Корабль невест Мойес Джоджо

Глава 11

Наши поздравления миссис Скиннер и миссис Дилл, отметивших на этой неделе годовщину свадьбы. Миссис Скиннер замужем уже два года, а миссис Дилл — год, и, хотя эти дамы находятся сейчас вдали от своих мужей, мы надеемся, что они в последний раз будут праздновать столь знаменательные даты в разлуке, и желаем им счастья в их дальнейшей жизни.

Время праздновать.

Ежедневные судовые новости.

Из архива военной невесты Эвис Р. Уилсон.

Британский военный музей

Восемнадцатый день плавания

На море очень трудно сказать, когда именно начинает светать, и не потому, что все меняется день от дня и от континента к континенту, а потому, что на море линия горизонта настолько размыта, что сияющая расселина в темноте видна уже за сотни, возможно, тысячи миль, задолго до того, как ее можно заметить на земле, задолго до того, как она действительно станет знамением нового дня. Но скорее всего, потому, что в узких коридорах под палубами, с искусственным освещением, без окон и без дверей, вообще невозможно понять, занялась ли на небе заря.

Именно по этой, хотя и не только, причине Генри Найкол не любил промежуток времени между пятью и шестью утра. Когда-то он радовался ранним дежурствам, но тогда море было ему еще в новинку и таило в себе странное волшебство, тогда — непривычный жить в таком тесном соседстве с другими мужчинами — он наслаждался самыми спокойными часами на борту корабля: последними минутами темноты перед тем, как корабль плавно перейдет в обычный дневной ритм и начнет постепенно просыпаться. В тихие предрассветные часы он чувствовал себя единственным человеком на земле.

Но уже позже, когда он приезжал на побывку домой, а дети были еще совсем маленькими, кто-нибудь из них — а иногда и оба — непременно просыпался именно в это время, и он слышал, как жена тяжело сползает с кровати, видел — если не ленился приоткрыть один глаз, — как она одной рукой машинально поправляет заколотые кудряшки, а другой тянется за халатом со словами: «Держитесь, мамочка уже идет». А он переворачивался на другой бок, словно приклеенный к подушке привычным чувством вины и одновременно раздражения, даже в полудреме осознавая свою неспособность испытывать к этой женщине, шлепающей босыми ногами по линолеуму, то, что обязан был испытывать: благодарность, желание, даже любовь.

И вот теперь 5.00 означало для него не начало нового дня, а только голую цифру, к которой можно приурочить разговор: ведь в Америке сейчас только пять часов вечера предыдущего дня. В Америке здешние 19.00 будут временем подъема для его мальчиков. Но разница в географическом положении — ничто по сравнению с тем фактом, что вся их жизнь будет протекать в разных часовых поясах. Он уже не раз задавался вопросом, как они сумеют его запомнить, если не смогут представить себе его существование даже не на день, а на полдня вперед. И теперь он уже не будет думать о них в настоящем времени, представляя себе, как он, бывало, делал, что сейчас они, должно быть, завтракают. Чистят зубы. Они, наверное, во дворе, играют в мяч или в машинку, которую он смастерил из деревяшки. Теперь он будет думать о них исключительно с точки зрения истории.

Руки чужого мужчины бросают им мяч.

За стальной дверью что-то бормочет во сне женщина, в ее голосе слышатся вопросительные интонации. А потом тишина.

Найкол посмотрел на часы, которые он перевел, когда они вчера вошли в другой часовой пояс. Мои часы идут в никуда, подумал он. Ни дома, ни сыновей, ни героического возвращения. Я растратил впустую свои лучшие годы, наблюдая за тем, как мои товарищи замерзают, тонут и заживо сгорают. Я растратил впустую свою невинность, своих друзей, их жизни, чтобы иметь возможность оплакивать то, чего я в принципе даже не слишком хотел. До тех пор, пока не стало слишком поздно.

Найкол прислонился к стенке, пытаясь отогнать привычные мысли, снять невыносимую тяжесть, что давила на сердце и разрывала легкие. Мечтая, чтобы последний час пролетел как можно быстрее. Мечтая, чтобы наступил рассвет.

— Снять головные уборы!

Кассир даже не поднял головы, когда моряк, стащив пилотку, положил ее перед ним на стол.

Двое мужчин по обеим сторонам от него пересчитывали банкноты, передавая друг другу заполненные от руки полоски бумаги.

— Эндрюс, сэр. Авиамеханик первого класса. Семь два два один девять семь два. Сэр.

Парень выжидающе смотрел на кассира, а тот перелистал бухгалтерскую книгу и провел пальцем по нужной странице:

— Три фунта двенадцать шиллингов.

— Три фунта двенадцать шиллингов, — повторил помощник кассира.

Авиамеханик откашлялся и сказал:

— Сэр, при всем моем уважении, это меньше, чем мы получали до похода в Австралию, сэр.

На лице кассира застыло усталое выражение человека, которому уже тысячу раз приходилось сталкиваться с попытками выклянчить побольше денег.

— Эндрюс, тогда мы были в Тихом океане. И ты получал больше за службу в зоне военных действий. Может, нам организовать тебе визит парочки камикадзе, чтобы ты мог получить свои дополнительные два шиллинга?

— Никак нет, сэр.

— Нет… Не спусти все на берегу. И держись подальше от всех этих баб. Мы ведь не хотим уже через два дня после увольнительной стоять в очереди в лазарет. Ведь так, ребята?

Деньги пересчитали и бросили на стол. Слегка покрасневший механик надел пилотку и вышел, на ходу пересчитывая получку.

— Снять головные уборы!

— Найкол.

Убаюканный неторопливым ритмом очереди, змеившейся по тому, что осталось от ангарной палубы, он лишь на второй раз услышал свое имя. Он плохо соображал после двух бессонных ночей подряд, да к тому же целиком погрузился в невеселые мысли.

Тимс, ладный и широкоплечий, стоял рядом с сигаретой во рту. И только после нескольких затяжек заговорил снова. Найкол знал его как крутого парня, причем явно незаурядного, которому хотелось, чтобы в кубрике его считали своим в доску. Ходили слухи, что он занимался ростовщичеством, и почему-то со всеми, кто с ним конфликтовал, что-нибудь, да случалось. Найкол инстинктивно старался держаться от него подальше, прекрасно понимая, что с такими, как Тимс, лучше не связываться, словом, соблюдать золотое правило: меньше знаешь — крепче спишь. Не дай бог иметь такого врага, как Тимс, или ходить у него в должниках. Подобные люди, со странной харизмой и властными полномочиями, полученными хитрым путем, встречались практически на каждом корабле. Должно быть, это неизбежно в замкнутом сообществе, основанном на круговой поруке и иерархических отношениях.

Правда, сейчас Тимс выглядел несколько подавленно, а когда заговорил, то явно старался взвешивать каждое слово. Может случиться небольшая заварушка между матросами и кочегарами, сказал он. Пару дней назад вышла неприятность с одной женщиной. При этих словах Тимс укоризненно покачал головой, словно сам не мог поверить, какими глупыми могут быть эти австралийки. События, сказал он, немножко вышли из-под контроля.

Столь откровенное признание вины было отнюдь не в характере Тимса. Найкол даже мысленно задал себе вопрос, а не просит ли таким образом Тимс кого-то арестовать. Но прежде чем он успел открыть рот, чтобы спросить, а какое ему, Найколу, собственно, дело до этого, Тимс снова заговорил:

— Здесь замешаны твои женщины.

Твои женщины. В словах Тимса крылся некий намек на почти семейные отношения. Найкол даже представить себе не мог, что сдержанная девушка, которая мило болтала с ним в тот вечер, может стать причиной пьяной ссоры. Ну конечно, с горечью подумал он, такая женщина как раз для тебя. Неспособная оставаться верной мужу — или хотя бы трезвой — даже в течение шести недель плавания.

Но затем Тимс — костяшки пальцев у него были перевязаны окровавленным бинтом — объяснил все поподробнее. Оказывается, это была не высокая девушка, Фрэнсис, а молоденькая дурочка, с которой Найкол разговаривал еще в первое дежурство. Та, что постоянно хихикала. Джин.

И он почувствовал нечто вроде облегчения, все остальное уже не столь сильно шокировало и волновало его. Выходит, Фрэнсис все же не из таких. Чересчур зажатая в компании. Чересчур застенчивая. Найколу, как он сам понимал, просто очень хотелось верить в то, что еще есть на свете хорошие женщины. Женщины, умеющие себя блюсти.

Женщины, которым знакомо такое понятие, как «верность».

— Хочу, чтобы ты оказал мне услугу, морпех. Мне, понятное дело, туда ходу нет. — Тимс ткнул большим пальцем в сторону кают. — Просто удостоверься, что с Мэгги все хорошо, идет? Я о той, что ждет ребенка. Она славная девчонка, но здорово переволновалась. А в ее положении и вообще… Мне не хочется, чтобы с ней что-то случилось.

— Если бы у нее было нервное потрясение, она точно пошла бы к доктору.

— К этому идиоту? — скривился Тимс. — Он не просыхает с самого первого дня, как поднялся на борт. Я не доверил бы ему даже занозу вытащить. — Тимс затушил сигарету. — Нет. Мне кажется, было бы неплохо, чтобы ты за ней присмотрел. А если кто чего скажет, девушки весь вечер были в каюте. Лады?

Вообще-то, не дело, чтобы кочегар так разговаривал с морпехом. И при других обстоятельствах тон Тимса непременно разозлил бы Найкола. Но он подозревал, что такая самонадеянность Тимса была обусловлена галантностью, возможно, даже искренней тревогой за девушку, а потому решил не обращать внимания.

— Нет проблем, — ответил он.

И он вспомнил, что атмосфера в каюте накануне вечером действительно немного изменилась. Из-за двери вместо привычных более или менее оживленных разговоров доносился встревоженный шепот. Он услышал даже шум спора и чей-то плач. Высокая девушка три раза ходила «за водой», едва удостоив его коротким «здрасьте». Он решил, что это просто очередной приступ женской истерики. Их уже предупреждали, что такое может случиться на борту, особенно с женщинами, не привыкшими жить в стесненных условиях.

— Вот что я тебе скажу, — начал Тимс. — Томсону еще сильно повезло, что не я первый взял в руки гаечный ключ.

— Гаечный ключ? — удивился Найкол.

— Одна из девчонок схватила гаечный ключ. Высокая такая. В конечном счете именно она и прогнала ублюдка. Треснула его по плечу, а напоследок чуть было не проломила башку, — невесело рассмеялся Тимс. — Надо отдать должное этим австралийкам. Смелости им не занимать. Прикинь, разве англичанки на такое способны, а? — Тимс сделал глубокую затяжку. — И опять же, ни одна английская девчонка не рискнет спуститься под палубу в компании иностранных мужиков.

— Я бы не зарекался, — пробормотал Найкол, тут же об этом пожалев.

— В любом случае я собираюсь залечь на дно. Кубрик будет на время закрыт для посетителей. Но передай Мэгс, что я сожалею. Если бы я первым добрался до ее подружки… ну, такого точно не случилось бы.

— А где Томсон? — поинтересовался Найкол. — На случай, если они вдруг спросят. В карцере? — (Тимс покачал головой.) — А может, нам туда его все же определить?

— Подумай хорошенько, Найкол. Если мы прижучим его за то, что он сделал, он потянет за собой девчонку, так? Баба из женской вспомогательной службы, которая на них наткнулась, ничего толком не знает. Лишь имя Джин. А малышка Джин никому не расскажет о том, что произошло. Если она, конечно, хочет спокойно добраться до Англии и без лишнего шума встретить своего старика, в чем лично я не сомневаюсь. — Он бросил на пол окурок. — А кроме того, уверен, тебе тоже ни к чему разговоры о том, что твои девчонки попали в беду. Это ведь и на тебя бросит тень. То, что они всем скопом были в машинном отделении незадолго до твоего дежурства… — Он говорил ласково и спокойно, но в словах его явно звучала скрытая угроза. — Я просто хочу дать тебе понять — типа из любезности, — что мы с ребятами сами разберемся с Томсоном и его паршивым дружком. Даже если придется подождать увольнительной на берег.

— Все непременно откроется, — сказал Найкол. — И ты не хуже моего это знаешь.

Тимс оглянулся на длиннющую очередь. А когда снова повернулся к Найколу, тот прочел в глазах кочегара нечто такое, что ему даже стало слегка жаль незнакомого обидчика.

— Нет, если все будут держать рот на замке.

Маргарет перегнулась через перила, насколько позволял ей огромный живот, и принялась подтягивать вверх плетеную корзину, сердито бормоча себе под нос, когда корзина стукалась о борт корабля. А внизу темнокожие мальчишки ныряли с плотика прямо в переливающиеся воды океана за монетками, что бросали им с палубы матросы. Туда-сюда сновали выдолбленные из цельного куска дерева изящные лодки, ими ловко управляли худые загорелые мужчины, которые держали в руках пригоршни безделушек. Портовый город Коломбо, остров Цейлон, состоящий в основном из блестевших на жарком солнце низких строений, кое-где перемежающихся высокими зданиями, был окружен с трех сторон густыми темными лесами.

Поскольку в городе было зарегистрировано несколько случаев оспы, из соображений безопасности женщинам не разрешили сойти на берег. Корабль стоял на якоре в лазурных водах всего в нескольких сотнях футов от города, и им оставалось только любоваться Цейлоном с безопасного расстояния.

Маргарет, много дней мечтавшая покинуть корабль, чтобы наконец ступить на твердую землю, была вне себя от ярости.

— Тот парень из военторговской лавки утверждает, что мужчинам все же разрешат сойти на берег, тогда почему бы нам не попробовать самим подцепить эту чертову оспу? — Она чуть не плакала от такой несправедливости.

— Думаю, мужчины просто привиты от оспы, — ответила Фрэнсис, но Маргарет пропустила ее слова мимо ушей.

Вероятно, чтобы утешить девушек, один из кладовщиков одолжил им канат, к которому Маргарет и привязала корзину. Им оставалось только опустить ее, а потом поднять, чтобы на досуге изучить положенные туда товары. Кладовщик показал им еще два военных корабля, стоящих на якоре, они были облеплены маленькими лодчонками, устанавливающими с командой кораблей товарно-денежные отношения.

«Французский и американский. Вот увидите, в конце концов все торговцы скопятся возле янки. — Он с довольным видом потер большой палец об указательный, ухмыльнулся и хитро поднял бровь. — Если сумеете добросить туда корзинку, то сможете купит пару новых чулок».

— Ну что, девчонки, товар вроде бы ничего. Готовьте кошельки.

Маргарет, пыхтя от напряжения, осторожно подняла корзинку, перекинула ее через перила и поставила возле орудийной башни, где они сидели. Порывшись в корзинке, она достала бусы из ракушек и кораллов и пропустила их через растопыренные пальцы.

— Ну, кому перламутровое ожерелье? Все лучше, чем эта штука из колец для цыплят, а, Джин?

Джин ответила ей вялой улыбкой. Она с самого утра была непривычно притихшей. Маргарет слышала, как Джин еще до сигнала к побудке о чем-то шушукалась с Фрэнсис. Потом они отправились в туалет и долго не возвращались. Фрэнсис зачем-то взяла с собой свою походную аптечку. Никто не обсуждал, чем они там занимались, а Маргарет неохота было спрашивать, да и, наверное, не стоило. И вот теперь Джин молча сидела между ними; бледная и поникшая, она казалась до ужаса юной. И ходила она почему-то очень осторожно.

— Посмотри, Джин, оно здорово подойдет к твоему синему платью. Ой, а как красиво перламутр переливается на свету!

— Миленькое, — сказала Джин. Она закурила очередную сигарету и съежилась, словно от холода, несмотря на тропическую жару.

— Надо будет взять что-нибудь для бедной старушки Эвис. Может, ей чуть-чуть полегчает.

Маргарет прекрасно понимала, что ее голос звучит слишком жизнерадостно, и ответом ей была тишина, которая красноречивей всяких слов говорила, что Фрэнсис, может, вовсе не желает, чтобы Эвис становилось лучше.

Вернувшись в каюту накануне вечером, эти двое здорово поцапались. Фрэнсис, утратив свою обычную сдержанность, орала на Эвис, обзывала ее эгоисткой, предательницей, обвиняла в том, что та думает лишь о своих шкурных интересах. Эвис, с пылающим от стыда лицом, говорила в ответ, что не собирается ставить под удар свое будущее из-за распущенной девицы с повадками подзаборной пьянчужки. И все равно рано или поздно они узнают ее имя. Эвис и так была до крайности раздражена, потому что ее подруга Айрин куда-то испарилась. И единственное, что смогла сделать Маргарет, — не дать им перейти к разборке на кулаках. На следующее утро, когда Эвис покинула каюту, остальные предположили, что до конца дня больше ее не увидят.

Тут до них донеслись голоса торговцев, которые на пальцах показывали, сколько стоит товар.

— Миссис Мельбурн! Миссис Сидней!

Между их лодчонками они увидели показавшуюся на поверхности воды голову маленького мальчика. Он с улыбкой сжимал в руке что-то металлическое. Затем пригляделся поближе, и лицо его сразу помрачнело. Он размахнулся и швырнул в сторону корабля выловленный из воды предмет, который, словно пуля, отскочил от борта.

— Что это значит? — прищурившись, поинтересовалась Маргарет.

— Матросы кидают им старые орехи и болты. А дети думают, что это монеты, и ныряют за ними, — объяснила Фрэнсис. — Такая вот странная манера развлекаться. — Она не стала продолжать. Ведь им самим пришлось кардинально пересмотреть точку зрения на манеру матросов развлекаться.

Но Джин, похоже, ее не слышала. Внимательно изучив небольшое жемчужное ожерелье, она принялась засовывать его в карман.

— Хочешь, чтобы я за тебя заплатила? — спросила Маргарет. — Не беда, если ты забыла кошелек.

Джин подняла на Маргарет глаза с красными кругами вокруг них.

— Не-а, — помотала она головой. — Я не буду платить. Раз уж они такие дураки, что отдали нам товар просто так.

После такого заявления все замолчали. Затем Маргарет, ни слова не говоря, достала из кошелька несколько монет, положила в корзинку к оставшимся безделушкам и спустила корзинку вниз. А затем, чтобы помочь легкомысленной подружке, а возможно, и себе тоже вернуть душевное равновесие, спросила:

— А я тебе когда-нибудь рассказывала, как Джо сделал мне предложение? — Она уселась поудобнее и обняла Джин. — Ты будешь смеяться. Он уже твердо решил попросить моей руки. Получил у папы разрешение. И даже купил кольцо. Ой, сейчас я его не ношу, — объяснила она. — Пальцы слишком распухли. Но так или иначе, он выбирает среду — предпоследний день увольнения на сушу — и появляется у нас: в приподнятом настроении, ботинки начищены до зеркального блеска, волосы прилизаны. И уже представляет себе, как все будет. Он опускается на одно колено и впервые в своей жизни делает романтический жест.

— С тобой это пустая трата сил, — заметила Фрэнсис.

— Ну, теперь-то он и сам знает, — ухмыльнулась Маргарет. — Ну так вот, приезжает он к нам, стучится в дверь, переступает порог, а я в это время благим матом ору на Дэниела, который опять бросил одежду на пол, типа будь я проклята, если буду, как мама, ходить за ним по всему дому и подбирать его вещи. Бедный старина Джо стоит в прихожей, а мы с Дэном вовсю лаемся. А потом в дом вбегает папа, кричит, что коровы выбрались из загона. Джо продолжает стоять, слегка в шоке оттого, что я ругаюсь как сапожник, но папа хватает его и говорит: «Пошли, приятель. Чего стоишь как неживой?!» — и тащит его на задний двор. Словом, сплошной дурдом. Кругом штук сорок коров, они уже успели снести изгородь, а две из них топчут то, что осталось от маминого сада, а папа колотит их палкой, слезы текут у него по щекам, он старается спасти мамины цветочки. И тут появляется Колм на грузовичке, гудит как полоумный, пытается отогнать стадо в сторону дороги. Лиам скачет на лошади, изображает из себя Джона Уэйна^[27]. Ну и мы с Джо силимся загнать оставшихся коров в коровник. — Она внимательно оглядела подруг. — Девочки, вы когда-нибудь видели испуганную корову? — Маргарет слегка понизила голос. — Они срут, как не знаю кто. Наматывают круги по двору и повсюду разносят дерьмо. И бедный старина Джо уже с головы до ног в дерьме, и его начищенные ботинки, и все-все.

— Фу, какая гадость! — вяло улыбнулась Джин.

— И в довершение всего наша самая большая телка решает дать деру и прет прямо на него. Не поймите меня неправильно. Джо нелегко сбить с ног, но она врезается в него так, будто он там вообще не стоял. Бамс! — Маргарет показала, как он падает на спину.

Даже Маргарет, привычной к запахам скотного двора, пришлось зажимать нос, пока она помогала ему подняться и хоть чуть-чуть отряхнуться. Ей показалось, будто он ругается, но на самом деле он все твердил: «Кольцо, кольцо». Им двоим пришлось битых полчаса ползать на карачках в навозной жиже, чтобы отыскать этот символ верности и вечной любви.

— И ты что, согласилась его носить?

— Прямо с коровьим дерьмом. Это ведь тоже своего рода романтика, — сказала Маргарет, но, увидев, что Джин зажала рот рукой, добавила: — Ой, Джин! Ну конечно же, я его помыла, прежде чем надеть. И то же самое пришлось сделать для Джо. Свой первый вечер в качестве официальной невесты я провела, отстирывая и отглаживая его форму, чтобы ему не влетело по первое число, когда он вернется на базу.

— А Стэн сделал мне предложение на танцах, — произнесла Джин. — Зуб даю, я оказалась там самой молодой. Мне только-только исполнилось пятнадцать. Но все прошло очень мило. На мне был голубой чесучовый костюм моей подружки Полли, и он сказал, что я самая красивая девушка в зале. Он там с кем-то еще танцевал, но когда заиграли «You Made Me Love You», повернулся к своему приятелю и сказал: «Я женюсь на этой девушке. Ты понял?» А потом повторил свои слова уже громче. И я жутко застеснялась, но, если честно, мне действительно понравилось.

— Не сомневаюсь, — улыбнулась Фрэнсис.

— Он был первым человеком в моей жизни, который сказал, что любит меня. — Ее глаза наполнились слезами. — Никто никогда мне такого не говорил. Уж точно не мамаша. А своего папашу я отродясь не видела. — Она убрала упавшую на лицо прядь волос. — Никто. У меня там ничего не осталось, ничего. Он лучший человек, которого я когда-либо встречала.

И вот так они просидели, практически не разговаривая, еще полчаса. Маргарет уговаривала торговцев подплыть поближе, забрать это, показать то. Она купила по смешной цене два ожерелья для Летти, уговаривая себя, что бусы — отличный подарок, правда хорошо понимая в душе, что ее вину перед тетей никакими подарками не загладишь. А когда жара начала усиливаться, а солнце, поднимаясь все выше, выгонять их из тени, Маргарет стала подумывать о том, что, пожалуй, пора уходить. Но никаких особых развлечений сегодня не планировалось, поскольку они до последнего рассчитывали сойти на берег, а перспектива снова начать пререкаться в тесной каюте ее не слишком вдохновляла.

Маргарет рассеянно смотрела на идущее к ним моторное суденышко — на шкипере морская фуражка, на борту что-то непонятное: серое и бесформенное, которое по мере приближения вырисовывалось все отчетливее. Потом она услышала радостные крики других женщин, уже успевших сообразить, что это такое.

— Девочки! — заорала Маргарет. — Почта! Нам привезли почту!

И уже час спустя они сидели в столовой, пропахший капустой воздух был наэлектризован радостным предвкушением, и смотрели, как офицер из Красного Креста собирает почту для отправки и раздает маленькие пачки писем, лежавшие на столике в углу. Объявление каждого нового имени сопровождалось восторженным визгом получательницы и ее подружек, словно девушку вызвали, чтобы вручить желанный приз, а не самое обыкновенное письмо. Иллюминаторы в столовой были открыты, чтобы впустить внутрь свежий морской ветерок. На стеклах играл солнечный свет, словно отражаясь от сияющих вод океана внизу.

Джин пригласили к столу одной из первых: внушительная пачка из семи писем от Стэна несколько вернула ее к жизни. Она передала письма Фрэнсис, которая, пока Джин нервно дымила сигаретой, читала их вслух своим низким, звучным голосом.

— Нет, ты слышала! — перебивала ее Джин. — Он вытатуировал мое имя на правой руке. Двумя красками! Было чертовски больно.

Маргарет переглянулась с Фрэнсис.

— А еще, — продолжила Фрэнсис, — он выиграл четыре фунта в боксерском поединке. Говорит, что у другого парня странная манера драться: блокировать носом удары Стэна.

— Нет, ты слышала?! — Джин обняла Маргарет. — Пытается блокировать носом удары!

Если она и смеялась чуть громче, чем нужно, чтобы поверили в ее искреннюю радость, ни Фрэнсис, ни Маргарет не сказали ни слова. Хорошо хоть, что Джин вообще смеялась.

Уже позже Фрэнсис признается, что опустила несколько абзацев, где Стэн предупреждал Джин, чтобы «вела себя хорошо», и рассказывал о своем приятеле, который бросил возлюбленную, потому что до него дошли слухи, будто она «играет не по правилам».

— Маргарет О’Брайен!

Маргарет вскочила со стула со скоростью, несколько неожиданной для ее грузной фигуры. Задыхаясь, схватила пачку протянутых ей писем и триумфально вернулась на место. Ее досаду, что утром не удалось высадиться на берег, как рукой сняло. Ей не терпелось уйти в каюту, но не хотелось обижать остальных. Маргарет только собралась было открыть рот, чтобы извиниться, как рядом скрипнул стул. Она подняла глаза и увидела Эвис, которая осторожно усаживалась рядом.

В разговоре возникла неловкая пауза. Маргарет, несколько удивленная тем, что Эвис решила присоединиться к ним после вчерашней ссоры, по простоте души решила, что та просто собирается извиниться.

— У меня есть кое-какие новости, — произнесла Эвис.

— И у меня тоже, — перебила ее Джин. — Посмотри. Семь писем. Семь!

— Нет, — помотала головой Эвис. На ее губах играла сдержанная улыбка, словно она хотела поделиться каким-то секретом. Сейчас Эвис меньше всего напоминала ту разъяренную девушку с поджатыми губами, что покинула их каюту несколько часов назад. — У меня настоящие новости, — заявила она, выставив вперед подбородок. — Я в положении.