Ученик Малинин Евгений

Интерлюдия

Рабочий день начинался рано и бурно. И вообще жизнь в этом только что созданном рекламном агентстве со странным названием «ДиссидентЪ» была молодой и бурной. Ребята, в основном знакомые генерального директора Вовчика Коренева по прозвищу Корень, привлеченные, как правило, из различных, но никак не связанных с рекламным бизнесом, отраслей народного хозяйства, яростно штурмовали неведомое, непонятное, но такое захватывающее дело. Отечественным заказчикам, тоже в основном нестарым, энергичным людям, такое буйное, живое отношение к делу очень нравилось. Даже уважаемые иностранные фирмы, пытаясь проникнуть на этот вновь открытый российский базар (цивилизованным рынком назвать то, что творилось в стране, язык ни у кого не поворачивался), с удовольствием обращались в это агентство, тем более что оно уже твердо закрепилось не только на улицах столицы, но и на большинстве каналов телевидения. Так что фирма представляла собой то, что принято называть динамически развивающимся предприятием.

К сожалению, уже неделю по кулуарам фирмы бродил слух о том, что есть решение то ли о слиянии, то ли о разделе, то ли о продаже. Народ бурлил. Работа тормозилась. Все ожидали официального меморандума руководства.

Ранним зимним утром, когда на улице еще темно, а свет нечастых фонарей выхватывает из мрака серебро мельтешащих снежинок, когда пухлая, искрящаяся вата только что выпавшего снега, мягко проседая под ногами, наскрипывает странную ритмическую песню, когда воздух, пропущенный сквозь фильтр замороженной воды, ударяет в голову и очищает мысли, Илья Милин, три месяца назад по приглашению своего однокурсника Вовчика Коренева поступивший на работу в рекламное агентство «ДиссидентЪ», выбрался из подземелья метро на станции «Таганская-кольцевая».

До начала работы оставалось еще больше часа, поэтому он неторопливо двинулся в обход пустой площади, мимо магазинов «Рыболов-спортсмен», «Ткани», мимо Театра драмы и комедии на Таганке, мимо закрытого на ремонт «Детского мира», и дальше по Таганской улице. У входа в трехэтажное здание, в котором агентство «ДиссидентЪ» арендовало пока что четыре комнаты, снег был уже основательно притоптан.

«Опять банкиры спозаранку съехались…» – подумал Милин, имея в виду соседей – отделение банка «Минитоп», расположившееся на первом этаже. Он вошел в холл, отделанный фанерой под мрамор, и поднялся по широкой, достаточно щербатой лестнице на второй этаж. В кабинете генерального директора горел свет и слышались голоса. Громкий визгливый тенор доказывал что-то, нервно захлебываясь, невнятно выговаривая слова и глотая окончание фраз. Изредка вставлял в разговор несколько слов Коренев. Илья не стал прислушиваться, поскольку вообще брезгливо относился к подслушиванию, и быстро прошел в большую полутемную комнату, которую занимали «творческие» работники.

Повесив куртку на общую вешалку, он протиснулся к своему столу и, примостившись на краешке, начал просматривать написанные вчера тексты рекламных заставок для «Проктэра вместе с Гейблом» и финансового концерна «Вершина». Затем, вспомнив, что сегодня необходимо обязательно смотаться на Кутузовский проспект, в район Поклонной горы, где один из заказчиков снял несколько рекламных щитов, Илья отправился к Кореневу договариваться насчет машины.

Подойдя к дверям шефского кабинета, из-под которых тянулась яркая полоска света, он прислушался и, не услышав разговора, толкнул дверь. Корень сидел за рабочим столом и внимательно читал какие-то документы. Напротив, примостившись на краешке кожаного дивана, нервно грыз ногти Борисик Глянц. На изготовленных для себя визитках Борисик обозвался «начальником отдела перспективного развития», хотя, насколько Илья успел разобраться в структуре агентства, он занимался тем, что доставал шефа различными проектами, и держался за счет того, что иногда приводил заказчиков. Видимо, сейчас Корень изучал очередной «прожект» Борисика.

Вовчик поднял голову на звук открывающейся двери и, увидев заглядывающего Илью, улыбнулся и помахал рукой, приглашая заходить. Илья вошел и со словами: «Я на секунду…» – двинулся к столу. На Глянца он старался не обращать внимания, поскольку не любил его еще со времен института – они учились на одном курсе, более того – в одной группе.

– Нет, Илюха, раз уж ты первый появился в офисе, я хочу с тобой посоветоваться, – откинувшись в кресле, заявил Корень.

С дивана донеслось возмущенное фырканье: «Что, решил контракт в стихах изложить, или пару диодов к нему припаять!»

Илья сразу завелся:

– Это тебе надо пару диодов припаять, чтобы туда выходил… – Он кивнул на дверь. – А обратно не входил!

Глянц заткнулся и опять принялся за свои ногти.

– Нет, Борисик, ты не прав, – как-то благодушно протянул Корень. – Илюха работал начальником цеха, значит, какой-никакой административный опыт имеет. А кроме того, он поэт – значит, мыслит широко и нестандартно. – Повернувшись к Илье, он продолжил: – Вот, Борис Абрамыч предлагает слияние нашей фирмы с агентством «Ферст СВ». И условия вроде бы неплохие, и перспективы рисуются радужные, а что-то сердце у меня не лежит. Уговаривает он меня, уговаривает, а я все не решусь. Посмотри. – Он двинул к Илье бумаги. – Может, что дельное подскажешь?

– Ну что он дельное подскажет, – взвился с дивана нервный Борисик. – Проблематики не знает, предыстории не знает, договорными вопросами не владеет – хуже, чем просто дилетант, поскольку рассуждать будет явно предвзято…

– Ну почему же предвзято, я как раз верю в его объективность. Помнишь, как он тебя в деканате защищал?

Корень захихикал, вспомнив давнюю историю про напившегося и попавшего в вытрезвитель Глянца. Ребята тогда учились на втором курсе, и Борисика могли запросто вышвырнуть из института, но группа взяла его на поруки, а «общественным» адвокатом выступал как раз Милин. Именно после этого случая Глянц невзлюбил Илью и начал строить ему пакости по мелочам, чем воспитал в миролюбивом Илюхе стойкое отвращение к своей персоне.

– Нет, ты скажи, Илья, сейчас ты пошел бы защищать Глянца? – Корень не на шутку веселился.

Илья бросил на Борисика хмурый взгляд и, расположившись в кресле, начал внимательно изучать переданные ему бумаги. Несколько минут в комнате царило молчание, нарушаемое только сопением Глянца и шуршанием бумажных листов. Затем Илья поднял голову и бросил листки контракта на стол.

– Ну, что скажешь? – Володька был неожиданно серьезен.

– Если ты подпишешь эти бумажки, через четыре месяца останешься с голым задом и без работы, – резко заявил Илья.

– То есть?

– Пункт два-четыре этой бумаженции предусматривает… – Илья выдернул один из листков и принялся читать вслух. – «Объединение всех финансовых, имущественных и интеллектуальных ресурсов…», а пункт шесть-два… – Илья потянул следующий лист, – «Распределение акций производится в зависимости от величины материального или финансового взноса предприятия в уставный капитал объединения». Пунктики не случайно так удалены один от другого. Сопоставь их, и ты поймешь, что сам ты имеешь и внесешь в совместный проект в основном свои связи и деловые контакты, а твой голый, но деловой партнер притянет в уставный фонд пару миллионов долларов и получит не то что контрольный, а весь пакет акций. И тогда твое первое вице-президентство станет не более чем листочком от известного растения, которым ты прикроешься спереди. Но сзади тебе нечем будет прикрыться. Значит, зад голый! А кроме того, есть еще один замечательный пункт… – Илья поковырялся в бумагах и вытащил еще один лист. – Вот, пункт восемь-три, слушай: «Сторона, нарушившая настоящий договор, в добровольном порядке прекращает деятельность в сфере рекламного бизнеса на срок не менее десяти лет». Отлично. Вот и получается – оставить с голым задом и без работы. Я думаю, что, если повнимательнее изучить этот документ, можно отыскать еще пару-тройку ловушек для дурака!

В комнате воцарилось молчание. Корень задумчиво скреб щеку, Глянц сопел на своем диване, Илья перебирал валявшиеся у него на коленях листочки. Наконец Корень задумчиво проговорил:

– Ну что ж, пожалуй, ты, Илья, излагаешь убедительно.

Тут Глянц не выдержал. Он вскочил с дивана и, подскочив к столу, принялся кричать, размахивая руками и брызгая слюной:

– Если вам, Владимир Владимирович, не угодно видеть себя вице-президентом мощнейшей корпорации с миллионными оборотами, которая может стать фактически рекламным монополистом, оставайтесь хозяином своей мелкой конторки. Только учтите, такие предложения дважды не делаются, потом будете локти кусать, да поздно будет. Сегодня вы упускаете уникальный шанс объединения. Вся Европа объединяется, все понимают выгоды слияния и укрупнения, но какой-то специалист по паяльникам высказал свое просвещенное мнение, и вы пошли на попятный. Нечего сказать, нашли себе консультанта. – Борисик поперхнулся словами и, хватая открытым ртом воздух, рухнул обратно на диван.

– Слушай, Борисик, ты-то что так стараешься. – Илья уперся взглядом в сгорбившегося на диване Глянца. – Вон даже Европу приплел. Ну, финансовый гений с техническим образованием, твоя-то какая личная заинтересованность?

Глянц гордо поднялся с дивана и расправил плечи.

– Моя личная заинтересованность – процветание фирмы, в которой я работаю. А ваши, Илья Евгеньевич, намеки и инсинуации не имеют под собой никаких оснований и являются чистой воды провокацией. Но вам не удастся опорочить меня в глазах руководства. Оно сможет отличить слабого рифмоплета от опытного менеджера.

Закончив свое выступление, Глянц «слез с трибуны» и быстрым шагом вышел из кабинета, оскорбленно, но аккуратно хлопнув дверью.

Коренев задумчиво посмотрел на дверь, а затем неожиданно спросил:

– Слушай, Милин, а ты не думал о втором образовании? – На физиономии Ильи отразилось простодушное удивление. – Я имею в виду юридическое. Фирма могла бы оказать содействие.

– Ну, вообще-то мне хватает пока и радиотехнического. А если ты имеешь в виду мою оценку этих бумажек, так здесь юридического образования не надо, достаточно простого здравого смысла.

– Ты все-таки подумай. Три года не срок, а юристы сейчас в цене… – Коренев помолчал, а затем вдруг неожиданно сменил тему: – Да, а что это ты сказал – твой голый, но деловой партнер, почему голый?

Илья улыбнулся.

– Ты что, телевизор не смотришь? Там сейчас по всем каналам демонстрируют рекламные способности твоего потенциального партнера.

– Ты же знаешь – футбол, «Время» – это все, что меня интересует на отечественном телеэкране.

– Этого вполне достаточно, чтобы узреть маленького, голого, тощего мужичонку в бескозырке, сидящего в ванне на резиновом надувном дельфинчике и размахивающего детским флажком с надписью «Ферст СВ». Снизу от картинки еще надпись есть – «Мы доставим вас куда надо».

– Нет, не припомню… – несколько озадаченно протянул Вовчик. – Да, так какие у тебя проблемы? Ты же ко мне зашел не для того, чтобы Глянца расстроить?

Вопрос с поездкой на Поклонную гору решили быстро. Когда Илья вышел из кабинета шефа, в коридоре его ждал Борисик. Он быстро подошел и выдавил сквозь зубы:

– Все, Милин, ты меня достал. Этого я тебе никогда не забуду. Берегись, я тобой специально займусь!

– Я не очень хорошо понимаю, чем вызвал такое внимание, – спокойно ответил Илья. – Но в любом случае спасибо за предупреждение. Как говорили древние: «Praemonitus praemunitus». – Затем, глядя в непонимающие глаза Борисика, добавил: – Для не понимающих латыни перевожу: «Кто предупрежден, тот вооружен».

– Ладно, знаток латыни! Я тебе отвечу на русском: «Хорошо смеется тот, кто смеется последний!» – Глянц резко повернулся и быстро пошел прочь…

Через неделю Илью Милина ввели в административный совет агентства, а на шикарных визитках Бориса Абрамыча Глянца появилась надпись «Заместитель начальника отдела перспективного планирования».

7. Людмила

…Платон в диалоге «Пир» утверждал, что когда-то в мире существовали люди, не разделенные по половым признакам, то есть сочетавшие в себе и мужское, и женское начало. Звали их андрогины, они имели цилиндрические тела, четыре ноги, четыре руки и два лица, по одному с каждой стороны круглой головы. Андрогины были настолько сильны и могущественны, что стали угрожать богам. И тогда Зевс рассек андрогинов на две симметричные части, ослабив их, таким образом, наполовину. Однако, когда тела андрогинов были рассечены, каждая половина с вожделением устремилась к своей другой половине. Они обнимались, сплетались, страстно желая срастись, и умирали, ничего не желая делать порознь…

«Итак, каждый из нас – это половинка целого, и поэтому каждый всю свою жизнь ищет свою недостающую половину…» И счастье в человеческой жизни возможно, только если найдешь свою половину.

Я, признаться, думал, что Глянц успокоился и забыл ту давнюю стычку в кабинете шефа. Слухи о слиянии-объединении как-то сами собой рассосались, жизнь вокруг бурлила яростная и мутная, времени вспоминать старые обиды не было, да и новых обид хватало. Но, выходит, я ошибался. Борисик ничего не забыл и, несмотря на внешнюю доброжелательность, лелеял все это время надежду поквитаться. Надо сказать, выстроил свою месть он мастерски. Если бы он сейчас на глазах у всех обнаружил в моем столе пропавшие у Корня документы, да притом что часть их отсутствует, я не только вылетел бы с работы, а пожалуй, и в живых бы не остался. И спасла меня, можно сказать, случайность. Ну, маг недоделанный, думай теперь, как выкручиваться. Но выкручивайся в соответствии с приведенным тобой самим высказыванием древних.

Да! Он же сейчас скорее всего двинул на черную площадку.

Я бросил взгляд на стоящий под столом кейс. Сигнала не было. Но спустя несколько мгновений на ручке действительно зажглась красная точка. Я открыл кейс и вытянул тонкий проводок с висящей на нем маленькой пуговкой наушника. Засунув наушник в ухо, я щелкнул тумблером, отключая запись, – кассету надо было экономить. В наушнике послышалось легкое шуршание, а затем отщелкивание цифр набираемого телефонного номера. На панели прибора вспыхнули цифры набранного номера. После трех-четырех длинных гудков чмокнул щелчок соединения, и сразу же послышался резкий голосок Глянца:

– Диггер?

– Ну… – ответил ему сонный голос.

– Ты мне что ночью сказал?

– Работу сделал, мину заложил, – уже бодрее ответил голос.

– И куда ж ты ее, сука, заложил? Себе в задницу? Где папка с документами?

– Слушай ты, козел, куда ты мне сказал, туда я все и заложил – на втором этаже, в седьмой комнате, в стол у крайнего окна, во второй ящик.

– Нет там ничего… – Борисик почти визжал.

– Не ори… – Голос Глянцевого собеседника сделался холоден и резок. – Я, как правило, ошибок не допускаю, ты знаешь. Ты сам-то хорошо смотрел?

– Лучше некуда, весь ящик перерыл. Да там особо и рыть-то нечего – ящичек практически пуст. Меня больше главное интересует – ты в воздуховод положил, что надо? Если сегодня и эти бумаги не найдут… Я не знаю, что будет!

– Ну, знаешь, столы я еще и мог бы в темноте перепутать. – Голос помолчал. – Хотя вряд ли… А вытяжка в кабинете одна. Другой нет. И кабинет заперт, из него сейчас вряд ли что можно вынести. Так что с этим все должно быть нормально. Слушай, может, в этой седьмой комнате просто спросить у ребят, не видел ли кто зелененькую папку. Даже если кто нашел, что эти «творческие работники» в ней поймут. Так что ты давай не психуй, а спокойно так, между делом, поинтересуйся. Спокойнее, спокойнее.

– Ага! Тебе просто спокойненьким быть. А меня так могут успокоить, что вообще шевелиться не буду!

– Ну, друг, ты сам в это дело влез. Сам придумал – сам хлебай, захлебнешься – не скули. Я свою часть сделал – отвали! – заговорил голос в рифму, но без размера.

– А ты, часом, сам нигде их не припрятал, Диггер? Смотри, если думаешь на себя одеяльце перетянуть… – Голосок у Борисика сделался мягеньким.

– Ты же видел, что я с пустыми руками в коллектор спустился!.. – Собеседник Глянца явно занервничал.

– Видел-то видел… – раздумчиво протянул Глянц. Похоже, ему удалось взять себя в руки.

– Ладно, подождем, что Крот скажет… – закончил Борисик разговор, и в наушнике часто запикал отбой. В тот же момент кто-то хлопнул меня по плечу. Я оглянулся, рядом, улыбаясь во весь рот, стоял Женька Брусничкин.

– Ну, Илюха, здорово ты устроился. Я смотрю, под музыку работаешь. Не мешает рифмы низать? Что слушаем?

Он протянул руку, собираясь приложиться к моему микрофону. Я быстро выдернул пуговку из уха, бросил ее в портфель, щелкнул тумблером, включая запись, и тут же закрыл свой саквояж. Затем устало потянулся – от напряжения занемела шея – и только после этого ответил:

– Первый концерт Чайковского для фортепиано с оркестром.

Всем было известно, что Брусничкин на дух не переносил классическую музыку, он от нее впадал в какое-то коматозное состояние. А я, наоборот, слыл на фирме отъявленным меломаном. Женька сразу потерял интерес к моему наушнику, но у него наготове было другое предложение:

– Слушай, ты так неожиданно уехал, а я как раз хотел тебя позвать в одну новую ресторацию. Тут недели две назад недалеко от нас открыли симпатичный такой подвальчик. В самом Товарищеском из всех товарищеских переулков. Ни за что не догадаешься, как эту ресторацию обозвали!

Он торжествующе посмотрел на меня. Я решил поддержать предложенную игру:

– «Взвейтесь кострами»!

Женька довольно заржал.

– Дается три попытки. Первая не считается – идет за счет заведения.

Я принял позу роденовского «Мыслителя».

– «В разливанном шалаше»!

Мимо! С твоей фантазией не рекламные стихи строчить, а названиями для рестораций торговать! Будь проще, и народ к тебе, вернее, к ресторану, потянется!

– Сам же сказал – в Товарищеском переулке. Значит, название должно соответствовать.

– Чему соответствовать? Названию переулка или виду деятельности?

– Ну тогда «У Маузера»!

Женька оторопел.

– При чем тут маузер?

– Ну как же. Помнишь: «…Кто там шагает правой. Конечно, товарищ маузер». Ну и опять же «маслята под стреляным соусом» очень соответствовать будут.

Женька озадаченно поскреб шевелюру.

– Ну у тебя ассоциации!.. Впрочем, Владимир Владимирович сегодня неактуален.

Напрасно он всуе вспомнил Маяковского. Я за Владимира Владимировича и обидеть могу! Мгновенно набычившись, я поднялся из-за стола.

– Ну-ка повтори, кто сегодня неактуален?

– Асадов, Асадов… – Женька вспомнил, что при мне о Маяковском либо в превосходной степени, либо никак.

– Разве Асадова Владимиром Владимировичем звали? – По-моему, он меня просто дурил.

– Ну как же, конечно. Он же всю жизнь гордился, что с Маяковским полным тезкой был. Даже фамилию хотел поменять, только ему ЦК не разрешил! А что ты, собственно, разговор в сторону уводишь?! У тебя последняя попытка осталась!

– Да! Тогда надо бить наверняка! – Я на минуту задумался и выдал: – «Друг».

– Не… – Брусничкин разочарованно покачал головой. – Это даже примитивно как-то. Последняя попытка меня совершенно разочаровала…

– Ну почему? Наоборот, свежо и неожиданно. Представляешь, тебя жена спрашивает: ты где весь вечер пропадал, а ты отвечаешь: у «Друга», и она ни за что не догадается, что ты, паразит, без нее в ресторане отрывался. Или она – тебе: ты куда собрался, а ты, индифферентно так: к «Другу», и она понимает, что искать тебя сегодня бесполезно. Каково!

– Может, ты и прав, – задумчиво протянул Женька. – Только ресторан-то назвали «Сказка».

– Это что, от потребкооперации, что ли, заведение?

– Почему от потребкооперации?

– Насколько мне известно, рестораны «Сказка» до последнего времени строила в основном потребкооперация. За городом ставили такие избушки, похожие на жилище Бабы-Яги, только размером сто на сто метров, и затем месяцами ждали посетителей. Только кто же добровольно к Бабе-Яге полезет. Так они и стояли пустые. Или в них заваливали толпами лица кавказской национальности – они не знают, кто такая Баба-Яга, у них свои авторитеты.

– Нет, по-моему, это не потребкооперация. По-моему, это какой-то чудачок на свои кровные подвальчик оборудовал. Там столиков двенадцать всего, но кормят… – Брусничкин закатил глаза. – И вино настоящее, грузинское. Так что можем прогуляться.

– Мы, безусловно, посетим заведение, отрекомендованное столь солидным знатоком сказочных подвальчиков, только мне надо побывать в бухгалтерии.

– А, так ты еще гонорар не получил, – догадался Женька. – Тогда вперед! Твои на депозит не переводили, в кассе лежат. Получишь, и потопали творческий тонус поднимать. А то я со своей «Галиной Бланкой» ничего придумать не могу. Кроме лозунга «Галину Бланку – в каждую кастрюлю» – ну ничегошеньки в голову не лезет. Надо раскрепостить подсознание.

Он опять хлопнул меня по спине и отошел к своему столу.

Я бросил взгляд на часы.

– Пожалуй, ты прав, – пробормотал я себе под нос. – Пора прогуляться до бухгалтерии, только сначала мы сделаем один звоночек.

Я снял трубку и навертел удивительный восьмизначный номер. Совершенно неожиданно для меня в трубке раздались обычные длинные гудки, а затем, после звонкого щелчка, послышался приветливый женский голос:

– Коммутатор…

Я, честно говоря, несколько растерялся, но после короткой заминки бросил в трубку:

– Мне дед Антип нужен.

Последовала довольно длинная пауза, а затем трубка мне ответила тем же женским голосом, в котором, однако, вместо прежней приветливости появилась явная брезгливость:

– Молодой человек, вы соображаете, откуда звоните? – и далее последовали короткие гудки отбоя.

Вот так. Без разговоров трубочку хабах на рычажок! Подожди, она же сказала: «Вы соображаете, ОТКУДА звоните». Вот именно – не куда, а откуда. Я огляделся. В комнате стоял обычный творческий гвалт, в который свежей оригинальной нотой вливалась звонкая трель закипающего чайника. Да, пожалуй, моя собеседница могла решить, что я звоню из какого-нибудь пивбара, преследуемый разгоряченным милиционером. Ну а в том, что вокруг меня тьма народа, заинтересованно прислушивающегося к моему разговору и лихорадочно записывающего набранный мной номер, она была просто убеждена. Все правильно – перезвоним из автомата.

Во избежание возможных случайностей я крутанул колесики кодового замка на кейсе, а затем с легким сердцем отправился в бухгалтерию, к нашей главной кормилице Галочке Анатольевне. Бухгалтерия располагалась в дальнем конце коридора. Подойдя к ней, я увидел Глянца, который стоял в курительном тупичке и прилежно-развязно делал вид, что наслаждается сигареткой с золотым ободком.

– О, Борисик Абрамыч, да вы курить начали! Понимаю, нервы, нервы. Спокойнее надо быть, спокойнее!.. – не мог я отказать себе в удовольствии…

Глянц, увидев меня, вздрогнул и нервно втиснул сигарету между своих тонких губ. Затем, спохватившись, он выдернул ее обратно и тоном ужасно занятого и страшно ответственного работника заявил:

– Милин? Здравствуй. Я тебя разыскивал. Мне срочно нужна проработка материала по концерну «Галина Бланка». К вечеру, к заседанию совета, необходимо иметь все материалы!

– Да, мне передали, что вы разыскивали меня во втором ящике моего рабочего стола. Обычно меня там не бывает. Но поскольку теперь там стали появляться чужие ручонки, я установил в этом ящике небольшой такой капкан… – Я выразительно взглянул на Борисика. – И в другие ящики тоже… Да, кроме того, я думаю, вы в курсе, что «Галину Бланку» обрабатывает Евгений Николаевич Брусничкин, поэтому все вопросы к нему.

С этими словами я толкнул двери бухгалтерии.

Галочка Анатольевна встретила меня, как всегда, с неподдельным восторгом и материнской нежностью.

– Илюшенька, дорогой, как ты съездил? Тяжело, наверное, было, все эти грустные хлопоты, беготня… Ты, наверное, устал? Ты когда вернулся? В выходные хоть немного удалось отдохнуть? Давай-ка мы чайник поставим… – и уже своей помощнице: – Верочка, ставь чайник, напоим Илюшу кофе. У нас там булочки были…

Я с умиленной улыбкой наблюдал за этой легкой суматохой, которая поднималась вокруг Галины Анатольевны всякий раз при моем появлении. Да, я ходил в любимчиках главного бухгалтера и очень этим гордился. Все считали, что Галина Анатольевна обладает удивительным чутьем на человеческие качества, поэтому ее нежное отношение ко мне подтверждало, что я не худший представитель рода человеческого.

Меня подмывало плюнуть на Женькино предложение и остаться в бухгалтерии на кофе с булочками, но это кофепитие могло затянуться надолго и плавно перейти в обед, а у меня были еще кое-какие дела, да и Афоня мог проявиться в любой момент. Поэтому я со вздохом сожаления заявил:

– Ах, Галочка Анатольевна, вынужден отказаться от вашего заманчивого предложения. Меня ждет Брусничкин и ваша тезка – «Галина Бланка». Я зашел насчет зарплаты. Говорят, деньги выдавали.

– Ну конечно, конечно. Верочка, выдай Илюше аванс и премию не забудь.

Через несколько минут я покидал гостеприимную бухгалтерию, обремененный солидной суммой в иностранной валюте, а еще несколько минут спустя мы с Женькой вышли из парадного подъезда фирмы на раскаленный полуденный асфальт Таганской улицы.

Таганка – один из старейших районов Москвы – давным-давно застроена небольшими двух-трехэтажными особнячками с массой дворов и двориков, палисадников и закоулков, перегороженных самыми разнообразными заборами и загородками. Как и по всей Москве, на Таганке к Олимпийским играм 1980 года прошла большая чистка, но коснулась она практически только Марксистской улицы. Оно и понятно, улицу с таким названием тогдашние власти не могли показать многочисленным гостям Олимпиады в неприбранном виде. Поэтому стоявшие на ней дома просто смели, и в кратчайшие сроки, в соответствии с принятыми на себя повышенными обязательствами, на ее месте возвели широкий проспект, застроенный современными жилыми высотками. Таким образом, улицы Таганская и Воронцовская, бывшие до того времени основными восточными лучами Таганской площади, стали в одночасье бедным городским захолустьем – на них у властей денег не хватило, и изменения их практически не коснулись.

С приходом перестройки, а затем и развитой демократии, новенькие русские, а также американские, немецкие, французские и так далее, облюбовавшие себе милые особнячки на улицах Таганской и Большой Коммунистической, принялись приводить эти особнячки в дореволюционный вид. При этом, если улица Большая Коммунистическая за какие-то полгода превратилась в клубно-представительскую стрит с вылизанными тротуарами и блистающими темным витринным стеклом фасадами, то на улице Таганской все как-то замерло на стадии деревянных ограждений, сорванных крыш, выломанных оконных и дверных коробок и прикрывшей весь этот развал стыдливой зеленой вуали оградительной нейлоновой сеточки.

Несколько долгих мгновений мы с Женькой стояли у входа в фирму, любуясь агрессивной деятельностью турецких рабочих на просторах московских улиц. Затем Женька, приобняв меня за плечо и подталкивая рядом с собой, двинулся вдоль фасада нашего дома, но практически сразу свернул в темный закоулок. Далее мы двигались гуськом, причем я старался идти за ним след в след, рискуя иначе оказаться в какой-нибудь особо зловонной луже.

Брусничкин имел поразительный нюх на вновь открытые злачные места с хорошей репутацией и привычку ходить непроторенными путями. Любой, даже самый коренной москвич, но нормальный человек, с Таганской улицы в Товарищеский переулок попадает, пройдя в сторону Таганской площади и свернув направо. Но Брусничкин, конечно же, знал путь короче. Поэтому мы топали какими-то мрачными, холодными двориками, окруженными разваливающимися кирпичными оградами и покосившимися серыми заборами, по кирпичам и доскам, брошенным в не просыхающие, вонючие, покрытые ледяной зимней корочкой лужи.

При этом Женька радовался, что показывает мне путь на целых семь минут короче. Потом он легко удивился, что не видит сегодня Цыгана.

– Цыгана что-то не видать. Обычно в это время он здесь обретается. Занятная собака. Умная, как бес. Постоянно изображает из себя немощного калеку. Бьет народ на жалость. А знаешь… – он неожиданно повернулся ко мне, – ты не поверишь, но я сам лично видел, как этот пес вон за тем сараем заматывал себе лапу тряпкой!

Я сразу понял, о ком идет речь.

– А вот сегодня его что-то не видать, – продолжил Женька, вернувшись к функциям Сусанина.

– Во-первых, пса зовут не Цыган, а Афоня…

Продолжить мне не дали.

– Ты откуда знаешь? Тебя что, лично ему представили? По моим наблюдениям, эта псина вообще ни на какие клички не откликается. Он откликается только на сосиски, котлеты и другие мозговые кости. Если ваши руки пусты, эта мудрая собака будет продолжать движение по своим делам, обращая на вас внимания меньше, чем на дохлую крысу…

– И это понятно, – продолжил я Женькину мысль. – Поскольку дохлая крыса – какая-никакая добыча, а ваши пустые ручки, кроме кулаков, ничем не примечательны.

– И что же во-вторых?.. – бросил вдруг Женька через плечо.

– А во-вторых, Афоня сейчас занят, он на стреме.

Только договорив до конца, я прикусил язык, сообразив, что выдал секретную информацию и напоролся на самые нежелательные вопросы. К счастью, фраза о бездомном псе, стоящем на стреме, настолько развеселила Брусничкина, что он немедленно бросился ее творчески развивать.

– Илюха, так тебе, значит, известно, что местные дворняги объединились в шайку и сегодня вышли на дело. А самого негодящего пса оставили на шухере. Может, ты знаешь, кого собралась потрошить собачья мафия? Если это наши соседи из банка, то наша прямая обязанность – немедленно предупредить их о готовящейся злодейской акции. Мы не можем бросить соседей на произвол озверевших шавок!

– Нет, если мне не изменяет память, песики решили сегодня тряхнуть кухню ресторана «Сказка».

– Так нам надо спешить! Иначе мы рискуем остаться без обеда!.. Вот, кстати, мы уже и пришли.

Мы действительно как-то незаметно оказались в Товарищеском переулке, напротив большого серого дома, первый этаж которого украшала витиеватая вывеска «Сказка» со странной стрелочкой, указывающей вправо и вниз. Но удивляться и заниматься розысками мне не пришлось – мой проводник отлично знал, что обозначают все стрелочки в округе. Свернув за угол дома, мы спустились по замысловатой металлической лестнице в полуподвал, толкнули здоровенную резную деревянную дверь и оказались в «Сказке».

Зал ресторанчика действительно был не велик и разделен высокой аркой на две неравные части. Женька уверенно кивнул стоявшему в прихожей молодому охраннику, прошествовал в дальний конец погруженного в интимный полумрак меньшего зала и уселся за один из пяти стоявших здесь столиков. Мне ничего не оставалось, как присоединиться к нему.

Зал, интерьер которого был выдержан в темных пастельных тонах, освещался несколькими изысканными бронзовыми бра. На столиках стояли такие же бронзовые подсвечники, с небольшими витыми свечами. Брусничкин уже разглядывал меню, поэтому я взял лежавшую на белоснежной скатерти изящно оформленную карту вин и стал ее внимательно изучать. Вино действительно в основном было грузинское: «Цинандали», «Хванчкара», «Ркацители», «Киндзмараули», «Саперави», – в общем, выбор вин был действительно богат.

В этот момент раздался щелчок зажигалки, и наш столик накрыл мягкий желтоватый свет зажигаемых свечей. У меня над ухом раздался нежный девичий голосок:

– Я вас слушаю, господа. Что будете кушать?

Я поднял глаза и увидел узкую девичью ладошку, охватывающую маленький блокнотик. На тоненьком безымянном пальчике красовалось то, чего я не ожидал увидеть уже никогда… МОЙ ПЕРСТЕНЬ. Большего изумления мне в моей жизни, конечно же, не испытать. Мгновенно пришло понимание, что означает – потерять дар речи. Я просто забыл все на свете: как дышать, как ходить, как пить, как есть, как говорить, как читать и писать – я мог только смотреть, и то не мигая, потому что, как мигать, я тоже забыл.

Женька начал трепаться в своем обычном шутливо-подтрунивающем тоне, девушка смеялась и что-то записывала в блокнот, но звуки проходили мимо, никак не задевая моего сознания. Я не отрываясь смотрел, как матово отсвечивает хорошо мне знакомое, изысканно завитое благородное серебро, как необычно ограненная пирамидка изумруда бросает по сторонам зеленоватые блики отраженного мерцания свечей.

Наконец я смог оторвать глаз от перстня и взглянуть в лицо стоявшей перед нами девушки.

Немного выше по тексту я вам безбожно соврал. Оказывается, изумление, как и любое другое человеческое чувство, не имеет границ. Вы можете себе представить мое состояние, когда я увидел, что прямо передо мной стоит… Лаэрта! Та самая Лаэрта, которую я, казалось, навсегда оставил в своем кошмарном, мучительно-прекрасном сне!

Лишь несколько секунд спустя я понял, что это не Лаэрта. Но сходство было просто поразительным. Такого же роста, такие же белокурые волосы, мягкими крупными локонами падающие на плечи, до боли знакомая, изящная хрупкая фигурка с узкими плечами и маленькой высокой грудью гордо несла простое и элегантное голубенькое платье с кружевным воротничком. Округлое лицо со слегка вздернутым маленьким носиком, небольшими, пухлыми, чуть улыбающимися губами было обращено к Женьке и выражало какое-то детское внимание. Только глаза потеряли свою поразительную синь и стали серыми, того поразительно мягкого оттенка, который имеет полированный агат. Я бесстыдно уставился в это дорогое, до боли знакомое лицо, которое я и не мыслил увидеть в Москве.

И тут в моей голове насмешливо прозвучало: «Ну что уставился? Как не стыдно так бесстыдно рассматривать незнакомого человека, особенно молодую девушку…». Вздрогнув, я понял, что эти слова мне просто почудились. Но до меня, наконец, стало доходить содержание беседы. Они совершенно не обращали внимания на мой ошарашенный вид, поглощенные разговором, и это дало мне возможность до некоторой степени прийти в себя. Галантный Брусничкин, видимо, уже сделал заказ, поскольку его собеседница убрала свой блокнотик в карман фартучка. Но Женька, похоже, не собирался ее отпускать.

– Нет, вы должны обязательно сказать нам свое имя. Я не могу позволить себе, словно какой-нибудь провинциальный купчик, орать на весь зал: «Эй, официантка». И вообще, слово «официантка» к вам совершенно не подходит. Такую милую девушку, по-моему, дозволено называть только особо нежным именем. Так смилуйтесь и назовите себя.

Этот велеречивый тип мог уговорить кого угодно, а его собеседница, с легкой улыбкой слушавшая его воркотню, и не собиралась кокетничать. Она просто и негромко произнесла:

– Зовут меня Людмила. Но кричать на весь зал мое имя совершенно не обязательно, достаточно просто внимательно на меня поглядеть, и я подойду к вашему столику.

– Ну если достаточно просто внимательного взгляда, то вы от нашего столика не отойдете вовсе! Вы посмотрите на моего друга. Он же просто не сводит с вас глаз… – Тут коварный Брусничкин гнусно ухмыльнулся и с нездоровым любопытством поинтересовался: – А Милой вас можно называть?

– Меня многие так называют, хотя это имя мне не очень нравится.

– Тогда он… – Женька ткнул в меня пальцем, – …ваш! – и довольно расхохотался, откинувшись на стуле.

После этой фразы мне стало до испарины жарко – похоже, я покраснел, как вареный рак.

Людмила бросила наконец на меня быстрый взгляд, и ее щеки тоже слегка зарозовели.

– С какой стати вы делаете такое далеко идущее заключение? – ровным голосом спросила она.

Продолжая довольно ржать, Брусничкин снова ткнул в меня пальцем и выдал:

– У него ж фамилия – Милин. Следовательно, он – ваш!

Людмила покраснела еще больше и, слегка сдвинув брови, от чего над переносицей появилась едва заметная морщинка, сказала:

– У меня сегодня на редкость веселый клиент… – Затем она быстро отошла от нашего столика.

Брусничкин перестал ржать и с лихорадочным шепотом повернулся ко мне:

– Илюха, какая девушка! Просто сказка, – и тут он наконец обратил внимание на мое странное состояние.

– Ты чего? – Он стал серьезным, можно даже сказать, встревоженным. – Ты себя нормально чувствуешь? Может, водички налить?

– Все в порядке, не волнуйся… – хотел сказать я, но из моего горла раздались только какой-то странный хрип и бульканье.

– Ты рот-то закрой! Первый раз вижу, как с открытой пастью пытаются говорить. Да что с тобой? Что ты давишься?!

Я наконец вспомнил, как разговаривают на русском языке.

– Все в порядке… не волнуйся… Это у меня изумление такое…

Брусничкин сразу пришел в свое нормальное расположение духа:

– Вижу – твое изумление! И я даже догадываюсь, что именно тебя до такой степени изумило. – Он гнусно подмигнул.

– Совсем не то, что ты думаешь! – снова покраснев, но уже почти нормальным голосом огрызнулся я.

– Да, да, конечно, ты же у нас известный скромник. Именно поэтому все наши женщины по тебе сохнут!

– Ну что ты мелешь? Какой скромник? Какие женщины по мне сохнут? Трепло ты, Женька, пустое, И вообще, кончай лыбиться, а то злую эпиграмму на тебя накропаю!

Я окончательно пришел в себя и даже начал безмятежно улыбаться. Однако в груди засела тоскливая заноза понимания того, что я, похоже, встретил девушку, без которой жизнь моя будет пуста и никчемна, и если я ей буду неинтересен, то можно прямо сейчас закопать это бренное тело, чтобы не мучилось.

Женька стал вдруг совершенно серьезен и заявил:

– Ты, Илюха, не хорохорься. Что, если эта маленькая Мила на самом деле твоя половина? Помнишь Платона, диалог «Пир».

– Может, она твоя половина? – враз охрипшим голосом ответил я, твердо взглянув в его погрустневшие ореховые глаза.

– Нет, я бы почувствовал. – Он с легкой грустинкой усмехнулся. – Я бы выглядел и разговаривал так же, как ты сейчас.

Мы замолчали, потому что к столу подошла Людмила, толкая перед собой небольшой сервировочный столик, уставленный тарелками с едой.