Смертельно опасны Антология

Но Лори еще не закончила рассказывать. Она прижалась к нему крепче, и запах ее напудренной кожи напомнил ему обо всех ее уголках и изгибах, о том, как он любит находить их пальцами, нащупывать все мягкое и горячее. Иногда ему казалось, что ее тело ни на секунду не остается прежним, будто преображается прямо у него в руках. Я ведьма, ведьма.

– Ну и вот однажды ночью, – продолжала она, таинственно понизив голос, – я смотрела на него сквозь прутья колыбельки. Он издавал какой-то странный звук.

Ее глаза мерцали в темноте салона.

– Я потянулась туда, сунула руки между прутьями. – Ее рука поползла к нему. – И тут увидела, что у него с подбородка свисает веревочка от игрушки. Я взялась за нее и стала вытаскивать.

Он смотрел, как она тащит воображаемую веревочку, все шире и шире распахивая глаза.

– А потом он как-то так ахнул и опять начал дышать.

Помедлив, она щелкнула языком.

– И в этот самый момент вошла мама. Она сказала, что я спасла ему жизнь. Все так сказали. Она купила мне новый свитер и классные розовые туфли, которые я хотела. Все на руках меня носили.

По ним пробежал свет чьих-то фар, и он увидел, как ослепительно сияют ее глаза.

– Так никто и не узнал, как все было на самом деле, – закончила Лори. – Я никогда никому не рассказывала.

Улыбнувшись, она всем телом вжалась в него.

– Но тебе рассказываю. Теперь мне есть кому рассказать.

– Мистер Фергюсон, вы сказали нам, и отчет о вызовах с вашего сотового телефона это подтверждает, что стали звонить жене в 17:50 в день исчезновения вашей дочери. Наконец в 18:45 вы дозвонились. Это так?

– Я не знаю, – сказал он. Они вызывали его в участок уже восьмой, девятый, десятый раз. – Вам все известно лучше меня.

– Ваша жена сказала, что была в кофейне около пяти часов. Но мы проверили время ее покупки. Все происходило в 15:45.

– Я не знаю, – повторил он, потирая шею – в затылке начало покалывать. Он вдруг осознал, что понятия не имеет, что ему сейчас скажут. Даже не представляет, что его ждет.

– Что ж, как вы думаете, что` ваша жена делала эти три часа?

– Искала ту женщину. Пыталась ее найти.

– В течение этого времени она сделала еще несколько звонков. Не в полицию, конечно. Или даже не вам. Она позвонила человеку по имени Леонард Дрейк. И еще некоему Джейсону Патрини.

Первое имя напомнило ему одного из ее бывших – Ленни какого-то там, – второе вовсе ни о чем не говорило. Внутри вдруг стало так пусто. Он уже даже не знал, о ком они говорят, но к нему эти люди не имели никакого отношения.

В комнату вошла женщина-детектив и переглянулась с напарником.

– С помощью данных об этих звонках мы смогли проследить ее передвижения. Она поехала в торговый центр «Харбор-Вью».

– Хотите посмотреть на нее на записях с камер безопасности? – спросила женщина. – Мы их уже получили. Вы знали, что она купила топ?

Он уже ничего не чувствовал.

– Еще она посетила универсам. Кассирша только что ее опознала. Зашла в уборную. Кассирша сказала, что она пробыла там довольно долго, а когда вышла, на ней была другая одежда. Хотите посмотреть? Она выглядит потрясающе.

Детектив подтолкнула к нему зернистую фотографию. На ней была молодая женщина в топике и толстовке с низко натянутым на лоб капюшоном. Она улыбалась.

– Это не Лори, – тихо произнес он. Она выглядела слишком молодо, так, как когда они только познакомились – прекрасная тоненькая эльфийка с плоским животом, косичками и проколотым пупком. Ему нравилось тянуть за колечко пирсинга. Он совсем об этом позабыл. Дырочка, наверное, давно заросла.

– Не сомневаюсь, вам тяжело это слышать, мистер Фергюсон, – сказал мужчина. – Я сожалею.

Он поднял глаза. Судя по виду, детективу и правда было его очень жаль.

– Что ты им сказала? – спросил он.

Они с Лори сидели в машине в полуквартале от полицейского участка.

– Не знаю, стоит ли тебе вообще с ними еще разговаривать, – продолжал он. – Мне кажется, нам, наверное, лучше найти адвоката.

Лори смотрела прямо перед собой, не отрывая глаз от пульсирующего огня светофора на перекрестке. Медленно подняла руку к волосам и задумчиво пропустила кончики сквозь пальцы.

– Я объяснила. – Ее лицо почти целиком было в тени, только к щеке, словно пиявка, пристало синее пятно вывески автосалона. – Я сказала им правду.

– Какую правду? – спросил он. В машине было очень холодно. От нее пахло так, будто она очень давно не ела – резкий запах кофе и жидкости для снятия лака.

– Они больше не верят ни одному моему слову, – сказала она. – Я объяснила, что побывала в кофейне два раза. Первый – чтобы купить сок для Шелби, а потом – кофе для себя. Они сказали, что проверят, но я все прочитала по их лицам. И сказала им об этом. Я знаю, что они обо мне думают.

Она повернулась и посмотрела на него. Проносящиеся мимо огни расцвечивали ее лицо красными полосами. Это напомнило ему иллюстрацию, которую он однажды видел в «Нэшнл джиогрэфик»: портрет амазонки с малиновой краской на лице и деревянным колом в губе.

– Теперь я знаю, что все обо мне думают, – сказала она и снова отвернулась.

Глухой ночью, лежа с широко открытыми глазами, он наконец решился спросить. Она крепко спала, но он все же заговорил:

– Кто такой Леонард Дрейк? И Джейсон, как его там, – кто это?

Она заворочалась, обернулась к нему, прижав щеку к простыне.

– Кто такой Том Фергюсон? Кто это?

– Вот, значит, чем ты занимаешься? – сказал он, повышая голос. – Названиваешь каким-то мужикам?

Этот вопрос задать было легче, чем другие. Правда ли она встряхнула Шелби? Правда ли вся ее история – вранье? Другие, другие вопросы.

– Да, – сказала она. – Целыми днями я звоню мужикам и езжу по их домам. Оставляю дочь в машине, особенно если на улице жара. Тайком поднимаюсь к ним в квартиры.

Она положила руку себе на грудь и стала гладить, не сводя с него глаз.

– Ты бы знал, как сильно я хочу их к тому времени, как они открывают дверь.

«Перестань», – молча взмолился он.

– Они еще дверь не успевают за мной закрыть, а я уже тяну руки к их ремням. Сажусь к ним на колени на грязных холостяцких диванах и вытворяю такое…

Он начал качать головой, но она не умолкла.

– После родов тело меняется. Хочется чего-то нового. Так что я разрешаю им все. Я пробовала все, что только можно представить.

Она водила рукой, лаская себя, и все не останавливалась.

– Вот чем я занимаюсь, пока ты на работе. Не обзваниваю людей по объявлениям, пытаясь найти газонокосилку. Не стараюсь для тебя – всегда только для себя.

Он напрочь забыл о газонокосилке, забыл, как она рассказывала, что делала в тот день. Искала подержанную, потому что в прошлый раз он, пытаясь подстричь газон, стер руки до кровавых мозолей. Она ведь ему уже говорила.

– Нет, – продолжала Лори, – я звоню мужикам и договариваюсь о сексе. Вот чем я занимаюсь с тех самых пор, как родила ребенка и стала сидеть дома. Я же больше ничего не умею. Удивительно, как же мне раньше удавалось все скрывать. Какая жалость, что меня все-таки поймали.

Он закрыл лицо рукой.

– Прости. Прости.

– Как ты мог? – задушенно выдавила она, натягивая на себя всю простыню целиком, скручивая ее в руках, стаскивая с него, сминая. – Как ты мог?

Той ночью ему приснилась Шелби.

Во сне он бродил по залитому синеватым полумраком дому, а когда добрался до комнаты дочки, никакой комнаты там не оказалось, и он вдруг очутился на улице.

Двор, схваченный первыми заморозками, смотрелся так тоскливо, что его охватила внезапная грусть. Он вдруг ощутил, что оказался в самом одиноком месте на всем свете, и крошечный старый сарай посреди двора почему-то выглядел эпицентром этого одиночества.

Когда они только переехали, то едва не снесли его – все вокруг говорили, что надо бы, но они решили его оставить. Ласково прозвали «сарайчиком» – его покатая крыша и поблекшая красная краска казались им трогательными.

Но он был настолько мал, что туда не помещалось ничего, кроме пары граблей да ручной газонокосилки с разболтавшимся левым колесом.

Это было единственное, что осталось в их доме старого, осталось от тех времен, когда он тут еще не жил.

Днем он больше о нем и не вспоминал, не замечал – разве что иногда после дождя оттуда тянуло сыростью.

Но во сне сарай казался ему живым существом, жалким и заброшенным.

Ему вдруг пришло в голову, что газонокосилку в сарае еще можно починить, и тогда все станет хорошо, и никому не придется искать, где купить другую, и толстый ковер травы под ногами не будет таким докучливым, и все это одиночество пройдет.

Он положил руку на прохладную покосившуюся ручку сарая и потянул.

Вместо газонокосилки на полу лежал маленький черный мешок.

Тут он, как бывает во сне, подумал: «Должно быть, я оставил в нем опилки. Они, наверное, заплесневели, вот и пахнут теперь так сильно, что…»

Он потянулся, чтобы взять мешок; тот раскрылся и рассыпался прямо у него в руках.

Раздался глухой звук удара – на пол сарая упало что-то тяжелое.

Было слишком темно, чтобы разглядеть, что это такое скользнуло по его ногам, щекоча лодыжки.

Слишком темно, чтобы сказать точно, но он почувствовал воздушную мягкость волосенок дочери.

Проснувшись, он обнаружил, что уже сидит. В голове звучал шипящий голос: «Ну так что, заглянешь ты в сарай? Заглянешь?»

И тут он вспомнил, что сарая во дворе больше нет. Его снесли, когда Лори была беременна, потому что она жаловалась на головные боли и тошноту от запаха гнили.

На следующий день на передовице появилась серия статей, посвященных двум месяцам со дня исчезновения Шелби.

Там была фотография Лори под заголовком: «Что ей известно?» И его фотография, сделанная вчера: он выходил из полицейского участка, опустив голову. Подпись под ней гласила: «Новые вопросы без ответов».

Он не смог заставить себя все это прочесть и не поднял трубку, когда позвонила мать.

Весь день невозможно было сосредоточиться на работе из-за ощущения, что все на него смотрят.

Когда к его столу подошел босс, он буквально почувствовал, с какой осторожностью тот подбирает слова.

– Том, если хочешь уйти пораньше, – сказал тот, – ничего страшного.

Несколько раз он замечал, как секретарь смотрит на заставку у него на мониторе; там стояла фотография Лори и десятимесячной Шелби, наряженной на Хеллоуин черным паучком с плюшевыми паучьими ножками.

В три часа он все-таки ушел с работы.

Лори в доме не оказалось, но, стоя у кухонной раковины со стаканом воды, он увидел ее в окно.

Хотя на улице было едва семьдесят градусов[8], она лежала в шезлонге.

На ней был ярко-оранжевый купальник-бикини с золотыми кольцами на лямках и на бедрах, на голове – наушники.

Фиолетовый игрушечный домик, отодвинутый к самому забору, стоял, косо опираясь на ствол вяза.

Этого купальника он никогда раньше не видел, зато узнал солнечные очки, крупные, в белой оправе, – она купила их, когда ездила в Мексику с давней подругой, прямо перед тем, как забеременела.

Посреди гладкого живота блестело золотое колечко пирсинга.

Она улыбалась и подпевала музыке, которая играла у нее в голове.

Той ночью он никак не мог заставить себя лечь в постель. Несколько часов смотрел телевизор, ничего не видя. Выпил одно за другим четыре пива – впервые с тех пор, как ему было двадцать лет.

Постепенно пиво начало действовать, а затем и бенадрил[9], который он принял следом, и наконец его затянуло в постель.

В какой-то момент посреди ночи Лори рядом заворочалась; все ее тело резко дернулось. Словно случилось что-то важное.

– Кирстен, – пробормотала она.

– Что? – спросил он. – Что такое?

Она вдруг наполовину села на матрасе, опираясь на локти, и уставилась прямо перед собой.

– Ее дочку звали Кирстен, – сказала она тихо и неуверенно. – Я только что вспомнила. Как-то, когда мы разговаривали, она сказала, что назвала дочку Кирстен. Потому что ей нравилось, как это сочетается с фамилией Крузи.

Он почувствовал, как внутри что-то расслабилось и тут же напряглось снова. Что происходит?

– Ее фамилия – Крузи, первая буква – «к», – продолжала она, все больше оживая, говоря громче. – Не знаю, как точно это пишется, но первая буква – «к». Поверить не могу, что только сейчас вспомнила. Это было очень давно. Она сказала, что ей нравятся инициалы «К. К.». Потому что у нее тоже такие. Кэти Крузи. Так ее зовут.

Он смотрел на нее и ничего не говорил.

– Кэти Крузи, – повторила она. – Женщина из кофейни. Это ее имя.

Ему никак не удавалось ни открыть рот, ни даже шевельнуться.

– Ты позвонишь? – спросила Лори. – В полицию?

Но он не мог двинуться. Почему-то было страшно. Так страшно, что даже дышать не выходило.

Она посмотрела на него, помолчала, а потом потянулась к его тумбочке и сама взяла телефон.

Пока она говорила с полицией, рассказывала им, уже четко и твердо, что вспомнила, говорила, что приедет в участок, что выезжает через пять минут, он смотрел на нее, накрыв рукой сердце, которое билось с такой силой, что ребрам было больно.

– Мы полагаем, что нашли, где скрывается эта Крузи, – сказала детектив. – Наш наряд уже на пути к ней.

Он смотрел на полицейских, чувствуя, как тяжело дышит рядом с ним Лори. С того момента, как она позвонила в полицию, прошло меньше суток.

– Что это значит? – спросил он. Точнее, попытался спросить, но не смог выдавить ни слова.

У Кэти-Энн Крузи не было детей, но она всем вокруг говорила, что были. После затяжной борьбы с эмоциональными расстройствами и выкидыша она провела четырнадцать месяцев в больнице штата.

Последние восемь недель Кэти жила в сорока милях от них, на съемной квартире в Торринге, с маленькой белокурой девочкой, которую называла Кирстен.

После того как полиция распространила информацию о Кэти-Энн Крузи в системе оповещения, работница одной из кофеен в Торринге узнала на фото постоянную клиентку, которая всегда заказывала молоко для своих малышей.

– По ней ясно было, что деток своих она любит, – сказала женщина. – Всегда с такой радостью про них говорила.

Впервые снова увидев Шелби, он потерял дар речи.

Она была одета в кофточку, которой у нее раньше не было, и обувку не по размеру, и держала в руках коробочку сока, которую ей дал полицейский.

Пока он бежал к ней по коридору, Шелби следила за ним взглядом.

Было в ее лице что-то такое, чего он никогда раньше не видел, знал, что раньше этого не было, и моментально решил, что сделает все возможное, лишь бы оно исчезло.

Добьется этого, даже если ему понадобится вся жизнь.

На следующее утро, уже обзвонив всех по очереди, он зашел на кухню и увидел там Лори и Шелби. Дочка ела ломтики яблока, по своей всегдашней привычке согнув мизинчик.

Он стоял и смотрел на нее; Шелби спросила его, отчего он дрожит, и он сказал: потому что рад ее видеть.

Трудно было выйти из комнаты – даже чтобы просто открыть дверь, когда пришли мать с сестрой, когда все повалили толпой.

Три вечера спустя состоялся торжественный семейный ужин, праздничный ужин в честь Шелби. Лори много пила, и все говорили, что ее нельзя в этом винить.

Он и не винил, только наблюдал за ней.

Весь вечер: когда его мать вынесла с кухни торт-мороженое для Шелби, когда все сгрудились вокруг малышки, которая поначалу казалась смущенной и застенчивой, но постепенно раскрылась во что-то настолько прекрасное, что ему хотелось плакать, – пока все это происходило, он украдкой смотрел на Лори, на ее тихое, спокойное лицо. На улыбку, которая не становилась шире и не пропадала, даже когда она взяла Шелби на колени, а та уткнулась носом в порозовевшую от вина шею матери.

В какой-то момент он обнаружил ее на кухне – она стояла и смотрела в раковину, и казалось, что она заглядывает вниз, в черноту слива.

Было еще очень поздно – или очень рано, – и Лори не было рядом.

Он решил, что ей стало плохо от вина, но в ванной ее тоже не оказалось.

Что-то в груди тревожно перевернулось; он пошел в комнату Шелби.

Взгляд с порога уткнулся в голую спину, белоснежную в лунных лучах, и трусики сливового цвета, в которых Лори ложилась спать.

Она стояла над кроваткой Шелби и глядела вниз.

Он почувствовал, как в груди что-то шевелится.

Потом она медленно опустилась на колени и стала смотреть через прутья колыбельки.

Казалось, она чего-то ждала.

Очень долго он стоял вот так, в пяти футах от двери, глядя, как она смотрит на их спящего ребенка.

Прислушивался к тоненькому дыханию дочки, к ее вдохам и выдохам.

Лица жены он не видел – только длинную белую спину с бугорками позвонков. Слова «Mirame quemar», вплавленные в бедро.

Глядя, как она смотрит на его дочь, он понимал, что никогда уже не сможет выйти из этой комнаты. Придется стоять здесь на страже вечно. Ему уже никогда не вернуться в постель.

Сесилия Холланд – одна из самых выдающихся и уважаемых исторических романистов в мире. Многие сравнивают ее с такими колоссами этого жанра, как Мэри Рено и Ларри Макмертри. За свою многолетнюю карьеру она написала более тридцати исторических романов, в том числе «The Firedrake», «Rakssy», «Two Ravens», «Ghost on the Steppe», «Death of Attila» (на русском языке вышел под названием «Смерть Аттилы»), «Hammer For Princes», «The King’s Road», «Pillar of the Sky», «The Lords of Vaumartin», «Pacific Street», «Sea Beggars», «The Earl», «The Kings in Winter» («Зима королей»), «The Belt of Gold», «The Serpent Dreamer» и более десятка других. Ее перу также принадлежит научно-фантастический роман «Floating Worlds», который в 1975 году был номинирован на премию «Локус», а сейчас она работает над серией романов в жанре фэнтези, которая включает в себя «The Soul Thief», «The Witches Kitchen», «The Serpent Dreamer», «Varanger» и «The King’s Witch». Среди недавно вышедших книг Холланд – романы «The High City», «Kings of the North» и «The Secret Eleanor».

Представленный ниже драматический рассказ повествует об одной до крайности неблагополучной семье. На протяжении долгих лет безжалостное столкновение амбиций в ней раз за разом бросало Англию в лапы кровопролитной гражданской войны. Знакомьтесь: король Генрих II, его королева Алиенора Аквитанская и их своенравные отпрыски, все до единого – смертоноснее ядовитой змеи. Даже самый крохотный.