантника. – Он разделил судьбу всех остальных ваших «мореплавателей».

Гродов уже знал, что увеличивать в осажденном городе, который вот-вот падет, число пленных бессмысленно; а переправлять их через море не на чем. Тут бы своих раненых да подлежащих эвакуации как-нибудь переправить. Хотя до сих пор к пленным старался относиться предельно гуманно.

– Он разделил судьбу остальных, – богобоязненно подтвердил тем временем унтер-офицер, краем глаза наблюдая за тем, как морской прибой относит тело убитого от берега.

– А ты поднимаешься вслед за мной на мыс и тут же разворачиваешь рацию. Где находится штаб твоего полка?

– В Белярах. И полка, и дивизии, – охотно уточнил пленный, не желая разделять судьбу своего сослуживца.

– И располагаются эти штабы в здании школы, сельсовета, конторы, клуба? Где именно?

– В здании клуба.

– Как и следовало ожидать.

Комбат связался по телефону с батареей, назвал месторасположение штаба и поинтересовался у Куршинова, «пристрелян» ли там какой-либо ориентир.

– Да само это здание и служит для нас ориентиром, – ответил лейтенант. – Как и все прочие общественные здания в окрестных селах.

– Будь готов отметиться каждым из орудий, – предупредил его комбат. И тут же обратился к унтер-офицеру: – Кто командир полка?

– Полковник Нигрескул.

– Скажи, пусть его позовут к рации. С ним будет говорить командир береговой батареи.

– Так, значит, вы и есть тот самый Черный Комиссар?!

– Солдаты называют меня именно так, Черным Комиссаром.

– Все – и солдаты, и офицеры. Говорят, что за вашу голову командование назначило какую-то награду. Как будто бы даже листовка такая появилась. Сам я, правда, ее не видел, но… А еще говорят, что вы уже несколько раз переодевались в мундир румынского или немецкого офицера и разъезжали по нашим тылам.

– Вот уж не думал, что моя скромная фронтовая особа способна породить столько всяческих легенд.

Радист долго мудрить не стал, а передал своему коллеге в штабе, чтобы попросил к аппарату полковника Нигрескула, поскольку говорить с ним желает сам Черный Комиссар.

– Это что за идиотские шутки?! – услышал Гродов суровый голос полковника еще до того, как тот взял в руки микрофон. – Кто вышел на связь?

– Вам ведь уже представили меня: Черный Комиссар, командир береговой батареи, – спокойно объявил капитан, усаживаясь на невысокий валун, на котором румынский радист как раз и развернул свой аппарат.

Полковник промямлил что-то нечленораздельное и затем все-таки сумел спросить, правда, столь же невнятно:

– Неужели это действительно вы, господин капитан?

– Садитесь в машину и приезжайте, убедитесь. Я попрошу бойцов на передовой, чтобы вас пропустили.

– Что вам нужно?

– Разрешите доложить, господин полковник, что весь ваш десант моими солдатами уничтожен, а радист, то есть унтер-офицер Ардуцэ, находится в моем распоряжении. Унтер-офицер, поприветствуйте своего доблестного полковника и подтвердите, что находитесь в плену.

– Я действительно оказался у русских, господин полковник. И весь десант наш погиб, причем почти все – не дойдя до берега.

– Что ж вы так послали своих людей: ночью, по-воровски? Объявили бы об их визите, мы бы приготовились, посидели бы за парой бутылок водки.

– Издеваетесь, капитан? Молите бога, чтобы вы не дожили до того дня, когда мы возьмем город. Потому что как только мы возьмем его, то первое, что сделаем, – это вздернем вас на центральной площади.

– Но признайтесь, что сами вы в такую возможность не верите, – спокойно парировал Гродов и тут же махнул рукой, подавая сигнал телефонисту, который был на связи с Куршиновым. – А теперь, господин полковник, позвольте передать через вас привет маршалу Антонеску. – И отдал наушники унтер-офицеру, только когда услышал, как рядом со штабом прогремел мощный взрыв. – Жить хочешь? – спросил радиста.

– Очень хочу, господин капитан, – молящим голосом произнес пленный. – Видит Господь, что мне эта война не нужна.

– Охотно верю. Теперь ты служишь у меня. Будешь прослушивать румынский эфир и докладывать обо всем, что услышишь.

– Как прикажете, господин капитан…

Вернувшись к командному пункту, Гродов тут же связался с полковником Бекетовым и доложил обо всем, что только что происходило в районе батареи.

– Что не позволил противнику зацепиться за берег и создать плацдарм – в этом ты молодец. Очень уж некстати оказался бы румынский плацдарм по соседству с батареей.

– Но есть одна идея. В руки мне попал румынский радист из состава этого самого десанта. Он уже связывал меня с командиром полка полковником Нигрескулом.

– И ты беседовал с ним?

– Состоялась сугубо светская беседа.

– Мне позволено узнать, о чем именно беседовали?

– Я упрекал полковника, что в гости своих солдат он посылает по-воровски, ночью, именно поэтому пришлось их всех истребить. Он же в ответ пообещал повесить меня на центральной площади города. Когда возьмет его, естественно. Понятно, что в благодарность за обещание я послал полковнику пламенный привет в виде залпа главного калибра по зданию штаба. Кстати, указанному все тем же радистом, унтер-офицером Ардуцэ.

– И теперь ты желаешь оставить этого радиста при себе, чтобы получать сведения о войсках противника из первых рук?

– Так точно, товарищ полковник. Он дал согласие работать на нас в обмен на жизнь, так что, думаю, не подведет.

– То есть ты его уже завербовал?

– Вежливо предложил поработать на нас.

Бекетов посопел в трубку, словно обиженный ребенок.

– Послушай, Гродов, ты, наверное, забыл, сколько нервов стоило мне спасти тебя от рук органов за твою сделку с противником во времена «румынского плацдарма», когда ты отпустил на волю капитана Штефана Олтяну и его солдат? А теперь ты решил вести переговоры с румынскими полковниками и генералами, не говоря уже о маршале Антонеску?

– Но ведь сугубо в интересах армейской разведки.

– Нет, Гродов, судя по всему, смерть свою ты примешь не от вражеской пули… А чтобы этого не случилось, через полчаса из Новой Дофиновки к тебе прибудет на полуторке мой офицер, младший лейтенант, с охраной. Без каких-либо пререканий передашь ему своего радиста: пусть сидит в нашем тылу и работает под присмотром тех, кому в таких случаях присматривать за ним положено. Возражения будут?

– Какие ж тут возражения? Забирайте, я себе еще одного добуду, из тех, что поближе к румынскому генштабу.

Полковник неожиданно рассмеялся.

– Можешь добывать, но судьбу твою, капитан Гродов, я уже напророчил.

Но еще до того, как прибыл младший лейтенант из контрразведки, с комбатом связался полковник Осипов.

– Что там у вас происходит, комбат? – взволнованно поинтересовался он. – Что за всенощную пальбу ты устроил у себя на побережье?

– На самом деле это я устроил ночное купание как минимум шестидесяти румынским десантникам, которые пытались создать плацдарм неподалеку от батарейного причала. В результате все семь баркасов уже на дне.

– Как это им в голову взбрело сунуться к твоей батарее?

– Если бы они здесь окопались, пришлось бы не один десяток бойцов положить, чтобы их выкурить, при том что этих людей мы вынуждены были бы снять с основного направления вражеского натиска.

– О десанте донесла разведка?

– Чисто интуитивно вычислил, зная, что завтра, то есть уже сегодня, наступлением будет командовать сам маршал Антонеску. Ничего не поделаешь, пришлось его слегка огорчить.

– В тебе действительно проявляется то самое командирское чутье, которое, увы, дано не каждому.

– Святое правило тактики: «Поставь себя на место вражеского командира». Вот я и пытаюсь…

– Как видишь, получается. Только теперь ты опять поставь себя на место комбата береговой и доложи об этом бое командиру дивизиона Кречету. Больно уж он обижен твоим невниманием, особенно тем, что о большинстве твоих вылазок и рейдов ему приходится узнавать от штабистов оборонительного района или морской базы.

– Ладно, уважим, – прислушался к его совету Гродов. – Сейчас же и доложу.

Утром подкрепление из отряда морских пехотинцев еще только обустраивалось на новых позициях, а со всех постов и от всех соседей на батарею уже начали поступать сообщения о концентрации больших сил противника и просьбы поддержать их в нужную минуту огнем. Ситуацию немного разрядил налет трех звеньев авиации, пилоты которой, как потом выяснилось, сумели уничтожить в районе Булдынка – Свердлово около тридцати танков противника и более двадцати машин с пехотой и боеприпасами[43]. Случись так, что вся эта масса румынско-германских войск ринулась бы на Восточный сектор обороны, сдерживать ее уже было бы нечем, да и некому.

Впрочем, даже если бы эти самолеты вообще не причинили врагу никакого вреда, само их появление порождало надежду и хоть какую-то уверенность; ведь у некоторых бойцов уже создавалось впечатление, что на южном фронте не осталось никакой советской авиации. Ну, а как только самолеты исчезли за морским горизонтом, в бой вступила береговая и корабельная артиллерия.

Однако самое неожиданное произошло под вечер. Танковым и артиллерийским ударом прорвав линию обороны, румыны бросили в этот прорыв два свежих батальона пехоты. Понимая, что отряду Денщикова такую массу войск не сдержать, комбат приказал ему отойти на охранную линию батареи, то есть на небольшую возвышенность, пролегающую вдоль восточного склона долины. А тогда велел поставить главный калибр и «сорокапятки» на прямую наводку, подключил к делу минометный взвод и все имеющиеся пулеметы, а всех, кто оказался не у орудий, повел в залегшую цепь морской пехоты.

– Прекратить стрельбу, – приказал Гродов, как только оказался в окопах, отрытых морскими пехотинцами слишком мелко и неумело, с явной ленцой. – Приготовиться к залповому огню. Стрелять только по моей команде, старательно целясь, – окончательно принял он командование сводным отрядом на себя. – После третьего залпа досылаем патроны в патронники и поднимаемся в атаку. Выйдя из окопа, мысленно считаем до четырех – и снова залп.

– Это у вас какая-то особая тактика: соединение залпового огня и штыкового удара? – с явной надеждой в голосе спросил Денщиков. Как всякий солдат, которому предстояло впервые подняться в атаку, он до дрожи в коленках волновался и даже не пытался скрывать этого.

– Что-то в этом роде, – ответил Гродов. – Залп на румын действует, как психическая атака – на нервы новобранца. Да не дрейфь ты, майор, сейчас мы их так кровью умоем, что никакой «антонеску» отмыть уже будет не в состоянии.

– Хочется верить, – тяжело вздохнул майор. Он все еще сидел на корточках и жадно докуривал папироску.

– В дальнейшем, то есть после четвертого залпа, – вновь обратился Гродов к бойцам, – вести огонь на ходу, от бедра, не вскидывая винтовки, а значит, не останавливаясь, не сбивая темп атаки. И еще, предупреждаю: пулеметчики открывают фланговый огонь только после первого ружейного залпа.

– Не волнуйся, комбат, – отозвался Жодин. – Мы их сейчас так возьмем на «полундра: тельняшки наголо!», что они тут же поймут, на кого сдуру поперли.

– Наше дело, сержант, – истреблять врагов, а не устраивать перед ними матросскую свистопляску.

Еще там, на «румынском плацдарме», капитан обратил внимание, что залповый огонь по атакующему противнику оказывает на него отрезвляющее влияние. Но главную свою задачу он видел в том, чтобы заставить моряков вести огонь во время контратаки, приучить их к этому. Сугубо по-солдатски комбат сколь угодно мог восхищаться каким-то там особым морским форсом, выражавшимся в полном презрении к врагу и в яростном навязывании ему штыкового боя, но по-командирски он понимал: весь этот форс на самом деле оборачивался неоправданно большими потерями, а значит, неумением воевать.

Первый залп моряков грохнул настолько неожиданно для противника и оказался настолько мощным, что оставшиеся после него в строю тут же приостановили свой бег, затоптались на месте и предприняли попытку залечь.

– Не стрелять! – прокричал Гродов, и приказ его тотчас же был передан по цепи. – Пусть офицеры спокойно поднимут своих солдат, иначе те двинутся к нам ползком!

Теперь уже моряки поняли замысел комбата и сами одергивали тех, кто нервно приставлял приклад винтовки к плечу: «Не кипишись, браток, не палубу драишь; тут команды ждать надо…».

Но вот всех, кто еще способен был оторваться от земли, румынским офицерам удалось поднять. Сбиваясь в толпу, стараясь идти плечо в плечо, они ступили шаг, второй… Однако теперь их пугала уже не ружейная пальба, а какая-то странная тишина, неожиданно воцарившаяся над полем боя. Тишина, которая в любое мгновение могла разверзнуться перед ними очередным залпом. И она действительно разверзлась…

После третьего залпа Гродов, возможно, и не поднимал бы своих бойцов в контратаку, тем более что среди них было много таких, для кого этот бой оставался первым, однако в это время в прорыв пошло еще около роты румын, которые сразу же ринулись на позиции артиллеристов вторым эшелоном. Поняв это, командир первого эшелона румын не торопился поднимать свои поредевшие цепи в атаку, но и моряки тоже не торопились выходить из окопов. Поддержав двумя залпами пулеметчиков, выкашивавших второй эшелон, комбат выждал еще несколько минут. Он понимал: если сейчас штыковым ударом удастся повернуть первый эшелон румын вспять, второй окажется заблокированным телами своих же однополчан, и, скорее всего, тоже запаникует.

Когда же остатки румынского воинства оказались буквально в двадцати метрах от его порядков, Гродов, обращаясь к сержанту Жодину, крикнул:

– Жора, ну-ка объясни этим мамалыжникам, что такое «полундра»!

И не успел комбат скомандовать: «В атаку!», как по всей линии окопов пронесся пронзительный свист, крик «Полундра: тельняшки наголо!», и около двух десятков моряков, по просьбе капитана заранее подготовленных Жодиным оказались по ту сторону бруствера и жиденькой цепью поползли навстречу противнику, отвлекая на себя значительную часть вражеских стволов. Именно это и нужно было Черному Комиссару. Прикрыв ползущих двумя залпами, он поднял в атаку основную массу своего отряда, скомандовав перед этим по телефону сначала Куршинову, а затем Владыке: «Главный калибр, ориентир шесть! По снаряду на орудие! Полевая батарея: ориентир шесть! По два снаряда!»

Тех румын, которые чудом уцелели после всех их ружейных залпов и артудара, моряки остановили в рукопашной и, истребляя, гнали до самой линии прорыва. Причем многие «завоеватели» бежали, бросая оружие и даже не пытаясь оказывать сопротивление.[44]

– Если по правде, я не столько сражался, сколько наблюдал, как ты, комбат, действуешь и в окопах, и в рукопашной, – признался после боя майор.

– Наверное, потому, что это уже не первая моя рукопашная, – азартно улыбнулся Гродов. – Причем не учебная.

– Но больше всего мне запомнилось, как ты перехватил верзилу капрала, шедшего на приземистого худенького морячка, словно горилла на суслика. Когда вы схватились уже не в штыковую, а в рукопашную, я усомнился… Лично я такого верзилу не одолел бы.

– Соперник и в самом деле достался серьезный, – признал комбат, собираясь возвращаться на батарею. – Жаль, что добивать пришлось чьей-то подвернувшейся под руку лопаткой. Не по-рыцарски как-то.

– Не по-рыцарски, да, – задумчиво подтвердил Денщиков. – Зато наверняка. Спасибо тебе, командир, что помог мне в этом бою. Сам я вряд ли справился бы; не устояли бы мои бойцы.

– Ну, нечто подобное утверждать пока рано, бой показал бы.

– А еще спасибо за наглядный урок руководства боем. Оказывается, это наука особая.

– Вот тут уж возразить нечего: действительно, наука.

– Признаюсь тебе, капитан, поскольку теперь, после боя, уже можно… Назначая меня командиром этого отряда, командующий доверительно попросил меня, как бы посмотреть на тебя со стороны: как ведешь себя на батарее и в бою, особенно в штыковом и рукопашном. Словом, что ты вообще за человек.

– Сразу же возникают как минимум два вопроса: зачем ему это и почему он обратился именно к вам?

– Наверное, потому, что мы давно знакомы с ним, а еще потому, что хотел взглянуть на вас глазами нового человека. Нет-нет, командующий обратился ко мне с этой просьбой не ради какого-то там доносительства. Могу засвидетельствовать, что контр-адмирал Жуков относится к тебе с таким уважением, что меня самого зависть берет.

– Честно говоря, подобные «разглядывания со стороны» обычно вызывают у меня ярость.

– В данном случае никаких оснований для такой реакции нет. Предполагаю, что у командующего какие-то виды на тебя возникли, причем серьезные виды. Ну а я, со своей стороны, уже сегодня доложу по рации свое мнение, тебе известное…

Лишь после того, как полковник Осипов восстановил линию фронта, заткнув дыру своего третьего батальона ротой ополченцев, комбат узнал, что на поле битвы остались лежать более четырех сотен врагов. Но и батарея, продолжая счет своим потерям, тоже оставила на этом степном поле шестерых бойцов убитыми.

Для комбата это уже стало традицией: после каждого боя – совершать ритуальное омовение в море, к которому он привязывался все больше и больше. Для себя Гродов уже решил: если свершится чудо и он в этой войне уцелеет, то сразу же после выхода в отставку поселится в какой-нибудь приморской деревушке. Причем решится на это с одной-единственной целью – каждый день, во все времена года, совершать такие вот ритуальные омовения, вспоминая при этом былые бои и былых, оставшихся на полях битв товарищей.

Вода была удивительно теплой, какую обычно сравнивают с парным молоком; и вообще над всем заливом царило какое-то ангельское умиротворение, к которому тявканье полевых пушчонок, вытье мин и пулеметно-ружейная перестрелка, время от времени вспыхивавшая где-то в глубине степи, никакого отношения не имели. Море словно бы отторгало себя от этого охваченного войной континента; оно как будто бы отторгало себя от огнем и кровью залитой планеты.

Стоит ли удивляться, что этот сильный, но уже подуставший от фронтовых будней и собственной воинственности мужчина увлеченно и беспечно уходил сейчас все дальше и дальше от берега, рождая в своем сознании иллюзию отрешенности от того бренного мира, в который судьба втягивала его там, на суше.

Комбат все плыл и плыл, мощными движениями рук рассекая морскую гладь, а его ординарцу Косарину, у которого хватило сил и сноровки только на то, чтобы добраться до крайних свай причала, казалось, что это уже не человек уходит в море, а дельфин или какая-то машина, не ведающая ни цели своего плавания, ни усталости. Оставшись охранять мундир, оружие, а также полотенце и запасные плавки командира, он теперь нервно топтался по причалу, ощущая какую-то неясную тревогу за него и еле сдерживаясь, чтобы не позвать капитана, не попросить его вернуться обратно.

Как раз в ту минуту, когда комбат, казалось, внял его бессловесным мольбам, Косарин вдруг услышал гул моторов из поднебесья. Увидев, что со стороны Аджалыка к причалу неспешно приближаются два самолета, боец схватил в охапку одежду командира и побежал к желтевшему неподалеку прибрежному оврагу. Не обратив на него никакого внимания, пилоты прошли над кромкой берега, развернули свои машины над морем, прямо над головой комбата, и понеслись в сторону причала и командного пункта.

«Неужели рассекретили КП? – удивился Гродов, фиксируя для себя, что самолеты немецкие и приспособлены для посадки и взлета с водной поверхности. Всего несколько минут назад, уходя к морю, он внимательно осмотрел искусно обсаженный кустами, обложенный сверху дерном и усыпанный сухой травой металлический колпак. Буквально с десяти шагов эта корабельная башня казалась обычным холмом, причем даже не куполообразным, а смахивающим на небольшой косогор. – Хотя в принципе противнику давно следовало бы разнести его вдрызг. Разведать, установить местонахождение и…».

Однако бомбы упали только на причал. Спасаясь от пулеметного огня батарейных спарок, пилоты устроили себе прицельное бомбометание, проходя через причал как бы наискосок, причем после первого захода один из самолетов круто ушел вверх и уже оттуда принялся пикировать на зенитный пулемет, отвлекая таким образом огонь на себя. Другой в это время дважды отбомбился по батарейной пристани, а затем настолько низко прошелся рядом с Гродовым, что на вираже капитан увидел оскал его хищной ухмылки. Взмыв вверх, пилот вошел в пике, и только благодаря тому, что, нырнув, комбат резко ушел в сторону, обе струи пулеметных фонтанчиков оказались правее того места, где появилась его голова.

– Вы что же это, сволочи, решили устроить себе морскую охоту?! – буквально прорычал комбат, наблюдая, как к этому охотнику присоединяется второй самолет.

Каковым же было его удивление, когда, вместо того чтобы расстрелять пловца из пулемета, пилот, медленно барражируя и едва не касаясь «поплавками» воды, провел свою машину мимо. И все бы ничего, но во время этого виража немец умудрился сбросить небольшую бутылку с остатками коньяка и, помахав рукой, а затем и крыльями, ушел на восток – в сторону Тилигульского и Днепровского лиманов, увлекая при этом за собой и второй самолет.

Несколько мгновений комбат колебался, не зная, как ему воспринимать этот поступок вражеского пилота: как своего рода насмешку, оскорбление или как единственно мыслимое в их ситуации, сугубо мужское проявление человечности? Не хватало только, чтобы немец хмельно поинтересовался: «Слушай, дорогой, ты меня уважаешь?!»

– Ладно, будем считать это джентльменским жестом примирения, – проворчал Гродов, прекрасно понимая, сколь близко он находился от гибели, ведь пилот попросту мог посадить машину и расстрелять его в упор. – Сам иногда прибегаю к чему-то подобному, причем не всегда удачному.

Выловив бутылку, он откупорил ее, понюхал и, признав, что букет у этого французского коньяка просто-таки изумительный, снова закупорил. Забрасывая ее далеко в море, он надеялся, что когда-нибудь кто-то из потерпевших крушение воспримет появление рядом с ним этой бутылки как награду небес за его мужество. Тем не менее на берег Гродов выходил с чувством человека, которого только что унизили великодушием. Другое дело, что ординарец встречал комбата с такой радостью, словно тот и в самом деле сумел выжить после кораблекрушения и добраться до этой спасительной тверди земной, чтобы разделить его одиночество.

Ну а причал… От причала остались одни воспоминания: несколькими бомбами немецкие пилоты буквально растерзали его, превратив в груду искореженных осколков железобетонных плит. Когда же комбат вошел на командный пункт, там его ждала еще одна неприятная новость: морской штурмовик сумел уничтожить одну из двух пулеметных спарок вместе с расчетом. Ранены были также два бойца из расчета ближайшей «сорокапятки».

Вызвав начальника разведки, комбат попросил его связаться со всеми корректировочными постами, чтобы выяснить, где сейчас наблюдается скопление войск противника, в частности немецких подразделений. Как оказалось, самые крупные массы живой силы формируются у григорьевской дамбы, рядом с которой замечена была и немецкая бронетехника.

– И еще одна новость, – докладывал политрук Лукаш, – которая не может вас не заинтересовать. Неподалеку от дамбы на море садились два гидросамолета, те самые, которые совершали налет на батарею. Судя по всему, один из них получил повреждения, поскольку его оттранспортировали в восточном направлении с помощью мотобота, а другой попросту улетел.

– Надо бы как-то выяснить, откуда эти штурмовики морской авиации появляются. Предполагаю, что немцы базируют их где-то между островами, в районе Очакова.

– Ну, такая глубокая разведка нашему разведотделению уже не под силу, – развел руками Лукаш. – Разве что кого-то из наших бойцов включат в разведотряд военно-морской базы.

– Этим должна заняться авиационная разведка. Нам теперь не до дальних рейдов: чувствую, что кольцо вокруг батареи сжимается. Интуитивно чувствую. Сегодня же переговорю о появлении этих самолетов со штабом базы.