Корабль невест Мойес Джоджо

— И тебе все во мне нравится, да? Я тебя ничем не раздражаю?

— Нет, конечно, — произнес он, потянувшись к прикроватному столику за сигаретой. — Это невозможно.

— А ты хочешь навсегда остаться со мной?

— Не только навсегда, но и навечно!

Она сделала глубокий вдох:

— Тогда я тебе кое-то скажу. Только обещай не сердиться!

Ровными белыми зубами он вытащил сигарету из пачки, зажег спичку, прикрыв пламя ладонью руки, которой обнимал ее за шею.

— Ммм? — произнес он, окутав ее мягким облаком сизого дыма.

— Мы поженимся.

Он бросил на нее быстрый взгляд. Затем поднял глаза к потолку:

— Конечно поженимся, мой утеночек.

— Завтра.

Она не очень любила вспоминать о том, что было дальше. Черты его лица заострились, а взгляд стал жестче.

Словно Не Такой Уж Спящий Зверь снова стал спящим.

— Что?

— Я уже обо всем договорилась. С мировым судьей. Мы поженимся завтра. В бюро регистраций на Коллинз-стрит. Там будут только мама, папа и Дина, а еще Хендерсоны — в качестве наших свидетелей. — Не дождавшись от него ответа, она продолжила: — Ох, дорогой, только, ради бога, не сердись на меня! Я не переживу, если ты снова уйдешь в плавание, а я так и останусь на положении твоей невесты. Я тут подумала: ведь ты любишь меня, я люблю тебя и мы оба действительно хотим быть вместе, тогда какой смысл ждать долгие-долгие месяцы? И ты ведь сам говорил, что получил разрешение у своего начальства.

Иэн так резко сел, что она невольно упала на подушки. Тогда она прислонилась к изголовью кровати, стыдливо прикрыв грудь простыней.

Повернувшись к ней спиной, Иэн наклонился вперед. Возможно, это всего лишь игра воображения, но ей показалось, что он курит сигарету с какой-то мрачной решимостью.

— Ну вот, дорогой, — игриво сказала она. — Ты не должен сердиться. Я этого не потерплю!

Он не шелохнулся.

Она ждала ответа, наверное, целую вечность и, не получив, была несколько обескуражена. Игриво-неодобрительное выражение лица постепенно сменилось растерянным. Наконец, поняв, что больше не в силах сдерживаться, она осторожно прикоснулась к нему. Его кожа, казалось, хранила воспоминания об упоительных мгновениях.

— Ты что, правда на меня сердишься?

Он не ответил. Затем вынул изо рта сигарету, повернулся к ней и машинально пригладил волосы:

— Не люблю, когда ты действуешь через мою голову… особенно когда речь идет… о таких важных вещах.

Тогда она уронила простыню, наклонилась вперед и обвила обнаженными руками его шею.

— Прости, дорогой, — прошептала она, уткнувшись носом ему в ухо. — Я думала, ты обрадуешься.

Что, собственно говоря, лишь отчасти было правдой: ведь когда она обо всем договаривалась, то прекрасно понимала, что сосущее чувство под ложечкой объяснялось не только предвкушением знаменательного события.

— Ну и вообще организация подобных вещей — мужская прерогатива. Из-за тебя я чувствую себя как… Ну, я не знаю, Эвис. Кто из нас носит брюки — ты или я? — Его лицо еще больше помрачнело.

— Ну конечно ты! — ответила она и, откинув простыню, закинула на него стройную ногу.

— Так это не шутка? Все решено, да? Гости и все остальное?

Она оторвала губы от его шеи:

— Только Хендерсоны. Я хочу сказать, не считая членов семьи. Не думай, что я организовала без твоего ведома такое уж грандиозное мероприятие!

Он закрыл лицо ладонью:

— Поверить не могу, что ты это сделала!

— Иэн, любимый, ради бога, не надо…

— Поверить не могу, что ты…

— Дорогой, ведь ты все еще хочешь меня, да? — В ее голосе — слегка дрожащем и умоляющем, — пожалуй, было больше сомнения, чем она на самом деле чувствовала. Ей даже в голову не могло прийти, что Иэн вдруг изменит свое решение.

— Ты прекрасно знаешь, что да… Просто…

— Значит, ты желаешь убедиться, что останешься хозяином в доме. Конечно да! А ты, оказывается, самый настоящий деспот! Но если бы у нас было побольше времени, я никогда бы не стала спешить! О Иэн, дорогой! Не сердись на меня, пожалуйста! Просто мне ужасно не терпелось поскорее стать миссис Рэдли. — Она потерлась носом о его нос, распахнула голубые глаза — и он сразу утонул в них. — О Иэн, я ведь так тебя люблю!

В результате он ничего не сказал, а просто отдал себя во власть ее поцелуев, ее умоляющего шепота, ее настойчивых рук. Наконец она поняла, что он немного оттаял.

— Это все потому, что я слишком люблю тебя, дорогой, — промурлыкала она, и он сдался на милость победительницы.

Она поняла, что, по мере того как просыпается Спящий Зверь, восстанавливается ее контроль над его телом, и где-то в глубине души с удовлетворением отметила, что терпение и труд все перетрут, словом, немножечко ума, очарования, удачи — и Эвис Причард, как всегда, добьется своего.

На церемонии бракосочетания он вел себя немного странно. Она знала, мама именно так и подумала. Он был каким-то рассеянным, слушал вполуха, грыз ногти — привычка, не подобающая взрослому мужчине. С учетом того, что присутствовали всего восемь человек, а он к тому же морской офицер, она находила его нервозность несколько избыточной.

— Вот глупышка, — сказал ей папа. — Все женихи выглядят точно приговоренные к смертной казни.

А ее мама игриво шлепнула его по руке и ободряюще улыбнулась накрашенными губами.

Дина пребывала в дурном настроении. Она надела темно-синий, почти черный костюм, и Эвис, естественно, пожаловалась на нее маме, но та посоветовала не кипятиться.

— Ей, конечно, очень неприятно, что ты первая выходишь замуж, — прошептала мама. — Ты ведь понимаешь?

Эвис понимала. И даже слишком хорошо.

— Ты все еще любишь меня? — уже потом спросила она его.

Ее родители оплатили праздничный обед и номер в «Гранд-отеле» Мельбурна. Ее мама за столом всхлипывала, а когда они с Иэном собрались подняться наверх, сказала театральным шепотом, что все было вполне на уровне и Эвис не помешает немного выпить для смелости. Эвис в ответ только улыбнулась. Ее улыбка успокоила маму и до чертиков разозлила сестру, поскольку словно говорила: «Я собираюсь сделать ЭТО. Я стану женщиной раньше тебя». Эвис так и подмывало сообщить сестре, что уже сделала ЭТО накануне вечером, но в последнее время Дина стала ужасно вредной, она только и ждала удобного случая, чтобы заложить ее маме.

— Иэн? Теперь, когда я стала миссис Рэдли, ты все еще любишь меня?

Они наконец вошли в свой номер. Он закрыл за ней дверь, глотнул бренди и расстегнул воротничок.

— Конечно люблю, — ответил он. Сейчас он уже, похоже, пришел в себя. Он прижал Эвис к себе и стал шарить горячей рукой по ее бедру. — Безумно люблю, моя дорогая девочка.

— И как, ты меня простил?

Но ему уже было не до чего.

— Конечно. — Он легонько куснул ее в шею. — Я ведь тебе говорил. Просто не люблю сюрпризов.

— Чувствую, что надвигается шторм. — Валлиец Джонс проверил барометр возле двери в кубрик, закурил очередную сигарету и передернул плечами. — Я его нутром чувствую. Такое давление обязательно даст о себе знать.

— А что, по-твоему, было утром? Просто туман с дождем?

— И ты считаешь это штормом? Будто в лужу пернули! Я, парни, говорю о настоящем шторме. О шторме, похожем на разъяренную женщину. Когда волосы встают дыбом, сводит челюсти и штаны трещат по всем швам, а ты еще даже не успел сказать: «Ой, да брось, любимая. Я назвал тебя ее именем просто в шутку».

В ответ из гамаков раздался дружный взрыв смеха. Найкол слышал угрюмый шум волн, предвещающий грозовые тучи. Джонс был прав. Будет шторм. Он напрягся, на душе стало тревожно, словно он выпил слишком много черного кофе. Это всего лишь шторм, сказал он себе.

Перед его мысленным взором снова возникло бледное лицо в лунном свете. Ее взгляд не был призывным или кокетливым. Она не из тех женщин, кто флиртом компенсирует себе ограничения, накладываемые статусом замужней дамы. Правда, было в ее взгляде что-то особенное. Нечто такое, что говорило ему о наличии взаимопонимания между ними. И какой-то странной связи. Она действительно узнала его. Именно это он и почувствовал.

— Ох, господи боже ты мой! — громко воскликнул он, вылезая из гамака.

Он вовсе не собирался ничего говорить и, когда его ноги коснулись пола, сразу пришел в себя.

— Найкол, любовь моя, в чем дело? — отложил свое письмо Валлиец Джонс. — Тебе что, слишком туго затянули корсет? Или слишком мало салаг удалось в карцер посадить?

Найкол зажмурился. Глаза были как песком засыпаны. Но несмотря на усталость, он почти не спал. А если и спал, то урывками в дневные часы. Когда ему удавалось немного расслабиться, тревожное состояние потихоньку исчезало, оставляя после себя лишь свинцовую тяжесть век. И боль в душе. Как я могу так думать? Почему из всех людей именно я?

— Голова раскалывается, — потер он лоб. — Ты был прав. Это давление.

Он убеждал себя, что уже не способен на проявление эмоций. После всех ужасов войны, после потери товарищей он окончательно замкнулся в себе. И вот теперь, беспристрастно посмотрев на себя со стороны, он понял, что, наверное, никогда не любил жену, а женился просто потому, что так было надо. У него не оставалось иного выхода после того, как она призналась ему, к каким последствиям привели их шалости. И вот ты женился, обзавелся детишками и постарел. Твоя жена тоже постарела и поблекла в одиночестве, а ты стал желчным и замкнутым из-за несбывшихся надежд. Дети выросли и выпорхнули из родного гнезда, дав себе зарок не повторять родительских ошибок. В душе уже не осталось места для желаний или жажды перемен. И ТЫ СМИРИЛСЯ. Возможно, думал он в самые черные минуты, просто трудно признаться себе в том, что война освободила тебя от этого.

— Слушай сюда, Найкол! Кочегары собираются сегодня вечером закатить вечеринку. Самое время, раз уж на нашей старушке все устаканилось. — Джонс задумчиво постучал по переборке. — Хочу сказать, довольно всем этим женщинам впустую растрачивать свои таланты, должны же они отведать старого доброго морского гостеприимства. Думаю заглянуть к ним в кубрик чуть погодя.

Найкол взял ботинок и принялся его полировать.

— Ну ты, сукин сын, и ловкач! — бросил он.

Валлиец Джонс шутливо зарычал.

— А что здесь плохого? — спросил он. — Та, что не захочет отведать моего гренка по-валлийски, значит, и вправду любит своего мужа. И это прекрасно. А те, кто находят, что морской воздух… — многозначительно поднял он бровь, — пробуждает у них аппетит, вероятно, и не собирались держаться до конца.

— Джонс, ты не можешь так поступать. Видит бог, они замужние женщины.

— А я вот на все сто уверен: многие из тех, что садились на корабль замужними дамочками, уже пересмотрели свой взгляд на замужество. Ты ведь уже слышал о случае, что произошел на палубе B, да? Прошлой ночью я дежурил у каюты 6Е. Так, прикинь, блондиночка из той каюты вообще не давала мне покоя. Шастала туда-сюда, туда-сюда… «Ой, мне буквально на секундочку в уборную», а у самой халат нараспашку. Так вот, я считаю, что здесь настоящие жертвы — именно мы, мужчины. — Он театрально похлопал ресницами. (Найкол снова взялся за ботинок, который полировал.) — Ох, да брось, Найкол! Не стоит так рьяно защищать замужних женщин и судить нас слишком строго. Если тебе нравится жить по уставу, это еще не значит, что остальные не могут получить хоть толику удовольствия.

— По-моему, тебе стоит оставить их в покое, — произнес Найкол, стараясь не слышать одобрительного гула в ответ на слова Джонса. Ему было неприятно сознавать, что среди членов экипажа, как ползучая зараза, постепенно распространяется неуважительное отношение к женщинам.

— А вот я считаю, что тебе не мешает немного встряхнуться. Вот Лиддер тоже идет, да, парень? А еще Брент и Фартинг. Пошли с нами, а там сам посмотришь, как мы себя ведем.

— Я сегодня дежурю.

— Конечно дежуришь. Прижав ухо к двери их спальни, чтобы послушать, как они тяжело дышат от неудовлетворенных желаний. — Хмыкнув, Джонс залез в свой гамак. — Ой, Найкол, кончай валять дурака! Морпехам тоже невредно иногда развлечься. Послушай… Ладно, постарайся посмотреть на то, что мы делаем, как на своего рода службу. Развлечение жен военнослужащих Британской империи. Словом, как на работу во благо нации.

И, шутливо отдав честь, Джонс улегся в гамаке. И к тому времени, как Найкол сумел придумать достойный ответ, тот уже крепко спал с тлеющей сигаретой «Синьор сервис»^[30] в руке.

Мужчины боксировали на полетной палубе. Там, где раньше стояли «корсары», устроили импровизированный ринг, на котором Деннис Тимс прямо сейчас делал котлету из другого моряка. Его обнаженный торс представлял собой гору мускулов, а сам он двигался по рингу тяжело и не слишком ритмично. Не человек, а автомат, машина для разрушения. Его тяжелые кулаки тупо молотили противника, молодого матросика. В результате, практически бездыханный, он упал на канаты, и его уволокли прочь. Уже четыре раунда подряд в победах Тимса была такая жуткая неотвратимость, что у собравшихся зрителей — женщин и моряков — едва хватало энтузиазма на бурные аплодисменты.

Фрэнсис, которая не могла себя заставить наблюдать за побоищем, стояла, повернувшись к ним спиной. Тимс, кулачная расправа… Слишком живы оказались воспоминания о той роковой ночи, когда произошел «инцидент» с Джин. Было нечто такое в этом человеке, в его мощном замахе, в его свирепо выпяченном подбородке, в том, как он обрабатывал отданную ему на растерзание бледную человеческую плоть, что Фрэнсис похолодела, несмотря на жару. И девушка уж начала было подумывать увести сидевшую рядом Джин от греха подальше. Но неподдельный интерес Джин к поединку свидетельствовал о том, что она не помнила ни Тимса, ни других непосредственных участников рокового события, поскольку была в стельку пьяна.

— Надеюсь, что они все-таки не слишком разгорячатся, — заявила Джин, устроившись рядом с Маргарет. Похоже, ей явно не сиделось на месте: последний час она только и делала, что курсировала между рингом и шезлонгами, на которых расположились Маргарет с Фрэнсис. — Вы слышали? Вода кончилась.

— Что? — удивленно посмотрела на нее Маргарет.

— Нет, слава богу, не питьевая, но насосы не справляются, и теперь никакого мытья или стирки — волос, одежды и остального, — пока они их не наладят. Только неприкосновенный запас. Можете себе представить? Это в такую-то погоду! — Она картинно обмахнулась рукой. — Должна вам сказать, в уборных черт знает что творится! Эта Айрин Картер корчит из себя благородную, но вы бы слышали, как она выражалась, когда из душа перестала литься вода. Она даже старину Денниса вогнала бы в краску! — За последнюю неделю к Джин вернулась обычная жизнерадостность, ее бессвязная речь приобрела новый импульс и теперь лилась нескончаемым потоком. — А вы в курсе, что Эвис будет соревноваться с Айрин Картер на звание королевы красоты «Виктории»? А сегодня днем конкурс «Мисс Самые Красивые Ножки». Эвис сейчас у шкафчиков с нашими вещами, уговаривает офицершу разрешить ей взять из чемодана лучшую пару лодочек. Четырехдюймовый каблук, темно-зеленый атлас, как раз в тон ее купальника.

— О…

Тимс сделал апперкот, сопроводив его хуком слева. Затем снова. Еще и еще.

— Мэгги, с тобой все в порядке?

Маргарет мыслями была где-то далеко и не замечала протянутого Фрэнсис мороженого. Фрэнсис удивленно переглянулась с Джин.

— У меня все прекрасно. Честно, — сказала Маргарет, старательно отводя глаза.

— Ой, Деннис снова на ринге. Пойду посмотрю, захочет ли кто-нибудь заключить со мной пари. Хотя что-то не вижу желающих. Тем более при таких ставках. — Джин резво вскочила, одернула юбку и присоединилась к остальным зевакам.

Маргарет с Фрэнсис остались есть мороженое. Где-то вдалеке, у самого горизонта, шел танкер, и они молча следили за ним до тех пор, пока он не растворился в туманной дымке.

— Это что у тебя? — Маргарет посмотрела на письмо, которое держала в руке. Неожиданно она поняла, что имя адресата очень хорошо видно. Фрэнсис больше ничего не сказала, но в ее глазах был немой вопрос. — Ты… собираешься кинуть его в море, да? — (Маргарет бросила взгляд на лазурную воду.) — Что ж, может быть, и правильно. Однажды у меня был пациент, его любимая погибла в Германии во время бомбежки. Он написал ей прощальное письмо, мы положили письмо в бутылку, а бутылку выбросили за борт нашего плавучего госпиталя.

— Я собиралась его отправить, — сказала Маргарет.

Фрэнсис снова посмотрела на конверт, словно желая проверить, правильно ли она прочла имя. Затем с озадаченным видом повернулась к Маргарет. За ее спиной зрители, окружившие ринг, что-то возмущенно кричали, но Фрэнсис не сводила взгляда с подруги.

— Я солгала, — сказала Маргарет. — Позволила всем думать, что она умерла, но это не так. Она нас бросила. Уехала два с половиной года назад.

— Твоя мать?

— Угу. — Маргарет помахала письмом. — Сама не понимаю, зачем я его сюда принесла!

Затем Маргарет начала говорить, уже не заботясь, услышит ее кто-нибудь или нет.

Это стало для них самым настоящим потрясением. Так велико было непонимание того, что произошло. В один прекрасный день, когда они вернулись домой, на плите, как обычно, варился обед, выглаженные рубашки аккуратно висели в ряд, полы были вымыты и натерты, а на столе — записка. Она иссякла и больше не может, написала она. Она дождалась, пока братья Маргарет вернутся с войны, а Дэниелу исполнится четырнадцать и он возмужает, и теперь твердо решила, что выполнила свою миссию. Она любила их всех, но хотела хоть немножко пожить для себя, пока у нее еще есть силы. Она надеялась, что они ее поймут, но предвидела, что нет.

Она попросила Фреда Бриджмена подбросить ее до станции и уехала, взяв с собой только чемодан с одеждой, отложенные двадцать два фунта и две фотографии детей, стоявшие в гостиной.

— Мистер Лайдер из билетной кассы сказал, что она села на поезд до Сиднея. А оттуда она могла отправиться куда угодно. Мы надеялись, что она вернется домой, когда будет готова. Но она так и не вернулась. Дэниел перенес ее отъезд тяжелее других. — (Фрэнсис взяла Маргарет за руку.) — Уже гораздо позже я поняла, что мы должны были заметить признаки надвигающейся беды. Но ведь никто никогда не приглядывается. Разве не так? Матери по определению всегда измучены и сыты по горло такой жизнью. Они по определению сперва орут, а потом извиняются. У них по определению вечно болит голова. Мне кажется, мы все относились к ней как к предмету обстановки.

— А ты с тех пор что-нибудь о ней слышала?

— Она пару раз нам писала, и папа писал в ответ, умолял вернуться, но она не вернулась, и он перестал. Вообще-то, довольно быстро. Он не смог смириться с мыслью, что она его больше не любит. А когда мальчики поняли, что она не вернется, тоже перестали писать. Словом, он… они… вели себя так, будто она умерла. Это было легче, чем принять правду. — Маргарет ненадолго замолчала. — В нынешнем году она написала только один раз. Возможно, я напоминаю ей о чем-то таком, что она хочет забыть. Возможно, я вызываю у нее чувство вины. Иногда мне кажется, что с моей стороны будет гуманнее просто взять и отпустить ее. — Маргарет повертела в свободной руке конверт.

— Я уверена, она не хотела причинять тебе боль, — тихо произнесла Фрэнсис.

— И тем не менее причинила. И боль эта не проходит.

— Но ты хотя бы можешь с ней связаться. Пути Господни неисповедимы. Когда она узнает, что ты переехала, возможно, будет писать чаще.

— Дело не только в письмах. — Маргарет швырнула конверт на палубу.

Фрэнсис с трудом поборола желание прижать письмо чем-то тяжелым, чтобы его не унесло случайным порывом ветра.

— Все так запуталось. Дело в ней, то есть в ней и во мне.

— Но она же сказала, что любит тебя…

— Ты не понимаешь. Я ведь ее дочь, так?

— Да… но…

— Тогда что я должна сейчас чувствовать, если материнство настолько плохая штука и моей матери отчаянно хотелось сбежать? — Маргарет потерла глаза распухшими пальцами. — Фрэнсис, а что, если… что, если, когда это существо родится, когда ребенок появится на свет… я буду испытывать то же самое, что и мама?

Погода испортилась ровно в половине пятого, как раз когда закончился боксерский матч или, вернее сказать, когда Тимсу надоел весь этот цирк. Первые тяжелые капли дождя упали на палубу, и женщины стали разбегаться, испуганно кудахча из-под полей шляп от солнца, прикрывая головы сложенными журналами и запихивая вещи в сумки. Они, точно муравьи, мгновенно расползлись по ангарной палубе.

Маргарет поспешила в каюту проведать Мод Гонн, а Фрэнсис с Джин остались сидеть в буфетной, наблюдая за тем, как струйки воды размывают пятна соли на стеклах, просачиваясь сквозь ржавые рамы. Кроме них, только несколько невест предпочли остаться на палубе, укрывшись в относительно надежных стенах буфетной. С моря шторм выглядел совсем не так, как с суши, и они чувствовали себя совсем беззащитными посреди бушующих сизых волн и потоков дождя, который извергали неумолимо надвигающиеся с юга свинцовые тучи.

После того как Маргарет выговорилась, у нее явно отлегло от сердца. Она немного поплакала, побранила за это ребенка в животе, а затем, улыбаясь, принялась без конца извиняться. Фрэнсис было страшно неловко. Ей хотелось рассказать Маргарет хоть немного о собственной семье, но она понимала, что подобный рассказ повлечет за собой необходимость дальнейших откровений, к чему она была совершенно не готова. Фрэнсис очень ценила дружеские отношения с Маргарет, что делало ее еще более уязвимой. Более того, она боялась накликать беду. Поигрывая металлической ложечкой в пустой чашке, она прислушивалась к натужному кряхтенью корабля. Снаружи жалобно звякали цепи, а дождь барабанил по палубе.

Интересно, где он сейчас? — подумала она. Спит или нет? Или просто мечтает о своих ребятишках? Или о жене? И если мысли о дружбе с Маргарет наполняли ее душу новыми — радостными — эмоциями, то размышления о семье морпеха будили в ней нечто такое, отчего ей становилось безумно стыдно.

Она завидовала. Она поняла это в тот вечер, когда Маргарет общалась со своим Джо по радио. Слыша их разговор, видя, как Маргарет буквально светится от надежды услышать всего несколько ласковых слов, Фрэнсис еще острее ощутила свое одиночество и зияющую пустоту собственной жизни. Она почувствовала острый приступ печали, которую — наверное, впервые за время плавания — не могло унять даже созерцание океана. А от тягостных мыслей о морпехе и его семье ощущение потери стало еще сильнее. Она думала о нем как о близком человеке, о родственной душе. Она еще никогда не испытывала ничего подобного к мужчине. И теперь обнаружила, что все это переросло в нечто не поддающееся точному определению, но очень похожее на горечь разлуки.

Она подумала о своем муже — Чоки Маккензи. Он никогда не будил в ней подобных чувств. Оставив в покое ложку, она заставила себя посмотреть на свою соседку. Я этого не сделаю, сказала она себе. Что толку мечтать о невозможном? О том, чего ты никогда не сможешь иметь. Она вспомнила первые дни на борту. Тогда ей было вполне достаточно осознания того, что впереди дальняя дорога. Она ведь была вполне счастлива, разве нет?

— Кок говорит, что это еще не самый сильный шторм, — с разочарованием в голосе произнесла Джин, вернувшаяся к столу с двумя чашками чая. — Похоже, он уже набрал силу. Ужасно обидно. Когда мы шли через Большой Австралийский залив, я была не против качки. По крайней мере, когда меня перестало выворачивать наизнанку. Он, правда, говорит, что, когда мы пройдем Суэцкий канал, следует ждать очередной непогоды.

Фрэнсис уже успела привыкнуть к полному отсутствию у Джин элементарной логики, а также к ее приступам энтузиазма по самым нелепым поводам.

— По-моему, большинство пассажиров вовсе не жаждут ухудшения погоды.

— А вот я действительно этого хочу. Хочу всамделишного шторма, по высшему разряду. Чтобы было о чем рассказать Стэну. Ой, конечно, наша старушка такая большая, что мы толком ничего и не почувствуем, но я обязательно останусь здесь, чтобы лучше видеть. Для острых ощущений, понимаешь? Все как в кино, только взаправду. А то, если честно, здесь становится скучновато.

Фрэнсис посмотрела в иллюминатор. Где-то далеко-далеко небо прорезали молнии, осветив его неземным светом. Дождь зарядил сильнее, он стучал по металлической крыше, и девушкам пришлось перейти на крик, чтобы слышать друг друга. Несколько невест, сгрудившихся в другом конце буфетной, тыкали пальцем в сторону далекого горизонта.

— Ой да ладно тебе, Фрэнсис! Ты ведь тоже любишь острые ощущения. Только посмотри на молнию! И ты еще будешь говорить, будто это тебя нисколечко не трогает! Ну знаешь! — Джин поерзала на месте. — Я хочу сказать, ты только посмотри!

И Фрэнсис на секунду позволила себе взглянуть на шквал глазами Джин, пропустить через себя его могучую энергию, осветить себя изнутри, подзарядить себя на полную мощность. Однако сила многолетней привычки возобладала, и когда она повернулась к Джин, то снова стала прежней Фрэнсис, сдержанной и рассудительной.

— Ты там поосторожнее со своими желаниями. Иногда они исполняются, — сказала она, не сводя глаз с ярящихся волн.

Они уже собирались уходить и стояли у дверей буфетной, ожидая, когда дождь чуть утихнет, чтобы можно было пробраться на ведущий к каютам трап, как на пороге откуда ни возьмись появился насквозь промокший матрос. Он вошел внутрь, и в буфетной сразу пахнуло холодом и сыростью.

— Я ищу Джин Каслфорт, — заглянув в бумажку, сказал он. — Джин Каслфорт. — Его тон не предвещал ничего хорошего.

— Это я. — Джин схватила матроса за руку. — А в чем дело?

Лицо матроса было непроницаемым.

— Мэм, вас приглашают в командирскую рубку, — сказал он и, увидев, что Джин с окаменевшим лицом стоит столбом, обратился к Фрэнсис, словно Джин там и не было: — Она одна из самых молодых, да? Мне сказали, что будет лучше, если кто-нибудь пойдет вместе с ней.

Эти слова сразу отбили охоту к дальнейшим расспросам. Он повел их коротким путем — самым длинным коротким путем в ее жизни, как уже после вспоминала Фрэнсис. Не обращая внимания на дождь, они пересекли ангарную палубу, миновали торпедный погреб, поднялись по какому-то трапу и оказались перед незнакомой дверью. Матрос отрывисто постучался. Услышав: «Войдите», он открыл дверь и придержал ее, чтобы пропустить девушек. Джин, которая еще по дороге схватила Фрэнсис за руку, теперь вцепилась в нее мертвой хваткой.

Просторная комната, с большими иллюминаторами с трех сторон, оказалась намного светлее полутемного коридора, и девушки заморгали с непривычки. Возле одного из иллюминаторов вырисовывались силуэты трех человек, еще двое сидели лицом к ним. Фрэнсис рассеянно заметила, что, в отличие от других помещений корабля, на полу лежит ковер.

Она увидела судового капеллана, что ее сразу насторожило, а потом — женщину-офицера, которая наткнулась на них в машинном отделении в тот злополучный вечер. Ей вдруг стало холодно, и она зябко поежилась.

Джин нервно обшаривала взглядом лица присутствующих, ее буквально колотило от страха.

— С ним ничего не случилось, да? — спросила она. — Боже мой, вы хотите мне сообщить, что с ним произошла беда! Он в порядке? Скажите, он в порядке?

Переглянувшись с капелланом, капитан Хайфилд выступил вперед и протянул Джин радиограмму.

— Мне очень жаль, моя дорогая.

Джин посмотрела на радиограмму, затем — снова на капитана.

— М… Н… Это буква Н? — Джин водила пальцем по строчкам. — Буква А? Прочти за меня. — Она протянула телеграмму Фрэнсис. Бумага шелестела в ее дрожащей руке.

Фрэнсис, которая продолжала крепко держать Джин, свободной рукой взяла радиограмму. Джин так сильно вцепилась в ладонь Фрэнсис, что у той покраснели кончики пальцев.

Она поняла содержание радиограммы, даже еще не успев ее прочитать. Слова падали у нее изо рта, словно булыжники.

— «Наслышан о твоем поведении на борту. У нас нет будущего. — Фрэнсис тяжело сглотнула. — НЕ ЖДУ НЕ ПРИЕЗЖАЙ».

Джин посмотрела на радиограмму, затем — на Фрэнсис. В комнате стояла гробовая тишина.

— Что?! — воскликнула Джин и попросила: — Прочти снова.

Точно от повторения эти слова будут звучать менее безжалостно, подумала Фрэнсис.

— Я не понимаю, — сказала Джин.

— На море новости распространяются быстро, — тихо произнесла женщина-офицер. — Наверняка кто-то что-то сказал почтальону во время стоянки на Цейлоне.

— Но ведь никто ничего не знал. Кроме вас…

— Когда мы разговаривали с начальством вашего мужа, чтобы подтвердить подлинность радиограммы, нам сообщили, что его чрезвычайно взволновали слухи о вашей беременности. — Она сделала паузу. — Насколько я понимаю, если верить названному вами сроку, то он никак не может быть отцом ребенка.

Фрэнсис подумала, что слова женщины звучали чересчур жестоко, как будто ей было приятно вбить в гроб Джин еще один гвоздь. Как будто ей было мало «НЕ ЖДУ НЕ ПРИЕЗЖАЙ».

Джин побелела как полотно:

— Но я вовсе не беременна. Просто…

— Мне кажется, в свете открывшихся обстоятельств он, возможно, счел ваш приезд неуместным.

— Но у меня даже не было возможности ему объяснить. Мне надо с ним поговорить. Он все не так понял.

В разговор вступила Фрэнсис:

— Она не виновата. Честное слово. Произошло досадное недоразумение.

Судя по выражению лица женщины, ей было не привыкать: она уже тысячу раз слышала такое. А вот мужчины явно чувствовали себя неловко.

— Мне очень жаль, — сказал капитан Хайфилд. — Мы уже переговорили с представителями Красного Креста. Они позаботятся о том, чтобы отправить вас обратно в Австралию. Вас высадят…

Джин сжала кулаки и, как ураган, налетела на женщину из вспомогательной службы.

— Ты, сука поганая! Мерзкая старая сука! — И прежде чем Фрэнсис успела ее остановить, пару раз ударила женщину по голове. — Мстительная старая потаскуха! И все потому, что на тебя ни у кого не стоит! — визжала Джин. Она не обращала внимания ни на мужчин, пытавшихся ее оттащить, ни на увещевавшую ее Фрэнсис. — Я ничего такого не сделала! — орала она, захлебываясь слезами, а Фрэнсис с капелланом — красные от натуги — пытались оторвать ее от тетки из вспомогательной службы. — Я ничего не сделала! Вы обязаны сказать Стэну!

Атмосфера в комнате сгустилась настолько, что нечем было дышать. Даже капитан выглядел шокированным.

— Мне отвести их назад, сэр?

Фрэнсис увидела краем глаза, что в комнату вошел доставивший их сюда матрос.

Джин, похоже, иссякла и сдалась.

— Да, так будет разумнее, — кивнул капитан. — Я пришлю кого-нибудь обсудить необходимые приготовления… чуть позже. Когда страсти… немного улягутся.

— Сэр, — выступила вперед Фрэнсис, обняв дрожащую Джин. — При всем моем уважении к вам, хочу заметить, что вы оказываете ей плохую услугу. — От такой несправедливости у Фрэнсис потемнело в глазах. — В этой истории она была жертвой.

— Вы медсестра, а не адвокат, — приложив руку к окровавленной голове, прошипела тетка из вспомогательной службы. — Я свидетель. Или вы забыли?

Все было кончено. И когда Фрэнсис с помощью матроса выводила из командирской рубки находящуюся в невменяемом состоянии Джин, то сквозь всхлипывания подруги она услышала, как женщина-офицер, словно оправдываясь, говорит:

— Должна сказать, что я отнюдь не удивлена, сэр. Меня предупреждали. Эти австралийки одним миром мазаны.