Негодяи (сборник) Флинн Гиллиан

Уолтер Джон Уильямс родился в Миннесоте, а сейчас живет неподалеку от Альбукерка, штат Нью-Мексико. Его короткие рассказы часто публиковались в журналах Asimov’s Science Fiction, The Magazine of Fantasy and Science Fiction, Lightspeed, Subterranean и других. Также они выходили в сборниках Facets and Frankensteins и Foreign Devils. Среди его романов – Ambassador of Progress, Knight Moves, «Оголенный нерв», «Бриллианты имперской короны», «Зов смерча», «На крыльях удачи», «Дни Искупления», Aristoi, «Повелитель плазмы», «Престарелый Рок», City on Fire, а также огромный роман-катастрофа «Рифт», роман Destiny’s Way в мире Star Wars и три романа, вышедшие в его популярном цикле Modern Space Opera – «Конец империи страха»: «Праксис», «Распад» и Conventions of War. Среди его последних книг – романы Implied Spaces, This Is Not a Game, Deep State и The Fourth Wall, новелла The Boolean Gate и новый сборник The Green Leopard Plague and Other Stories. В 2001 году он получил премию «Небьюла», запоздалую, за рассказ «Мир папочки», а еще одну «Небьюла» он получил в 2004 году за рассказ The Green Leopard Plague.

В приведенном ниже озорном рассказе кинозвезда (Шон Мэйкин, самовлюбленный и смешной главный герой романа The Fourth Wall) оказывается втянут в сложнейший заговор, который, в конечном счете, выглядит менее реальным, чем голливудский фильм, и куда более опасным для всех, в нем участвующих.

Уолтер Джон Уильямс

«Бриллианты из текилы»

– Нет, – говорит Осли. – Нет. Правда. Ты можешь сделать бриллианты из текилы.

– Продай достаточно текилы, – отвечает Юнаков, – и сможешь купить столько бриллиантов, сколько тебе захочется.

– Я не это имею в виду, – говорит Осли.

Мы сидим в номере у Юнакова, в курортном отеле, ветер ревет, врываясь в окна и двери и сдувая к морю дым марихуаны, которую мы курим. В углу комнаты гудит 3D-принтер, изготавливая загруженную в него модель, в другом углу видна изогнутая мокрая барная стойка с двумя стульями рядом и полутора десятками полупустых бутылок выпивки на ней. Шесть или восемь человек сидят вокруг массивного деревянного кофейного столика, на котором расположился большой белый пластиковый кальян, который Осли сделал в первый день непосредственной съемки на том же принтере.

Фильм называется «Риф Отчаяния». Юнаков работает в нем реквизитором, Осли – его помощником. Другие сидящие в комнате тоже в съемочной группе: пара осветителей, помощник костюмера и чей-то двоюродный брат по имени Чип.

Я в этом фильме звезда. На самом деле – очень большая звезда, и продюсеры собираются потратить пару сотен миллионов долларов, чтобы сделать меня еще большей звездой. Но не настолько большая звезда, чтобы не потусить со съемочной группой. Я хочу, чтобы они меня любили, поскольку именно они могут сделать меня красивым. Кроме того, у них самая лучшая трава из имеющейся.

Мы в Мексике, но мы не курим мексиканскую дурь. Покупать траву в Мексике опасно, по большей части из-за того, что дилер, скорее всего, сдаст тебя копам, которые, в свою очередь, упекут тебя в кутузку, конфискуют траву и продадут ее обратно тому же дилеру. И, конечно же, будет стыдно, если крутой чувак из Голливуда загремит в кутузку в Мексике со всем сопутствующим шумом и взятками.

Нет, это 4:20, выращенная в Калифорнии, где ее растят вполне легально, потом контрабандой переправляют в Мексику, где она нелегальна, в ящиках для съемочного оборудования. И меня это совершенно устраивает, поскольку в Калифорнии все самое лучшее, в том числе и трава.

На самом деле я вовсе не воодушевлен тем, что оказался в другой стране, где люди говорят на другом языке, у них другие обычаи, а в заведениях подают мексиканскую еду, но не такую классную мексиканскую еду, какую я могу купить в Лос-Анджелесе. Ну, раз уж я звезда международного уровня, то даже в другой стране со мной обращаются хорошо, куда лучше, чем с конченой звездой прошлых лет, что также бывало в моей жизни.

Мы смотрим, как Чип – парень, приходящийся кому-то двоюродным братом, – втягивает поистинне эпическое количество дыма, от которого у него, наверное, несколько часов глазки в кучку будут. От травки в чашке разлетаются искры.

Выдержав подобающую паузу, Осли продолжает разговор.

– Нет, правда. Надо нагреть текилу до восьмисот градусов по Цельсию, и тогда на подложке из кремния или стали начнут оседать нанобриллианты. Типа, промышленного использования.

– Ты эту хрень только что выдумал, – говорит Юнаков, но когда кто-то находит ответ, порывшись в Интернете с телефона, выясняется, что это чистая правда, по крайней мере, в Интернете. Что не всегда одно и то же.

В это время 3D-принтер в углу взвизгивает в последний раз и умолкает. Осли наполовину идет, наполовину ползет по кафельному полу к агрегату и достает из него штуку, похожую на толстостенную лабораторную колбу. Она не совсем прозрачная, судя по всему, внутри нее желтоватые слои другого материала.

– О’кей, – говорит он. – Вот моя последняя разработка.

Осли коротышка, где-то метр шестьдесят, и тощий. Волосы у него висят поверх ушей тугими завитками, как спираль штопора. Очки в черной оправе увеличивают его глаза до невозможности, превращая их в огромные цветовые пятна, как в тесте Роршаха, а его подбородок покрыт темной однодневной щетиной. На нем майка и широкие шорты с карманами, оттопыренными от множества инструментов, кабелей и электронных штуковин внутри.

Поскольку он уже завоевал авторитет, построив при помощи своего аппарата Джеймса Бонга, мы к его словам прислушиваемся. Он идет к бару, достает бутылку вина без этикетки, откупоривает ее и наливает стакан. Вино кроваво-красное, такое темное, что кажется почти пурпурным.

– О’кей, – говорит он. – У моих друзей в Сентрал-Коуст своя винокурня, и они присылают мне это пойло в порядке эксперимента. Совершенно обычное каберне. Молодое, всего пару недель простояло, чтобы только брожение прекратилось. Процежено один раз, так что я его еще раз отфильтровал, чтобы осадка не было совсем. В остальном – настоящее молодое вино.

Он дает нам стакан, и мы пробуем по очереди. Когда подходит моя очередь, я сначала его нюхаю. Ничего особенного. Отпиваю, и по мере того как вино струится по языку, я чувствую, как вкусовые сосочки пытаются от него уползти, будто жертвы катастрофы от места разлива токсичной жидкости. Глотаю его лишь потому, что выплюнуть на пол будет невежливо. И передаю стакан дальше.

– В приемлемое вино это можно превратить с помощью двух вещей, – говорит Осли, стоя за баром. – Времени и дубовых бочек. Дуб идеален для вина, и виноделы практически ничем больше не пользуются. Дуб позволяет кислороду медленно попадать в вино, и окисление ускоряет процессы взаимодействия вина и дуба. При помощи которых устраняются гидро… гидролизируемые танины, фенолы, терпены и фур… фурфуролы.

От конопли он начинает запинаться, выговаривая технические термины.

И поднимает колбу.

– Я сделал ее для того, чтобы за пару минут произвести то, что дуб делает за несколько месяцев. Посмотрим, как это сработает.

Осли ставит колбу на барную стойку и наливает в нее вино. Смотрит на нас.

– Реакция будет, немного, э-э, бурной.

Он берет тарелку и ставит ее под колбу.

– Подождем двадцать минут, где-то так.

Мы продолжаем вечеринку. Мундштук кальяна идет по кругу, я запиваю травку пивом.

Обычно я не позволяю себе укуриваться, если знаю, что завтра мне работать, но на самом деле мне не нужно учить диалоги к завтрашней съемке. Все сцены будут сниматься под водой, и говорить мне не придется.

В «Рифе Отчаяния» мой персонаж пытается собрать добычу с затонувшей подводной лодки, что оказывается проблемой, поскольку этой подлодкой пользовался мексиканский наркокартель для контрабанды наркотиков в Штаты. Подлодка пошла ко дну с грузом кокаина на 200 миллионов долларов, и для моего персонажа это желанная цель, поскольку он является профессиональным дайвером, серьезно сидящим на коксе. К сожалению, картель тоже хочет заполучить наркотики обратно, не говоря уже о том, что в дело вступают Береговая охрана и Управление по контролю оборота наркотиков.

Мой персонаж, Хэнк, не особенно хороший парень. Поначалу он просто злой наркоман, но по ходу действия он обретает любовь и вдохновение в Анне, сестре одного из моряков, утонувших на подводной лодке. В кульминации сюжета, когда громилы картеля до него добираются, он обменивает кокаин на автомат «Хеклер энд Кох» и наводит порядок в делах.

Что произойдет в развязке, пока повисло в воздухе. Сложилось так, что у фильма есть два варианта окончания, написанные двумя сценаристами. В первом, изначальном, Хэнк побеждает, продает кокаин и вместе с Анной удаляется в неизвестность, став на много миллионов богаче.

Во втором варианте Хэнк выносит из происходящего высокий моральный урок насчет того, что наркотики зло, отдает весь кокаин Управлению по контролю и остается ни с чем.

Первый вариант, который нравится всем, намного логичнее с точки зрения характера Хэнка. Второй, который никому не нравится, есть результат трусости продюсеров, которые боятся, что их обвинят в пропаганде употребления наркотиков.

Последнее, что я слышал, что мы снимем оба варианта развязки, а на этапе монтажа продюсеры решат, какой именно войдет в окончательный вариант фильма. Поскольку продюсеры печально известны своей трусостью, я полагаю, что они выберут второй.

Если я не настою на своем или что-нибудь еще не сделаю. Я могу просто отказаться сниматься во втором варианте окончания, а могу просто начать запарывать съемки.

Но тогда я тоже покажу себя трусом, а этому не бывать.

– Ладно, хорошо, – говорит Осли. Он снова за баром, глядит в колбу огромными глазами, увеличенными очками. – Думаю, реакция окончилась.

Берет стакан, втыкает его в ведерко со льдом и наливает в него содержимое колбы. Судя по тому, как он держит колбу, она горячая.

Вино изменило цвет. Теперь оно более яркого красного оттенка.

Осли сует в стакан термометр и ждет, пока вино не достигнет комнатной температуры. Достает стакан из ведерка, выходит из-за бара и дает стакан мне.

– Давай-ка, Шон, – говорит он. – Попробуй и скажи, что ты думаешь.

Стакан снаружи мокрый от растаявшего льда. Я с определенным недоверием гляжу на него.

– Мне действительно надо выпить результат твоего химического опыта?

– Не траванесся, – отвечает Осли. Подносит стакан к носу, нюхает и отпивает добрый глоток. – Попробуй.

Я с сомнением беру стакан. Вспоминаю, что в прошлом бывало, когда люди пытались меня убить. Люди, которых я совсем не знал, и по причинам, о которых я ни малейшего понятия не имел.

– Ты понимаешь, что если отравишь меня, то съемки накроются и ты потеряешь работу?

Осли надменно глядит на меня, поджав губы.

– На самом деле это Контейнер Шесть Точка Один, – говорит он. – Я из них всех пил. Там ничего, что могло бы тебе повредить. По крайней мере, в необходимом для этого количестве.

Я подношу стакан к носу и нюхаю. И удивляюсь. В отличие от первого варианта, это пойло пахнет, как настоящее вино. Осли ухмыляется.

– Понял? – говорит он. – Запах, который ты унюхал, – ванилин. И немного лактонов, чтобы придать аромат дуба.

Юнаков, реквизитор, мне подмигивает.

– Это вино, чувак, – говорит он. – Я у Осли его пойло уже неделю пью. Все чудесно.

Я осторожно выливаю несколько капель себе на язык. Более-менее, как обычное столовое красное. Не отличное, но вполне приемлемое.

– Неплохо, – говорю я. – Намного лучше стало.

И передаю стакан костюмеру, справа от меня.

– Понял? – говорит Осли. – Обычно на то, чтобы получить вино такого качества, уходит не один месяц, а мой реактив сделал это за двадцать минут.

Костюмер отпивает вина и скептически облизывает губы.

– Ну, не Гран Крю, уж точно, – говорит она.

– Все еще только начинается, – отвечает Осли. – Еще пара лет, и буду делать такое вино, которое ты от О-Брион не отличишь.

Девушка приподнимает брови.

– А откуда ты возьмешь терруар? – спрашивает она.

Осли смеется.

– В терруаре нет ничего мистического. Терруар происходит не из того, что твои предки носили деревянные башмаки и молились святому Валерию. Это просто химия. Дай мне химический состав, и я наверняка смогу повторить результат.

Завязывается бурный спор насчет терруара, дебурбажа и подбора сортов, а я снова принимаюсь за пиво. Моя дешевка меня вполне устраивает, я не такой фанатик вина, чтобы обращать внимание на тонкости.

Мундштук кальяна проходит еще один круг, и я решаю, что пора ложиться спать. Комната Юнакова на первом этаже, так что я попросту перелезаю через ограду балкона на тротуар и размашисто шагаю к моей кабане.

Небо серебрится в свете звезд. Белесые тропические цветы покачиваются на ветру. Песок на пляже переливается молочным светом.

Если я закрою глаза, то могу представить себе, что вернулся в рай, в Южную Калифорнию.

Свернув за угол, я едва не подпрыгиваю, услышав вскрик. Оказывается, один из официантов отеля катит навстречу столик, на котором подают еду в номера. Бутылки и тарелки едва не падают, я бросаюсь вперед, чтобы поймать их, пока ничего не разбилось. Общими усилиями я и официант приводим все в порядок.

– Простите, мистер Мэйкин, – говорит официант. – Я не видел, что вы идете.

Дело происходит в Кинтана Ро, и официант явно ведет род от майя, ростом метр пятьдесят, широколицый, с крючковатым носом. Он робко улыбается. Я смотрю на него сверху вниз.

– Все нормально, – говорю я. – Хорошего тебе вечера.

Я не то чтобы совсем не привык, чтобы люди вскрикивали, когда я неожиданно выхожу им навстречу, так что я необычная кинозвезда.

В юности я был миловидным самодовольным ребенком-актером, когда вся Америка ждала меня в своих гостиных в качестве звезды ситкома «Фэмили Три». Однако, когда я вырос, то стал высоким, а голова продолжала расти даже тогда, когда тело перестало. Это называется педоморфоз – у меня необычно большая голова, а черты лица остались детскими, с курносым носом, большим лбом и необычно большими глазами.

А теперь я выгляжу особенно зловеще, поскольку для нынешней морально двусмысленной роли побрил и так лысеющую голову и отпустил бородку. Выгляжу так, что вряд ли кому-то понравится увидеть подобного субъекта выходящим из-за угла темной ночью.

Внешний вид – главная причина краха моей карьеры в тот самый момент, когда я перестал быть миловидным, и главная причина того, почему я больше десяти лет не мог найти работу, пока меня не спас непрошеный спаситель – разработчица игр по имени Дагмар Шоу, которая наняла меня в качестве звезды картины «Бегство на Землю», транслировавшейся по Интернету. Я играл Рохина, нечто среднее между инопланетянином и ангелом. «Бегство на Землю» стало мегахитом, как и продолжение. В настоящее время я держу связь с Дагмар по поводу новых проектов с Рохином, пытаясь обрести еще большую известность игрой в полнометражной картине.

Странное лицо гарантирует мне, что я никогда не стану героем романтической комедии, но меня с готовностью возьмут на роль злодея – за те годы, когда я отчаянно пытался найти хоть какую-нибудь работу, я чаще всего играл громил. Так что в «Рифе Отчаяния» я играю несколько злодейского персонажа, который обретает искупление и превращается в хорошего парня.

Даже если я великолепно отыграю, совершенно гениально, совсем не факт, что люди согласятся платить деньги за то, чтобы во весь экран увидеть мою здоровенную голову. В конце концов, все мои успешные роли на большой экран никогда не выходили.

Раздумывая насчет всего этого, я иду к кабане. Это покрытый белой штукатуркой домик с островерхой крышей в стиле майя, покрытой пальмовым листом. Сплошной местный колорит. Я открываю дверь и вижу, что Лони Роув пришла раньше меня. Она сидит в кресле, попивая мой апельсиновый сок и набивая текст в смартфоне, но, увидев меня, откладывает его в сторону и встает.

– Привет, – говорит она. – Тут над головой беспилотник с камерой летает, решила зайти в твою кабану, чтобы им было, что написать.

Она бледная и рыжеволосая, поэтому все время от солнца прячется, а на съемках ей приходится дико краситься, чтобы скрыть веснушки. У нее большие блестящие зубы с небольшим перекусом и роскошная фигура, которая дала ей мировое признание. Плакаты с изображениями Лони продаются миллионами, и сложно представить себе комнату американского подростка мужского пола, где не было бы плаката Лони с частично торчащей над брюками задницей.

Лони – амбициозная юная актриса, в фильме она играет любовницу наркобарона. Еще она моя подружка, вернее – Официальная Подружка для Таблоидов, самая подходящая, чтобы наши имена были на виду у всех.

Хотя наши отношения, по большей части, служат популярности, мы время от времени занимаемся сексом. Подростки, которые каждый день ложатся спать, глядя на плакат с Лони, разочаровались бы, если бы узнали, что это приятно, но не более того. Ничего особенного. В наших отношениях нет ни капли страсти, поскольку мы оба страстно любим лишь нашу карьеру в кино. Однако Лони и я – друзья, несмотря на то, что пользуемся друг другом, и, думаю, друзьями и останемся, когда закрутим другие романы, ради таблоидов.

Лони, если вспомните, та самая красотка, что увела меня у прошлой моей подружки для таблоидов, Эллы Свифт. Элла – звезда куда круче Лони, и увести меня было большой удачей для последней. Дико подняло ее популярность.

Оба таблоидных романа были задуманы моим агентом, Брюсом Кравицем из «ПанКосмос Тэлент Ассошэйтс» в Беверли-Хиллз. «Риф Отчаяния» – проект ПКТА почти полностью. Брюс – главный талант этого проекта, нашедший сценариста, который написал первый вариант сценария – сценария, который я ни разу не видел от сценариста, которого я никогда не встречал. Нашел другого сценариста, который переписал его и написал первый вариант окончания, а потом еще одного, который написал второй вариант, тот, который все ненавидят, но который, скорее всего, будет окончательным.

А еще Брюс нашел Эллу Свифт и свел нас, в качестве любовников для таблоидов, чтобы о нас писали после того, как мы долгое время не появлялись на экранах кинотеатров, чтобы напомнить зрителям о нашем существовании. По одной ей известным причинам Элла тщательно скрывала то, что она лесбиянка и у нее бурный роман с ее парикмахершей.

Понятия не имею, почему Элла желает прятать все это в шкафу, поскольку для меня мысль о ее отношениях с другими женщинами просто чуть более экзотична и интересна. Тогда в моей жизни больше никого не было, и я решил подыграть. Нас видели на премьерах, вечеринках, благотворительных мероприятиях и даже играх «Лэйкерс», я спал у нее дома в Малибу два-три раза в неделю, в гостевой спальне, в то время, как она делила хозяйскую с парикмахершей.

А затем Элла отправилась в Южную Африку, в Кимберли, заинтересовавшись бриллиантами, а Лони, которая на том этапе своей карьеры искала любой возможной известности, согласилась стать еще одной женщиной, разбившей сердце Эллы.

Этот треугольник породил множество заголовков, не без помощи Брюса, где Элла плакалась друзьям, улетала в Кимберли, прилетала в Штаты, умоляя меня вернуться к ней. Несколько недель таблоиды послушно докладывали, что я и Лони то подрались на съемках, то разругались, а потом несколько недель писали о нашей помолвке. Иногда Лони заставала меня говорящим по телефону с Эллой, приходила в бешенство, иногда я тайком летал в Африку, чтобы побыть с Эллой.

Я всегда был рад увидеть себя на первых страницах, даже если там не говорили ни слова правды.

Если ты постоянно в новостях, значит, ты людям не безразличен. Мне нравится, когда я не безразличен людям. Собственное имя на первых полосах таблоидов греет мне сердце.

Но есть и определенные недостатки в жизни публичной знаменитости. Например, мелкие беспилотники с камерами, которые папарацци пускают там, где ты живешь и работаешь. Это незаконно, по крайней мере, в Штатах, но беспилотник не арестуешь. А если удалось найти и арестовать его оператора, то у тебя в руках лишь человек с пультом управления, и невозможно доказать, что с помощью этого пульта он делает нечто противозаконное.

С моей точки зрения, беспилотники – дешевка. Насколько мне известно, в таблоидах все равно выходит только то, что присылают им наши агенты, и их редакторы не создают собственные воздушные силы, чтобы что-то искать самим.

Но Лони знала, что делать, если сообщили о налете на отель беспилотника с камерой. Вышла из своей комнаты и пошла в мою кабану, вроде бы на свидание, чтобы «Тэйл», «Уикли Дэмэдж» или кто-то еще написал очередную статейку. «Тайный ночной визит Лони к Шону», что-нибудь в этом духе.

– Беспилотник все летает? – спрашиваю я.

Лони глядит на свой смартфон, проверяя доклад от ночной смены охранников.

– Видимо, нет, – отвечает она. – На берегу чисто.

Я подхожу к ней и отпиваю апельсинового сока, своего.

– Можешь остаться, если хочешь, – говорю я.

Она извиняюще улыбается.

– Если ты не против, пойду в свою комнату. Мне еще пару часов надо в соцсетях потусить.

Восходящая звезда всегда должна быть онлайн. Типа того.

– Повеселись, – говорю я ей, допивая апельсиновый сок, пока она идет к двери.

Выходит, продолжая набивать текст. Судя по всему, сегодня мне одному спать.

На следующее утро я погружаюсь под воду с аквалангом, снимаясь в миллиарде крупных планов. Камера у самого моего лица, я изображаю удивление, гнев, целеустремленность, отчаяние и грозный вид. Плаваю в кадре слева направо. Плаваю справа налево. Погружаюсь и всплываю. Прячусь за кораллами, пока сверху проплывают воображаемые плохие парни. С деланой уверенностью обращаюсь с инструментами для работы на затонувшей подлодке.

Режиссер, англичанин по фамилии Хэдли, сидит под навесом на переоборудованной барже и выдает указания через специальный подводный громкоговоритель. Ему даже ноги мочить не надо, он лишь смотрит на мониторы, потягивая мачиато, который варит ему его личный бариста.

– Слишком мелко, – говорит он. – Сделай крупнее.

– Слишком крупно, – говорит он. – Сделай помельче.

Ненавижу все эти подводные съемки. Все мы их ненавидим. Я пытался убедить продюсеров, что мы можем снять все это просто на зеленом фоне, но они меня не послушали.

К двенадцати тридцати я заканчиваю сниматься, но после почти четырех часов работы под водой я в изнеможении, на лице остался красный круг от маски. Хорошо хоть, что все снимают на небольшой глубине, при естественном освещении и без необходимости последующей декомпрессии.

Катер привозит меня обратно к отелю, и по дороге я решаю зайти в комнату к Лони Роув. Утром поглядел на расписание, подметил, что программу съемок изменили, и мне завтра играть сцену с Лони. Я хочу поговорить с ней по этому поводу, раздумывая, изложить ли ей мою линию игры, поскольку она вполне очевидна для моей роли, как говорят, но, может, и ей пригодится.

Лони занимает номер на первом этаже отеля в боковом крыле, с патио, выходящим к пляжу. В патио стоит инструмент для стрижки газонов, на ветру сушатся купальник и полотенца. Купальный костюм большой, закрывающий все тело, почти как гидрокостюм, он помогает ей защитить белую кожу от солнца. На двери висит карточка с именем, Л. РОУВ, чтобы люди из съемочной группы по ошибке не того не разбудили.

Я замечаю, что сдвижная стеклянная дверь треснула. Видимо, птица врезалась, чайка какая-нибудь. Постучав по дверному проему, я отодвигаю дверь и вхожу внутрь, под защиту кондиционера.

Лони лежит на кафельном полу, мертвая. В ее состоянии сомневаться не приходится, поскольку ее голова превратилась в кровавое месиво. Розовое летнее платье забрызгано темно-красным, темнее, чем ее рыжие волосы. На полу лежит разбитая кофейная чашка, в луже кофе-мокко. В воздухе висит тошнотворный запах.

Я лихорадочно оглядываюсь по сторонам, пытаясь увидеть, нет ли в комнате другого человека. В особенности – человека с оружием. Никого нет.

Сердце колотится где-то у горла, пульс стучит в ушах так, что я уже не слышу ни ветра, ни шума прибоя, ни своих мыслей. Не то чтобы я никогда не видел мертвых, но я предпочитаю быть более готовым к тому, чтобы на них наткнуться.

Я выхожу из комнаты, пятясь и пытаясь вспомнить, к чему я прикасался. Выйдя на крыльцо, спешно достаю платок и протираю ручку двери. Закрываю сдвижную стеклянную дверь, и вдруг все стекло обрушивается, падая на пол сплошным потоком, сверкающим всеми цветами радуги. С грохотом громче моих угрызений совести.

Я снова лихорадочно оглядываюсь по сторонам, но, похоже, никто не обратил внимания. Спешно бегу к кабане и делаю совершенно очевидную для человека в моей ситуации вещь.

Звоню своему агенту.

– Значит, Лони застрелили? – спрашивает Брюс.

– Застрелили? Наверное.

У меня сдавливает живот, я сгибаюсь над полом кухни от мучительного спазма.

– Я не знаю, как ее убили, – отвечаю я. – Знаю только, что она мертва.

– Но ты ее не убивал.

– Нет.

Я будто слышу, как щелкают мысли в его голове.

– У тебя есть алиби?

Я пытаюсь думать. Думать тяжело, голова идет кругом, в животе бунт, а перед глазами все так же лежит искалеченное тело Лони в розовом платье.

– Я все утро был на подводных съемках.

– Значит, порядок, – говорит Брюс. В его голосе слышно удовлетворение логичным подходом к разрешению кризиса. – Ты вне подозрений.

– Брюс, у нас тут совсем не та полиция, что в Беверли-Хиллз, – говорю я. – Не мальчики в перчатках. Они могут повесить дело на меня просто потому, что я – подходящий кандидат.

– Поэтому отныне ты говоришь только с кем-нибудь из наших юристов, – говорит Брюс. – Я через пару минут кого-нибудь из них к тебе пришлю вместе с его мексиканским коллегой.

Спазмы в животе утихают. Я выпрямляюсь. Паника начинает отступать.

– Шон, ты не думаешь, что это могло быть нацелено на тебя? – спрашивает Брюс. – Поскольку сам знаешь, что раньше было.

Что было пару лет назад, когда неожиданно большое число людей пытались испортить мне возвращение в кино, убив меня.

Вопрос Брюса пробуждает волну паранойи, прокатывающуюся по моим натянутым нервам. Но затем я продумываю всю последовательность событий.

– Не понимаю, зачем, – говорю я.

Ведь на самом деле все те плохие времена уже в прошлом, времена, когда я ходил с телохранителями, прятался по отелям, а совершенно незнакомые люди пытались пырять меня кухонными ножами.

Теперь я большая звезда. Люди меня любят. Никто не хочет моей смерти, кроме, разве что, пары зануд.

– Все это хорошо, Шон, – говорит Брюс. – Ты совершенно вне подозрений. И я позабочусь о том, чтобы у тебя не было никаких проблем.

– О’кей. О’кей.

На меня снисходит спокойствие. Брюс Кравиц – настоящий волшебник в том, чтобы человека успокоить. Так он все свои дела делает, и все вокруг него довольны.

– А теперь тебе придется кому-то сказать насчет тела.

Паранойя резко возвращается.

– Только не полиции! – говорю я.

– Нет, – отвечает Брюс. – Совершенно точно не полиции, ты прав. Поблизости никого из продюсеров нет?

– Не знаю.

– Сейчас начну обзванивать и узнаю. А ты просто сиди смирно и не забывай, что ты подавлен.

– Конечно, подавлен! – отвечаю я.

– В том смысле, что не забывай, что ты и Лони изображали пару, – твердо говорит Брюс. – Убили твою подругу, Шон, твою любовницу. Ты должен быть готов в любой момент сыграть это.

– Точно.

В панике и ужасе я практически забыл, что все, что люди знают обо мне и Лони, – чистейшая выдумка.

– Сможешь это сделать, Шон? Сможешь сыграть эту сцену?

Брюс будто хочет, чтобы я его успокоил, и я его успокаиваю.

– Конечно, я смогу это сыграть. Мне Лони нравилась. И тело я нашел. Несложно.

– Хорошо. А теперь мне надо сделать несколько звонков. Перезвоню чуть позже.

Голос Брюса снова возвращает мне потрясающее спокойствие. Я благодарю его и вешаю трубку. Сажусь на диван и жду, что случится дальше.

Дальше случается Том Кинг, линейный продюсер. На съемках линейный продюсер – тот человек, который руководит всем процессом, контролирует бюджет и все съемки. Для такой работы нужна финансовая проницательность «Джей-Пи Морган» и безжалостная цепкость полицейского из телесериала. Он имеет опыт крупных съемок, таких, как нынешняя, и опыт решения ужасающе сложных проблем, которые возникают в процессе.

Он стучится в дверь как раз в тот момент, когда звонит телефон. Брюс сообщает мне, что Том ко мне идет. Я открываю дверь и впускаю его.

Том Кинг – дюжий лысеющий мужчина пятидесяти лет. На нем белая хлопчатобумажная рубашка и туфли «Докерс», в руке у него телефон. В желобке верхней губы – странная полоска щетины, видимо, не сбритая сегодня утром.

У него умные голубые глаза, и он смотрит на меня сквозь очки в черной оправе, тревожно, будто я могу взорваться, если со мной обращаться без должной осторожности.

– Брюс сказал мне, что у нас проблема, – говорит он.

– Проблема, да, Лони мертва, – отвечаю я немного резко. Это не мелкая оплошность с доставкой еды на съемки или программой съемок, которую надо бы исправить. Самое настоящее мертвое тело в номере, а Том, похоже, воспринимает это не столько как уголовное преступление, сколько как тактическую проблему.

Он указывает взглядом на дверь.

– Показать сможешь? – спрашивает он.

– Почему бы тебе самому не сходить и не посмотреть?

У меня нет никакого желания снова увидеть мертвую Лони.

– Я знаю лишь то, что сказал мне Брюс, – говорит Том. Все так же осторожно глядит на меня, будто подозревает, что у меня галлюцинации.

Мысли вихрем проносятся в моей голове. Может, он уже привык к тому, что актеры с катушек слетают, что им мертвые тела чудятся. Может, у него все время так.

– Пожалуйста, – говорит он.