Рубин из короны Витовта Дмитриев Николай

– На двести шагов. Если попадёт в панцирь, то всадника с седла, а пешего с ног свалит… – и вроде как чего-то не договаривая до конца, цесарь выжидающе посмотрел на Витовта.

Повторный намёк был сделан, и Витовт, отлично всё поняв, раздумчиво, глядя куда-то в пространство, сказал:

– Значит, собьёт и тех, и этих… – он ещё раз взвесил на руке свинцовую пулю и усмехнулся. – Ты смотри, маленькое ядро…

Великий князь положил пулю на стол и задумался. Ему вспомнилось, как год назад из пушек, сделанных немецкими мастерами, были разрушены стены Великого Новгорода, когда город попробовал не признать власть его, Витовта. Именно поэтому новгородцы, испугавшись, выслали на переговоры архиепископа Ефремия, чтобы тот защитил свою паству от княжего гнева.

– Так, ядра… – Витовт вздохнул и покатал пулю по столу. – Это они проломили новгородские стены…

– Помню, – откликнулся Сигизмунд и негромко заметил: – Можно укрепить замок, но, считаю, это не главное…

– Не главное… – согласился Витовт и снова задумался…

Как-то сразу вспомнилось, что случилось там, под Новгородом, после прибытия архиепископа. Тогда князья руськи, во главе всё с тем же Свидригайлом, решительно выступили на защиту своих единоверцев, и великий князь Литовский был вынужден удовлетвориться одним выражением покорности, отказавшись от осады и разрушения города…

Конечно, цесарь прав. Хотя крепости важны и укреплять их всё равно придётся, но они – не главное, пока есть немецкие курфюрсты, польские магнаты и непокорные князья руськи. А потому для него, великого князя Литовского, выход один: любой ценой заполучить королевскую корону. И делая намёк со своей стороны, Витовт заметил:

– Да, немецкие пушки хороши…

– Добрые пушки! – с готовностью подтвердил Сигизмунд и начал: – А в случае необходимости… – и вдруг оборвал себя на полуслове.

Витовт и Сигизмунд встретились взглядами и замолчали. Нет, сейчас им уже не было необходимости говорить что-либо вслух. Они и так отлично понимали друг друга, и Витовт был твёрдо убеждён: на этот раз цесарь Сигизмунд на его стороне…

* * *

Наследника славного комтура крестоносцев Отто фон Кирхгейма Гашке нашёл всё по той же хорошо отработанноё схеме. И хотя ради этого пришлось с головой влезть в архивы ордена, перебрав целую кипу пожелтевших бумаг, упорный исследователь наткнулся на нужное имя.

На первом этапе поисков Вернер был Теодору не нужен, так как Гашке сам охотно рылся в архивной пыли, а вот дальше без его ловкости и знания тайных пружин было бы трудновато. К тому же чёрный мундир эсесовца и вдобавок чин штурмбаннфюрера тоже имели немалое значение.

Итак, едва только Гашке отыскал в далёком прошлом необходимые зацепки, дальше всё пошло, как положено. Правда, пришлось разослать кучу запросов, потом самим съездить в муниципальные архивы, но с каждым столетием поиск становился всё легче, и старые родословные вкупе с замковыми книгами в конце концов дали возможность поднять телефонную трубку и набрать нужный номер.

К привеликому удивлению Гашке, ему ответил не слуга господина, а всего лишь половой маленького пансионата. От такой неожиданности Гашке даже растерялся. Тогда Вернер, отобрав у Теодора трубку, за пять минут выяснил всё, что надо, и вскоре неизменный «Опель-Кадет» петлял улочками, а Гашке через окно высматривал нужный номер дома.

Пансионат, где проживал потомок славного рыцаря, оказался третьесортным. Сразу у входа начиналась тёмная лестница на второй этаж, а на первом расположилась гостиная, где на стене красовался портрет фюрера, по обеим сторонам которого висели две декоративные салфетки. Одну украшала вышитая надпись: «Работай – и увидишь сладкие сны», а другую – тоже вышитая: «Порядок в доме – порядок в державе».

Вскоре на ступеньках лестницы послышались шаги, и в гостиную вошёл субтильный юноша. Увидав, кто его ждёт, он попытался придать себе важный вид, который никак не вязался с его хилой фигурой. Гашке многозначительно переглянулся с Минхелем, и Вернер, поджав губы, процедил:

– Конрад-Мария фон Кирхгейм? Или не так?

– Так! Я потомок знатного рода, Конрад-Мария фон Кирхгейм! – юноша гордо задрал голову. – Что вам надо?

– Да так, мелочь… – Вернер помахал в воздухе ладонью. – Скажите, рыцарь-крестоносец Отто фон Кирхгейм – ваш родственник?

– Это не мелочь! – потомок рыцаря вскинулся и, чуть ли не засверкав глазами, подтвердил: – Да, рыцарь Отто фон Кирхгейм – один из славнейших моих предков!

– И чем же он отличился? – быстро спросил Вернер.

– Он захватил в плен угорского рыцаря Шомоши, личного врага князя Витовта. Как видите, это была вражда на державном уровне, – не преминул похвастаться Конрад-Мария фон Кирхгейм, и Вернер Минхель вторично переглянулся с Тедором Гашке.

Для них обоих неожиданное упоминание о великом князе Литовском озаначало очень многое, а если учесть, что имя Шомоши несколько раз промелькнуло в кое-каких бумагах, на которые ещё раньше было обращено их внимание, то свидетельство юноши приобретало особый вес. Не оставалось ни малейшего сомнения: Отто фон Кирхгейм и только что упомянутый рыцарь Шомоши, разумеется, выполняли какое-то важное поручение, и очень может быть, что оно было связано именно с «королевским камнем». Едва мысль о возможности такого совпадения промелькнула в голове Гашке, как он, словно пытаясь поймать удачу за хвост, торопливо спросил:

– Скажите, уважаемый, а нет ли в ваших семейных преданиях чего-то такого, что было бы связано с драгоценным камнем?

– О, так вы об этом знаете?.. – глаза потомка знатного крестоносца широко раскрылись, и он утвердительно кивнул. – Да, нечто такое было!

– Если можно, расскажите подробнее, – торопливо вмешался Вернер, в голосе которого сейчас не было и тени пренебрежения.

– Никаких проблем!..

К вящему удивлению и Минхеля, и Гашке, юноша ничего не стал рассказывать, а просто, с некоторым усилием снял с пальца кольцо и, передавая его Вернеру, пояснил:

– Этот самый перстень принадлежал когда-то славному рыцарю Отто фон Кирхгейму и с того времени, на протяжении четырёх столетий, переходил к старшему мужчине нашего рода.

Вернер взял перстень, и они вдвоём с Гашке, едва не соприкасаясь лбами, стали рассматривать камень, вставленный в оправу, а весьма довольный произведённым впечатлением Конрад-Мария добавил:

– Это очень редкий, так называемый «лунный камень»…

И действительно, от камня вроде как шло желтоватое свечение. Однако считать его «королевским камнем» не было ни малейшего основания… Неожиданно Вернер достал из кармана складной ножик, открыл его, и принялся кончиком лезвия царапать камень в перстне. Однако, узрев такое, потомок рыцарей возмущённо выкрикнул:

– Что вы делаете!.. – и с силой вырвал перстень из рук Минхеля.

Ясное дело, после такого наглого поступка никакой доверительной беседы быть не могло. Так что Минхелю и Гашке осталось только распрощаться с потомком рыцарей. Зато позже, когда разозлённые неудачей они вышли на улицу, Гашке сердито проворчал:

– И чёрт тебя дёрнул скрести этот камень!

– Хе! – презрительно хмыкнул Вернер. – Я, как потомок ювелира, категорически утверждаю: никакая это не драгоценность, а очень умело сделанный страз. То есть, обыкновенное окрашенное особым образом стекло, хотя оправа, кажется, и правда старинная…

– Выходит, настоящий камень либо утерян, либо его там вообще не было, – сделал окончательный вывод Гашке и, забыв про свой мундир, понуро побрёл рядом с Вернером…

Глава седьмая. Корона Витовта

Большой неуклюжий дормез[145], раскачиваясь, неспешно катил дорогой, густо засыпанной мелким гравием. С левой стороны от неё поднимался крутой откос, а правее тянулось укрытое зеленью поле. День был ясный, солнечные лучи освещали долину, и время от времени тень от высокой крыши дормеза вытягивалась на кустах, разросшихся по всему откосу.

Тишина, нарушаемая только успокаивающим топотом копыт, внезапно оборвалась, послышались сердитые выкрики возчиков, дормез заметно накренился и съехал на обочину, чтоб не сцепиться с селянским возом. Небольшая валка их четырёх повозок, загруженных солью, тоже подалась в сторону, и все благополучно разминулись друг с другом.

Через открытое окно радник императора Генрих Блюменрит проводил глазами повозки, колёса которых, проходя, почти касались дормеза, и, откинувшись на кожаные подушки сиденья, задумался. Его мысли сами собой вернулись на несколько дней назад, и он припомнил, как император Сигизмунд, выслушав сообщение о состоянии дел касательно коронации князя Витовта, всё время сердито хмурился.

И было отчего. Казалось бы, всё складывалось замечательно, согласие короля Владислава Ягайла получено, однако польские магнаты решили всё по-своему. С другой стороны, литовские можновладцы[146] заняли также твёрдую, но целиком противоположную позицию – и дело, таким образом, зашло в тупик, выход из которого радник видел только один.

Тем временем, пока Блюменрит размышлял, дормез подкатил к дорожной развилке и свернул влево на колею, которая, огибая холм вокруг, круто поднималась вверх, туда, где над склонами нависали стены и башни небольшого замка. Чем выше, тем холм становился круче, однако четвёрка коней в конце концов одолела подъём, и дормез, миновав барбакан[147], вьехал на замковый двор.

С удовольствием расправляя плечи, важный путешественник выбрался наружу и, ступив на плоские каменные плиты, которыми был вымощен двор, огляделся. Хотя замок казался небольшим, однако это было оборонное сооружение, и въезд за барбаканом, как и положено, отделялся ещё одной стеной, из-за которой выглядывали кроны деревьев и крыша дворца со сторожевыми башенками по углам.

Замковый каштелян, который появился неизвестно откуда, узнав радника, с глубоким поклоном сообщил:

– Его милость сейчас в саду, – и предложил Блюменриту следовать за ним.

Малозаметной дверцей во второй стене каштелян провёл радника в крошечный, но заботливо ухоженный садик и, остановившись возле какого-то служки, ковырявшегося в цветнике, сообщил:

– Ваша милось, к нам гость…

Пожилой человек, одетый, как только что заметил Блюменрит, в голубую рясу пилигрима с капюшоном, откинутым за спину, до этого увлечённо возившийся с цветами, обернулся и, увидев радника, обрадовался:

– О, моё витання…[148]

Блюменрит, наконец-то уяснив, что перед ним сам хозяин, поклонился.

– И я приветствую… – но, всё-таки не выдержав, спросил: – А почему пан в таком убрании?

– Привычка, – коротко ответил хозяин и многозначительно добавил: – К тому же, я думаю, оно мне скоро снова понадобится…

И гость, и хозяин обменялись понимающими взглядами. Они до мелочей знали, чем занимается каждый, и хотя высокопоставленный пилигрим имел дело с самим папой, а радник – с императором, но через своеобразную общность дел они относились друг к другу почти дружески. Потому лишние разговоры были ни к чему, и Блюменрит, сразу переходя к делу, спросил:

– Где бы нам побеседовать?

– А тут и поговорим, так как догадываюсь, лишние уши нам ни к чему. Или не так? – «пилигрим» хитро прищурился.

– Само собой, – кивнул Блюменрит и, оценивающим взглядом ещё раз посмотрев на аккуратный цветничок, начал: – К сожалению, литовское дело обострилось. Ягайло предлагал Витовту отречься от престола с тем, чтобы к нему перешла польская корона, но великий князь Литовский стоит за отдельный статус. Вследствие этого война между Польшей и Литвою, которую к тому же поддерживают магнаты обеих держав, становится весьма реальной.

– Так, – согласился «пилигрим» и заметил: – Ещё, пане радник, прибавьте сюда схизматиков…[149]

– А они тут причём? – не понял Блюменрит.

Хозяин неспешно взял какую-то тряпку, старательно вытер испачканные землёй руки и только после этого пояснил:

– Имею сведения, что князья руськи неспокойны.

Блюменрит знал об этом, но, сделав вид, что ему это безразлично, пожал плечами.

– Ну что ж, как говорят, «разделяй и властвуй». Главное, император решил не обращать внимания на позицию поляков. Лишь бы только князь Витовт не отказался…

– Надеюсь, он будет твёрд в своём решении, – «пилигрим» хитро глянул на радника и добавил: – По крайней мере, его любимый шут это утверждает.

– Шут?.. Гинне?.. – само собой вырвалось у Блюменрита, но он вовремя прикусил язык.

– Ну, не обижайтесь, – хозяин доверительно тронул гостя за локоть. – Мы делаем общее дело, и ваш герр Мозель человек ловкий.

– В чём именно? – осведомлённость «пилигрима» неприятно поразила Блюменрита.

– Достаточно того, что при его помощи мы с вами имеем человека, который присягнул выполнить любой приказ цесаря, – «пилигрим» подчёркнуто поднял палец. – Обратите внимание: именно цесаря.

– И кто же он?

– Пан Вильк, мелкий шляхтич, но его при помощи герра Мозеля удалось пристроить не куда-нибудь, а в доверенную свиту самого коронного гетмана.

Тон, каким об этом сообщил хозяин, развеял все сомнения радника, и это, вероятно, почувствовал «пилигрим», так как он, придвинувшись ближе, будто подчёркивая, что от него не укроется даже мелочь, поинтересовался:

– Хочу спросить: «королевский камень» украсит будущую корону Витовта? – и «пилигрим» хитро прижмурился.

– Королевский?.. – растерялся Блюменрит. – О чём, собственно, речь?

Какой-то момент «пилигрим» многозначительно молчал, уточняя, правда ли его осведомлённость поразила Блюменрита, и только потом выложил:

– Центральный камень, украшающий корону, зовут «королевским», и считается, что он помогает владельцу…

– Даже так?.. Интересно… – Блюменрит приложил немалое усилие, чтобы не показать своего волнения, и закончил: – Ну что ж, по-моему, это стоит хорошенько обдумать.

– Вот и я об этом, – подхватил «пилигрим». – Если сообщить кому надо о таком свойстве камня, это придаст решительности Витовту. И не пора ли уже сообщить о появлении такого камня?

– Не будем спешить, у нас ещё есть время… – негромко откликнулся Блюменрит и, погружаясь в собственные размышления, на какой-то момент словно забыл о «пилигриме»…

* * *

Закрытое для чужих братство святого Элигия[150] насчитывало полтора десятка мастеров золотых дел. В отличие от цехов, оно не придерживалось монополии, в него вступали только по желанию, и все братчики имели равные права. Главной же целью братства, как утверждалось его членами, было занятие благочестивыми делами под эгидой своего святого.

Братчик Ганс Минхель целиком и полностью разделял все требования братства, имел талант и за своё прилежное отношение к труду заслужил среди других братчиков общее уважение. Поэтому хоругвь братства, на которой был изображён золотых дел мастер за работой, всё время висела в мастерской Минхеля, на стене, противоположной от входа.

Однако сегодня хоругви не было на обычном месте. Ещё с утра, нарядившись в своё лучшее платье с меховой отделкой, Минхель снял её со стены и гордо пронёс улицей, возглавив колонну братчиков, что прошли от ратуши к цеховой церкви возле южных ворот. Там состоялась торжественная служба, в конце которой была произнесена проповедь.

По её окончании (поскольку дальше намечалось продолжение торжества) Минхель зашёл в мастерскую, где по случаю праздника никого не было, и прежде всего вернул хоругвь на место, где она должна была ждать очередного удобного случая. Потом отступил на шаг, заботливо поправил все четыре кисти, висевшие по бокам полотнища, и с чувством исполненного долга оглянулся вокруг.

Конечно, по случаю праздника всё было прибрано, вычищено и расставлено по местам. На полу, выложенном камнем, остался только объёмистый мешок с древесным углем, да и тот не лежал возле горна, как обычно, а стоял в углу. Что ж до плавильных тиглей, инструмента и драгоценных материалов, то всё это в полном порядке лежало на полках и в сундучках.

Внезапно уличный гомон словно ворвался в помещение. Минхель резко обернулся и увидал в дверях высокого человека с большой кожаной сумкой на плече. Догадавшись, что это какой-то заказчик, Ганс как можно вежливее предупредил:

– Сегодня день Святого Элигия. Мы не работаем…

– Я знаю, – спокойно ответил человек, зашёл в мастерскую, закрыл за собой дверь и только после этого сообщил: – Я цесарский радник Блюменрит.

У Минхеля отвисла челюсть, и он забормотал:

– Я извиняюсь… Если так… Я всегда…

– Вот и хорошо.

Приблизившись, важный гость открыл сумку и достал оттуда нечто завёрнутое в бархат. Потом осторожно снял ткань, и ошарашенный мастер увидел в руках радника княжескую корону. Дальше, не обращая ни малейшего внимания на растерянность Минхеля, Блюменрит положил корону перед мастером и сказал:

– Мейстер Минхель, я сюда по делу.

Привычный блеск золота вернул Минхелю возможность соображать. Он даже пропустил мимо ушей то, что раднику известно его имя, и спросил:

– Что я должен сделать?

– К этой короне надо приделать имперские дуги. Две, – для большей наглядности радник поднял вверх два пальца. – Только эти дуги должны быть чуть ниже, но в общем корона, которую ты сделаешь, должна напоминать цесарскую.

Поскольку речь шла хоть и о дорогом, но всего лишь заказе, Минхель перестал волноваться и уже по-деловому уточнил:

– Митру[151] в середине тоже делать?

– Конечно, – кивнул Блюменрит. – Будет только одно отличие…

Радник отчего-то помолчал, потом снова полез в сумку, достал оттуда большой, ярко-красный камень и, поднеся к короне, показал, где он должен расположиться.

– Примерно сюда закрепишь этот рубин, – и радник отдал камень мастеру.

Минхель, поняв, что необычный рубин должен крепиться в самом центре короны, ничего больше не спрашивая, принял драгоценность, и вдруг ощутил необычное воодушевление. Сначала он не придал этому значения, но позднее, когда радник уже ушёл, какая-то сила заставила мастера намного внимательнее присмотреться к рубину.

Прежде всего, Минхель проверил его на прозрачность, потом тщательно пересчитал грани, взвесил красный камень в руке, и только тогда внезапная догадка заставила мастера вздрогнуть. Он перевёл дух, снова осмотрел рубин со всех сторон, а потом с величайшей предосторожностью спрятал драгоценный камень в особый, окованный железом, сундук, и, повернув ключ, запер на замок крышку…

В трактир, где отмечалось окончание праздника, Ганс Минхель прибежал последним. Все братчики уже расположились за столом, и только Генрих Цотман, сидевший с краю, едва увидав Минхеля, встал и помахал ему рукой:

– Сюда, Ганс!.. Мы держим для тебя место!

Минхель скоренько уселся рядом с наилучшими приятелями, которыми были сам Генрих и ещё сразу три Хунрада (при одинаковых именах они имели разные прозвища), и наконец огляделся.

На длинном столе теснились деревянные тарелки с жёлто-жареной курятиной, нарезанной на куски кашей и мелко накрошенными овощами, причём, учитывая исключительность застолья, все блюда были не только приправлены петрушкой, но и густо посыпаны перцем. К тому же возле каждого братчика уже стоял кувшин с виноградным вином, куда для вкуса был добавлен мёд. Однако главным считалось жаркое, что в виде целой овцы готовилось рядом, над огнём очага, медленно поворачиваясь на вертеле, который старательно крутил поварёнок. Позднее, когда вина в кувшинах здорово поубавилось, а готовое жаркое прямо с огня было подано на стол, гомон братчиков, веселившихся вовсю, усилился. Тогда Генрих Цотман притянул приятелей ближе к себе и заговорщически прошептал:

– А что у меня есть… – и вытащил из-под стола стеклянную бутыль, заполненную прозрачной жидкостью.

– Что это? – спросил Хунрад Офелин.

– Дух вина, – с городостью сообщил Генрих, – spiritus vini.

– Неужто? – враз выдохнули Хунрад Кунлин и Хунрад Пейтингер, так как оба уже слышали о существовании этого чудодейственного элексира.

– Вот вам и неужто! – победительно усмехнулся Генрих и разлил содержимое бутыли по кружкам.

Все пятеро отведали напиток, и все, дружно поперхнувшись, враз закрутили головами. Потом, глядя один на другого осоловевшими глазами, принялись хвастаться. Не отстал и Ганс Минхель. Ощущая приятное тепло в чреве и удивительный шум в голове, он, понизив голос, сказал:

– А у меня есть «королевский камень»…

Про это диво и его чудесные свойства слышал каждый золотых дел мастер, и приятели восхищённо посмотрели на Ганса, ещё до конца не веря, что тот сказал им правду…

* * *

От городских ворот пилигрим по каменной лестнице поднялся к руинам бургграфского[152] замка и уже оттуда нырнул в уличную тесноту фахверковых[153] зданий. Странник был одет в голубую хламиду из грубой ткани, и давно замёрз бы, если б не имел на себе ещё и тёплой меховой подстёжки. Что ж касается головы, то она, по обычаю, была повязана большим платком, концы которого, хорошо прикрывая шею, свешивались далеко за спину.

Тут, под замком, городские улочки крутились-путались, и пилигриму пришлось малость поблукать закоулками, сворачивая то в одну, то в другую сторону, прежде чем он разыскал двухэтажный дом с острым фронтоном, украшенным аккуратно выложенным кирпичным узором. Двери дома выходили на улицу, и возле косяка для удобства висел на металлической цепочке деревянный молоток с длинной ручкой.

Проверяя, не случилось ли ошибки, пилигрим посмотрел на соседние здания, потом взяд молоток и, трижды постучав в двери, стал ждать. Вскоре засов лязгнул, и на улицу выглянул слуга.

– Что надо?

– Герр Мейстер дома? – строго спросил пилигрим.

– Дома, – коротко ответил слуга и после некоторого колебания предложил: – Прошу, заходите…

В гостиной было холодновато. Пилигрим передёрнул плечами и только начал рассматривать убранство, как сзади послышалось:

– Ваша честь!.. Вы пришли сами…

– Как видишь, – отозвался пилигрим и, обернувшись, пристально посмотрел на хозяина.

Даже дома тот был одет в тёплую меховую куртку, из-за отворотов которой проглядывали полосатая рубашка и стянутый золотой цепочкой воротник. Однако его голова оставалась непокрытой и длинные седоватые волосы кудрями спадали на плечи.

Не зная, как угодить гостю, хозяин засуетился:

– Это такая честь, такая честь… – он показал на камин. – Может, разжечь огонь? Вы ж, наверное, продрогли…

– Нет, не надо, – с достоинством покачал головой пилигрим. – Мы, божьи паломники, должны стойко переносить все тяготы бытия… В отличие от ваших братчиков, мейстер.

– Ваша милость имеет замечания? – насторожился хозяин….

– Я только что встречался с настоятелем Фрауенкирхе. Он очень возмущён поведением братчиков. Это ж надо, вместо того чтобы показывать пример благочестия, они в день Святого Элигия непристойно буйствовали в каком-то трактире.

– Так, ваша милость, это правда, – сокрушённо согласился хозяин и тут же добавил: – Но вино также развязывает языки…

Пилигрим внимательно посмотрел на него.

– Удалось узнать что-то интересное?

– Так, ваша милость. Братчик Ганс Минхель напился пьян и выхвалялся приятелям, что заполучил «королевский камень».

– Это тот, который добавляет королям ещё больше власти и могущества? – спокойно уточнил пилигрим.

– Так, ваша милость, говорят, этот камень имеет необычную силу.

– В самом деле? – пилигрим скептически хмыкнул и спросил: – И откуда такая драгоценность взялась у какого-то там Ганса?

– Минхель заверял, что получил камень от самого цесарского радника, который заказал у него королевскую корону.

– А почему там только один камень? – теперь пилигрим заинтересовался по-настоящему.

– Камней там, я считаю, много, – пояснил мейстер. – А тот, большой «королевский», Минхель вроде как должен закрепить в самом центре. Только почему так, неизвестно, и для кого эта корона, тоже.

– Это понятно… Перед каким-то там Минхелем цесарский радник болтать не будет… – сам себе вслух заметил пилигрим и задумался.

То, что он только что услышал, было сообщением чрезвычайной важности, только хозяину пилигрим ничего обьяснять не собирался, наоборот, пустой болтовнёй отвлёк внимание мейстера, а потом, наказав напоследок как следует приструнить братчиков, ушёл.

Обратный путь пилигрима пролегал через рыночную площадь. Он тут был не впервые и, выбравшись из путаницы улочек на простор площади, сразу свернул вправо. Там, несколько в стороне, высилось сооружение, увидеть которое пилигрим считал своим долгом. Вот и сейчас он подошёл ближе, постоял, подняв голову, а потом медленно обошёл вокруг шпиль, похожий на башню кирхи. С высотой шпиль становился всё тоньше, и на каждом ярусе по кругу были установлены раскрашенные фигуры святых, королей, философов и князей церкви. Пилигрим будто старательно пересчитал всех, и когда уже почти досчитывал, лицом к лицу столкнулся со странствующим монахом, который держал в руке длинный крючковатый посох. Лицо монаха показалось пилигриму знакомым, а когда тот откинул капюшон, который скрывал голову, он окончательно узнал странника и, подойдя на шаг ближе, удивлённо произнёс:

– Паоло Скаретти… Откуда?

– Отец настоятель сказал, что ваша милость обязательно подойдёт сюда. Вот я и ждал.

– Это хорошо, – пилигрим глянул на посох в руке Паоло и спросил: – Когда собираешься в обратную дорогу?

– Прямо сейчас, ваша милость, – монах почтительно склонил голову.

– С чем идёшь?

– Великий князь Литовский Витовт созвал можновладцев в Луческ. Договариваются насчёт общей борьбы с турками.

– Мне это известно, – кивнул пилигрим. – Но я должен кое-что добавить.

– Передать цидулу? – вопросительно глянул Паоло.

– Нет, писать не буду. Передашь на словах.

– Я весь внимание… – и монах придвинулся почти вплотную.

– Паоло, я только что узнал, что здешним золотых дел мастерам заказана корона. Считаю, что для Витовта. Вероятнее всего, цесарь в третий раз предложил князю королевский титул, и тот дал согласие.

– Похоже, что так… – монах немного подумал. – Это всё?

– Нет, – какое-то время пилигрим ещё колебался, а потом неторопливо, словно убеждая себя самого, сообщил: – Радник цесаря приказал в центре короны укрепить большой рубин. Ювелиры почему-то считают, что это и есть «королевский камень». По восточному обычаю следует считать, что у княжества Витовта есть две стороны интересов…

– То есть, это должно подтолкнуть Витовта на подчинение княжеств руських? – догадался Паоло.

– Считаю, что так, – согласился пилигрим. – И ещё, учти – первым приглашение получил внук Витовта, молодой князь московский.

– Понял… Всё передам, ваша милость, – и в знак готовности отправляться тотчас, монах поднял капюшон…

* * *

Ганс Минхель, лучший мастер ювелирного цеха, уважаемый член братства Св. Элигия, был в полном расстройстве от невзгод, вдруг неизвестно откуда свалившихся на него. Хотя в последнее время, а особенно после того, как он получил заказ на изготовление королевской короны, всё складывалось наилучшим образом.

К тому же никогда раньше Ганс не испытывал такого наслаждения от выполнения собственной работы. Это удивительное состояние не осталось без внимания мастера, и Минхель решил, что всё дело в важности заказа. И правда! Изготовить королевскую корону, которая своим видом напоминала бы цесарскую, ему приходилось впервые.

Минхель на мгновение прикрыл глаза, и чудесное изделие будто само по себе возникло перед его внутренним взором. Сверкающий узорчатый обруч из чистого золота украшали драгоценные камни, игравшие всеми цветами радуги. Правая и левая полудуги были густо усыпаны бриллиантами, а в самом центре митры играл всеми своими гранями «королевский» рубин.

Вспомнилось Гансу и то, в какой восторг пришёл заказчик, когда пришло время отдавать корону. Тогда, осторожно положив собственное изделие на бархатную подушку, Минхель гордо наблюдал, как можновладец (а в том, что это именно так, ювелир ни капли не сомневался), осматривая корону со всех сторон, даже не смог удержаться от одобрительных восклицаний.

Соотвественно, и оплата была королевской, такой щедрой, на какую Минхель даже и не надеялся. Полученные деньги покрыли не только расходы, но и дали возможность весьма увеличить собственный капиталец. На радостях мастер завёл в трактир своих приятелей, и они учинили такую гульбу, что слух о ней облетел весь город.

Зато потом началось такое, чего золотых дел мастер не мог увидать даже в страшном сне… В скором времени к Минхелю заявился офицер с тремя стражниками и без всяких церемоний приказал ювелиру следовать за ним. Так, под охраной, беднягу провели улицами к главному костёлу, и уже там отец настоятель, то опуская очи долу, то вздымая вверх руки, долго вычитывал Минхелю про всю несовместимость пребывания в братстве святого Элигия и буйством в каком-то трактире.

В конце-концов, Гансу, которому отец настоятель и слова не дал сказать, стало казаться, что его привели сюда только из-за этого, однако, едва проповедь была окончена, как стражи снова ухватили ювелира и, молча затащив в какое-то хмурое подземелье, вкинули в тёмный закуток, больше похожий на каменный мешок.

Только там, сидя взаперти, Минхель так-сяк очухался и стал прикидывать, с какого такого дива с ним приключилась эта напасть? Однако ничего путного предположить он не мог. А пока что, гадай не гадай, ему пришлось сидеть на одной из двух каменных скамеек, что были сделаны возле стен, да под невесёлые мысли смотреть вверх, где из дыры тянуло свежим воздухом и проникало немного света.

Сколько довелось просидеть на холодной скамье, Минхель сказать не мог, так как в полутьме для узника время словно остановилось. Несколько раз Ганс вроде как засыпал, однако когда он поднимал веки, то снова видел перед собой ту самую осточертевшую стену, и из-за этого понемногу стал впадать в отчаяние. Однако, в очередной раз встрепенувшись после полудрёмы, Минхель насторожился и даже привстал с места, услыхав приближающиеся шаги. Звук оборвался, засов скрипнул, дверь открылась, и в ярком свете факела узник увидал стражника, который жестом приказал ему выходить.

Минхель мигом вскочил и, вздрагивая от волнения, в сопровождении стража пошёл длинным коридором, в конце которого по каменным ступеням поднялся вверх и через другую дверь вышел наружу. Тут Ганса ожидали пара стражников и крытый возок. Ювелира затолкали туда, причём один страж сел с ним рядом, а два других встали на запятки, и возок сразу же покатил в неизвестном направлении.

Дорога оказалась недлинной. Не успел Минхель очухаться после столь резкой перемены, как возок встал. Ганса вывели наружу и, не дав осмотреться, завели в какой-то дом. Впрочем, кое-что Минхель успел заметить. Стража осталась возле возка, а по лестницам и коридорам просторного дома его, похоже, вёл обычный прислужник.

Судя по всему, дом принадлежал какому-то богатею, поскольку, когда Минхеля в конце концов привели в комнату, ювелир по профессиональной привычке обратил внимание на золотые шпалеры, полностью закрывавшие стены. Мебель была тоже подстать обоям и состояла из стола, гнутых стульев и резного поставца, на верху которого Минхель углядел китайскую вазу.

Однако разглядывать мебель долго не пришлось. Слуга незаметно исчез, а вместо него в комнату зашёл человек в меховой хламиде. Минхель присмотрелся, и в душе у него всё оборвалось: перед ним стоял сам заказчик короны, который недавно заходил в мастерскую ювелира, чтобы оценить работу. Хозяин безусловно заметил, что мастер узнал его, но ничего не сказал, а наоборот, со строгим видом развернул свёрнутый в трубку лист бумаги, с которого на красных шнурках свешивались четыре печати, и неспешно прочитал:

Свидетельство,

данное цехом золотых дел мастеров Гансу Минхелю

Я, Хунрад Офелин, я, Генрих Цотман, я, Хунрад Пейтингер, и я, Хунрад Кунлин, золотых дел майстры, уведомляем этой грамотою всех, что Ганс Минхель, который родился в Аусбурге, благочестивый и честный золотых дел майстер, добросовестно работал с рубином, название какового «королевский камень» и после выполнения работы предъявил изделие без изъяну.

Писано в пятницу, после дня Варфоломея.

Закончив чтение, хозяин поднял взгляд на ювелира:

– Как же так получилось, гер майстер?.. Такой уважаемый человек…

Услыхав такое, Минхель всполошился:

– Ваша милость! Что?.. Что-то не так сделано?.. Так вы не обессудьте, я, если надо, мигом!..

– Нет, работа хорошая, – хозяин загадочно усмехнулся. – А вот язык, похоже, длинноват…

– Ваша милость, присягаюсь! – Минхель чуть ли не задрожал от преданности. – Я про корону ни слова… Никому ничего!

– Неужели? – бровь хозяина поднялась вверх. – А кто же тогда про «королевский камень» по всему городу раззвонил?

– Так я же… – растерялся Минхель и еле слышно пробормотал: – Только своим, про свойства…

Ювелир наконец-то уяснил, что дела плохи, но, к своему вящему удивлению, сначала услыхал:

– Вот и расскажи мне о них, – а потом увидел, как хозяин, собираясь послушать, спокойно сел на стул…

* * *

За замковым муром[154] мирно звонил колокол. Пилигрим, который только что вышел из дома епископа, прислушался, а после, отойдя к ограде усадьбы, осмотрелся кругом. На городской улице царило спокойствие. Мещане не спеша шли по своим делам, через опущенный замковый мост въезжала валка селянских возов, а совсем рядом с пилигримом прошёл весёлый охотник, от меховой куртки которого ощутимо несло мокрой псиной. Вероятно, короткий летний дождь, прошедший утром, захватил лесовика где-то в дороге.

Дождавшись, пока неприятный запах, словно повисший в воздухе, пропадёт, пилигрим медленно зашагал по улице. Миновав здание монастыря, он прошёл Брамой Нижнего замка и возле новостройки костёла Святой Троицы повернул вправо, оказавшись на берегу речки, которая здесь протекала совсем рядом с городским муром.

Там полюбовавшись видом окружающих холмов, густо испятнаных соломенными крышами пригородных хат, пилигрим пошёл берегом, с интересом следя за нагруженным до предела челном, который неспешно плыл в том же направлении. И хотя кмети в челне старательно гребли, чтоб удержать его по стрежню, пилигриму казалось, что они движутся почти рядом, поскольку тут было не главное русло, а узковатая боковая протока.

Вероятно, предвкушая конец пути, гребцы налегли на вёсла, и их посудина, набрав ход, лихо повернула, чтобы с разгона ткнуться носом в глинистый берег. Тут уже было достаточно стружков и коломяг[155], теперь отличавшихся друг от друга только тем, что одни, разгруженные, были частично уже вытащены из воды, а возле ещё бывших на плаву суетились, перекладывая товар, озабоченные лодочники.

Пилигрим прошёл берегом ещё дальше, за эту импровизированную пристань, и, оказавшись в шумном предместье, остановился неподалеку от огромной толпы. Тут, на Рыночной площади Окольного замка, гудело торжище, где волнами перекатывался над головами гомон сотен людей, пришедших и приехавших сюда не только из города, но и из окрестных сёл.

Кое-как притерпевшись к раздражающему гаму, пилигрим начал осматриваться. Рынок, расположившийся на обширной площади в окружении мастерских ремесленников и товарных складов, был главным местом торговли. Именно сюда сходились люди, чтобы тут среди комор, клеток, будок, яток и ларей[156], забитых всяческим крамом[157] найти всё, что им было нужно на сегодняшний день.

Тут можно было купить ткани и посуду, иструмент и конскую сбрую, рыцарские латы и оружие, металл и стекло, кожу и бумагу, заморские пряности и фрукты, рыбу и пиво, вино и мёд, зерно и овощи, смолу и дёготь, соль и воск, чтобы потом, по обычаю, отметить удачную покупку в одном из шинков на расположенной почти рядом Еврейской улице.

Вот только сегодня пилигриму ничего из пречисленного не было нужно. Однако он всё-таки нырнул в толпу и, вскорости отыскав ряд, где торговали живностью, стал присматриваться к покупателям, интересовавшимся псами. Стоит отметить, что хорошая собака, из тех, что продавались на рынке, стоила почти сто грошей, в то время как за свинью просили только двадцать. Соотвественно, никакой особой толчеи здесь не было, а потому пилигрим достаточно быстро высмотрел нужного человека.

Потом, несколько выждав, он подошёл к нему сзади и негромко произнёс:

– Герр Гинне…

Человек резко обернулся, и пилигрим с удовольствием отметил про себя, что не ошибся. Да, это был шут Витовта, вот только сейчас на нём не было ни шапки с ослиными ушами, ни полосатых штанов, ни серебряных звоночков, которые должны были болтаться на ноге. Да и вообще внешне Гинне теперь выглядел как вполне добропорядочный немецкий бюргер[158].

В свою очередь, тоже узнав пилигрима, шут вместо хоть какого-то приветствия с нескрываемым восторгом воскликнул:

– Вы только посмотрите, ваша милость, какой красавец… – и он, быстро присев, сунул руку в корзину, стоявшую на земле.

Там толстый рыжий щенок с чёрной мордой и белой «звёздочкой» на груди, неуверенно стоя на толстых, но ещё подгибающихся лапах, доверчиво ткнулся носом в ладонь шута.

Страницы: «« ... 56789101112 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Не было ни одного врага, которого он бы не победил, не было ни одного города, которого бы он не взя...
…Шагают слоны Ганнибала. В их тяжелой поступи – непреклонность воли полководца, еще в детстве давшег...
Автор этой книги – один из тех трех процентов фронтовиков, кто, приняв боевое крещение летом 1941 го...
1799 год. Французские войска под предводительством генерала Бонапарта совершают победоносный Египетс...
Эта книга представляет собой исправленное и значительно расширенное издание предыдущей книги, выпуще...
14 сентября 1902 года новейший бронепалубный крейсер II класса «Новик» вышел из Кронштадта в поход н...