Дури еще хватает Фрай Стивен
– Они нас в порошок сотрут, – простонал я.
– Кто? О ком это ты?
– «Претенциозное повествование о замкнутой компании оксбриджских изнеженных и ничтожных, бесхарактерных дрочил, которые донимают друг друга своими так называемыми “проблемами”, собравшись на отмеченный излишествами уик-энд в загородном доме…» Ты представляешь, что сделает с нами «Тайм-аут»?
(Я и сам понятия не имел, что «Тайм-аут» все еще оставался символом и фокальной точкой нашей неуверенности в себе.)
– «Тайм-аут»? Да кому он, на хрен, интересен? Его и читают-то всего человек двенадцать. Нет, серьезно, возлюбленные мои, вам ли тревожиться о том, что они себе думают?
Мы обожали Кеннета Брана и сейчас обожаем, по многим причинам, однако великолепная способность не отвлекаться от дела, отягощая себя тоскливыми помыслами о том, как отнесется к твоей работе тот или иной рецензент, стоит едва ли не первой в списке его достоинств. Бесстрашие и отвага – вот залог успеха для всякого актера и режиссера, связавшегося со съемками фильма. Если вы, пытаясь сосредоточиться на своем деле, позволяете какому-нибудь газетчику или хотя бы призраку обобщенной, враждебной публики маячить у вас за спиной, неодобрительно цыкая и шипя сквозь зубы, считайте, что вы уже провалились.
Кен, разумеется, никак не связывает свое место в мире с чувством вины. Он рос в Северной Ирландии без каких-либо надежд на преуспеяние. Любовь к театру у него врожденная и абсолютная; все деньги, какие ему удавалось заработать, он тратил на паром и автобус, которыми добирался до Стратфорда-наЭйвоне, где, начиная с отрочества, просматривал каждый сезон театра, – просматривает и поныне. Отнюдь не случайно, что в первый съемочный день «Друзей Питера» он появился на площадке уже переполненным необходимыми знаниями, отвагой и верой в себя. Не случайно, готов поспорить, и то, что мы с Хью явились туда почти больными от опасений, стыда и дурных предчувствий. Счастливая судьба, которая привела нас из частных школ (в моем случае к ней добавились другие школы и тюрьма) через Кембридж и «Огни рампы» в «Черную Гадюку», «Дживса и Вустера» и наше собственное комедийное шоу, внушила нам не уверенность в себе, а ощущение полной нашей ничтожности. Только не думайте, пожалуйста, что мы напрашиваемся на сочувствие или, боже сохрани, на восхищение. Я говорю о том, что творилось в наших помутненных рассудках, а уж вы можете относиться к этому как вам заблагорассудится. Возможно, если у вас хватает воображения, вам удастся увидеть себя в подобных обстоятельствах питающими подобные же чувства. Возможно, мы были просто-напросто редкостными обормотами.
То, что полнометражный игровой фильм удалось снять за одиннадцать дней, было следствием трудовой дисциплины Кена и его команды, единства времени и места, встроенного Мартином и Ритой в сценарий, ну и, конечно, скудости бюджета.
Между тем удовольствие, которое я получал от автомобиля, забиравшего меня поутру из «Савоя» и доставлявшего туда повечеру, было едва ли не самым волнующим из всего, что я испытал до той поры. «Посредники» в цилиндрах, нередко и неверно именуемые швейцарами, были со мной неизменно учтивы, а в скором времени я перезнакомился и с остальным гостиничным персоналом. Кстати, если вам захочется узнать, каких глубин падения может достигнуть человек, сведите знакомство с исполнительным директором какого-нибудь большого отеля – любого. И вы никогда уже не станете прежним. Благоразумие не позволяет мне вдаваться в подробности – ознакомиться с ними вам придется самостоятельно. Хотя такая рекомендация отчасти смахивает на предложение поискать в urbandictionary.com слово munting. В общем, я с себя всякую ответственность снимаю.
В остальном же радости владения люксом были почти упоительными. Нигде нет на свете более мягких и пушистых купальных халатов, нигде не найдете вы душевой головки более напористой и щедрой. Правда, один мелкий и совершенно нелепый источник недовольства там имелся и действовал мне на нервы – повседневная одинаковость всего и вся. Пепельница на столике гостиной неизменно оказывалась в точности на том же самом месте. Кресла неизменно стояли в точности од теми же самыми углами друг к другу. В конце концов я упомянул об этом в разговоре со старшим по этажу.
– При каждом возвращении со съемок или с прогулки, – сказал я, – мой номер чист, все в нем прибрано, однако, вы только не сочтите это придиркой, все и всегда занимает одно и то же место. Безделушки на каминной полке и…
– Ни слова больше, сэр. Начиная с завтрашнего дня мы будем готовить для вас сюрпризы.
Что и было проделано. Каждый раз что-нибудь хоть немного да изменялось, веселя меня и, хочется думать, горничную и прочий персонал. Скажем, увлекательная Охота за Пепельницей вносила в мою отельную жизнь струю самую живительную.
В один из оказавшихся свободным вечеров я пошел посмотреть постановку «Тартюфа», в которой играл мой добрый друг Джонни Сешнс. В спектакле участвовала также Далси Грей, чей муж, Майкл Денисон, сыграл Олджернона в «Как важно быть серьезным» Энтони Асвита, это он произносил фразу: «Надеюсь, Сесили, я не оскорблю вас, если скажу честно и прямо, что в моих глазах вы зримое воплощение предельного совершенства?» – ту самую восхитительную череду слов, что заставляла меня, мальчишку, ежиться, корчиться и извиваться от наслаждения.
Майкл и Далси, великолепная, всеми любимая театральная чета, имела обыкновение устраивать летние приемы в «Шарделосе», стоявшем в Олд-Амершаме – роскошном, восемнадцатого столетия доме с благородными интерьерами работы Роберта Адама и ландшафтным парком, заложенным в 1796 году Хамфри Рептоном. Когда-то дом низвели до положения заурядного приюта для престарелых, он медленно разрушался, но в 1970х был спасен, восстановлен и разделен между новыми владельцами. Далси и Майклу принадлежали лучшие, глядевшие на огромную лужайку комнаты первого этажа; когда я приехал на прием, там уже было не протолкнуться от людей из киношного и театрального мира Британии. Я и глазом моргнуть не успел, как разговорился с Дорин, вдовой великого Джека Хокинса{80}, одного из моих любимых киноактеров. Но кого же я увидел при этом на другом конце комнаты? Верить ли мне глазам своим? Самого любимого из всех, Джона Миллса. Несколько взволнованных, неловких перебежек, легкое покашливание – и вот я уже сижу рядом с ним на диване. Он – в точности как я ожидал – подмигивает мне, этот живой, несказанно обаятельный и замечательно одаренный человек. Его супруга, Мэри Хэйли Белл, автор романа «Свистни по ветру», смеется лающим смехом – в точности как я ожидал.
Ноэл Кауард написал песенку «Бешеные псы и англичане» именно для Джона Миллса. В середине 1930х он был певцом, танцором и эстрадным артистом на все руки, работавшим в труппе с неудачным названием «Чудаки». Возвращавшийся из Австралии Кауард остановился в Сингапуре и увидел афишу, обещавшую малоправдоподобное двойное представление (ну не за один же, в самом деле, вечер?) – «Гамлета» и мюзикл «Мистер Синдерс». Гибкий, быстрый и бойкий Миллс играл в последнем. После спектакля Кауард зашел за кулисы и предложил Миллсу навестить его в Лондоне, пообещав молодому актеру найти для него роль.
Джонни Миллс был гением дружбы. Его беззаветное, лишенное всякого себялюбия очарование дало очень многое Кауарду (которого Миллс первым окрестил «Мастером»), Лоуренсу Оливье, Рексу Харрисону, Ричарду Аттенборо, Брайану Форбсу и многим другим.
Сидя с ним на диване «Шарделоса», я наверняка засыпал Миллса вопросами о его киношной карьере. «Человек октября», «В котором мы служим», «Дочь Райана», «Тигровая бухта», «Швейцарская семья Робинзонов» и, прежде всего, «Трудный путь в Александрию», «Большие надежды» и «39 ступеней» – все они основательно на меня повлияли.
Когда я замолк, чтобы перевести дыхание, Джонни спросил, чем я занимаюсь. Я сказал, что снимаюсь сейчас в фильме Кеннета Брана.
– О, правда? – сказал Джонни. – В таком случае, не окажете ли вы мне услугу?
– Любую.
– Не могли бы вы сказать Кеннету, что я, друживший с Ларри Оливье, точно знаю, как сильно понравился бы Ларри «Генрих V» и с каким отвращением отнесся бы он к гнусным сопоставлениям критиков. Скажете?
Речь шла о том, что, хотя «Генрих V» Кена и пользовался несомненным успехом, выход фильма на экраны был встречен множеством ядовитых замечаний наподобие: «Что он о себе возомнил? Он все-таки не Лоуренс Оливье».
– Боюсь, этого я сделать не смогу, – ответил я.
– О, – в явном замешательстве произнес он.
– Я предпочел бы, чтобы вы ему сами это сказали. Если я устрою небольшой званый обед, вы с леди Миллс придете?
Он разулыбался, соглашаясь, мы обменялись телефонными номерами, дело было решено.
Задавать званый обед в люксе пятизвездного отеля – с этим не способно сравниться ничто. Да, конечно, я понимаю, как ужасно это звучит, но про обед вам все-таки расскажу.
Стало быть, происходит все так. Вы говорите работающим на вашем этаже Альфонсо и Эрнесто, что задумали в следующую пятницу пригласить к обеду шестерых гостей, и оба радостно кивают.
Когда наступает назначенный день, Эрнесто приходит к вам с меню и предложениями от шеф-повара и его команды, трудящейся шестью этажами ниже, в подвале. Вы отбираете блюда, которые представляются вам приемлемыми[51], а затем, часов около шести, Альфонсо, которому не хочется, чтобы вы путались у него под ногами, пока он будет заниматься цветами и созданием должной обстановки в номере, отправляет вас на прогулку. К вашему возвращению номер выглядит идеально. Глубокие кресла полукругом расставлены у окна, чтобы из них можно было любоваться сумеречной Темзой. В середине комнаты накрыт большой стол, к нему придвинут второй, поменьше, чтобы за ними смогли разместиться семеро. Я пригласил Хью и Джо Лори, Эмму Томпсон с Кеном и, конечно, сэра Джона и леди Миллс.
Белые крахмальные салфетки, хрусталь и серебро, поблескивающие в свете свечей. Две низкие вазы с идеальными пионами на столе, по гостиной расставлены вазы с розами и цветами, которые мне не удается определить. Низкие столики с орешками, оливками и корнишонами. На наше счастье, то время еще не знало несъедобной «Бомбейской смеси» и раздирающих нёбо сухих крендельков. Серебряное ведерко со слегка утопленной в лед бутылкой шампанского. Я наливаю себе успокоительной водки с тоником, закуриваю сигарету и пытаюсь убедить себя, что нисколько не волнуюсь. Во время прогулки я снял со счета достаточно наличных, чтобы оделить Эрнесто, Альфонсо, Жильберто и Алонсо щедрыми, но не выходящими за рамки приличия чаевыми.
Я уже договорился с Алонсо, что, едва появится первый гость, он придет, чтобы смешать коктейли и открыть бутылку шампанского. Если портье не предупредит его, я нажму на кнопку звонка у камина.
И теперь меня поражает мысль: а вдруг портье не знает Джона Миллса в лицо? Ужасно будет, если такой августейшей особе придется топать по коридорам не узнанной, не получающей знаков уважения, которого она заслуживает. И я звоню вниз.
– Добрый вечер, мистер Фрай.
Тогда меня еще немного смущало то обстоятельство, что стоит мне позвонить обслуге отеля, как она мгновенно меня узнает.
– Здравствуйте, да, это я. Стивен из пятьсот двенадцатого. Я просто хотел сказать, что устраиваю обед, и дело в том, что мои почетные гости – это сэр Джон и леди Миллс, и я надеюсь, вы…
– О, сэр, мы прекрасно знаем сэра Джона. Будьте спокойны, мы встретим его с превеликим энтузиазмом. С восторгом!
Хью, Джо, Кен и Эмма пришли вместе. Мы были тогда достаточно молоды, чтобы с волнением относиться к такому экстравагантно взрослому делу, как званый обед в заведении вроде «Савоя».
Алонсо смешал коктейли и, пока мы посмеивались и повизгивали, скромно стоял у столика с напитками.
Прозвучал зуммер, мы расправили плечи и придали нашим физиономиям выражение серьезное, но радушное.
Я открыл дверь – за ней стояли сэр Джон и Мэри. Он вошел и, помаргивая, огляделся по сторонам:
– О… о! Это же…
Я с испугом увидел, что он вот-вот заплачет.
– Все в порядке, сэр Джон?
Он взял меня за руку, крепко сжал ее:
– Это же номер Ноэла!
Отпустив мою руку, н прошелся по номеру.
– Каждый раз, приезжая на премьеру, Ноэл селился здесь. Боже мой!
Вечер удался на славу. Джонни и Кен быстро подружились. Анекдоты сыпались дождем, секреты во множестве предавались огласке. Работавший в вестибюле персонал уже произвел немалую сенсацию, выстроившись, чтобы приветствовать сэра Джона и леди Мэри, у знаменитых дверей отеля, как только к ним подъехал великолепный старый «Роллс-Ройс» Миллсов с его верным водителем, фактотумом и другом Джоном Новелли за рулем.
Так началась моя долгая дружба с Джоном и его семьей. Не столь уж и долгая по меркам Джона, умершего девяностотрехлетним в 2005м, и леди Мэри, которая впала в слабоумие на много лет раньше и в том же году соединилась с Джоном в смерти.
Их продолжавшееся шестьдесят четыре года супружество – достижение редкостное. В 1996м я столкнулся с Джонни в актерской раздевалке Ситджесского кинофестиваля. Он вгляделся в меня[52].
– А, Стивен! Знаете что? Со времени нашей свадьбы мы с Мэри впервые провели ночь врозь.
Поразительно. Я как-то спросил его, в чем секрет столь долгого брака.
– О, все очень просто, – ответил он. – Мы ведем себя, как только что познакомившиеся озорные подростки. Вот вам пример. Пару лет назад мы присутствовали на очень пышном обеде. Я нацарапал записку: «Черт, а ты мне нравишься. Что собираешься делать после обеда? Мы могли бы поехать ко мне, порезвиться, повеселиться…» – что-то в таком роде. Подозвал официанта. «Видите, за тем столиком сидит очаровательная блондинка? – Я указал на Мэри. – Не будете ли вы так добры передать ей эту записку?» А следом не без ужаса сообразил – зрение у меня уже тогда сдало, понимаете? – что записку-то он передает принцессе Диане. Она развернула мою бумажку, прочитала, взглянула в мою сторону – официант указал на меня, съежившегося в кресле. Улыбнулась, помахала ладошкой и послала мне воздушный поцелуй. О господи, каким же дураком я себя чувствовал.
Два происшедших за время нашей дружбы события наполнили меня особой радостью. Одно было таким: мне посчастливилось узнать, что на «Кристис» будет продаваться старый халат Ноэла Кауарда. Я отправился на аукцион, купил халат и подарил его Джонни на восьмидесятилетие. Он помнил Кауарда в этом халате, и обладание им доставило Джонни редкостное количество удовольствия, что, в свой черед, доставило редкостное количество удовольствия мне.
Второе произошло морозным зимним днем в величественном старом доме «Латон-Ху», бывшем когда-то сердцевиной усадьбы маркизов Бьютских, а затем принадлежавшем бриллиантовому магнату Джулиусу Вернеру, владельцу знаменитой коллекции изделий Фаберже, большую часть которой как раз из этого дома налетчики-мотоциклисты и похитили. Вскоре после того ограбления я снимал здесь сцены из «Золотой молодежи», экранизации второго романа Ивлина Во «Мерзкая плоть». И однажды на пробу попросил Джонни подумать о том, чтобы сыграть роль Старого Джентльмена на балу. Он согласился не сходя с места. Я объяснил, что в его сцене он замечает, как Майлз, непутевый молодой человек, которого играл Майкл Шин, достает из серебряной коробочки понюшку табаку, по-видимому, и отправляет ее в нос. Майлз предлагает Старому Джентльмену другую понюшку «табаку» – странно белого цвета. Бал продолжается, в разные его мгновения мы возвращаемся к двум этим персонажам и видим, как Майлз снова и снова угощает старика «табачком». Возможность впервые в жизни сыграть сцену с наркотиками сильно взволновала Джонни, и к работе он отнесся очень серьезно. Он был уже почти совершенно слеп, съемки велись в большом холодном доме, однако Джонни никаких поблажек для себя не просил. Впрочем, мы поставили для него в доме небольшую палатку с раскладушкой и пятиреберным электрическим обогревателем.
Несколько лет спустя Джонни лежал, умирая, в новом, стоявшем в Денем-Виллидж доме («Фронтоны» – по-моему, так он назывался), неподалеку от «Хиллс-Хаус», где они с Мэри прожили столь многие годы. Я приехал навестить его. У Джонни была легочная инфекция, говорить он почти не мог, я просто сидел у постели, держа его за руку. Я привез с собой iPod, в который загрузил столько номеров Ноэла Кауарда, сколько сумел найти. Джонни был одет в любимый его бархатный пиджак, на груди которого гордо поблескивали орден Британской империи и орден Командора Британской империи. Я положил iPod рядом с ним, вставил в уши Джонни маленькие наушники. И когда воркующий голос Кауарда запел «Мы увидимся снова», я увидел, как Джонни улыбнулся, а из уголков его глаз покатились слезы.
Но вернемся в отель «Савой». После званого обеда Миллс-Брана прошло несколько дней, сейчас шесть утра, я жду в вестибюле машину, которая отвезет меня в Ротем-парк на съемки «Друзей Питера», и тем временем болтаю с Артуро, одним из «посредников».
– Вам нравится Фрэнк Синатра, мистер Фрай?
– Мне? Еще бы!
– А, хорошо. Он сегодня поселится у нас.
– Шутите!
По пути в Хартфордшир я репетирую то, что скажу великому человеку, если столкнусь с ним. С Синеглазым стариком. С Председателем правления. С Голосом.
Съемки, как водится, тянулись, тянулись, тянулись, тянулись и тянулись. По-моему, в «Савой» я вернулся уже после полуночи. Дверь мне открыл Артуро:
– Длинный был день, мистер Фрай.
– Как, похоже, и ваш.
– Я только что заступил на дежурство, сэр. Но не пройдете ли со мной? Хочу вам кое-что показать.
Я, недоумевающий и слегка раздосадованный, ибо думать мог лишь о постели, поплелся за Артуро по коридору, который вел, и сейчас еще ведет, в Американский бар. Мы спустились туда по ступенькам, и Артуро указал мне на мужчину, сидевшего в ореоле света, склонившись над хрустальной стопочкой. Подсвеченный сигаретный дымок завивался над ним. Живая обложка альбома.
– Мистер Синатра, хочу представить вам мистера Фрая, нашего давнего постояльца.
Мужчина поднял на меня взгляд – это был Он, – указал на кресло напротив:
– Присаживайся, малыш.
«Малыш». Фрэнсис Альберт Синатра называл меня «малышом». Я вспомнил тот эпизод из «Трех мушкетеров» Ричарда Лестера, где Спайк Миллиган произносит сдавленным, почтительным голосом – после того, как Чарлтон Хестон стиснул его запястье и заговорщически пошептался с ним о его жене (Ракель Уэлч): «Сам кардинал пожал мне руку и назвал другом!»
Думаю, я провел наедине с Фрэнком минуты три, – затем бар наполнили его старые друзья, быстренько оттеснившие меня на периферию вечеринки. Но мне хватило и этого, в номер 512 я возвращался как человек, которому приснился рай.
Через несколько дней я снова увидел заступившего на дежурство Артуро, пожал ему руку и втиснул в его ладонь пятерку.
– Сколько ни проживу, Артуро, а той минуты не забуду. Какую услугу вы мне оказали! Никогда не смогу отблагодарить вас как следует.
– Мне это было только приятно, мистер Фрай.
– Он еще здесь?
– Съехал сегодня утром. Довольно смешно получилось.
– Да?
– Ну, перед тем как сесть в машину и поехать в аэропорт, он дал мне пачку денег. Очень толстую. Спасибо, Артуро, говорит, я отлично провел у вас время. «Ну и вам большое спасибо, мистер Синатра. Всегда рады видеть вас в “Савое”». А скажи-ка, говорит он, ведь это самые большие чаевые, какие ты получал? Я посмотрел на деньги. Толстенная пачка бумажек по двадцать и пятьдесят долларов. Ну, по правде сказать, сэр, не самые, говорю. Он так расстроился. Так расстроился. Ладно, говорит, скажи, кто дал тебе больше? «Так вы же и дали, сэр, когда были у нас в прошлый раз». Он захохотал во все горло и полез в машину.
– Когда он приедет снова, чаевых вы получите еще больше, – сказал я.
– О-о, мне это и в голову не приходило, – сказал Артуро.
Досточтимый дневник
К 1993 году «Друзья Питера» вышли на экран, мы отсняли второй сезон «Фрая и Лори», я написал мой первый роман, «Лжец»[53], и опубликовал сборник статей, эссе и прочей мелочи в книжке под названием «Пресс-папье».
Дневник я веду нерегулярно, однако месяцы работы над вторым моим (и самым любимым) романом «Гиппопотам», завершившиеся доставкой его гранок на мою квартиру, освещены в нем с порядочной полнотой. Я предлагаю вам эти записи, потому что они, кажется мне, передают мою тогдашнюю жизнь – лихорадочную, ломаную, полную напряженной работы – лучше, чем это сделала бы память. Того, что такая жизнь подводит меня к катастрофическому взрыву, я тогда не понимал. Возможно, вы, читая дневник, этот путь увидите. Я остался верным намерениям, изложенным мной в первой главе, и потому ничего не изменил и не добавил, убрав, впрочем, кое-что из уважения к тем, кто предпочел бы не появляться на этих страницах – или появиться в замаскированном виде. Добавлены, для пущей ясности, только сноски.
Завтра мне исполнится 36; три дюжины, четверть гросса. Число со множеством делителей, а так – ничего особенного. Тем не менее самое подходящее, по-моему, время, чтобы начать вести дневник. (Первое решение: не возвращаться назад и ничего в этой хронике не менять. Никаких перечитываний, исправлений и редактуры задним числом. Что напишется, то и останется. Иначе какой в этом смысл?) Ха! «Иначе какой в этом смысл?»… последние слова дневника Кеннета Уильямса{81}, только что опубликованного и только что мной просмотренного. Я один раз упомянут там в алфавитном указателе – в связи с моим выступлением в ток-шоу «Уоган», которое вел КУ. На указанной странице значится: «Стивен Фрай хорош». Эпитафия. Пока пишу это, слушаю по радио «Альпийскую симф.» Штрауса. «Радио3», Променадный концерт. Чудесная версия какого-то русского дирижера, о котором я ничего не слышал[54]. Вступительное слово произнес в традиционно приглушенных тонах Джеймс Ноксти{82}. Несколько месяцев назад я сидел рядом с ним на торжественном завтраке по случаю завершения турнира на Кубок Джона Берта. Приятный малый.
День сегодня ленивый. Очень ленивый, как и все мои дни в последнее время. Иметь репутацию трудяги приятно, она льстит моему amour-propre, но ведь это такое вранье. Большую часть дня провел, доводя до полного блеска план рассадки гостей на завтрашнем праздничном обеде. Почему это заняло столько времени? Ну, я решил преобразовать имена гостей в анаграммы. Вот их список (с пояснениями):
• Henry F. Pest – это я.
• Lacey Easy-Fleece – Alyce Faye Cleese (жена Джона Клиза, психотерапевт из Оклахомы).
• Irma Shirk – Kim Harris (милый кембриджский друг).
• Lady Orlash – Sarah Lloyd (жена Джона).
• Mercie H. Twat – Matthew Rice (кондитер и блестящий человек).
• Sonia Wanktorn – Rowan Atkinson.
• Katie Labial Scar – Alastair Blackie (друг Кима, его агент и мой садовник).
• Jones Leech – John Cleese.
• Maria Sillwash – Sarah Williams (продюсер, сейчас она снова с Ником Симонсом).
• Harold Clit Shine – Christian Hodell (помощник Лоррейн).
• Julie Oar – Jo Laurie (супруга J. H. C. Laurie).
• Coke Toper – Peter Cook.
• Reg Gowns – Greg Snow (кембриджский друг).
• Slim Noble – Simon Bell (выпускник Оксфорда, бездельник и чаровник).
• Nik Cool – Lin Cook (жена Питера).
• Dolly John – John Lloyd (продюсер «Черной Гадюки» и проч.).
• Mario Nolan-Hitler – Lorraine Hamilton (мой агент).
• Miss Nancy L. Soho – Nicholas Symons (старый кембриджский приятель, продюсер «Фрая и Лори»).
• Antonius Stanker – Sunetra Atkinson (жена Роуэна).
• Eli Cider – Eric Idle.
• Uriah H. Glue – Hugh Laurie[55].
Так или иначе – потратить весь долбаный день на анаграммы (больше всего сил отняла Алиса Фэй Клиз{83} с ее многочисленными Е и двумя Y)[56], вместо того чтобы трудиться над романом. Занятие, конечно, по-своему удовлетворительное. Я насиловал под звуки «Радио3» (тогда передавали не музыку, а международный матч по крикету, и Англия – вы можете в это поверить? – его выиграла. Я, впрочем, никогда в этих ребятах не сомневался. Этертон определенно хороший капитан; ему еще придется хлебнуть горя в предстоящие годы, но парень он основательный) мое словесное мастерство ради бесполезной анаграмматики, которая, скорее всего, еще и разозлит моих завтрашних гостей. Ни черта не осталось в мире веселого: никто не совершает безумных глупостей, никто никого не разыгрывает, не устраивает дурацких вечеринок с фокусами и общими играми, как это делалось в 20х. Даже меланхоличная Вирджиния Вулф (около года назад слышал на «Калейдоскопе»[57] от Дамы Эдны: «Милая Вирджиния, у меня с ней так много общего, – только я, конечно, плавать умею»[58]), даже она и ее круг любили розыгрыши. А теперь каждый до того серьезен, мать их, и зауряден.
Бог его знает, выйдет ли толк из моего плана рассадки. Если Саймон Белл не напьется, это поможет. Ладно, послезавтра опишу, как все было.
Кстати сказать, завтра хоть и день моего рождения, я, похоже, под завязку набил его рекламирующими «Шталаг “Люфт”»[59] интервью с бесчисленными ТВ-журналами и тому подобным.
Под локтем у меня стоит бутылка вина «Канонкоп», южноафриканского подражания клерету – маловато танина. У Штрауса надвигается буря. Или он позаимствовал восклицания флейт у Россини, из увертюры к «Вильгельму Теллю», или я Летучий Голландец.
Ну что же, стало быть, тридцать шесть. Всегдашнее клише – поиск седых волос в зеркале. Что-то поблескивает у висков, но сказать, настоящая это седина или игра света, затруднительно.
Все утро давал в «Граучо» интервью по поводу «Шталага “Люфт”». Нескончаемая вереница женщин из «ТВ Быстрого», «ТВ Первого», «ТВ Лучшего» и «ТВ Мудацкого», и каждую интересует прежде всего мой целибат. «Но вы же наверняка предаетесь фантазиям? Наверняка должны знакомиться с людьми и… представлять себе?»
Главным образом им хочется узнать, какие картины рисует мне воображение, пока я онанирую. Ровно то же самое произошло несколько недель назад, когда я обедал у Кена и Эм. Кен слегка перебрал (ему обычно и одного бокала хватает), и пошло-поехало: «Ладно, дорогуша, о чем ты думаешь, когда дрочишь?» Эм пыталась угомонить его, однако, готов поспорить, делала это не всерьез, потому что ей тоже интересно.
Остается лишь радоваться, что мои фантазии и грезы я сюда не изливаю. Я это к тому, что сегодняшние газеты кричат об истории, приключившейся с Майклом Джексоном. Судя по всему, некая женщина заявила, что он насильно растлил ее сына. Ну, давайте говорить серьезно – кто-нибудь сомневался в неравнодушии Джако к мальчикам? Боже ты мой, какой гвалт поднимется, если полиция найдет что-нибудь на его ранчо. Порнушку, любительский фильм, что угодно… Бедный, невменяемый сукин сын, думаю, и его детство не обошлось без такого насилия.
Итак – обед. Пришли все. И все принесли подарки, хоть я и просил этого не делать. Анаграммы их, похоже, позабавили, и даже слишком. Большинство пребывало в хорошем настроении и вроде бы получало от происходившего удовольствие. Роуэн и тот ухитрился дотерпеть до конца[60]. Я сидел между Джо Лори и Алисой Фэй Клиз, Хью – на другом конце стола, с Эриком и Джоном К. Питер Кук пребывал в прекрасной форме, рассказывал о «Дереке и Клайве», запись скоро выйдет повторно; к концу вечера многие гости слегка наклюкались. Счет мне прислали почти точно на 1000 фунтов, что, должен сказать, вполне разумно. Еда была дьявольски вкусная. Я уже упомянул, что заказал ее в ресторане «Куинсгэйт 190», где заправляет Энтони Уоррал Томпсон? Он как раз был там и выпил с нами. Выяснилось, что он учился в одной школе с Джоном Ллойдом. А живет в одном доме с Саймоном Беллом, которого мне пришлось напоить виски, прежде чем он удалился.
Этим утром закадровая озвучка с Хью, реклама батареек «Энерджайзер». Хью в хорошей форме, а это всегда праздник. Полтора часа веселья. У входа в студию звукозаписи столкнулись с Норманом Битоном. Сумасшедший старикан – наш поклонник. Хочет, чтобы мы сочинили скетч с его участием. Хм.
Затем лениво прошелся по магазинам Сесил-Корт. Купил подлинный номер «Ванити Фэр» с Джиллеттом в роли Холмса на обложке и подписанную фотографию Бэзила Рэтбоуна{84}. Не спрашивайте – зачем. Может получиться хороший подарок. А еще разжился книгой Рики Джея «Ученые свиньи и несгораемые женщины», за которой гонялся сто лет[61].
В конце концов добрался до дома и успел почитать немного, прежде чем отправиться в «Институт директоров» на Пэлл-Мэлл – это рядом, за углом. Там у меня была назначена встреча с джентльменом по имени Робин Гарди, который продюсирует фильм под названием «Анонимные холостяки» (ничего общего с названным так же романом Вудхауза). Он хочет, чтобы я сыграл вторую главную роль, да еще и ПОСТАВИЛ этот фильм. И лестно, и приятно – ему хватает уверенности во мне, чтобы отдать относительно большую картину режиссеру-новичку, – однако есть проблема. Во-первых, достаточно ли хорош сценарий? Он написал его сам, использовав роман Патрика Мак-Гинли «Лисьи следы». Получилось нечто довольно увлекательное, но требующее улучшений, без которых мы будем выглядеть женоненавистниками, если не просто дураками. Впрочем, главная проблема – КОГДА. Я должен постараться поскорее закончить роман. Если это получится, я потрачу время с октября по январь, сочиняя с Хью 4й сезон «Шоу Фрая и Лори». Затем будем ставить его – шесть недель в студии, репетиции/съемки. Это займет нас до конца марта. Следом Джон Рейд, я полагаю, захочет приняться за мюзикл Элтона, а в Би-би-си пойдут разговоры об экранизации «Лжеца». О том, чтобы начать хотя бы готовиться к «Холостякам» до конца июня, и думать нечего, значит, съемки придутся на сентябрь – через год. Жуткое дело – до чего же расписана моя жизнь. И где я возьму время для второго сценария, для «Галахада», который «Парамаунт» собирается делать с Хью? Ну ПОЧЕМУ моя жизнь устроена именно так – и почему я на это жалуюсь?
Он производит впечатление разумного малого, этот Гарди. Странное место для встречи, ИД. Впрочем, для него, обладателя «коммерческой» версии великосветского выговора, вполне подходящее. С другой стороны, он поставил «Плетеного человека», а это классика. Странно, что я никогда о нем не слышал. Лоррейн (Гамильтон) проверяет сведения о нем, дабы выяснить то, что ей удастся выяснить. Возможно, поставить фильм было бы интересно. Я чувствую, что смог бы. Здравого смысла мне сильно не хватает, да и всегда не хватало, но, думаю, при наличии хорошего оператора, хорошего актера в главной роли и кого-нибудь вроде Дуги Слокомба в качестве украшения я бы справился. Господи… что делать, что делать? В гребаном дне просто недостает часов, не правда ли, Стивен, давняя любовь моя?
С минуты на минуту должны появиться родители. День рождения отца. Я поведу их на премьеру «Много шума» Кена – сегодня вечером, в «Эмпайр», Лестер-сквер, – а оттуда на прием в «Планету Голливуд», ни больше ни меньше. Потому и пишу сейчас, а не вечером, когда они будут бродить по квартире.
Собственно, большая часть дня ушла на приготовления к их приезду. Попрятал все видео «Евробоя», прибрался, сбегал через улицу в «Фортнумс» – за фруктами, цветами, угощением к чаю и так далее. Провел, покупая книги, веселый час в «Хэтчардзе». Запасся для отца дневниками Алана Кларка (с подписью автора), новой книгой Билла Брайсона, отец его любит, и биографией Эйнштейна (не непристойной). Набрал для себя кучу книг по теологии… все больше для начинающих. Начитавшись в последнее время Сьюзен Хауатч, заинтересовался этой темой и решил, что стоит узнать о ней побольше. В Бога я, конечно, не верю, но иногда думаю, что верить хочу. А тут еще это дурацкое видение: я – епископ, проповедующий, спасая бедную старую АЦ[62] от нее самой. Я так люблю АЦ – «толстозадого гиппопотама», как назвал ее Т. С. Элиот. Литургия у нее намного лучше прочих… а музыка! Однажды Рассел Харти[63], играя на пианино гимны (обладатель абсолютного слуха, он мог сыграть любую названную ему вещь, если, конечно, знал ее), доверительно сказал мне: «Не думаю, что я смог бы полюбить человека, которому не нравятся английские гимны». Вообще-то, его последний любовник, милейший Джейми О’Нейлл, будучи заблудшим католиком, вряд ли разбирался в англиканской церковной музыке[64].
Жуткая самонадеянность – полагать, что из меня получился бы хороший религиозный лидер, не имея за душой ни грана веры. Чистый Генри Кроуфорд[65]. Впрочем, жизнь в этом качестве была бы, наверное, лучшей, чем у персонажей других моих дурацких фантазий – Фрая политика, Фрая бича «правых» и героя парламента.
Кроме того, купил дебютный роман «Во дворце палой листвы» – название попросту жуткое, однако Роджер, милейший старый гомосексуалист из «Хэтчардза», посоветовал мне прочесть эту книгу[66].
Заняться же собственным романом мне все еще не удается. Я надеюсь, что смогу работать в Грейшотте, куда уезжаю в субботу, но как знать? Я вечно рассчитываю, что слова придут ко мне и я сумею пройти этим туннелем сосредоточенности, если возьмусь за работу всерьез, однако сделать предстоит столь многое, и мне отчаянно хочется, чтобы все получилось. Если я не закончу роман в этом году, он перетечет в следующий, и что тогда будет с идеей постановки фильма, телевизионной версией «Лжеца», сочинением Элтона Джона, «Галахадом» и бог знает с чем еще?
Про «Много шума» напишу завтра. Я уже видел фильм несколько месяцев назад, на предварительном показе. Тогда он мне страшно понравился, но, возможно, на этот раз – при полном зале и моих предвкушениях – он окажется не таким занятным. Хью принадлежит тонкое наблюдение касательно того, что в фильмах Кен, услышав остроту, часто хохочет, откидывает назад голову и хлопает людей по спинам. Он проделывал это в «Друзьях Питера», проделывает в «Много шума» и явно подстрекает своих актеров проделывать то же. В особенности, конечно, благословенного Брайана Блесседа, который в большинстве своих сцен ревет, как пронзенный копьем вол. Согласно теории Хью, смех актеров удерживает от смеха публику, и, возможно, это справедливо и в отношении экранных и сценических слез. Мысль довольно убедительная. А кроме того, в зал наверняка набьются ненавистники Брана и ненавистники Бена Элтона[67]. Я настолько везуч, что вызываю, похоже, меньшую, чем они, злобу. Впрочем, у меня и поклонников меньше, что лишь справедливо. Полагаю, во мне видят скорее достойного доверия малого, чем угрозу. А в Кене и Бене угроза безусловно присутствует, и недоброжелатели видят в них своего рода брехливых терьеров, способных вдруг перескочить через забор и помочиться тебе на брюки. Снобизм британцев внушает им веру в то, что, в отличие от этой парочки, я, при всей моей внешней грубости и левизне, в основе своей правилен и благоразумен, как преданный лабрадор.
Честно говоря, мне слишком везет. Пару дней назад заполнял опросный лист «Гардиан». И на вопрос «Когда и где вы были счастливее всего?» ответил: «Рискуя искусить провидение, скажу все же, что как раз в эту минуту я бодр и весел как никогда». Оговорка насчет пров. правильна. Даже сейчас Рок может, по бессмертному выражению Вудхауза, поджидать меня за ближайшим углом, мирно запихивая подкову в боксерскую перчатку. Черт, звонят в дверь, это родители.
Ну-с, они приехали вчера, полюбовались квартирой, оба, похоже, здоровы и пребывают, несмотря на посещение своего финансового консуьтанта, в хорошем настроении. Я и представить себе не могу, как они выкручиваются. Просто живут, как жили всегда, а дела идут себе помаленьку, мама занимается счетами, отец заставляет трудиться свой поразительный мозг. Я совершенно уверен, что он мог бы стать кем угодно, было бы только желание. Глянец моего абсолютного преклонения перед ним несколько поистерся с годами. Отец представляется мне теперь на удивление простодушным, однако свой поразительный ум он сохранил.
Так или иначе, после чаепития и коктейлей мы отправились пешочком в «Эмпайр» на Лестер-сквер. Невероятная толпа… большая, согласно сегодняшним газетам, чем на премьере «Парка юрского периода», что немало говорит о Кене и Эм. Мы пришли туда, разумеется, с запада и уткнулись в ограждение, пришлось обогнуть площадь и войти в кинотеатр со стороны Чапинг-Кросс-роуд. Пока я проходил сквозь строй с шагавшими следом мамой и папой, многие кричали «Стив!» и аплодировали. Странное, наверное, чувство владело моими родителями – идти за мной и сознавать, что все приветствуют их сына, все его знают. У дверей пришлось попозировать папарацци, после чего мы смогли попасть внутрь. Те, кто поумнее, естественно, были уже там, включая и Ричарда Янга, человека и впрямь поразительного. Он немедленно бочком подскользнул ко мне и краем рта произнес: «Это и есть твои родители?» Я изумленно ответил: «Ага», и он попросил разрешения сфотографироваться с ними. Сколько я понимаю, он, увидев двух только-только пришедших на вечеринку людей, мигом определяет, спят они друг с другом или нет. Помнишь греческую поговорку: «Легче укрыть под мышкой двух слонов, чем катамита»?
Ричарда сменили бесконечные телевизионщики. Одному только богу известно, сколько нынче существует программ о шоу-бизнесе и местных новостных[68]. Все желали получить пред– и послепросмотровые комментарии. (О боже, я печатаю это под идущий по ТВ документальный фильм о человеке с кистозным циброзом. Под звуки, которые сопровождают выдавливание огромных количеств слизи.) В толпе наблюдается небольшая примесь театрального рыцарства – сэр Джон Миллс и Мэри, оба милейшим образом целуют меня. Джонни, святой человек, поцеловал и маму. Присутствовал там и Дикки, ныне лорд, Аттенборо, и сэр Питер Холл. Парочка «Друзей Питера» – Альфонсина{85} и Тони С.[69] – и, конечно, Кен с Эмой, последняя выглядит божественно, первый удивительно походит на Ноэла Эдмундса. Ким Харрис пришел с Хью. Вид у Кима абсолютно разбитый. Несколько месяцев назад Кен позвонил мне и попросил переписать сценарий «Франкенштейна». Я как раз отправлялся в Техас для съемок в эпизоде «Неда Блессинга», вестерна-сериала Си-би-эс. (Я сыграл там Оскара Уайльда, а ставил эпизод ни больше ни меньше как Дэвид Хеммингс.) Я сказал Кену, что не могу заняться сценарием, и предложил попробовать Кима. Ну-с, Ким справился с делом хорошо, однако сэр Кенуорд заездил его точно ломовую лошадь. Наверное, правильно, что я ответил отказом, хотя познакомиться с Робертом де Ниро было бы занятно. Надеюсь, Ким здоров. Когда он выглядит таким усталым, начинаешь тревожиться.
В конце концов все отправились в зал смотреть фильм. Выслушали речи главы «Ренессанс Филмз» Стивена Эванса и Кена. Во второй раз фильм показался мне даже более трогательным. Думаю все-таки, что Майкл Китон и Бен немного не тянут, но Эм ошеломительно хороша (разумеется), а Кен сказочно мил и остроумен. Противно, что на меня повлияла критика: во время просмотра я начал замечать недочеты в освещении и поведении массовки. Да и здоровье, хохот и веселость Брайана Блесседа теперь немного действуют мне на нервы. Тем не менее фильм чудесный, а как приняла его публика! Весь зал поднялся на ноги и аплодировал чуть ли не вечность. Самая настоящая спонтанная стоячая овация. Стыдно сказать, я заплакал. Кен действительно фантастический человек.
Затем состоялся прием в ресторане «Планета Голливуд», куда я не заглядывал со времени его открытия – эксцентричной вечеринки с участием Брюса Уиллиса, Шварценеггера и проч. Родители все еще взволнованы и веселы. Ричард Брайерс, едва ли не добрейший во вселенной человек, подошел и разговаривал с ними лет сто. Для него они были единственными в ресторане интересными людьми. Хочется верить, я не из тех, кто постоянно озирается по сторонам, но умею отдавать, подобно Дикки Б, все мое внимание тем, с кем беседую. Родители мои уж точно умеют. Единственное отличие Дикки от них в том, что ему приходится немного придерживать язык: обычно каждая его фраза – стреляет ли он сигарету или любуется зданием – начинается со слов: «В лоб твою мать, любовь моя». После него мы немного поговорили с Ричардом Кёртисом и Эммой Фрейд, а затем нас пригласили в зал, за стол, заказанный Кеном и Эм. Я долго разговаривал с членом парламента Полом Боутенгом, веселым, одетым отчасти пугающе. Поболтал немного с Плоскозадым[70] и его любовником Марком, получившим недавно в Нью-Йорке премию «Драма Деск». Они познакомились годы назад на представлении «Меня и моей девочки»[71]. Довольно трогательно. Появился, хоть он и перенес недавно операцию, Дэн Паттерсон. У Энтони Эндрюса до нелепости мелкие ручки и ножки (звучит как стишок) плюс смехотворные ужимки аля принц Чарлз, но в остальном он человечек очаровательный. Был там еще невероятно изысканный молодой блондин, с которым я обменялся улыбками.
Примерно в половине второго мне удалось увести родителей, и мы улизнули домой. Когда мы вышли на улицу, у ресторана все еще стояла огромная толпа. Пришлось, прежде чем нам удалось убраться, много фотографироваться и раздавать автографы.
Возвращаюсь в сегодняшний день. Встал около девяти, попрощался с М и П и присоединился к Хью на очередной озвучке. Радиореклама «Альянс и Лестер». Накупил на Тотнем-Корт-роуд кучу суспензориев, спортивных костюмов и прочего – готовлюсь к Грейшотту. Вернувшись домой, посмотрел видео, фильм под названием «Оголенный провод», объявленный «безответственным». Он рассказывает о двух геях (оба – ВИЧ-положительные), решивших послать все на свете к чертям и мотающихся по Штатам, трахаясь и стреляя. Своего рода «Генри. Портрет серийного убийцы» для крутых геев. Остроумный, аккуратно сделанный фильм, несмотря на отвратительную фонограмму. В три отправился в Сохо, заглянул в «Граучо», где Саймон Белл (сюрприз, сюрприз) помогал бару сводить концы с концами; выпил пару бокалов вина и отвалил в студию «Магмастерс» на предмет следующей озвучки.
Позвонил Джонни Сешнсу узнать, не хочет ли он заглянуть этим вечером в Вест-Энд, оказалось, что он пригласил к обеду каких-то старых приятелей, да и жена против, и потому я решил посидеть дома с бутылкой «Флери» и кое-какими фильмами. Только что досмотрел начальный эпизод «Суини», теперь надо решить, смотреть ли следующий. Но завтра, ха! завтра мир увидит нового Стивена. Работящего, сосредоточенного, непьющего, сочиняющего роман Стивена.
Позвонила, чтобы попрощаться, Джо Лори. Пока меня здесь не будет, ее новая малышка уже переберется в ясли. Джо сказала, что у Кима все хорошо, просто он смертельно устал. Однако когда-нибудь, когда-нибудь мне придется услышать: Ким заболел, и я сразу пойму, что это «заболел» означает. Поверить невозможно. Черт, ему 35, и в нем сидит бомба с часовым механизмом. Все остальное просто игра случая – «Франкенштейн», отношения с Аластером, которые кажутся такими хорошими. Блевать хочется, верно? Боже, истреби СПИД.
Весело провел час, сочиняя записки для брата Роджера, который будет жить в квартире с женой и моими племянниками Беном и Уильямом. Договорился с управляющим «Планеты Голливуд», что они смогут проходить туда без очереди, по моей особой «карточке знаменитости» (во как!), которую я им оставляю.
Указал на карте, где он, этот ресторан, и где – ближайшие магазины. Надеюсь, они хорошо проведут время.
Ну, скажу я вам.
Грейшотт-Холл когдато был, по-видимому, домом Альфреда, лорда Теннисона, теперь здесь «санаторий» с минеральными водами, банями, спортивными залами, гольфом, теннисом, бадминтоном (это начинает походить на монолог Лакки из «В ожидании Годо»), плавательными бассейнами, бильярдом, скрэбблом, бриджем и бог знает чем еще.
Приехав к ленчу, я оказался в помещении, называемом, как впоследствии выяснилось, «Залом легкой диеты», – непомерное обилие салатов и вареных цыплят. В 1.30 у меня состоялось свидание с «Лиз», которая измерила мое давление, взвесила меня (16 стоунов с хвостиком, вот гадость) и спросила, какие «процедуры» мне потребуются. Здесь все – процедуры. Если переспишь с официантом, это назовут «эротической процедурой». Выпивку (алкогольная процедура) здесь не подносят, да оно и к лучшему, имеется курительная с карточными столами и прочим, которая не выглядит надменно необитаемой, что неплохо. Ни на какие особые процедуры я записываться не стал, хотя пробовал когда-то рефлексотерапию и нашел ее расслабляющей и прекрасной. Можно также пройти – на авось – курс курительной гипнотерапии. Еще здесь есть мужской «косметолог», который обучает вас правильному бритью. Если вдуматься, никто и никогда не учил меня отскабливать мою физиономию, и, шут его знает, может, я всю жизнь делал это неправильно. В общую цену, 150 фунтов в день[72], включены «тепловые процедуры» (парилка, термокамера или сауна) и шведский массаж. Все это похоже на санаторий «Лесной» из «Никогда не говори “никогда”»[73], только роскоши поменьше. Я выбрал «глубокий внутримышечный массаж», обещающий – завтра в 10.00 утра – болезненные ощущения.
На самом деле, вполне приятное место. Населяют его главным образом женщины. Здесь можно весь день разгуливать в халате или спортивном костюме, это даже поощряется, стало быть, никаких формальностей ожидать не приходится – благодать. Полагаю, приезжают сюда те, кого и следует ожидать в подобных местах, – богатые тоттериджские евреи, жены управленцев, тощие девицы, которые определенно в здешнем режиме не нуждаются. Комнату я получил довольно спартанскую. После полудня попросил, чтобы мне дали люкс, если таковой найдется. Так или иначе, я уже взялся за роман, ради чего, будем смотреть правде в лицо, сюда и приехал. Не знаю… я и вправду не знаю. Надо будет, деваться некуда, составить его план. А по части планов я слаб. Никогда не составлял их ни для статей, ни для кембриджских и школьных эссе, а вот теперь придется. В нем так много сюжетных линий. Роман должен рассказывать о самоосвобождении, если это не слишком кошмарное слово, а не о герое, Теде Уоллесе (так, во всяком случае, его зовут сейчас, хотя меня начинает раздражать необходимость уклоняться от неизящного said Ted[74]), – все будут думать, что это книга о нем, а она, скорее, о тех, кто его окружает. Он поэт и знает, что поэзия – штука хтоническая, а отнюдь не небесная. Она творится из земли и воды, не из воздуха и огня. По-видимому, роман будет говорить и о Чистоте, о Путях Благодати и о всяких до жути скучных, обрыдлых брайдсхедских делах. Однако это не моя проблема, моя проблема – структура. Я должен найти способ соединения прошлого с настоящим и подобающим образом вводить в роман действующих лиц.
При нынешних моих темпах роман не будет сделан и наполовину, пока я не напишу 100 000 слов. Между тем я прошел лишь четверть пути к 80 000 – длина для романа приемлемая, но, похоже, у меня получится больше, хоть это и последнее, чего я хочу. Нет ничего хуже, чем читать роман, чувствуя, что автор норовил побыстрее закончить его. Я должен остаться верным идее моей книги. Одна из бед «Лжеца» – моя неуверенность в том, что людей достаточно заинтересуют Хили и Картрайт, из-за нее я напихал в роман всякой шпионской дребедени, которую, как выяснилось, многие сочли менее интересной, чем любовь Адриана. Повторять эту ошибку не следует.
Так или иначе, я просидел за письменным столом несколько часов, потом отобедал камбалой с овощами, запивая их обычной водой, и закончил фруктами. Вернулся в мою комнату, понял, что больше работать не смогу, и посмотрел никудышный фильм с Брайаном Деннехи, «Месть отца». Завтра массаж и быстренькие девять лунок, потом завтрак, но главное – день должен увидеть меня За Работой.
Сообщить особенно не о чем. Встал в 7.30, позавтракал – творог, пшеничные хлопья, кофе. С кофеином он тут или без, сказать не могу, видимо, потому, что это не существенно. Прошел на гольфовом поле 9 лунок. Расстояние между всеми одинаково, и это устраивает меня больше, чем 150 ярдов. Впервые попробовал посмотреть «Кита-убийцу»{86}, которого Джон Ллойд[75] подарил мне в благодарность за сделанный мной комедийный выпуск его «Шоу южного берега». Проглотил целиком – впервые, обычно я проглатываю[76].
Затем отправился на массаж. Не знал, что являться туда следует на полчаса раньше, дабы пройти «тепловые процедуры», и потому массажа не удостоился. Все время оставался в плавках под обернутым вокруг бедер полотенцем. Остальные мужчины, толстые, с волосатыми спинами (все как один похожие на Ари Онассиса и Пикассо), бродили там вразвалочку, похлопывая себя по пузам и выставляя напоказ свои ядра, но будь я проклят, если поведу себя так же. Не хватало еще, чтобы некий журнал «для дам» поведал миру, какой длины у меня член.
Массаж я получил, но шведский, ничего особенного, а затем вернулся к себе, работать. Некоторый прогресс наметился, но мне нужен прорыв, тут и говорить не о чем. Шансы закончить роман в срок, который позволит напечатать его весной, слабы до крайности.
Поговорил в регистратуре о смене комнаты – завтра переезжаю в обитель более роскошную.
Да. Теперь я в номере 5. Тут имеются кофеварка, мини-бар с минералкой и снятым молоком, дополнительные цветы, корзинка с фруктами и все прочее, чего в наши дни принято ждать от жизни, гыгы.
Получил от администрации письмо с извещением о стоимости нового номера – 298 фунтов в сутки, в противоположность 195 фунтам за прежний, ну и хрен с ним. Кроме того, в письме сказано, цитирую: «Ныне мы просим всех наших гостей воздержаться от курения в спальнях, однако функции Биллиардной и Курительной не изменились». Ну и наглость. Это на меня какая-то блудливая прислужница настучала. То есть, я хочу сказать, некая пышная и сладкая, как булочка с изюмом, горничная информировала администрацию о моих «проводимых в номере самоназначенных табачных процедурах»… я, видите ли, вживаюсь в образ героя моего долбаного романа, Теда Уоллеса, и потому мне не к лицу называть горничных блудливыми.
Этим утром – еще девять лунок, затем облачился в халат и отправился изучать эффекты парилки. Жуткое место. Какой-то старикан, потевший там бок о бок со мной, сообщил, что до недавнего времени ее тут не было. Он здешний завсегдатай; богат, надо думать, как Крёз. Парилка похожа на сауну, но, если честно, не так неприятна, потому что в ней исключительно высокая влажность. Проведенная здесь минута воспринимается как четверть часа. Жуть. Сумел остаться, как и прежде, в плавках. Пожалуй, уже разговоры пошли о моей странной скромности… зато массаж здесь намного лучше. Парень по имени Пит, постараюсь за него и держаться.
После полудня роман довел меня до окончательного отчаяния. Сменил рабочее название на «Травматургия» – столько же ради того, чтобы позлить критиков, сколько по какой-то еще причине. Подошел вплотную к тому, чтобы уложить вещички и либо вернуться в Лондон, либо переехать в какую-нибудь деревенскую гостиницу, где я смогу топить мои печали в одиноких кувшинах клерета. И тут произошло два события. Во-первых, явился мужчина с пепельницей в руках, сказавший, что мне разрешено курить в номере, – должно быть, они увидели, как я, что ни полчаса, бегаю в курилку и биьярдную, и смилостивились надо мной. А кроме того, у меня появилась идея. Вся только что написанная мной глава должна иметь форму письма Теда к его крестнице Джейн. Это может и не сработать в полную силу, но позволит мне немного продвинуться вперед. Я написал после этого пару тысяч слов. Все еще недостаточно, будем, однако, надеяться, что это хороший знак. Завтра придется ехать в Лондон, оттянусь немного. Озвучка рекламы компьютеров «Компак». Доеду до Хаслмира, сяду на поезд и, надеюсь, около двух вернусь сюда. Погадал, не окажусь ли я нехорошим мальчиком и не обожрусь ли в поезде сэндвичами. Здесь я пока ничего, кроме курятины, рыбы, фруктов и овощей, не видел. Ночь, ночь.
Ну, доложу я вам. Поднялся с жаворонками – можно сказать, жаворонком выпорхнул из-под одеяла. Пронесся, как скандальная сенсация, до Хаслмира, запарковал машину и обнаружил, что оставил бумажник в Грейшотте. По счастью, Бог знает как и почему, я прихватил с собой чековую книжку. Встать в очередь за билетами не потрудился, а прямиком запрыгнул в поезд 08.06 до Лондона. Сидел, весь дрожа, в вагоне второго класса для курящих и гадал, чем эта история закончится. Билетный контролер появился где-то после Уокинга, я объяснил ему, в какое попал положение. Благодарение Богу за известность, он узнал меня и, похоже, пришел в восторг (как и мои сотоварищи-пассажиры, обычные жители пригорода, все до единого, ездящие электричкой на работу, и я оказался сегодня таким же), сказал, что зайцев он сегодня и так, сколько надо, наловит (хотя за перевыполнение нормы ему наверняка приплачивают), и удалился.
Ровно в 09.00 сошел на Ватерлоо и, не имея в кармане ни гроша (ну, 40 с чем-то пенсов), дотопал пешком до моста и пошел по Стрэнду к Сент-Джеймсу. На полпути вспомнил, что у меня в квартире живут Роджер, Руфи, Бен и Уильям. Конечно, они могли уже и в Норфолк вернуться, но я зашел в дом и обнаружил множество их следов. Решив, что они отправились завтракать в «Фортнумс» или еще куда, оставил записку и поскакал на Лексингтон-стрит озвучивать рекламу. В студии «Тейп-Гэллери» милейшая девушка обналичила мне, слава богу, чек на пятьдесят фунтов. Времени на озвучку рекламы «Компак Компьютерз» (ишь ты! фи!) отводилось два часа, но я, ко всеобщему удовлетворению, уложился в двадцать пять минут. Внутренние часы мои работают все-таки будь здоров. Студии требовалось, чтобы каждая запись продолжалась 18 секунд, и я расколол все семь сценарных орешков с первого раза. Снова понесся на квартиру, застал в ней Бренду, уборщицу, но о Р и Р ни слуху ни духу. Поболтался часок по дому, вдруг они объявятся, а после поехал на такси к Ватерлоо.
Как ни удивительно, стоявшую в Хаслмире машину никуда не отбуксировали, и мне удалось вернуться в Грейшотт к весьма питательному ленчу. Тамошний парнишка сообщил мне, что приехала Имельда Стонтон{87}, и я договорился встретиться с ней в час коктейлей, в 6.00.
В 3.00 тепловые процедуры и массаж. На сей раз и вправду разделся догола! Не злоупотребляй восклицательными знаками, ты не Адриан Моул[77]. Это все мама, она усыпала ими письма к молочнику, сплошные «Спасибо!» и так далее.
Сегодня массажист работал другой, Стив, менее толковый, не забыть бы попросить на следующий раз Питера. Вернулся в номер, поработал над «Травматургией», вроде бы идет хорошо, и спустился вниз для живительных коктейлей с Имельдой и ее матушкой, Бриди. Коктейли, понятное дело, состоят либо из огуречного, либо из томатного сока, ну и отлично. Имельда, она на восьмом месяце, рассказывала мне о муже, Джиме Картере[78], о кошмаре его съемок в «Черном красавце», фильме «Уорнерз». Лошади не умеют себя вести и все такое. Там и Питер Кук снимается.
Так или иначе, последовал ужин, а сейчас, прежде чем я залягу на матрас (не как мафиози, по счастью), – видео. Я их из квартиры целую охапку притащил. На сей раз думаю снова насладиться Джереми Бреттом в «Танцующих человечках», одной из лучших историй о Холмсе. Спокойной ночи.
Почин дороже денег.
Похоже, ведение дневника идет мне впрок – после окончания вчерашней записи меня посетило вдохновение. Я вдруг сообразил, что травматург – это вовсе не Дэвид, а Саймон. Я-то все время думал, что чудотворцем будет Дэвид, поэтичный сын семейства Логанов, но, разумеется, им должен оказаться внешне тусклый, заурядный, не такой интеллигентный и чувствительный мальчик. Это правда, принадлежащая к сферам скорее поэтики, чем поэзии. В некотором смысле я скажу этим, что чудотворец нашей семьи – не я, а мой брат Роджер, и, думаю, скажу правду. Он человек порядочный – нет, достойный, порядочный в смысле, какой Том Вулф подразумевает в «Кострах амбиций»: трудолюбивый, верный, честный… в общем, обладающий всеми качествами, которые создают замечательного человека. Звучит, пожалуй, немного нравоучительно. Однако в романе такой поворот будет, по меньшей мере, гарантировать элемент неожиданности. Ведь Дэви (который намеренно внушает Джейн и Теду, что он-то чудотворец и есть) удалось одурачить всех.
Кстати, о дневнике: сегодня первый день сентября, и я решил распечатывать в конце каждого месяца все записанное на его протяжении. Это помешает мне возвращаться назад и что-то менять. Таково проклятие компьютерного дневника – он выглядит безликим и не дает никаких гарантий того, что автор не подчистил его задним числом. Как только попаду в Лондон, распечатаю весь август, хотя от него в дневник попало лишь несколько дней.
Обычные девять лунок. Набрал бёрди! Ура! Впервые в жизни. Играл шестой клюшкой, что твой Брендель на «Бёзендорфере». Затем обычная парная и массаж, проведенный Питером, который все-таки бесконечно лучше Стива. А затем консультация у Старшей сестры. За прожитое здесь время я сбросил 8 фунтов. Восемь фунтов. Невероятно. Я и приехал-то в середине пятницы (да еще налопался в утреннем поезде сэндвичей), то есть пробыл здесь три с половиной дня, получается – больше двух фунтов в день. Держать такой темп мне, конечно, не удастся, и все-таки. Неплохо, а?
После полудня пошел (по совету Сестры) на холистический массаж. Дженис, массажистка, несла всякого рода херню об энергии, ее канализации, целительстве и так далее; должен, однако, сказать, что ощущения я получил чудесные. Полтора часа интенсивно мягкого и тем не менее интенсивно глубокого массажа. Чувствовал после него большую слабость, но потом взбодрился и преисполнился рвения.
За обедом в «Зале легкой диеты» ко мне присоединились Имельда и Бриди, мы поболтали о том о сем. После обеда работал над ром. Большую часть вечера провел, пытаясь написать стихотворение, которое мог бы сочинить Дэвид Логан (ему 15 лет). Занятие каверзное. Стихотворение не должно быть чересчур изощренным, но и в слишком детском тоже проку не будет. Сочинение стихов, черт бы их побрал, отнимает столетия. Мне так не терпится снова вернуться к диалогам и описаниям. Нужны тысячи слов!! О нет! Опять эта Адрианова Моулятина!!!
Баиньки.
Ну-с, все как обычно. Ничего сверхъестественного. Девять лунок поутру. Начал плоховато, но, в сущности, по мячику я бью все лучше (зевок, зевок, зевок) и своей игрой доволен. Вернулся в дом, парилка, массаж, все своим чередом. Усердно работал, потом ленч. Поработав после ленча, решил устроить часовой перерыв и еще раз пройти девять лунок. По-настоящему честно, действительно ей-ей правильно ударил по мячику. Весьма волнующе. У девятой мимо прошел профессионал и, когда я выбил мяч из ти и тот приземлился на грине, на одной линии с колышком, сказал: «Хороший удар». Профессионал!
Возвращаясь к роману, – он продолжается. Я произвел точный подсчет написанных слов. Пока их 30 034. То есть со времени приезда сюда я написал 9174. В среднем 1529 в день, чего, прямо скажем, недостаточно для окончания всей вещи к желаемому мной сроку. Однако – и это «однако» размером с Гайд-парк – я уверен, что с каждым днем пишу их все больше. В конце концов, начинал я медленно, а потому продвигаюсь, пожалуй, довольно сносно. Жаль все-таки, что я не в Норфолке. Сэкономил бы три, а то и четыре тысячи фунтов, которые мне предстоит заплатить за это маленькое пристанище (вдобавок к колоссальной стоимости проводимых там строительных работ); клянусь всеми непотребствами мира, лучше будет, если эти траты себя оправдают.
Хей-хо! Через полчаса покажут «Фрая и Лори». Можно бы и посмотреть. Спиумс спокойнумс.
Ну что же, посмотрел «Ф и Л». По правде сказать, неплохо. В некоторых местах смеялся, но, боже ты мой, почему у меня всегда такая самодовольная физиономия? Если я ничего в кадре не делаю, то глупо улыбаюсь, что на редкость противно.
Утро обычное: девять лунок (сегодня я играл не очень умело, однако искупил все мои огрехи великолепным ударом у девятой лунки), парная, массаж, много чего написал и после полудня вознаградил себя за это Ванной и Косметической процедурами. Ванна тут чудная – коротковатая для меня и с водой, настолько насыщенной солями, что она обретает такую же выталкивающую силу (и вязкость), как воды Мертвого моря. Ты входишь в предбанник, принимаешь душ, смазываешь потертости на коже вазелином, вставляешь в уши, точно Одиссей, восковые затычки и погружаешься в воду. Рядом стоит на столике всегда включенное переговорное устройство – если запаникуешь или случится что-то еще, тебя непременно услышит тутошняя девица. Включается музыка (не столько музыка, сколько, как легко догадаться, китовое пение), которая – по причине не то затычек, не то чего-то другого, закона Бойля[79], быть может, – слышна яснее всего, когда уши уходят под воду. Кроме того, ты можешь управлять освещением. Идея такая: ты висишь, колыхаясь, в воде, совершенно ничего не видишь и слушаешь, как киты уговаривают китих снять трусики. Мне это времяпрепровождение понравилось, да и чувствовал я себя после него хорошо. Следом имела место процедура Косметическая, оказавшаяся просто-напросто рекламой продукции марки «Арамис» (восстановитель волос, огуречная маска и прочая ерунда в этом роде). Чудесно, однако же, ощущать, как по твоему лицу гуляют женские пальцы. Ты словно гримируешься для съемок, но без необходимости выслушивать дурацкие сплетни или чепуху насчет гороскопов. Кроме того, лапочка побрила меня, что всегда приятно.
Затем вернулся, в общем и целом, к роману. Я придумал для него новое название, «Поэзия других», у издателей оно если и вызовет какие-то чувства, то ненависть – еще пущую, чем «Травматургия». Несколько месяцев назад я сообщил моему редактору, Сью Фристоун, рабочее название «Что дальше?», и оно ей понравилось. Теперь оно кажется мне дрянным или, быть может, отдающим Джозефом Хеллером (отсюда не следует, что я считаю ДХ дрянным). Такими названиями наделяют свои книги авторы, отчаянно жаждущие, чтобы их опусы стали бестселлерами. Я, натурально, отчаянно жажду именно этого и ничего другого, однако такое название отдало бы меня, и с головой, на поживу критикам. «А и в самом деле, что же дальше, мистер Фрай? Будем надеяться, нормальный роман, ха-ха, хи-хи…»
Между прочим, написал 3000 слов, и это шаг вперед. В дневнике их пока набралось 7061, что в среднем составляет (как вы могли бы подсчитать и сами) 599,416666 слова в день; вы, наверное, думаете, что отданное дневнику время было бы лучше потратить на роман. На самом деле я чувствую: дневник меня стимулирует (наверняка чушь, поскольку я обращаюсь к нему только после работы, – ну, вы понимаете, о чем я).
Ладно, пора в постель. Завтра крикет, завтра я впервые за сто лет поем по-человечески. Пока что сбросил девять фунтов и не хочу снова их нарастить. И поосторожнее с выпивкой, не перебирай.
Все, окрасим будущее в постельные тона.
Был в Лондоне, смотрел крикет. Чертовски хорошая игра. Суссекс против Уоркшира. Финальный матч «Приза Норвест», стадион «Лордз». Все решил последний мяч. На последней подаче Уорку потребовались 2 пробежки, чтобы набрать победные 322 очка. На самом деле хватило бы и одной, калиток они потеряли меньше, но, в любом случае, сыграл Уорк – шик-блеск. Под конец было до того темно, что я не понимал, как это бэтсмены вообще видят мяч. Что значит умение выигрывать – обстоятельства складывались не в их пользу, а они попросили убавить свет. Я приехал туда, потому что Уилл Уайетт пригласил меня в ложу Би-би-си. По большей части корпоративные тузы, Роджер Лоутон, Майкл Чекланд[80] и проч. Впрочем, основную часть матча я провел, изображая ветчину в сэндвиче драматургов. Дэвид Хэйр слева, Саймон Грей{88} справа (во всех смыслах слова). Дэвид оказался маниакальным болельщиком Суссекса. Бедняга – я впервые проникся к нему теплыми чувствами, увидев, как он грызет костяшки пальцев, приобретая все большее и большее сходство с «Криком» Мунка. Тонзура его багровела от страстных переживаний. Похоже, происходившее на стадионе представлялось ему куда более важным, чем назначенная на следующую неделю премьера его пьесы «Бормочущие судьи». Выяснилось, что он тоже сотрудничает со Скоттом Рудином. Мы сравнили наши впечатления, касающиеся невозможности хоть как-то связаться с ним. Офис Скотта, как у них заведено, ежедневно звонит на мою лондонскую квартиру, словно зная, что я в Грейшотте. Сам Скотт сейчас на Венецианском кинофестивале, поэтому смысл в ответных звонках отсутствует.
Саймон, коего я не видел целую вечность, выглядит, по правде сказать, ужасно. Слезящиеся глаза, лицо сильно побитого боксера – тут даже глубокий загар не помогает. Густые волосы, которыми он характерным образом потряхивает, кажутся уже не мальчишескими, а просто принадлежащими укрытому в классной комнате портрету[81]. Он был в Греции, на острове Спеце, писал ни больше ни меньше как роман, заказанный братом Марка Мак-Крама, Робертом, для «Фейбера»{89}. Ясно, что он все еще пьет, – Саймон, не Роберт Мак-Крам. Признался, что чувствует себя виноватым перед Берилом, и рассказал мне подлинную историю того, как Эдди Фокс уничтожил возможность новой постановки «Условий Квотермейна»[82] в Вест-Энде. Лучшая постановка УК, считает Саймон, однако Фокс боялся сравнений с его игрой, тем более что, по уверениям его матери, новая постановка затмит старую. Поразительно, однако, что Саймон все еще очень, очень плодовит: мало нового романа, есть также ждущая своего часа новая пьеса, только что написаны для радио две другие, плюс два сценария для принадлежащей Верити Ламберт компании «Синема Верити» (хо-хо!).
Дэвид Фрост немного запоздал: он только-только вернулся из Москвы, где брал интервью у Михаила и Раисы Горбачевых. Клянусь, этот человек все еще говорит и ведет себя так, точно он пару дней назад закончил Кембридж и отчаянно жаждет сделать карьеру на телевидении. Чудо, в сущности. Не любить его невозможно. Между прочим, совсем недавно на ТВ прошла совпавшая с выходом в свет толстого первого тома его автобиографии Неделя Фроста, ему были посвящены самое малое пять передач. Он говорит, что еще одну – компиляцию взятых им за 30 лет интервью, там есть и кусок из моего, проведенного в этом году, – показывают нынче ночью. Том уехал до окончания матча, чтобы монтировать материал о Горбачевых.
Присутствовал также Джон Салливан, сценарист «Гражданина Смита», «Лишь дураки и лошади» и т. д. Мы обменялись анекдотами о Нике Линдхёрсте и Дэвиде Джейсоне. Весь июнь я снимался с Ником в «Шталаге “Люфт”» для йоркширского телевидения. Был там и Билл Коттон, рассказавший следующее. Он едет в одном купе с Питером Селлерсом, Томми Купером, Барри Крайером{90} и Деннисом Мэйном Уилсоном[83]. Деннис рассказывает одну из своих исорий, Томми встает и уходит в сортир. Минут через десять все начинают гадать, куда запропал Томми, встают, проходят коридором к двери уборной – та заперта. Колотят в дверь. Никакого ответа. Зная, что ТК сильно под мухой, они начинают беспокоиться и отыскивают проводника. «Там мистер Купер, – говорят они. – Вы не могли бы открыть дверь?» Проводник открывает. Тонни сидит на опущенной крышке унитаза, в штанах. Он окидывает их своим фирменным встревоженным взглядом – брови приподняты, чело в морщинах – и спрашивает: «Деннис уже договорил?» Тем, кто не знаком с Д. М. У., анекдот покажется не таким уж и смешным, но мы-то с ним знакомы.
После этого мы сосредотачиваемся на матче. Я показываю себя хорошим мальчиком – еду выбираю, как сам Хей, и ограничиваюсь бокалом красного и маленькой водкой с тоником. Незадолго до предпоследнего броска я звоню и заказываю такси, попросив, чтобы оно дожидалось меня у «Ворот Грейса», – собираюсь ехать обедать к Хью и Джо, где будет только что вернувшийся из Оза Бен Элтон. Саймон одалживает у меня телефон, чтобы сделать то же самое.
Ухожу, как только становится ясным результат игры, поблагодарив Уилла и выразив соболезнования Дэвиду Х. Такси нет как нет, топчусь у ворот, ощущая себя дураком. Ко мне подходят какие-то люди, впрочем, не чрезмерно приставучие и не жадные до автографов. Затем, о чудо, появляется Найджел Шорт!{91} Оказывается, он провел на стадионе весь день. Во вторник ему предстоит начать с Гарри Каспаровым схватку за звание чемпиона мира, и вот, пожалуйста… я на его месте сидел бы, занудничал, насильно вливал в себя кофе и потел над зажимом Мароци или контргамбитом Винавера{92}. Полагаю, он знает, что делает. Очень просил меня прийти на матч и поздороваться с ним. Может, я так и сделаю. Посмотрим. До сих пор я сопротивлялся уговорам «Канала4» и Би-би-си2, которые собираются освещать матч. Что, собственно, могу я сказать в эфире? Тягаться с Рэем Кином как с аналитиком мне и думать нечего, останется играть роль медийного поденщика, который время от времени изрекает нечто умственное о психологии да отпускает глупые шуточки о языке бессознательных телодвижений. Тьфу. Пока я пишу это, по телевизору идет передача с участием Доминика Лоусона, Билла Хартстона, гроссмейстера Дэвида Норвуда и президента ФИДЕ Флоренсио Кампоманеса. Создается впечатление, что Найджел продулся, еще не начав.
Мимо шаткой походкой бредет Саймон, его ждет такси. Чтоб вы сдохли, мерзавцы из «Компьютер Кэб». Впрочем, добрый Саймон предлагает подбросить меня, я сажусь в его машину, мы заезжаем в Тафнел-парк, оттуда он отправляется в Ноттинг-Хилл… сделав порядочный крюк. Вот это да!.. шахматная программа закончилась, начался показ «Фотоувеличения»{93}… По-моему, сейчас Дэвид[84] выглядит лучше, чем тогда. Нет, неправда. Просто в «Фотоувеличении» он как актер не передает зрителю и десятой части своей поразительной энергии.
У Лори все в ажуре. Джо отчаянно хочется разродиться. Пару дней назад она сказала мне, что Бен и Софи{94} собираются пожениться, а я об этом напрочь забыл. Господи, в том, что касается светских толков, я безнадежен. Это, конечно, не светские толки, но вы поняли, о чем я. О новостях в жизни других людей. О поэзии других. (Уверен больше, чем когда-либо, что это правильное название и что Сью его возненавидит.) Софи собирается перебраться на жительство в Англию. Бен думает, что свадьба состоится в апреле или в мае.
Я сказал ему, что май традиционно считается неудачным для свадьбы месяцем. Как зеленый цвет. Не понимаю, что на меня нашло. Я ни в малейшей мере не суеверен, а счастливую пару мои слова явно смутили. Может быть, это проявление подсознательной неприязни? Уверен, что нет.
Мы немного поговорили о двух наших романах. Хью пишет детективный боевик{95}, я прочитал примерно треть – очень забавно.
Следующий день, т. е. сегодня: встал пораньше, доехал поездом до Хаслмира и к половине одиннадцатого уже прошел в Грейшотте 9 лунок. Немного повозился с ром., однако мое всего лишь однодневное отсутствие обошлось мне дорого, я не смог сосредоточиться настолько, чтобы написать что-нибудь новое, и потому провел время, переписывая и перефразируя то да се. В 3.00 массаж. Массажист Стив в отъезде, его заменил Вилли Блейк, хорошее имя. Он – норфолкский знакомый моей сестры Джо, привлекательно бестолковый фанатик нью-эйджа. Массируя меня, тараторил о канализации энергии и аурах. Я спросил, сам-то он ауру когда-нибудь видел? «Нет, – сказал он. – Настоящую видеть не довелось, но один раз я очень ясно видел эфирную оболочку». Ну, прямо скажем…
После этого все больше смотрел ТВ, муза куда-то смылась. Затем обед, еще немного телика и вот этот дневник.
Сегодня сообщить не о чем. Абсолютно заурядный грейшоттский день. Девять лунок, немного разочаровавших, тепловая процедура, массаж, работа, постель. Еще раз девять лунок после полудня – день как день. Содержавший не намного больше того, чего я побаиваюсь.
Примерно такой же средней паршивости день. Сегодня вернулась сестра Джо, мы поговорили по телефону. Похоже, она, Ричард и малыш[85] хорошо провели время во Франции. Сколько-нибудь важная почта отсутствует, вот разве Грег Сноу отправил мне из Флориды альбом «Колористическая книга лесбийской мохнатки»[86], жду с нетерпением. На следующей неделе приглашен в «Колизей» на премьеру «Богемы», возможно, повеселюсь.
Моя издательница Сью Фристоун прислала факс – о том, как она безумно рада продвижению романа вперед. Похоже, она думает, что я его того и гляди закончу. Размечталась. Спрашивает, что я думаю насчет обложки. Я не написал еще и половины, а ей обложку подавай. Вот черт.
Разговаривал по телефону с Мэгги Хэмблинг[87]. Ей нужно, чтобы я еще два раза попозировал для портрета. Договорились, что приеду к ней на следующей неделе, во вторник и в среду.
После полудня посмотрел урывками первую партию матча Каспаров – Шорт. И «Канал4», и Би-би-си2 посвящают ему немало эфирного времени. Подача матча «Каналом4» показывает, что популизм достиг новых высот. Стоит Дэниелю Кингу или Джонатану Спримену упомянуть «королевский фланг», как ведущая вцепляется им в глотки. «То есть правая сторона доски?» – «Да, верно». Так ведь для Найджела, который играет черными, она вовсе не правая, так? Ведущая отчаянно старается подыскать драматические фразы (наскребая их где угодно, только не в шахматах), чтобы описать битву интеллектов, полностью выходящую за пределы ее понимания. Как, собственно, и моего. Конечно, расширить аудиторию – мысль хорошая, но вряд ли это удастся сделать, трактуя шахматный матч как управляемый бензедрином поединок между двумя дикоглазыми умельцами облапошить противника.
Увы, Найджел проиграл по времени. Он выдержал штормовой натиск Гарри К, избиение в сущности, а когда приготовился сделать самый последний за контрольное время ход, его флажок упал. Катастрофа. Как, должно быть, муторно у него на душе. Хорошо, по крайней мере, что он закончил в ничейной позиции, но ужасно, что проиграл так глупо. Спать лег под грозу. Чудесное ощущение. Моему королю ничто не грозит.
Утро без гольфа: сильный ветер, сырая трава. Много работал и теперь уж точно сделал больше половины. За 9 дней написал больше двадцати тысяч слов, неплохо. К сожалению, другого такого отрезка времени у меня не будет. Поговорил по телефону со Сью Фристоун. Она приедет в следующий четверг, просмотреть готовое. Оказывается, моему роману, который она упорно именует «Что дальше?», предстоит стать «важнйшим событием 1994 издательского года». Замечательно.
Позвонил также Иэн Маккеллен. Хочет, чтобы я провел в лондонском «Палладиуме» презентацию каких-то связанных с возрастом согласия[88] дурацких послаблений, которых добивается «Стоунволл»{96}. Ну, не столько презентацию, сколько постановку на обсуждение. Я согласился также поучаствовать в дебатах «Кембриджского союза» на ту же тему. Все это отнимет время, которого мне и так не хватает. А предстоит еще оргия в Альберт-Холле по случаю «Глобуса» Сэма Уонамейкера{97}.
Кстати, об Альберт-Холле: в субботу я, побывав на венчании Чарлза и Карлы Пауэлл{98}, должен буду отправиться на «Последнюю ночь Променадов». Ну, не их венчании – их сына.
После полудня, когда и в погоде, и в моем вдохновении наступило временное затишье, играл в гольф. Играл как гребаный гений. Еще только замахиваясь клюшкой, я попросту знал, что мяч пойдет по прямой и уйдет далеко. Впервые в жизни мне раз за разом удавались дальние броски и я почти на каждой лунке обходился одним ударом. Бёрди, пары и практически ничего другого. Смешно, потому что я наиболее нескоординированный и наименее способный попасть по мячу игрок из всех, кто когда-либо вытаскивал клюшку из мешка. Ну, бывает, надо полагать, что и медведь летает. Больше мне, наверное, никогда так не сыграть, стало быть, можно и порадоваться.
И роман подвигается. Галиматья, разумеется, и не более того, но, по крайней мере, я чувствую, что чего-то добился. Разрозненные элементы его сходятся один к одному. Пока ему не хватает, однако же, страстности. Мне хочется, чтобы над некоторыми страницами люди плакали, а этого я еще не достиг. Задачка сложная. Спи, дурень.
Приемлемый день. Прилично поработал, больше 4000 слов. Из Флориды пришел почтой подарок Грега Сноу: «Колористическая книга лесбийской мохнатки», произведение Ти Коринни. Цитирую предисловие: «Изданный в 1975 году альбом “Колористическая книга лесбийской мохнатки” сразу приобрел бешеную популярность, хотя многие были недовольны его “ужасным” названием. В 1981м, после трех переизданий, название было заменено на “Колористика вагины”, и книга практически перестала продаваться. Добро пожаловать в прежнюю (с небольшими добавлениями) “Колористическую книгу лесбийской мохнатки”. Можете раскрашивать ее в свое удовольствие. Содержащиеся в ней рисунки женских половых органов сделаны с натуры. Хочу выразить любовь и благодарность всем женщинам, которые участвовали вместе со мной в этом проекте, а также тем, кто ободрял и консультировал меня. Эти страницы – благодарная дань вашей энергии».
Выписка сделана из предисловия самой Ти. Имеется также небольшое вступительное эссе некоей Марты Шелли, озаглавленное «Начало»:
Читать бесплатно другие книги:
