Офицерская честь Торубаров Юрий
— Давно пора, — без зазрения совести ответил Семен и добавил: — У меня голова, конечно, не как у вас, но я смотрю на многих офицеров. О, господи, и родила их мать!
— Ты говори, да не заговаривайся. Ишь, распустился, — строго заметил генерал.
— Виноват, ваш бродь.
— Ладно, хорошо, — примирительно сказал генерал. — Найди капитана Сорокина, пусть он приготовит человек двести солдат.
— Понятно, ваш бродь, прорыв устроим?
— Ну и голова ты у меня. Только…
— Могила, ваш бродь.
Ночной неожиданный прорыв прошел легко, без особых осложнений. Потом французский генерал докладывал Мармону об успешном отражении ночной атаки русских.
Улицы Парижа были безлюдны. Изредка появлялись редкие патрули. Но попадать к ним было опасно. Шувалов знал из допроса пленных, что они хватали всякого подозрительного человека. И появление ночью одинокого офицера тоже могло показаться весьма подозрительным. Поэтому Шувалов пробирался крайне осторожно. И… все равно он наткнулся на троих патрульных. Сразу напасть на них было опасно. Тогда он прикинулся пьяным. И попробовал запеть даже какую-то французскую песенку, которой его еще в детстве научила няня. Но это не спасло. Его окружили и стали допытываться, кто он и где разрешение. Но что взять с пьяного, еле державшегося на ногах. Когда же они затащили его в темный переулок, он, выхватив у одного из них кинжал, вонзил ему в грудь. Второго сбил ударом кулака. Третий с криком бросился наутек.
Перемахнув через чью-то ограду, Шувалов садами побежал от патруля. Плутая в темноте в чьем-то поместье, он наткнулся на калитку, которая открывалась изнутри. Открыв ее, он вышел на улицу. Она была пустынна и темна. Где он, куда идти и где искать Талейрана, он не представлял себе. Даже его последнее посещение французского императора не позволяло ему ориентироваться в городе.
И все же помог случай. Во-первых, он вспомнил, что рядом с русским посольством находилось красивое здание интенданства. Вот туда он и решил пробираться. Пойдя наугад, он вышел на какую-то слабо освещенную площадь. Увидел карету, подошел к ней. Возница дремал на облучке.
— Кого ждем? — спросил он, тронув его за коленку.
Тот спросонья отпрянул, но, увидев французского офицера, успокоился.
— Вас, милейший господин, — любезно ответил тот.
— Тогда вези меня к интенданству.
— Двадцать пистолей, — сказал тот.
Чтобы сойти за француза, граф сказал:
— А что так дорого?
— А за опасность, — пояснил возница.
И тут вдруг Шувалов вспомнил, что не взял французских денег. «О, Господи!» — чуть не воскликнул он. Махнув рукой, сказал:
— Ладно, дойду! — И повернул в другую сторону.
— Тебе не туда, — пояснил возница. — А впрочем, садись, подвезу. Мне по пути домой. Вижу, вряд ли кто будет.
Шувалов сел и с облегчением вздохнул. Когда бежал, сильно вспотел и расстегнул китель. Теперь ночная прохлада стала пробирать его, и он начал застегивать китель. Натягивая чуть узковатый китель, он нечаянно скользнул по борту рукой, почувствовал что-то твердое. Запустив руку вовнутрь, он нащупал карман. В нем что-то лежало. Когда достал, увидел, что это был кошель из мягкой кожи. Развернув его, увидел… деньги. Граф не выдержал и перекрес-тился: «Слава те, Господи!».
Мерный ход колымаги укачал генерала.
— Приехали, — послышался голос возницы.
— Приехали, — полусонно повторил генерал. — Куда приехали?
Возница слез и открыл дверцу. Вероятно, он понял состояние офицера.
— Приехали, — повторил он. — Ваше интендантство.
— А… за! — что-то прояснилось в его голове. — Сколько?
— Да… нисколько, — махнул возница.
— Не-ет, брат, держи. Вот тебе двадцать, нет тридцать, — отсчитав деньги, он подал их.
— Премного благодарен, я то думал, что все… пустой приеду.
Шувалов посмотрел на мертвые, черные окна интендантства и вдруг в голову пришла одна мысль. Он достал кошелек, проверил наличные. Там было более двухсот пистолей.
— Слушай-ка, — сказал он вознице, который усаживался на место.
— Слушаю, мой господин.
— Да… пока… — он кивнул на здание, — они тут появятся, не отвезешь ли ты меня к моему старому товарищу Шарлю?
Имя его он знал хорошо. Они редко, но встречались в годы его дипломатической работы. Тогда, правда, он не был министром. Но они знали друг друга.
— К какому Шарлю?
— Как, ты не знаешь своего бывшего министра?
— А, этого хапугу! Кто его не знает! Был еще епископом! — осуждающим голосом промолвил тот.
Об этом Шувалов услышал впервые.
— Знаешь, говорят, родителей не выбирают, а товарищей сразу не узнают.
— Это правда, — охотно согласился возница. — Ну, садись, так и быть, отвезу. Но уже… — он хитро прищурил глаз, — за сорок.
— Поехали.
Такого гостя Талейран не ожидал. Его подняли, как только узнали, кто к ним стучится в ворота.
— Приведите его ко мне в кабинет, — приказал он, набрасывая роскошный халат на плечи.
Услышав, как он хлопает башмаками по полу коридора, открылась дверь в комнате жены.
— Что случилось? — спросила она, увидев в такую рань шедшего в кабинет мужа.
— Ничего, Грант, спи, любимая.
Та что-то проворчала и захлопнула дверь.
Они встретились в ярко освещенном кабинете и сразу узнали друг друга. Талейрану не потребовалось никакого объяснения неожиданного появления Шувалова. Талейран понял, зачем царь прислал такого посланца, и сразу начал говорить, что ему удалось решить.
— Вначале к вам перейдет генерал Суэм. Его согласие уже получено. Пока упорствует Мармон, друг юности Бонапарта. Они вместе были курсантами артиллерийского училища. Его переход, как вы понимаете, будет сильным ударом по Наполеону.
Шувалов слушал говорившего. И ему показалось, что голос того торжествовал, он как бы мстил некогда своему господину, но только за что. Все это было противно. А тот продолжал:
— Не поддерживают его Ожеро, Ней, Макдональд, Удино… Всем надоела война. Надо спасать Францию, — патетически произнес он. — Я готовлю созыв Национального собрания, чтобы оно низложило надоевшего всем императора. Больше того, я хочу возвращения Бурбонов.
Шувалов не выдержал и спросил:
— А захочет ли народ Франции?
Талейран расхохотался:
— Захотел же он императора! А знаете, как он стал императором?
Шувалов покачал головой. Потом, подумав, вдруг сказал:
— Вы предложили?
— Что вы, — воскликнул великий дипломат, махая руками. — Я в то время был еще революционно настроен. А предложил его один из членов Трибуната — Кюре.
— Это кто, священник?
Талейран опять рассмеялся. Хорошее, судя по всему, у предателя было настроение.
— Нет, это священная фамилия! Хе! Хе! Ну а тот схватился за эту идею и выдал ее как требование народа. И вот перед вами помазанник— император.
Они еще долго говорили, вертясь вокруг главного — как низложить Наполеона. Но это не входило в задачу посланника. Хоть Наполеон и был враг, но предательство Шувалов ненавидел гораздо сильнее, и ему было неприятно все это слышать. Когда Талейран выдох-ся, Шувалов тактично спросил:
— Не поможете ли мне вернуться назад, меня ждут с отчетом.
— Конечно, друг мой! Это сделает барон Витроль. Он специалист в этих делах.
И действительно, на следующую ночь он был у себя. Вернув французскому офицеру его одежду, он тотчас сел в карету, чтобы мчаться к императору и все ему доложить. Александр внимательно его слушал. Когда Шувалов сообщил о том, что генерал Суэм и маршал Мармон готовы перейти на сторону союзников, царь улыбался. Но когда он услышал о низложении Наполеона и замене его Бурбонами, лицо его посерело.
— А как вы, граф, считаете? — после некоторого раздумья спросил он.
Шувалов ждал этого вопроса и был готов к нему.
— Я считаю, что Бонапарт — наш враг. Но…я бы не стал так жестоко его карать.
— Почему? — быстро спросил царь.
— Я думаю, он имел возможность, находясь в Москве, доставить нам большие неприятности, но он не пошел на это, несмотря на свое отчаянное положение. Поэтому, считаю, он заслуживает некоторого снисхождения.
Царь понял его. Ничего не сказав, он прошел к столу.
— Павел Андреевич, отдохните сутки, а затем я прошу вас съездить в ставку Франца. Вы будете моим представителем, — о чем-то подумав, добавил: — Если мы возьмем Париж, я вас жду там.
После посещения Талейрана Шуваловым, тот развернул весьма энергичную работу, сумев подойти к каждому из маршалов, оборонявших Париж, обрисовать безвыходную обстановку, общую усталость французов.
— Разве вы не чувствуете, что парижанам надоел Бонапарт? Где люди, которые идут вам на помощь? Где тот мощный подъем народа, который сметет союзников? Где? — наседал он на Мармона. — Я знаю, — говорил он, — что вас останавливает перед этим решением. Но подумайте вы, что станет с парижанами, с Парижем, если союзники пойдут на штурм. Русские обозлены за Москву, которую сожгли из-за вас. И вы хотите сделать Париж второй Москвой? Вы хотите погубить еще сотни тысяч безусых мальцов? Отвечайте, маршал.
Маршал молчал, опустив голову. Впервые ему приходилось это делать перед неприятелем. Еще он видел глаза… гневные, страшные.
— Нет! — махнул он перед собой, стараясь избавиться от наваждения.
В это время раздался пушечный выстрел. Он был близок… И вдруг Мармону представился Париж в облике горевшей Москвы.
— Слышите! — воскликнул хромоножка.
И он сдался, открыв дорогу на Париж, обозвав себя и бывшего министра при этом предателями. А выстрел этот был вовсе не из стана союзников. Это сделал французский артиллерист, заметивший группу союзных офицеров. Маршал Мармон 30 марта в 5 часов вечера капитулировал. Париж был спасен.
А накануне по совету верного Коленкура Мария-Луиза с маленьким сыном из Парижа переехала в Блуа. Когда Наполеон узнал о неожиданном движении союзников, он воскликнул:
— Какой замечательный ход! Даже трудно поверить, что у них нашелся генерал, способный это сделать!
Он сейчас же со своей армией устремился к Парижу. Но когда он прибыл в Фонтенбло, то узнал, что сражение было проиграно, и Париж сдан.
Но Наполеон не думал сдаваться. Всех поражала энергия, с какой он взялся за дело. Его целью было собрать войско тысяч в семьдесят и вышвырнуть союзников из Парижа. А для этого ему требовалось время. И он отправил Коленкура к союзникам с предложением мира на тех условиях, которые они ставили ему тогда, в Шатильоне. Расставаясь, он сказал:
— Надо растянуть это мероприятие на три дня. Понял, Коленкур, на три дня!
Войска стягивались к Фонтенбло.
Но также энергично действовал ярый враг Наполеона Талейран. Он мотался между сенаторами, стараясь найти среди них тех, кто согласится голосовать за низвержение династии Наполеона. Особенно он обхаживал Мармона, который со своими войсками отступил в Версаль. Он еще колебался.
Не дремали и роялисты. Они осмелели до того, что стали следить за каждым шагом Наполеона. Им удалось выследить посланца Бонапарта к Мармону и изъять письмо, в котором тот напомнил своему старому товарищу об их былой дружбе, верности ему и предлагал через трое суток с двух сторон ударить по союзникам. План был великолепным. Ясно, что такого удара союзники бы не выдержали. И больше того, сами могли попасть в ловушку. Тогда не они, а он, Бонапарт, диктовал бы им свои условия.
Но небо отвернулось от Бонапарта. Напрасно Мармон ждал вестей от своего императора. Тот молчал. А этим пользовался, и весьма умело, Талейран.
Глава 7
Талейрану удалось уговорить часть сенаторов, и они проголосовали за низвержение династии Наполеона. Этому «помог» друг Наполеона Мармон, который, не дождавшись сообщения от императора, не то обиделся, не то… но уж тут домыслы могут быть разные. Наверное, и фунт стерлингов сыграл свою роль, хотя история умалчивает об этом, но Талейрану удалось окончательно перетянуть маршала на свою сторону. Солдаты было завозмущались, но маршал нашел слова, чтобы их успокоить. А народ, уставший уже от всех побед и поражений, безразлично взирал на происходящее.
Александр готовился к въезду в Париж. Задерживало одно: отречение Наполеона. Решение части сенаторов о голосовании союзники не очень-то брали в расчет. Они понимали, что пока сам Бонапарт не отречется, военная сила будет за ним. А раз так, то все будет в подвешенном состоянии и еще неизвестно, чем оно обернется. Только отречение на их условиях позволяло союзникам рассчитывать на свою победу. И они, затаив дыхание, ждали этого сообщения.
Утром 4 апреля Бонапарт произвел смотр своим войскам. Он выступил перед ними с горячей речью:
— Солдаты…неприятель овладел Парижем!.. Поклянемся же его оттуда выгнать! Победить или умереть!
— Клянемся! — был дружный ответ.
Это влило в Бонапарта уверенность, и он решительно вошел во дворец. Здесь его ждали маршалы. Они выглядели понуро, печально и молчаливо. Тут были его старые соратники: Макдональд, Бертье, Ней, Удино. Наполеон рассказал им о только что прошедшей встрече и объявил, что солдаты горят желанием идти на Париж.
И вдруг поднялся Ней. Твердо глядя на Бонапарта, он сказал:
— Мы на Париж не пойдем.
Наполеон посерел:
— Армия подчиняется мне, — сказал он.
— Нет, сир, она подчиняется генералам.
Наполеон понял смысл этих слов, пробежал глазами по их лицам. Они были напряжены, но он не встретил ни одного, кто бы хотел его поддержать или хотя бы выразить сочувствие.
— Что же вы хотите? — спросил он уже спокойным голосом.
— Отречения, — в один голос сказали они, добавив, что Мармон перешел на сторону врага.
Это был удар в спину. Но железная выдержка императора не подвела и здесь. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Маршалы были изумлены.
Наполеон прошел к себе в кабинет, но довольно быстро вышел. В руках был листок. Он зачитал его. В нем говорилось, что раз он является единственным препятствием к миру, он отрекается от престола в пользу своего маленького сына…
С этим документом Коленкур и Макдональд выехали на переговоры к союзникам. А те не скрывали своего торжества. Но особенно радовались роялисты. Они, как дождевые черви, повыползали из нор, заранее предвкушая победу, и, как пчелы, окружили русского царя. А тот, отбиваясь от них, думал только об одном: как он будет въезжать в Париж. Талейран обещал ему бурную встречу, уверяя, что народ устал от Бонапарта и готов принять любую власть. В душе царь уже не был против Бурбонов, считая, что они, наученные историей, теперь будут совсем другими правителями, но по-прежнему отмалчивался.
30 марта Александр занимался главным образом тем, что подбирал для себя одежду и беспрерывно посылал своего личного доверенного графа Шувалова на переговоры, особенно с австрийским императором, который никак не мог решить, поедет он в Париж вместе с Александром или нет. Ему что-то нездоровилось, а может быть, он просто притворялся. Александр даже начал нервничать, когда узнал, что и прусский король что-то заколебался. Царь догадался: им не хотелось быть на вторых ролях. Они понимали, что главная заслуга во взятии столицы, как и в отречении Бонапарта, принадлежит русскому царю. А вот быть участниками его свиты гордость не позволяла. Отговорка Франца имела почву под ногами, а вот у пруссов… Пришлось графу Шувалову напомнить прусскому королю отдельные моменты его жизни. Только через это он получил согласие. С этим граф вернулся к царю. Получив это сообщение, царь скривился:
— Другой бы бегом бежал, а он… — Александр не договорил.
Взял со стола шляпу, повертел ее в руках, надел на голову.
— Как считаете, граф, она мне к лицу?
— Вы в ней великолепно выглядите!
Тот еще покрутился, снял ее и положил на место.
— А как с австрийцами? — спросил царь, глядя на графа.
— Ну что, Ваше Величество, придется опять ехать!
— Да, мой друг! И спросите у этого невыносимого старика, будет он или нет. Откладывать въезд просто неприлично. Если он не может… как вы думаете, граф, кого нам следует принять?
Граф, не раздумывая, ответил:
— Князя Шварценберга.
Он знал его неплохо. С ним можно было и договориться, по крайней мере упрямцем он не был.
— Хорошо, граф, Шварценберг так Шварценберг. Но скажите им, что завтра мы въезжаем в Париж. Так что без князя, — царь улыбнулся, — не возвращайтесь.
Граф с князем прибыли около восьми часов утра, и Шувалов тотчас доложил об успешном выполнении его задания.
31 марта в 10 часов союзные войска начали движение к Парижу. Впереди шел полк казаков во главе с генералом Платовым. Все в новых черных мундирах, лихо заломленных папахах. Бороды подстрижены, глаза каждого всадника светились интересом и особой радостью, что он в стране побежденного французского императора. Гнедые кони переливались серебристым цветом.
В десяти шагах от них гарцевал Александр I. Он в темно-зеленом кавалергардском мундире с орденами. На голове — черная шляпа с белым султаном. Император, высокий, стройный, уверенно сидел на белом тонконогом арабском скакуне. Между прочим, подарок Бонапарта. И стройный всадник добавлял своему коню то изящество, которое очаровало парижан. А его чарующая улыбка, светившиеся лаской и добротой голубые глаза заставляли людей приветствовать его, как будто к ним прибыл давно ожидаемый друг нации.
Слева от царя гарцевал Фридрих-Вильгельм. Лицо его было насуплено, возможно, оттого, что вся радость встречи досталась русскому императору. Рядом князь Шварценберг с графом Шуваловым. Они о чем-то разговаривали, изредка бросая взгляды то на толпу, то на царскую особу. Сзади них трусил князь Талейран. Иногда он перебрасывался словами то с графом, то с князем.
И вот они в центре Парижа. Царь имел намерение остановиться в Елисейском дворце. Но тут вмешался Талейран:
— Ваше Императорское Величество! Я бы не рекомендовал сейчас в нем останавливаться.
Царь с удивлением посмотрел на Шарля.
— Князь почему-то против? — царь посмот-рел на Талейрана.
— Ваше Величество, я имею данные, что минеры заложили несколько пудов пороха, и я бы не советовал вам рисковать жизнью.
Царь повернулся к Шувалову.
— Ваше Величество, я думаю, у нас нет оснований не доверять князю, — Шувалов слегка поклонился Талейрану. — У вас на пути сюда было столько риска, зачем испытывать судьбу? Князь предложит нам, надеюсь, что-то достойное и, главное, безопасное.
Талейран улыбнулся графу, склоняя в знак уважения за такие слова голову и ответил:
— Прошу в мой дворец.
Царь был не очень рад такому решению. Это было понятно по тому, что улыбка, досель игравшая на его лице, вмиг исчезла. Но торговаться посреди города царь не хотел. Он опять взглянул на Шувалова. Но что тот мог сказать?
— Государь, для меня ваша жизнь дороже чего-либо. Раз нас приглашают в гости, нам не придется ждать обеда.
Эта шутка несколько сгладила не очень хороший настрой царя. Он улыбнулся и легко тронул коня.
Площадь была забита народом. Вначале безмолствовавший, он вдруг разразился диким воплем. Царь вздрогнул, казаки взяли полумесяцем. Но эта осторожность была напрасной. Если предместья встречали царя молчаливыми, угрюмыми взглядами, то здесь, казалось, взорвалось ядро восторга.
— Рус! Рус! Император. Глуах! Глуах!
Сердце императора возликовало. Осадок от предложения Талейрана быстро прошел. Добродушная улыбка, застывшая на его лице, и пленительные поклоны покоряли французов. Забыт их бог, Бонапарт, перед ними новый, доселе неизвестный небожитель. Позволь им, они бы подняли его вместе с лошадью и несли до самого замка бывшего министра.
Продемонстрировав ловкое владение лошадью, царь также изящно спрыгнул с нее, чем заработал гром аплодисментов. Так под сокрушительное, но уже русское: «Слава! Слава!» поднимался он по ступенькам дворца Талейрана. Его на каждой ступеньке встречали высокие, в безукоризненных ливреях, лакеи. И вот он в отведенной для него комнате. Окно выходило во двор. Оно отсекло уличную какофонию. Было тихо, свежо. Император расстегнул узковатый ворот и подошел к окну.
Дворик был выполнен в восточном стиле. В центре — фонтан. От него разбегались дорожки, посыпанные битым кирпичом и обсаженные разными, и даже диковинными растениями. Затененные беседки притягивали своей загадочностью и прохладой.
В дверь постучали, не дав императору побыть одному, насладиться прекрасным видом.
— Да! — голос прозвучал властно.
Дверь приоткрылась, и на пороге показался хозяин.
— Ваше Императорское Величество! — напыщенно-торжественным голосом произнес Шарль. — Не желаете ли откушать?
— Благодарю, — ответил царь, ибо давно испытывал чувство голода, а въезд отнял довольно много времени.
Он застегнул ворот и величественно двинулся к двери.
У входа в столовую его ожидали несколько десятков человек. Среди них ему почему-то бросился в глаза граф Прованский, стоявший в стороне от всех с Фридрихом-Вильгельмом. В последнее время Александру стало известно, что Фридрих, заверяя его в вечной дружбе, даже приведший его к гробу Фридриха Великого, где они дали клятву в верности, стал выпрашивать у Бонапарта западные области России в обмен на предоставленные против русских войска. Отношение Александра к нему изменилось, но он не подавал вида. Император даже поморщился, подумав, что граф начал радеть за свое наследство. Но что скажет Иосиф, согласится ли он оставить внука без короны? Невдалеке от них стоял моложавый человек, на которого царь тоже обратил внимание. «Да это же Чернышев. Смотри, вернулся. Теперь ему нечего бояться», — царь улыбнулся, вспомнив его историю. Чернышев завербовал одного француза, кажется, какого-то Мишеля, и тот поставлял ему разные важные сведения. Но полиция пронюхала про дела Чернышева, и ему пришлось поспешно бежать из Парижа. А в его доме под ковром нашли затерянное письмо Мишеля и осудили на гильотину. Царь вздохнул и подумал: «Надо узнать про семью и помочь ей, если она нуждается».
А вот целая толпа роялистов. Тут и Карл Артуа, этот нахал и бессовестный человек, герцоги Ангулемский, Беррийский… «Как воронье», — подумал царь. Они расступились, низко кланяясь. Александр кивком головы ответил на их приветствие. Царь уже хотел свернуть к двери, около которой стояли два вышколенных лакея, но Шарль загородил собой дорогу и, низко склонившись, рукой сделал жест, говоривший о том, что ему следует идти дальше.
Они вошли в уютную, обставленную со вкусом, комнату. За столом, уставленным всякой снедью, стояло всего пять кресел. Одно, у торца стола, выделялось пышным убранством. Хозяин услужливо предложил его Александру. Но, к разочарованию Шарля, царь не торопился располагаться в нем.
Он осмотрел присутствующих. Тут были помимо хозяина король Пруссии Фридрих Вильгельм, князь Шварценберг, вместо занемогшего императора Франца и граф Прованский, который неразлучно стоял с Фридрихом. Александру стало ясно, о чем пойдет речь. Его, как в тиски, возьмут король и граф и будут пытаться уломать или, вернее, вырвать у него согласие на воцарение Бурбонов. В душе он был не против, но опасался бурного возмущения французов, и ему очень не хотелось вести новую войну вдали от России.
— Шарль, — по-дружески обратился он к хозяину, — сегодня у нас праздник и мне бы хотелось отметить его с теми, с кем плечом к плечу мы шли к этой победе. Я попрошу пригласить графа Орлова, графа Шувалова, графа Нессельроде, нашего верного союзника сэра Нейли Кэмпбела. Мой предок, Петр, на пир по случаю победы над шведами приглашал и побежденных. Я видел в числе встречающих бывшего посланника в России графа…
Талейран догадался, о ком шла речь, и подсказал:
— Графа Нарбонна, ныне генерал-адъютанта. Между прочим, министра Людовика XVI, — не без умысла добавил он.
Царь не обратил на последнее слово никакого внимания, а возможно, только сделал вид.
— Но его приезд в Россию сыграл для пославшего роковую роль! — сдерживая улыбку, заявил царь.
Увидев, что у присутствующих это заявление вызвало большой интерес, царь, как бы продолжая интриговать и дальше, сказал:
— Вам об этом очень хорошо расскажет граф Шувалов.
Пока шел этот разговор, слуги, словно ожидавшие этой команды, быстро принесли кресла, дополнительные приборы, а хозяин со змеиной улыбкой на устах сам вызвался пригласить названных господ. Только прикрыв за собой дверь, он тихо выругался, поняв, что провести русского царя ему не удалось.
— Ну что ж, — прихрамывая, сказал он. — Господи, помоги! — и украдкой перекрестился.
Этот отлученец, может быть, впервые вспомнил о Боге.
Обед начался с того, что царь поздравил всех присутствующих с большой победой:
— … Европа избавилась от человека, который почти полтора десятка лет нарушал в ней спокойную, размеренную жизнь. И нам еще предстоит обсудить его судьбу, — эти слова он произнес жестко, с плохо скрываемой угрозой. И все почувствовали, что внутри царя все кипит. Неужели он все еще вспоминает тот оскорбительный ответ Бонапарта? Александр уловил на себе чей-то пристальный взгляд и посмотрел на графа Шувалов. И вдруг вспомнил их давний разговор. Тон его выступления несколько смягчился:
— Я думаю, — продолжил он, — мы бы-ли… — он задумался, подбирая слово, лучше этого не подобрал и сказал, — когда-то и партнерами. Поэтому жестокого решения не будет. Конечно, ему придется полностью отречься. Это факт. Но мы подумаем, как возместить ему потерянное.
Последние слова явно не понравились графу Прованскому и англичанину. Фридрих остался абсолютно равнодушным. Или сделал вид. Он словно боялся по-прежнему сказать что-то резкое в адрес бывшего владыки. Но чего-то особого ждать от австрийца не приходилось. Все понимали его щекотливое положение. Было ясно, что решение примет император.
А перед самым окончанием обеда, когда, кажется, все вдоволь наговорились и наступило молчание, его неожиданно нарушил прусский король, молчавший в течение всего обеда.
— Брат мой, — обратился он к Александру, — Вы обещали, что граф расскажет, какую пользу принес России приезд графа Нарбонна.
Услышав свое имя, граф быстро что-то проглотил, салфеткой аккуратно приложился к губам и издали посмотрел на царя. Тот улыбнулся и, взглянув на Шувалова, сказал:
— Граф, попрошу вас, отройте секрет Михайло Ларионыча, светлая ему память.
Шувалов понял, о чем речь, сдержанно улыбнулся и начал:
— Когда в Вильно появился посланец Бонапарта, его светлость генерал-адъютант господин Нарбонн, мы постарались, чтоб об этом узнал посол в Турции князь Кутузов и… сам турецкий султан, которого посол убедил в том, что посланец прибыл на заключение мира. Султан, который до этого и слышать не хотел о мире, сразу согласился, подумав, что войска, приготовленные для встречи Наполеона, Россия теперь может двинуть на него.
Шувалов посмотрел на императора. Тот, довольный, кивнул головой. Гости заулыбались. Но на этом инцидент с Нарбонном не был окончен. Поднялся сам герой повествования. Он улыбнулся графу Прованскому, чем удивил Александра и других гостей. «Уже успели спеться», — подумали они. Он откашлялся и начал. Глаза его смеялись.
— А я-то думал, зачем они меня так обхаживали? И долгие встречи, пышные банкеты. Но вдруг утром ко мне внезапно явился граф… Косубей…
— Кочубей, — поправил его Шувалов.
— Да, извините, граф Кочубей с…
— Нессельроде, — опять подсказал Шувалов.
— Да, с ним. И вы, сиятельные господа, думаете с чем? — он обвел компанию смеющимися глазами.
— С прощальным визитом. Я что-то не помнил, что уведомлял их о своем отъезде. А дальше… дальше мне с царской кухни принесли на дорогу таких великолепных, вкусных съестных припасов, что, клянусь, господа, мне захотелось остаться, чтобы повторить…
Раздался дружный смех.
— Но, господа, — подождав, когда смех стихнет, продолжил Нарбонн, — ко мне явился, кто вы думаете… кучер и объявил, что карета подана.
Опять смех. После сказанного, приложив руку к сердцу, Нарбонн, глядя на Александра, поклонился ему и сказал:
— Я был очень благодарен за вашу заботу. Уничтожая эти припасы, вспоминал вас самым добрым словом. Еще раз хочу выразить Вашему Императорскому Величеству свою сердечную благодарность и заверяю вас, что я не был в обиде за мое столь скорое отбытие. И мне кое-что удалось узнать…
Тут рассмеялся и император, а Нарбонн закончил довольно печальным, но скорее на-игранным, голосом:
— Только жаль, что мои сведения не сыграли такой роли, как мое появление.
Кое-кто даже хлопнул в ладоши. Все оценили тонкий юмор этого аристократа.
А на другой день жизнь закрутилась. Решать вопросы без Австрии Александр не хотел. Поэтому он пригласил к себе Шувалова и опять срочно отрядил в Дижон, куда перебралась ставка австрийского императора. Поездок было много. Один только вопрос: оставить или нет императорский титул Наполеону, потребовал нескольких поездок. Победила позиция Александра. Он настоял на сохранении титула.
Потом Францу захотелось, чтобы его дочь, а может быть, она сама его попросила, из Блуа переехала в Рамбуйе. Сопровождающим Франц просил назначить графа Шувалова. Как тот догадался, дочь вспомнила день своего бракосочетания, когда единственным человеком, который смог ее успокоить и так благотворно повлиять на настроение, был как раз Шувалов. До этого она была в полном отчаянии. А такое не забывается. Она была так благодарна ему. И вот, когда ее ждал новый переезд, она вспомнила о том милом русском человеке. Александр посоветовал ему взять в качестве охраны сотни две-три казаков. Время было беспокойное.
— С вашего позволения, Ваше Величество, я возьму сотню своих кирасир и две сотни казаков.
Царь согласно кивнул головой.
Чтобы найти замок, где остановилась императрица, Шувалов выслал вперед одного толкового офицера, знавшего французский, с двумя казаками. Путь Шувалов избрал юго-западный, подальше от Фонтенбло, где еще находился низложенный император со своей гвардией. Существовала опасность, что через своих шпионов он мог знать о поездке и попытаться захватить жену и сына. Поэтому через Версаль он пошел на Шартр, затем на Шатоден и Вандом. Там его встретил посланный офицер и проводил до замка, где проживала императрица.
Он стоял на высоком холме, у подножия которого несла свои воды голубая Лаура. Один из герцогов Орлеанских два столетия тому назад выбрал это место в нескольких лье от Блуа, среди нескончаемой равнины, слегка нарушаемой небольшими, плавными возвышенностями. Само место говорило о том, что тут царствует спокойствие.
Появления гостей Луиза ждала уже несколько дней. Она сразу узнала графа и, счастливая, подошла к нему.
— Вы? — не то спросила, не то выкрикнула она, а глаза ее сияли от счастья. — Проходите, — и она пригласила его в зал.
Было тихо, спокойно. Время здесь застыло. Этого-то и не выдержала молодая императрица. Она не знала, что делается там, в беспокойном Париже, что с ее мужем. Шувалов коротко, не вдаваясь в подробности, рассказал ей о положении Бонапарта. По ее лицу он не понял: не то она опечалилась, не то ей было все безразлично. Оно просто сделалось каким-то неживым. Тишина заставила ее бежать отсюда. Но что ждет ее там?
— Ваше Величество, — обратился к ней граф, — Вам не приятны такие сообщения. Извините, но врать я не умею.
— Не в этом дело, граф, — вздохнув, сказала она.
Но пояснять не захотела. Воцарилось молчание. Граф решил осмотреть зал. Он был в нем впервые, но бывая во многих замках, особого отличия не заметил. Такой же большой стол с креслами, такое же оружие на стенах, старинные канделябры, свечи в которых, похоже, остались с давней поры. Охотничьи трофеи. Только, может быть, здесь не было шкур на полу, а был цветастый ковер, который помнил жгучие лучи южного солнца.
Так как смотреть было особенно нечего, а Луиза продолжала молчаливо стоять и о чем-то сосредоточенно думать, у графа мелькнула мысль: а вдруг то был просто ее каприз, и она откажется ехать? Кашлянув, он решил ее спросить:
Читать бесплатно другие книги:
