Смерть внезапна и страшна Перри Энн

– Попробую затянуть дело на какое-то время, – согласился он. – Но смысла-то все равно нет…

Калландра знала, как продвигался суд. Она была там в предыдущий день и видела лицо сэра Герберта и его позу на скамье подсудимых – спокойные глаза, прямая спина… Леди отметила, что присяжные глядят на него с одобрением. Среди них не было таких, кто избегал бы его взгляда или краснел, поворачиваясь к нему. Было вполне очевидно, что они считают хирурга невиновным. Итак, Пруденс Бэрримор убил кто-то другой.

Кристиан Бек? Потому что он делал аборты, и Пруденс, узнав об этом, пригрозила сказать об этом властям?

Мысль эта отравляла все и была настолько ужасной, что Калландра не могла с ней справиться. Так и не уснув, она крутилась в постели далеко за полночь, а потом наконец села, обхватила руками колени и попыталась собраться с духом, чтобы вновь вернуться к этому вопросу. Она представила себя стоящей перед Беком с рассказом о своих сомнениях и проговорила в уме все свои мысли, пытаясь облечь их в слова, которые можно было бы произнести. Но найти подходящие слова ей не удавалось.

Миссис Дэвьет проигрывала в уме все возможные варианты ответа Кристиана. Если он солжет, она сразу угадает ложь… и ощутит острую сердечную боль. При этой мысли горячие слезы наполнили ее глаза, а в горле встал комок. А еще доктор мог пуститься в патетические извинения. Это было бы еще хуже. Калландра постаралась отогнать эту мысль, даже не додумав ее. Замерзнув, она сидела на постели и дрожала, а бесполезные скомканные простыни лежали возле нее.

Кристиан может рассердиться, сказать, чтобы она не лезла в чужие дела, выгнать ее… Подобная ссора, возможно, навсегда разделит их, и леди хотела ее избежать. Это было бы ужасно, но все же лучше, чем два других варианта. Пусть все закончится грубостью, злостью, но во всяком случае честно.

И последняя возможность: он предоставит ей какие-то объяснения. Скажем, она видела не аборт, а какую-то другую операцию… Быть может, Бек пытался спасти Марианну после трудов коновала с окраин, а помалкивал он об этом ради своей пациентки… Такое было бы лучше всего.

Но возможно ли это на самом деле? Быть может, она не обманывает себя? Ну, а если врач скажет ей что-то подобное, поверит ли она ему? Или вновь вернется к прежнему состоянию – полному сомнений, страха и ужасных подозрений в совершении преступления, куда более страшного?

Пригнув голову к коленям, Калландра сидела, не замечая, как летит время. И постепенно поняла, что встречи не избежать. Она должна увидеть Кристиана лицом к лицу и выдержать все последствия откровенной беседы с ним. Иного разумного выхода у нее не оставалось.

– Входите.

Калландра твердой рукой распахнула двери и шагнула внутрь. Она дрожала, и ноги едва держали ее, но нерешительность была забыта: миссис Дэвьет все продумала и больше не представляла себе другого варианта действий.

Кристиан сидел за столом. Увидев посетительницу, он поднялся с любезной улыбкой на усталом лице… Было ли это следствием бессонницы или вины? Леди Дэвьет сглотнула, не в силах сделать вдох – ей было почти что больно дышать.

– Калландра? С вами все в порядке? – Бек пододвинул ей кресло и постоял рядом, пока она садилась. Она собиралась остаться стоять, но обнаружила, что соглашается на его приглашение, тем самым оттягивая миг неприятного разговора.

– Нет, – миссис Дэвьет пошла в атаку без всякого предупреждения, едва хозяин кабинета возвратился на место. – Я крайне встревожена и наконец решила поговорить с вами, поскольку не могу больше уклоняться от этого разговора.

Кровь отхлынула от лица врача, заставив его побледнеть. Темные круги у него под глазами казались синяками. Голос его звучал спокойно, но тем не менее в нем слышалось напряжение:

– Итак, слушаю вас.

Все оказалось куда хуже, чем предполагала леди Дэвьет. Ее возлюбленный выглядел таким потрясенным, словно бы сам ожидал приговора.

– Вы кажетесь таким усталым… – начала Калландра, гневаясь на себя. Это была такая глупая и бесцельная фраза!

Грустная легкая улыбка тронула губы ее собеседника.

– Сэр Герберт не исполняет свои обязанности, и я делаю все, что могу, и для его пациентов, и для моих собственных. – Он чуть качнул головой. – Но все это неважно. Расскажите мне о своем здоровье. Какая боль вас снедает? Что вас мучает?

Как глупо! Конечно же, он устал, должно быть, измучился, работая за двоих! А Дэвьет даже не подумала об этом… И остальные попечители тоже, насколько ей было известно. «Как же некомпетентны все мы! – вздохнула она про себя. – На собраниях нас волновала только репутация госпиталя!» И теперь Бек считает ее больной? Вполне естественно! С чего иначе у нее трясутся руки и дрожит голос?

– Я не больна, – ответила Калландра, встречаясь с ним глазами, и в голосе ее послышались извинение и боль. – Я предельно обеспокоена своими подозрениями.

Наконец она призналась себе, ничего не скрывая, в том, что любит этого человека. Слова эти принесли ей долгожданное облегчение. Леди Дэвьет видела сочувствие на умном тонком лице медика. Что бы он ни натворил, обаяния у него не отнимешь. Если его не станет, в душе ее откроется рваная рана… Так корни гигантского дерева вырывают из земли целый пласт, если его выкорчевать.

– Какими же? – проговорил доктор, глядя на собеседницу. – Вы знаете что-то о смерти Пруденс Бэрримор?

– Нет, надеюсь, что нет…

– Тогда что же вас беспокоит?

Момент наконец настал.

– Не так давно, – начала попечительница госпиталя, – я случайно вошла, когда вы были заняты операцией. Вы, должно быть, меня не заметили, и я молча вышла. – Бек глядел на нее, не говоря ни слова, и лишь между бровей у него залегла небольшая тревожная морщина. – Я узнала пациентку. Это была Марианна Гиллеспи, и, по-моему, вы делали ей аборт.

Можно было не продолжать. По лицу Кристиана, на котором не было ни удивления, ни ужаса, Калландра поняла, что не ошиблась. Она попыталась успокоиться и забыть про свою душевную боль. Придется расстаться с ним, придется понять, что нельзя любить человека, который способен на подобные вещи! Пусть у нее в душе будет жуткая рана, но и она когда-нибудь в конце концов заживет.

– Вы правы, – согласился Бек, и в голосе его не было слышно ни вины, ни страха. – Она забеременела в результате насилия, совершенного ее зятем. Зачатие произошло недавно… меньше шести недель назад. – Врач смотрел на собеседницу с грустью, и на лице его читалась боль, а не стыд. – Мне случалось выполнять аборты и прежде, – спокойно проговорил он, – если ко мне обращались достаточно рано, в первые восемь-десять недель, а ребенок являлся плодом насилия, или если женщина была чересчур молода для родов – мне случалось иметь дело с двенадцатилетними! – или же если она была слишком слаба и беременность вместе с родами, по моему суждению, могла стоить ей жизни. Но не в других обстоятельствах и не за плату. – Калландра хотела остановить его и что-то сказать, но горло ее стиснуло смазмом, и она не смогла произнести ни слова. – Мне жаль, что подобные операции настолько отвратительны для вас. – Призрачная улыбка прикоснулась к его губам. – Мне действительно очень жаль. Вы должны знать, как глубоко я привязан к вам. Конечно, мне не следовало бы говорить об этом, поскольку я связан браком и не могу предложить вам достойного положения. Но чтобы вы не сомневались, признаюсь: я все обдумал давно и глубоко. Я даже молился. – Он слегка усмехнулся. – А потом решил, что это правильно и допускается Богом. Неужели даже в таких случаях женщине отказано в праве решать? И я не могу отказаться от своего мнения даже ради вас!

Теперь леди Дэвьет уже боялась за Бека. Его уличат… погибнет его карьера, последует тюремное заключение. Страх снедал ее.

– Виктория Стэнхоуп… – выговорила она хриплым голосом, всем сердцем жалея ту девочку в сиреневом платье с измученным лицом, в глазах которой оставалась надежда. Надо выяснить и это прямо сейчас или забыть о ней. – Это не вы делали ей аборт?

Лицо врача выразило глубокое горе.

– Увы, я бы, конечно, прооперировал ее, поскольку ребенок был результатом инцеста и совращения – виноват был ее брат Артур, Господь да смилуется над ним! Но ей оставалось только четыре месяца. Было слишком поздно. Я ничего не мог сделать и до сих пор жалею об этом!

Так, за какие-то минуты вся картина переменилась. Бек не пытался нажиться на нелегальных операциях, а помогал слабым и отчаявшимся, попавшим в непереносимую ситуацию. Имел ли он право поступать так? И греховны ли подобные операции?

Конечно же, нет! Ведь он делал аборты, руководствуясь сочувствием и мудростью.

Миссис Дэвьет глядела на медика, будучи не в силах выразить неизмеримое облегчение. Глаза ее наполнились слезами, а голос вместе со словами безнадежно застрял где-то в гортани.

– Калландра? – негромко позвал он ее.

Она улыбнулась удивительно ясной улыбкой. Взоры их соприкоснулись – и контакт был подобен физическому прикосновению.

С неторопливой улыбкой Бек протянул ей руку через стол и взял ее ладонь в свою. Если врач и догадался, что попечительница опасалась, не он ли убил Пруденс, то не стал об этом говорить. Как не стал и спрашивать, почему она не сообщила полиции о той операции. Она бы ответила ему: потому что пылко любит его… до боли. Но подобные мысли лучше оставить невысказанными. Они оба понимали это. А все прочее не нуждалось в словах. Руки их соприкасались несколько минут, они молча глядели друг на друга через стол и улыбались.

Рэтбоун вошел в зал суда раскаленным добела. Ловат-Смит томился за своим столом, стараясь смириться с поражением. Он поглядел на своего соперника с интересом, увидел выражение его лица и встрепенулся. Обвинитель перевел взгляд на скамью подсудимых. Сэр Герберт стоял, чуть улыбаясь, всем своим видом выражая спокойную уверенность – не вульгарное предвкушение победы, а просто убежденность в ней.

– Мистер Рэтбоун? – Судья Харди вопросительно поглядел на адвоката. – Готовы ли вы завершить ваше слушание итоговым аргументом?

Оливер заставил себя говорить самым невозмутимым тоном:

– Нет, милорд. Если суд не будет возражать, я хотел бы вызвать еще одного-двух свидетелей.

Харди казался удивленным, а глаза Ловат-Смита расширились. На скамье для публики послышался слабый шорох, кое-кто из присяжных нахмурился.

– Ну, если вы полагаете, что это необходимо, мистер Рэтбоун… – с сомнением в голосе проговорил судья.

– Да, милорд! – проговорил защитник. – Я хочу, чтобы моему клиенту был объявлен правильный приговор.

С этими словами адвокат посмотрел на скамью подсудимых и увидел, как улыбка на лице Стэнхоупа на какую-то долю секунды померкла и крошечная морщина залегла между его бровей… Но ненадолго. Улыбка вернулась, и хирург с уверенностью и пренебрежением встретил взгляд Оливера – это знали они оба.

Уилберфорс с любопытством глядел то на Рэтбоуна, то на скамью подсудимых, чуть привстав из-за стола.

– Я бы хотел вызвать доктора Джеймса Кантрелла, – отчетливо проговорил адвокат.

– Вызываю доктора Джеймса Кантрелла, – проговорил привратник громким голосом.

Юный лекарь явился через несколько секунд, как и подобает. Это был длинный и тощий человек. Его подбородок и горло были в пятнышках крови – бреясь второпях, он порезался. Джеймс был практикантом, и карьера его еще только начиналась.

Он принес присягу, и Оливер приступил к долгим подробным расспросам о безупречном профессиональном поведении сэра Герберта. Присяжные сердились, Харди тоже не скрывал гнева, но обвинитель следил за этим диалогом с неподдельным интересом. Что же касается подсудимого, то улыбка, казалось, прилипла к его губам.

А Рэтбоун продолжал задавать вопросы, чувствуя всю нелепость такого поведения. Он почти ни на что не надеялся – просто старался предоставить Монку то время, в котором детектив нуждался.

Эстер договорилась, чтобы одна из сестер подменила ее на дежурстве, обещав расплатиться с нею удвоенным количеством часов, и уже в шесть утра встретилась с Уильямом в его квартире. Следовало использовать каждую минуту: трудно было сказать, как долго продержится Рэтбоун.

– С чего мы начнем? – спросила девушка. – Я все думала об этом и, признаюсь, теперь не ощущаю прежнего оптимизма.

– А я никогда не испытывал особого оптимизма, – яростно огрызнулся Монк. – И уверен лишь в том, что не собираюсь позволить этому сукину сыну уйти безнаказанным. – Он тускло улыбнулся своей гостье, но его улыбка не давала тепла – для этого сыщик был чересчур разгневан. Зато она донесла до мисс Лэттерли нечто более глубокое – полное доверие, абсолютную уверенность в том, что она понимает и без всяких объяснений разделяет его чувства. – Стэнхоуп не давал объявлений и не рекламировал своего дела. Значит, где-то есть человек – скорее всего, женщина, – который занимался этим. Хирург принимал только состоятельных женщин, а это значит – светских. Не знаю, из старого или нового…

– Скорее из старого дворянства, – сухо перебила его Эстер. – Новое торговое общество происходит из верхних слоев рабочего класса, наделенных социальными амбициями, – как Ранкорн, например. Их мораль обычно весьма строга. Ею пренебрегают, лишь твердо зная, насколько можно забыть про приличия, как далеко можно зайти без последствий. Если такие нуждаются в абортах, то, вероятнее всего, потому, что считают невозможным справиться с излишним числом детей.

– Но бедным женщинам из бедных семей вырастить много детей еще труднее, – нахмурился детектив.

– Конечно, – согласилась мисс Лэттерли. – Но они едва ли могут позволить себе услуги сэра Герберта. Скорее всего, такие женщины обращаются к услугам всяких бабок на окраинах.

На лице Уильяма проступило раздражение на собственную глупость, но не на Эстер. Сыщик стоял возле камина, оперевшись ногой на решетку.

– И каким же образом светская леди будет подыскивать себе такого врача? – спросил он.

– Начнет расспросы, – сказала мисс Лэттерли задумчиво. – Вот только к кому она посмеет обратиться?..

Монк молча ждал, что скажет его собеседница. А та размышляла вслух:

– Ну, во-первых, это должен быть кто-то, кого не знает ее муж, или отец, если она не замужем, или, возможно, даже ее мать. Куда может отправиться женщина, не вызвав никаких сомнений? – Эстер опустилась в высокое кресло и подперла подбородок руками. – К своему портному или модистке, – ответила она себе самой. – Можно довериться подруге… но я сомневаюсь. О подобных вещах друзей не извещают; этот поступок совершается так, чтобы никто не знал!

– Так, значит, к ним и нужно обращаться, – торопливо сказал Уильям. – Но что могу сделать я? Я не могу просто стоять, ожидая вас у дверей, пока вы будете их расспрашивать.

– Это вы будете опрашивать модисток и портных, – заявила мисс Лэттерли, решительно поднимаясь на ноги. – А я попытаюсь разведать об этом в госпитале. Кто-то там должен об этом знать – ведь Стэнхоупу всегда помогали сиделки, причем они сменяли друг друга. И надо еще раз проглядеть письма Пруденс, проверить даты и имена тех пациенток. – Эстер поправила юбку. – Возможно, нам удастся их обнаружить. Пруденс оставила их инициалы, и по ним, наверное, можно будет о чем-нибудь догадаться.

– Не смейте – это слишком опасно! – мгновенно взорвался сыщик. – К тому же вам все равно ничего не скажут.

Девушка с разочарованием посмотрела на него:

– Но я же не собираюсь расспрашивать открыто… Как вам такое в голову пришло? У нас нет времени на осторожность: Оливер сумеет задержать суд не больше чем на день-другой.

Дальнейшие протесты замерли на губах детектива.

– А когда модистки открывают свои заведения? – спросил он. – И еще, ради бога, скажите, что мне там может понадобиться?

– Шляпка, – невозмутимо ответила мисс Лэттерли, захлопывая перед уходом свой ридикюль.

Уильям бросил на нее свирепый взгляд.

– Для вашей сестры, матери, тети… для кого хотите, – пояснила его гостья.

– А что я потом буду делать с двумя дюжинами женских шляпок? И если вы не перестанете дерзить мне…

– Вам незачем их покупать! Обещайте подумать, а потом… – начала было девушка, но умолкла.

– …спросите, не знает ли кто хорошего гинеколога, умеющего делать аборты! – окончил он за нее.

Эстер вздернула подбородок:

– Ну, нечто вроде того.

Монк наградил ее красноречивым взглядом и открыл дверь.

Было без четверти семь. На ступеньках мисс Лэттерли обернулась и посмотрела прямо в глаза сыщику, а потом чуть заметно улыбнулась уголками рта, скорее поощряя его, чем вселяя в него надежду или радость.

Уильям смотрел ей вслед, не испытывая того отчаяния, которое мог бы чувствовать, учитывая абсурдность их предприятия.

Первая попытка что-либо выведать о преступных врачах сложилась жутко. Заведение, в которое пришел детектив, открылось в десять часов, хотя работающие там цветочницы, вышивальщицы, ленточницы и гладильщицы были на месте с семи. Женщина средних лет с жестким внимательным лицом пригласила Монка войти и поинтересовалась, чем может услужить ему.

Тот попросил показать ему шляпку, которая подойдет его сестре, стараясь не глядеть на выставленное разнообразие шляпок из соломы, фетра, полотна, перьев, цветов, лент и кружев, занимавших углы комнаты и полки вдоль ее стен.

С высокомерным видом хозяйка попросила посетителя описать внешность сестры и сказать, для какого случая ей необходим головной убор.

Уильям попытался описать ей облик Бет и ее лица.

– Цвет волос, сэр, – сказала женщина, едва скрывая скуку. – Ваша сестра темноволосая, как вы, или белокурая? У нее большие глаза? Высокая она или низкая?

Сыщик выбрал усредненный вариант, ругая Эстер за то, что она послала его с этим идиотским поручением.

– Каштановые волосы, большие голубые глаза, – ответил он поспешно. – Примерно вашего роста.

– А куда она собирается пойти, сэр?

– В церковь.

– Понятно. В Лондоне, сэр, или где-нибудь за городом?

– За городом, – сказал детектив удивленно. Неужели его нортумбрианское произношение оказалось столь явным, невзирая на годы самоконтроля? И почему он не назвал Лондон? Разницы никакой, а объяснить, куда именно собирается его вымышленная сестра, было бы намного легче… Ведь шляпку-то он не собирался покупать!

– Понятно. Быть может, вы посмотрите эту? – Хозяйка подвела Уильяма к нескольким весьма непритязательным сооружениям из соломы и ткани. – Мы, конечно, можем украсить их в соответствии с вашими вкусами, – добавила она, заметив выражение его лица.

Румянец окрасил щеки Монка: он чувствовал себя полным дураком и снова мысленно выругал Эстер. Ничто, кроме праведного гнева на сэра Герберта, не могло удержать его здесь.

– А что-нибудь голубое есть? – поинтересовался он.

– Как вам угодно, – с явным неодобрением пожала плечами его собеседница. – Но это такой банальный цвет, вам разве не кажется? А не хотите ли сочетание зеленого и белого? – Взяв букетик белых искусственных маргариток, она приложила их к бледно-зеленому соломенному капору с зеленой лентой. Это сочетание показалось сыщику настолько свежим и изящным, что он, даже вздрогнув, вспомнил летнюю лужайку, а на ней маленькую Бет.

– Очаровательно! – вырвалось у него.

– Я распоряжусь, чтобы ее доставили вам, – немедленно отозвалась женщина. – Шляпка будет готова к завтрашнему утру. Мисс Ливерседж присмотрит за всеми деталями, и вы можете обговорить с ней счет.

Через пять минут, заплатив за капор, детектив оказался на улице, гадая, каким образом переправить шляпку в Нортумберленд. Он от души выругался: капор подошел бы и Эстер! Но уж ей-то Монк намеревался делать подарки в последнюю очередь.

Следующая мастерская оказалась менее дорогой и более загруженной. Закипавшее в душе «покупателя шляпок» раздражение удержало его от комплиментов искусству здешних мастериц.

Но Уильям не мог провести весь день, разглядывая шляпы. Следовало выполнить поставленную задачу, сколь бы сложной она ни была.

– Дело в том, что дама, о которой идет речь, беременна, – решился он начать разговор.

– Тогда ей вскоре придется какое-то время проводить дома, – заметила продавщица, обдумывая практическую сторону дела. – Значит, шляпка нужна ей лишь на несколько месяцев или даже недель…

Монк скривился.

– Если только она не сумеет… – сказал он и многозначительно повел плечами.

Женщина оказалась весьма догадливой.

– Значит, у нее и без того много детей? – предположила она.

– Целая куча.

– Жаль. Выходит, сэр, она не рада событию?

– Ни в какой мере, – согласился детектив. – Кроме того, оно может поставить под угрозу ее здоровье. Есть же предел силам… – Он отвернулся и продолжил совсем тихо: – Предполагаю, что если бы она знала, какие можно предпринять шаги…

– А может ли она позволить себе… помощь в этом вопросе? – осведомилась его милая собеседница столь же негромко.

Монк повернулся к ней лицом.

– О, конечно – в разумных пределах.

Женщина исчезла и возвратилась через несколько мгновений со сложенным листком бумаги.

– Передайте это вашей даме, – предложила она.

– Благодарю вас. Я так и сделаю, – кивнул сыщик, остался на месте, не торопясь уходить.

Продавщица улыбнулась:

– Пусть она скажет им, кто дал вам адрес. Этого достаточно.

– Понимаю. Благодарю вас.

Идти по выданному ему адресу на закоулки Уайтчепел-роуд Монк не спешил. Он отправился в ту сторону пешком, на ходу тщательно продумывая историю, с которой явится в это заведение. Съехидничав про себя, сыщик подумал, что можно было бы взять с собой Эстер и сказать, что это именно она нуждается в помощи… Увы, как ни хотелось ему это сделать – воистину была бы сладчайшая месть! – у нее были чересчур важные дела в госпитале.

Теперь ему уже нельзя было ссылаться на воображаемую сестру. Лекарке нужна сама женщина, так что за один заход к ней ничего не сделаешь. И она будет разговаривать с мужчиной, лишь если будущая пациентка слишком молода и будет тянуть до самого последнего момента – или уже слишком известна в свете, чтобы рисковать репутацией.

Ага, великолепная идея! Он скажет, что исполняет поручение леди, которая не может назвать себя, не удостоверившись, что всё в порядке.

Уильям подозвал кеб, велел извозчику доставить его до Уайтчепел-роуд и откинулся на спинку сиденья, продумывая будущий разговор.

Путь был долог, лошадь устала, а мрачный кебмен молчал. Экипаж, казалось, останавливался каждые несколько ярдов, а над головой витали крики раздраженных извозчиков. Разносчики и уличные торговцы расхваливали свой товар, а какой-то возница не рассчитал и опрокинул прилавок, после чего разразилась короткая жестокая драка, окончившаяся окровавленными носами и кучей ругани. Другой пьяный кучер едва ли не галопом пересек перекресток: кони пятились от его экипажа, а некоторые из них совсем сильно перепугались и понесли. Экипаж самого Монка одолел едва ли не целый квартал, прежде чем извозчик сумел вновь овладеть конем.

Детектив спустился на Уайтчепел-роуд, заплатил кебмену, находившемуся уже в непередаваемом состоянии духа, и отправился по адресу, полученному у модистки.

Он попал в лавку мясника и поначалу решил, что случилась ошибка. В окне были высталены пироги и цепочки сосисок. Если же сыщик все-таки не ошибся, кто-то здесь был наделен весьма мрачным чувством юмора или не обладал им вовсе.

Трое бледных и худых детей в грязной одежде глядели на Уильяма с мостовой. Один из них, лет десяти-одиннадцати, мог похвалиться выбитым передним зубом. Паршивый пес обежал угол и сунулся в дверь лавки.

Помедлив мгновение, Монк направился следом за ним. Внутри было жарко и сумрачно: через немытые окна проникало немного света. Дым бесчисленных фабричных труб и домашних очагов за многие месяцы затуманил их, и летние грозы уже ничего не могли поделать с копотью. Было душно и пахло мясом; огромная муха, лениво жужжа, засуетилась в углу. Молодая женщина, явно поджидавшая покупателя, подхватила сложенную газету и прихлопнула муху на месте.

– Наконец-то! – проговорила она с удовлетворением и приветливо спросила Монка: – Чем могу служить?.. У нас есть свежая баранина, пироги с крольчатиной, свиные ножки… Есть телячий студень – мясо самое лучшее в Ист-Энде! – есть рубец, овечьи мозги, свиная печень… и сосиски, конечно! Чего вы хотите?

– Сосиски как будто бы неплохие, – солгал ее посетитель. – Но я-то пришел поговорить с миссис Андерсон. Это правильный адрес?

– Все может быть, – осторожно сказала продавщица. – На свете не одна дюжина миссис Андерсон. Зачем она вам?

– Мне порекомендовала обратиться к ней леди, которая продает шляпки…

– В самом деле? – Собеседница оглядела сыщика с головы до ног. – Не могу себе представить зачем.

– Речь идет об одной знакомой мне даме, которая не желала бы показываться сюда без абсолютной необходимости.

– И она послала сюда вас, не так ли? – Женщина улыбнулась, выражая сразу удовлетворение, удивление и презрение. – Ну что ж, быть может, миссис Андерсон примет вас, а может быть, и нет. Я спрошу. – Она повернулась и медленно направилась в заднюю часть дома, за крашеную дверь.

Монк ждал. Жужжа, прилетела новая муха и лениво опустилась на заляпаный кровью прилавок.

Продавщица вернулась назад и, не говоря ни слова, раскрыла перед ним дверь. Детектив принял предложение и вошел. За дверью оказалась большая кухня, выходящая во двор с угольными ямами, помойными баками, из которых вываливался мусор, несколькими сломанными ящиками и засоренным водостоком, полным дождевой воды. Через двор, пригибаясь как леопард, брел кот, зажав в зубах мертвую крысу.

Внутри кухни царил хаос. Заляпанное кровью полотно наполняло две каменные ванны возле стены справа. Густой, теплый запах крови висел в воздухе. Слева находился деревянный шкаф с тарелками, чашками и ножами. Ножницы и спицы валялись повсюду между бутылками джина, пустыми и полными.

Посреди комнаты находился деревянный стол, потемневший от пролитой крови. Засохшая кровь наполняла все его трещины, и ее потеки виднелись еще и на полу. В кресле-качалке сидела девушка с пепельным лицом: она рыдала, обнимая себя руками.

Возле потухших угольев очага лежали две собаки. Одна из них чесалась, урча при каждом движении лапы.

Миссис Андерсон оказалась весьма рослой женщиной. Закатанные рукава открывали могучие руки, а грубые ногти на них были «украшены» черными ободками.

– Приветик! – проговорила она, улыбаясь и отбрасывая с глаз прекрасные золотые волосы. Ей было самое большее лет тридцать пять. – Нуждаешься в помощи, дорогуша? Я для нее все могу сделать. Все равно ей придется идти сюда рано или поздно… Как далеко зашло дело?

Монк почувствовал охватившую его свирепую волну гнева, от которой его едва не начало тошнить. Ему пришлось заставить себя глубоко подышать несколько секунд, чтобы прийти в себя. С наплывом памяти, запахами и звуками возвратились воспоминания: густая кровь, девушка, кричавшая от боли и ужаса, топоток крысиных ножек по грязному полу. Бог знает, сколько раз он бывал в подобных комнатах у закоулочных женских дел мастериц, расследуя случаи смерти женщин, истекших кровью, или погибших от заражения, или же просто зная о таких преступлениях и связанных с ними деньгах…

Но не мог Уильям забыть и о бедных женщинах, истощенных ежегодными родами, неспособных выкормить детей и продающих своих младенцев за несколько шиллингов, чтобы купить еды для остальных.

Монку хотелось немедленно перебить здесь все на мелкие осколки и услышать ласковый хруст под своими ногами, топчущими обломки. Однако короткий миг удовлетворения ничего бы не изменил. О, если бы он только мог еще плакать, если бы слезы могли снять тяжесть гнева, закипавшего внутри!..

– Ну? – устало проговорила женщина. – Будешь ты говорить аль нет? Я не смогу ничего сделать для нее, ежели ты будешь стоять здесь как дурак! Говорю: как далеко дело зашло? Или ты не знаешь?

– Четыре месяца, – выпалил сыщик.

Его собеседница покачала головой:

– Да, запустили, запустили… И все же постараюсь. Опасно это, но как бы хуже не вышло!

Девушка в кресле по-прежнему тихо скулила. Яркое пятно крови проступало на одеяле, которым она была закутана, и стекала по его тонким складкам на пол.

Детектив собрался: ведь не зря же он пришел сюда! Никакие эмоции не помогут ему добиться осуждения сэра Герберта Стэнхоупа!

– Здесь? – спросил он, хотя уже знал ответ.

– Нет, прямо на улице! – едко отозвалась миссис Андерсон. – Конечно, здесь, где же еще, дурачок! А где ты хотел бы? Я не хожу по ихним домам! Ежели тебе чего-нибудь модное надо, так ты поди хирурга подкупи, хотя я не знаю, где такого найти. За енто же раньше вешали, или не знаешь? Правда, сейчас за такое будет каторга…

– Тебя она что-то не беспокоит, – заметил Уильям.

– А мне-то что! – ответила женщина с сухим смешком. – Ко мне являются только с отчаяния, иначе не бывает. Много я не беру. А ежели она ко мне пришла, так сама ж и виновата. И я всем помогаю – кто ж меня здесь заложит? – Она кивнула в сторону улицы и окрестностей. – Даже фараоны меня не трогают, ежели я помалкиваю, а зачем мне болтать? Так что подумай. А то еще случится чего… – добавила она с улыбающимся лицом, но жесткие глаза ее не допускали сомнений в угрозе.

– А как мне отыскать такого хирурга, который сделает аборт? – спросил сыщик, внимательно разглядывая ее. – Леди, за которую я прошу, может позволить себе расходы.

– Не знаю. Сказала, если бы знала, но не знаю. Леди, которые могут платить, сами находят подобных врачей.

– Понимаю…

Монк верил этой женщине, не имея на то никаких причин, кроме собственного инстинкта, но своему первому суждению он доверял, даже все обдумав. Ему была знакома эта беспомощная ярость. Он встречал недоумевающих горьких вдовцов, на которых внезапно свалилась дюжина детей, не понимавших причин несчастья. Их жены сами позаботились о себе, сохранив все дело в тайне от мужа. Никому не говоря, они шли к такой мастерице, а потом истекали кровью, обо всем умолчав: причина была личной, стыдной… была женским делом. Воображение их мужей никогда не простиралось дальше физического удовольствия. А дети – дело естественное, для этого женщина и создана. И, лишь овдовев, эти мужчины пугались, сердились и недоумевали.

Видел Уильям и совершенно юных девиц, еще не достигших шестнадцати лет, – с пепельными лицами, в ужасе перед лекаркой и ее инструментами, бутылкой джина и позором. Таких, как сидевшая сейчас перед ним. И все же они проходили через весь этот ужас, чтобы не становиться падшей женщиной. А что ожидало внебрачного ребенка нищей и одинокой матери? Смерть, право, была милосердней… смерть, еще до рождения принятая в подобной грязной кухне от рук женщины, которая, улыбаясь с той или иной степенью сочувствия, делала свое дело и забирала все деньги, которые сумела накопить девчонка, а потом помалкивала. Сыщик яростно хотел что-то сделать для этого ребенка, тихо плачущего и истекающего кровью. Но чем тут можно было помочь?

– Пожалуй, я попытаюсь отыскать хирурга, – заявил Монк с ироничной откровенностью.

– Как хочешь, – пожала плечами женщина, не выказав никакого разочарования. – Только твоя дамочка не поблагодарит тебя, если ты начнешь звонить об этом по всему городу. Помалкивай обо мне, понял?

– Постараюсь, – кивнул Уильям, которому внезапно до смерти захотелось оставить это место. Ему казалось, что даже стены здесь пропитаны кровью, как эти лоскутья и стол. Даже на Уайтчепел-роуд со всей ее грязью и бедностью было лучше, чем здесь. В этой кухне ему было душно, да еще и вонь била в нос: детектив чувствовал ее глоткой. – Благодарю.

Было смешно говорить этой… женщине такие слова, но надо же было чем-то закончить встречу!

Монк повернулся на месте, распахнул дверь и через лавку мясника вышел на улицу, стараясь дышать поглубже. Воздух, пропитанный запахом сточных канав и дымом, все же был несравненно чище, чем вонь этой мерзкой кухни.

Придется продолжать розыски, но сперва надо выбраться из Уайтчепела. Слава богу, больше нет нужды разыскивать потайных лекарей! Стэнхоуп никогда бы не доверил им свое дело: они бы предали его в мгновение ока, так как он отнимал у них лучших клиентов. Сэр Герберт был бы глуп, доверив им свою жизнь. Кроме того, его можно было и шантажировать – ради доли в прибыли… Нет, искать следует в высших слоях общества, если Уильям сумеет найти способ.

Но времени для придумывания хитростей не было. Быть может, оставался всего лишь день, в самом лучшем случае два.

Калландра! Она может что-нибудь знать. Во всяком случае, лучшей персоны для расспросов ему не найти. Но тогда придется рассказать ей, что сэр Герберт, безусловно, виновен, и объяснить, как они узнали об этом. И нет времени спрашивать на это разрешения у Рэтбоуна. Адвокат рассказал об этом Монку как помощнику в деле, а значит, сыщик был связан теми же самыми правилами конфиденциальности, которые необязательны для леди Дэвьет. Впрочем, детектив и не думал соблюдать все эти тонкости. Пусть сэр Герберт жалуется на это с помоста виселицы.

Одним словом, после шести вечера детектив поделился с нею новостями.

Осознав смысл его рассказа, Калландра пришла в ужас, и Уильям, получив от нее небольшую горстку советов, оставил ее, побледневший и решительный настолько, что она даже испугалась. Сама же леди Дэвьет осталась одна в своей уютной гостиной, освещенная заходящим солнцем и обремененная тяжким грузом познания. Неделю назад сердце ее пело уже просто оттого, что Кристиан не был виновен в смерти Пруденс. Но теперь она могла думать только о том, что сэр Герберт, вне сомнения, будет оправдан, а кроме того, о новом горе, которое ляжет на леди Филомену Стэнхоуп… Да знает ли она, в конце концов, о том, что ее муж виновен в убийстве? Калландра могла лишь догадываться об этом… Возможно, что и не знает. А ведь она должна была еще узнать, что ее старший сын был отцом погубленного ребенка Виктории. Акт инцеста редко оставался единственным. Другим ее дочерям грозила та же мрачная перспектива…

И не было никакого способа смягчить этот удар. Миссис Дэвьет не могла придумать, как сделать его хотя бы терпимым. Однако бессмысленно было оставаться дома, в мягком кресле, среди ваз с цветами, книг и подушек, где на солнце дремали кошки, а собачка с надеждой поглядывала на нее одним глазом, на случай если хозяйка решит с нею погулять.

Калландра встала, спустилась в холл и вызвала дворецкого и лакея, чтобы, не теряя времени, направиться к дому Стэнхоупов. В такое время визиты были не приняты; к тому же леди Филомена едва ли принимала сейчас гостей, но Калландра Дэвьет была готова преодолеть подобные препятствия. Она покинула свой дом в простом вечернем платье: этот фасон был в моде два года назад, но ей даже не пришло в голову заказать туалет посовременнее.

В экипаже она глубоко задумалась. Через некоторое время, с удивлением обнаружив себя у дверей дома Стэнхоупов, Калландра велела кучеру подождать, выбралась наружу без всякой помощи и направилась к входной двери. Красивое, но без особых претензий дерево, из которого она была сделана, свидетельствовало о богатстве. Гостья мельком поглядела на нее, с горечью отметив, что сэр Герберт сохранит все это – разве что его репутация претерпит легкий ущерб. Леди Дэвьет не могла испытывать удовлетворения от того, что вся дальнейшая жизнь хирурга будет навсегда отмечена шрамом: все ее мысли были полны той боли, которую она несла его жене.

Калландра позвонила в колокольчик, и ей ответил лакей. Должно быть, в эти скверные времена работавшие там женщины находились в задней части дома. Мужчине было проще управиться с любопытными и бестактными визитерами.

– Да, сударыня? – осторожно спросил слуга.

– Леди Калландра Дэвьет, – отрывисто проговорила гостья, передавая ему свою визитную карточку. – У меня весьма неотложное дело к леди Стэнхоуп. Я весьма сожалею, что не могу подождать до более удобных времен. Не известите ли вы ее о моем прибытии? – Это прозвучало как приказ, а не вопрос.

– Безусловно, сударыня, – строго ответил лакей, принимая карточку и не читая ее. – Но леди Стэнхоуп в настоящее время не принимает.

– Я приехала не со светским визитом, – проговорила Калландра. – У меня скорее медицинский вопрос.

– Неужели… неужели сэр Герберт заболел? – Лицо слуги побледнело.

– Нет, насколько я знаю, нет.

Невзирая на весь свой опыт, лакей колебался, не зная, что делать. Потом он поглядел незваной гостье в глаза и, должно быть, заметил в них настойчивость, силу, авторитет и твердую волю, от которых нельзя было отделаться недомолвками.

– Да, сударыня. Если вам угодно, подождите в утренней гостиной. – Слуга открыл дверь пошире, пропуская леди, и провел ее в очень строгую комнату, совершенно лишенную цвета: она словно поблекла из-за долгого отсутствия в ней людей. Дом, похоже, был погружен в траур.

Филомена Стэнхоуп появилась буквально через несколько мгновений. Взволнованная и встревоженная, она поглядела на Калландру, явно не узнавая ее. Свет никогда много не значил для этой дамы, а госпиталь представлялся ей всего лишь местом, где работал ее муж. Миссис Дэвьет была заранее расстроена тем гибельным разочарованием, которое ей суждено было принести этой женщине, поселив в ее доме вечное разделение.

– Леди Калландра? – вопросительным голосом проговорила хозяйка. – Мой лакей утверждает, что у вас есть для меня какие-то новости?

– Увы, это так, и я глубоко сожалею об этом, но если я промолчу, возможна новая трагедия.

Филомена осталась стоять, только лицо ее еще больше побледнело.

– Что такое? – Она была настолько потрясена, что игнорировала все правила этикета. В известной мере подобная новость была хуже, чем смерть кого-то из близких. Эту мрачную гостью ожидали, знали, как с ней обращаться; каждому было известно заранее, как поступать в любом горе. Смерть посещала все дома, не минуя ни благополучных, ни опозоренных. – Что случилось?

– Мне непросто говорить об этом, – начала Дэвьет, – я предпочла бы сесть. – Она собиралась добавить, что так будет легче самой хозяйке, но эти слова были абсурдны. Ничто не могло смягчить подобный удар.

Миссис Стэнхоуп не тронулась с места:

– Прошу вас, говорите же, что случилось, леди Калландра!

– Ничего нового. Просто старые грехи и скорби выплывают наружу. И о них должно быть известно, чтобы они не повторились.

– О ком вы говорите?

Гостья вздохнула. Все складывалось так болезненно и, быть может, даже хуже, чем она рассчитывала.

– О ваших детях, леди Стэнхоуп, – сказала она наконец.

– О моих детях? – В голосе Филомены не слышалось настоящей тревоги; скорее в нем звучало недоверие. – Что общего у моих детей с этим… испытанием? И потом, что вы можете знать о моей семье? И откуда вы могли хоть что-то узнать?

– Я числюсь среди попечителей Королевского госпиталя. – Не считаясь с желаниями хозяйки дома, Калландра села. – Некоторое время назад ваша дочь Виктория консультировалась там у хирурга по поводу беременности.

Миссис Стэнхоуп побледнела, но сохранила власть над собой и не стала садиться.

– В самом деле? Я не знала этого, но едва ли теперь это важно. Если только вы не собираетесь сказать, что именно ваш хирург и погубил ее…