Учитель Северюхин Олег
Шальная мысль пришла Нечаю в голову: если это оборотень, созывающий волков, то почему бы его не изловить? Изловить и привести в Рядок, созвать сход, и показать, кто тут оборотень на самом деле! Вот Мишата бы обрадовался! И мама бы сразу успокоилась… Говорили, конечно, что оборотни отличаются нечеловеческой силой, и совладать с ними в одиночку нельзя. Но на силу Нечай как раз не жаловался, догнать бы его только! Волка, как известно, ноги кормят, а значит и оборотень должен бегать хорошо. Да и усадьба рядом, можно и на помощь позвать, если что…
Но, подумав немного, он решил с этим повременить. Что если прийти сюда завтра, захватив топор? Или осиновый кол, что гораздо надежней… Да и чеснока можно пожевать перед этим… Как ни крути, а в одиночку, без оружия справиться с оборотнем трудновато. А завтра можно и Мишату с собой позвать, брат не откажется.
А если оборотень нападет на ребенка? Нечай из-за кустов осмотрелся по сторонам, но Грушу так и не увидел. Может, она догадалась вернуться, услышав, как воют волки? Но она ведь не слышит…
Человек еще раз переменил место, еще раз прислушался, как на его вой отвечает стая, а потом повернулся и направился к усадьбе, воровато озираясь по сторонам. Вот как… Значит, он из дворовых? Может, созывает своих, зная, что возле усадьбы есть пожива? Нечай проводил оборотня взглядом: тот не особо таился, словно не беспокоился, что его заметят. А когда он скрылся среди дубов, окруживших усадьбу, кто-то неожиданно взял Нечая за руку.
Нечай едва не вскрикнул и вскочил на ноги. Но оказалось, что это всего лишь Груша – девочка подошла к нему неслышно, или пряталась совсем близко.
– Ой, ну ты и напугала меня! – рассмеялся Нечай, – видишь, как тут опасно? Зачем ты сюда ходишь, а?
Она посмотрела на него со смущенной, широкой улыбкой, показывающей дырку на месте переднего зуба, а потом потянула его за руку в сторону дома.
– Конечно, домой! Куда же еще! – хмыкнул Нечай, – ночью надо спать, а не по лесу шататься.
Но на середине пути через лес Груша вдруг свернула с тропы в сторону.
– Куда? – удивился Нечай, – там-то мы что забыли?
Она замычала и потянула его сильней. Нечай всегда потакал ее непонятным причудам, ведь она ничего не могла сказать словами, только показать, и лишить ее такой возможности он считал несправедливым.
Тучные, высокие дубы разошлись, уступая место молодой поросли. Впрочем, молодой ее можно было назвать только по сравнению с трехвековыми гигантами – наверное, когда-то здесь была поляна, которую теперь заполонили непролазные кусты, над которыми поднимались дубы ниже и стройней. Груша протащила Нечая через заросли голого, колючего шиповника, на котором висели сморщенные, темно-красные, бородатые ягоды, и в самом центре, между кустов опустилась на землю.
– Ну? – спросил Нечай.
Она разбросала в стороны шуршащие листья и постучала кулачком по земле, только вместо мягкого, глухого звука ей отозвалось плотное дерево. Свет луны сюда почти не проникал. Нечай протянул руку и нащупал холодное, покрытое склизким налетом бревно.
– Ну? Ты считаешь, это полезная находка? – он с отвращением вытер пальцы об полушубок. Гнилая деревяшка. Наверное, ничего удивительного нет в том, что упавшее дерево постепенно вросло в землю, и кору с него обглодали древоточцы. Рано или поздно это случается со всеми упавшими деревьями.
Груша покачала головой, и погладила бревно ласково, словно котенка. А потом начала пальцами ковырять мерзлую землю вокруг него, ломая ногти.
– Ты хочешь его откопать? – Нечай взял ее за руку, – давай-ка не сейчас. Если это так важно, и ты для этого ходишь в лес по ночам, придем сюда завтра, с заступом, и откопаем, а?
Она кивнула и улыбнулась, словно поняла, поэтому с готовностью поднялась на ноги. Нечай вздохнул: придется выполнять обещание, данное глухой девочке, обмануть ее будет слишком подло. Тем более что утром он собирался в лес, за берестой и за дубовой корой, чтоб сварить чернил. Бересты он много брать не собирался, сначала стоило попробовать, будет ли на ней писать перо.
Воздуха мало… Мало воздуха… Легкие раздуваются, как зоб у жабы, но, сколько ни дыши полной грудью – не помогает. Странный в шахте воздух: тяжелый, сырой и словно пустой. Кайло впивается в стену и застревает: не хватает сил ударить как следует. Нечай тащит кайло к себе, оно срывается и попадает в колено. Он умрет здесь. Нечай замахивается кайлом изо всех сил, и бьет им несколько раз подряд. Руда вперемешку с суглинком и мелкими камнями сыплется к ногам, стуча по дощатым козлам. Им все равно, дышит Нечай или нет. Им все равно, умрет он тут сегодня или завтра: если он не выполнит положенного урока, его будут бить. А руды сегодня мало, больше суглинок, который никто не считает. Ему и так плохо, и быть битым совсем не хочется. Он останавливается, дышит, раздувая грудь, и чувствует, как тошнота ползет к горлу. Когда руды много, можно нарубить ее побольше, а потом немного подремать, пока ее переберут и оттащат наверх.
Свет чадящей лампы то зажигается, то гаснет. Нечай трясет головой: такого не бывает. Воздуха мало… Это в глазах темнеет. Он вскидывает кайло и снова бьет им несколько раз подряд: тошнота душит его, и плохо освещенная сырая стена покачивается перед глазами. Он замахивается снова, глотая соленую слюну, как вдруг кайло проваливается в пустоту, а стена падает ему навстречу, со всей силы бьет по лицу и сползает по щеке, царапая ее камушками. На смену паническому страху вмиг приходит черное, глухое равнодушие, похожее на смерть.
Он открывает глаза, видит сизые, рыхлые животы облаков, и думает, что мертв. Но неровная, неудобная и холодная глина под спиной, и щиплющий щеки мороз убеждает его в обратном. Да его подняли наверх! Нечай втягивает в себя воздух, и тот ударяет в голову, словно стакан «хлебного вина». В виски стучится нестерпимая боль, и кажется, что череп сейчас разорвется от натуги.
– Отдышался, что ли? – к нему подходит надзиратель, – поднимайся!
Нечай кусает губу, чтоб не разрыдаться, стискивает кулаки и лупит ими по замерзшей глине. Монах посмеивается и, плюнув, отходит в сторону.
– Сыночка, сыночка… – мама полотенцем вытерла ему пот со лба, и придержала руку, бьющую по кирпичам.
Нечай проснулся не сразу, и едва не уронил ее с табуретки, на которую она поднялась, чтоб дотянуться до его лица.
– Да что ж такое-то? Сыночек?
Нечай открыл глаза. Никакого неба над головой – дощатый, пропитанный сажей потолок. И мамина рука на запястье, маленькая и мягкая.
– Ой, мам… Ерунда какая-то приснилась. Душно что-то…
– Да это Полева на плиту чугунок опрокинула, мы уж дверь открывать не стали, вот горелым и воняет. Да уж выветрилось все.
Голова раскалывалась, словно он на самом деле только что выбрался из забоя. Не удивительно, двух дней не прошло, как Радей едва не вышиб ему мозги. Видно, ночные прогулки по лесу на пользу ему не пошли.
Нечай сполз с печки: и колено разболелось еще сильней. Меньше всего хотелось идти в лес, даже на двор выходить и то было лень. Он плеснул в лицо воды из бочки, в которой кто-то уже расколол плотную корку ночного льда, и посмотрел на свое отражение. Лучше бы он этого не делал: синяки, украшенные ссадинами, за два дня расцвели всеми цветами радуги, нос из красного стал фиолетовым, лицо перекосило на левую сторону, и опустился угол разбитой губы. Если в Рядке кого-то можно принять за оборотня, то лучше Нечая и придумать нельзя. Посмотришь и сразу все поймешь.
Едва он успел позавтракать и сел за отчет, оттягивая поход в лес, так сразу явился староста. Мама с Полевой засуетились, начали метать на стол остатки вчерашних пирогов, которые приберегли на вечер, раздували самовар, но староста махнул на них рукой.
– Я ненадолго. Поговорю и уйду, некогда рассиживаться.
Мишата отложил работу и тоже сел к столу, рядом Нечаем.
– Мужики ко мне утром приходили, – начал староста без предисловий, – сход требуют. Говорят, что Нечай Бондарев – оборотень.
Мама застыла с кружкой киселя в руке, но сунуться в разговор не посмела.
– Неправда это! – тут же ответил Мишата, а Нечай усмехнулся.
– Да я знаю, что неправда, – староста махнул рукой, – и Туче Ярославичу это не по вкусу придется. Они ж как дети малые. Покажите им виноватого, а разбираться они не станут. Вот и скажите, что мне делать?
– Да пусть сход собирают, – Нечай пожал плечами.
Мишата посмотрел на него, как на дурака.
– Ты чего, братишка? Какой сход? Да тебя убьют на этом сходе! Вдова Микулы с детишками придет, слезу пустит и все, пиши пропало!
– Да ладно, что ж они, совсем без ума, что ли? – Нечай поморщился.
– Я думаю, надо на сход Тучу Ярославича позвать, – староста хитро прищурился, – да гостей его, да дворовых. Чтоб безобразия не было.
Меньше всего Нечай хотел прятаться за спиной Тучи Ярославича. Он уже собирался рассказать об увиденном ночью на кладбище, но вовремя одумался: тогда придется объяснять, что он делал ночью в лесу, а выдавать Грушу не стоило. Если его сделали оборотнем, то и ее, чего доброго, объявят ведьмой. Глухонемая девочка и оправдаться не сможет. А если не выдавать Грушу, так и брат, не то что староста, поверит в его кровожадность.
Мишата посмотрел на Нечая с укоризной – припомнил его отказ от службы – и ничего не сказал.
– Завтра охота на оборотня будет, большая, – продолжил староста, – Туча Ярославич логово его обнаружил, на болоте. Всех в загонщики зовет. Ты, Нечай, не ходи лучше, сиди дома. Я к тебе дочку с мужем подошлю, чтоб, значит, они подтвердили на сходе, что ты дома сидел. А послезавтра видно будет. Может, и сход не понадобится. В общем, посмотрим. А ты, Мишата, наоборот, в загонщики иди. Чтоб не говорили, будто оборотень твой брат, и ты на него охотиться не захотел.
На том и порешили. Староста с удовольствием посмотрел на два десятка листов, исписанных Нечаем, подивился, что половина отчета уже готова, изрисованную же детьми бумагу Нечай убрал подальше.
– Где ж это видано, чтоб оборотни писать умели, а? – крякнул он, – да еще красиво так!
Ушел он вполне довольный собой и Нечаем. Нечай же подумал, что до темна остается не так много времени, и в лес надо идти или сейчас, или не ходить вообще. А если завтра еще и охота будет, то чернила он сварит не раньше следующей недели.
– Ты куда собрался? – спросил Мишата, когда Нечай оделся и закинул за спину короб, с которым ходили по грибы.
– Да надо в лес сходить, коры набрать для чернил, корешков накопать ольховых.
– А ты дойдешь до леса-то? – успокоенная старостой мама подошла и посмотрела на его лицо, – Что-то ты сегодня хромаешь сильней, чем вчера.
– Дойду. Я Грушу с собой беру, она мне поможет.
Небо, дымчато-белое у горизонта, сияло нежно-бирюзовым цветом, а над головой становилось глубоко-синим: таким синим оно бывает только в мороз, когда сквозь сухой прозрачный воздух можно увидеть звезды. Мороз, а снега нет. Померзнут яблони и вишни, да и озимые могут весной не взойти… Конечно, Мишата хлеба не сеял, но если случится неурожай, голодно будет всем, не только хлебопашцам.
Солнце светило в глаза, и долгие тени ложились на землю. Нечай показал на них Груше, и она беззвучно засмеялась: ноги у их теней были длинными, словно ходули, головы вытянутыми, и руки тонкими веревками болтались вдоль тел.
Сначала они набрали коры, бересты и корешков, и только потом направились в дубовый лес, откапывать бревно, которое так потребовалось Груше. Днем в лесу не было ничего страшного: обычный осенний лес, голый, засыпанный сухими листьями поверх сопревших. Кое-где еще стояли грибы, но замерзшие и сморщенные, и рябина, тронутая морозцем, казалась сладкой и соблазнительной. Нечай сорвал ветку, но ягоды были безвкусными и скользкими. Груша тоже сунула в рот парочку, тоже скривилась и выплюнула их на землю.
При свете солнца на том месте, где Груша нашла бревно, Нечай с удивлением разглядел не просто бывшую поляну, а совершенно круглую поляну. Будто когда-то деревья на ней вырубали не просто так, а нарочно. Пока он осматривался, стоя среди колючего шиповника, Груша отыскала где-то под листьями деревянную лопаточку, видно, принесенную из дома или найденную где-то в Рядке – такой лопаточкой мама снимала хлеб с железного листа. А потом присела на корточки, откинула в сторону листья и стала ковырять не успевшую промерзнуть землю.
– Да брось ты. Сейчас я заступом быстро раскопаю, – он присел рядом с ней и рассмотрел ее находку как следует – под листьями пряталась лежащая на боку длинная дубовая колода, примерно на осьмушку торчащая из земли. Нет, не ствол упавшего дерева, слишком короток и толст он для этого. Колода почернела от времени, но не сгнила – дуб в земле может лежать столетиями. И на ее поверхности Нечай приметил сколотый, нехитрый рисунок. Может, это резной столб какого-нибудь жилища?
Увидев, как здорово заступ справляется с работой, Груша засмеялась и захлопала в ладоши. Нечаю потребовалось не больше получаса, чтобы расковырять землю вокруг настолько, чтобы подсунуть под колоду черенок заступа и вытащить ее на поверхность.
Это была не колода и не столб. Это был идол. Деревянный идол, черный от времени, с грубым, бородатым лицом, с рогами, между которыми поместилась шапка. Нечай поставил его вертикально – идол превзошел его на две головы.
– Столбы их сокрушите, и рощи их вырубите, и истуканов их сожгите огнем,[3] – припомнил он строчку из Второзакония, – не сокрушили, значит… Ну что ж, здравствуй, древний бог.
Вот что это за круглая поляна! Когда-то тут поклонялись истукану. Сколько же лет прошло? Судя по дубам вокруг, не так уж много. Не больше ста. Вот это да! Откуда бы в Рядке взяться идолопоклонникам? Хотя недаром же монахи до сих пор брызжут слюной, говоря о проклятых язычниках. Разве что раскольников они почитают большими своими врагами. Впрочем, и без истуканов идолопоклонства хватает: и оборотни, и гадания, и роды в банях, и чеснок над входом в дом. Да и праздники их девичьи с кострами, венками и купаниями туда же! По осени Нечай свадьбу видел – из церкви в поле, к одинокой рябине, помеченной молнией: обвести вокруг нее жениха с невестой. И Афонька с ними, поборник православного благочестия!
Груша погладила скользкое дерево рукой, а потом процарапала ногтем светлую полоску. Нечай провел по нему углом заступа – темный налет был не так глубок, но чистить изваяние лопатой показалось ему чересчур сложным занятием.
– Мы очистим его завтра, – сказал он Груше, но вспомнил про охоту и сход, – верней, в четверг. Возьмем у твоего отца тесло, рубанок, и очистим, хорошо? Заступом только испортим все.
Она кивнула. Нечай хотел положить идола на землю, но Груша затопала ногами и уперлась в истукана руками, и Нечай уступил.
– Хорошо. Сделаем так, что будет стоять, раз ты так хочешь.
Интересно, для ребенка это большая кукла? Или Груша на самом деле чувствует сакральную силу идола? Нечай прикинул, чем можно закрепить изваяние, но девочка тут же показала ему ушедшие в землю камни.
Пожалуй, больше всего Нечай не любил выковыривать камни из земли, но зато имел за плечами богатый опыт этого дела. Он взмок от пота, ему пришлось ковырять землю часа два подряд. Сначала он вытаскивал только камни, но потом начал мешать их с землей. Наверное, ради прихоти ребенка этого делать не стоило, но Нечай и сам не понимал, почему ему так хочется, чтобы идол стоял, а не валялся на земле.
Солнце склонилось к закату и покраснело, когда он решил, что изваяние стоит прочно и не опрокинется ни от ветра, ни от случайного прикосновения лося или кабана, если тем захочется почесать об него спину. Груша, конечно, помогала ему своей деревянной лопаточкой, но толку от этого было маловато.
Нечай отошел на пару шагов, полюбоваться сделанной работой, и только тогда у основания идола увидел высеченные из дерева сапоги… И через минуту идол перестал быть грубо высеченной деревяшкой, и Нечай понял: каждая линия в нем имеет значение, каждый удар топором, который наносил мастер, был выверен до волоконца – перед ним действительно стоял бог. Его печальная красота, скрытая черным налетом, проступила внезапно – печальная, совершенная и… величественная. Нечай увидел руки, увидел полы длинной рубахи, увидел строгий взгляд из-под кустистых бровей. Надо же… истукан…
Он совсем не походил на иконы с вытянутыми лицами, узкими длинными носами, припухшими щечками и бровями, сложенными домиком. Их маслянистая яркость в броских окладах прочно связалась в памяти Нечая с тяжелым духом храма, с полутьмой и желанием как можно скорей выйти прочь. Наверное, идол был их полной противоположностью: своей мужественной грубостью черт – силой. Силой стихий: ветров, дождей, лесных зверей и деревьев. Этот бог никому не обещал любви, но и не предлагал подставить вторую щеку, получив оплеуху. Этот взгляд не обманывал и не хитрил, не прикидывался добрым, не смотрел с жалостью и снисхождением. Он оставался бесстрастным. А еще: он не умирал. Нечай презирал смерть Иисуса с тех пор, как побывал в яме, словно своим страданием получил на это право. И если раньше он считал бога чудовищем, пославшим на смерть родного сына, то после кнута и ямы понял, что смерть Иисуса – балаган. Несколько часов мучений за вечную власть над миром. Смог бы Иисус принять то, что его именем делали с людьми монахи? Пошел бы он на этот подвиг, если бы знал, что впереди у него месяц страшных мук, и не мухи, а черви станут грызть его живое тело? И не жалкие дырки от гвоздей, не растянутые руки ожидают его, а разорванная до костей плоть, смрад собственных нечистот и заживо гниющего мяса? И когда это заканчивается, не смерть и воскресение ждут тебя, а презрительные взгляды и зажатые носы. А вырванные клещами языки и ноздри? А залитые свинцом глотки? Распятие представлялось Нечаю не страшней дыбы: разбойники относились к ней как к неизбежному злу, которое надо пережить и забыть.
Этот бог не умирал.
– А здорово, – Нечай подмигнул Груше, – но, пожалуй, нам пора домой.
Груша обошла идола со всех сторон, словно проверяла работу Нечая, а потом замерла перед ликом древнего бога и поклонилась ему, глубоко, в пояс, коснувшись рукой земли. Нечай не носил шапки, и кланяться не любил, но этот жест удивил его и порадовал. Уж лучше поклониться, чем на коленях биться головой об пол. Нечай едва заметно кивнул истукану.
Когда они вышли из леса, темнело, и усилился мороз. Широкая светлая полоса лежала над горизонтом: красный свет заката перетекал в мутно-желтый, зеленоватый, сливался с бледной бирюзой, голубел и мерк в густой синеве сумерек. Лишь над утонувшим солнцем тлели красно-оранжевые угли облаков. Голова давно перестала болеть, и какая-то странная легкость появилась на душе: Нечая не заботил ни Туча Ярославич с его службой, ни сход, ни Афонька. Напротив, ему предстоял хороший вечер с племянниками, с буквами Како и Ша, для которых он нарисовал картинки, теплая печь и сытный ужин. И пусть все остальное провалится в тартарары.
Дома его ждали: кузнец принес вытянутую проволоку, которую Мишата заказал ему накануне для счетов, и никто не ожидал, что тот сделает ее так быстро.
– Я тут с братом твоим поговорил, – начал кузнец, – он без тебя ничего мне не обещает.
Мишата согласно кивнул, а кузнец без обиняков продолжил:
– Вот что. Бери моих ребят к себе учиться. Я просто так просить никого не привык, если откажешься – твое дело, конечно. Но я платить буду, – он снова посмотрел на Мишату, не иначе, они давно сторговались, – по рублю в год за каждого. Может, им эта грамота и ни к чему, а может и пригодится. И потом, чем мои парни хуже Ивашки Косого?
– И сколько их у тебя? – усмехнулся Нечай. Рубль в год – не малые деньги, ведь ни кормить, ни спать укладывать детей не потребуется.
– Трое. Старших. Одному четырнадцать, второму десять, а третьему – восемь. Остальные малы еще.
Нечай почесал в затылке. Четырнадцать… Да ему жениться пора… А с другой стороны – почему бы не взять? Какая разница, четверо их или семеро? Да и Мишата, вроде, рад. Нечай посмеялся, и они с кузнецом ударили по рукам.
Четырнадцатилетний отпрыск кузнеца по имени Стенька оказался здоровенным парнем, чем-то напоминающем медвежонка-переростка: неуклюжий, взъерошенный, широкий в кости, с большими губами и носом, словно размазанными по плоскому лицу. После ужина он вошел в сени первым, снял шапку, поклонился и сказал густым, нарочито солидным баском:
– Здрасте вам.
За его обширной спиной младших братьев видно не было.
– Заходите, – кивнула мама – после прихода кузнеца она начала гордиться Нечаем еще больше.
– Я тут Ивашку Косого отловил, он к вам раньше времени собирался, на ужин хотел поспеть… – парень обернулся и за шиворот вытащил из-за спины мальчишку, – нам отец сказал, чтоб раньше времени приходить не смели.
– Правильно сказал, – проворчала Полева – она уже сетовала на то, что Ивашка теперь каждый день станет у них подъедаться.
– А мне мамка сказала: беги, а то опоздаешь, – пропищал Ивашка и вывернулся из рук Стеньки.
– Твоя мамка не дура, я смотрю, – фыркнула Полева, хотела еще что-нибудь добавить, но промолчала под строгим взглядом мужа.
– Дай мальчику хлеба со сметаной, – велел ей Мишата, – нам сироте хлеба не жалко, по-христиански живем, по-божески.
Ивашка довольно ухмыльнулся и сверху вниз посмотрел на Стеньку, до сих пор топтавшегося у двери вместе с братьями – своими уменьшенными двойниками.
Нечай ожидал, что со Стенькой ему будет трудно, но парень, напротив, оказался покладистым, относился к Нечаю с большим уважением, и приструнивал не только своих братьев, но и Гришку с Митяем. К грамоте он относился так же, как Надея – смотрел Нечаю в рот и ловил каждое слово. Для младших изучение грамоты было игрой, Стенька же считал это делом серьезным. Нечай опасался, что его картинки парень расценит как вещь, умаляющую значительность обучения, но и тут ошибся: тот принял их как должное. Он все, исходящее от Нечая, принимал как должное.
День второй
Конь храпит, мотает головой и роняет под копыта пену изо рта. Нечай гонит его во весь опор почти час, и тот вот-вот свалится. Надо дать лошади отдых, надо и самому немного отдохнуть, но Нечай не решается замедлить бег. Он прижимается лицом к потной, горячей шее коня, держась за гриву – как в детстве. Ни узды, ни седла он взять не решился: спешил. Но конь слушается и так, словно понимает, что спасает ему жизнь. Нечай не видит ничего впереди, и конь несет его сам, по длинной лесной дороге – ему некуда свернуть.
Нечай уже не зверь, он – полудохлый пес, изо всех сил цепляющийся за жизнь, как за гриву коня. Страх сводит ему внутренности, страх вычерпывает последние силы из самых потаенных закромов, и бросает их вперед. Вперед. Удержаться на лошади, стиснуть пятками ее бока, не вылететь на дорогу от бешеной тряски, не разжать пальцев, не ослабить коленей. Вперед. Его страх передается коню, его страх гонит коня вперед – свободного, не взнузданного коня.
Нечай не чувствует свободы, как в прошлый раз. В прошлый раз он шел к свободе, на этот раз бежит прочь от смерти. В этом беге нет ни надежды, ни радости, ни восторга: от свежего ветра, от дороги, от крепкого мартовского снега, оплавленного солнцем и к ночи застывшего блестящей коркой. Ему мерещится топот копыт за спиной, но, оглядываясь, он видит лишь темную прямую дорогу и две полосы леса, смыкающихся на горизонте.
Он останавливает коня и дает ему передохнуть. Или самому себе? Конский пот мешается с его собственным, Нечай хрипит, и конь хрипит под ним. От круглых, гладких вороных боков валит пар, и штаны насквозь пропитались потом. Разгоряченному коню нельзя стоять, и Нечай пускает его вперед шагом. Но долго не выдерживает: страх сжимается внутри подрагивающей пружиной, и конь переходит в рысь сам, чувствуя эту дрожь. И они снова мчатся вперед: конь и полудохлый пес на его спине.
Нечай отрывает лицо от влажной, гладкой шеи и смотрит вперед: занимается рассвет, и небо розовеет со всех сторон. И чем светлей оно становится, тем отчетливей на его фоне видны фигуры всадников впереди. Они не движутся, они стоят и ждут, и конь несет Нечая прямо на них, а у него нет сил остановиться, нет сил повернуть коня назад: страх парализует его, и он просто закрывает глаза… Но тени всадников не исчезают, они приближаются, становятся все больше, и можно различить крылья их клобуков, раздуваемые ветром, и куцые полушубки поверх расстегнутых ряс, и блестящие стремена, и злорадные, предвкушающие лица…
Неправда! Нечай запрокинул голову назад и стиснул руками овчину под собой. Неправда! Этого не было, не было! Слезы покатились из глаз на виски. Словно этот сон мог что-то изменить, отобрать ту явь, что теперь его окружала. Не было никаких всадников! Была длинная, пустая почтовая дорога, и Нечай проскакал по ней сорок или пятьдесят верст, пока солнце не поднялось над лесом. Он старался убедить себя в том, что на самом деле ушел, будто от этого зависело его настоящее.
Нечай долго выжидал. Ему еще в феврале удалось вынести кайло из забоя, примотав его к ноге, под колодкой, обломив рукоять почти до основания. Монахам он сказал, что уронил его в воду и не нашел в темноте. Его отхлестали плетьми и послали искать инструмент, а потом добавили еще, когда он вернулся ни с чем. Но он заранее знал, чего от них ждать, и надеялся, что его не станут обыскивать слишком тщательно.
Он ждал безлунной ночи. Выбраться из избы, а потом из острога, было трудно только в колодках, но кайлом он легко и тихо сковырнул толстые скобы, стягивающие их вокруг лодыжек. С кандалами на руках дело обстояло сложней, выбить клинья бесшумно он бы не сумел. Но путь его все равно лежал к домницам, где день и ночь «отжимали» крицы. И там, притаившись в овраге, обмотав кайло полой полушубка, он сбил их с запястий: за оглушающим звоном двух молотов никто этого не услышал.
Кусок хлеба, прибереженный с вечера, помог договориться с конем, но искать в темноте сбрую Нечай не рискнул – понадеялся на недоуздок. Он разорвал попону и, разделив пояс на тонкие бечевки, «обул» лошадь. Он выбрал черного коня, который слился с темнотой безлунной ночи. Тогда он не чувствовал страха, он не чувствовал вообще ничего. Да и припоминал это смутно, словно не с ним это произошло, а он всего лишь услышал рассказ о чьем-то побеге. Страх появился много позже, на почтовой дороге, ведущей к западу.
Нечай отпустил коня перед ямской слободой, и свернул в лес – никто не нашел его следов, а если и нашли, то посчитали, что он замерз: без еды и огня, в морозном лесу. Но Нечай не замерз, и не умер от голода. Он глодал горькую кору, он спал, как зверь, с головой зарывшись в снег. Пока его не подобрал старый ведун, наткнувшийся на человеческие следы в зимнем лесу. Ведуну ничего не стоило догнать Нечая – ходить тот уже не мог, и полз вперед, безо всякой цели и надежды.
Да нет же, все так и было! Не было на дороге никаких всадников! Нечай почему-то очень долго приходил в себя. Одно из немногих счастливых воспоминаний и то превратилось в кошмар! Что еще ему приснится, если он снова заснет? Впрочем, сна не было ни в одном глазу: противная мелкая дрожь и сопливый, синий нос.
И тут он вспомнил, что вчера ночью хотел изловить оборотня. Тогда эта мысль не казалась ему такой уж вздорной. И что это будет за охота, если оборотень останется в усадьбе или пойдет в лес загонщиком? Конечно, на исход охоты Нечай плевал, но любопытство оказалось сильней: не может быть никаких оборотней на болоте. Это не волки нападают на людей, это что-то гораздо более страшное и кровожадное. Но он своими глазами видел человека, созывающего волков. Может, все это ему приснилось? Может, примерещилось в темноте?
Если бы Нечай не сомневался в существовании оборотней, то ни за что бы снова не пошел ночью в лес.
Он слез с печи и посмотрел на сундук, где спала Груша: сегодня она, похоже, никуда не собиралась. Вот и хорошо. Нечай взял у Мишаты топор, наточенный как бритва, и, подумав, оторвал головку чеснока от связки, висевшей над дверью в сенях. Осиновых кольев в хозяйстве не нашлось, но Нечай не сильно расстроился: топора, наверное, хватит.
Путь до кладбища не занял и получаса, ничто Нечая не потревожило в пути, и он вдруг решил, что эта часть леса на самом деле под защитой: под защитой почерневшего от времени древнего бога. Думать так показалось ему приятным и забавным, мысль о деревянном истукане почему-то рождала в нем удивительную легкость, похожую на освобождение. Как сбитые с лодыжек колодки в первые минуты дают ощущение полета, невесомости.
Нечай вышел из леса и спрятался в тени кустов, осматриваясь. С запада медленно тянулись длинные, полосатые облака, и луна – верней, ее половинка – то надолго исчезала, то появлялась опять. Луна как раз спряталась, поэтому Нечай не сразу увидел движение в дальнем углу кладбища. Он не надеялся встретить оборотня сразу, и думал, что его придется караулить, поэтому удивился и обрадовался неожиданной удаче.
Но, вопреки его ожиданиям, это был вовсе не оборотень. Когда луна выползла из-за тучи, он разглядел силуэты четырех людей, которые работали заступами, и, судя по одежде, не дворовых людей. «Гости» Тучи Ярославича? Может, тоже ловят оборотня? Может, Туча Ярославич знает, что творится у него под боком, и хочет взять всю стаю, а не только их вожака в человеческом обличье? Но зачем они роют землю? Делают ловушку? Но почему не дворовые? Не боярское это дело… Не стали дворовых звать, сами белыми ручками за лопаты взялись.
Нечай смотрел довольно долго и терялся в догадках, как вдруг увидел, что над могильным холмиком вверх взметнулся крест. Они что, кого-то похоронили? В этот час? На заброшенном кладбище? Но через минуту Нечай убедился в обратном: люди вышли на тропинку – на плечах они несли гроб…
Да, Нечай бога не любил, презирал даже, и к святотатству ему было не привыкать. Но уважение к мертвым он имел, как, наверное, и всякий человек. Четверка с перекошенным, подгнившим гробом на плечах медленно двигалась к усадьбе. Они шли в ногу, и мерно, печально покачивались на ходу. Как на похоронах. Только наоборот… Нечай тряхнул головой: это, наверное, ему снится. Такого просто не может быть…
Жуть этого зрелища мурашками закопошилась на спине: полночь, луна, кладбище и люди, несущие гроб на плечах. Старый, сотню лет назад зарытый в землю гроб… Нечаю показалось, что он чует могильный смрад, источаемый лежащим в этом гробу мертвецом. Мертвые не любят, когда их тревожат. Как им не страшно?
Нечаю больше не хотелось ловить оборотня. Ему хотелось немедленно уйти с этого места. Потому что молодые бояре скроются в усадьбе, а он останется здесь, наедине с оскорбленными мертвецами. Станут ли те разбираться, кто из живых осквернил могилу, кто побеспокоил их вечный сон?
Луна ушла за тучу, и кладбище накрыла темнота. Но Нечаю все равно чудился скрип старых досок, тяжелый шаг и шумные вздохи. Он замер, и не чувствовал, как затекли и застыли ноги. Когда же луна показалась вновь, на кладбище было тихо и пусто.
Привиделось. Приснилось. Он задремал, и ему это приснилось. Ведь не станут же на самом деле люди раскапывать старые могилы. Нечай поднялся, озираясь, и размял затекшие ноги. Зачем? Кому и зачем это может понадобиться? Надо бежать отсюда, и как можно скорей.
Но он не убежал. Он остался ждать, что будет дальше, и даже подобрался поближе к усадьбе, надеясь что-нибудь рассмотреть или услышать. Он ждал довольно долго, успел озябнуть, но не уходил.
И дождался. Примерно через час, а может и больше, со стороны усадьбы показался человек. Он шел уверенно и спокойно, но по сторонам посматривал, словно ждал чего-то. На этот раз это был дворовый, и, когда он подошел поближе, Нечай перестал сомневаться в том, что это вчерашний оборотень.
Волчий вой разнесся над кладбищем и полетел на болота, за ельник, за крепость. А может… может и вчера тут раскапывали могилу? А Нечай просто пришел позже и не видел этого? Может, оборотень тут не один? Кто знает Тучу Ярославича… Не на трапезу ли собирают волков, не полакомиться ли мертвечиной зовут?
Уверенности в себе от этих соображений поубавилось. Надо было позвать Мишату, придумать что-нибудь и позвать… Нечай, несмотря на то, что явно превзошел брата по силе, все равно продолжал думать о нем, как о надежном защитнике. С Мишатой бы он не боялся.
Оборотень завыл снова, громче и дольше, и только после этого с болот донесся ответ. Тот удовлетворенно кивнул, перешел на другое место и снова позвал волков. Зачем он зовет их с разных мест? Вчера он ходил по кладбищу, и сегодня снова ходит. Может, у волков так принято? Оборотень прислушался и повторил зов. Ему ответили не сразу, но ответили. Интересно, о чем они говорят друг другу? Нечай не сомневался, что в их вое скрыт непонятный человеку смысл.
Нет, он пришел сюда не для того, чтоб прятаться в кустах. Нет Мишаты – и не надо. Нечай отковырял от головки чеснока один зубчик, кинул его в рот и на всякий случай раскусил. Это придало ему уверенности в себе, и он решил, что ничего не теряет; пригнувшись, перебежал за могильный холмик и притаился за ним, наблюдая. Оборотень же, как нарочно, повернулся к нему лицом, прошел сотню шагов и снова подал далеким волкам сигнал. Нечай перебежал к следующей могиле. Оборотень подождал ответа, прислушался, и медленно побрел в сторону усадьбы. Подкрадываться ближе смысла не имело – Нечай выпрямился и направился следом, не сильно таясь: если человек обернется и заметит его, надо или догонять, или лезть в драку. Обогнать оборотня и выскочить неожиданно ему навстречу все равно не получится.
Нечай старался идти как можно быстрей, расстояние между ним и оборотнем быстро сокращалось, и тот то ли почуял его звериным чутьем, то ли услышал шаги острым ухом: оглянулся. Оглянулся и замер на мгновенье, потом попятился, споткнулся, упал на спину, но быстро вскочил на ноги и закричал. Сначала тихо, словно голос не мог пробиться из груди, а потом громко и истошно. Закричал и кинулся наутек, но не на болото, не к крепости, как ожидал Нечай, а прямиком к усадьбе. Нечай бросился за ним, проклиная выбитое колено – да, оборотень явно бегал лучше него. Только спотыкался по дороге, и пару раз упал, иначе бы Нечай вообще отстал безнадежно.
– Помогите! Люди добрые, помогите! – завопил оборотень.
Пожалуй, только тут Нечаю в голову закралось сомнение – а оборотень ли это? И почему он ищет помощи в усадьбе? И от кого? От случайного прохожего? Или его опасения насчет боярина оказались правдой, и вовсе не добрые люди в усадьбе ждут дворового? Странно было бы, если бы оборотень позвал на помощь злых людей. В ответ на голос дворового на псарне злобно залаяли собаки.
– Помогите! – разносился крик над кладбищем. Волков этот человек созывал иначе.
Нечай бежал со всех ног, но начал отставать и задыхаться, когда в господском доме захлопали двери, послышались крики, и им навстречу появились люди с факелами.
Оборотень снова споткнулся, растянулся на тропе между могил, но продолжал кричать:
– Помогите! Господи, спаси меня, грешного! Спаси меня, Господи!
Нечай в нерешительности остановился: оборотень призывает на помощь бога? Или это очень странный оборотень, или… или не оборотень он вовсе.
Обгоняя всех, с факелом в одной руке и ружьем в другой, ему навстречу мчался сам Туча Ярославич. Нечай шагнул вперед, когда люди из усадьбы поравнялись с дворовым, лежащим на земле, но не остановились, а окружили запыхавшегося Нечая со всех сторон. Туча Ярославич осветил факелом его лицо и расхохотался.
– Ба! Да это мой новый диакон! Только рожу ему кто-то разукрасил! – он повернулся к дворовому, – Ну что орешь-то? Вставай! Чего испугался-то? Не покойник это! Говорил я тебе, покойники из могил сами собой не поднимаются!
– Батюшка Туча Ярославич! – заныл дворовый, поднимаясь, – видит Бог, никого я не боюсь, кто по этой земле ходит…
– А ты что тут делал, а? – спросил боярин у Нечая, не глядя более на своего дворового, – по ночам бродишь, не боишься ничего.
Нечай растерялся. История с оборотнем теперь вовсе не казалась ему убедительной.
– Так он… он волков звал… – пробормотал Нечай неуверенно, – вот я и подумал… может, оборотень?
Туча Ярославич снова зычно захохотал, и его смех подхватили остальные: и гости, и дворовые.
– Конечно, звал! – выдавил боярин сквозь смех, – это ж доезжачий[4] мой! Завтра охота, он и проверял, не ушел ли выводок. Неделю уже проверяет.
Нечай почувствовал себя круглым дураком: мог бы и сам давно догадаться. И по кладбищу дворовый ходил, чтоб не только направление, но и точное место указать. Может, и с гробом все так же просто? Но про разрытую могилу Нечай спросить не рискнул: или снова станут смеяться, или… или лучше ему об этом ничего не знать.
– У меня никто так здорово вабить[5] не умеет, как Филька. Ему и матерый отзывается, и мать-волчица, не только щенки, – Туча Ярославич ласково глянул на дворового, вставшего на ноги и со злостью посматривающего на Нечая.
– На месте они, Туча Ярославич, – поспешил сообщить тот, – ничего не заподозрили. Можно брать.
– Загонщики к утру подойдут, и по свету начнем, – кивнул ему боярин, – гончаков готовь. А ты, парень, пойдем-ка со мной.
Туча Ярославич положил тяжелую руку Нечаю на плечо и подтолкнул в сторону усадьбы, отчего Нечаю сразу сделалось не по себе. А он-то надеялся, вопрос о том, что он тут делал среди ночи, отпал сам собой.
Боярин привел его не в усадьбу, а в беседку под широкими, раскидистыми дубами, и воткнул факел в петлю на стене – для лампы. Факел накренился, и горящая смола со свистом капнула на земляной пол.
– Ну? – Туча Ярославич опустился на скамейку и кивнул Нечаю, приглашая сесть напротив, – так что ты тут делал среди ночи?
– Не спалось мне. Решил пройтись, – Нечай пожал плечами и сел.
– Да ну? – боярин мотнул кудлатой головой, – вот так запросто взял топор и в лес пошел прогуляться?
– А почему нет? – Нечай невозмутимо повел бровями.
– Забыл, что тут пять дней назад было? А? – Туча Ярославич пригнулся вперед, глядя Нечаю в глаза.
Нечай сжал губы: помнил он об этом отлично, но не объяснять же боярину, что на той тропе, которой он сюда пришел, ничего страшного нет.
– Не боишься, значит, а? Почему не боишься? Отвечай!
– А чего бояться-то?
– Ты дурачком-то не прикидывайся! – рявкнул Туча Ярославич, – я не староста и не Афонька. Или думаешь, я сам не догадался? Давно я все про тебя понял. Только вот… от тебя это хочу услышать.
Нечай отвел глаза от пристального взгляда боярина. Интересно, что это понял Туча Ярославич?
– Тоже меня оборотнем считаешь? – спросил он с усмешкой.
– Да брось! – фыркнул боярин, – никакого оборотня нет и не было, это и ребенку ясно.
Нечай удивленно поднял брови. Вот как?
– А охота тогда зачем? – не удержался он.
– Да волчий выводок на острове поселился, зимой кур у меня таскать будут. Филька все про них разузнал: пятеро прибылых волчат, три переярка,[6] ну и матерые.
– Но… люди же…
– Ай, – Туча махнул рукой, – матерого возьмем живьем, людям покажем, колом осиновым проткнем, и нету оборотня. Опять же, людям развлечение, не все ж со скуки помирать. Ты меня не отвлекай! Будешь говорить?
– О чем? – Нечай изобразил невинность.
– Почему тебя эти твари не жрут? Почему всех жрут, а тебя – не жрут?
– Так Фильку вон тоже не сожрали… – Нечай пожал плечами.
– Ты не выдумывай. Фильку на кладбище как на ладони видно. А это твари осторожные, только в лесу нападают.
– Ага, и около бани еще на Речном конце. Там тоже поле голое, и тоже все видно как на ладони. Да и на кладбище, если луна уходит, темнотища – хоть глаз коли.
– Ладно. Отболтался, считай, – посмеялся Туча Ярославич, – да я и так все знаю. Не доверяешь мне, может? Не бойся, не выдам. Я своих не выдаю.
– Да я честно говорю – везет мне просто.
– Ага. Везет, – широко улыбнулся Туча Ярославич и резко переменил лицо, – завтра на охоту с нами пойдешь. Посмотрю на тебя в деле.
Нечай подумал, что дразнить гусей не стоит. На охоту – это не в дьяконы. Однако лицо его стало кислым, и боярин хлопнул его по плечу:
– Коня дам, с нами пойдешь, нечего тебе в загонщиках делать. Со сворой-то поинтересней волков гнать, это не в лесу горшками стучать и не по болоту по колено в воде ползать. В седле хорошо сидишь?
Нечай пожал плечами:
– Как все. В детстве ездил. Только без седла больше.
– Ничего, в седле получше будет. Ружья не дам – у меня их три всего. Нож дам. Нравится? – боярин улыбнулся.
Нечай кивнул. Никакой радости в охоте он не видел. А главное – с чего это Туча Ярославич так старается его приблизить? И коня, и нож дает, с собой на охоту зазывает… Не к добру это. Неужели ему позарез дьякон требуется? Не похож боярин на благочестивого христианина, нисколько не похож.
Собирались на охоту затемно, на заднем дворе, освещенном факелами. Туча Ярославич не отпустил Нечая, предложил поспать в людской избе. Да и спать-то оставалось не больше пары часов. Нечай не стал ложиться – в людской было неуютно, душно и тесно. Он хотел домой.
Филька же волновался: проверял лошадей, осматривал лапы псов, гонял егерей и выжлятника.[7] Он оказался веселым мужиком, до одури любящим своих гончих: десяток рыжих и палевых собак с висячими ушами, издали напоминающих волков. Псари и егеря жили отдельно от дворовых, в избе, попросторней людской, которую тут называли «охотничьей». Женатых среди них было только двое, но еще до рассвета дворовые девки притащили в охотничью избу котел с кашей, щедро заправленной салом, горячего хлеба и киселя.
За завтраком Филька со смехом рассказывал всем, как, проверив выводок, пошел к усадьбе и увидел за спиной Нечая.
– Ну что вы от меня хотите? Ночь, луна, кресты со всех сторон, и тут посреди кладбища – тень. Идет за мной, быстро так, с топором в руке. Что я мог подумать? Не иначе покойник потревоженный поднялся. Бес их знает, раньше на кладбище никого не трогали, а теперь и до него очередь дошла…
– А что, разве в лесу на людей покойники нападают? – с сомнением спросил Нечай.
– А кто же еще? – пожал плечами выжлятник: молодой, белоголовый парень с добрым, остроносым лицом, – конечно, они! И запах в лесу такой… так покойник пахнет на похоронах. Особенно зимой.
– Да не пахнут зимой покойники, не заливай! – махнул рукой щуплый дедок – сокольничий.
– Пахнут! – горячо возразил выжлятник, – у меня нюх, как у пса. Ты не знаешь – и не говори.
– Да покойники, конечно, покойники, – вздохнул Филька, – про запах не скажу, а чую я их. Я змею чую, кошку и покойника. Как будто свербеть внутри что-то начинает.
– Что ж ты меня-то не почуял, а? – усмехнулся Нечай.
– Было у меня время разбираться! – расхохотался доезжачий, – ноги в руки – и бежать!
– И где ж ты их чуешь? – спросил дедок, – в лес-то, небось, ходить боишься?
– На кладбище я их чую.
– Ну, знаешь, на кладбище их и чуять не надо – полна коробочка! На то оно и кладбище!
– Тьфу на вас, – скривилась толстая баба – жена одного из егерей, – нашли о чем поговорить.
Вскоре после завтрака подтянулись загонщики из Рядка, человек тридцать, все как один с остро отточенными кольями. Туча Ярославич посмотрел на них с улыбкой и кивнул.
– Не много ли охотников на десяток волков? – с сомнением спросил Филька.
– Ничего, – ответил ему боярин, – много – не мало. Зато ни один не уйдет. Веди их к острову, только вели не шуметь. Обкладывайте потихоньку.
Нечай высмотрел среди рядковских Мишату – тот стоял к нему спиной. Нечай подошел поближе и положил руку брату на плечо.
– Вот ты где! – Мишата обрадовался, хотя и удивился, – просыпаемся – тебя нету!
– Меня Туча Ярославич с собой на охоту берет, коня дает… – пробормотал Нечай.
– Так это же хорошо! – Мишата улыбнулся, но быстро посуровел, – и ты после этого будешь от службы отказываться?
– Не начинай… – Нечай оглянулся по сторонам, но на них уже косились рядковские – насторожено и зло. За спиной Нечай услышал: «Зачем через болото идти, прямо здесь его брать можно, тепленьким». Радей, пришедший с сыновьями, угрюмо прятал глаза. Зато те смотрели на Нечая с откровенным презрением и раздували ноздри.
Мишата отвел его в сторону и тоже посмотрел на Радеевых угрожающе.
Читать бесплатно другие книги:
