Граница безмолвия Сушинский Богдан

14

К удивлению всего гарнизона этого пограничного форта, старший лейтенант оказался настоящим фортификатором. Когда территория казармы и складов была полностью опоясана оградой, он приказал с двух сторон от ворот выложить небольшие, в два метра высотой, башенки-баррикады. Затем такие же башенки-баррикады появились и со стороны моря, но уже по углам ограды. Были выложены оборонительные точки и вокруг наблюдательных вышек, расположенных у самой заставы, а также в километре на восток и запад от неё. Причем на вышке у заставы теперь постоянно находился часовой, докладывавший по телефону обо всем замеченном на подступах к ней.

Корабль обеспечения все не приходил и не приходил. Присылать на заставу самолет тоже никто не собирался. Но хотя и в штабе погранотряда, и в штабе погранокруга словно бы забыли о существовании этой заставы у бывшей фактории, сам Загревский не позволял своим подчиненным забывать, что они солдаты и пограничники. И со временем от восточной до западной опорных башенок пролегла цепочка из четырех окопчиков, каждый из которых был рассчитан на двух-трех бойцов.

— А ведь начзаставы выстраивает такой укрепрайон, словно под его командованием пребывает целый батальон, — пожаловался как-то старшине командир третьего отделения сержант Ермилов, показывая ему намозоленные ладони.

— Именно потому, что нас здесь слишком мало, он и хочет, чтобы мы были достаточно защищены, — возразил Вадим, которому, в общем-то, старания начзаставы нравились. Можно было лишь пожалеть, что за всю эту работу он взялся только сейчас. Впрочем, это все же лучше, чем сидеть сложа руки и ждать непонятно чего, чем просто отбывать дни службы, томя себя и подчиненных тоской и бездельем.

Теперь же старший лейтенант вел себя, как подобает не только командиру боевого подразделения, но и как хозяйственнику.

И старшина одобрял это. Поэтому ничуть не удивился, когда, покончив с фортификационными сооружениями, Загревский приказал углублять подвал, вход в который вел из казармы. Он стремился превратить выдолбленное в скальном грунте углубление в настоящее бомбоубежище.

Правда, скальный грунт оказался настолько прочным, что вскоре эти работы пришлось прекратить, на заставе уже попросту не оставалось инструментов, тем не менее небольшое боковое углубление создать все же удалось. Если, прикинули Загревский и старшина, работы продолжить, то со временем этот подвал-бомбоубежище сможет принимать под свои каменные своды весь гарнизон.

После этого Загревский принялся каждый день объявлять по две — в первой и второй половине дня — боевые тревоги, во время которых весь гарнизон занимал отведенные каждому из бойцов позиции. И в самом деле, после пятой-шестой тревоги действия по «отражению вражеского десанта с моря и суши» стали более четкими, осознанными, лишенными излишней суеты.

Однако общий вывод был неутешительным: для полноценной обороны такой территории бойцов гарнизона оказалось слишком мало. С учетом возможных потерь, а также с тем, что фельдшера и радиста по любому следовало беречь, этого количества штыков могло хватить разве что на два-три штурма. Причем лишь в том случае, если немцы не задействуют авиацию и не будет достаточно мощной артиллерийской поддержки.

Совсем худо было с вооружением: всего два ручных пулемета, по винтовке и по две гранаты-лимонки на бойца. Ну, еще два непонятно как оказавшихся здесь кавалерийских карабина и несколько охотничьих ружей со своим боезапасом. Кстати, патронов вообще было маловато, продовольствие — на исходе. Вывод напрашивался сам собой: так вооружать заставу могли только люди, убежденные в том, что бойцам 202-й сражаться никогда и ни с кем не придется, поскольку даже вероятного противника придумать для них было невозможно.

Проанализировав все это, Загревский собрал в своем кабинете «военный совет», на который были приглашены все командиры.

— До сих пор мы готовились к тому, — начал он свою речь, — что большую часть заставы отправят на фронт, или же к тому, что нас оставят здесь, пополнят оружием и продовольствием и прикажут укрепить обороноспособность заставы. Но, как вы понимаете, ситуация резко изменилась. Обычно корабль приходил пятнадцатого-семнадцатого июля. Эти даты были определены приказом командующего погранокруга. Срок этот давно прошел, а корабля по-прежнему нет, связи со штабом тоже нет, никаких сведений из штаба округа или хотя бы погранотряда не поступало. Я не верю в то, что командир ледокола «Смелый» не сообщил своему командованию об отсутствии у нас действующей рации, поэтому объяснение — но не оправдание — всему происходящему может быть только одно: война!

— Но не оправдание, — поддержал его Ласевич. — Северному морскому пути пока что никакие германские силы — ни авиации, ни флота — не угрожают. И потом, никакие боевые действия не могут заставить командование бросить на произвол судьбы целую заставу, которая находится в глубоком тылу.

— Верно, по законам военного времени не могут, — согласился комендант заставы. — Особенно по законам военного… Но то ли флотскому и пограничному командованию сейчас не до ожиданий 202-й заставы, то ли о нас попросту забыли. При этом остается вопрос: а существует ли еще наш пограничный округ, если, со слов флотского командира, имеющего постоянную связь с Большой Землей, было понятно, что самой границы и пограничный войск в европейской части страны уже не существует. Очевидно, появление здесь германского самолета-разведчика было неслучайным. Вполне допускаю, что германцы могут высадить в наших краях большой десант, который со временем способен будет превратиться на десятки диверсионно-партизанских групп, действующих в промышленных районах Урала и Приуралья. Причем прекрасным плацдармом для формирования такого десанта и создания своей основной базы противник будет считать остров Факторию с его строениями и нашу заставу, точнее, наш форт. Захватив эти два объекта, германское командование возьмет под свой контроль не только пролив, но и значительный участок Севморпути.

Ласевич, оба старшины и все сержанты заставы встретили его слова угрюмым молчанием. Даже те, кто еще недели две назад ворчал по поводу «фортификационных фантазий» начальника, теперь понимал, что тот был прав. А главное, они поняли, что старший лейтенант мыслит как настоящий боевой командир, знакомый с тактикой и стратегией боевых действий,

— Накалять ситуацию мы с вами пока не будем, — молвил старший лейтенант, — рассчитывая, что корабль обеспечения все же появится. Хотя обратите внимание, что караван, шедший за «Смелым», до сих пор назад не вернулся и никаких других караванов не наблюдалось. Значит, все, что держится на плаву, мобилизовано сейчас для нужд фронта. А караван, ушедший в сторону Салехарда или даже Чукотки, очевидно, решено использовать здесь, на Севере, возможно, для поставок из Канады и США, которые могут теперь оказаться нашими временными союзниками.

— Только не это! Капиталисты США и Канады — в союзниках?! Странное и опасное предположение, — попробовал было возразить политрук, однако его никто не поддержал.

Да и возражал он как-то слишком уж вяло. Настолько вяло, что Загревский даже не счел необходимым идеологически оправдывать свое «странное и опасное», с точки зрения Ласевича, предположение.

В то же время Ордаш уже в который раз взглянул на Загревско-го с глубочайшим уважением: настоящий офицер. Такой уже давно должен командовать, как минимум, батальоном. Правда, его еще следовало увидеть в бою, тем не менее мыслит он масштабно, как подобает высокому военному чину.

— Думаю, каждому понятно, что заставу теперь следует готовить к самому худшему — к обороне и к выживанию в сложнейших зимних условиях, с учетом того, что до октябрьских морозов корабль обеспечения может и не появиться. Что в лучшем случае он может появиться только в следующую летнюю навигацию. А значит, в эту навигацию мы не получим ни угля, ни горючего для ламп и электродвижков, ни, что самое страшное, — дров и угля. Какие будут соображения?

Несколько минут все молчали, лишь время от времени посма тривая друг на друга.

— Для начала, — взял слово Ящук как единственный настоящий старожил заставы, — нам следует точно знать, чем, какими запасами продовольствия, угля, дров и горючего мы обладаем на сегодняшний день. И, готовясь к самому худшему варианту — корабль до полярной ночи не пришел, — уже с завтрашнего дня приступить к жесткой экономии всего, чем обладаем, а также к охотничьему пополнению запасов мяса, которое вполне может храниться в подвале, как в надежном холодильнике. А также мха, веток и всего прочего, что произрастает в пределах десяти километров от заставы и способно гореть; всего, что солдаты способны доставить сюда на своих плечах, в вязанках.

— Дельное предложение, — кивнул Загревский. — Теперь слушаем вас, старшина заставы, — обратился он к Ордашу.

Вадим прокашлялся, нервно постучал костяшками сжатых кулаков по столу, за которым сидели командиры.

— Если корабль не приходит, угля нам хватит максимум до середины октября. Это при самом экономном его использовании. Дров хватит до начала сентября. Продовольствия — до начала ноября. Правда, сухарей, думаю, хватит и до начала декабря. Но после этого — все, на голодном пайке. Будем жить тем, что удастся добыть во время охоты. На многие месяцы из пограничников нам придется превратиться в артель охотников.

— Это в том случае, если здесь не появится десант немцев, — напомнил сержант Васецкий, — о которых все мы на время забыли.

— Да не забыли мы, не забыли! — нервно парировал Ласевич. — Ты же видишь: рассматриваем любые варианты.

— Мы и так уже предстаем здесь в роли черт знает кого, — проворчал военфельдшер Корзев, — и каменщиков, и дровосеков, и заготовителей пушнины. А, между прочим, надо готовить лазарет. Подземный. В западном подвале, имеющем запасной выход к складу с обмундированием. У нас в санчасти всего шесть коек, поэтому под наземный госпиталь нужно отдать одну из комнат в офицерском доме. Но это не исключает подготовку госпиталя в подвале. На случай бомбежки. В отличие от европейских, «материковых» то есть, застав, нам своих больных и раненых эвакуировать некуда. До ближайшего поселка Чегорда — более двухсот километров.

— Если только эти два десятка хижин можно назвать поселком, — уточнил Ящук. В свое время он умудрился побывать в Негорде, куда добирался на оленьей упряжке вместе со знакомым ненцем-оленеводом.

— Господи, точно: санчасть, госпиталь… — кивал начальник заставы, не скрывая, что в суете мирской о милосердии, как всегда в подобных ситуациях, было забыто.

— Раньше зимой неподалеку от заставы обычно месяца два кочевал какой-то ненецкий род, — молвил Ящук. — Мы всегда могли воспользоваться его оленьими упряжками. В обмен на спирт. Но в минувшую зиму он не появился, во всяком случае в пределах пятидесяти километров, иначе кто-то из оленеводов наведался бы сюда за спиртом и патронами в обмен на мясо и шкуры.

— Но-но, — предупредил его Загревский, напоминая, что подобный натуральный обмен не поощрялся, хотя все о нем прекрасно знали. Даже в Архангельске и Ленинграде. — Никаких обменов… Однако о госпитале мы подумаем.

— Еще бы подумать о медикаментах и перевязочных материалах, которых у нас тоже крайне мало.

— А вот это уже вопрос, — развел руками старший лейтенант, давая понять, что здесь он ничем помочь не способен. — Тут уже, военфельдшер, нужно молиться только на корабль и мудрость наших снабженцев.

И вновь все угрюмо промолчали.

— Мы с ефрейтором Оленевым осмотрели русла речек Тангар-ки и Саримы, — попытался как-то поднять общее настроение Ордаш. — На берегах их скопилось много плавника. Завтра же нужно создать две бригады и бросить их на заготовку этого топлива. Его нужно доставлять сюда, рубить и просушивать — часть во дворе, часть сразу же в складе. Еще какую-то часть дров можем получить, вырубая сухостой в тундровых рощах, которые, опять же, произрастают в основном по берегам речек. Для этого нужна бригада дровосеков.

— Верно, пополнять запасы следует уже сейчас, — поддержал его Ящук. — Если понадобится, дальние сторожевые вышки сносить будем.

— Ну, вышки — это уже в самом погибельном случае, — проворчал Загревский. — Это ведь не просто так, это символ границы. Наше государственное присутствие на этих северных берегах.

Никто и не возражал. Однако все понимали, что, когда сильно прижмет, в сорокаградусные морозы придется жечь и эти символы.

— При контрольном осмотре территории острова, — продолжил Ордаш, — мы с вами, товарищ старший лейтенант, обнаружили остов какого-то деревянного судна и руины избушки. К тому же часть топлива можем получить из тех запасов дров, угля и горючего, которые имеются на фактории. Знаю, что существует приказ, запрещающий использовать эти запасы, но ситуация у нас исключительная, поэтому, ради спасения жизни солдат, приказ придется нарушить. И наконец, ефрейтор Оленев должен возглавить небольшую бригаду охотников, отобрав для этого трех-четырех бойцов, имеющих подобный опыт.

— Итак, — поднялся начальник заставы, завершая свой «военный совет в Филях», — общая ситуация безрадостная. Хотя и не безнадежная. Прежде всего следует позаботиться об элементарном выживании заставы — о том, чем кормить и обогревать людей. Если эту задачу мы не решим, никакой подземный лазарет нас не спасет: отощавшие от недоедания, мы попросту вымерзнем, как мамонты.

15

К стоянке «Призрака» Кротов и Бивень пришли как раз вовремя. В ожидании их пилот решил прогуляться по живописному предгорному ущелью, но увлекся так, что не заметил, как выход из него преградила стая волков.

Подвела Красильникова беспечность. Уверовав в том, что вокруг ни души, он отправился в эту длительную прогулку, будучи  вооруженным лишь пистолетом, хотя в кабине у него имелась винтовка. Да к тому же нарушив жесткий приказ коменданта базы: от самолета ни на шаг!

Несколькими выстрелами — двух хищников убив, а одного ранив, — лейтенанту удалось развеять волков и прорваться сквозь скальную горловину, однако стая взяла его в полукольцо и, хотя и не спеша, но упорно преследовала. Хищники словно бы ожидали, когда человек израсходует последний патрон, оставленный уже для себя.

До самолета все еще оставалось метров двести, к тому же отступать Красильникову приходилось по низине, усеянной мелким гравием и острыми камнями, порой ««переправляясь» через валуны. Несколько раз он падал, постепенно — от страха и усталости — теряя силы, а стая все наседала и наседала.

Первым эту сцену заметил Бивень. Выйдя из-за невысокого, ливнями и морозами иссеченного хребта, он мгновенно оценил обстановку, а главное, безошибочно определил вожака стаи, которого подстрелил с первого же выстрела. Именно подстрелил, а не свалил наповал, потому что знал: мгновенная гибель вожака особого влияния на стаю не оказывает. В страх хищников повергают его мучения, его предпогибельный вой. Еще два выстрела, уже вдогонку, окончательно загнали уцелевших волков в ущелье, позволив Красильникову предстать перед комендантом. Тот не стал ни орать на него, ни просто упрекать, а, ткнув дулом винтовки в горло, заставил в таком состоянии пятиться, пока тот не уперся спиной в высокий ребристый валун.

— Завтра же начнешь давать мне уроки пилотажа, висельник ты пропойный, — прохрипел он, теперь уже просверливая грудь пилота.

— П-пил-лотажа? — заикаясь, спросил тот, не понимая, к чему это было сказано. — Уроки? Вам?

— Нет, архистратигу Михаилу. Я ведь только потому и не могу пристрелить тебя сейчас, что некому будет поднять в воздух эту стрекозу, — кивнул он в сторону самолета.

— А когда обучу? — наивно поинтересовался пилот.

— Как только обучишь, пристрелю при первом же подобном на-рушении дисциплины. Перед строем. В назидание всем прочим. Так что придется тебе в учительстве пилотажном очень даже постараться.

— Да уж, стану я ради собственного убиения стараться, — огрызнулся Красильников.

Как только они поднялись в воздух, Кротов приказал взять курс не на базу, а на слияние Эвены с Тангаркой. Он словно бы предчувствовал, что, оказавшись над плесом реки, увидит за холмистой грядой тангарского правобережья, километрах в пяти-шести юго-восточнее устья Эвены, стадо оленей.

— Сдается мне, что стадо это не дикое! — прокричал он на ухо пилоту.

— Поохотиться решили? — осклабился лейтенант. Об обиде, нанесенной ему штабс-капитаном, казалось, было забыто.

— Считай, что поохотиться, — проворчал Кротов, а еще через минуту, заметив аборигена верхом на олене, приказал: — Снижайся и подбирай лужайку для посадки. Поближе к стаду.

Поняв, что самолет садится, всадник сразу же погнал своего сохатого к месту приземления. На вид ему было около пятидесяти, на нем была короткая облезлая куртка из оленьей шкуры, такие же старые облезлые унты и толстые, разорванные в нескольких местах ватные штаны.

— Ты кто: ненец, долган, эвенк, манси? — сурово спросил Кротов, как только оленевод спешился.

— Эвенк, однако, начальника, — проговорил пастух, не вынимая потрескавшейся трубки из таких же глубоко потрескавшихся губ.

— Кого-либо из рода Оркана знаешь? — штабс-капитан специально расстегнул кожаную меховую куртку без каких-либо знаков различий, под которой просматривалась красноармейская гимнастерка.

— Знаешь, однако, начальника. Моя — из рода Оркана.

— Что ты сказал?! Ты утверждаешь, что принадлежишь к роду Оркана?!

— Ты-ты, утверждаешь, — добродушно кивал эвенк. — Никола из рода Оркана, — тыкал себя пальцем в грудь. — Барс-Оркана, Мудрый Оркана.

— Его так величают у вас: Мудрый Оркана?

— Так величают, однако.

— Значит, тебя сам Бог послал. Где стойбище старейшины?

— Три дня, — показал пастух на растопыренных пальцах, — на олене ходи. Стойбище смотри. Туда ходи, — показал он в сторону видневшейся вдали холмистой возвышенности, посреди которой особо выделялся конусообразный, похожий на окаменевшую ярангу, холм. — Большой стойбище рода Оркан, князьца[48] эвенка Оркан, однако, начальник.

— Ну, насколько он на самом деле мудр — это нам еще предстоит увидеть. — пробормотал себе под нос Кротов. — Что он там делает, оленей своих пасет?

— Простой эвенка олени пасет, князьца эвенка Мудрый Оркан много думы думает. Он говорит: «Орон ачин — эвенки ачин».

— Никола сказал: «Нет оленя — нет эвенка», — перевел штабс-капитану приблизившийся к самому его плечу Бивень. — Поговорка такая эвенко-тунгусская.

— Глубочайшая мудрость, — процедил Кротов, глядя куда-то в серое поднебесье. — Вполне достойная Мудрого Оркана. И хорошо, что Никола то ли не уловил его сарказма, то ли попросту не придал ему значения.

— Ты летишь туда, к Оркан летишь? — спокойно поинтересовался он.

— Нет, в Тюмень, — наугад махнул Кротов куда-то в южном направлении. — Большой город Тюмень. Слыхал о таком?

— Тюмень слыхал, Тобольск слыхал. Ишим опять слыхал. Никола Оркан много слыхал. Три года в Туре[49] школа ходи.

— Да ты у нас, вижу, грамотей.

— Нет, Никола не грамотей. Олень — Оркан — грамотей. Армия служит, граница служит. Шибко грамотей. Ефрейтор, однако. Оленя-Оркана молодая жена Мудрого Оркана родила[50]. На берегу океана служит. Большой начальника военный будет.

Штабс-капитан и Бивень переглянулись и вновь уставились на оленевода.

— Это он на той заставе служит, которая возле острова Фактория? — по-эвенкийски спросил Бивень своего соплеменника. — Где река Тангарка в океан впадает?

— Там, где река Тангарка, — охотно подтвердил оленевод, предварительно никак не отреагировав на название острова.

— Далеко, однако.

— Далеко, очень далеко. С ним говорить надо. Ефрейтора Оле-нева у начальства спрашивать надо. По-нашему он Олень-Оркан, а по-русски — ефрейтор Оркан Оленев.

— Почему все-таки именно с ним говорить надо? Вы что, видитесь с молодым Орканом? Он уже имеет какое-то влияние на эвенков? На все тунгусское племя?

— Он князьца будет. Великий князьца — эвенков, эвенов, ненцев, ульчей, орочей. Хан Сибири. Великий хан Великой Сибири.

— Этот ваш ефрейтор Олень-Оркан?! — скептически ухмыльнулся Бивень, но тотчас же вспомнил, что ведь Гитлер тоже приходил к власти не с генеральскими лампасами.

Когда Бивень перевел штабс-капитану смысл беседы с Николой, тот даже присвистнул от удивления. Такого поворота событий он не ожидал. Тем не менее сначала он все же хотел встретиться со старым вождем.

— Послушай, Никола, — спросил он, уже направляясь к самолету, — ты хоть знаешь, что идет война?

— Где война? — не понял тот.

— В Советском Союзе, в России. Во всей Европе. Война идет: Германия на Россию напала. Приходилось слышать об этом?

Никола на несколько мгновений замешкался, но потом вдруг по его не по летам морщинистому лицу расплылась мстительная какая-то ухмылка.

— Россия далеко, война далеко. Оленя есть, пастбища есть, эвенка есть. Зачем война? — придурковато улыбнулся он. Причем поначалу Кротову показалось, что эвенк так до конца и не понял, о чем идет речь, что на самом деле произошло.

— Да, вот это они и есть — советские оленеводы! Увы! — попытался убедить самого себя штабс-капитан.

— Из рода Мудрого Оркана, — вдруг горделиво уточнил Никола.

— Счастливо вам тут живется, висельники пропойные, — с презрением и в то же время с завистью проговорил Кротов. И в ту же минуту наткнулся на жесткий взгляд тунгуса. Это был взгляд азиата — хитрого, мстительного и беспощадного.

— И много немца пришел? — по-русски спросил он то ли Бивня, то ли Кротова.

— Очень много, — ответил Бивень. — Солдат много, танков и самолетов много. Много народов Гитлер на Русь привел, целую орду, как когда-то Великий Чингисхан.

— И надолго привел?

— На триста лет, не меньше. Говорю же: как когда-то Чингисхан. Великая Орда его уже под Москвой стоит; считай, под стенами Кремля. Так что, судя по всему, сталинской России пришел конец.

Глаза Николы округлились от удивления. Великая Орда, подступившая под стены Кремля, — это ему, выпускнику начальной школы столицы Эвенкии, было понятно. Непонятно только было, кто эти, спустившиеся с небес люди, которые позволяют себе так спокойно пророчить гибель сталинской России.

Оленьему табунщику и в голову не могло прийти, что перед ним не выбившийся в какие-то там начальники эвенк из Тюмени или Салехарда, а давнишний агент абвера, который прошел обучение в разведшколе и нацелен был на работу «в местах обитания северных народов Скандинавии и России». Даже обер-эвенк Нерген и Кетине не догадывались, что именно этот, получивший вполне европейское образование, но обычно скромно державшийся в стороне от них тунгус рассматривался командованием отдела «Абвер-заграница» в качестве личного советника Мудрого Орка-на как великого хана Сибири и премьер-министра Великого Тун-гусстана.

— Почему начальника дальше не говорит? — неожиданно спросил Никола. — Почему замолчал?

— А что ты хочешь услышать, Никола из рода Оркана?

— Что будет, когда не будет Великой России?

— Когда не будет Великой России, будет Великая Сибирь. Помни об этом, Никола из ханского рода Оркана, потомка великого хана Кучума.

… Но даже сам Бивень — этот рослый, плечистый, настоя сибирский батыр из тунгусских сказаний, оленевод, не догадывался о еще более тайных замыслах «Абвер-заграницы». Заключались они в том, что если Мудрого Оркана по каким-то соображениям придется убрать, вся легенда об Орканах как потомках Кучума из плана операции «Полярная цитадель» должна быть изъята, а вместо нее должна появиться легенда о ханском происхождении тунгусского батыра Бивня.

Правда, когда этот план разрабатывался, мудрецы из «Абвер-заграницы» не знали о существовании ефрейтора Оленя-Оркана. А ведь его появление на тунгусском Олимпе заставляло совершенно по-иному взглянуть на ситуацию, которая может развиваться в Зауралье уже после того, как граница между рейхом и Россией проляжет по срединным уральским хребтам.

— Все, Бивень, все! — поторопил претендента на «моржовый трон» штабс-капитан. — В самолет, и «по коням»! Надо еще побывать в стойбище Мудрого Оркана.

Однако лететь в его стойбище Кротову не пришлось. Как только он оказался рядом с кабиной пилота, тот уведомил командира, что с ним связался радист базы и сообщил: им нужно срочно прибыть в «Норд-рейх». Таков приказ оберштурмбаннфюрера фон Готтенберга.

16

В Пограничный пролив корабль обеспечения вошел уже тогда, когда на заставе его никто не ждал. Отчаивались, прощающее списывали на войну, на чем свет стоит, поносили разгильдяйство штабистов, и снова отчаивались. Однако эмоции эмоциями, а нужно было всерьез готовиться к зиме. Так что к моменту появления судна пограничники пополнили свои склады немалым количеством дров и насолили шесть туш оленины. Мясо еще с трех туш, как и с туш доброго десятка песцов и тюленей, настрогали и завялили. К тому же они усиленно занимались пополнением рыбных запасов, промышляя в устьях речек и в океанском заливе.

… А пароход появился как-то неожиданно. На рассвете часовой увидел его шедшим со стороны Новой Земли, и выстрелом из карабина по тревоге поднял заставу.

Пройдясь по судну окулярами бинокля, Ордаш сразу же узнал его. Это был тот самый «Вайгач», огромное транспортнопассажирское судно, на котором год назад он прибыл на эту заставу. Позади него, явно отставая, тащилось какое-то военное судно. Именно так: тащилось. Малый ход, с которым двигался корабль сопровождения, возможно, заставлял сбавлять скорость и основное судно.

А еще старшина сразу же обратил внимание, что маленький караван почему-то шел без ледокола, хотя как раз в этот период в прибрежных водах все еще дрейфовало огромное количество льдин.

Однако больше всего старшину поразил внешний вид судов. Даже издали, в бинокль, было видно, что надстройки обоих судов разворочены, верхняя носовая часть «Вайгача» была то ли срезана, то ли основательно искорежена. Просматривалась вмятина и в правом борту корабля сопровождения.

Сомнений быть не могло: суда явно подверглись атаке, скорее всего — с воздуха, и теперь у их команд была только одна цель — каким-то образом дотянуться то ли до Салехарда, то ли до Диксона.

— Ты уже обратил внимание, старшина, как их изуродовали? — спросил Загревский, приближение которого Ордаш не заметил.

— Если они шли с Архангельска, то возникает вопрос: где же их подстерегли немецкие штурмовики?

— …И сколько судов было в этом конвое на выходе из порта?

— Придется потерпеть. Скоро все узнаем, — поиграл желваками Ордаш.

— А ведь «Вайгач» могли потопить.

— …И вряд ли этим летом мы дождались бы следующего судна.

— Представляешь, в какой ситуации оказалась бы застава?

— Представляю: до следующего лета пришлось бы тянуть на голодном пайке, без связи и топлива. Но благодаря предусмотрительности нашего командира заставы мы давно начали готовиться к этому, самому худшему варианту, разве не так? — решил подыграть ему старшина. Однако произнес эти слова без какого-либо намека на иронию. Что ни говори, а зимовка предстояла суровая, и Загревский прекрасно понимал это.

— Такого командира ценить надо, старшина.

Но старшина словно бы не расслышал его, а затем, развивая прерванную мысль, как бы размышляя вслух, пробормотал:

— Я вот о чем думаю: откуда в таком далеком тылу появляются германские самолеты? Не решатся «мессершмиты» устраивать охоту на караваны судов в таком безумном отдалении от своих норвежских и финских баз, не имея при этом в запасе какие-то секретные аэродромы в нашем тылу; не обладая какими-то надежными пунктами дозаправки, — с каким-то отчаянием во взгляде обратился он к начальнику заставы.

— Может, ты и прав, стратег, — легкомысленно обронил Загревский. — Да только не нам над этим задумываться. Для нас главное, что судно обеспечения все же пришло. Вот оно! Так что не накаляй обстановку, старшина.

— Как раз на такое восприятие их эскадрилий в наших заполярных тылах германские штабисты и рассчитывают, — еле слышно заметил старшина, хотя и понимал, что «накалять» действительно не время.

Описав полукруг в проливе между островом и материком, «Вайгач» под напряженными взглядами всего гарнизона стал медленно входить в бухту. Забыв об армейской степенности, рядовые пограничники во всю мощь своих глоток кричали «ура!», по-мальчишески визжали от восторга и устраивали на берегу «туземные пляски». С тем же восторгом в душах, хотя и с большей сдержанностью, ожидали швартовки «Вайгача» офицеры заставы. И только взгляд старшины все еще был прикован к эсминцу «Отважному», который, поприветствовав бойцов тремя продолжительными гудками, продолжал медленно двигаться на северо-восток.

Трудно было понять: то ли, помня о вынужденной тихоходно-сти своего израненного корабля, командир таким образом решил «выпросить» у капитана «Вайгача» несколько миль форы, то ли он попросту уводил свой эсминец, пытаясь дотянуть до ближайшего порта?

По сравнению с небольшим заливом, транспортнопассажирское судно выглядело настолько огромным, что, казалось, вот-вот вспашет бортами его берега. Но удивительное дело: как только «Вайгач» полностью вошел в саму Военную бухту, крики и пляски на берегу вдруг прекратились. Первым на это обратил внимание политрук Ласевич, который на какое-то время отдалился от группы командиров, но теперь вновь оказался по левую руку от старшины.

— Странно, а ведь теперь уже никто от радости не бесится, — с явной озабоченностью произнес он. — Как только убедились, что это действительно судно обеспечения, так и приуныли.

— Радоваться-то особо нечему, — обронил Ордаш.

— Не скажи, старшина. В прошлом году во время швартовки бойцы такое вытворяли, что, казалось, половина из них сойдет с ума. Швартовые канаты целовали.

— Помню. В прошлом году я прибыл сюда на этом же судне.

— Тогда ты все видел: как бойцы вели себя тогда и как теперь.

— Просто большинству наших бойцов кажется, что в залив входит какое-то иное судно. Не то, которого они так долго ждали.

— Мне и самому кажется, что это другое судно. Хотя и с тем же названием. И дело тут не в снарядных отметинах и искореженных бортах.

Когда «Отважный» миновал створ залива и достиг отмели, за которой начиналось русло реки Тангарки, Ордаш на несколько минут оторвал от глаз бинокль и снова взглянул на сгрудившихся на вершине плато солдат. Они сбились в три группы и молча наблюдали, как там, внизу, врезается в бухту, а кажется, в сам материк, пароход, которого они с такой надеждой и с таким отчаянием высматривали.

В их позах, взглядах, резких и, казалось, совершенно непроизвольных жестах улавливалось напряженное ожидание. Ни во взглядах, ни в сдержанных словах, которые время от времени слетали с потрескавшихся от полярных ветров солдатских губ, — ничего, кроме ожидания.

— В прошлом году этот корабль привозил сюда мир и жизнь, а кое-кому еще и несколько писем, новые звания и демобилизацию, — произнес он, как бы дополняя сомнения политрука. — А теперь для всех нас он привез только одно — войну. Холодное, смертельное дыхание войны.

— Черт, я совершенно забыл о войне! — воскликнул доселе отмалчивавшийся, но краем уха прислушивавшийся к их разговору начальник заставы. — Точно. Это же «корабль войны»! В этом-то и все дело.

Но когда половиной своего корпуса «Вайгач» все же протиснулся в бухту, несколько солдат не выдержали и с радостными возгласами побежали по дороге-тропинке вниз, к причалу. За ними подались все остальные. Даже часовой оставил свою вышку, а дневальный — свой пост в казарме и, по-ребячьи взвизгивая и подпрыгивая, понеслись к океану.

17

В ставку Мудрого Оркана штабс-капитан Бивень, а также обер-лейтенант Энрих как полноправный представитель германского командования все-таки отправились. Но лишь после того, как комендант «Норд-рейха» связался по рации с фон Готтенбергом и убедился, что тот со своей «Черной акулой» уже приземлился на «Северном призраке».

Барон не знал, где именно его эскадрилья встретит советские суда, поэтому не исключал, что после нападения уходить нужно будет назад, на «Норд-рейх», а значит, предпочитал держать его гарнизон в полной готовности. Но этот пиратский налет тоже оказался удачным. Фон Готтенберг описал очередное «воздушно-морское» сражение в таких красках, что Кротову тотчас же пришлось пожалеть, что не смог принять в нем участие. Оказалось, что транспортное судно «Карелия» пилотам общими усилиями удалось отправить на дно. Подбитый миноносец с трудом укрылся в одном из фьордов, зато подоспевшая германская субмарина, радист которой заранее вышел на связь с «Черной акулой», сумела потопить уже поврежденный «мессершмитами» ледокол. Кстати, как оказалось, субмарина тоже базировалась где-то неподалеку от района нападения, вот только знать бы, где именно. Уж не вблизи ли острова Фактория?

Возможно, для русского каравана все кончилось бы еще трагичнее, но на помощь ему с Новой Земли подоспело звено гидросамолетов и подлодка. К тому же «Черная акула» получила две пробоины, при этом один из стрелков и штурман погибли. Опасной пробоины «удостоился» и «мессершмит» унтер-офицера Кранге, который едва дотянул до «Северного призрака».

Впрочем, на самого барона фон Готтенберга эти потери особого впечатления не произвели. Составив подробное донесение в штаб Стратегических северных сил, он со спокойной совестью мог заверить командование, что затраты на создание секретных баз в тылу русских вполне оправдывают себя и что, благодаря этим базам, он со своей командой тоже сражается.

Стойбище открылось диверсантам как-то неожиданно — за грядой поросших тундровыми лесками холмов, у карстового озерца, из которого вытекала спокойная равнинная речушка. Еще издали штабс-капитан заметил, что на небольшом плато посреди приозерной долины расположились охотничья изба, два поставленных на сани деревянных вагончика-балка и с десяток чумов, в центре которых, в треугольнике между избой и балками, возвышался большой серый шатер. Ни по размерам, ни по красоте своей до ханского он не дотягивал, однако штабс-капитан не сомневался, что Великий Оркан обитает именно в нем.

— Если в стойбище появляется хотя бы один такой вагончик, оно уже является признаком того, что перед нами поселок, — объяснил Бивень. — А здесь их два, да к тому же стоит изба.

— Приходилось бывать в здешних краях? — спросил Кротов.

— Нет, здесь, на родине предков, я впервые. Но в диверсионной школе нашу «эскимосскую», как ее называли, спецгруппу знакомили с советскими документальными фильмами о жизни сибирских народностей, со множеством фотографий и с газетными статьями. Как я уже сказал, если стоит хотя бы один такой балок, стойбище уже называют поселком. У этого балка появляется почтовый индекс и площадка для самолетов. Сюда привозят почту и прилетают местные врачи. Даже если тунгусы куда-то на время откочевывают, к весне или к зиме они стараются вернуться на это место.

— Но поскольку здесь мы видим сразу два балка, да к тому же стоит изба, то это уже следует считать городом, — саркастически осклабился Кротов. — Эдаким местным Парижем.

— Относительно Парижа помолчим. Но совершенно ясно, что раз стоит дом, значит, это уже не просто поселок, а центр одного из сельских советов, председателями которых обычно назначают русских. Но здесь председателем может быть только сам Барс-Оркан. Разве что коммунисты создали здесь какой-нибудь зверосовхоз…

Взлетная полоса просматривалась метрах в трехстах от поселка. Но только вряд ли на нее когда-нибудь приземлялся хотя бы один самолет, поскольку слишком уж плохо была она оборудована и настолько неухожена, что при посадке «Призрак» чуть не лишился шасси.

Самолет еще находился в воздухе, а к небольшой возвышенности, на которую он садился, уже мчались стайка ребятишек и целая свора сибирских лаек. Еще несколько тунгусов наблюдали за ним, стоя у своих чумов и в просвете между балками. Бивень очень быстро объяснил мальчишкам, что самолет ничего нужного для стойбища не привез, а что прилетел большой начальник из Тюмени, — указал на Кротова, — который требует к себе Барса-Оркана. Звать его нужно всем вместе и возвращаться к самолету им запрещено. После чего так рыкнул на них, что вся стая рябят и собак разом метнулась назад к стойбищу. Но перед этим один из подростков показал рукой на высокий холм рядом с шатром. В бинокль штабс-капитан увидел, что на нем, опираясь обеими руками о палицу, стоит коренастый мужчина в короткой меховой накидке и с ружьем за плечами.

— Это и есть Оркан? — спросил он.

— Барс-Оркан, — ответил парнишка.

— Передай, что к нему прилетели из Москвы, и что говорить будем только с ним одним. В избе. И чтобы никто другой туда не подходил.

Когда они подошли к большой деревянной избе, Барс-Оркан уже ждал их внутри, и ни одной живой души рядом с ней на возвышенности не было. Даже резвившиеся до этого сибирские лайки — и те куда-то исчезли.

Изба больше напоминала лабаз, хозяин которого из-за неаккуратности своей умудрился захламить полы, полки и даже утыканные гвоздями стены. Но все же одна, освещенная окном и сразу тремя керосинками комната напоминала более или менее приемлемое для человеческого обитания жилище и именно там, сидя за столом, но не в кресле, а на каком-то устланном шкурами возвышении, их и встретил старейшина одного из самых больших и древних тунгусских родов.

— Встать, прапорщик-кавалергард Орканов! Я сказал: «Встать!». Отдать честь старшему по чину! — прямо с проема двери, хрипловатым басом прокричал Кротов. — И только посмейте не признать во мне штабс-капитана Кротова. Пристрелю без права на помилование.

На какое-то время в комнате воцарилось напряженное молчание. Подхватываться и отдавать честь Барс-Оркан явно не собирался. Мало того, спокойно перебирая четки, он лишь на несколько мгновений задержал свой взгляд на Кротове, чтобы затем перевести его на обер-лейтенанта Энриха. Уловив этот интерес к себе, германский офицер снял черный кожаный плащ, которым прикрывал мундир, и надел фуражку, которую, чтобы не привлекать особого внимания тунгусов, нес в руке.

— Значит, это действительно вы, штабс-капитан? — наконец произнес Барс-Оркан, вновь возобновив движение по кругу связки костяных четок. — Лица вашего рассмотреть не могу: слепнуть стал, совсем плохо вижу. Когда Никола сообщил мне о вашем прилете, я не сразу понял, кто такие, решил, что энкаведисты. Что о прошлом моем пронюхали.

— Вы позволили бы арестовать себя, господин прапорщик? Впрочем, прапорщик — это в прошлом. Штаб Белого движения присвоил вам внеочередной чин — поручика, который подтвержден приказом германского командования. — Никакого «штаба Белого движения» не существовало, как не существовало и приказа о присвоении Барсу-Оркану чина поручика. Кротов прибег к этой фантазии только для того, чтобы как-то взбодрить тунгуса, будучи уверен при этом, что проблем с присвоением Барсу-Оркану этого чина не будет. Атаман Краснов такой приказ подпишет.

— Спасибо за чин, — сдержанно отреагировал тунгус, вновь разочаровывая штабс-капитана.

Нет, не чувствовалось в его голосе той пылкости, с которой когда-то молодой прапорщик-тунгус Орканов говорил о Сибирском царстве хана Кучума, о своей принадлежности в ханскому роду, о стремлении возродить историческую справедливость, объединив под своим ханским бунчуком все сибирские народности. Штабс-капитан понимал, что прошло немало лет, и все же ему не хотелось верить, что этот прапорщик, когда-то яростно мнивший себя великим ханом, превратился в обычного тунгуса-оленевода. «Но если окажется, что он и в самом деле так одичал, — сказал себе Кротов, — пристрелю без права на помилование».

— Вы спросили, позволил ли бы я себя арестовать, — неожиданно напомнил Барс-Оркан, словно бы вычитал его мысли. — Нет, конечно. В опасные минуты под рукой у меня всегда имеется трос метких охотников-тунгусов, настоящих воинов, которые запросто перестреляют взвод этих идиотов-коммунистов. — Кротов уже успел обратить внимание, что по-русски Барс-Оркан говорит почти без акцента, а главное, избегает всех тех словечек, которые в его, штабс-капитана, понимании определяют суть «тубильного наречия».

— Эти трое тунгусов знают, что вы были связаны с Белым движением?

— Важно то, что эти трое тунгусов знают, что они… тунгусы. Как только Никола из рода Оркана сказал, что старший из прилетавших несколько раз произнес: «Пристрелю без права на помилование», я сразу же сообразил: это мог быть только штабс-капитан Кротов! А еще понял, что очень скоро штабс-капитан Кротов прилетит в стойбище.

— Мы не в стойбище летели, Барс-Оркан, а в ставку Великого Оркана, хана всех тунгусов.

От неожиданности Оркан вздрогнул, всем телом встрепенулся, но тут же поугас.

— Решили припомнить мне грезы молодости, господин штабс-капитан?

— Благодаря моим стараниям, поручик, теперь это уже грезы абвера, то есть германской разведки, по заданию которой мы сюда и прибыли. Вы знаете о том, что германские войска уже подходят к Москве?

— Знаю. В шатре у меня радиоприемник стоит, на батареях. Старший зять из Салехарда привез. Зоотехник. Совсем советский начальник. Вместо калыма привез. Радио оставил, дочь забрал, в Салехард увез. Дочь увез, радио оставил, — таково оно, течение жизни нашей, тунгусской…

— Кто-нибудь из агентов германской разведки с вами связывался?

— Какой в этом смысл?

— Фюрер планирует довести свои войска до Урала. Но уже теперь мы хотим, чтобы вы, Великий Оркан, будущий хан Великой Сибири, начали объединять вокруг себя сибирские народности.

— Народы, штабс-капитан, народы — жестко, по слогам поправил его Барс-Оркан. — Невзирая на численность.

— «Народности», «народы»… Какое это имеет значение? Стоит ля придираться к словам? Важно другое: со мной прибыл представитель германского командования господин Энрих, — представил он своего спутника.

— Подойдите поближе, — обратился Барс-Оркан к Энриху. — Хочу взглянуть на ваш мундир.

Доселе безучастно стоявший посреди комнаты обер-лейтенант на два шага приблизился к столу. Хозяин этой обители приподнял настольную керосинку и, приподнявшись, подался с ней к офицеру. Энрих презрительно скривил губы, давая понять, что все, что здесь происходит, не только противно ему, но и оскорбляет его арийское достоинство.

— Отличный мундир, — признал тем временем поручик. Штабс-капитан помнил, с каким благоговением отнесся в свое время новоиспеченный прапорщик Орканов к тому офицерскому мундиру, который выдал ему на судне один из колчаковских каптенармусов. — Настоящий, офицерский. День, когда я стал белым русским офицером, совершенно изменил мою жизнь. Белого движения давно нет, мундир мой истлел в тайной землянке, а я по-прежнему остаюсь офицером. А может, всего лишь пытаюсь стать им. В каком чине пребываете, позвольте вас спросить, господин германский офицер?

Энрих понял вопрос, однако ответом его не удостоил, а высокомерно взглянул на Кротова. Тот назвал чин, тем не менее старейшина рода уперся ладонями в колени и набыченно подался вперед, почти налегая грудью на стол.

— Он ведь знает русский, — обратился он к штабс-капитану, не поднимая головы. — Почему не отвечает? Считает, что перед ним представитель недоразвитой расы?