Завещание мессера Марко (сборник) Пронин Валентин

Глава вторая

Когда и возвышенные свойства человеческой натуры, и приобретенная ученость в человеке сочетаются, получается достойный муж.

Конфуций

Оставив мощеный тракт, двое путников шли по тропинке через распаханные поля. Впереди опирался на посох пожилой монах с изможденным лицом в буром монашеском плаще и дырявом халате. За ним следовал рослый юноша лет двадцати в бедной одежде простолюдина.

С трудом перейдя по скользким жердям несколько ручьев, полных пенистой весенней воды, путники оказались на берегу стремительной, вольно разлившейся Хуньхэ. Уже зеленели молодая осока и густые заросли тамариска. За рекой красными маками цвела степь.

Старик в серых лохмотьях сидел на песке около ветхого челна и чинил гнилую веревочную снасть. Юноша приветливо обратился к нему:

– Да будут успешными ваши старания, почтенный рыбак. Нам бы найти вторую отмель, считая от места Лугоуцяо… Не откажите в помощи усталым странникам.

Старик хмуро поглядел на них и проворчал:

– Дошли бы до места по дороге, а к вечеру добрались бы и до Тайду.

– Нам не нужно в Тайду, нам нужна именно вторая отмель…

– Эй, оборванцы! – раздался вдруг резкий голос, и из-за куста вышел плотный человек с веслом в руках. – Кто это произнес «Тайду»?

– Простите меня… – всхлипнул рыбак.

– Да будет прославлено имя великого хана тысячу лет! Его столица называется Ханбалык! Ханбалгасун! И если я еще раз услышу про Тайду, старая крыса…

– Моя глупая голова плохо запоминает чужеземные названия. Простите меня, господин Вэй…

– Но мы ведь все-таки ханьцы, – вмешался юноша. – Кажется, и вы тоже, почтенный. Что же плохого в том, что мы говорим на своем языке?

– Великий хан повелел называть свою столицу Ханбалык, и те нерадивые подданные, которые не выполняют его повеление, рискуют испытать удары бамбуковой палки на своих пятках! – продолжал яриться Вэй.

– Мы жители дальних мест и не знаем всех новых законов, – примирительно сказал монах.

– Я – старшина рыбаков и отвечаю за порядок на этом берегу, – важно произнес Вэй. – Кто вы такие? И кого разыскиваете на отмелях Хуньхэ?

– Всего лишь своих родственников, почтенный старшина. Они живут в джонке, постоянно плавая по реке от предместий столицы до второй отмели у моста Лугоуцяо, и зарабатывают на жизнь, разводя уток. Но нам нужна лодка, чтобы найти своих родственников.

– Хорошо, – неожиданно смягчился Вэй. Он пристально посмотрел на них и добавил: – Я отвезу вас в своей джонке, если вы, конечно, заплатите.

Монах и юноша нерешительно пошли за старшиной рыбаков. Они сели в длинную лодку с высокими бортами, Вэй столкнул ее в воду и стал сильно грести против течения.

Помолчав немного, старшина поклонился монаху и тихо сказал:

– Наконец-то я встретил вас, отец Гао. Я ведь жду неусыпно уже три дня.

Монах вздрогнул и впился глазами в улыбающееся лицо Вэя.

– Вы меня ждали?! Ну что ж, значит, небу угодно, чтобы я миновал все опасности и благополучно прибыл к сроку, назначенному мне.

– Мы думали, что вы появитесь немного раньше. Мы вынуждены торопиться, и сегодня вам не придется как следует отдохнуть с дороги.

– Пусть это не беспокоит вас, – сказал монах.

– В джонке у второй отмели вы встретитесь с одним благородным и смелым человеком, который придет из самого тигриного логова. Он начальник китайского отряда, охраняющего дворец. Кровожадные варвары поверили в его покорность и преданность. Они не подозревают, что в сердце честного воина зреет неукротимая жажда мести, а светлый меч приготовлен для освобождения родной страны.

Весенний паводок скрыл длинную каменистую отмель. На ее месте, в клочьях желтой пены, торчали корявые палки – остатки лодочных причалов.

Два десятка больших джонок с плетеными тростниковыми домиками на корме и скрученными парусами покачивались у пологого берега. Около них белели тугим пером толстые домашние утки. Сизые дымки вились над очагами: женщины варили просяную кашу к обеду. Кто-то стучал деревянным молотком и сердито спорил с соседом. Полуголые дети ловили рыбу, опуская в коричневую воду сеть на веревке.

– Эй, бобыль Чжао! – позвал хриплым голосом сморщенный старик с несколькими белыми волосками на подбородке. – К тебе приехал сам господин Вэй и с ним еще двое.

Худой человек в заплатанной одежде зацепил подплывающую лодку багром и помог гостям подняться на борт джонки.

– Как дела, Чжао? – спросил старшина рыбаков, осторожно оглядываясь.

– Ждем вестей из столицы, господин Вэй.

Монах и юноша сели под дырявым навесом, устало уронив руки.

Вэй подмигнул хозяину:

– Итак, содержимое зажигательного снаряда доставлено, остается поднести пылающий факел. Кувшин разорвется, и тысячи огней разлетятся по великой стране.

Чжао принес низенький столик, на котором по-простонародному стояло всего два блюда с вареной рыбой и редькой, приправленной луком и кунжутным маслом. Гости взяли паровые хлебцы «мо-мо» и принялись за еду.

Монах пожевал немного редьки с хлебом, запил чистой водой и, поблагодарив хозяина, стал глядеть на зеленый берег.

На берегу утки щипали нежную молодую траву. У воды бегали трясогузки и кулики. Высоко над степью жаворонок разбрызгивал звонкое серебро радостной песенки. А над Хуньхэ кружились с громкими тоскливыми криками чайки.

– По степи едут два всадника, – произнес монах.

– Чжао, ступай на берег и пригласи их сюда, – попросил Вэй. – Святой отец и ты, парень, пройдите в домик, а я встречу гостя.

Монах Гао и его спутник вошли в полутемную комнату и опустились на циновку возле тлеющих углей очага. Скоро послышались шаги, приглушенный разговор, и Вэй, распахнув низкую дверцу, пропустил впереди себя человека в широком плаще, с головной повязкой, опущенной на глаза, и саблей у пояса.

Вошедший церемонно поклонился и сел напротив монаха. Вэй откинулся на пятки, почтительно сложив руки на животе. Юноша оставался в тени, за спиной своего старшего спутника.

Человек с саблей внимательно вглядывался в изможденное, бесстрастное лицо монаха. Красноватый свет гаснущих углей освещал его широко открытые черные глаза и крепко сжатые губы.

Молчание длилось слишком долго. Наконец Вэй тихо сказал:

– Не сомневайтесь, святой отец, все меры предосторожности соблюдены. Слуга нашего гостя остался с лошадьми неподалеку от берега. Чжао послал к нему своего помощника, а сам сторожит за дверью. Никто из жителей этих суденышек не обратил внимания на прибытие новых людей – вблизи оживленных предместий столицы подобное не редкость. Вы можете спокойно приступать к делу. Перед вами начальник тысячного отряда, благородный Чжан И.

– Я смущен и облагодетельствован тем, что лица столь высокого происхождения и звания обратились за советом к ничтожному монаху, действующему лишь по неисповедимой воле вечного неба, – заговорил Гао. – Эта весть донеслась «на спине карпа» за тысячи ли, и я проделал обратный этой вести путь с помощью своего ученика, преданного и смелого юноши Чэна.

– Святой отец Гао, я и мой друг – высокий начальник, главенствующий над ван-ки, не прельстились ханскими милостями и не забыли о пролитой крови, о жертвах и страданиях, постигших священную землю Хань. Мы не забыли о нашей попранной чести и готовы отомстить или отдать свои жизни. Наши солдаты с нами, но без поддержки людей разных сословий в городах и селениях мы будем сметены варварскими полчищами…

Чжан И крепко сжал рукоять сабли и взволнованно наклонился вперед. Остановив его спокойным жестом, монах медленно произнес:

– Мои мудрые наставники, постигшие многое в науке познания божественного, заповедали мне никогда не поддаваться суетному волнению, не гневаться и не испытывать страха. Доблестный Чжан И, вы и ваш благородный друг (не имею чести знать его славного имени) готовы пожертвовать жизнью ради неверного и кровавого призрака победы. Ваши души возвышенны и бесстрашны, но вы в смятении и не знаете, на что решиться…

– Поэтому мы вызвали вас, святой отец.

– Итак, если даже все китайские солдаты, состоящие на службе хана, вступят в бой с его войском, они будут сметены и уничтожены. Еще одна напрасная жертва, опять тысячи погибших героев… Сразу восстать на Хубилая опасно и бесполезно. Что же касается «министра-злодея» Ахмеда, о котором вы писали в письме…

– Не произносите это гнусное имя! – прошептал Чжан И. Он зажмурил глаза и схватился рукой за горло.

– Вы слишком взволнованны, – сказал монах укоризненно. – Правда, не зная ваших обстоятельств…

– О, отец Гао, – перебил его Чжан И, – в силах ли человек вынести позор, упавший на мою голову? Что вы знаете об этом бородатом демоне? Вы знаете, что он главный казначей, советник и любимец хана; что он терзает ханьцев подобно свирепому тигру-людоеду и задавил налогами всех – от ученого до ремесленника, землепашца и рыбака; что он собирает для себя столько же денег, сколько для самого Хубилая, а его корыстолюбивые чиновники издеваются над нашими святынями… Горе, причиненное им, необъятно, но так же необъятна ненависть, горящая в моем сердце!

Монах Гао покачал головой и сказал с горькой улыбкой:

– Ненависть отравляет душу человека, как яд – его тело. Очистите свое сердце, Чжан И. Помните, что мы стремимся покарать преступников и изгнать чужеземных завоевателей с родной земли во имя высшей справедливости, угодной небесным силам. Бешенство и разлитие желчи вряд ли помогут бороться с таким коварным и могучим врагом.

– Я открою вам свою боль, святой отец, и обнажу кровоточащую рану. Когда я был еще молод и служил в пограничном гарнизоне, Ахмед случайно увидел мою мать – а она была изящна и привлекательна – и приказал похитить ее. Мать не смогла перенести унижения, вскоре она заболела и отошла на запад, чтобы встретиться с отцом в стране Хаоли. Прошло время, я женился на красивой и скромной девушке благородного происхождения. Стиснув зубы, я старательно нес военную службу и добился повышения. Однажды, когда я был в карауле, мою жену насильно доставили к Ахмеду. Жена с трудом добралась домой и, оставив мне записку, выпила отвар ядовитых трав. – Чжан И опустил голову и глухим голосом продолжал: – Моя история может показаться нарочитой, но судьба наносит мне страшные удары, избрав орудием злую волю этого человека. Год назад мою четырнадцатилетнюю дочь постигла та же участь. Я написал жалобу в Верховный суд, но не получил ответа. Когда я вижу, как этого ненасытного, дурно пахнущего кабана несут в роскошном паланкине ко дворцу Хубилая, моя рука сама ищет рукоять меча. И только сознание, что я не успею добраться до него и смерть моя будет бессмысленна, – только эта мысль удерживает меня.

Чжан И умолк. Все сидели неподвижно, осторожно и тяжело дыша. Монах провел ладонью по своему изможденному, худому лицу и тихо сказал:

– Крепись и надейся, сын мой. Мне не пристало звать тебя на подвиг ради мести за твою великую обиду, но месть за великую обиду всего народа будет угодна небу.

Вэй и юноша зашевелились и кивнули головами. Чжан И выпрямился – истерзанный горем человек исчез, перед ними снова предстал суровый воин, готовый сражаться и умереть.

Глава третья

Великий государь государей Кублай-хан с виду вот каков: росту хорошего, не мал и не велик, среднего росту; толст в меру и сложен хорошо; лицом бел и, как роза, румян, глаза черные, славные, и нос хорош, как следует.

Марко Поло

На рассвете звезда Цэнь клонилась к закату.

У зубчатых стен Ханбалыка рассеивалась белесая мгла. Караулы на башнях погасили сторожевые огни.

Широкие, прямые проспекты, проложенные от одних ворот до других, чтобы в случае нужды отряды конницы могли стремительно проскакать через весь город, ночью были пустынны. Только в середине просторной площади, около водяных часов, бодрствовала вооруженная стража.

За квадратом неподвижных каналов, среди мраморных и деревянных покоев, построенных на месте прежнего императорского дворца, дрожала предутренняя тишина – тишина покорности и ожидания.

В парке журчали фонтаны, окруженные осторожно высаженными камфарными деревьями, цветами шаоцяо и кустами роз. В озере, под склоненными до самой воды ветвями ив, плескались лебеди и утки редких пород. На дорожки выходили робкие газели, фазаны волочили длинные хвосты.

У каждой двери стояли рослые ойроты в золоченых китайских латах и шлемах с павлиньими перьями. Они дремали, опершись на копья с пучками выкрашенных конских волос.

Мимо дремлющих стражей неслышно крался круглолицый мальчик лет двенадцати в шелковом зеленом халатике. В высоком зале, разрисованном узорами и цветами, мальчик присел на край овального бассейна и стал играть с золотыми рыбками, смело хватавшими его за кончики пальцев.

Обрюзгший, широкобедрый старик-евнух подошел сзади и зашипел:

– Ты что, рехнулся, Лун-юй? Давно не пробовал бамбуковой палки? Дворец ждет пробуждения величайшего…

Мальчик вскочил на ноги и мгновенно исчез, скрипнув резной ореховой дверцей.

За окнами воздух из сиреневого становился розовым. Скворец пробежал по мраморному подоконнику, заглянул веселым глазом и громко свистнул. Старик замахал на него руками:

– Тише ты! Рано, рано еще…

Во внутренних покоях дворца легкий ветерок раскачивал шелковые кисти, свисавшие с потолка, и занавеси малинового и бирюзового атласа, расшитые золотыми фениксами. В каждой кисти была скрыта драгоценная амбра, источавшая приятный, волнующий аромат. На низких столиках стояли фарфоровые вазы с ветвями цветущих вишен.

Уронив головы на шелковые подушки, растеряв золотые шпильки и туфельки, здесь спали усталые танцовщицы и певицы. Около них в беспорядке валялись флейты, лютни, хуцинь и кунхоу.

Лун-юй наклонялся над девушками, дергал их за волосы и щекотал им пятки. Девушки взвизгивали и просыпались. Мальчик беззвучно смеялся и продолжал свой путь. Он привык проказничать, зная, что не будет наказан. Недаром его звали Лун-юй (Красавчик), – девушки любили гладить его румяные щеки, обнимать и шептать на ухо нежные слова.

В следующей комнате спали служанки, подававшие ночью вина, фрукты и яства. Лун-юй осторожно перешагнул через кувшины, через рассыпанные на полу золотые яблоки, индийские орехи, плоды манго и личи. Приоткрыв створку высокой, узорчатой двери, он заглянул в опочивальню.

В духоте, насыщенной пряными запахами, на пушистых коврах раскинулись бледные от ночного пьянства полуодетые красавицы. Мальчик без тени улыбки и озорства смотрел на их прекрасные лица.

Это были шестнадцатилетние монголки из племени хунграт. О таких в степи говорят: станом подобная тростнику, лицом – цветущему лугу, а глазами – глазам рассерженной рыси. Из племени хунграт, прославленного длиннокосыми певуньями и наездницами, ханы выбирают себе наложниц.

Лун-юй на цыпочках подошел к роскошной занавеси, сотканной из разноцветных шелковых нитей, опустился на колени и терпеливо склонил голову.

Неожиданно из-за занавеси высунулась смуглая рука и схватила мальчика за тугую косичку. Лун-юй вздрогнул и распростерся на полу.

– Благословенно пробуждение тянь-цзы… – пролепетал он испуганным голоском. Великого хана можно так называть, потому что он объявил себя императором Поднебесной и родоначальником новой династии Юань.

Коренастый пожилой монгол в длинной льняной рубахе и шапочке с большим изумрудом вышел на середину опочивальни. У него было румяное лицо, веселые глаза и седеющая бородка.

Девушки проснулись, подхватили полы своих одежд и, поклонившись до земли, исчезли.

– О, величайший, – сказал Лун-юй, – начальник астрологов, мудрый Айсе, нижайше просит подняться на башню «Восхваление добродетели» и приказать солнцу взойти.

Через малое время четверо сильных рабов внесли кресло, в котором сидел великий хан, на высокую башню, украшенную голубыми изразцами. На верхней площадке, впереди группы уйгуров и китайцев, стоял худой человек с серыми глазами и рыжеватой, подстриженной бородкой.

Глава ханских звездочетов, личный врач великого лана и член Верховного совета, итальянец Изолио Паули из города Пизы всегда сохранял спокойствие и сосредоточенность ученого, пренебрегающего мирскими благами. Его честность Хубилай уважал и ценил. Но еще больше он ценил знания и опыт врача Изолио, или Айсе, как его называли здесь.

Подойдя к Хубилаю, звездочет торжественно произнес:

– Величайший, твои астрономы всю ночь наблюдали звезды, чтобы вычислить благоприятное время для начала весеннего кочевья. Скоро день этот будет найден, и мы почтительнейше и тайно сообщим о нем тебе.

Хубилай кивнул, и Айсе продолжал:

– А теперь, ослепительный, обрати свое лицо к востоку и прикажи солнцу взойти.

– О, ослепительный! О, величайший! Прикажи солнцу взойти! Сжалься над нами и над всей землей, сын неба! – завыли астрологи, падая на колени и протягивая к хану руки.

Это был странный, хотя и неутомительный обряд, перешедший к монгольским ханам от сложного дворцового церемониала китайских императоров.

Хубилай подождал, пока на лимонно-золотом фоне нежной зари покажется оранжевый край солнца, и весело закричал:

– Волею вечного неба приказываю тебе, дневное светило, взойти и совершить свой путь над землей! И дать свет и тепло нашим подданным и всем живым тварям!

Сделав радостные лица, звездочеты вскочили на ноги. Айсе взмахнул платком. Внизу раздался хриплый рев боевых кожаных труб и грохот гигантских барабанов-наккаров. В зверинце раскатилось грозное рыканье тигра, с ним слились тоскливые вопли обезьян. Куда-то с бешеным топотом поскакали всадники. Распахнулись двери и окна дворцов. Сотни слуг побежали по лестницам и дорожкам, и дворец наполнился гулом множества голосов и прочих дневных звуков.

И, словно подчинившись приказанию великого хана, в небо раскаленным бубном выкатилось солнце.

Входя в прохладный мраморный зал, прихрамывая и опираясь на плечо Айсе, Хубилай спросил:

– Как твои успехи с получением золота? Хватило ли тебе туции, свинца и тибетского порошка? Соединились ли они хоть в одну золотую крупинку?

– Пока опыты не достигли желаемого, хотя я применил все, что советуют мудрейшие алхимики: мусульманин Джафар-эль-Суфи и германский принц Альберт. Придется продолжить поиски, – с достоинством ответил Айсе.

Поджав ноги в мягких сапогах, Хубилай сел на узорчатый диван у стола, накрытого белой шелковой скатертью.

Красивые мальчики с повязками, закрывающими рот и нос, чтобы не дышать на пищу великого хана, грациозно поставили на стол чаши со свежим кумысом и чаем по-монгольски, приготовленным с солью, молоком и бараньим жиром.

Величественный старик – начальник утреннего расстилания ханской скатерти – торжественно поднес блюда с жареной уткой и запеченной в сладком тесте ногой антилопы. Виночерпий неслышно подошел, держа в руках кувшинчики с крепким виноградным и еще более крепким рисовым вином.

Айсе покачал головой и спросил:

– Как здоровье тела и состояние души великого хана? Я вижу, что глаза его веселы и светлы, но ноги…

– Да, Айсе, ноги у меня пухнут, хотя мне и натирают их твоими мазями.

– Великий хан уже не молод. Нельзя есть столько мяса, нельзя пить вино, от этого пухнут ханские ноги.

Хубилай вздохнул, облизал жирные пальцы и подмигнул врачу:

– Ты говоришь правду, Айсе. Я люблю правду, но, пожалуй, больше люблю вино.

Он взял золотую чашу, усыпанную по краю рубинами, и протянул виночерпию.

Глава четвертая

Чтобы управлять людьми, хан должен быть умным, а чтобы люди покорялись ему, хан должен быть сильным.

Чингисхан

Обширный, богато украшенный зал приемов был пуст, только великаны-нукеры стояли по двое у высоких дверей с изображением извивающихся драконов. Нефритовые драконы, изогнув перепончатые хвосты, поддерживали потолок, отделанный перламутром и серебром в виде небесной сферы. Золоченые деревянные драконы разинули ужасные пасти под резными стропилами.

На восточной стене висело огромное шелковое полотнище, и на нем также извивался синий дракон – символ восточного ветра; на западной стене висело полотнище с белым тигром; на северной – с черной черепахой; на южной – с красной птицей.

Возвышение у северной стены венчалось восьмигранным золотым троном с овальной спинкой, сверкающей алмазами, и подлокотниками в виде двух разъяренных тигров. Над троном было укреплено белое знамя с фигурой свирепого всадника – монгольского бога войны Суульдэ и копье с буйволиными рогами и косматыми хвостами яков.

Раздался гулкий удар гонга. Вошел распорядитель приемов – тучный китаец в роскошной одежде. Он встал поодаль от дверей, низкими поклонами встречая придворных, явившихся к утреннему выходу государя.

Первым переступил порог широколицый мрачный монгол в потертом чапане и простых сапогах. За ним – худощавый китаец в скромной одежде ученого. Его сопровождали несколько стариков в белых халатах и колпаках звездочетов.

Китаец поклонился с приветливой улыбкой:

– Тысяча пожеланий здоровья и благоденствия доблестному Сугату-нойону, преданному полководцу и соратнику великого хана.

– Привет и уважение Го Шоу Гину, заведующему башней непрестанного согласия с небесами, – ответил монгол, глядя в сторону.

Сложив руки на животе и расставив косолапые ступни, Сугату-нойон размышлял: «Если бы священный правитель увидел двор Хубилая и людей, стоящих во главе управления государством, он бы огорчился. Когда монголы завоевывали Желтую империю, они предполагали вырезать всех китайцев – злокозненный и упорный народ, снести их душные города и превратить земли в привольные пастбища для наших славных багатурских коней, для тучных быков и бессчетных отар мелкого скота. Это не удалось совершить, потому что ханы сочли более полезным оставить жителей в городах и брать с них налоги и подати. Взимают эти подати мусульмане – наши старые враги, но теперь многие из них стали всесильными сановниками. Рядом с мусульманами стоят у трона белолицые выходцы из туманных стран Запада – они враги мусульман и гордятся, потому что их шеи не испытали крепких ударов монгольской плети, а Хубилай им доверяет. Среди семидесяти шести астрологов придворной «небесной башни» пятьдесят китайцев, остальные – уйгуры и персы. Да что вспоминать об астрологах, когда назначаются командующие китайскими десятитысячными отрядами, и им поручается охрана дворца. Это ли не предосудительно? Это ли не опасно? Хубилай собрал всех знатных монголов, одел их в китайские одежды, подарил им китайских певиц и держит постоянно перед глазами, потому что не доверяет. Да и сам великий хан окитаился, принял титул «тянь-цзы», и хотя он пьет по утрам кумыс и чай с бараньим салом, но предпочитает крепкое рисовое вино. Наследник престола носит халат с драконами и не желает говорить по-татарски. Горько смотреть на это, тяжкие настали времена… Ой-бой, какие времена!»

Вошли трое христиан – один молодой и двое пожилых, с сединой в окладистых бородах. Они раскланялись и продолжали между собой разговор.

– Когда мы приехали в Канбалук и я поставил тебя, совсем юного, перед великим ханом, сказав: «Это мой сын, государь, а твой слуга», – я не мог и подумать, что наша жизнь сложится здесь подобным образом, – говорил Никколо Поло, обращаясь к Марко.

– Что и толковать, – подхватил Маффео, – милости великого хана не оскудевают, награждения и льготы даются нам постоянно, а при дворе мы бываем чаще, чем иной темник или царевич.

Маффео откинул плащ багряной парчи и выпятил обтянутый шелком круглый живот.

– Да, сын мой, – усмехнулся Никколо, – твое возвышение на службе татарского владыки наполняет ветром радости наши паруса. Ты уже стал мужчиной, и я не боюсь, что избалую тебя непомерными похвалами.

– Клянусь Господом Богом и святыми угодниками, ты стал любимцем хана, джованетто! Вот и сегодня неспроста приказано явиться к утреннему выходу. Что и говорить, судьба еще не повернулась к нам задом!

Марко посмеивался, слушая самодовольные речи стариков. Его глаза уверенно блестели, крепкая грудь дышала ровно, – он был спокоен, как умудренный опытом царедворец.

Он вырос при дворе татарского хана, превратившись из застенчивого юноши в исполнительного чиновника и смелого воина. Он чувствовал себя избранником судьбы, подарившей ему огромный мир, неизвестный жителям европейских городов, и позволившей в расцвете молодости испытать все радости, возможные в завоеванных монголами империях Цинь и Сун.

В домах Поло накапливались богатые и редкие товары – от парчи, букарана и тончайших шелков до индийского жемчуга, бадахшанских рубинов и пряностей страны Мян. В конюшнях били копытами туркменские аргамаки, поджарые кипчакские иноходцы и арабские красавцы с ногами, как струны, и глазами газелей. Венецианцам прислуживали усердные рабы и рабыни с танцующей походкой и тонким голосом.

Но пресыщение не коснулось души Марко Поло. Сложные поручения хана, требовавшего от своих доверенных решительности и быстрого исполнения, многодневные походы через горы и пустыни, осады городов, стычки с разбойниками и дикими племенами Тибета, интриги и вражда между придворными – все это тоже было его жизнью. Дороги закалили его тело, а сложная обстановка монгольского двора развила и укрепила ум.

Марко свободно говорил по-татарски, по-персидски, по-уйгурски, по-арабски и овладел четырьмя письменностями. Своим докладом о разведке только что покоренных областей Манзи венецианец удивил не только Хубилая, но и его сановников и военачальников.

Многие из них входили сейчас в зал приемов. Вот бухарец Насыр-ар-Дин, бестрепетно встретивший и отразивший нападение двух тысяч боевых слонов царя Мян и сделавший подвластной Хубилаю страну полуголых людей, стреляющих отравленными стрелами и возводящих в джунглях золотые пагоды. Вот другой знаменитый полководец – насмешливый, горбоносый сириец Мар-Саргис, а за ним – суровый турок Зульфакар, которого Хубилай посылал вместе с Марко в страшную пустыню Такла-Макан добывать онданик – руду для выплавки первосортной стали. Там Марко откопал сокровища мертвого города Хара-Хото, слышал шепот злых духов, отвлекающих в сторону, и, преодолев море гибельно веющих барханов, нашел окаймленное райской зеленью заколдованное озеро – то чудесным образом исчезавшее, то вновь мерно плещущееся на прежнем месте.

Вот широкоплечий, дородный перс Ахмед в собольем плаще поверх полосатого халата и в шафрановой чалме с алмазным пером – человек, назначающий чиновников и собирающий налоги со всех областей империи, человек, которому необыкновенно доверяет великий хан. За ним следовали секретарь и писцы с бумагами и чернильницами.

Входили монгольские ханы и нойоны, одетые в китайские шелковые халаты – ленивые, разжиревшие, отвыкшие от войны, забывшие счастье бешеной скачки. Входили мусульмане с бородами, выкрашенными хенной, и со сверкающими перстнями на волосатых пальцах. Входили китайцы – военные и ученые-конфуцианцы, начальники фокусников и музыкантов.

Все низко склонились перед бледным и болезненным наследником престола, царевичем Чингисом. Он снисходительно кивал плоским лицом и обмахивался изящным веером из слоновой кости. Голубой халат, расшитый драконами, висел на его худых плечах. Царевич морщился, поглаживая висок слабой рукой с длинными, заостренными, покрытыми красным лаком ногтями.

Ему нравилась китайская изысканность, он ненавидел похотливых, напыщенных мусульманских вельмож и своих рыгающих кумысом сородичей. Сказаниям о степных багатурах царевич предпочитал замысловатые притчи китайских мудрецов.

Придворные, расступившись, вновь сомкнулись за узкой спиной наследника. По полу волочились их длинные шелковые одежды с золотой вышивкой – цветами, танцующими фениксами и драконами, переливались парчовые мантии, отороченные соболем и серебристой лисой; сверкали ожерелья из драгоценных камней и крупных жемчужин, вспыхивали алмазные застежки; на круглых шапочках покачивались резные нефритовые подвески и вздрагивали высокие султаны из перьев павлина и зимородка.

Среди этого великолепия и непомерной роскоши бросались в глаза скромные одежды астрономов и старый походный чапан Сугату-нойона.

Позади всех, заложив руки за пояс и сощурив холодные зеленоватые глаза, стоял огромный и сутулый начальник монгольской стражи, темник Кагатай.

Нукеры распахнули двери в южной стене зала и, стукнув древками копий, замерли.

Придворные, полководцы, ученые и астрологи опустились на колени и прижали лбы к полу.

Хубилай вошел, прихрамывая. Он сел на трон, побарабанил пальцами по головам золотых тигров и поманил распорядителя.

– Пусть поднимутся, – сказал он, усмехаясь, и сделал знак Айсе, стоявшему позади трона.

Айсе подошел к наследнику Чингису и почтительно предложил ему занять место рядом с великим ханом. Царевич, лизнув отцу руку, сел на верхнюю ступеньку тронного возвышения.

Хубилай похлопал его по спине и махнул рукой толстяку китайцу.

– Тянь-цзы изъявляет своим преданным слугам высочайшее благоволение. Остаться приказано: господину главному казначею, советнику Ахмеду; господину Циньго Гуну, советнику Айсе; блистательному водителю наших непобедимых воинов Сугату-нойону; отважному и преданному начальнику тумена «бесстрашных» Кагатаю; отважному и преданному начальнику китайского тумена Ван-Чжу; разведчику великого хана господину Марко и с ним господину Никколо и господину Маффео; заведующему непрестанным согласием с небесами, почтенному Го Шоу Гину и его помощникам.

Распорядитель, отдуваясь, умолк. Все придворные опять опустились на колени и, следуя старинному обычаю монголов, прокричали:

– Великий хан приказывает – мы покоряемся!

После чего распорядитель, покраснев от натуги и как бы придя в высшую степень восторга, пронзительно завопил:

– По воле вечного неба и по великой его милости к нашему государю да будет благословенно имя хана и да помрут и исчезнут все ослушники!

Придворные поднялись, почтительно сложили руки на животе и, пятясь мелкими шажками, покинули зал. Остались только те, кому было приказано.

– Подойдите ближе, – сказал Хубилай. Он кивнул писцам – уйгурам и китайцам, чтобы они усаживались за столики со своими каламами, кисточками и бумагой.

Все документы при дворе великого хана велись иероглифами – цзы, уйгурскими буквами и, главное, новыми письменами, придуманными мудрыми тибетскими ламами для удобства завоевателей.

Хубилай поглядел на собравшихся в кружок придворных-христиан, монголов, китайцев, мусульман, еще раз усмехнулся и, усевшись поудобнее, приготовился слушать доклады и разбирать дела.

Вперед выступил советник Ахмед, он взял у секретаря свиток холеными руками и слегка откашлялся, собираясь читать донесение.

– Погоди, Ахмед, – неожиданно произнес хан, нахмурившись. – Погоди и дай начать астрологам. Говори, Айсе.

Последнее время казначей и ближайший советник чем-то раздражал великого хана. Может быть, излишняя самоуверенность перса, слухи о накопленных им богатствах, которые будто бы соперничали с ханской казной, и бесконечные жалобы о превышении полномочий стали доходить до сознания Хубилая, хотя раньше он пропускал все это мимо ушей.

«Вот и Айсе недолюбливает Ахмеда, и умные купцы Поло… Правда, они латиняне, издавна враждующие с мусульманскими людьми. Вот угрюмо косится на алмазы и жемчуга казначея верный старик Сугату, а мой сын, царевич Чингис, прямо ненавидит его. И китайцы… Больше других злы на Ахмеда китайцы, а ведь они тоже мои подданные и притом самые многочисленные…» Нелегко разобраться в собственных мыслях и решить: стал ли советник менее преданным, менее почтительным и менее полезным. Хубилай думал, поглаживая редкую седеющую бородку, потом взглянул на желтоватое лицо сына и раздраженно подтвердил:

– Да-да, Ахмед подождет. Говори, Айсе.

В черных глазах перса мелькнуло недовольство, однако он торопливо отступил и вернул бумаги секретарю.

Айсе, доброжелательно улыбаясь, обратился к заведующему обсерваторией Го Шоу Гину:

– Почтеннейший Го, покажи государю новый календарь «ши-хунь-шу».

Китаец протянул хану толстую книгу в роскошном бархатном переплете, украшенном золотыми фениксами – птицами счастья.

– О, величайший, – сказал он, опускаясь на колени, – благоволи принять плоды трудов твоих скромных звездочетов. В этой книге «непрестанного согласия с небесами» обозначены дни по двадцати восьми созвездиям и двенадцати счастливым предзнаменованиям, даны дни и часы новолуния и полнолуния Ханбалыка и Шаньду, для Монголии и всех подвластных стран. Кроме того, в «ши-хунь-шу» обозначены различные предуказания о благоприятных и неблагоприятных днях свершения самых разных дел и многое другое, полезное в жизни, дающее уверенность, услаждающее ум и возвышающее душу.

Хубилай мерно кивал головой и улыбался: разговоры о «небесных делах» всегда казались ему умиротворяющими и приятными. Он принял книгу из рук Го Шоу Гина и спросил:

– А сколько подобных календарей изготовлено для людей разных сословий?

– Немного больше тридцати тысяч, взятых по десять и еще раз по десять раз. Они всевозможных цен и доступны многим.

– Ты порадовал меня, Го. Приказываю наградить астрологов и гадателей, трудившихся над составлением этой благочестивой книги. Го Шоу Гин будет находиться при мне во время летней кочевки, потому что душа моя испытывает удовольствие при виде такого достойного и ученого человека.

Хубилай сжал кулаки, выставив большие пальцы, и громко засопел. Зная, что таким способом великий хан выказывает свое особое расположение, приближенные почтительно опустили головы.

Хлопнув ладонями по коленям, Хубилай весело продолжал:

– Ну а что говорят твои предсказатели, мудрый Го? И когда ты условишься с Айсе и доложишь мне, что пора вызвать баларгучи и приказать свертывать войлоки, грузить юрты и седлать коней?

Хубилай сам рассмеялся своему остроумию, и все присутствующие переглянулись и рассмеялись. Толстый распорядитель приемов налился кровью и зажал себе рот ладонью, будто бы с трудом удерживаясь от хохота.

Великий хан говорит о сборах, как одетый в продымленную овчину пастух. На самом деле ханское кочевье из столицы в летний дворец Шаньду представляет собой невиданно роскошное и многолюдное шествие. Разве не двинутся длинные вереницы равнодушных мохнатогорбых верблюдов, несущих все необходимое, чтобы ежедневно кормить изысканными яствами и поить дорогими винами привередливую толпу придворных? Разве не побегут тысячи проворных слуг и разнаряженных ловчих с борзыми собаками и ручными гепардами в поводу, не поскачут блистающие доспехами всадники с реющими на ветру бунчуками? И сам великий хан как будто поедет в войлочной кибитке под пронзительный визг тележной оси, а не в бамбуковом домике, обитом изнутри тигровыми шкурами и водруженном на спину белого слона… Что и говорить, владыка монголов, китайцев и сотни других народов, платящих ему неисчислимую дань, умеет тонко шутить!

Го Шоу Гин низко поклонился и ответил тихим голосом:

– О, величайший и ослепительный, разреши ничтожным астрологам подождать благоприятного сочетания созвездий и после согласования с почтенным советником Айсе доложить наилучший день для начала твоего царственного пути. Вот прибывший из далекого монастыря предсказатель и астроном Гао, он поможет нам в поисках счастливой истины.

Худой монах с обветренным спокойным лицом вышел вперед и наклонил бритую голову.

– Давайте, ищите побыстрей, а то вон уже и степь покраснела от маков, и кобылицы носят переполненное вымя, и овцы беспокоятся, и ветерок подсушил дороги, – сказал Хубилай и, махнув рукой, добавил с хитрой усмешкой: – Наверно, звезды на днях расставятся так, как нужно моим мудрым гадальщикам, чтобы объявить начало кочевки. Так, ну ладно. Эй, Ванху!

Красивый молодой темник Ван Чжу стремительно приблизился и остановился перед ханом. Хубилай одобрительно поглядел на него.

– Проверь как следует твоих китайских солдат, Ванху. Назначаю тебя начальником охраны дворца во время моего отсутствия. Ты исполнительный и лихой воин, я доволен тобой.