Смертельно опасны Антология
– Почему?
– В строй, я сказал!
Но они совсем близко, это заняло бы всего лишь секунду…
– Одной нельзя, Рая, – вмешалась Инна.
Почему это?
– Их перехватит другая эскадрилья, уже сообщили, – добавил Осипов. – Продолжаем маршрут.
Им ее не остановить… но потом доложат, что она не подчинилась приказу, и все будет только хуже. Раиса вернулась в строй, хмурясь на свое размытое отражение в фонаре. Литвяк сейчас небось очередного фрица берет на прицел.
Дорогой Давидка!
Я обещала писать тебе каждый день, вот и пишу.
Как ты там? Надеюсь, что хорошо, не болеешь, не голодаешь. Мы тут уже собираемся крыс ловить для приварка, но пока что не пробовали: хлопот много, а толку чуть. Жиру в них не больше, чем в нас. Но это я так, для смеху. Нам американские консервы прислали – тушенка, фрукты, сгущенка. Вкус победы, как говорит Инна. Молодец она, правда? Поддерживает хорошее настроение во всей эскадрилье.
Хочу предупредить: я тут тебе написала на случай моей смерти, – если что, тебе перешлют. Вот. Теперь ты будешь бояться, что каждое письмо от меня – то самое, последнее. Не заготовил ли и ты такое письмо? Я пока ничего не получала, и это дает мне надежду.
Хорошо, что наша Нина еще мала, иначе пришлось бы готовить два посмертных письма. Она пишет, что тоже хочет на фронт, чтобы летать, как я, а если не выйдет, то станет моим личным механиком. Я ей ответила, что война кончится раньше, чем она дорастет до фронта, – надеюсь, что так и будет.
Целую, Раиса.
Прошла еще неделя. Вестей о Давиде не было. Погиб скорее всего – куда он мог исчезнуть в противном случае? Раисе очень хотелось верить, что он еще вернется в свой полк.
Потом Гриднев вызвал ее в штаб, и она увидела там незнакомого офицера.
– Это капитан Софин, Степанова, – с каменным лицом сказал полковник и вышел.
Она уже знала, что за этим последует. Софин, не предлагая ей сесть, раскрыл на столе картонную папку. Раиса, сохраняя спокойствие, подавляла нарастающий гнев.
– Степанов Давид Иванович – ваш брат?
– Да.
– Вам известно, что он объявлен пропавшим без вести?
Официально ей об этом не сообщали, но что толку скрывать.
– Да.
– Вам известно, где он находится в настоящее время?
На фронте тебя нет, подумала она и сказала:
– Я предполагаю, что он погиб, как многие пропавшие без вести.
– То есть никаких известий вы от брата не получали?
– Никаких. – А что, если он найдет письма, которые написала она?
– Напоминаю, что в случае получения каких-либо сведений вы обязаны доложить об этом командованию.
– Так точно, товарищ капитан.
– Мы будем наблюдать за вами, Степанова.
Ей хотелось перескочить через стол и придушить этого мозгляка с тонкими усиками. Или заплакать, но она не сделала ни того ни другого. Итак, ее брат приговорен без суда и следствия.
За что же она сражается в таком случае? За родителей, за сестру. И за Давида тоже. Не за этого капитана.
Он отпустил ее, не поднимая глаз от своего скоросшивателя. У самой двери в блиндаж стоял Гриднев, явно подслушивавший их разговор. Раиса потупилась.
– Твое место в 586м полку, Степанова. С нами.
Она улыбнулась, но промолчала, не доверяя своему голосу. Да и что она могла сказать Гридневу – что решать в конечном счете будет не он?
Но если она станет асом, ее не посмеют тронуть. Как не смеют тронуть Литвяк. Может, и Давида тогда оправдают.
На смену зимним морозам пришли комары и оводы. Поговаривали, что Америка и Британия скоро откроют второй фронт, что у немцев есть секретное оружие, способное сровнять Москву и Лондон с землей. Вместо новостей к ним большей частью приходили приказы. Раисе все это надоело до крайности.
– Степанова, ты в порядке?
Она только что вернулась с патрульного вылета: все как обычно, передвижения вражеских войск не замечено. Мотор уже заглох, пропеллер не крутился, но она так и сидела в кабине, собираясь с силами, чтобы вылезти на крыло с бортжурналом и парашютом. Она проделывала это столько раз, что сил совсем не осталось. Приборная доска расплывалась перед глазами.
– Степанова! – позвала снова Маруся, ее механик, стоящая на крыле в комбинезоне и косынке на голове. Руки этой двадцатилетней девочки успели загрубеть от возни с железками. – Ну и видок у тебя, прямо жуть берет.
– Ничего, сейчас водочкой взбодримся. Неплохо бы вот еще на перине покемарить с месяцок.
– Как горючее?
– На пределе. Думаешь, он жрет больше, чем полагается?
– Так он и работает как проклятый. Я проверю.
– Ты у нас лучше всех. – Раиса ухватилась за руку Маруси, вылезла, обняла ее.
– Да ты точно в порядке?
– Рая! – Инна шла к ней от своего самолета с парашютом и шлемом под мышками. – У тебя все хорошо?
Ну чего они пристают?
– Устала просто, – ответила за нее Маруся. – Нам бы встряхнуться, танцы устроить, что ли. Вон сколько у нас ребят, и все бравые. – На базе в самом деле было полно парней – пилотов, механиков и солдат. Раиса как-то не задумывалась об этом.
– Какие уж тут танцы, когда война, – вздохнула Инна.
– Вот кончится она – нарядимся, вымоем голову настоящим мылом и пойдем танцевать.
– После войны – да.
– Когда победим, – уточнила Раиса. – При фашистах не очень-то потанцуешь.
Наступило молчание, и Раиса пожалела о том, что сказала. Когда говорят «после войны», победа подразумевается сама собой, иначе никакого «после» не будет. Да она и не думала, что доживет до «после войны».
Давидка, я решила больше не рваться в асы. Были бы мы оба живы, больше мне ничего не надо. Смотри только не говори никому: здесь все думают, что я все так же хочу этого и отчаянно завидую Лиле Литвяк. Может, Бог, если он есть, услышит меня, и ты найдешься: живой, здоровый, никакой не предатель. Поедем домой, обнимем папу с мамой и Нину и обо всем забудем. Вот какая теперь у меня мечта.
То письмо на случай смерти я храню до сих пор. Надо бы сжечь, ведь теперь некуда его посылать.
Твоя любящая сестра Раиса.
Тревога поднялась на рассвете. Раиса на ощупь натянула комбинезон, сапоги, схватила шлем и перчатки. Инна бежала следом. Над головой рокотали вернувшиеся из полета разведчики.
Механики заливали горючее, заряжали пушки и пулеметы. Намечалась настоящая битва.
Немецкие тяжелые бомбардировщики пересекли линию фронта, сказал Гриднев. Он сам возглавитпервую эскадрилью, задача которой – перехват сопровождающих вражеских истребителей. Вторая, женская, эскадрилья взлетит через пятнадцать минут и займется самими бомбардировщиками.
«Яки» взлетали один за другим, жужжа как исполинские пчелы.
Никто не раздумывал – все действовали, как всегда в таких ситуациях. Маруся помогла Раисе залезть в кабину, захлопнула фонарь и побежала убирать колодки из-под шасси. С дюжину «Яков» выстроились в ряд, дожидаясь очереди на взлетную дорожку.
Раиса дождалась своей и поднялась в воздух, где ей сразу сделалось легче. Здесь в случае нападения можно лавировать, не то что на земле, когда сверху сыплются бомбы. Здесь у нее рука на рычаге, палец на спуске.
Инна, летящая следом, помахала ей, Раиса ответила. Эскадрилья построилась пеленгом, следуя за отрядом Гриднева. Все они давно летали вместе, знали друг друга и между мужчинами и женщинами различий больше не делали – нешуточное достижение, если вдуматься, но думать сейчас было некогда. Достаточно было знать, что Алексей Борисов всегда пикирует влево, а в случае опасности делает петлю кверху; что Софья Миронова осторожна и вперед не суется; что Валентина Гущина отличный боец, а востроглазый Федор Баулин замечает цель первым.
«Яки» шли разомкнутым строем, чтобы при необходимости сразу же вступить в бой. Раиса обшаривала глазами небо. Полковник говорил, что до сближения примерно двадцать минут, они должны вот-вот увидеть противника…
– Вон они! – крикнул Баулин. – Тринадцать ноль-ноль!
– Держать строй, – скомандовал Гриднев.
Вражеские самолеты, сверкая фонарями кабин на солнце, будто бы стояли на месте, но все-таки приближались быстро, неотвратимо.
От группы бомбардировщиков отделились мелкие, легкие истребители.
Становилось все интереснее.
«Яки» по приказу командира рассредоточились. Раиса, немного снизившись, вильнула влево и понеслась к цели.
Звено «мессеров» прошло над ней, строча пулеметами.
«Юнкерсов» следовало бить, пока «мессеры» не вернулись.
Приблизившись к ним на расстояние выстрела, Раиса открыла огонь. Инна позади сделала то же самое.
Бомбардировщики отошли назад, истребители вернулись, и начался хаос.
Друзей от врагов отличали по крестам или звездам на фюзеляжах. Столкновение казалось почти неизбежным. Бой шел в трех измерениях и обещал затянуться до последнего снаряда или патрона; у пилотов, и тех и других, был за плечами двухлетний военный опыт. «Мессеры», похожие на торпеды, шныряли туда-сюда.
Командир объявил бомбардировщики первостепенной целью. «Юнкерсы» держались чуть в стороне, и «мессерам» приходилось соблюдать осторожность, чтобы по ошибке не сбить своих, что давало «Якам» определенное преимущество.
Вокруг ревели моторы, вращались пропеллеры. Раиса никогда еще, даже во время учебы в клубе, не видела в воздухе такого количества самолетов.
Она наметила себе цель. Пилот этого «мессера», поглощенный погоней за «Яком» – кажется, Катиным, – шел по прямой, чего не следовало делать ни в коем случае. Раиса обстреляла его и ушла в сторону, чтобы самой не попасть под прицел.
Ее снаряды прошли прямо через кабину, окрасив осколки фонаря кровью. Под очками и шлемом на миг мелькнуло потрясенное лицо летчика. «Ме109» клюнул носом и пошел вниз. Еще секунда, и дым от его падения в лобовом стекле сменился голубым небом.
– Есть четвертый! – закричала Раиса. Скоро она в такой каше собьет и пятого. В честь Давида.
Самолеты падали один за другим. Подбитый «юнкерс» еще держался на одном двигателе, «Як» горел и разваливался. Алексей! Может, выровняется еще? Или успеет спрыгнуть? Раиса, не видя в его кабине признаков жизни, стиснула зубы и нашла новую цель.
Гриднев приказал отступать – что так рано? Но мотор Раисы в самом деле гудел уже не так ровно, и пропеллер вроде бы запинался.
Со стороны солнца, как дракон, спикировал «мессершмит».
На «Як» градом посыпались пули. Бедро прошило болью, из самолетного носа повалил дым. Мотор закашлялся, пропеллер остановился. Ее чудесный самолет превратился в неживое падающее тело.
Он еще держался на силе тяги, но не слушался руля, и мотор уже не работал.
– Прыгай, Рая! – кричала Инна по радио. – Прыгай!
Нет, ни за что. Лучше сгореть, чем пропасть без вести.
Нос ушел вниз, левое крыло задралось. Теперь или никогда.
Правую ногу дергало. Откуда столько крови – не от того ли немца, напоследок взглянувшего на нее сквозь очки? Инстинкт и выучка взяли свое: Раиса открыла фонарь. Ветер двинул ее, как мощный кулак. Волоча непослушную ногу, она вылезла из кабины и не столько прыгнула, сколько оторвалась от «Яка». Потом рванула кольцо, и над ней расцвел парашют. Она мертвым грузом повисла на лямках – «мертвым», ха-ха.
Ее самолет несся к земле, как пылающая комета. Бедняга. Ей хотелось заплакать, но за все эти тяжелые месяцы она забыла, как это делается.
Бой тем временем продолжался. Она потеряла из виду Инну, но та, несомненно, прикрывала ее, не давала подстрелить в воздухе. Да хоть бы и подстрелили, тогда она погибнет в бою. Кто знает, чье это поле внизу, кто найдет ее первым, свои или немцы. «У нас нет военнопленных, есть только…»
Хуже всего, что от тебя уже ничего не зависит. Ветер уносил капающую из ноги кровь. Может, она и до земли не дотянет. Найдут ли когда-нибудь ее тело?
В небе вдруг стало тихо, но Раиса ничего уже больше не могла разглядеть.
Открыв глаза, она увидела над собой деревянные стропила. Она лежала на койке в ряду других коек – должно быть, в полевом госпитале. Люди, снующие вокруг, говорили, к счастью, по-русски. Ее нашли. Она дома.
Шевельнуться не получалось, да и не очень хотелось. Ее вполне устраивало лежать вот так, не чувствуя боли, обещавшей скоро дать знать о себе.
– Очнулась, Райка!
Стул скрежетнул по бетону, и над ней нависло лицо Давида. Бритый, аккуратно подстриженный, форма чистенькая, хоть сейчас на парад. Совсем как на карточке, которую он прислал домой с фронта. Снится ей, что ли? Или это не госпиталь вовсе, а рай?
– Скажи что-нибудь! – Нет, в раю он бы так не тревожился.
– Давидка! – хрипло выговорила она и облизнула сухие губы. – Ты живой! Что с тобой было?
Он только плечами пожал:
– Наш взвод отстал от своих. Вели в лесу бой с немецкими танками, а тут вдруг буран – весной-то! Половина обморозилась, пришлось их тащить на себе. Несколько недель выбирались.
Они заблудились, только и всего. Будь здесь Софин, она дала бы ему по морде.
– Жаль, посмеяться нельзя – грудь болит, – сказала она.
Давид больше не улыбался – видно, и его по возвращении в часть допрашивал особист. Раиса умолчала о Софине и решила сжечь письма, которые писала брату все это время.
– Как же я рад тебя видеть! – Он взял ее за руку, свободную от бинтов, и она сжала пальцы изо всех силенок, что у нее сохранились. – Твой Гриднев сообщил, что ты ранена, и я сумел вырваться на денек.
– Да, меня сбили, – проговорила она. – Пришлось прыгать, не знаю, что было дальше.
– Твоя ведомая передала координаты по радио, и туда послали поисковую команду. Говорят, на тебя смотреть было страшно.
– А что я четвертого немца сбила, не сказали тебе? Еще один, и я ас. – Первой и даже второй женщиной-асом ей уже не стать, но все-таки.
Давид помрачнел и отстранился немного.
– Чего ты?
Он сморщился, и глаза у него блестели. Она, девчонка, даже по своему самолету не плакала, а он…
– Тебя комиссуют по здоровью, Раиса.
– Как это? Почему? Я ведь поправлюсь еще…
– У тебя сломаны обе ноги, половина ребер, плечо вывихнуто. Плюс две огнестрельные раны и сотрясение мозга. Ты долго еще не вернешься в строй.
Неужели все так плохо? Она пока ничего такого не ощущала.
– Но мне станет лучше…
– Ты лежи пока. Отдыхай.
Ей осталось сбить всего один самолет.
– Давидка, что же я буду делать, если не смогу летать?
– Райка! – позвал звонкий голос, и ее ведомая, за неимением других стульев, опустилась на колени у койки. – Ты прямо как мумия. – Инна поправила выбившуюся из-под бинтов прядь волос получше укрыла Раису.
– Инна, это мой брат Давид.
Девушка вытаращила глаза. Раиса хотела объяснить, что «пропавшие без вести» иногда находятся сами, но тут Давид встал и уступил Инне стул. Они стояли по обе стороны койки, глядя друг на друга через Раису. Инна, спохватившись, протянула Давиду руку, и он, прежде чем ответить, вытер ладонь о штаны – ну что за манеры.
– Раиса мне много о вас рассказывала, – сказала Инна.
– А мне о вас, в письмах.
Инна зарделась. Ну что ж, худа без добра не бывает.
Раиса ждала поезда на платформе воронежского вокзала. Одна рука была на перевязи, другой она опиралась на трость и не могла нести свой багаж.
Начальству следовало бы знать, что так легко она не уступит – закалилась в борьбе за право летать. Главное, писать не переставая во все инстанции. Может, она и Давида вернула тем, что не переставала ему писать?
Когда ей в виде компромисса предложили обучать других пилотов на подмосковном аэродроме, она согласилась. С хромотой и палкой свыкнуться можно: она по-прежнему будет носить военную форму со всеми регалиями и держать голову высоко.
Боевые вылеты, как ни печально, больше не для нее.
– Ты точно хорошо себя чувствуешь? – спрашивала Инна, пришедшая ее проводить. Давид вернулся в свой полк, но они с Инной договорились писать друг другу.
– Лучше не бывает.
– Как-то непривычно, что ты на месте стоишь. – Глаза у Инны подозрительно увлажнились. – Раньше все носилась туда-сюда как наседка.
Раиса улыбнулась такому сравнению.
– Писать-то мне будешь?
– Конечно. Все наши сплетни буду передавать.
– Ага. Сообщай, сколько еще Литвяк немцев собьет.
– Она, похоже, в одиночку войну выиграет.
Через несколько месяцев Раиса прочтет в газете, что самолет Литвяк сбит над вражеской территорией и ни он, ни тело пилота не найдены. Первую в истории женщину-аса объявили пропавшей без вести.
Издали донесся свисток паровоза.
– Нет, скажи: все правда в порядке? – спросила расстроенная Инна.
Раиса, как это вошло у нее в привычку, смотрела прямо перед собой. Смотрела в сторону аэродрома, через поле и развалины города. Кажется, самолеты летят?
– Я все время думала, что погибну как герой: разобьюсь или очередью прошьют. Не представляла, что стану калекой. И что война продолжится без меня.
– Мы счастливы, что ты осталась жива. Давид в первую очередь.
– Ясно почему: не придется родителей извещать.
– Вечно ты со своими шуточками!
Подошел поезд.
– Береги себя, Инна. Подыщи себе ведомую и хорошенько натренируй.
– Я буду скучать по тебе.
Они обнялись, соблюдая осторожность. Инна помогла Раисе сесть в поезд и долго махала с перрона.
Раиса увидела в окно пару «Яков», летящих к аэродрому, но не расслышала гула их моторов за стуком колес – возможно, и к лучшему.
Если хочешь жить – прислушайся…
Сэмюель Сайкс – сравнительно молодой автор. У него вышел цикл «Aeon’s Gate», в который входят романы «Tome of the Undergates», «Black Halo» и «The Skybound Sea». Он родился в Фениксе, штат Аризона; сейчас живет в Флагстаффе, в том же штате.
Имя зверя
Когда лагерные костры погасли и вороны устроились на ночлег, ей стали слышны слова мужа.
– Что наша девочка? – спросил Рокада, как только на угли плеснули водой. Его речи как пар: дунь, и нет их. Они разговаривали только по ночам, когда гасили костры.
– Спит, – сказала Калиндрис. Собственные ее слова звучали весомее.
– Хорошо, пусть отдыхает. – Его зеленые глаза мерцали даже сквозь полный мрак. – Ты тоже ляг – мне нужно, чтобы ты была бодрой и собранной.
Она точила нож, не поднимая на мужа глаз. Решив все же не втыкать его в Рокаду за подобные разговоры, она провела пальцем по лезвию, убрала клинок в ножны и протянула руку туда, где всегда оставляла свои сапоги.
– Ее отдыху ничто не мешает. Я уйду до рассвета и вернусь засветло, она ничего знать не будет.
– Да, правильно.
У нее, за неимением шерсти, поднялись торчком уши – острые, как ее нож. Рокада не видел этого – а если б и видел, не обратил бы внимания. Он такой.
– Тебя не спрашивали.
– А что же мне ей сказать?
– Что хочешь. Я ухожу без нее. Зверь слишком близко, племя в опасности. Нет времени ее ждать. – Калиндрис натянула сапоги. – Слова побереги для нее, мне они ни к чему.
– Нет.
– Не смей мне так отвечать.
– Ей нужно учиться. Как охотиться, как ненавидеть, как убивать.
– Зачем?
– Затем, что мы шикты. Наши племена пришли в этот мир из Темного Леса. Мы были здесь до людей, до тулваров, до того, как обезьяны поднялись на задние лапы. Были до них и пребудем после. Ибо для того, чтобы эта земля жила, они должны умереть.
Его слова больше не зажигали ее – наоборот, расхолаживали.
– Она должна учиться быть шиктой, – продолжал Рокада. – Должна овладеть нашим наследием.
– Не нашим. Твоим.
Калиндрис ощутила его руку еще прежде, чем он коснулся ее. По мурашкам на коже, по холодной тяжести в животе. Она чувствовала все его костяшки, упершиеся ей в бок.
– Будь благоразумна. – Голос его был как мед, стекающий по коре.
– Не тронь меня.
– Все остальные в племени не смотрят на нее, не слушают, что она говорит. Они спрашивают себя, от кого она родилась. Ты должна взять ее в лес. Показать ей, как это делается.
– Я ничего не должна. А ты не можешь поменять все, что тебе не по вкусу.
– Нет. Могу. – Кору содрали с дерева. Он стиснул пальцы. Она услышала клинок в ножнах, услышала собственный голос.
Как пар. Дунь – и нету.
– Не тронь меня.
За солнечными лучами, сочащимися сквозь полог ветвей, ей слышался лес.
Оленье копыто царапнуло по замшелому поваленному стволу. Качнулась ветка, с которой взлетела птица. Шеренга забывших о своей отдельности муравьев перебиралась через сухой корень.
Звуки жизни… он еще далеко. Калиндрис подняла уши, вслушиваясь.
Бабочка старалась не шевелиться, пока барсук обнюхивал корягу, на которой сидел. Дерево стонало, жалуясь на гниль, расползавшуюся по стволу. Зашуршала сухая листва, на которую вепрь с распухшим рылом лег умирать.
Теперь ближе. Она глубоко вдохнула и выдохнула.
Воздух, исходящий из сухих ртов. Падающие наземь соленые капли. Ноющая мольба без слов.
И Вой, сказавший ей, кому предстоит умереть.
– Как ты долго!
Калиндрис прижала уши и нахмурилась.
Девочка говорит.
Снова.
– Ты ведь давно нашла след, два часа как. Уже и зверя найти пора. Вместо этого я полчаса жду, полчаса ищу другие следы, полчаса пускаю стрелы в просвет между ветками и еще полчаса думаю, как бы изловчиться и застрелиться самой, чтоб со скуки не помереть.
Вой ушел так же скоро, как и пришел. Шикты ни о чем не просят Риффид, свою богиню. Просить – значит, рисковать навлечь на себя ее гнев. Она не дала им ничего, кроме жизни и Воя, и ушла в Темный Лес. Они поколениями оттачивали это чувство, голос жизни и смерти.
Чувство, которое детское нытье может прогнать в один миг.
– Когда же мы будем охотиться?!
Ну, ничего. Вой показал Калиндрис достаточно, другие звуки жизни и смерти уже ничего не значили. Она держалась только за последний – звук неуверенности, ожидающий, когда она склонит чашу весов в сторону тьмы.
Калиндрис поднялась, стряхнула листья с кожаного охотничьего камзола, повесила лук и колчан на плечо. Кожаный ворот прильнул к голой шее, и Калиндрис, потирая шрам на ключице, пообещала себе, что других прикосновений к своему горлу больше никогда не допустит. Она до сих пор ощущала каждую костяшку, которую он вдавливал в ее тело.
Не оглядываясь, она спрыгнула с валуна и пошла на шум. Здесь, на краю лесного моря, деревья высились как колонны и пропускали чересчур много света, оставляя слишком много для зрения и слишком мало для слуха. Вою недоставало ясности, и приходилось держать уши настороже.
Поставив их прямо, как копья, Калиндрис прислушалась. Шорох листьев, обиженный плач, частое дыхание.