Учитель Северюхин Олег
– Ты, главное, на виду старайся быть, – прошептал он Нечаю на ухо, – в одиночку не оставайся. Чтоб все поняли, что оборотень – не ты.
– Мишата, нет никакого оборотня. Волки обычные, – улыбнулся Нечай, – так что бесполезно это. Все равно скажут, что это я. Не стал оборачиваться, поэтому и не вышло охоты.
Егеря увели загонщиков первыми, вместе с ними ушли трое «гостей» Тучи Ярославича с ружьями. Конные – сам боярин, двое «гостей», Филька, выжлятник, стремянной и Нечай – вышли позже, вместе со сворой. К их появлению остров должны были потихоньку обложить со всех сторон, чтоб собаки не потревожили волков раньше времени. Впрочем, слушались псы беспрекословно, рысили у стремени и помалкивали.
Светало: день начинался пасмурный и морозный. К острову, который находился верстах в трех от крепости, вело несколько тропинок между топких мест, открытой темной воды и поросших мхом редких березняков, в которых ноги проваливались в мох по колено. Филька ехал первым, безошибочно выбирая дорогу, где пройдут и лошади, и собаки.
Нечаю досталась красивая гнедая кобылка: трепетная, капризная и резвая. Он никогда не ездил на породистых лошадях, и теперь опасался поранить «боярыню» неосторожным движением повода. Красавица же словно чувствовала его неуверенность и вела себя довольно своенравно – взбрыкивала, крутила головой по сторонам, тянулась губами к веткам кустов и протестовала, если Нечай ее одергивал.
– Молоденькая еще, – пояснил Нечаю выжлятник, ехавший рядом, – девочка совсем. Все ей любопытно, силу девать некуда, вот и кобенится. Ничего, за волками побегает – подустанет немного. Ты ей только брыкаться не давай, а то совсем обнаглеет.
– Тихо там, сзади! – цыкнул Туча Ярославич, – молча едем.
Выжлятник прикусил язык.
«Гости» боярина вооружились луками и короткими копьями, сам же Туча Ярославич, как и его дворовые, имел при себе только охотничий нож. И те, и другие посматривали друг на друга свысока и гордились. «Гости» – оружием, боярин и прочие – удалью.
Выжлятник, любивший поговорить, успел нашептать Нечаю о волчьих повадках, о путях с острова, которыми станет разбегаться выводок, о том, что делать, когда гончаки остановят зверя.
– Они к крепости не пойдут, они в поля пойдут, за болотом. С болота вырвутся – не догоним. Поэтому на той стороне егеря стоят и стрелки. Главное, матерого не выпустить.
Нечай кивал: охота его не будоражила, как остальных. Ничего интересного он не находил, да и пользы в ней видел маловато. Из-за десятка курей, за которых беспокоился боярин, не стоило затевать такое дело. Забава, и только-то.
Когда подъехали к острову, стало совсем светло. Черные, рваные облака застилали небо траурным платком, в дырах которого мелькала великолепная, ничем не замутненная голубизна. Остров, поросший кривыми осинами и низким кустарником, немного поднимался над болотом, и Нечай вздохнул с облегчением, ощутив под копытами лошади твердую землю.
Конных встретил один из егерей и шепотом доложил, что все готово и гончих можно бросать на логово.
– Точно не скажу, где оно, но следы ведут туда, – егерь показал вглубь острова, – ближе я подойти побоялся – учуют.
– Ну что, Филька, – туча Ярославич потер руки, – труби охоту! И если твои гончаки зайца мне вместо волков поднимут, ты будешь виноват.
– Как они зайца поднимают – так мои, а как матерого остановят – так боярские, – проворчал Филька беззлобно. Туча Ярославич рассмеялся и хлопнул доезжачего по плечу.
– А на что ты мне еще нужен? Только неудачную охоту на тебя свалить! Труби!
Филька вытащил из-за пояса рожок, поплевал в его широкий конец и затрубил. Высокий, густой звук переливами поплыл над болотом, над островом, и Нечай впервые ощутил что-то вроде волнения – общее напряжение наконец-то передалось и ему. И вскоре, в ответ на трубный зов, с северо-западной стороны раздалось улюлюканье загонщиков. Выжлятник оглушительно свистнул в четыре пальца, отчего лошадь под Нечаем шарахнулась в сторону и он едва не упал, собаки приняли приказ, навострили уши, и тогда всадники первыми бросились в нужном направлении с гиканьем и воплями «Ату».
Вожак, приземистый и мощный рыжий выжлец,[8] прыгнул вперед и широкой рысью обошел лошадей. Свора устремилась за ним, подбадривая себя рыком и коротким, редким тявканьем. Вожак нюхал воздух, задирая нос и поводя им по сторонам, пригибал голову к земле, и шерсть его дыбом поднималась на загривке прямо на глазах. И чем выше вздымался горб на холке бегущего пса, тем быстрей у Нечая бежало сердце, словно песий азарт заразил и его. Он и сам не заметил, как подобрал поводья и подтолкнул кобылку в бока: она с радостью сорвалась с места, словно только этого и ждала. И ему тоже захотелось крикнуть, вместе со всеми – скорей радостно, восторженно, так же, как кричал и улюлюкал Туча Ярославич, подгоняя тяжелого вороного коня и возбуждая свору. Под копытами дрогнула земля, Филька протрубил в рожок еще раз, ему ответил рожок егеря на линии загонщиков.
Собаки ушли вперед: вожак поймал след, залаял и понесся галопом, увлекая за собой остальных, мчаться же по лесу на лошадях было тяжело, и конные быстро потеряли собак из виду. Только Филька отважился разогнать лошадь, покрикивая на собак и не отставая от своры, за ним, придерживая лошадь, старался поспеть выжлятник, за ними, сотрясая землю тяжелой рысью, шел конь Тучи Ярославича. Резвая кобылка Нечая, не слушаясь поводьев, шустро бежала вперед, обогнав стремянного и молодых бояр.
С полверсты собаки мчались по следу, и Филька тоже отстал от них, проходя через густой осинник. Как вдруг лай своры изменился: из призывного и азартного превратился в злобный, кашляющий, задыхающийся – они увидели волков.
Филька завопил во все горло и пришпорил коня, Туча Ярославич, радостно взмахнув рукой, оглянулся и крикнул:
– Подняли! Есть, подняли!
Он хлестнул коня плетью, поднимая его в галоп, и врезался в высокие кусты. Его конь всхрапнул, пригнул голову и пошел сквозь густые переплетенные ветви тараном, сминая их и оставляя за собой широкую проторенную дорогу.
Теперь отстать Нечаю не хотелось: едва он понял, что свора настигает зверей, внутри натянулась какая-то струнка, и пела, и раздувала ему ноздри, и давила из горла азартный крик. Перед ним в кусты проскочил выжлятник, но за кустами, в редком лесу, Нечай легко его обогнал, и увидел свору, рассыпавшуюся на три части. Пятеро псов, во главе с вожаком, ушли далеко вперед, и волка перед ними видно не было, три выжловки гнали трех волков на юг, а еще трое настигали двух волков, и готовы были кусать их за ляжки.
– Филька, принимаем двоих! – крикнул Туча Ярославич, но доезжачий и без него знал, что нужно делать, изо всех сил нахлестывая коня.
«Гости» остановили лошадей и выхватили луки, целясь по быстрым, изворотливым волкам, но Филька и Туча Ярославич оказались на линии выстрела раньше, чем те успели спустить тетивы.
– Куда? – крикнул выжлятник, – за выжловками, там мать-волчица! Не стойте, зарежут собак – оглянуться не успеете!
Сам он устремился за вожаком и основной частью своры, и махнул рукой Нечаю:
– Матерый свору уводит! Давай со мной! Вдруг стрелки выпустят?
– Матерого не убивай, – крикнул на скаку Туча Ярославич, – струни! Он нам живой нужен!
Между тем Филька поравнялся с собаками, догоняющими двух волков, и Нечай увидел, как рука доезжачего выхватывает нож из-за пояса. Он освободился от стремян, бросил поводья, перекинул ногу через седло и, на миг распластавшись в воздухе, накрыл убегающего со всех ног волка своим телом. Раздался отчаянный рык, тут же перешедший в визг, они оба – зверь и охотник – прокатились по сухой траве в одном клубке, и кровь хлынула на землю еще до того, как они остановились. Конь, оставшийся без всадника, вскинул голову, заржал и рванулся вперед, не глядя под ноги.
Нечай раскрыл рот и тряхнул головой – такого он никогда не видел, и даже не предполагал, что такое возможно, но тут второго волка настиг Туча Ярославич, коротко, победно гикнул и прыгнул вниз с высокого коня, обрушившись на зверя всей своей тяжестью. В воздухе сверкнуло лезвие ножа, волк взвизгнул и захрипел.
Конь доезжачего, описав круг, скрылся за деревьями, а выжлятник оглянулся и заорал во весь голос:
– Быстрей! Уходят! Уходят же!
Нечай не сразу понял, что это кричат ему, стукнул пятками по бокам кобылки, и она рванулась вперед, к редкому ельнику, за которым скрылся конь выжлятника.
Три выжлеца, из-под которых приняли волков, с лаем догоняли своего вожака, обходя коней, а голоса своры раздавались далеко впереди. Скачка по лесу перестала пугать Нечая, он забыл, что нетвердо сидит в седле, а лошадь его шалит и не слушается поводьев. Кобылка под ним закладывала крутые виражи меж деревьев, дугой выгибала шею, и ветки хлестали ее по морде, а Нечая по лицу. Из под копыт летела мерзлая земля, перемешанная с сухими иглами, сердце прыгало в такт галопу, обрывалось на поворотах, и скорость захватывала дух. От глухого топота двух коней содрогались ели и мелко тряслись их ветви.
Нечай догнал выжлятника и шел, отставая от него на корпус.
– Они уже должны на стрелков выйти! – крикнул тот, – за ельником голое место и овраг, они там. Если матерый свору уведет – конец охоте!
Сухой выстрел хлопнул за деревьями, а за ним второй и третий.
– Или мимо, или наповал! – рявкнул выжлятник и махнул плеткой.
Нечай хлопнул кобылку ладошкой по крупу – плетки у него не было, но та и без этого скакала во весь дух: лошади чувствуют азарт погони.
– Мать честна! – выжлятник разразился бранью, которой позавидовали бы и колодники в монастыре, и дернул повод вбок: на пути лежал поваленный ствол. Его конь поскользнулся, веером выбрасывая из-под копыт блестящие иглы. Нечай не успел и подумать о том, чтоб остановится – кобылка несла его вперед, прямо на препятствие. Выжлятник вылетел из седла, а его конь тяжело грохнулся на бок. Нечай только зажмурился в последний миг и стиснул ногами бока лошади. И вовремя – та приняла это, как посыл: Нечай почувствовал, что взлетает вверх, и его прижимает к седлу. А потом седло ухнуло вниз, кобылка чиркнула по стволу задними ногами, но не споткнулась. Нечая бросило вперед, он вцепился руками в длинную черную гриву, хлопнулся обратно в седло и ткнулся носом в лошадиную шею. И то, и другое мало ему понравилось, но вылететь из седла через голову лошади, наверное, было бы еще менее приятно. Кобылка не замедлила бега, а в спину ему кричал выжлятник:
– Давай! Догоняй их! Давай! Ты один! Останови свору! Черт с ним, с матерым!
Ельник кончился неожиданно, кобылка выскочила на открытое пространство, и обрадовано понесла вперед с новой силой. Нечай не успел оглядеться, когда справа хлопнул еще один выстрел. И тогда он увидел волка. Зверь обгонял вожака своры на десяток саженей, чувствуя себя в болоте уверенней, чем собаки. Нечаю показалось, что волк не спешит: тот готовился к долгой погоне и берег силы. Псы же неслись за ним очертя голову, хрипели и роняли пену с губ. Сзади с криками и свистом бежали егеря; один стрелок, опустившись на колено, целился в волка, но ему мешали собаки, второй стрелок обгонял егерей. Лучникам, конечно, матерого было уже не достать.
А наперерез волку, обогнув линию стрелков справа, шла мать-волчица со щенком-недорослем, которую гнали три выжловки. Двое конных молодых бояр безнадежно отставали. Стрелок, стоящий на одном колене, направил ствол на волчицу, но передумал, и снова перевел прицел на матерого.
Нечай вылетел на болотную тропу: под копытами зачавкала грязь, но кобылка не сбавила хода. Свора бежала широким клином, не разбирая дороги: по воде, увязая во мху и растягиваясь все сильней. Сзади щелкнул выстрел, но не задел никого из волков.
– Стреляй! – крикнул кто-то, – Поздно будет! Стреляй!
Но второй стрелок продолжал упорно бежать вперед. Нечаю оставалось до него несколько прыжков, когда сразу три собаки, почти одновременно, провалились по брюхо в густую трясину. И тогда стрелок остановился и выстрелил навскидку, практически не целясь.
Матерый коротко взвизгнул и кубарем прокатился вперед.
– Готов? – тихо спросил егерь, которого обгонял Нечай.
Но волк неожиданно поднялся на ноги и, припадая на переднюю лапу, продолжил свой ровный, спокойный бег.
– Подранен! – крикнул кто-то.
Стрелок всердцах кинул ружье под ноги и плюнул – Нечай обогнал и его.
– Скачи! – разнесся над болотом крик Тучи Ярославича, – Скачи! Останови свору!
Но Нечай и без его криков понял, что надо делать, и что никто, кроме него, не имеет такой возможности. Егеря, шлепая по грязи, бежали сзади – вызволять завязнувших в трясине гончаков.
Если в лесу кобылка сама выбирала дорогу, то на болоте Нечаю пришлось смотреть вперед, обходя сомнительные кочки, гладкие полянки и глубокие лужи. Волчица с двумя щенками, подгоняемая выжловками, ушла далеко в сторону: ее преследовали двое конных.
Матерый не замедлил бега, но по всему было видно – рана ослабила его: движения волка теперь не были легкими и спокойными. Нечай хлопнул лошадь по крупу: ему казалось, что она скачет слишком медленно. Грязь летела по сторонам тяжелыми и быстрыми брызгами, похожими на пули. Он не чувствовал усталости, только азарт и желание догнать. Завязшие в болоте псы остались позади: Нечай нагонял свору.
Матерый шел вперед тяжелыми прыжками, и все равно гончаки не могли его догнать: расстояние между ними не сокращалось. Нечай был так близко, что видел кровь на передней лапе зверя, слышал, как его легкие, сухие ноги чавкают по грязи. Псы лаяли надрывно и хрипло, и вываливали языки на плечо, а волк не издавал ни звука, даже не разжимал зубов. Он бежал прочь от смерти.
И Нечай обомлел, когда понял: страх сводит волку внутренности, страх вычерпывает последние силы из самых потаенных закромов, и бросает их вперед. Вперед. И нет в этом беге ни надежды, ни радости, ни восторга.
Забава? Потеха? Нечай хлопнул кобылку по крупу изо всех сил и пнул ногами ее бока, выжимая из лошади последние силы.
– Сейчас, парень! Еще немного! Продержись еще немного! – зашептал он себе под нос, – я остановлю собак. Еще немного!
Но матерый не слышал его шепота. Он несколько раз прыгнул вперед, а потом развернулся мордой к псам, встал, широко расставив передние лапы, и ощерился. Страшная, развороченная рана истекала кровью, пегая, с проседью, шерсть поднялась над холкой и гривой топорщилась вокруг головы. Длинные, обнаженные клыки сверкнули, словно наточенные лезвия, маленькие глаза в черном ободке сузились презрительно, сморщенный оскалом узкий нос подергивался, и острые уши прижались к голове. Его рык был подобен глухому грому, что ворочается за горизонтом перед бурей, он источал угрозу волнами: даже Нечай ощутил неуверенность под его взглядом.
И выжлец, ведущий свору, дрогнул. Псы останавливались с разлета, растопыривая передние лапы и поджимая задние, натыкались друг на друга и продолжали лаять, но не так уверенно, как набегу. Кобылка под Нечаем замедлила бег и, тонко заржав, поднялась на дыбы. Нечай лег ей на шею, едва не вывалившись из седла: она опустилась на ноги и забилась, чуя зверя.
– Уходи, дурак! Беги! – рявкнул Нечай на волка, – Ну? Прочь отсюда! Прочь!
Лошадь плясала под ним и дрожала всем телом, псы пятились назад, облаивая матерого, а тот стоял, словно изваяние, и не шевелился. Но и собакам, и Нечаю было ясно: одно неосторожное движение, и волк кинется в драку.
– Назад! А ну пошли назад! – крикнул Нечай гончакам. Лошадь не желала вставать между ними и зверем, пятилась и брыкалась. Нечай плюнул, выругался и бросил стремена. Кобылка поддала задом, и он не столько спрыгнул, сколько вылетел из седла. От прыжка на землю остро стрельнуло в колене, затекшие ноги слушались плохо, и Нечай, переваливаясь, подбежал к вожаку. Лошадь, почувствовав свободу, резвой рысью поскакала назад, к острову.
– Ну! Беги! Что ты встал? – заорал Нечай волку.
Губы зверя дрогнули, и рык стал чуть громче.
– Назад! Домой! – Нечай топнул ногой на собак. Те лаяли, роняя с губ розовую пену. Ни хлыста, ни даже прутика в руках не было, только нож, выданный Тучей Ярославичем. Нечай сорвал его с пояса вместе с ножнами и замахнулся, надеясь прогнать свору. Вставать спиной к зверю он опасался, но сбоку его жалкие попытки развернуть псов ни к чему не приводили.
– Ну? – тихо спросил он и посмотрел в глаза матерого, – что? Не веришь? Беги. Я их разверну. Беги.
Волк сузил глаза еще сильней, и Нечай шагнул между ним и собаками, повернувшись лицом к вожаку. По тропинке ему на помощь во весь опор скакал Туча Ярославич.
– Домой! Назад! – Нечай широко взмахнул руками, и выжлец нехотя и неуверенно повиновался.
Сзади еле слышно чвакнула грязь, и осторожные шаги матерого начали удаляться. Выжлец оглянулся, но Нечай загородил убегавшего волка. Свора, еще возбужденная, в грязи, часто и хрипло дыша, рысцой устремилась к хозяину. Нечаю показалось, что псы вздохнули с облегчением. Он обернулся: матерый уходил в поля своим ровным, красивым бегом. Свободен.
Остров остался далеко на горизонте, Нечай видел фигурки егерей, размахивающих руками, до него доносились их крики. Двое всадников, преследовавших волчицу, не сумели ее догнать, и теперь возвращались к острову, надеясь взять остальных волков. Он вздохнул и пошел навстречу боярину. Туча Ярославич не замедлил бега, его тяжелый конь шел вперед размеренным галопом, и только поравнявшись с собаками, перешел на рысь, но не остановился, пока не подъехал к Нечаю.
– Что? – глаза боярина смеялись, и конь плясал под ним, словно радовался, – отпустил матерого, а?
Нечай посмотрел на Тучу Ярославича с вызовом и кивнул:
– Отпустил.
– Побоялся или пожалел?
Нечай пожал плечами:
– Мне его живым было не взять.
– Да пожалел, пожалел! – боярин расхохотался, – все равно молодец. Догнал свору-то. Возвращайся скорей, может, еще успеешь. Щас собак обратно в остров пустим, щенков доберем.
Он развернул нетерпеливого коня, присвистнул и поскакал назад.
Нечай не испытывал ни малейшего желания добирать щенков. Азарт погони выветрился, идти было тяжело: ноги не слушались и подгибались с непривычки к верховой езде, да кололо колено. Путь, что он проскакал за несколько минут, догоняя свору, пешком занял у него не меньше часа. Сапоги промокли.
День третий
Гибкая, тяжелая палка в последний раз рассекает воздух, и Нечай успевает коротко вдохнуть и захлопнуть рот, прежде чем она опускается на спину, разбрызгивая кровь по сторонам. От боли его снова скручивает узлом, руки рвут путы, и выгибается спина. Он думает, что умирает: от такого наверняка умирают. Кровь течет по его бокам, скапливается на скамье и оттуда капает на землю. Боль не отступает, наоборот, зреет, нарастает и тошнотой берет за горло. Монах недовольно утирается рукавом и кивает братьям:
– Отвязывайте. Хватит с него. Чего доброго, подохнет.
Нечая колотит крупной дрожью, он еще не верит, что все кончилось, и не может шевельнуться. Он оглушен, он испуган до немоты – никогда в жизни больше он не переживет такого. Гордость слетает с него шелухой, он обещает себе каяться и целовать крест, как только ему предложат. Он согласен на все, только никогда больше не надо так… с ним…
Окровавленные батоги с ободранной корой бросают в корыто, и один чернец, кряхтя, нагибается и начинает развязывать тугие узлы, ломая ногти.
– Затянул-то… Резать хорошую веревку придется… – ворчит он раздраженно, – за что разбойника-то к нам?
– Говорят, за богохульство, – пожимает плечами второй, распутывая веревки на ногах.
– За богохульство язык усекают.
– Может, покаялся? Посмотри, он живой там? Лежит молчком.
– Да живой, живой. Чего ему сделается? Через недельку пойдет в Богоявленский монастырь со всеми.
Чернец рвет узел зубами, и веревки слабеют. Он берет Нечая за запястья, поворачивается спиной, и, положив его на плечи, как мешок, тащит в сторону архиерейского дома. Босые ноги волочатся по земле и бьются о мелкие, острые камушки, которыми выложена дорожка, а потом – о ступени лестницы, ведущий в подпол.
В подполе земляной пол, а потолок, по которому тянутся почерневшие круглые балки, едва ли выше двух аршин.[9] Чернец сгибается в три погибели, втаскивает Нечая внутрь и бросает на пол у входа. Под потолком, с двух сторон проделаны махонькие окна, в которые не пролезет и кошка. Из приоткрытой двери падает свет, и Нечай видит колодников, сидящих на полу вдоль обмазанных глиной стен. Никто из них не шевелится, некоторые даже не поворачивают головы, чтоб взглянуть на новичка.
Тяжелая дверь закрывается со скрипом, шуршит засов, и в подполе становится темно.
– Еще один страдалец за истинную веру, – произносит хриплый голос, вздыхает и всхлипывает.
Нечай скрипит зубами, его вдруг берет зло: на свою слабость, на свой страх, и на обещания самому себе.
– Пошел ты в… со своей истинной верой! – рычит он и ругается долго и отвратительно.
– Этот – наш, – раздается глумливый смешок из другого угла.
Нечай проснулся как от толчка. Все сначала. По кругу. Ему никогда не избавится от этих снов.
Тело ломало от вчерашних приключений, и до сих пор подрагивали колени. Когда Нечай вышел из болота на остров, его, как назло, встретили рядковские мужики – охотники добрали волчат, а загонщики успели дойти до линии стрелков. Все уже знали, что матерый ушел подранком, и из оцепления прорвалась мать-волчица с одним щенком. Несмотря на это, Туча Ярославич нашел охоту удачной: взяли семерых волков, одного переярка струнили и отвезли в усадьбу живьем – притравливать молодых гончаков.
В усадьбе для загонщиков накрыли столы и хорошо угостили: нажарили поросят и выкатили бочонок густого вишневого вина. Вина Нечай выпил с удовольствием, однако с еще большим удовольствием он бы отправился домой, на печь.
За столом было весело: мужики вспоминали подробности охоты, восхищались удалью Тучи Ярославича, в одиночку, голыми руками струнившего волка. Только Радей сидел насупившись и пил вино кружку за кружкой. Сыновья старались от него не отстать, но быстро захмелели.
Старший Радеев сын поднялся, подошел сзади к Нечаю, сидевшему рядом Мишатой, и схватил его за плечо.
– На болото матерый ушел, а ты с болота вышел… Не странно ли? – громко, так что все его услышали, спросил он.
Нечай не любил, когда до него дотрагиваются, а тем более хватают, и в таких случаях он не задумывался о последствиях. Радеев сын отлетел на пару шагов от удара локтем в живот и едва не сел на землю, но из-за стола тут же поднялись его братья. Вслед за ними встал Мишата, а с ним и кузнец, отец Стеньки. Выглядели они внушительней Радеевых, но те оказались не одиноки.
– Ты руку-то покажи, – начал пивовар, родственник погибшего Микулы, сидевший напротив Нечая, – покажи! Матерого в лапу ранили, покажи руку-то.
Нечай с презрением приподнял верхнюю губу, но вызвал только озлобление.
– Скалится! Смотрите, скалится! – пивовар указал на него пальцем и отодвинулся, хотя через стол Нечай вряд ли смог бы его достать.
– Что, страшно? – Нечай усмехнулся, изобразил зверя, как это делала Груша, и рыкнул на пивовара, пригнувшись вперед. Тот выскочил из-за стола, перепрыгнув через скамейку.
Мишата дернул его за рукав.
– Ты што? – зашипел он Нечаю в ухо, – а ну прекрати.
Нечай только рассмеялся – от вина он всегда был доволен собой и чувствовал уверенность в себе.
Мужики, сидящие рядом с пивоваром, переглянулись и поднялись.
– А ну-ка руку покажи, – угрожающе сказал Некрас, тот самый, что когда-то поставил деньги на возвращение Нечая из леса.
– Может, подойдешь и сам посмотришь? – Нечай опять с презрением поднял верхнюю губу.
– Ты меня не подзуживай! Я не такой дурак! Всем известно, то оборотни нечеловеческую силу имеют.
– Заодно и проверишь, человеческая у меня сила или нет! – Нечай встал, опираясь руками на стол.
Мишата толкнул его плечом:
– Покажи им руку, Нечай. Пусть успокоятся.
– Да ну? А им какую: правую или левую? – Нечай растянул губы в улыбке.
– Обе покажи, – кивнул кузнец спокойно и вполне доброжелательно, – не отстанут ведь.
– Обе – так обе! – Нечай скинул полушубок и поднял до локтя правый рукав.
Но не успел он начать закатывать левый, как пивовар, все еще опасающийся вернуться за стол, заорал во все горло и начал тыкать пальцем в сторону Нечая.
– Вот! Вот! Глядите! Что я говорил!
Нечай посмотрел на него исподлобья:
– Чего ты там увидел-то?
– Шрам! – торжествующе выговорил пивовар, и его идею подхватил Некрас.
– Точно, шрам! Ну? И что ты на это скажешь?
– Обалдели? – Нечаю даже смеяться не хотелось, – этому шраму пять лет без малого!
– Заливай! – усмехнулся Некрас, – все знают, что у оборотней раны на глазах затягиваются!
– Ага! – Нечай плюнул и надел полушубок, запахиваясь поплотней, – идите вы к чертям собачьим!
– А вот мы завтра проверим, – предложил пивовар, – у оборотня шрам до завтра пропадет!
Радей кашлянул и поднял голову:
– Кто их знает, этих оборотней… – проворчал он, – может, шрамы у них на всю жизнь остаются.
– Это ты здорово придумал! – кивнул Нечай, завязывая пояс, – пропадет шрам – оборотень, не пропадет – тоже оборотень!
– А мне ничего доказывать не надо, – Радей сузил глаза и потянулся за остро отточенным колом, – я и так про тебя все знаю.
– Эй! Глаза-то налил! – рявкнул на него кузнец.
Но Радей не обратил на него внимания и начал, угрожающе сопя, вылезать из-за стола. Сыновья тоже похватали колья, но он остановил их, махнув рукой:
– Я сам.
Мишата положил руку Нечаю на плечо и сказал:
– Не связывайся. Пьяный он, не насмерть же с ним биться.
– Не связывайся, – подтвердил кузнец.
Нечай вообще-то не сильно обижался на Радея, ни после драки, ни из-за нелепого обвинения, но тут обозлился всерьез. Или это вино так на него подействовало?
– Нет уж! – он перебрался через скамейку, – вшестером все горазды со мной биться, пусть-ка один на один попробует!
Радей скинул армяк на руки старшему сыну, и Нечай последовал его примеру, отдавая полушубок брату.
– Нечай, не надо – попытался отговорить его Мишата.
– Отстань, – проворчал Нечай.
Кузнец протянул Нечаю такой же кол, как у Радея, но тот покачал головой:
– Ну его. Еще и вправду убью…
Радей не стал дожидаться, пока Нечай договориться с кузнецом, а кинулся на него с криком, оскалившись, используя кол как копье. Нечай едва успел отпрыгнуть в сторону.
– Ну ты даешь, батя… – пробормотал он и подождал, пока Радей развернется. Тот не заставил ждать долго, и кинулся во второй раз, с другой стороны. Нечай ушел в сторону, поймал кол руками, и развернул к себе, вместе с Радеем, так что глаза колесника оказалось напротив его глаз.
– Не страшно с оборотнем биться, а, батя? – рассмеялся Нечай Радею в лицо.
Радей взревел и рванул кол к себе, Нечай не стал ему мешать, только слегка подтолкнул кол в его сторону, снизу вверх. Кол ударил Радея под подбородок, челюсть глухо клацнула – колесник прикусил язык и застонал.
– Ну? Нравится? – со злостью прошипел Нечай, – а вот так?
Он ударил Радея колом по носу. Не сильно, только чтоб кровь потекла. А потом выдернул кол из рук колесника и одним ударом сломал его об колено, пока тот не успел опомниться. От кулака, намеченного в лицо, он прикрылся обломками, отбросил их в сторону, и со всей силы вломил Радею кулаком в подбородок. Колесник рухнул навзничь, откинув голову и закатив глаза.
– Убил… – прошептал в испуге пивовар.
Радей пошевелился, приподнял руку и уронил ее на землю. Его сыновья, переглянувшись, хотели кинуться на Нечая, но им дорогу преградили Мишата и кузнец.
– Эй! Двое дерутся – третий не мешай! – раздался голос Тучи Ярославича, – все честно было!
Радеевы сыновья сникли и опустили колья. Боярин подошел поближе и хлопнул Нечая ладонью по спине.
– Молодец! Кто следующий? – боярин оглядел рядковских мужиков, – никто? А кузнеца моего, Кондрашку, побьешь?
Нечай сжал губы и покачал головой.
– Вон боец лежит, – он кивнул на Радея, – а я так… охладил его просто…
– Жаль! Вот бы мы потешились!
Драться на потеху Тучи Ярославича Нечай не собирался, забрал у брата полушубок, оделся и пошел домой. Стоило заняться отчетом старосты, но Нечай, написав одну страницу, до самого вечера придумывал картинки к новым буквам и складывал слова из тех букв, которые успели узнать его ученики. Заодно к изученным буквам он пририсовал счеты со сдвинутыми костяшками, чтоб было понятно, какую цифру эта буква означает.[10] Занятие это увлекало его настолько, что он не спешил залезать на печь.
Вот и теперь, проснувшись, Нечай собрался, наконец, сварить чернил. И учеников у него прибыло: сразу после возвращения с охоты явился Федька-пес, тринадцатилетний товарищ Стеньки – длинный, худой и очень самостоятельный. Отец его, такой же тощий, да к тому же низкорослый, всю жизнь сидел под каблуком у жены, женщины дородной, высокой и властной. Федька с таким порядком мириться не желал, и, хоть матери побаивался, но уже претендовал на роль старшего мужчины в доме. Впрочем, к его отцу в Рядке относились с уважением – он шил сапоги, да такие, что проезжие покупали их по нескольку пар и везли на продажу в город.
Прозвище свое Федька получил за злобность характера, явно унаследованного от матери, потому что отец его за всю жизнь и мухи не обидел. Парень же бросался с кулаками на каждого, кто осмеливался ему не угодить, не раз бывал бит за это товарищами, но более покладистым от этого не становился.
Нечаю Федька сказал, что хочет изучать грамоту вместе со всеми, а если за это надо платить, то он велит отцу и тот заплатит сколько надо. Он, оказалось, давно собирается в город, хочет выбиться в люди, а без грамоты это никак невозможно. Три дня он завидовал бондаревым ребятам, но, узнав про Ивашку Косого и сыновей кузнеца, решил договориться с Нечаем сам. Нечай посмотрел на Мишату, тот дал добро и потребовал с Федьки рубль в год. Вечером приходил Федькин отец и предложил вместо денег привезти бумаги: жена его была настроена против грамоты, города и «всех этих выдумок», называла Нечая проходимцем, а бумагу по полушке за два листа давал за сапоги какой-то его знакомый купец. Мишата, покачав головой, согласился, а Нечай так очень обрадовался – идея с берестой ему вовсе не нравилась.
Но утром, как только позавтракали, в дом постучался староста. Он пришел не один – вместе с Афонькой, Некрасом и вчерашним пивоваром, родственником Микулы.
– Говорил я тебе, сиди дома… – проворчал староста Нечаю, не успев поздороваться.
Афонька откровенно радовался, Некрас оставался угрюмым, а пивовар слегка смешался, натолкнувшись на мамин взгляд. Мишата усадил гостей за стол, а Нечай, ни слова не говоря, закатал рукав и сунул локоть Некрасу под нос.
– Во. Видел? На месте шрам.
Некрас отвел глаза и промолчал. Пивовар посмотрел на него одним глазком и снова потупился.
– Отец Афанасий, вот, миром все решить предлагает, – вздохнул староста.
– Ага, – кивнул Нечай, – не иначе бесов из меня хочет выгнать. Связать цепями и узами и гонять по пустыне,[11] а?
Поп посмотрел на него, ничего не понимая. Даже если он читал Евангелие, то это было давно, он успел подзабыть.
– Тьфу на тебя, богохульник! – Афонька перекрестился, – чего городишь-то?
– А что я такого сказал? Я еще ничего такого не говорил, – широко улыбнулся Нечай.
– Я тебе помочь пришел по-христиански, так сказать, по-отечески. Добрым советом. А ты сразу зубоскальствовать, – кротко вздохнул поп.
– К исповеди пойти не могу. Мясо вчера ел, вино пил, и сегодня сметанки навернул за завтраком.
– Ну, это невеликий грех, я тебе его без епитимии отпущу. В общем, мы подумали тут… Ежели поклянешься Богородицей, что ты не оборотень, люди должны тебе поверить.
– Клянусь Богородицей! – захохотал Нечай и развел руками.
– Не юродствуй! – Афонька топнул ногой, – при всем честном народе, в храме, перед ее ликом. Исповедуешься, как положено, причастие примешь, ну, храму кое-чего пожертвуешь там…
– Да за мои грехи ты меня к причастию не допустишь!
– Ну, это я посмотрю, конечно… – поджал губы Афонька, – но добрым делом любой грех искупить можно…
– Так-таки любой? – Нечай недоверчиво нагнул голову.
– Ну… Это от размера доброго дела зависит. И потом, что за грехи у простого человека?
– А доброе дело – это храму пожертвование?
– Вот какой ты… Плохо о людях думаешь, по себе меришь, – надулся Афонька, – а я совсем не то имел в виду.
– А что же? – Нечай поднял брови.
– Да дров надо на зиму запасти, и стенки в церкви проконопатить… За лето птицы всю паклю вытаскали, из щелей дует.
– Я так и знал, что ты своего не упустишь, – скривился Нечай.
– Это не для меня, это для всего прихода доброе дело.
Нечай подумал немного, вздохнул и устало сказал:
– А иди-ка ты, отче, к лешему со своими добрыми делами… Богородицей я поклялся, если этого мало – собирайте сход.
Староста крякнул, Мишата поднялся и заскрипел зубами, Некрас с пивоваром переглянулись многозначительно, и мама не удержалась:
– Нечай! Ну что говоришь-то? Ты думаешь, что говоришь?
Читать бесплатно другие книги:
