Рубин из короны Витовта Дмитриев Николай
– Меделян… – коротко пояснил пилигриму Гинне и, улыбаясь, начал ласкать щенка.
Судя по всему, торг был окончен ещё до появления пилигрима, так как Гинне забрал псину на руки и, потянув монаха за собой, сказал:
– Отойдём подальше…
Пилигрим охотно последовал за шутом, который ловко миновал толпу и остановился на берегу речки, не подходя к челнам, где всё ещё возились с разгрузкой. Тогда монах, проверив, нет ли ещё кого рядом, глянул на Гинне и с напускным равнодушием поинтересовался:
– Ну, и что у вас тут нового?
– Нового? – переспросил шут и, старательно поджав руки так, чтобы щенку было удобнее, ответил: – В общем, ничего, а о том, что князь Витовт начал заигрывать с татарами, я уже сообщал раньше. И это вроде подтверждается. Во всяком случае, у нас в городе уже появилась Татарская улица…
– Это не страшно. Татары хороши против князей руських, – с усмешкой заметил пилигрим.
– Ну да, ну да, – закивал Гинне. – «Divide et impera», разделяй и властвуй…
– Именно так. К тому же, должен напомнить, князь Витовт – верный католик, а это главное, – пилигрим немного помолчал, обдумывая что-то, а потом, ничего не объясняя, перешёл совсем на другое, спросив: – А скажите мне, уважаемый, не сменил ли князь Витовт своего отношения к коронации?
– Нет, нет, всё так же! – поспешил заверить Гинне. – Больше того, подготовка идёт безостановочно, только на этот раз местом выбран не Луческ, а Вильно… Вот, я уже и подарок приготовил…
Гинне затормошил щенка, который, угревшись на руках шута, сидел смирно. Вероятно, это не понравилось пёсику, он заскулил, и шут, успокаивая животину, начал гладить его по спине. Пилигрим усмехнулся и, протянув руку, тронул влажный щенячий нос, а пёс, словно поняв, что о нём заботятся, благодарно лизнул палец. Монах рассмеялся и, продолжая разговор, сказал:
– Кстати, цесарь тоже готовит подарок литовскому князю…
– Коня? – попробовал догадаться Гинне.
– Нет, – отрицательно покачал головой пилигрим. – По приказу цесаря корону будет украшать «королевский камень»…
– А-а-а, это тот, который дает ещё большую власть. Я тоже слышал о таком его свойстве… – догадываясь, куда клонит монах, отозвался шут.
– А надо, герр Гинне, – повысив голос, пилигрим особо выделил фразу, – чтобы все в округе знали об этом… Понятно?
Шут не нуждался в более прозрачном намёке и, всё мгновенно уразумев, заверил:
– Так ваша милость. Вскоре весь город будет толковать о том, что великий князь Витовт после коронации станет могучим королём…
С удовольствием слушая понятливого шута, пилигрим, непонятно почему, вспомнил недавнего охотника с его запахом мокрой псины. Странным образом маленький щенок показался монаху неким предзнаменованием серьёзности дела. Проверяя свою догадку, он наклонился ниже и почувствовал, как от пёсика, сидевшего на руках щута, в лицо повеяло не тем неприятным запахом, а мягким теплом…
Поезд Будапешт – Мишкольц весело катил по рельсам, проложенным живописной долиной Тиссы. Удобное купе старого, ещё цесарского, вагона с индивидуальным выходом на перрон избавляло пассажиров от лишней толкотни и нежелательных соседей. К тому же два коммивояжёра, севшие в купе в Будапеште, вышли в Колье, так что Минхель и Гашке, которые в связи с пребыванием в Венгрии снова одели цивильное, остались одни.
Искатели тайн после выхода коммивояжеров свободно устроились напротив друг друга и, любуясь окрестностями, проплывавшими за окном, сидели молча. Им было о чём подумать. Почти случайное упоминание про какого-то Шомоши, конечно, не осталось без внимания и привело к весьма интересным результатам. Сразу выяснилось, что рыцарь Шомоши Ференц принадлежит к известному роду графов Мунгази. С одной стороны, это значительно облегчало дело, а вот с другой – наоборот. О том, что будет возможность как-то добраться до личного архива семьи Мунгази, не могло быть и речи, потому пришлось действовать по-другому…
Чётко уясняя, что Будапешт – не Прага, Минхель и Гашке долго ходили по всяким учреждениям, однако, ничего не добившись, вынуждены были пустить в ход личные связи. Тогда дела пошли несколько лучше, и в конце концов соратники получили необходимое приглашение…
Поезд начал замедлять ход, за окном проплыла вывеска «Мезекендвешт», и, едва вагон остановился, Минхель и Гашке, подхватив дорожные чемоданы, выскочили на перрон. Почти сразу к ним подошёл сановитый грум[159] в шапочке, украшенной петушиными перьями, и, убедившись, что это именно те, кого он встречает, усадил в экипаж, после чего открытое ландо, мягко покачиваясь, покатило вдоль речки по усыпанному мелким гравием шоссе…
Старомодный замок, выстроенный не меньше чем двести лет назад, выглядел как новенький, вот только на барбете[160], где раньше стояли пушки, теперь густо росли цветы. И вообще внутренний двор выглядел так, что сразу было ясно: тут живёт не обедневший потомок крестоносца, а настоящая аристократка.
Владелица замка, графиня Элеонора Лантош-Мунгази, оказалась молодой, на удивление красивой женщиной с задумчивыми глазами. Лично встретив молодых исследователей, она провела их в роскошную гостиную, пригласила гостей сесть, а когда они устроились в удобных креслах, села сама и с ласковой улыбкой приготовилась слушать.
Красавица графиня очень понравилась Гашке, и он, вдруг почувствовав необычное вдохновение, заговорил первым:
– Уважаемая госпожа, хочу подчеркнуть, что мы, – кивком головы Гашке показал на Вернера, который, стараясь это делать незаметно, осматривался, – решили в своей научно-исторической работе использовать необычный метод, а именно – подойти к историческим событиям не традиционным способом, а, так сказать, со стороны людей, которые жили и действовали в то время.
Закончив столь умную фразу, Гашке перевёл дух, а Вернер, перестав разглядывать гостиную, смерил удивлённым взглядом товарища: чего-чего, а такого красноречия от своего, в общем-то, нерешительного напарника он никоим образом не ожидал.
– Неужели так? – открыто обрадовалась графиня. – Наконец-то на страницах истории появятся не только особо выдающиеся личности, а и простые люди с их заботами и тревогами. Я правильно поняла?
– Абсолютно правильно, уважаемая госпожа. Вы очень точно дополнили мою мысль, – и Гашке, который, если честно, только что выдумал такой метод, выразительно посмотрел на Минхеля.
В свою очередь Вернер, который, несмотря на чин штурмбаннфюрера и самоуверенность, по сути оставался обычным бюргером и млел от такой аристократической обстановки, наконец-то спохватился и поспешил поддержать Гашке:
– Истинно так, уважаемая госпожа, истинно так. И потому мы обращаемся к вам в надежде узнать что-нибудь из жизни вашего дальнего предка, славного рыцаря Шомоши.
Говоря это, Вернер, сам того не заметив, причислил графских родичей к простым людям, однако хозяйке такой подход явно пришёлся по душе и она поощрительно улыбнулась:
– О, история нашего предка, рыцаря Шомоши Ференца, очень романтична. Она началась с королевского турнира в Кракове, где Ференц победил крестоносца Отто фон Кирхгейма, а потом среди зрителей увидал очаровательную пани Беату.
Вторично услыхав про Отто фон Кирхгейма, Минхель и Гашке многозначительно переглянулись, а пани Элеонора, даже не заметив этого, вдохновенно продолжила:
– А дальше, получив от Кирхгейма выкуп в виде дорогого ожерелья, Ференц подарил его пани Беате и признался в любви…
Теперь Гашке стало ясно, почему графиня согласилась встретиться с ними, и, почувствовав некоторое разочарование, уже из одной вежливости, он предположил:
– Вероятно, это ожерелье до сих пор хранится в вашей семье?
– К сожалению, оно пропало ещё в те рыцарские времена, – графиня так грустно вздохнула, что казалось, будто столь давние события до сих пор её беспокоят. – Я пыталась дознаться, как такое случилось, расспрашивала об этом дядю, но всё напрасно…
– Дядя?.. А при чём тут он? – удивился Гашке.
– Недавно мой двоюродный дядя Иштван попытался разыскать это ожерелье. Он узнал, что у Ференца были верные люди – рыцарь Вильк и его оруженосец Скочиляс. Дядя даже нашёл потомка этого Вилька. Им оказался польский капитан Вильк-Заставецкий. Однако и через него ничего интересного узнать не удалось…
– Так, так, так, – сочувственно покачал головой Вернер и неожиданно спросил: – А скажите, в вашей семье о «королевском камне» никто не говорил?
– Ой, я же главного не сказала, – спохватилась женщина. – Он же принадлежал пани Беате! Это камень, с неизвестно кем сделанной надписью «Rex», был вмонтирован в её ожерелье…
После такого ошеломляющего заявления Минхель и Гашке смогли только разочарованно переглянуться и, понимая, что след в очередной раз утерян, грустно вздохнуть…
Глава восьмая. Предостережение
Пьяный весенний воздух заполонил лес. Снег под деревьями ещё казался нетронутым, однако на открытых полянах, особенно там, куда попадали солнечные лучи, сугробы были густо испятнаны проталинами и заметно осели. Слабо наезженная колея кружила между деревьев, и только едва заметная желтовато-навозная полоса, образовавшаяся в течение всей зимы, отмечала середину дороги.
Ориентируясь именно на эту полосу, что так-сяк проглядывала на плохо проложенном пути, рыцарь коронного почта Ференц Шомоши неспешно ехал верхом, а следом за ним тянулись его люди, возглавляемые паном Вильком из Заставцев, которого в свою очередь неотступно сопровождал верный оруженосец Скочиляс.
Всего лесом ехало только семь всадников, но их кольчуги, латы и оружие указывали на то, что они опытные воины и им некого опасаться. Причём никого не интересовало, прячутся ли в чаще, теснившей лесную дорогу, какие-нибудь разбойники, а вот зверя кругом было множество, и на него обращали внимание каждый раз, когда через колею проскакивали лёгкие косули, или где-то рядом ревел встречавший весну лось.
Последнее время у Шомоши всё складывалось, в общем-то, неплохо. Победа во время Краковского турнира и яркое выступление на бале сделали своё дело, и на до того малоизвестного рыцаря обратил внимание сам король. Правда, кое-кто связывал стремительный взлёт Шомоши с благосклонностью королевы, вызванной романтической историей, взбудоражившей двор. Впрочем, так это или нет, значения уже не имело, так как главным успехом было то, что Шомоши оказался на виду.
Однако успех имел и оборотную сторону. Латы немецкой работы, содержание обслуги и новое оружие требовали немалых денег, и вскоре от сбережений, с которыми Шомоши прибыл в Краков, не осталось почти ничего. К тому же весь выкуп, полученный от комтура, пошёл на подарок пани Беате, но вот об этом-то Шомоши ни капельки не жалел.
Наоборот, очаровательная пани Беата занимала всё больше места в мыслях Ференца. Вот и сейчас, продираясь едва намеченной лесной дорогой через чащу, Шомоши представлял себе, как после весьма долгой разлуки, вызванной поездкой в Луческ в свите самого короля, его, Ференца, встретят в Сосновце.
Лес постепенно редел, и в конце концов перед глазами путников возник замок Сосновец в окружении укрытых снегом полей. Речка, на берегу которой высились строения, была ещё покрыта льдом, а вот путь, выведший Шомоши и его спутников на открытую местность, сразу превратился в накатанную колею, доходившую прямиком до въездной башни.
Заставив притомившихся коней идти рысью, путники быстро подъехали к воротам, и тут Скочиляс, торжественно сняв притороченный к седлу огромный рог, принялся громко трубить, а сам Шомоши нетерпеливо посматривал на почему-то закрытое смотровое оконце. Однако прошло немало времени, прежде чем не из окна, а сверху, оттуда, где начиналась шатровая крыша башни, выглянул заспанный дозорец и удивлённо спросил:
– Кто такие?
– Рыцарь королевского почту Шомоши! – громко возвестил Скочиляс и, заметив, что дозорец ещё вроде как не проснулся, уже от себя добавил: – Давай, открывай живее!
Приказ Скочиляса и объявленное имя произвели нужное впечатление, и скрипучие створки ворот почти сразу начали открываться, пропуская Шомоши и его людей на замковый двор. Сразу отовсюду набежала челядь и, поскольку многие уже слышали о Шомоши, то и встречали новоприбывших радостными улыбками и приветствиями.
Подъехав верхом к гетманскому дворцу, Шомоши слез с седла и, не зная, как быть дальше, затоптался на месте. Однако появление пани Беаты, которая, чтобы встретить гостей, сама вышла на ступенки, сразу поставило всё на свои места. Госпожа в накинутом на плечи меховом плаще с достоинством поклонилась и объявила:
– Приветствую славного рыцаря! Однако должна предупредить его милость, что пана коронного гетмана нет в Сосновце.
Шомоши приложил руку к груди и, почтительно склонившись, ответил:
– Приветствую вельмишановну пани Беату и благодарю её за предупреждение, однако мне тоже известно, что пан гетман сейчас в Кракове. А я прибыл в Сосновец, чтобы засвидетельствовать моё уважение к своей даме сердца и полюбоваться на её несравненную красоту…
Услыхав такие приятные слова, женщина внешне осталась спокойной. Но глаза её радостно заблестели, и она, снова поклонившись, пригласила:
– Прошу вельмишановных гостей до палацу[161].
Шомоши послушно последовал за хозяйкой в уже знакомые покои, однако, к его огромному разочарованию, пани Беата, подождав, пока оба оруженосца помогут рыцарю освободиться от походного снаряжения, не осталась с Ференцем наедине, а пошла показывать комнаты его людям.
Шомоши раздражённо поглядел на лижко[162] и тут сообразил, что иначе и быть не может, а пани Беата, скорее всего, придёт к нему, как только устроит гостей. Придя к такому выводу, Ференц стал терпеливо ждать. Но прошло немало времени, прежде чем кто-то осторожно постучал в двери.
Шомоши тут же сорвался с лижка, но, к своему удивлению, вместо хозяйки увидел аккуратную служницу, которая сразу принялась тараторить:
– Пани ожидают вашу милость! Пани приглашают вашу милость на званый ужин! Пани пригласила к столу рыцарей из почту вашей милости…
Казалось, говорливую служанку невозможно остановить. А потому, не дослушав до конца, Ференц закрыл дверь и торопливо начал переодеваться.
Стол, к которому пригласили Шомоши, оказался на диво щедрый. Всю его середину занимало огромное блюдо со свежезажаренными и весьма аппетитными кусками мяса, а кругом теснились ещё и дичь, и птица, и всякие заедки. И конечно же стояли кувшины мальвазии в окружении печева и лакомств в виде ячменных коржиков, медвяных и фруктовых узваров, а в дополнение ко всему ещё и изысканный деликатес, маслянка – закваска, сделанная из молока и мёда.
Аппетит, нагулянный за целый день на свежем воздухе, сразу дал о себе знать, и никого из гостей особо уговаривать не пришлось. Все, кто был за столом, подоставали собственные ножи и так навалились на еду, что вскорости госпоже пришлось посылать служниц в поварню, чтобы пополнять опустошавшиеся блюда.
Позднее, когда все понаедались, а хмель ударил в голову и каждый, перебивая один другого, принялся доказывать что-то своё, Шомоши наклонился к сидевшей рядом с ним пани Беате и дерзко предложил:
– Может, уйдём отсюда? Прогуляемся…
Пани Беата молча кивнула, поднялась из-за стола и незаметно вышла, а после краткой задержки за ней последовал и Шомоши. В коридоре пани Беата, услыхав, что Шомоши догнал её, обернулась и вопросительно посмотрела на рыцаря. В глазах женщины Ференц вдруг увидел нечто такое, что заставило его враз откинуть игривый настрой и тихо, убедительно произнести:
– Я приехал сюда, чтобы сказать… – Шомоши на какой-то миг сбился, но, взяв себя в руки, твёрдо закончил: – Уже время завести нам свою усадьбу…
Из зала долетали гомон и весёлые выкрики, сопровождавшиеся поощрительным визгом служанок. Однако тут в коридоре, пани Беата порывисто прижалась к Ференцу, а он, обняв любимую женщину, не мог вымолвить и слова, потому что ему отчего-то прехватило дыхание…
Весеннее половодье брало своё. Снег, лежавший на соседних холмах, быстро таял, и тонкие ручейки, сливаясь вместе, ярами и низинами упрямо стремились к речке, отчего вода, заливая берега, поднималась всё выше и выше. Вследствие этого сплошной лёд, всю зиму сковываший речку, начал приподниматься, разламываться на куски и постепенно сплывать по течению.
Стоя на восточной башне собственного замка, князь Острожский с интересом следил, как речка медленно выходит из берегов и всё больше и больше заливает пойму, в то время как по стрежню часто-густо плывут льдины, и даже сюда, наверх, долетает хорошо слышимый шорох их столкновений, сопровождавший ледоход.
Чем дальше вода заливала окрестность, тем чаще князь обращал внимание на хилый мосток, соединявший оба берега, и прикидывал, устоят ли опоры в этот год, или лёд в очередной раз снесёт их? Вообще-то мостик по весне разрушался часто, и теперь князь просто загадывал, доведётся ли по окончании ледохода опять чинить хлипкое сооружение.
Внезапно внимание князя привлекло появление на том берегу нескольких всадников. Острожский присмотрелся и понял, что путники, хорошо понимая, чем угрожают мосту огромные льдины, спешат, чтобы успеть перейти речку. Однако зимний шлях, шедший через пойму, уже потонул в весенней грязюке, и кони путников то и дело замедляли бег.
Пока князь прикидывал, кто бы это мог быть, всадники приблизились к мосту и, торопливо проехав по дощатому настилу, который уже заметно начал раскачиваться, успели перебраться на противоположный берег. Словно по заказу, едва последний всадник одолел речку, центральная опора не выдержала натиска льдин, мост круто наклонился, и вода, ломая перила, потоком пошла через верх.
Прячась от сырости, всадники понатягивали капюшоны плащей на головы, и рассмотреть, кто именно едет, было невозможно. Впрочем, особого значения это не имело, поскольку неизвестные сразу погнали коней рысью вдоль замковой стены, и вскоре от ворот долетел громкий звук рога, оповещавший о прибытии гостей.
Князь Острожский напоследок окинул глазом залитую водой пойму и, раздумывая, кто же мог прибыть в замок, начал спускаться. Однако долго гадать не довелось. Ещё на ступеньках князя встретил кметь из замковой залоги и сообщил:
– Князь Нис прибыл!
Услыхав такую новость, князь Остожский обрадовался и приказал:
– Гостя в мои покои! Сейчас же!
Крутанувшись на месте, кметь побежал исполнять поручение, а князь поспешил тем времнем в хоромы и для скорости не стал спускаться во двор, а заспешил боевой дорожкой, которая вела вдоль оборонных зубцов по верху мура прямо к боковому входу дворца.
Желанный гость уже ждал господаря. Князь Александр Нис ещё не успел переодеться, он только сбросил с плеч дорожный плащ и теперь грелся возле разожжённого камина. Увидев Острожского, он вместо приветствия весело воскликнул:
– Княже! Ты видел, как вовремя рухнул мост!
– Ну и что из того? – обнимая давнего сообщника, шутливо усмехнулся Острожский. – Ну посидел бы день-другой за заплавой[163]. Куда торопиться?
– Есть куда, княже! – не поддержал шутки Нис и отстранился.
– Что, князь Витовт таки домигся[164] короны? – продолжал балагурить хозяин.
– Хуже! – не принял такого тона гость, и Острожский, поняв, что дело-таки серьёзное, наконец-то спросил:
– Так что случилось?
Прежде чем ответить, Нис оглянулся. Потом подвинул стилец[165], стоявший под стеной, ближе к огню и, умащиваясь, пояснил:
– Ты помнишь, княже, что ещё осенью послы короля Владислава Ягайла приезжали к Витовту и предлагали ему польскую корону при условии, если он станет короноваться литовской короной?
– Конечно помню, – кивнул княль Острожский и заметил: – Только ж Витовт не согласился.
– Так вот… – Нис поёрзал на своём стильце и, глядя в глаза собеседнику, сообщил главное: – Княже, я дознался, что Ягайло недавно утвердил привилей[166] о том, будто бы земли Литвы и Руси должны отойти Польше.
– Даже так?.. – князь Острожский нахмурился и, какое-то время помолчав, негромко подытожил: – Что ж, Ягайло хорошо понимает, что в случае отделения Литвы Польше против цесаря не устоять…
– Или против Витовта, – тихо добавил Нис.
– Но это же война… – Острожский сокрушённо покачал головой. – Нет, недаром князь Витовт ещё в то лето приказал крепить замки, ох недаром…
– Так, война будет, – согласился Нис и вроде как сам себя спросил: – Вот только какая?..
– Что ты имеешь в виду? – князь Острожский подозрительно посмотрел на собеседника.
– Да всё тоже, князь, наш стан[167] – стан князей руських, – твёрдо ответил Нис.
– Считаешь, князь, пришло время напомнить о себе? – Острожский задумался.
– А чего нам дальше ждать? – Нис принялся горячо убеждать Острожского. – Посуди сам, княже. Великий князь в латинство перешёл и польские порядки заводить начал, а нашу православную церковь ограничивает всячески…
– Не то говоришь, княже, – резко оборвал Ниса Острожский. – Удельные княжества Витовт понемногу нищит[168], а князей местных или вовсе стола[169] лишает, или переводит на малые княжества. Опять же вместо них литовских бояр править ставит.
– Твоя правда, – согласился Нис. – Литвинов-католиков ставит, а нам, если не перейдёшь в латинство, не на что и рассчитывать.
– Вот-вот, – Острожский нахмурился и, подняв вверх палец, потряс им в воздухе. – Вспомни: по городельскому привилею все права переданы только боярам-католикам, а нам, князьям православным до высших урядовых посад[170], – зась!
– Чего зря вспоминать? – сердито откликнулся Нис. – Действовать время!
Услыхав это, Острожский опустил палец, вопросительно посмотрел на сообщника и после долгой паузы, словно рассуждая вслух, сказал:
– Вот только князь Свидригайло после возвращения из-под Новгорода тихо сидит в своём Чернигове…
– Вот и я о том думаю, – так же тихо ответил Нис и добавил: – Ехать надо к нашему Свидригайле…
– Согласен… Считаю, этим летом крутые дела начаться могут…
Словно придя к какому-то окончательному выводу, князь Острожский поднялся, отошёл к окну и, почти касаясь лбом мелкого свинцового переплёта, попытался сквозь мутноватое стекло рассмотреть заплаву, которую уже сплошь заливало половодье…
Свинячье хрюканье, которое почти не прекращалось за тонкой дощаной стенкой, всё больше и больше раздражало пана Вилька. Мало того, что он, ворочаясь на своём жёстком, покрытом только старой оленьей шкурой ложе, страдал от оскорбления, так ещё и эти клятые свиньи напоминали шляхтичу, с каким пренебрежением отнеслись к нему на постоялом дворе.
Надо заметить, что пан Вильк, несмотря на свою прежнюю убогую жизнь в самой настоящей глуши, считал себя родовитым шляхтичем и всех, с кем приходилось иметь дело, старался в этом убедить. Раньше, дома, среди таких же обнищавших панов его высказывания воспринимались как должное, но вот когда по воле случая он оказался в рыцарском почте, любая его болтовня по этому поводу вызывала скрытые ухмылки.
Пан Вильк чувствовал это и, бывало, впадал в бешенство от такого непотребства[171], но ничего поделать не мог. В конце концов он успокаивал себя тем, что такое отношение к его выдающейся особе временно. И пускай пока что те, другие, считают его выскочкой, однако вскоре (хотя шляхтич конечно же не мог сказать даже самому себе, когда именно) он всем покажет, кто на самом деле пан Вильк из Заставцев…
Именно поэтому Вильк без колебаний и даже с восторгом взялся исполнить неожиданное поручение. Пару дней назад рыцарь Шомоши отвёл его в сторону и спросил, как особо доверенного рыцаря собственного почта, не согласится ли пан Вильк взяться за одно важное дело? Ясней ясного, что пан Вильк согласился немедленно и, выслушав, в чём дело заключается, откровенно обрадовался.
Ему представлялось, как он во главе рыцарского отряда лихим налётом захватит подлых тевтонских соглядатаев, а дальше… Дальше Вильк, откровенно говоря, не мог и представить толком, что будет, но был уверен: всё вокруг сразу изменится на лучшее, его везде станут уважать, и, возможно, на такого славного рыцаря обратит внимание сам пан круль.
Однако всё, что может статься потом, так и оставалось мечтами, поскольку действительность оказалась незавидной. К большому разочарованию шляхтича, вместо блестящего рыцарского отряда в его распоряжении оказалась просто разбойничья шайка, которая по приказу затаилась вблизи от убогого заезда[172], стоявшего на битом шляху[173].
К тому же в ближайшие помошники хитрец Шомоши определил Вильку даже не шляхтича, а всего-навсего бобровника Скочиляса, который и так должен был сопровождать своего пана. Уяснив это, оскорблённый Вильк хотел было отказаться, но вовремя спохватился и, сцепив зубы, принялся выполнять опасное поручение.
Ещё одним разочароанием для Вилька стало и то, что, получив под команду не настоящих воев, а какую-то лесную сволочь, он вынужден был оставить пустые мечтанья и даже вместо рыцарского облачения довольствоваться обычной одеждой, такой точно, какую носил когда-то у себя дома. Да и к заезду он прибыл в сопровождении лишь одного Скочиляса, а на его шляхетность указывала только висевшая на боку сабля.
Соотвественной оказалась и встреча. Хозяин заезда, лишь кинув изучающий взгляд на Вилька и его неказистого сопровождающего, ни о чём не спрашивая, провёл новоприбывших в затхлую комнатушку, где и пришлось коротать время, ожидая под свинячье хрюканье, когда же пронырливый Скочиляс, который на правах слуги сновал по двору, сообщит давно ожидаемую весть.
Больше всего Вильк боялся ошибиться, и это была истинная причина, заставлявшая шляхтича крутиться на неудобном ложе и костерить свиней. Судя по всему, посланцы, которых ждал Вильк, вроде как прибыли, но он, проявляя осторожность, не отваживался дать сигнал к нападению и заставлял Скочиляса искать подтверждения.
Наконец за дверью послышались торопливые шаги, и вконец захеканый Скочиляс влетел в комнату:
– Пане Вильк, это они!
– Точно? – Вильк скоренько приподнялся с ложа.
– Точно, – уверенно подтвердил Скочиляс, дохнув на Вилька вином. – Мы с ихним слугой хильнули добре, и он всё разбазикал. И кто, и откуда и даже проболтался, что больше всего те два немца за сумку волнуются, потому как всё время при себе её держат.
– А сейчас они где? – быстро спросил Вильк.
– В трапезной. Для них особо еду готовят, я видел…
– А сумка, сумка где? – перебил слугу шляхтич.
– При них. Так с нею за столом и сидят…
Возбуждённый Скочиляс не закрывал рта, однако Вильк, вставая на ноги, ткнул болтуна кулаком в бок.
– Всё! Бегом до наших! Пусть начинают…
Вильк дождался, пока Скочиляс выйдет, натянул кунтуш, на всякий случай прихватил засапожный нож и, собравшись с духом, поспешил в трапезную. В низком душном помещении, соседствовавшим с поварней, пахло дымом, мокрой шерстью и чем-то жареным. От очага, где что-то шкварчало, шёл мясной дух. У двух длинных, заставленных посудой столов собрались почти все постояльцы, чтобы как следует наесться и за разговорами так-сяк скоротать вечер. Конечно, хозяин не пожалел хмельного, и потому, зайдя сюда, пан Вильк сразу окунулся в сплошной гомон, который не давал возможности прислушаться, чтобы хоть как-то разобрать, кто и о чём толкует.
Заказав себе ужин, Вильк присел к столу и начал исподтишка присматриваться к собравшимся. Напротив него примостился какой-то странствующий монах, который с удовольствием пил пиво, но как раз он интересовал Вилька меньше всего. Впрочем, весьма скоро шляхтич приметил и тех, кто ему был нужен. Оба немца сидели в дальнем углу, и на плече одного из них висела добротная сумка телячьей кожи.
Тем временем слуга принёс блюдо с мясом, густо приправленным зеленью, но едва шляхтич принялся есть, как монах, поставив кружку на стол и обращаясь к Вильку, с вызовом заметил:
– Какой у пана богатый перстень…
Ответить Вильк не успел. Он только глянул на камень, подаренный ему в Кракове Мозелем, как снаружи, от ворот, послышались громкий треск и воинственные вопли. Гомон в трапезной мгновенно прекратился. Все словно замерли, настороженно прислушиваясь к тому, что делается там, во дворе, и только Вильк, сорвавшись с места и оттолкнув остолбеневшего монаха, стал протискиваться поближе к немцам.
Когда же шум свалки, проходившей возле ворот, стал намного громче, в трапезной началось столпотворение и под растерянные выкрики:
– Напад!.. Прячьтесь!.. – все, кто тут был, бросились врассыпную.
Вильку было всё равно, кто куда побежал, так как сам он неотступно держался позади немца с сумкой, а тот почему-то заскочил в коридор, заканчивавшийся лестницей, ведущей наверх. Тут на какой-то момент Вильк с немцем остались один на один и шляхтич, воспользовавшись случаем, изо всей силы треснул хозяина сумки кулаком по затылку. Тот мешком свалился на пол, а Вильк, чтобы не терять времени, выхватил засапожный нож, перерезал ремень, ухватил сумку и опрометью кинулся в свою комнату.
Затворив за собой дверь и понимая, что его люди вот-вот будут тут, Вильк, едва отдышавшись, рванул металлическую застёжку и торопливо заглянул в сумку. На миг ему вспомнилась сумка Мозеля, где купец прятал свои драгоценности, и что-то подобное шляхтич ожидал увидеть и здесь. Однако, к его разочарованию, в сумке были лишь какие-то бумаги, и Вильк, кое-как снова застегнув клапан, в спешке похватал свои вещи и сломя голову бросился прочь…
В замке Сосновец шла настоящая суматоха – такого ни слуги, ни кто-либо из залоги припомнить не мог. Ещё бы! Целый день, почти с самого утра, от ворот летели сигналы прибытия, а замковые трубачи, неотступно сидевшие в воротной башне, каждый раз в ответ выдували особое приветствие – так называемую «встречу».
И каждый раз, едва услыхав звуки рога или сурмы[174], вся челядь сбегалась во двор, так как точно знала, что сегодня в замок Сосновец съезжаются знатнейшие шляхтичи королевства. К тому же хозяин замка, сам коронный гетман, встречал гостей на ступенях дворца, и хотя при этом глашатай не сообщал, кто именно прибыл, – необходимости такой не было.
Не успевал ещё очередной гость миновать ворота, как в толпе дворовой челяди находился кто-то осведомлённый, и среди людей проносилось:
– Ты гляди, сам сенатор Войцех Ястрембец прибыл…
С появлением следующей кавалькады во дворе звучал удивлённый выкрик:
– То ж Ян Тарновский, воевода краковский!..
А когда в ворота четвернёй цугом въехал архиепископ Олесницкий, людей всколыхнул взрыв эмоций, и страже пришлось оттеснять челядь подальше от кареты, чтоб ничто не помешало наиважнейшему гостю беспрепятственно выйти наружу. Впрочем, несмотря на усердия стражи, среди возбуждённой дворни находились такие вирни[175], особенно женщины, которые, любой ценой одолев все преграды, старались хотя бы коснуться края одежды святого отца.
В общем, важных гостей собралось достаточно много. В замок Сосновец прибыли представители Мазовии – Михайловские, из Великой Польши – Остророги, а также Самотульские и другие. Всех их нужно было встретить, провести в покои, обиходить их коней и, ясное дело, разместить да ещё и накормить прибывший с ними почт.
И поскольку сам пан коронный гетман был занят приёмом главных гостей, все эти многочисленные хлопоты свалились на голову пани Беаты, и навряд бы она смогла со всем справиться, если б не помощь Шомоши. Так получилось, что в Сосновце временно не было каштеляна, и гетман пока что поручил его обязанности Ференцу.
Шомоши решительно взялся за дело, причём всё, что касалось размещения сопровождавших, он поручил Вильку, который после удачного выполнения задания стал (по крайней мере, в глазах Шомоши) человеком, заслуживающим доверия. Так что общими усилиями Ференца, Беаты и Вилька со всеми сложностями как-то обошлось…
А пока эти трое занимались второстепенными делами, важные магнаты, сидя в покоях и ожидая припоздавших, обсуждали насущные дела. Когда же архиепископ Олесницкий, прибывший последним, зашёл во дворец, все, прекратив разговоры и отложив званый обед, собрались в небольшом зале, чтобы выслушать сообщение коронного гетмана, который и собрал можновладцев сюда.
Сам же хозяин, подождав, пока все приглашённые сели, встал и встревоженно сообщил:
– Шановне панство! Я получил неоспоримые доказательства того, что Витовт решил короноваться любой ценой, а это значит окончательное отделение Литвы!
Вообще-то такая информация не была новостью и зимой обсуждалась почти что всеми, однако вопрос оставался важнейшим, потому Самотульский для полного уточнения спросил:
– Что именно известно?
– Цесарь Сигизмунд послал к Витовту двух опытных юристов касательно коронации. Однако мои люди перехватили их по дороге и взяли важные бумаги. Так мы узнали, что Сигизмунд уже подготовил коронационный акт, по которому Литва провозглашается королевством навсегда!
Известие было ошеломляющим, и какое-то время все сидели молча, даже не спрашивая, откуда такая осведомлённость, но потом Войцех Ястрембец, не удержавшись, раздражённо заметил:
– Витовту уже много лет, а по условиям Унии Литва должна перейти к короне польской!
Что именно имел в виду сенатор, было совершенно ясно, и только Остророг произнёс вывод вслух:
– Следовательно, мы должны всячески затягивать коронацию…
– Каким способом? – скептически спросил пан Михайловский.
– Способы есть разные. В том числе и военный! – вспыхнул Остророг.
– Хочу заметить, – воевода Тарновский предостерегающе поднял руку. – Князь Витовт ещё зимой приказал укрепить замки.
Всем, кто сейчас сидел в зале, было понятно: великий князь Литовский не остановится ни перед чем. Это было крайне нежелательно, а тут ещё и пан Михайловский добавил:
– Хочу напомнить. Появились слухи о том, что князь Витовт приглашает к себе в Вильно князей руських, прусского и лифляндского магистров и вроде бы даже хана татарского…
– Это что?.. Речь идёт о военном решении? – насторожился Олесницкий.
– А разве может быть иное? – удивился Остророг. – К тому же, учтите, ходят россказни, будто бы в короне Витовта есть не просто какая-то драгоценность, а «королевский камень». И если это действительно так, то что нам тогда делать?
– Способы есть разные… – уклонился от прямого ответа Остророгу архиепископ и обратился к хозяину: – Скажите, точные сведения о том, на когда назначено коронование, есть?
– Так! – коронный гетман энергично кивнул. – Мне сообщили. Коронация назначена на конец этого лета.
– Это хорошо, какое-то время у нас ещё есть… – Олесницкий задумался, а потом, обращаясь ко всем сразу, стал рассуждать: – Вообще-то, помешать коронации возможность есть. С одной стороны, можно убедить князя Витовта отказаться от короны или, с другой – уговорить цесаря Сигизмунда как-то изменить свои намерения…
– А с третьей, – дерзко перебив епископа, вмешался Остророг, – надо силой заставить обоих отказаться!
– Не-ет, – укоризненно посмотрев на Остророга, отрицательно покачал головой Олесницкий. – Силу можно применить другим способом…
Все присутствующие начали переглядываться, не понимая, что именно имеет в виду архиепископ, и после короткой заминки Остророг несколько растерянно поинтересовался:
– Это как же?..
Выдерживая паузу, Олесницкий потёр ладонью камешек драгоценного перстня, украшавшего его палец, и явно избегая прямого ответа, как-то неопределённо высказался:
– Мне интересно, что стало с теми двумя юристами, которые везли письма от цесаря, но внезапно потеряли их на каком-то заезде.
– С ними?.. А ничего особенного, – коронный гетман с демонстративным безразличием пожал плечами. – Ну случилось такое… Напали на двор разбойники, всех ограбили. Вот и пришлось этим бедолагам возвращаться домой ни с чем…
Олесницкий полюбовался камнем и продолжал говорить так, словно ответа коронного гетмана вовсе не было:
– Ну, скажем, если корона для князя Витовта, которая, как я полагаю, уже готова, по какой-то причине не прибудет во время в Вильно, куда гости вроде уже приглашены?
Высказывание архиепископа не требовало пояснений. Ведь если нет короны, коронация невозможна…
Привычно выбрасывая далеко вперёд свою герлыгу[176], странствующий монах Паоло Скаретти быстрым шагом шёл по обочине шляха.
Справа стеною стоял лес, а вот слева деревья вроде как отступали и между ними густо разросся орешник, который давал Паоло возможность чувствовать себя спокойно. И хотя разбойники вполне могли перехватить тут одинокого путника, однако и монах легко мог убежать в чащу…
Такое с Паоло случалось частенько, и он всегда был готов к этому, а вот то, что касалось событий на постоялом дворе, оставалось неясным, отчего мысли монаха всё время вертелись вокруг недавнего происшествия. И надо же, дерзкое нападение тогда почему-то быстро прервалось, а разбойники исчезли неизвестно куда.
Если не считать в щепки разбитых ворот, общие потери оказались сравнительно невелики. Нападавшие увели из конюшни пяток лошадей, позабирали то, что попало под руку, но, так и не сумев ворваться в дом, отступились. Из постояльцев в общем никто не пострадал, вот только двое немцев возмущались, что кто-то стащил их сумку, да ещё куда-то исчез молодой шляхтич. Тот самый, на перстень которого, перед самым нападением, обратил внимание Паоло.
Скорее всего молодик[177] куда-то удрал с перепугу, и если б не тот, бросившийся в глаза желтоватый камень в его перстне, Паоло и не вспоминал бы про шляхтича. А так, поскольку на ходу легко думалось, монах сначала решал, не приходилось ли ему видеть такие камни, но так ничего толком и не припомнив, оставил пустые старания и стал прикидывать, удастся ли добраться засветло до какого-нибудь жилья.
Внезапно мысли Паоло оборвал конский топот, долетевший сзади. Монах оглянулся и, убедившись, что всадников, догонявших его, ещё не видно, поспешно залез в кусты. Затаившись под ветками, путник начал прислушиваться к тяжеловатой конской рыси и сделал вывод, что всадники хорошо вооружены.
Придя к такому заключению, Паоло слегка отогнул ветви и осторожно выглянул из убежища. Теперь уже было видно, кто едет, и монах сразу облегчённо вздохнул, углядев на нескольких всадниках белые плащи с красными крестами. Больше никаких сомнений не было: монаха догоняли рыцари в сопровождении почта, и Паоло без всякой опаски выбрался назад на дорогу.
Головной всадник, вероятно ещё издали заметив монаха, вылезшего из чащи, и поравнявшись с ним, придержал коня, спокойно окликнув:
– Эй, ты кто?
– Странствующий монах, ваша честь, – с готовностью отозвался Скаретти и, немного поколебавшись, с поклоном подошёл ближе.
– Да я вижу, что монах, – весело фыркнул рыцарь и спросил: – Имя?
– Паоло, ваша честь, – поспешно назвался Скаретти, в свою очередь исподтишка присматриваясь к рыцарю, лицо которого словно пряталось в тени поднятого забрала.
– А, значит, снова ты… – усмехнулся всадник.
Паоло теперь тоже узнал рыцаря и ещё раз поклонился.
– Ваша честь запомнили меня? – удивился монах, вспоминая свою первую встречу с Отто фон Кирхгеймом в литовском селении.
– Как было не запомнить! Только тогда ты за деревьями прятался, а сейчас, я вижу, в кусты залез… – засмеялся Отто фон Кирхгейм и показал рукой вперёд. – Туда идёшь?
– Так, ваша честь, – с готовностью подтвердил Паоло, ожидая вопросов, однако рыцарь неожиданно предложил:
– Наверно, надоело пешком топать. Садись, подвезём…