Рубин из короны Витовта Дмитриев Николай

Глава десятая. Опасная охота

Громко перекликаясь, кмети весело рубили в чаще ветви, тащили их на берег и там лозой стягивали в пучки. Готовые вязанки соединяли попарно и, уложив возле самой воды, брались за следующие. Пока кмети при помощи воинов собирали импровизированые плотики, старший бродник с берега присматривался к реке.

В месте, выбранном им для переправы, река казалась слишком широкой, однако течение здесь было небыстрым, и только по самому стрежню изредка возникали маленькие водовороты. В то же время стрежень подсказывал броднику, что благодаря небольшому изгибу русла вода должна сама вынести плотики к противоположному берегу.

Общие усилия быстро дали результат, и подготовительная суматоха понемногу заканчивалась. Оставалось связать три последние плотика, которые должны были быть поосновательнее. Чтобы они могли поднять груз, их собирали не из двух, а сразу из трёх вязанок, причём к средней крепко привязывали длинный сыромятный ремень.

Когда кмети, наконец, управились, старший бродник осмотрел все приготовления, а потом, подойдя к князьям, наблюдавшим за работой со стороны, доложил:

– Ваша милость, всё сделано.

Князь Свидригайло посмотрел на князей Острожского и Ниса, стоявших рядом, и, не услыхав возражений, кивнул:

– Хорошо. Начинаем…

Бродник повернулся и громыхнул так, что, наверное, было слышно и на другом берегу:

– Спускай!..

По этой команде кмети, кто в одном исподнем, кто совсем голый, принялись стягивать только что связанные плотики в воду и пристраивать на них узлы с одеждой, оружием и припасами. А потом сами уселись сверху на эти вязанки и, взмахивая заранее выбранной веткой с густой листвой на конце, начали дружно выгребать к середине реки.

Князья, внимательно следившие за переправой, убедившись, что наиболее шустрые кмети уже приближаются к противоположному берегу, также спустились к воде, где воины и оруженосцы действовали уже по-другому. Спустив большие плотики на воду, они подвели к ним трёх расседланных коней и, сделав из кожаных ремней, привязанных к вязанкам, петли, захлестнули их за конские хвосты поближе к репице.

Таким способом конь, вынужденный плыть, поневоле тянул плот за собой, так что князьям оставалось только сесть на вязанки. Острожский и Свидригайло управились с этим довольно ловко, а вот здоровяк Нис, под которым хлипкий плотик сразу прогнулся, замешкался, потому что его конь заартачился и начал упираться.

Тем временем все, кто ещё оставался на берегу, поразбирали коней, завели их в воду и со смехом и весёлыми выкриками поплыли, держась за гривы. Кони, запряжённые в плотики, тоже двинулись вслед, и даже тот, что тянул Ниса, не пожелал отставать. Заржав и подняв тучу брызг, он сам спрыгнул с берега. Переправа началась.

Кони, плывшие вместе с людьми, немного опередили княжеские плотики, и они подходили к берегу с опозданием, причём князь Нис, как самый грузный, оказался последним. Однако его норовистый конь, едва зацепив копытами дно, рванул вперёд, оборвав сыромятный ремень-очкур, отчего средняя вязанка сразу развязалась. Какое-то время Нис ещё удерживался на двух оставшихся, но они вдруг разошлись в разные стороны, и князь, завопив на весь берег: «Рятуйте!» – с громким плеском свалился в воду.

Люди рванулись на помощь, но вскоре поняли, что она не требуется. Князь ухватился за одну из вязанок и спокойно сплывал по течению, которое вскоре вынесло его на мель. Позднее, выбравшись с помощью кметей на берег, Нис проворно стянул с себя мокрую одежду и принялся громко ругаться.

Малость послушав его высказывания, князь Острожский со смехом протянул бедолаге баклажку с питным мёдом.

– На, выпей-ка…

Князь Нис охотно выдул баклагу почти на треть и, уже успокоившись, распорядился:

– Пускай люди шатёр ставят…

Но это делалось и без его напоминаний. Больше того, порубив ветви на дрова, кмети разожгли костёр и, стоя вокруг него, начали сушить княжескую одежду. Одновременно кое-кто посообразительней наладил бредешок, и пока одни сушили вещи Ниса, другие наловили почти ведро рыбы.

Позднее, когда шатёр был натянут, а одежда высушенной, князья собрались вместе. В шатре, сидя по-татарски вокруг блюда с жареной рыбой, они сначала молча ели и только потом, когда нагулянный за день аппетит был малость утолён, князь Острожский, спокойно обтерев грязные пальцы о голенища сапог, обратился к товарищам:

– Когда доберемся до Вильно, что делать будем?

– А это уж поглядим, как нас там примут… – раздумчиво заметил Свидригайло.

– И вообще, посмотрим ещё, что там делается, – закончил Нис и взял с блюда ещё кусок, побольше.

Замечание было дельным, и Свидригайло, чётко уяснив, что пришло время высказать позицию, твёрдо сказал:

– Что-то сдаётся мне, что князь Витовт туром попрёт на своего брата Ягайла. Отже[200], и наша поддержка Витовту будет кстати. И вот тогда с нашими требованиями ему придётся считаться…

Это было именно то, что от него хотели услышать, но такое высказывание было опасным и, пряча под усмешкой волнение, князь Острожский добавил:

– И, надеюсь, нам больше не надо будет вытаскивать тебя из какого-нибудь узилища…[201]

Услыхав такое, Свидригайло молча обнял своих верных товарищей и на короткое время задумался. Сейчас перед его внутренним взором с удивительной быстротой промелькнули воспоминания и про Витебское поражение, окончившееся узилищем, и про вежу Луцкого замка, где он сидел, изнемогая от бессилия, и про унижение, которое ждало его после бегства в Венгрию, где он, князь, был просто изгнанником…

Тяжёлые воспоминания взволновали князя, и он весь напрягся, каждой клеточкой тела ощущая: наконец-то пришёл долгожданный час! Нет, недаром его полное имя Лев-Свидригайло, и это же он, опираясь на люд православный, не раз поднимал восстания против Витовта. И вместе с ним шли князья русские, готовые сложить головы в битвах, чтобы он, Свидригайло, стал великим князем…

Стародавний девственный лес загадочно шумел. Кругом, куда ни кинь взгляд, густо теснились деревья. Столетние стволы тянулись высоко вверх и там, где веял тихий ветерок, тонкие ветви медленно двигались под его дыханием, а их мечтательный шёпот, сливаясь воедино, стекал вниз успокаивающим шорохом. Сидя в удобных охотничьих сёдлах, князь Витовт и его верный сподвижник Монивид всматривались в чащу. Правее высился трёхсотлетний дуб, под его кроной молодой лес немного отступал от гиганта, благодаря чему между стволами оставался узкий разрыв, который давал возможность ехать рядом сразу двум всадникам.

Дальше почему-то наклонённые с двух сторон навстречу друг другу деревья образовывали довольно удобный проход, где густо сплетённые ветви закрывали небо, отчего солнечный свет лишь кое-где пробивался сквозь преграду и тонкими лучиками упирался в землю, укрытую толстым слоем прошлогодней листвы, испещряя её желтоватыми пятнами.

Это было любимое место охоты князя Витовта. Проход, образовавшийся без малейшего вмешательства человека и получивший название Ловчего хода, давал возможность без помех проникать в самую чащу. К тому же, заканчиваясь, он упирался в так называемый Гончий брод, где обычно на берегу тихой речки разбивали временный табор и натягивали княжий шатёр.

Какая-то птица внезапно сорвалась с дерева и, громко хлопая крыльями, полетела в чащу. От неожиданности конь под Витовтом дёрнулся, и князь сдерживающе натянул повод. Монивид, конь которого остался спокойным, обеспокоенно заметил:

– Похоже, аргамак[202] у тебя норовистый, княже…

– Нет, не норовистый, – Витовт ласково потрепал коня по холке. – Просто он степняк, к лесу ещё непривычный…

– Это тот конь, которого тебе подарил перекопский хан? – спросил Монивид.

– Тот, тот, – засмеялся Витовт. – Добрый аргамак, добрый…

– Тебе б, княже, коня поспокойнее, – заботливо проворчал Монивид. – Не те у тебя годы, чтобы на аргамаках гарцевать…

– Может, ты и прав, – после недолгого раздумья согласился Витовт. – Только, друже, не на рыцарском же коне на охоту ехать…

– Почему на рыцарском? – удивился Монивид. – Можно и на боярском руськом…[203]

– Ну, то уже в другой раз, – начал было Витовт, но тут далёкий звук рога, долетевший от Гончего брода, оповестил о начале лова.

Витовт молча стронул аргамака и в сопровождении Монивида, обогнув дуб-великан, направился под переплетение Ловчего хода. Какое-то время они ехали рядом, потом ход сузился, и Монивид, придержав коня, поехал сзади. Именно в этот момент внимание всадников привлек собачий визг и лай, долетавший из малость поредевшей чащи.

Витовт решительно повернул туда, и вскоре они оказались на небольшой поляне, где затаились охотники. Псы, до сих пор сидевшие тихо, сейчас рвались со сворок, и псари их едва сдерживали. Витовт остановил коня и, усмехаясь, показал Монивиду на вожака стаи, который уже почуял зверя и теперь нетерпеливо рычал, царапая задними лапами землю.

– Смотри, какой ярый охотник, – улыбнулся Витовт.

– А не рановато ли, княже? – забеспокоился Монивид.

– Нет, самое время, ты же рог слышал, загонщики уже пошли цепью, – и Витовт, заворачивая назад, потянул повод.

Выехав снова на Ловчий ход, всадники ещё некоторое время ехали, прислушиваясь к ходу ловитвы, прежде чем Витовт спросил Монивида:

– Как там, в Вильно, новые гости на моё коронование не прибыли?

– Конечно прибыли, да ещё какие! – Монивид оживился. – Князь московский Василько с боярами, внук твой, уже ждёт приглашения в Троки.

– Внук – это хорошо, – заулыбался Витовт. – Жаль только, хан ордынский птицы-беркута ещё не прислал.

– Так то ж везти откуда… – тоже улыбнулся Монивид.

– И то правда, – согласился Витовт и, немного подумав, решительно заявил: – Ну, то ничего. Я внучку этого аргамака подарю. Ты ж сам говоришь, что я для такого коня староват…

– Для аргамака так, а вот для короны как раз. Однако… – Монивид запнулся, глянул на Витовта и только после некоторого колебания закончил: – Говорят, поляки на всех кордонах сторожу поставили. Боюсь, перехватят…

Напоминание о короне, как всегда, порадовало Витовта, и он, весело тряхнул головой:

– Ничего у них не выйдет!

– Не говори «гоп», княже, – осторожно предостерёг Витовта Монивид. – Сам знаешь, из-за тех польских выходок коронацию уже перенесли на осень…

– Ну так и что? – Витовт покосился на Монивида и, похоже, убеждая себя самого, сказал: – Ягайла я уговорю. В Луческе зимой он же согласился…

– Он – да, – Монивид сокрушённо покачал головой. – А чем кончилось?

– Ну, может, ты и прав… Из-за панов всё! – Витовт сердито сжал губы. – Но и против панов сила есть. Припомни, друже, кто уже прибыл в Вильно?

– Кто? – Монивид на миг задумался и начал перечислять. – Князья руськи. Кроме молодого Василька, князья Тверской и Одоевский. Прусский и Лифляндский магистры уже тут. Ещё прибыли послы цесарские, царьгородские и татарские…

– Вот видишь, – быстро перебил Монивида Витовт. – Теперь коронация обязательно будет! Хватит мне только мечтать о короне! Нет, на этот раз всё будет иначе…

За этими приятными рассуждениями они проехали почти половину Ловчего хода и, казалось, даже забыли об охоте, как вдруг Мновивид схватил Витовта за руку:

– Смотри, княже!..

На широкой поляне, открывшейся с левой стороны, стоял чёрный могучий бык со светлой полосой на спине и загнутыми, как концы лука, рогами.

Повернув голову, лесной богатырь не двигался, а пока только следил за всадниками маленькими злыми глазами. Потом его устрашающие рога опустились ниже, и огромный тур сделал шаг к зарослям.

В охотничьем азарте Витовт дал аргамаку шпоры, и конь рванул с места. Направив копьё на тура, Витовт поскакал на поляну, но бык сразу учуял опасность и побежал. Витовт успел догнать его, но поскольку удар копья пришёлся сбоку, он оказался слабым и лишь разозлил тура.

Бык заревел, резко мотнул головой, стараясь зацепить коня рогом, и перепуганный аргамак отскочил, не дав Витовту возможности ударить мечом. Разъярённый князь рванул повод, однако конь пугливо порскнул ещё дальше, его копыто внезапно попало в лисью нору, и аргамак, подминая под себя всадника, повалился на бок…

Кусты по обе стороны шляха словно неслись навстречу Монивиду, который безжалостно бил аргамака плетью. На открытой дороге ухоженный степняк смог показать, на что он способен. Пена белыми пластами так и летела с конской морды, но аргамак не уменьшал скок и безостановочно нёс всадника дальше. Монивид успел уже несколько раз похвалить себя за то, что не стал тянуть с отъездом, но мысленно он всё ещё продолжал быть там, в Троках.

Вообще-то Монивид должен был представлять, что его ждёт в Вильно, однако он понимал: главные события происходят в Трокском замке, где всё ещё царила неопределённость. Из-за случайности, следствием которой стало неудачное падение с лошади, князь Витовт не вставал с ложа, и никто не мог сказать точно, чем закончится для восьмидесятилетнего человека последняя ловитва…

Однако то, что заставило Монивида, бросив всё, гнать в Вильно, началось только после того, как, узнав о случае на охоте, в Троки вместе с епископом Олесницким поспешно прибыл король Владислав Ягайло. Он не отходил от братова ложа и, наконец, именно сегодня, вроде бы всё решилось окончательно. Перед глазами Монивида так и стоял момент, когда король Владислав, выйдя из комнаты Витовта в общий зал, где в ожидании хоть каких-либо новостей собрались литовские и польские магнаты, торжественно провозгласил:

– Панове! Только что в присутсвии свидетелей князь литовский Витовт сказал мне: «Наияснейший король и дорогой брат! Великое княжестко Литовское, власть над которым я получил из твоих рук, я возвращаю тебе». – Владислав Ягайло умолк, обвёл всех присутствующих строгим взглядом и только после этого закончил: – А потом власть и ключи от всех великокняжеских замков князь Витовт передал мне.

Едва король кончил говорить, как двери позади него открылись, и доверенный рыцарь внёс в зал огромное серебряное блюдо, на котором, словно блестящий металлический веер, лежали ключи. На какой-то миг кругом воцарилась оглушающая тишина, которая почти сразу оборвалась одобрительными выкриками, гомоном, радостными восклицаниями польских шляхтичей. На фоне такого восторга хмурые лица некоторых магнатов литовских стали ещё заметнее. Впрочем, не успели ещё все успокоиться, как маршалок[204] литовский Румпольд, который только что появился в зале, отыскал в толпе Монивида и, отведя его в сторону да вдобавок наклонившись к самому уху, прошептал:

– Быстрее в Вильно! Князь Свидригайло ждёт…

Монивиду не надо было повторять дважды. Воспользовашись общим возбуждением, он выскользнул во двор и, нарочно оставив своего приметного коня на виду, вывел аргамака из конюшни и, шагом проехав Трокский мост, спешно выбрался на Виленский шлях, а там – помчался таким галопом, что догнать его уже никто бы не смог.

За весь путь до Вильно Монивид только дважды дал коню отдых, и всё равно сильный степняк пронёс своего седока через Острую браму бодрой рысью. Аргамак не уменьшил ход и на улице Замковой, где его копыта отбивали чёткую дробь по проезду, выложенному вместо камня гладким кирпичом. Только на Замковой горе, где дорога начала круто подниматься вверх, конь наконец-то перешёл на шаг.

Монивид поднял голову и увидел словно придавленную чем-то сверху массивную шестиугольную башню Гедимина, центр Верхнего замка, под стенами которого сейчас пестрели разноцветные шатры, а рядом с ними можно было заметить воинов в кольчугах. Зато на замковом дворе, куда наконец-то добрался Монивид, бурлила толпа.

Появление всадника на утомлённом коне сразу привлекло общее внмание. Все, кто мог, мигом посбегались к воротам, а когда Монивида узнали, перед ним сам собой образовался долгий проход к дворцовым ступеням. Там, на крыльце, стояли князья руськи и магнаты литовские, а кругом теснилось множество вооружённой до зубов загоновой[205] шляхты.

Сам князь Свидригайло находился в окружении сторонников. Все, кто стоял тут, были в боевом облачении, панцирях, шлемах, и у каждого на боку висел рыцарский меч. Признаком, который чётко выделял среди них самого Свидригайла, был пышный плюмаж из страусиных перьев, развевашийся над поднятым забралом, украшая княжеский шлем.

Монивид остановил аргамака, спрыгнул с седла, и сразу кто-то заботливо принял у него из рук повод. Теперь, когда оставалоь только сообщить срочную новость, Монивид заколебался: одно дело – говорить где-то в закрытом покое, и совсем другое – объявить что-то чрезвычайное на виду у всех…

Обдумывая, каким образом увести князя во дворец, Монивид неспешно приблизился освобождённым для него проходом и остановился возле ступенек. Потом внимательно оглядел всех, кто стоял рядом со Свидригайлом, и, наконец, понял, что надежды на тайный разговор напрасны. Оставалось одно: придумать повод, позволявший переговорить с глазу на глаз.

Однако, лишая Монивида такой возможности, Свидригайло спросил:

– С чем прибыл, славный Монивид?

– У меня плохая новость, князь, – Монивид опустил голову и рубанул всё как есть: – Только что Витовт передал Литву королю Владиславу Ягайло…

Князья и магнаты, окружавшие Свидригайла, озабоченно переглянулись, а Остророг, который почему-то стоял в стороне, не выдержал:

– Неужели это правда?

– К сожалению, правда. – Монивид повернулся к Остророгу и заверил: – Я сам лично видел блюдо с ключами от великокняжеских замков.

На ступенях все стояли молча, и так длилось до тех пор, пока Нис не наклонился к Свидригайлу. Он тихо сказал:

– Время пришло, княже…

Свидригайло едва заметно кивнул и выразительно посмотрел на Остророга. В тот же миг из толпы раздался громкий выкрик:

– Витаем!.. Витаем!!.. Витаем[206] нашего князя Свидригайла!!!

Сразу же, словно по чьему-то тайному сигналу, толпа одобрительно загудела, послышались зажигательные выкрики, кто-то выхватил оружие, и Монивид чётко уяснил: у него на глазах происходит избрание нового великого князя Литовского…

Рыцарю Вильку из Заставцев было и страшно, и стыдно, и вообще паршиво. И не только потому, что сейчас он вынужден был верхом продираться до Сосновца едва заметными лесными тропами, где можно столкнуться и с разбойником, и зверем, а то и с лешим, который там, где-то далеко в чаще, время от времени напомнает о себе непонятными звуками. Вильк жалел, что с ним нет хотя бы верного Скочиляса. Последние события, которые в эти дни менялись с молниеносной скоростью, привели к тому, что Вильк то и дело раздражённо бил коня шпорами и вспоминал, вспоминал, вспоминал…

Всё началось с того самого мгновения, когда из-за деревьев к возку, где, снова потеряв сознание, лежал Шомоши, выскочили вооружённые враги. О, тогда Вильк показал себя настоящим рыцарем! Отчаянно обороняясь, он размахивал мечом и, как лев, кидался в бой, да так, что сначала никого не подпускал к возку. А вот потом…

Получив сильный удар по голове, Вильк сомлел, а когда очухался, увидел перед собой комтура крестоносцев, который, оглядев пленного с головы до ног, пренебрежительно кинул:

– Имя?

– Вильк… Вильк из Заставця! – с гордостью назвался шляхтич, и неожиданно отношение к нему изменилось.

Комтур сначала приказал перевязать раненого, а потом, почему-то улыбаясь, сообщил:

– Пан Вильк, отец пилигрим приветствует вас…

От таких слов у Вилька словно пелена спала с глаз. Это ж через его вынужденную откровенность отряд разгромлен, а лично он оказался в плену! В отчаянии, не зная, как быть дальше, Вильк охватил голову двумя руками и стал раскачиваться, но тут комтур порывисто ступил на шаг ближе и отчего-то хриплым голосом сказал:

– Пан Вильк… Я вижу у нас одинаковые перстни…

Сейчас Вильку было всё равно, у кого какие перстни, но новое отношение к себе он ощутил сразу. С лица комтура исчезла улыбка, и оно стало жестоко-злым. Теперь комтур уже не говорил, а рычал:

– Так вот ты кто, пане Вильк… – комтур с удивлением покачал головой и, дыша злостью, добавил: – Ну, если князь Витовт прознает, кто позарился на его корону, то он прикажет отрубить тебе голову, а если ещё и цесарю кто-то сообщит, что именно ты украл сумку с письмами, то и он сделает то же самое. К тому же и королю Владиславу никак не понравится, кому на самом деле служит его верный рыцарь пан Вильк… А потому я делаю вывод…

Только теперь до Вилька дошёл весь ужас его положения. Наихудшим оказалось то, что всё сказанное было чистейшая правда, и шляхтич даже не пытался отрицать или, по крайней мере, спросить, откуда неизвестный комтур так много знает. Нет, сейчас Вильку было не до этого, на кону стояла его собственная жизнь, и, глотая слюну пересохшим ртом и чётко понимая, что любые обьяснения напрасны, Вильк подсознательно принял единственно правильное решение.

– Я спас «королевский камень»… – и, сунув руку под кольчужное прикрытие, он вытащил рубин…

Ветка, зависшая над тропой, неожиданно задела голову, и жгучая боль незажившей раны оборвала неприятные воспоминания. Вильк придержал коня, потрогал голову и, убедившись, что повязка на месте, огляделся. Местность показалась знакомой. До Сосновца было уже недалеко, однако и уяснение этого не принесло рыцарю покоя. Наоборот, мысли шляхтича против его воли вернулись назад, только уже не в лес, где произошла стычка, а в Луческий замок, куда люди Отто фон Кирхгейма отвели пленных.

Схваченный крестоносцами Шомоши никак не мог поправиться, и комтур Отто фон Кирхгейм, из своих собственных соображений предоставивший Вильку почти полную свободу, дозволил шляхтичу встречаться с пленным рыцарем. Оставшись как-то наедине с Вильком, Шомоши негромко, так чтобы слышали только они двое, заговорил:

– У тебя, похоже, есть возможность сбежать. Меня всё равно казнят, и потому я прошу тебя добраться до Сосновца и передать пани Беате, что я любил только её…

Мысль, вытащившая из памяти именно эти слова, заставила Вилька в очередной раз задуматься. Он тронул повод, конь послушно перешёл на рысь, и шляхтич начал прикидывать, как лучше обьяснить пани Беате собственное появление, поскольку рассказать, как всё было на самом деле, он просто не мог…

Перед так называемым «побегом» Вильк задержался у потайного выхода из замка. Они с комтуром только что миновали выложенный кирпичом ход, и, к удивлению Вилька, вёл их, показывая куда идти, не кто иной, как любимый шут Витовта Гинне. Уже когда засов был отодвинут и дубовые двери открыты, Отто фон Кирхгейм придержал Вилька за руку и приказал шляхтичу:

– Запомни: про наши с тобой отношения никому! Старайся только быть поближе к гетману, а сам присматривайся, слушай и про всё важное сразу пиши.

– Куда?.. В Вильно или в Кронборг? – хмуро спросил Вильк.

– Нет, – Отто фон Кирхгейм ещё раз оценивающим взгдядом окинул Вилька и только потом кивнул на Гинне. – Всё сообщай только ему…

Тот жестокий приказ больше всего беспокоил Вилька, и сейчас, одолевая последний кусок пути к Сосновцу, шляхтич всё время прикидывал, как оно сложится дальше… Время от времени в его голове мелькала мысль бросить все эти заморочки и податься к себе до Заставца, однако Вильк прекрасно понимал неосуществимость такого желания. Однако вскоре впереди показались замковые башни, и, наконец, в предвидении встречи тяжёлые мысли на какое-то время отступили. Хотя сам въезд пана Вилька в Сосновец ничем отмечен не был. Не играли трубы, не звучал рог, не сбегалась челядь. Просто стражник сразу узнал рыцаря и без лишних слов открыл ворота.

А вот пани Беата, увидав пана Вилька с окровавленной повязкой на голове, почти сомлела и едва слышно спросила:

– А Ференц… Где?

– В Луческе… – тихо ответил шляхтич и, заметив, как испуганно раскрылись глаза пани Беаты, пояснил: – Наш отряд разгромили. Все, кто уцелел – в плену. Сам пан Шомоши лежит раненый, и что с ним будет дальше, неизвестно. У меня появилась возможность, и пан Шомоши приказал мне бежать, чтобы передать вашей милости, что он любил только вас…

Последние слова Вилька прояснили пани Беате всё. И то, что поход был неудачен, и то, что надежды на лучшее напрасны, а главное – уверенности на возвращение Шомоши нет… Теперь, стоя перед пани Беатой, Вильк ожидал, что она разрыдается, но этого не случилось. Наоборот, лицо женщины словно закаменело, и она сухо спросила:

– При его ранении пан Шомоши может двигаться?

– Так, – подтвердил Вильк и пояснил: – Пуля из бомбарды разбила панцирь пана Шомоши и сломала рёбра, но когда я бежал, он уже мог понемногу ходить. Однако должен предупредить вашу милость: пана Шомоши всё время держат под стражей…

– Неважно! – пани Беата перебила шляхтича и убежденно сказала: – Я сделаю всё, чтобы освободить Ференца. И ты, пан Вильк, рыцарь из его почту, поможешь мне.

– Так, – послушно кивнул Вильк, чётко понимая всю безвыходность своего положения…

Сидя на поросшей мохом колоде, комтур Отто фон Кирхгейм любовался камнем. Отряд крестоносцев только что свернул с битого шляху и сейчас становился табором на берегу небольшого озера. Немного в стороне от колоды, на которой отдыхал комтур, кмети устанавливали шатёр, слуги тащили хворост для костра, а рыцари, сняв надоевшие за день доспехи, располагались кто-где.

От этого временная стоянка быстро оживала, наполняясь незлобливой руганью, весёлыми криками и конским ржаньем. Одним глазом комтур следил за суматохой, царившей вокруг, но каждый раз его взгляд обращался к ладони, где загадочно поблёскивал, играя красноватыми лучиками, огромный рубин.

К этому яркому камню, так неожиданно оказавшемуся у него, рыцарь испытывал удивительное чувство. От того момента, как рубин оказался в его руках, у Отто возникло некое воодушевление. Возможно, такое состояние было следствием удачи, а может, и наоборот. Во всяком случае, рыцарь был склонен считать, что камень и впрямь имеет чудодейственную силу.

Впрочем, одновременно именно эта уверенность порождала и беспокойство, поскольку комтур хорошо знал, что той власти, какая есть у него, недостаточно, и потому привлекательный рубин в любой момент может стать опасным. Комтуру было известно то, что утверждали знатоки драгоценностей, говоря о возможностях «королевского камня».

Правда, порой Отто фон Кирхгейм ловил себя на нестерпимом желании оставить рубин себе. Кто его знает, может его завораживаюшее свечение как-то бы повлияло на судьбу рыцаря – и он занял со временем достойное место в Ордене, о котором втайне мечтал, но каждый раз, после тщательного обдумывания, комтур отбрасывал такое стремление…

Почувствовав, что к нему кто-то приближается, комтур, пряча рубин, мигом сжал ладонь в кулак и, подняв голову, увидел слугу, который только что подбежал и с ходу сообщил:

– Ваша милость, всё готово…

– Хорошо, – комтур поднялся и не спеша зашагал к приметному цветисто-острому шатру, увенчанному ярким флажком.

В походном жилье было уютно. Татарская кошма, расстеленная на земле, создавала впечатление настоящего пола, но осмотреться как следует комтур не успел. В шатёр влетел дозорец и встревоженно выкрикнул:

– Вооружённый отряд приближается!

Это мог быть кто угодно, и Отто фон Кирхгейм сделал имено то, что и надо делать в таком случае. Мигом выбежав наружу, он закричал:

– На конь!.. – и сам побежал к коновязи.

Крестоносцы не успели даже толком вооружиться, но к счастью, тревога оказалась ложной. Едва только Отто фон Кирхгейм вскочил в седло, как к нему подъехал неизвестный рыцарь и, подняв в приветствии руку, объявил:

– Рыцарь литовский Монивид витает комтура крестоносцев!

Кто такой рыцарь Монивид, комтур знал. Больше того, ещё со времён Луческого съезда они были знакомы, потому Отто фон Кирхгейм, ответив на приветствие, спросил:

– Чего желает славный рыцарь Монивид?

– Он просит дозволу отабориться рядом, – ответил посланец.

– Буду рад такому соседству, – Отто фон Кирхгейм сделал широкий приглашающий жест и добавил: – Хотел бы видеть сегодня славетного рыцаря гостем в своём шатре.

– Я передам, – посланец поклонился, дал коню шпоры и ускакал.

Ждать долго не пришлось. Едва слуги наскоро обтесали деревянную колоду, положили сверху скатерть и, поставив по бокам для сиденья два седла, принялись накрывать стол, как завеса откинулась, и в шатёр вошёл сам Монивид. Приветливо встретив гостя, Отто фон Кирхгейм посадил его напротив себя и, наполнив кубки мальвазией, вежливо замер.

Как и полагалось по этикету, Монивид сначала выпил заздравную чашу и только потом спросил:

– Куда торопится славетный комтур?

– В Троки или Вильно. Зависит от того, где сейчас находится князь Витовт. А там… – как-то неопределённо ответил Отто фон Кирхгейм.

– Это невозможно, – перебил собеседника Монивид и сообщил: – Князя Витовта больше нет… Новым великим князем литовским избран князь Свидригайло, который ещё раньше приехал в Вильно. Он уже подписал военный трактат с великим магистром Тевтонского Ордена Руссдорфом и прннял от князей и бояр присягу на верность.

– А как же Владислав Ягайло? – забеспокоился комтур.

– Откровенно говоря, поляки поражены такой неожиданностью и решительно протестуют, но я убеждён, король будет вынужден дать Свидригайлу перстень-инвеституру[207].

Ошеломляющая новость заставила Отто фон Кирхгейма задуматься, и в шатре на какое-то время стало тихо. Комтур понимал, что просто так всё это не кончится и впереди серьёзные стычки. Вот только покажет ли себя князь Свидригайло достойным преемником могучего Витовта, пока неясно… И чтобы окончательно разобраться, комтур спросил:

– Как всё случилось?

– Случайно, – Монивид вздохнул. – На охоте тур рогом опрокинул коня, и тот придавил Витовта. Князя перевезли в Троки, но состояние его было тяжёлым, к тому же возраст, а задержка с короной только ускорила…

Монивид недоговорил, однако комтур понял, о чём речь, и рассудительно заметил:

– К сожалению, короны вовремя всё равно б не было, – и, отвечая на молчаливый вопрос Монивида, пояснил: – Посланцев цесаря перехватил польский отряд, а сама корона уничтожена…

– Откуда славетному комтуру это известно? – Монивид, который было потянул к себе блюдо с жареным мясом, отставил еду.

– Откуда? – Ото фон Кирхгейм горько усмехнулся. – Это же именно ко мне странствующий монах принёс рыцаря Вацлава из Кралева, который вёз корону Витовту. Монах нашёл его раненым в лесу на месте схватки. А потом уже я сам получил приказ вернуть корону любой ценой…

– И почему это не удалось сделать? – Монивид не скрывал, что удивлён рассказом комтура. – Не догнали?

– Как раз догнали. Больше того, мы разбили отряд, напавший на рыцаря Вацлава, и даже их главаря, рыцаря Шомоши, вместе с другими взяли в плен. Захватили и возок для перевозки ценностей, но короны там уже не было. Пленные уверяют, что корона была разрублена на куски.

– А где сейчас этот Шомоши? – быстро спросил Монивид.

– На всякий случай мы отвезли всех в Луческ, подальше от Вильно, и там рыцарь-разбойник Шомоши ждёт решения своей доли, сидя в подземельи Верхнего замка.

Услыхав это, Монивид с сомнением посмотрел на Отто фон Кирхгейма.

– А славетный комтур уверен, что корона и вправду уничтожена?

– Конечно. Я нашёл главное украшение короны – «королевский камень». Думаю, славетный рыцарь слышал о его свойствах. Вот он, – и, положив на ладонь рубин, который мерцал красными отблесками, Отто фон Кирхгейм спокойно передал драгоценность Монивиду.

И, без сожаления отдав загадочный камень, комтур вдруг испытал странное облечение…

Тяжёлые серо-свинцовые тучи шли так низко, что казалось, они вот-вот начнут цепляться или за шпиль костёла, или даже за зубцы воротной вежи. Тут, на открытом месте возле опущенного подъёмного моста, вдоль оборонного рва дул пронизывающий ветер, и Вильк, который вместе с пани Беатой ждал Гинне, всё время старался укрыться за епископским домом.

Впрочем, это не особо помогало, и рыцарь с завистью посматривал на меховой плащ пани Беаты, которая молча стояла рядом. Самого Вилька уже проняло холодом до костей, и он постепенно начинал мелко дрожать не сколько от влажной мороси, что время от времени начинала сеяться в воздухе, сколько от паршивых предчувствий, угнетавших шляхтича.

Главным образом Вилька беспокоило то, что всё складывалось слишком удачно. Гинне, которого Вильк разыскал сразу после того, как они вместе с пани Беатой приехали в Луческ, согласился на всё. Больше того, он сам подробно разработал план побега Шомоши, и теперь люди Беаты с лошадьми ждали за городом у водяной мельницы, стоявшей недалеко от замкового мура.

Гинне появился скоро. Глянув на молчаливую пани Беату, шут коротко сообщил:

– Наш замковый каштелян ждёт двоих. Мужчину и женщину. Стража предупреждена и потому пропустят без задержки. Главное – вам пройти раньше, чем те, кого ждут. Конечно риск, но другого выхода нет. Я иду первым и встречу вас за углом дворца.

Пани Беата осталась невозмутимой, а Вильк, заволновавшись, сглотнул слюну и молча кивнул. Поняв, что согласие получено, Гинне неслышно исчез. Беспокоясь, Вильк поначалу порывался идти следом, но пани Беата довольно долго его сдерживала, потом подтолкнула, и они, обойдя епископский дом, пошли к воротам.

Дальше всё получилось так, как и говорил Гинне. Дозорец только глянул на них, и кинув:

– А, так то вы до каштеляна… – открыл расположенную рядом с воротами входную дверцу.

Гинне, прятавшийся за углом, увидав Вилька, поманил его пальцем и быстро пошёл вдоль дворцовой стены. Так, идя вслед за шутом, пани Беата и Вильк подошли к боковому малоприметному крыльцу. Там, держа в руке уже зажжённый факел, их ждал Гинне. Убедившись, что всё прошло незаметно, шут повёл их коридором, потом по крутым ступеням спустился куда-то вниз и указал на закрытую дверь:

– Это вязница[208]. Рыцарь Шомоши там…

Гинне открыл замок, и тут пани Беата решительно отстранила шута и одна вошла в сырой подвал, а потом, оставляя подельников в коридоре, ещё и закрыла за собой дверь. Оказавшись таким образом с глазу на глаз с Гинне, Вильк понял, что тут они на равных, и, пользуясь моментом, отважился спросить:

– Скажите, уважаемый, а почему вы нам помогаете? Меня это даже удивляет…

– Ничего удивительного… Мне теперь лишний грош не помешает. К тому же польские паны заявили, что Свидригайла не выбирали и объявили войну. А мне лично оно ни к чему, – Гинне как-то странно усмехнулся и заговорил о другом: – Кстати, оказалось, вы правы. Корона Витовта действительно была разрублена напополам, и теперь обе части оказались у епископа Олесницкого. Вот только жаль, «королевского камня» у него нет…

Обрадовавшись нечаянному известию о том, что Скочиляс таки добрался до Кракова, Вильк на миг расслабился и, бездумно начав:

– А тот камень… – сразу осёкся.

Однако Гинне сделал вид, что ничего не заметил. Он только смерил коротким взглядом Вилька и торопливо отвернулся, вроде как потому, что у него за спиной скрипнули двери и на пороге узилища появился Шомоши… От бравого рыцаря мало что осталось. В заключении он страшно похудел, осунулся и, если б сейчас не опирался на плечо пани Беаты, вероятно, не смог бы самостоятельно идти.

Теперь было не до разговоров, и Гинне, высоко держа факел, повёл беглецов путаными переходами, пока все трое не добрались до так называемого «водяного хода». Этот тесный коридор сначала крутыми ступеньками, а потом пологим спуском выводил к самой воде, чтобы по нему во время осады защитники замка могли незаметно выбираться к реке.

Ход оканчивался крепкими дубовыми дверями, закрытыми на засов, и тут Гинне, шедший впереди, остановился. Ожидая пани Беату и Вилька, которые вдвоём вели вконец обессилевшего Шомоши, шут вставил факел в специально прибитый к стене держак и, когда все собрались вместе, неожиданно спросил:

– Скажите мне, пане Вильк… – Гинне зачем-то положил ладонь на руку шляхтича, – а это правда, что «королевский камень» раздроблен?

– Так…. – не поняв, к чему этот вопрос, после короткой паузы ответил шляхтич.

– А ты ж мне брешешь, пане Вильк… – и в свете факела глаза шута хищно блеснули.

– Почему вдруг брешу?.. – неуверенно попробовал возразить Вильк. – Я говорил…

– Замолчи! Моя рука не ошибается: ты вздрогнул, – Гинне со зловещей усмешкой покрутил перед лицом Вилька свою ладонь. – А потому замолчи и слушай. Пока вы не отдадите «королевского камня» мне, ни один из этого подземелья не выйдет!

Вильк, который никак не ожидал такого оборота, в ярости ухватил Гинне за ворот и с удивлением понял, что у того под кафтаном одета кольчуга.

– Убей его… – прохрипел Шомоши.

– Не советую… – Через зажатый Вильком воротник Гинне едва дышал, но отступаться и не думал. – Без меня вам всё равно не выйти… Секрет запора известен только мне…

Вильк отпустил шута, кинулся к двери и принялся остервенело дёргать засов, но всё было напрасно. Засов не двигался.

– Ну, что… Съел?.. – полузадушенный шут наконец-то отдышался. – Давайте камень.