Рубин из короны Витовта Дмитриев Николай
Отто фон Кирхгейм приказал взять Паоло на круп, и вскоре небольшая кавалькада двинулась шляхом, причём на последнем коне сидели двое – вооружённый служник и странствующий монах. Впрочем, так длилось сравнительно недолго. До небольшого селения оказалось совсем недалеко, хотя, как знать, может, это просто показалось Паоло, поскольку теперь он не топал на своих двоих, а ехал верхом.
Сначала чаща с левой стороны дороги начала редеть, а потом вообще сменилась на плохо обработанное поле, с одного края которого поблёскивал водоём. Отряд комтура Отто фон Кирхгейма миновал поле и, свернув с битого шляха, плотиной пруда добрался до жавшихся к воде сельских домишек, а потом через открытые ворота въехал в панскую усадьбу, защищённую оградой из поставленных торчком заострённых столбов.
Успокоенный и малость отдохнувший Паоло резво спрыгнул с коня и огляделся. Длинный, крытый камышом панский дом смотрел во двор четырьмя маленькими оконцами, затянутыми полупрозрачным бычьим пузырём. За домом виднелась осевшая в землю комора[178], а кругом теснились другие службы, где самыми солидными выглядели сделанные из плетня коровник и конюшня.
Мешканцы[179] усадьбы наверняка ещё издали приметили отряд Отто фон Кирхгейма и теперь осторожно выглядывали из разных углов, а сам пан-шляхтич, одетый в отороченный мехом кунтуш, стоял в окружении своих домочадцев на крыльце дома и обеспокоенно следил, как комтур слезает с коня и, поприветствовав хозяина поднятием руки, разминает ноги.
Паоло подошёл ближе и, заметив на ступеньках пожилого человека в голубой сутане, прятавшего за спиной хозяина, обрадованно улыбнулся. Тем временем комтур тоже углядел пилигрима и, обращаясь именно к нему, весело воскликнул:
– Ты ж посмотри! Что-то мне сегодня слишком часто встречаются знакомцы в рясах…
– Что именно пан комтур имеет в виду? – пилигрим спустился на ступеньку ниже.
– А вот его! – стянув с руки боевую рукавицу, Отто фон Кирхгейм показал на Паоло, который за это время успел подойти почти к самому крыльцу.
Странствующий монах раскрыл было рот, но, заметив на пальце комтура перстень с желтоватым камнем, запнулся. В этот самый момент малость подрастерявшийся хозяин сообразил, кто прибыл к нему в усадьбу, и поспешно пригласил новоприбывших войти. Все скопом прошли в светлицу, и уже там пилигрим, незаметно отведя Скаретти в угол, спросил:
– Ну, рассказывай, что делается в округе?
– В основном тихо, – шёпотом ответил Паоло. – Вот только на заезд, когда я там был, напали разбойники и пограбили всё, что смогли, а так всё спокойно…
– И что, ничего интересного? – видимо, в голосе Скаретти промелькнуло что-то такое, что заставило пилигрима насторожиться.
– Да как сказать… – Паоло задумался и, вспоминая, как всё было, сообщил: – У двух загадочных немцев сумка какая-то пропала… И ещё с перепугу молодой шляхтич сбежал, а так ничего такого…
– Значит, по твоим словам, пропала сумка и куда-то исчез молодой шляхтич? – уточнил пилигрим.
Объединить эти два события не приходило Паоло в голову, но после этих слов его точно осенило, и он, наклонившись к самому уху пилигрима, чтобы никто из бывших в комнате ничего не услышал, едва слышно прошептал:
– Ваша милость, на пальце того молодика был очень приметный перстень. Точно с таким же камнем, как у пана рыцаря, – и Паоло почтительно, одними глазами показал на руку Отто фон Кирхгейма.
– Так… Quidquid latet apparibit… Тайное становится явным… – тихо произнёс пилигрим и внимательно посмотрел на комтура.
Именно в этот момент Отто фон Кирхгейм махнул рукой, и камень его перстня загадочно сверкнул…
Жмурясь от наслаждения, цесарь Сигизмунд прислушивался к чарующей мелодии. Вокруг него, собравшись в парадном зале, сидели мужчины и женщины из ближайшего окружения императора, и все они также завороженно слушали известного менестреля, который, ловко аккомпанируя себе на лютне, пел песню про прекрасную даму. Канцона лилась, как ручеёк, волнующе и нежно, отчего большиство из бывших в зале женщин шёпотом повторяли за менестрелем слова песни:
- …Как подхватит мотив золотая свирель,
- И поймёшь ты тогда, как любил менестрель…
Пальцы музыканта в последний раз пробежали по ладам грифа, лютня умолкла, и едва утихли одобрительные возгласы, которыми слушатели наградили певца, как он, поклонившись, сразу начал другую песню, только уже не канцону, а сирвенту[180]:
- Под радостный звон колокольный,
- Возникнет иная страна,
- И дивной силы корона,
- Владетелю будет дана…
Как только смысл сирвенты дошёл до Сигизмунда, он сразу перестал жмуриться и внимательно присмотрелся к менестрелю. Высокий, стройный молодик, одетый в коричневый плащ с кружевным, выложенным по плечам воротником и двумя длинными прорезями для рук по бокам, стоял посреди зала и пел, подыгрывая себе на лютне, именно про то, о чём сейчас думал цесарь. Ну что ж, ничего удивительного в этом не было. Кругом шли разговоры о Литве и о том, что станет делать он, цесарь, при сложившихся обстоятельствах. А сирвента, она по своей природе должна откликаться на последние события, и, конечно, менестрель, которому положено знать все новости, запел именно об этом, сочинив легко запоминающийся мотив, потому песня пойдёт теперь от жонглёра к жонглёру. Сигизмунд подумал об этом и нахмурился. Будут петь новую сирвенту или нет – дело десятое, а как всё сложится на самом деле, зависит от его цесарских решений. А тут придётся или уступить полякам, которые так нагло откинули предложение короновать Витовта, или же всеми силами поддержать литовского князя…
Окончив петь, менестрель низко поклонился. Вокруг цесаря сразу заговорили, а лютнисты, сидевшие в стороне, заиграли что-то мелодичное. Воспользовавшись короткой неразберихой, сопровождавшей конец успешного выступления, цесарь встал и незаметно вышел из зала.
Ему внезапно захотелось пройтись, чтобы немного размяться после утомительного сиденья. Он дважды успел обойти галерею, прежде чем его отыскал дворецкий и сообщил:
– Ваше Величество, прибыл герр радник. Говорит, дело срочное… – начал было пояснять служник, но Сигизмунд, попытавшись скрыть встревоженность, резко оборвал его:
– Где он?
– Там, – и дворецкий, показав рукой направление, пошёл вперёди, предваряя путь цесаря.
Герр Блюменрит с утомлённым видом ждал императора, сидя в укромном покое. Едва Сигизмунд вошёл, радник быстро поднялся и, поклонившись, уставился в пол. Император, услыхав, как за его спиной дворецкий прикрыл двери, уселся на стилец и кинул:
– Рассказывай…
– Ваше Величество, – снова сгибаясь в поклоне, начал радник. – Оба юриста вернулись…
– Что? Так быстро? – удивился Сигизмунд.
– Ваше Величество, они не доехали…
– Как это? – вскинулся император.
– По их рассказу, на заезд, где они ночевали, напали разбойники, – пояснил Блюменрит и, вздохнув, сообщил главное: – Письма, отправленные с ними князю Витовту, утрачены.
– Новость… – покачал головой Сигизмунд и посмотрел на радника. – Как считаешь, случайность, или?..
Цесарь не договорил, но и так всё было ясно. Раднику осталось только беспомощно развести руками. Теперь им обоим было над чем подумать, а потому молчание затянулось. И только потом, после напряжённых размышлений, Сигизмунд спросил:
– Ты не считаешь, что Владислав отважился?
– Право, не знаю… – радник прикусил губу. – Нападение или ловко спланировано, или это и впрямь разбойники, которым письма ни к чему… Но, в любом случае, никаких обвинений Ягайлу предъявить нельзя…
– Может, и так… – Сигизмунд наклонил голову, но сразу быстро поднял её и внимательно посмотрел на Блюменрита. – У тебя всё?
– Нет. Рыцарь Вацлав из Кралева возвратился.
Пан Вацлав ездил с тайным поручением в Подебрад и, поскольку были немалые надежды на хорошие новости, цесарь оживился.
– Он уже здесь?
Не успел Блюменрит утвердительно наклонить голову, как Сигизмунд громко хлопнул ладонями и, как только молчаливый служник возник на пороге, решительно приказал:
– Рыцаря пана Вацлава из Кралева сюда…
Вероятно, пан Вацлав ожидал где-то рядом, так как появился настолько быстро, что цесарь даже не успел переговорить с радником. Однако нетерпение императора было таким, что он, оставив радника, поспешил спросить:
– Ну с чем прибыл славетный[181] рыцарь?
– Ваше Величество, – пан Вацлав с некоторым опозданием поклонился. – Я дознался: чашники согласны порвать с таборитами. И если церковный собор согласится на небольшую реформацию, дело будет решено в вашу пользу.
Услыхав это, Сигизмунд сразу повеселел и обратился к Блюменриту:
– А ты, радник, что скажешь по этому поводу?
– Ваше Величество, – осторожно напомнил цесарю Блюменрит, – гуситские гетманы Прокоп Великий и Прокоп Малый всё ещё угрожают Силезии и Саксонии…
– Ты прав, – радостная усмешка исчезла с лица цесаря. – Что ж, придётся собирать императорский сейм, чтобы решить-таки вопрос ещё об одном крестовом походе…
– То есть, это значит, что Ваше Величество не поедет по приглашению Витовта в Вильно?.. – и, поскольку Сигизмунд сидел молча, Блюменрит продолжил: – Вот только как быть с короной?..
Вопрос был серьёзным, и Сигизмунд, немного подумав, ответил:
– Считаю, следует подготовить новые коронационные письма и на этот раз отправить их вместе с короной, дав в сопровождение сильную охрану. – Сигизмунд повернулся к пану Вацлаву и закончил: – Мне кажется, нашему рыцарю тоже следует ехать с этим отрядом. Во всяком случае, сам Витовт его хорошо знает, и к тому же пан Вацлав уже лично вручал князю дар, а новый презент, я убеждён, будет наиважнейшим…
Пан Вацлав и Блюменрит переглянулись. Да, пожалуй, такое решение было единственно верным…
Спасо-Преображенский монастырь напоминал крепость. Стена с крытой стрельней[182] окружала дом, посередине которого высилась шестиугольная башня, увенчанная стройной, украшенной шпилем звонницей. В цоколе главной башни был въезд, причём подходы к нему охраняли ещё две башни, таким образом, любой, кто приближался, мог быть обстрелян не только с башен, а и со стен, под углом сходившихся у ворот.
Именно здесь, на Сиверщине, среди холмов и левад, где за стенами, спасавшими от татарских набегов, прятались православные церкви и жилища, осел бунтовщик Свидригайло, а теперь – князь Лев-Болеслав Черниговский. Владел он этим уделом «с руки» Витовта как «верховный правитель» по великокняжьему пожалованию, данному до «воли хозяйской».
И с той поры, нимало не покорившись, князь Свидригайло стал проводником «всего руського языка», незаметно склоняя на свою сторону православных князей и бояр. Не жалел Свидригайло и земельных раздач, а особо доверенным открыто обещал, что когда станет великим Литовским князем, возвеличит их веру и «за их радою будет править». Именно поэтому, как только схлынуло половодье и подсохли дороги, поспешили на Сиверщину князья Данила Острожский и Александр Нис.
Притомившиеся за день кони шли шагом, и всадники, видя перед собой монастырские стены, уже не торопились, а наоборот, в ожидании желанного отдыха с интересом приглядывались к строениям. Александ Нис, ехавший первым, даже не удержался и, обернувшись к ехавшему чуть позади Острожскому, восхищённо покачал головой:
– Ты смотри, княже, как хитро сделано… К воротам только сунься, с двух сторон садить будут…
– Это точно, – согласился Острожский и, останавливая коня, махнул рукой.
По этому знаку позади князей поднялись вверх сразу два гнутых рога, и звучный сигнал «прибытия», усиленный громким эхом в зажатом стенами закутке, нарушил дремотную тишину. Почти сразу надвратное оконце раскрылось и из него выглянул монах в скуфейке[183].
– Ну, чего раздуделись? Не видите – тут святая обитель, а не что-нибудь!
– Хороша обитель… Сюда и носа не сунешь, – кинув взгляд на стены, пробормотал Нис, однако смирил гордыню и спросил: – Князь Лев-Болеслав Черниговский тут?
– Ну тут… – хмуро отозвался монах и без всякого видимого почтения кинул: – А вы кто?
– Ну ты! Передай живо! – Острожский выступил вперёд. – Князья Дашко Острожский и Александр Нис к князю Черниговскому по важному делу!
– Добре, передам… – монах насупился и прикрыл надвратное оконце.
Ждать пришлось порядочно. Наконец, одна из створок небольших ворот, куда едва мог проехать селянский воз, неслышно открылась, и красномордый здоровань, выглянув наружу, сообщил:
– Владыка дозволил обоим князьям войти…
– Как это?.. – возмутился Нис. – А наши люди?
– А ваши люди пускай до мещанской слободы идут, там места всем хватит, – равнодушно ответил монах и напомнил: – Прошу князив заходиты…
Острожский и Нис переглянулись. Брать приступом христианскую обитель было негоже, и князья после недолгого колебания покорились. Они не спеша слезли с коней, приказали людям пока ждать тут и, оставив своё оружие воям, послушно прошли вслед за поводырём на монастырское подворье. Дом архимандрита стоял отдельно, и именно туда здоровань повёл обоих князей. Свидригайло ждал их в скромной келье, где кроме лежака, покрытого шкурами, и стола, на котором лежало открытое Евангелие, не было ничего. Увидев князя Черниговского, одетого в простую рубаху, подпоясанную кожаным ремешком, князь Нис, раскрывая объятия, радостно сказал:
– Ну, говори… Что, грехи замаливаешь?
– Нет, готовлюсь… – Свидригайло расцеловался сначала с Нисом, а потом с Острожским и только после этого договорил: – Решающий час близится!
– Ты что, уже всё знаешь? – удивился Острожский.
– Всё не всё, а слухом земля полнится, – как-то двусмысленно ответил Свидригайло и попросил: – Расскажите, друзья, с чем прибыли?
Не отвечая, Нис огляделся, но, увидав, что больше сесть некуда, уместился на лежаке и сразу выложил:
– Однако война будет, княже…
– Я тоже так считаю, – Свидригайло сел рядом. – Замки в Литве неспроста укреплять начали…
– Уверен, князь Витовт решил отделиться и скасувать[184] Унию, – князь Острожский вмешался в разговор и пояснил: – Потому мы и здесь, княже. Посоветоваться надо. Негоже тебе тут нишком сидеть. Настал час права руськи перед Витовтом подтвердить.
– Правильно! – в запале князь Нис хлопнул себя по колену. – В случае войны с Польшей Витовту без нашей поддержки не обойтись! Через то и договориться надо, чего требовать будем…
– Договариваться нечего… – Свидригайло по очереди посмотрел на обоих князей. – Я тут уже давно всё обдумал.
– Тогда говори! – обрадовался Нис. – Мы слушаем!
– Первым делом, – Свидригайло в противовес Нису заговорил тихо и рассудительно, – готовим наши дружины, чтобы выступить всем сразу. Считаю, эта стычка должна решить, кто в Литве будет иметь перевагу[185]: или литвины-католики, или мы, руськи-православные.
– По крайней мере, я б согласился на честное равенство, – заметил Острожский. – Но мы должны требовать скасування Унии.
– То всё ваши миркування![186] – не выдержал и снова сорвался Нис. – А по мне, так надо вкрай[187] отказаться от любого объединения с Польшей! А потом уже решать всё то, о чём вы сейчас, друзья, говорите.
– Согласен, – Свидригайло внимательно посмотрел на разгорячившегося Ниса и с особым нажимом сказал: – Но для этого мы должны показать силу…
Неожиданно послышался стук в дверь, завесы[188] скрипнули, и уже знакомый здоровань, заглянув в келью, почтительно сообщил:
– Владыка пригашает к трапезе…
Острожский и Нис переглянулись и выжидательно посмотрели на Свидригайла, который медленно стал подниматься с лежака.
– Пошли, отведаем того, что монахи приемлют, – и князь Черниговский первым шагнул к двери…
Свидетельство красавицы-графини загнало Минхеля и Гашке в угол. Единственным достижением было лишь то, что кардинально менялся район поисков, переместившись из Германии на территорию давней Литвы. Вернер, которому красота женщины не затмила глаз, как Гашке, склонялся к мысли, что графиня рассказала далеко не всё…
Однако пришлось удовлетвориться тем, что удалось узнать. Допущение Гашке, что можно попытаться переговорить с дядей пани Элеоноры, Вернер отбросил сразу. Если там есть хотя бы тень какого-нибудь неприличного поступка, никто из уважаемого семейства ни за какие коврижки не обмолвится даже словом, и всё, что позволено знать чужакам, уже сказано.
Теперь оставалась лишь одна малонадёжная ниточка: опираясь на упоминание графини о поисках, проведённых её дядей, можно попытаться повторить их, и, отыскав того самого Вилька-Заставецкого, узнать хоть что-нибудь, но… Основным препятсвием становилась война.
Во время сентябрьского разгрома польский капитан мог погибнуть, удрать в Англию, попасть в Россию, оказаться в плену или просто затаиться дома. В любом случае, поиски Вилька-Заставецкого выглядели напрасными и, рассылая запросы по концлагерям, Вернер ни на что особо не надеялся. Каким же было удивление и Минхеля, и Гашке, когда пришло официальное сообщение, что капитан Вильк-Заставецкий содержится в офлаге № 6. Обсуждая обнадёживающую весть, Гашке выдвинул предположение, что тут не обошлось без помощи мага и магического кристалла, с чем Вернер тут же согласился.
Как бы то ни было, вскоре раскошный открытый «Опель-Адмирал» мчал по шоссе, заботливо обсаженным фруктовыми деревьями. Ровненькая польская костка[189] стлалась под колёса, которые, чуть подскакивая на мелком булыжнике, издавали успокаивающий шорох. Наверное, удобнее было бы ехать поездом, но Гашке в воинственном запале пожелал осмотреть завоёванные земли, и потому предпочтение было отдано автомобилю.
Офицерский концентрационный лагерь № 6 оказался временным сооружением. Два длинных деревянных барака вытянулись один напротив другого вдоль вытоптанного аппельплаца, в то время как две другие, короткие стороны образовавшегоя прямоугольника, занимали соотвественно хозблок и двухэтажное административное здание.
Их ждали, и едва «Опель-Адмирал» затормозил на стоянке, как Минхеля и Гашке приветствовал сам комендант лагеря, который вышел, чтобы лично встретить гостей из Рейха. Не тратя времени, комендант провёл затянутых в эсэсовские мундиры приезжих в здание и, оставив их в полупустой комнате, где, кроме стола и стульев, ничего не было, вышел.
Гашке начал было с интересом рассматривать через окно лагерь, однако не прошло и пяти минут, как дверь скрипнула, и в комнату вошёл стройный молодой человек в форме польского капитана.
Увидав сразу двух эсэсовцев, он по военной привычке пристукнул каблуками и коротко, без лишней бравады, доложил:
– Капитан Вильк-Заставецкий. По приказу коменданта…
Минхель и Гашке, присматриваясь к так удачно найденному Вильку, выжидающе молчали, и тогда капитан, явно желая избежать неприятных вопросов, твёрдо заявил:
– Сразу предупреждаю: я фронтовой офицер, и всякие военные тайны мне неизвестны.
Вернер, поняв, каких именно вопросов ожидает пленный, поспешил заверить Вилька:
– Прошу не обращать особого внимания на наши мундиры. Мы историки и ищем всё, что сохранилось в семейных архивах и устных рассказах. Конечно, это касается аристократических семей, поскольку опыт показывает, что общая память людского сообщества ограничена двумя сотнями лет.
– Даже так… – Вильк не смог скрыть удивления, смешанного с удовольствием от того, что и его причисляют к аристократам, и уже совсем другим тоном поинтересовался: – И каким же периодом вы занимаетесь?
– Средневековьем, – Вернер жестом пригласил капитана садиться и, когда тот, придвинув поближе стул, сел, закончил фразу: – И если откровенно, то нас интересует, о чём у вас шла речь два года назад, когда вы встречались с графом Мунгази.
– О временах князя Витовта, – усмехнулся Вильк.
Именно в этот момент раздался осторожный стук, и солдат внёс и поставил на стол кофейный сервиз и два блюда: одно с пирожными, а второе с бутербродами.
Кофе был весьма уместной догадкой коменданта. Сразу приметив в глазах пленного голодный блеск, Вернер радушно предложил:
– Прошу, пан Вильк, угощайтесь… – и самолично налил капитану чашечку ароматного напитка.
– Благодарю… – Вильк принял чашечку и, сделав глоток, сказал: – Откровенно говоря, меня удивляет ваш интерес к прежним временам, тем более сейчас. Однако, если он есть, я скажу… Граф нашёл в своём архиве какие-то бумаги, где указывалось, что когда-то мой предок, рыцарь Вильк из Заставцев, и его оруженосец Скочиляс входили до почта рыцаря Шомоши…
– И что, вы ничего нового не смогли сообщить князю? – несколько нетерпеливо уточнил Гашке.
– Нет, – Вильк отрицательно покачал головой, сделал ещё пару глотков, и тут Вернер приметил на пальце капитана перстень, как две капли воды похожий на перстень фон Кирхгейма.
– А эта драгоценность у вас откуда? – показал на перстень Вернер, и чашечка с кофе в его руке замерла.
– О, этот перстень издавна передаётся у нас в роду как наследство… Только это совсем не драгоценность, а обычное стекло. Хотя, надо признать, выглядит весьма богато…
– И откуда же взялся в вашем роду этот перстень? – не сумев скрыть возбуждения, спросил Вернер.
– Неизвестно, – Вильк безразлично пожал плечами. – Просто издавна передавался, вот и всё.
– Вон как… – разочарованно протянул штурмбаннфюрер и одним глотком допил кофе…
Глава девятая. Дерзкое нападение
Когда перед вечером у ворот Сосновца протрубил чей-то рог, трубы на въездной башне не играли, а в замке царила тишина. Воротная стража быстро перекинулась несколькими словами с приезжими и беспрепятственно пропустила обычный дормез, который в сопровождении десятка воинов въехал во двор.
Случилось так, что позднего гостя встретил сам каштелян Шомоши, который, стоя у ворот, обсуждал с пани Беатой насущные дела. Однако, когда к большому удивлению обоих, из открывшейся дверцы дормеза вылез сам архиепископ Олесницкий, Шомоши бросился к нему:
– Ваша милость, я сейчас…
– Нет-нет, не надо лишнего шума… – Гость натянул поглубже капюшон плаща и попросил: – Лучше проведите меня к хозяину…
Пока удивлённый каштелян занимался размещением новоприбывших, пани Беата провела архиепископа до покоев, где его встретил встревоженный неожиданным визитом гетман и, вопросительно глядя на Олесницкого, приветствовал гостя:
– Какая радость, ваша милость, какая радость…
– А я к вам, пане коронный гетман… – Олесницкий откинул капюшон, снял плащ и только после того, как пани Беата убежала по своим делам, сообщил: – Пане гетман, у меня неприятные вести. Король Владислав решил ехать в Вильно. По приглашению князя Витовта. Там-таки должно начаться коронование, а они братья, и наш Ягайло – всего лишь человек, да к тому же слишком занят собственной персоной…
– А разве другие чем-то отличаются? – пожал плечами гетман и перешёл к делу: – Это очень хорошо, ваша милость, что вы приехали, потому как я уже собирался послать за вами…
– Случилось ещё что-то непредвиденное? – по одной интонации догадался Олесницкий.
– Частично… – с короткой усмешкой успокоил архиепископа гетман. – Я узнал, что цесарь якобы из-за гуситской угрозы отказался ехать в Троки, а вот корону Витовту решил отослать…
Они переглянулись, и хозяин, прислушиваясь к суматохе, поднятой в доме, предложил Олесницкому:
– Ваша милость, тут уже пани Беата начала хлопотать, так что лучше перейдём в другое место, потише…
Предложение было принято, и они прошли коридором к небольшому покою, где Олесницкий, который ни разу здесь не был, начал всё удивлённо рассматривать. На дворе уже смеркалось, в комнате было темновато, но ещё была возможность увидеть и полки с книгами у стены, и огромный стол посередине, на котором лежал большой раскрашенный лист.
Олесницкий ещё не успел толком осмотреться, как дверь раскрылась, и к ним со свечой в руках зашла пани Беата.
– Я прошу простить, но нужно ещё время, чтобы приготовить ужин…
– Ничего, мы пока тут поговорим, – успокоил её хозяин.
Потом гетман взял у Беаты свечку и, пока она выходила, успел зажечь четыре больших канделябра, на пять рожков каждый, стоявших вокруг стола. В комнате сразу стало намного светлее, и гетман жестом пригласил Олесницкого подойти ближе. Архиепископ приблизился и, разглядев при свете лежаший на столе лист, не сумел крыть своего удивления:
– Это что, карта?.. Такая большая?
Карта и впрямь выглядела роскошно. С одной стороны, ближе к краю, светло-зелёной краской были обозначены польские земли, дальше, вплотную к ним, гораздо больше места занимала окрашенная в светло-коричневые тона двух оттенков литовско-руська территория, а уже за нею, на розоватом фоне другого края карты, чётко выделялась грозная надпись «Tartaria».
На этом цветном пространстве маленькие замки обозначали города, голубые полоски – реки, а чёрные – основные пути. Из других обозначений бросался в глаза, расположенный возле надписи «Dzike Polie»[190] рисунок орла на щите с короной вверху, причём левее от него был изображён шляхтич в латах, а правее – пленный татарин. И ещё – назначение обоих морских портов, принадлежавших Литве, подчёркивали мастерски нарисованные византийский дромон и ганзейский когг.
Олесницкий наклонился пониже, придирчиво рассмотрел все обозначения и ткнул пальцем в карту.
– Обратите внимание: вот тут, в Силезии, уже год бесчинствуют гуситы. Говорят, у этих еретиков есть даже какие-то очень грозные «вагены»…
Вместо ответа гетман взял с полки другой лист, развернул и молча выложил перед Олесницким. На рисунке был изображён возок, чем-то напоминавший сундук, где, прячась за поднятую на манер щита боковую крышку, еретики через бойницы палили сразу из трёх бомбард. Внимательно рассмотрев рисунок, Олесницкий со знанием дела изрёк:
– Огнестрельное оружие – то страшная сила…
– Это верно, – откликнулся гетман и сразу заговорил о другом: – Только должен напомнить вашей милости, что нам сейчас не про еретиков надо речь вести, а о том, может ли литовская корона попасть в Вильно. На мой взгляд, лучше всего перехватить её по дороге, и всё!
– Это так, – согласился Олесницкий, но тут же скептически пождал губы. – Однако, пане гетман, это нападение на людей цесаря. Считаю, мало кто из наших сторонников решится на такое. Поэтому нам нужен очень надёжный человек, желательно рыцарь, а не просто разбойник…
– Ваша милость, такой человек у меня есть, – уверенно сказал гетман и, отвечая на вопросительный взгляд архиепископа, объявил: – Это рыцарь Шомоши, мой каштелян.
– Шомоши?.. Так, это имя мне известно, – Олесницкий помолчал и после заметного колебания заметил: – Но он же граничар…
Было абсолютно ясно, что для архиепископа граничар – это всё равно что разбойник, и, поняв это, коронный гетман усмехнулся:
– Тут, ваша милость, есть личный интерес…
Однако в чём он состоит, гетман обьяснить не успел, так как двери после короткого предупреждающего стука распахнулись и на пороге возник сам рыцарь Шомоши.
– Пани Беата передаёт, – эти слова Ференц произнёс с удовольствием, – у неё всё приготовлено.
– Это потом, – отмахнулся гетман и, жестом приказав Шомоши подойти к столу, обвёл рукой контуры кордонов Литвы и Польши. – Вот смотри, Ференц, если эти земли мы объединим вместе, то в случае сохранения Унии у нас будет много земли и новых маетков[191].
Упоминание про маеток заставило Шомоши сделать определённое предположение, и он, сразу уразумев, что к чему, заметил:
– То так, пане гетман. Только что именно я могу сделать?
– Очень много, мой рыцарь, очень много… – гетман положил одну руку на плечо Шомоши, а другой показал на сплошную чёрную линию, тянувшуюся до Троков и дальше. – Скажем, можно перекрыть этот шлях, и тогда такой груз, как королевскую корону, незаметно провезти не удастся…
Всё стало более чем понятно. На лице Шомоши отразилось заметное волнение, и он прямо спросил:
– Пан гетман желает, чтобы это сделал я?
– Именно так, мой рыцарь, – гетман снял руку с плеча Шомоши. – И тогда у вас с пани Беатою непременно будет очень хороший маеток…
Шомоши внимательно посмотрел сначала на гетмана, потом на Олесницкого и усмехнулся:
– Ну а если захватить корону не удастся?
Вопрос был весьма уместен, и тогда архиепископ Олесницкий, вмешавшись, вкрадчиво пояснил:
– Между прочим, захватывать её не обязательно. Достаточно только не допустить коронования. Любым способом.
Теперь было сказано всё, и каждый понимал: из-за немалого риска последнее слово – за Шомоши…
Особый отряд во главе с рыцарем Шомоши обосновался перед заметным поворотом Секежицкого шляха. К тому же недалеко, в лесу, нашлась удобная поляна, рядом с которой журчал небольшой ручеёк. Эти два обстоятельства – поворот шляха и близость воды – подсказали опытному Ференцу, что лучшего места для засады не найти.
На поляне установили шатёр, в чаще, у самого шляха, тайком разместили дозорцев, а сам Шомоши в сопровождении лесовика Скочиляса, пользуясь звериными тропами, вдоль ручья прошёл напрямую к началу дорожного поворота. Там Ференц присмотрел новый выход из лесу, и в его голове возник чёткий план будущих действий.
Если тут посадить пару дозорцев, то при появлении любого всадника они, проскочив напрямую, успеют оповестить отряд раньше, чем те, кто едет шляхом, минуют поворот и выйдут к месту засады. Кроме того, в результате разведки возникла мысль выслать часть отряда по новопроложенной тропе в обход, а значит, получить возможность напасть сзади.
Учёл Шомоши и то, что его люди уже разделились на две неравные части. Меньшую составляли шляхтичи, рыцари, а большую – разбойники Вилька, с которыми тот учинил нападение на заезд. Такое деление непременно обещало удачу, и Ференц сразу же приказал Скочилясу сделать проложенную ими тропу шире, чтобы по ней можно было легко проехать.
А дальше началось томительное ожидание… Сидя у своего шатра, Шомоши в который раз прикидывал все обстоятельства. С одной стороны, приятно вспоминался намёк гетмана на добрый маеток (в том, что при успехе так и будет, Шомоши не сомневался). С другой же стороны, дело могло повернуться совсем не так, как он рассчитывает, и что ждёт тогда его самого, рыцарь тоже прекрасно понимал.
Внезапно в отдалённом углу поляны поднялся гвалт, и возникла непонятная толчея. Сейчас же туда побежала разбойничья «пехота», и Шомоши, решив, что там возникла какая-то ссора, сердито бросил Вильку, торчавшему рядом:
– Похоже, это твои гармидер[192] подняли. Иди и разберись!
Вильк послушно побежал туда, но почти сразу вернулся в сопровождении запыхавшегося воина, который, как сразу припомнил Шомоши, должен был находиться в дальнем дозоре. Ференц хотел было спросить, что случилось, но не успел он открыть рот, как посланец выпалил:
– Ваша честь, там, на шляху, еретики!
– Какие ещё еретики? – несколько растерялся Ференц. – С чего ты взял?
– Гуситы! Я воевал против них, я знаю!
– Что ты знаешь? – Шомоши вскочил на ноги. – Говори толком!
– Они обозом идут, – дозорец малость отдышался и заговорил толково: – Много. Впереди рыцари. На шлемах забрала в виде клюва. У некоторых палицы «моргенштерны»[193], а у одного какая-то труба на палке. Думаю, это передовая застава!
Рассказ был точен, именно так должны были выглядеть гуситы, и теперь Шомоши лихорадочно решал, как правильнее поступить. Конечно, можно было и отсидеться в лесу, но если дозорец прав – это не поможет. Нападать самому было безумием и одновременно, если воин ошибся, а на шляху сейчас те, кого они ждут, то отказ от нападения – недопустимая ошибка.
Нет, любым способом необходимо было всё уточнить, и Шомоши решительно крикнул:
– Действуем!
Поскольку план нападения был тщательно разработан заранее, то каждый знал, что ему делать. Теперь впереди были или переговоры, или стычка, поэтому все поспешно разбирали оружие, выводили коней, и вскоре воины пешей засады побежали в обход, а сам Шомоши в сопровождении рыцарей выехал на шлях.
Едва рыцари Шомоши успели выстроиться поперёк дороги, как из-за поворота выехали неизвестные всадники. Углядев отряд, загородивший шлях, они остановились и вроде как начали совещаться. Заметив это, Шомоши обернулся и кивнул Вильку, который вместе со Скочилясом был чуть позади:
– Скачи, узнай кто это!
Вильк сразу же послал коня вперёд и, подскакав к всадникам, что-то спросил. Потом развернулся, галопом погнал назад и, ещё не успев остановиться, выкрикнул:
– Похоже, то правда чехи!.. Главный у них – пан Вацлав из Кралева!
Это имя разъяснило Ференцу всё. Шомоши вспомнил Луческ, где только что названный пан Вацлав сопровождал не кого-то там, а самого цесаря. Сомнений больше не осталось, и Шомоши, ничего не объясняя, повернулся к Скочилясу:
– Сигнал!
Скочиляс уже давно держал рог наготове и, мгновенно подняв его как можно выше, принялся трубить изо всех сил. Лес откликнулся эхом, и сразу что-то изменилось, потому что чешские всадники заметно всполошились и кое-кто начал поворачивать коней. Дождавшись, когда из-за поворота явственно долетел гвалт, Шомоши молча махнул рукой.
По этому приказу рыцарские копья опустились вровень с конскими ушами, шпоры впились в лошадиные бока, и маленький отряд, медленно разгоняясь, тяжёлой рысью пошёл в атаку. Однако обычной стычки всадников не вышло. Чехи не сразу заметили движение рыцарей, и потому, когда они снова принялись поворачивать коней, чтобы отразить нападение, у них вместо ровной шеренги образовалась куча мала. Именно в этот, такой удачный для рыцарей Ференца момент произошло столкновение.
Ловко сбив копьём своего противника, Шомоши из-за отсутствия плотного вражеского строя удачно проскочил вперёд и осадил коня только перед возом. Вооружённый возчик, увидав Шомоши, бросил вожжи и сумел мощным ударом фальшиона перерубить рыцарское копьё.
Однако Ференц перегнулся в седле и остатком древка столкнул возчика коням под копыта. Потом, швырнув обломок в сторону, Шомоши выхватил меч и увидел, что крышка воза сплошная, и к тому же с одной стороны закрыта на висячий замок.
Не колеблясь, Ференц взмахнул мечом и с одного удара снёс замок прочь. После этого, уже не обращая внимания на то, что делается кругом, Шомоши откинул крышку и увидал, что под ней спрятан сравнительно небольшой, но роскошно отделанный сундучок. Ещё не веря в такое счастливое стечение обстоятельств, Шомоши концом меча отковырнул крышку сундучка и замер. Там на расшитой бархатной подушке лежала королевская корона… Какой-то миг Шомоши любовался завораживающим блеском драгоценных камней, а когда поднял голову, его вдруг ослепила яркая огненная вспышка. Одновременно будто конь ударил Ференца в грудь – и рыцарь, теряя сознание, вывалился из седла…
Паоло Скаретти осторожно выглянул из-за дерева и стал приглядываться. Весь его немалый опыт подсказывал: недавно тут произошла крупная стычка. Обочины по обе стороны шляха были вытоптаны конскими копытами, кругом раскиданы обломки, а в кустах, окружавших дорогу, виднелись неровные проходы, похоже, оставшиеся от тех, кто перепуганный насмерть, словно зубр, ломился в спасительную чащу.
Ветка, треснувшая за спиной Паоло, заставила его резко обернуться. Как и побаивался Скаретти, какие-то разбойники были ещё тут. По крайней мере, один из них, одетый как лесовик в меховую безрукавку и кожаные постолы, но с мисюркой на голове и с фальшионом в руке, только что вылез из кустов и теперь присматривался к монаху, явно решая, что делать дальше.
А вот у Скаретти времени на раздумья не было. Паоло стремительно выбросил свою герлыгу крюком вперёд, ловко зацепил неизвестного под колено и изо всех сил рванул. Лесовик, который никак не ожидал такой наглости от монаха, не удержался на ногах и грохнулся навзничь. Уразумев, что какое-то время разбойник ничего сделать не сможет, Паоло не стал ждать, пока тот очухается, а подхватил спасительную герлыгу и со всех ног помчался подальше от опасного места.
Как долго монах удирал шляхом, он и сам не знал, так как всё время прислушивался, не слыхать ли сзади конского топота. Но пока всё было тихо, а касательно быстроты пешего хода, то вряд ли кто из лесовиков был проворнее Скаретти. По крайней мере, сам Паоло был в этом уверен и перешёл на шаг только тогда, когда почувствовал, что силы на исходе.
Пытаясь отдышаться, он огляделся и вдруг узнал местность. Больше того, Паоло вспомнил, что к той усадьбе, куда он торопился сейчас, есть не только дорога, а и лесная тропка, которой он воспользовался, когда был здесь прошлый раз. Монах присмотрелся, прошёл ещё немного вперёд и высмотрел приметный дуб. Потом торопливо подбежал к дереву и вышел на желанную тропку. Лесная чаща навевала покой, и Паоло уже начало казаться, что все дорожные неприятности позади, как вдруг где-то впереди послышался подозрительный шорох. Походило на то, что кто-то очень осторожный медленно идёт, причём, сделав несколько шагов, неизвестный останавливается, чтобы после короткой задержки идти снова. Мысль о том, что это какой-то зверь, Паоло откинул сразу. Выругавшись про себя, Скаретти, стараясь не выдать себя и пригибаясь, ускорил шаг и вскоре заметил, как за стволами мелькнула тень. То, что человек был один, успокоило Паоло, и он уже увереннее стал догонять неизвестного.
Фигура мелькнула ещё раз, потом ещё, и Паоло, не удержавшись, присвистнул от удивления. Тот, что шёл впереди, еле двигался, то и дело останавливаясь, ухватившись за дерево. И не удивительно: его порванная рубаха со спины была сплошь залита кровью, и Паоло сразу понял, что этот человек, вероятнее всего, из тех, кто уцелел на шляху после нападения разбойников.
Уже не прячась, Паоло догнал неизвестного, а тот, услыхав шаги, обернулся и, снова держась за ствол, еле слышно попросил:
– Помоги, монах…
То, что ему нужна помощь, было понятно, и Паоло усадил беднягу под дерево и без лишних слов полез в свою сумку. Не мешкая, монах вытащил оттуда пару хорошо заткнутых баклаг и большую чистую тряпку. Приготовившись таким образом, Паоло засучил повыше рукава рясы и стал внимательно осматривать раненого.