Фиаско 1941. Трусость или измена? Верхотуров Дмитрий

Обвинение в подготовке агрессии против Германии – есть главное обвинение, которое Марк Солонин бросает в адрес и всего Советского Союза, и лично в адрес Сталина. Казалось бы, это обвинение должно быть хорошо обосновано и подтверждено многочисленными фактами, так, чтобы никто в нем не сомневался.

Однако доказательств у обвинителей, прямо скажем, маловато. Во всей длинной дискуссии о том, хотел ли Сталин нападать на Германию, видно два интересных момента. Первый момент состоит в том, что сторонники концепции нападения СССР очень много говорят о предвоенных планах и документах командования, в которых действительно предусматривалось сосредоточение Красной Армии в приграничных районах и наступательные действия против немецких войск, но ничего не говорят о том, насколько эти планы были выполнены в реальности. Практически все они, и Виктор Суворов, и Марк Солонин, и даже М.И. Мельтюхов, исходят из предположения, что если планы были, то они были реально выполнены с точностью до запятой, и, мол, поэтому они являются доказательствами «агрессивных планов Сталина». Марк Солонин так и пишет: «На самом же деле мобилизационное развертывание Красной Армии было близко к завершению»[114]. И отсюда выводится, что удар Красной Армии должен был состояться «вот-вот», и Солонин предполагает, что переход в наступление должен был произойти 1–3 июля 1941 года[115].

Второй момент состоит в том, что эти же самые авторы почти ничего не говорят о сосредоточении немецких войск в ударные группировки и никогда не сравнивают сосредоточение немецких и советских войск, лишь иногда отделываясь общими подсчетами численности войск. Даже в известной работе М.И. Мельтюхова, в которой он, в отличие от других «альтернативщиков», сравнивает даже отдельные армии на главных направлениях ударов Вермахта, совершенно ничего не сказано о том, что немецкие силы были сгруппированы в ударные группировки с очень высокой плотностью войск и выдвинуты к границе, а силы Красной Армии – нет. У него рассмотрение противостоящих сил прерывается на самом интересном месте, на сравнении армий[116], а дальше он вдруг перескакивает на сравнение советских и немецких танков. В принципе М.И. Мельтюхов соглашается с тем, что Красная Армия не была отмобилизована, в момент нападения находилась в местах постоянной дислокации, в лагерях или на марше, что нимало не мешает ему заявить о том, что подготовка к наступлению должна была завершиться к 15 июля 1941 года, и это якобы доказывает «агрессивные замыслы», то есть превентивный характер нападения Гитлера на СССР[117].

Если уж самый лучший в плане подготовки и основательности сторонник концепции Виктора Суворова – М.И. Мельтюхов оперирует этими двумя постулатами: предвоенные планы были выполнены и подготовка Красной Армии к наступлению есть доказательство «агрессивных замыслов», из чего следует, что удар должен был состояться «вот-вот», то остальные сторонники «капитана Ледокола» и вовсе считают это чуть ли не доказанной истиной. Строят предположения лишь о конкретной дате «нападения на Германию». Скажем, Марк Солонин это тоже считает само собой разумеющимся и на этом выстроил даже свой тезис о том, что Северный фронт действовал по предвоенным планам, конечно же «агрессивным», и лишь «нежелание воевать» да отсутствие приказа наступать на финнов все сорвало. Планы и наступление, наступление и планы – вот вокруг чего строится вся их аргументация. А по поводу дислокации всей Красной Армии и ее сравнения с дислокацией Вермахта Солонин сказал буквально следующее: «Описание всей группировки займет у нас слишком много времени и места…»[118]. Зачем, мол, и так видно, что «главные ударные соединения «сбились в кучу» на остриях Белостокского и Львовского выступов»[119].

Метод сравнения – один из наиболее распространенных научных методов познания. Если в рассмотрении истории начала Великой Отечественной войны какая-то группа исследователей систематически отказывается от этого метода, от сравнения сосредоточения Вермахта и Красной Армии перед началом войны, то значит, это неспроста и под подобной заведомо ненаучной позицией есть свои основания. Например, любой ценой выставить СССР агрессором и разжигателем войны, а Гитлера – реабилитировать, выставив его защищающей стороной, «вынужденной напасть». Все факты, которые в эту концепцию не укладываются, эти «исследователи» просто отбрасывают.

На их аргументы не так трудно ответить. Во-первых, само по себе наличие планов еще ничего не доказывает и надо смотреть на то, как они были выполнены на практике. Например, в дневниках Ф. Гальдера за июль 1940 – июнь 1941 года перечисляется множество планов, включая нападение на Великобританию, на Гибралтар, планы войны в Испании и Португалии, даже нападение на британские колонии в Африке, нападение на Афганистан, на Турцию, которые готовились, разрабатывались, для них даже выделялись силы и запасы, но которые никогда не были реализованы. Конечно, по поводу гитлеровской Германии никто не спорит – они были захватчиками и вынашивали самые разнообразные захватнические планы, включая весьма экстравагантные. Однако вывод из дневников Гальдера такой – планы планам рознь. План, который так и остался на бумаге, не более чем памятник военной мысли.

Во-вторых, неясно, что удивляет сторонников Виктора Суворова в подготовке Красной Армии к наступлению? Угроза войны с Германией, несмотря на все политические и дипломатические маневры, была более чем ощутима, в начале 1941 года разведка добыла сведения, ясно показывающие подготовку к вторжению в СССР (это не какие-то «предупреждения», а военное строительство в приграничных районах и подготовка к перешивке советской колеи и эксплуатации советских железных дорог), и в общем вопрос стоял лишь о сроках военного столкновения. В то же время на примере войны во Франции командование Красной Армии имело возможность убедиться в том, что чисто оборонительная стратегия против Вермахта не работает и даже прекрасными долговременными укреплениями немецкие войска не остановить. Да и не было у СССР ничего похожего на линию Мажино ни на старой, ни тем более на новой границе. Следовательно, оборона обязательно должна включать в себя контрудары и, как следствие, наступление с разгромом группировок противника.

В-третьих, сторонники Виктора Суворова совершенно не обращают внимание на одно обстоятельство, которое становится очевидным при сравнении плана «Барбаросса» и советских предвоенных планов (хотя бы рукописной записки от 15 мая 1941 года, которую они считают самым веским доказательством). План «Барбаросса» был составлен из расчета разгрома основных сил Красной Армии, захвата основных промышленных и аграрных районов и ликвидации СССР как государства. Тогда как в записке от 15 мая 1941 года ставилась задача лишь разгромить немецкую армию восточнее р. Висла, овладеть территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии, отрезать Германию от южных союзников[120].

Агрессия? Но давайте зададим простой вопрос: означало бы это крушение Германии как государства? Подобный план вовсе не означал захвата основных индустриальных районов Германии. Восточная Пруссия – весьма ценное приобретение, но ее индустриальное значение невысоко, около 1 % промышленного производства Рейха. Основная территория Рейха и весь военно-хозяйственный потенциал, серьезно усиленный оккупированной Бельгией, Голландией и частью Франции, а также большая часть германской армии остались бы нетронутыми.

Таким образом, подобный план «нападения на Германию» вовсе не решал всех проблем, а даже наоборот, значительно усугублял бы их для СССР. Если Гитлер рассчитывал покончить с СССР в результате плана «Барбаросса», то вот по этому «агрессивному» плану нельзя было рассчитывать покончить с Германией как с государством. Именно поэтому «план от 15 мая 1941 года» остался в виде рукописного наброска, сделанного А.М. Василевским, который так и остался в его личном сейфе до 1948 года и оттуда уже попал в архив[121].

Коренное различие плана «Барбаросса» и «плана от 15 мая 1941 года» совершенно очевидно, и главное отличие состоит в том, что советская стратегия была только оборонительной, хотя и включающей в себя контрудары и наступление, поскольку по-другому остановить немецкие войска было нельзя. Это вполне очевидные вещи, если сравнить немецкие и советские планы в условиях европейской обстановки того времени. Только вот ни Марк Солонин, ни его единомышленники этого сравнения не делают и, похоже, совершенно его избегают. Оно и неудивительно, такое сравнение разрушает всю их концепцию.

Глава шестая. Великая танковая реорганизация

Во всей этой дискуссии один из наиболее важных моментов состоит в том, могла ли Красная Армия летом 1941 года выполнить какие-либо наступательные задачи. Если для нее наступление в момент начала войны было несбыточной мечтой, то нечего и заводить разговоры о том, что СССР якобы готовил «агрессию против Германии».

Поскольку надо было доказать реальность и осуществимость планов «красного натиска», то ревизионисты потратили много сил для подкрепления тезиса о том, что Красная Армия реально была способна к наступлению. Виктор Суворов в своих книгах многократно и очень красочно подчеркивал, какую мощь имела Красная Армия перед войной, живописал тысячи танков и самолетов, сотни дивизий, перебрасываемых к западной границе.

На фоне литературного таланта Виктора Суворова и умопомрачительных цифр танков, самолетов, орудий аргументы сторонников официальной версии, настаивавших на недоукомплектованности дивизий, мехкорпусов и армий и из этого выводивших неготовность Красной Армии к отражению вторжения, сильно поблекли и перестали восприниматься как убедительные.

У Марка Солонина точка зрения другая и несколько отличается от точки зрения Виктора Суворова. С одной стороны, он, конечно, считает, что Красная Армия была достаточно сильной и могучей, вооруженной весьма хорошей техникой. Но, с другой стороны, он считает ее слабой, поскольку «народ не хотел воевать за Сталина». Если читать его книги, то видно, что позиция автора явно двоится: то он восхваляет мощь Красной Армии, то он ее низвергает в прах, доходя иной раз до весьма странных утверждений. В частности, Марк Солонин утверждал, что Жуков и Тимошенко, составляя мобилизационный план на 1941 год (МП-41), специально завышали потребности армии в технике. По мнению Солонина, они это делали для того, чтобы подбодрить «не желавшую воевать армию», чтобы подтолкнуть Сталина к переносу сроков войны, ну и чтобы заранее подготовить себе оправдание на случай поражения[122].

Но тогда у него ничего не получается складно и логично. Как можно говорить о том, что Сталин-де собирался «напасть на Германию», когда его армия была слаба и неустойчива до такой степени, что военачальники завышали потребности в оружии и технике?

Постоянный процесс реорганизации

Так все-таки, на что была способна Красная Армия и почему начало войны получилось неудачным? В отличие от точек зрения официальной историографии и от точек зрения ревизионистов можно высказать такую позицию. Красная Армия была одной из самых мощных в мире, была способна на многое (что доказал исход войны), более того, ее силы перед войной росли с каждым днем. Но в то же время ей были присущи «болезни роста»: нерациональная организация, малоопытность руководящих кадров, неслаженность, которые серьезно сокращали боеспособность и армии в целом и отдельных соединений.

Мало кто всерьез учитывает то обстоятельство, что перед войной Красная Армия находилась в процессе постоянной реорганизации, который до начала войны так и не был завершен. Начало этому процессу было положено еще в 1938 году, вместе с принятием пятилетнего плана развития и реорганизации РККА до 1942 года[123]. Этот план предусматривал приведение вооруженных сил в такое состояние, в котором они могли бы отразить одновременно нападение с запада и востока с переносом боевых действий на территорию противника.

В 1938 году угроза войны в Европе была более чем явная, и для советского руководства военные приготовления Германии и Италии вовсе не были секретом. Оно вполне резонно считало, что СССР может стать объектом их агрессивных устремлений и к этому надо быть готовым. На востоке, в Китае, война уже шла полным ходом, Советский Союз в ней участвовал как поставками вооружения и техники, командировкой специалистов и советников в китайскую армию, так и в пограничных конфликтах. Начиная с 1934 года на границе СССР и Маньчжоу-Го японцы пытались прощупать советских пограничников, вели топосъемку и разведку. В июле 1938 года японцы выдвинули территориальные претензии, которые закончились боями у озера Хасан в июле – августе 1938 года. Так что аргументы для укрепления обороны путем увеличения и реорганизации армии вполне себе имелись в наличии.

Это само по себе веское доказательство того, что СССР в то время вовсе не вынашивал никаких агрессивных замыслов типа сокрушения Германии, если готовился к обороне, да еще в условиях возможного одновременного нападения с двух направлений. В момент составления пятилетнего плана развития РККА нападающей стороной с запада могла быть Польша, Германия, Франция, Великобритания или коалиция европейских государств.

Важнейшим моментом пятилетнего плана развития Красной Армии было резкое увеличение численности с 1,9 млн человек в январе 1939 года до 5,4 млн человек к 1 июня 1941 года. Это требовало соответствующего увеличения производства вооружения и боевой техники, пересмотра организационной структуры армии, формирования новых частей и соединений. План реорганизации армии опирался на третий пятилетний план и его народно-хозяйственные выкладки. В нем большое внимание уделялось производству вооружений, и для этого в начале 1939 года была проведена реорганизация структуры хозяйственных наркоматов, в ходе которой появились специализированные наркоматы, ориентированные на военное производство.

Этот пятилетний план развития Красной Армии не оставался неизменным на протяжении всего предвоенного периода. В него неоднократно вносились уточнения и поправки, вызываемые накопленным опытом боев в Финляндии и в Монголии, а также и анализом зарубежного военного опыта, иногда настолько радикальные, что перечеркивали предыдущую работу. Это особенно видно по бронетанковым войскам, которые в 1939–1941 годах претерпели радикальную реорганизацию от танковых корпусов, состоящих из двух танковых и одной стрелково-пулеметной бригад, через формирование танковых бригад РГК, моторизованных дивизий и отдельных танковых полков (во время Финской войны), к механизированным корпусам, состоящим из двух танковых и одной моторизованной дивизии. Кроме этого, в конце 1940 – начале 1941 года формировалось 20 моторизованных пулеметно-артиллерийских бригад, которые весной 1941 года были обращены на формирование 21 механизированного корпуса, каждый по 36 080 человек и 1031 танк[124]. Все эти мероприятия вызывали массовые расформирования частей и соединений, формирование новых, массовые перестановки командных кадров, перераспределение и передислокацию личного состава и техники.

В принципе еще советскими военными историками было признано, что реорганизация танковых войск РККА серьезнейшим образом ослабила их боеспособность. Так, до реорганизации в 1939 году танковые войска были организованы в корпуса, в которых было 12,3 тысячи человек, 660 танков и 118 орудий. По опыту боев в Испании и на Халхин-Голе было признано, что эта структура является слишком громоздкой и трудноуправляемой. В ноябре 1939 года Главный военный совет РККА принял решение о введении однотипной организации танковых соединений. Вместо корпусов были введены бригады. Бригады, имевшие на вооружении танки Т-26 и БТ, имели 258 танков, и предполагалось их перевооружить на Т-34. Бригады средних и тяжелых танков, имевшие на вооружении Т-28 и Т-35, имели 156 танков, и предполагалось перевооружить их танками КВ. Этим же решением вводилась моторизованная дивизия, имевшая 257 танков и 73 бронемашины[125]. К концу мая 1940 года реорганизация и укомплектование танковых бригад и моторизованных дивизий было завершено, в РККА было 39 танковых бригад. По оценке Михаила Барятинского, советские танковые бригады и моторизованные дивизии соответствовали немецкой танковой дивизии[126]. В 1940 году в среднем в немецкой танковой дивизии было 258 танков[127].

Однако в июне 1940 года, под влиянием опыта действий немецких танковых войск в Западной Европе, было решено провести новую реорганизацию, расформировать бригады и восстановить механизированные корпуса. Формирование корпусов проходило в два этапа: 9 мехкорпусов – с июля 1940 года, 20 мехкорпусов – с февраля 1941 года. Создание новых соединений повлекло за собой формирование новых управлений, соединений, частей, перетасовку командных кадров. Не говоря уже о том, что план реорганизации не был обеспечен возможностями промышленности. Из 16,6 тысячи танков нового типа, необходимых для комплектования новых мехкорпусов, могло быть произведено 5,5 тысячи. В итоге вместо 39 полностью боеспособных танковых бригад, шесть из которых имели опыт ведения боевых действий, появились несколоченные, недоукомплектованные и плохо обученные мехкорпуса, утратившие в значительной степени свою боеспособность.

В стороне от этой реорганизации не оставались и другие рода войск. Например, за предвоенный период штатная структура стрелковых дивизий менялась три раза, последний предвоенный штат был утвержден в апреле 1941 года[128]. По этому штату был сокращен личный состав, конский состав, тыловые подразделения, но был включен второй артиллерийский полк и увеличено количество минометов. Помимо этих реорганизаций в 1939–1941 годах было развернуто новых 125 стрелковых дивизий, с соответствующими назначениями командных кадров, перераспределением личного состава и вооружения. Подобная реорганизация проводилась в артиллерии, в воздушно-десантных войсках, войсках связи, инженерных войсках, кавалерии, ВВС, на флоте.

В конечном итоге процесс постоянной реорганизации самым негативным образом сказался на боеспособности всей Красной Армии. Подавляющее большинство частей и соединений к началу войны оказались недоукомплектованными личным составом, техникой и вооружением, а также необученными и несколоченными, что вовсе не удивительно в свете факта массовых назначений, фактически перетасовки командных кадров. В особенности это остро сказалось на танковых войсках, которые массово пополнили командиры, переведенные из стрелковых, саперных и кавалерийских соединений. «В результате проводимых мероприятий сколоченные ранее и хорошо обученные танковые бригады и отдельные танковые батальоны расформировывались и растворялись в огромной массе новых формирований, которые могли стать боеспособными и боеготовыми лишь много времени спустя», – указывалось в сборнике «1941 год – уроки и выводы»[129].

Могут сказать, что Вермахт перед началом войны с СССР сильно вырос в численности. Однако есть существенные отличия между процессом роста Красной Армии и Вермахта. Во-первых, в реорганизации армии к ведению крупномасштабной войны у немцев была более чем пятилетняя фора, в Германии реорганизация Вермахта, создание Люфтваффе и усиление Кригсмарине началось с 1933 года. Причем изначально строилась современная, моторизованная армия, оснащенная передовым вооружением, насколько это было по силам Германии.

Во-вторых, свои организационные навыки немцы успели проверить в двух крупномасштабных войнах в Европе. Во время войны в Польше осенью 1939 года было задействовано 1,6 млн человек, а во время войны во Франции летом 1940 года – 2,5 млн человек. Каждый раз в боевых действиях принимала участие большая часть германской сухопутной армии и совершались глубокие наступательные операции. Вермахт действовал как единая армия с большим напряжением сил. В этих условиях все недостатки организации армии в целом, соединений и частей, тыловой службы, транспорта и снабжения быстро выявлялись и устранялись. Развертывание Вермахта перед нападением на СССР прошло на основе накопленного опыта, и поэтому германская армия в этот момент уже практически не испытывала «болезней роста». Между тем в активной фазе советско-финской войны участвовало всего 22 % от численности Красной Армии на начало 1939 года, в боях на Халхин-Голе и того меньше – 3 % численности. Эти вооруженные конфликты не привели к такому напряжению армии, чтобы это заставило заняться решительным устранением всех недостатков.

Это была серьезная проблема. Армия такого масштаба и такой технической оснащенности создавалась впервые, без готовых образцов для подражания. Царская армия не могла выступать таким образцом, а опыт зарубежных армий был доступен лишь в ничтожной степени, в силу вполне понятных причин секретности. К тому же тактика и стратегия ведения войн быстро менялись, это также нужно было учитывать, что особенно ярко проявилось в организации и оснащении танковых войск.

Танк – техническое средство поддержки пехоты

Если говорить дальше о танковых войсках, то надо отметить, что в ходе реорганизации изменялась не только штатная структура соединений, но и тактика применения танков в бою и в операциях. Однако в многочисленной дискуссионной литературе это обстоятельство далеко не всегда принимается в расчет. Например, в своих книгах Марк Солонин, во всех местах, где он берется рассуждать о танках, демонстрирует свою безграмотность в вопросе применения танков в войне. Под безграмотностью в данном случае понимается даже не то, что он не является глубоким знатоком танковых войск и их тактики, а то, что он не навел даже элементарных справок по поводу того, как в предвоенные годы планировалось применять танки на войне. Он постоянно говорит о том, что новейшие советские танки Т-34 и КВ были способны пробивать броню немецких танков на таких-то дистанциях, из чего вполне вытекает то, что он представляет себе действия танков в виде дуэли с танками противника. Вот, мол, советские мехкорпуса должны были выехать навстречу немецким танковым группам в чисто поле, да и перебить их, коли толщина брони и калибр пушек позволяют, – так себе представляет начало войны Марк Солонин.

Между тем советским военачальникам перед войной применение танков мыслилось совершенно иначе. Маршал Советского Союза М.В. Захаров, который в 1938–1940 годах был помощником начальника Генерального штаба, пишет, что перед советскими военными теоретиками встала задача, поставленная еще Первой мировой войной, как быстро прорвать сплошной оборонительный фронт, уничтожить оперативные группировки и достичь стратегического успеха. Вот какое было предложено решение: «Советская военная мысль считала, что для решения этих задач необходимо наносить удары огромной пробивной силы по всей глубине оперативного построения обороны противника. Осуществлять такие удары можно только глубоко эшелонированными массами взаимодействующих стрелковых войск, танков и артиллерии при поддержке авиации. Этот способ боевых действий получил название глубокой операции»[130].

Во Временной инструкции по боевому применению танков, выпущенной в 1928 году, танки предполагалось использовать во взаимодействии с пехотой, как в качестве танков непосредственной поддержки пехоты, так и в качестве передового маневрирующего эшелона, действующего вне огневой связи с пехотой[131]. На передовой эшелон возлагалась задача подавления артиллерии, резервов противника и нарушения его связи и управления. Непосредственная поддержка пехоты предусматривала взаимодействие с пехотой, уничтожение огневых точек, мешающих ее продвижению. Дальняя поддержка пехоты предусматривала подавление минометного и пулеметного огня на глубину 1–2 км впереди пехоты. Дальнее действие предусматривало подавление артиллерии и резервов противника[132].

В.К. Триандафиллов, разрабатывавший теорию глубокой операции, предложил использовать несколько эшелонов танков, подразделенных по функциям на поле боя: ДД – дальнего действия, ДПП – дальней поддержки пехоты и НПП – непосредственной поддержки пехоты. Идеи Триандафиллова были уже в феврале 1933 года направлены в войска в виде Временных указаний по организации глубокого боя.

Некоторое время было увлечение танками и попытки возложить на них основные задачи прорыва, однако уже в декабре 1934 года, после проверки новых идей на ряде учений, было выяснено, что основную роль играет пехота, и технические средства нужны для поддержки ее действий. А.И. Егоров предложил использовать два эшелона танков: ДД и НПП. В итоге сложилось следующее построение: «Для успешного наступления оперативное построение ударной группы должно всегда включать: эшелон прорыва (усиленные стрелковые корпуса); эшелон развития прорыва – подвижные войска (танки, мотопехота, механизированная конница), обладающие большой маневренностью и ударной силой; авиационную группу и группу воздушно-десантных войск»[133].

Эта тактика могла применяться, когда танковые войска были организованы в бригады, которые можно было придавать стрелковым соединениям или собирать в группы для развития прорыва.

В 1940 году, под влиянием опыта Финской войны, взгляды на применение танков серьезно изменились, и было решено отказаться от дальнего действия и дальней поддержки и создавать единую группу для поддержки пехоты, выстроенную в три эшелона: тяжелые танки (подавление ПТО и артиллерии), средние танки (подавление ПТО, минометов и пулеметов) и легкие танки (сопровождение пехоты, уничтожение живой силы и огневых средств противника)[134]. Военный опыт показал, что прорыв танков в глубь обороны противника для дальнего действия и дальней поддержки пехоты далеко не всегда возможен, а танки без взаимодействия с пехотой оказываются очень уязвимыми перед самым примитивным оружием, вроде зажигательных бутылок, не говоря уже о противотанковой артиллерии. На совещании 23–31 декабря 1940 года командующий ЗапОВО генерал-полковник Д.Г. Павлов указывал, что при наступлении на подготовленную долговременную оборону, на местности с естественными препятствиями и инженерными заграждениями, проход танкам сначала пробивают ударные стрелковые корпуса на фронте в 20–30 км и в глубину на 6–8 км. Если же противник не укрепился и на местности нет препятствий, то танки участвуют в прорыве фронта[135]. То есть в 1940 году, буквально накануне войны, произошло серьезное изменение танковой тактики, которое требовало переподготовки как командиров танковых частей и соединений, так и штабов армий, в состав которых были включены механизированные корпуса. Теперь нужно было больше внимания уделять взаимодействию с пехотой, а не прорывам и рейдам в глубине обороны противника.

Казалось бы, что такого? Но разница была существенной. В предыдущем подходе основную работу по подавлению артиллерии противника, прорыву обороны выполняла артиллерия и пехота. Танки должны были или выбрать слабое место и рвануть по тылам противника (для этого БТ нужна была и скорость и возможность становиться на колеса – это нужно не для езды по автострадам, как считает Виктор Суворов, а для малошумного хода, чтобы подкрасться к противнику и ударить внезапно; такой же особенностью обладал М4А2 «Шерман»), или же поддерживать пехоту в атаке, подавляя оставшиеся после артподготовки огневые точки пушечно-пулеметным огнем или огнеметами, что возлагалось на ХТ-26.

Новый подход, принятый в конце 1940 года, предполагал, что танки будут участвовать в проламывании обороны и подавлении артиллерии противника, вплоть до обстрела дотов. После пролома линии обороны мехкорпус должен был проломить вторую полосу обороны противника, а после этого разгромить подходящие подкрепления и воспрепятствовать отходу противника, который попадет в мешок. Танки в рамках этого подхода воспринимались как подвижная артиллерия. Эта идея была сформулирована Д.Г. Павловым на совещании в декабре 1940 года так: «Танк – та же артиллерия, только более меткая, защищённая от огня и стреляющая прямой наводкой». Для этой работы танки прежних образцов не годились, а требовался бронированный монстр КВ. Это решение в определенной степени перечеркнуло результаты всей оборонной работы, которая была сделана в 1930-х годах.

Теперь поспешная организация мехкорпусов. Почему же было принято такое решение? Михаил Барятинский недоумевает по поводу причин новой реорганизации танковых войск, однако причина эта лежит на поверхности. Идея создания в Красной Армии мехкорпусов появилась в июне 1940 года, после впечатляющего разгрома Франции, в котором главную роль сыграла танковая группа фон Клейста, куда входили XIX, XV и XXXI корпуса, имевшие в сумме 1250 единиц бронетехники. Группа прошла через Арденнский лес, осуществила прорыв у Седана и дальше прорвалась к Ла-Маншу, отрезав союзническую группировку войск. После этого впечатляющего успеха Сталин спросил Б.М. Шапошникова (начальник Генерального штаба) и И.В. Смородинова (первый заместитель начальника Генерального штаба), почему в Красной Армии нет механизированных и танковых корпусов по 1000–1200 машин[136].

Решили – постановили, и вскоре С.К. Тимошенко утвердил новые штаты мехкорпусов. Итак, прототип был явно немецкий. Однако, как можно видеть, в Красной Армии немецкую идею существенно доработали, предложив вооружить мехкорпуса танками с мощными пушками и противоснарядным бронированием, способными прорывать даже укрепленные оборонительные полосы, а также создать сразу несколько таких корпусов. Это сулило большие преимущества: возможность прорыва фронта сразу в нескольких местах. Как это могло тогда представляться? Если немцы сумели одной танковой группой поставить союзническую армию на грань поражения, то представьте себе, если Красная Армия осуществит три, четыре или даже девять таких прорывов? Какая армия это выдержит? Ничего, если не все из них будут удачными, кто-нибудь да прорвется в глубокие тылы противника и потрясет их до основания.

Сегодня мы видим, что проявленная решимость в заимствовании удачного опыта впоследствии дорого обошлась. Создать мехкорпуса, равноценные немецким танковым группам, так и не удалось, и причин тут целый список. С другой стороны, явно поспешно отказались и от многих элементов старой танковой тактики, например от рейдов и обходов, для которых очень подходил скоростной БТ. Во время войны, с 1943 года для этих целей использовался американский танк М4А2 «Шерман», который в конце войны использовался почти исключительно для рейдов по тылам и преследования отступающего противника, чему немало способствовали его малошумные двигатели и резинометаллические гусеницы. Если бы в ходе приграничного сражения эта тактика рейдов и обходов была бы использована, то и сам исход этого сражения мог бы быть иным. Тем более, что опыт войны показал, что даже одиночный танк, занявший выгодную позицию на коммуникациях противника, способен нанести большой урон и заметно затормозить его продвижение. Рейды по коммуникациям наступающего противника могли бы принести гораздо более значимые оперативные успехи, чем «подрубания клиньев», парируемые немцами.

Реорганизация танковых войск и создание мехкорпусов разрушили взаимодействие танков и пехоты на поле боя. До всех реорганизаций, в 1939 году, в Красной Армии, помимо 39 танковых бригад и 4 моторизованных дивизий, имелись также 20 танковых полков, входивших в состав кавалерийских дивизий, и 98 танковых батальонов, входивших в состав стрелковых дивизий (60 танков на дивизию). Такая организация была более сбалансированной и обеспечивала как формирование механизированных ударных групп, так и поддержку пехоты в бою.

В августе 1939 года в стрелковых дивизиях остались только 13 бронемашин и 16 танков Т-38, Т-40. Однако бригадная организация танковых войск позволяла придавать стрелковым корпусам танковые бригады, например, три бригады огнеметных танков ХТ-26 или легкотанковые бригады. Создание мехкорпусов в июле 1940 года разорвало оперативное взаимодействие пехоты и танков. Мехкорпус мыслился как относительно самостоятельное соединение. При условии подчинения мехкорпуса армии взаимодействие между танковыми и стрелковыми соединениями переносилось на уровень командования армии. Конечно, с высот командарма трудно увидеть проблемы, волнующие пехоту: неподавленные пулеметные и минометные гнезда, дзоты и доты и трудно обеспечить тесное взаимодействие танков и пехоты в бою. Отсюда растут корни высоких потерь в первой половине войны, когда пехота атаковала укрепления противника на «ура!», после плохой артподготовки и без поддержки танков.

Отсутствие у пехоты танков самым негативным образом сказалось на боеспособности стрелковых соединений. Командармы вынуждены были выбирать, чему отдать предпочтение. Поэтому в начале войны многие командующие армиями стали «разбирать» мехкорпуса, стараясь поддержать действия стрелковых соединений, придавая им танковые полки или батальоны. Тем самым они лишались того самого чудодейственного «ударного кулака», который должен был повергнуть наступавшего противника, ради которого и была затеяна вся эта реорганизация, столь дорого стоившая танковым войскам. Да и не только им.

В ходе войны, когда стрелковые дивизии остались совсем без бронетехники, командование заново познавало справедливость принципа: «танк – техническое средство поддержки пехоты» и училось организовывать взаимодействие пехоты и танков. Это выразилось в частых изменениях штатной структуры танковых соединений. Пришлось долго экспериментировать, прежде чем была найдена оптимальная структура танковых войск. Мехкорпуса были отброшены, танковые войска были вновь реорганизованы в бригады. На 1 декабря 1941 года было 68 танковых бригад и 37 отдельных танковых батальонов для поддержки пехоты. В 1942 году снова воссоздали танковые и механизированные корпуса, только в их состав теперь входили танковые бригады. То, что получилось в ходе войны, было совершенно не похоже на предвоенные соединения. Танковая бригада в конце 1943 года имела 65 танков, батальон мотопехоты и другие подразделения. Получился универсальный «кирпичик», который можно было использовать для взаимодействия с пехотой (в конце войны это взаимодействие стало нормой, и широко распространенным стало десантирование пехоты с танков) и для формирования крупных ударных соединений.

Советский Союз вступил в войну, которая была великой танковой войной, с танковыми войсками, состояние которых было далеко от нужной кондиции. Формирование мехкорпусов в 1940 году оказалось на деле ошибкой. Создание соединений по образцу немецких танковых групп резко ослабило танковые войска Красной Армии, что было одной из веских причин поражения в начале войны. Исправление этой ошибки стоило немалых жертв и усилий.

Транспортные причины дислокации и немного об износе танков

Тезис о том, что дислокация мехкорпусов перед войной якобы раскрывает «агрессивные замыслы» Сталина, был вброшен в массы Виктором Суворовым, который очень любил собирать сведения о предвоенной дислокации корпусов и дивизий, а потом располагать их на карте. Мол, сосредоточение войск во Львовском и Белостокском выступах, что якобы свидетельствует о стремлении Сталина напасть на Германию. Эту же идею использует и развивает и Марк Солонин, который также считает, что ударные соединения «сбились в кучу» в Белостокском и Львовском выступах и это якобы доказывает агрессивные сталинские замыслы.

Эти рассуждения выдают в них людей, которые считают театр военных действий своего рода «контурной картой», на которой в любом месте можно было нарисовать соответствующие кружки, проставить в них цифры и буквы, а еще потом передвинуть их в любом направлении. Кроме того, сторонники Виктора Суворова часто подгоняют факты под свою теорию, чем создают превратное представление о предвоенной дислокации соединений Красной Армии. Вот рассмотрим пример 3-го мехкорпуса, который перед войной был подчинен 11-й армии и дислоцировался в Литве. Марк Солонин пишет: «Тем не менее 3-й МК оказался значительно севернее Гродно, даже севернее Каунаса, отделенный от Сувалкинского выступа полноводным Неманом. Странное решение для отражения весьма вероятного удара противника от Сувалки на Гродно, зато очень понятное для наступления на Тильзит (Советск) и далее к балтийскому побережью»[137]. Все это весьма занятно, и перед нами характерный пример вранья Марка Солонина. Он переместил 3-й мехкорпус к Каунасу, хотя он до 18 июня 1941 года дислоцировался в разных местах: 2-я танковая дивизия в Укмерге, в 50 км к северу от Каунаса, 5-я танковая дивизия – в Алитусе, в 50 км к югу от Каунаса, как раз на левом берегу Немана, а 84-я моторизованная дивизия располагалась в Вильнюсе. 18 июня две дивизии 3-го мехкорпуса сосредоточились в 25–30 км северо-восточнее Каунаса. Мехкорпус был не за Неманом, а он был разделен Неманом. 5-я танковая дивизия, которая была на другом берегу реки от основных сил мехкорпуса, перешла в прямое подчинение командующему 11-й армией еще до начала боевых действий. Потом генерал-лейтенант В.И. Морозов забрал у мехкорпуса 84-ю моторизованную дивизию. Подобная распределенная дислокация мехкорпуса полностью определялась как имевшейся на тот момент автодорожной и железнодорожной сетью, так и наличием казарм и помещений. Командир 3-го мехкорпуса А.И. Егоров (он получил другое назначение перед самой войной) пишет, что очень трудно было подобрать помещения для частей и техники, особенно в Вильнюсе, хотя Егоров был начальником гарнизона города[138]. Все это создало предпосылки к тому, что этот мехкорпус в первые дни войны был раздроблен и не действовал как цельное соединение. Собственно, вот и ответ на вопрос, способен ли был 3-й мехкорпус к наступлению на Тильзит.

Другой пример, 6-й мехкорпус, о котором Марк Солонин пишет в другом месте: «Но, пожалуй, самым показательным был выбор места дислокации 6-го МК, который спрятали в чаще дремучих лесов у Белостока. Можно догадаться, как мехкорпус с его огромным «хозяйством» попал в Белосток – к этому городу сквозь вековые леса и бездонные болота подходит нитка железной дороги»[139]. Цитата, самым наглядным образом подтверждающая незнакомство Марка Солонина с железными дорогами Западной Белоруссии. К Белостоку в 1941 году шла вовсе не одна железная дорога, а пять: на европейской колее: Гродно – Белосток, Зарембы (германская граница) – Белосток, Черемха – Белосток, на советской колее Граево (германская граница) – Белосток и Белосток – Волковыск. Причем линии на европейской колее были двухколейными, с пропускной способностью 20–24 пары поездов в сутки. Таким образом, Белосток был крупным железнодорожным узлом, способным обрабатывать поезда на европейской и советской колее. К тому же город был индустриальным центром, и была даже станция Белосток-Фабричный, перешитая на советскую колею, с выгрузочными площадками и складами. Так что вовсе не удивительно, что именно в Белостоке и обосновался 6-й мехкорпус. Именно сюда отправлялись новейшие танки КВ и Т-34, в результате чего 6-й мехкорпус оказался наиболее оснащенным танками новейших типов: 352 танка КВ и Т-34. Его оснащение определялось не только тем, что командование ожидало удара на Белосток, но и тем, что перешивка линии Волковыск – Белосток на советскую колею и наличие станций разгрузки делали технически возможным доставку тяжелой техники, для которой требовались специальные платформы.

И так со всеми остальными мехкорпусами. Район их дислокации совпадает с крупными железнодорожными узлами, где можно было обеспечить прием и выгрузку всей разнообразной боевой техники и грузов. Это нетрудно показать в таблице:

Таким образом, хорошо видно, что дислокация большинства мехкорпусов приходится на районы крупных узловых железнодорожных станций, за исключением только 16-го мехкорпуса, который базировался на тупиковой в 1940 году станции Каменец-Подольский. Мехкорпуса, дислоцированные в Бродах, Кобрине и Борисове, располагались не на узловых станциях, но при этом сами станции находились на важнейших железнодорожных магистралях, вблизи от крупных железнодорожных узлов. Кобрин – в 40 км к востоку от Бреста, от которого отходило пять направлений, Борисов – в 60 км к северо-востоку от Минска, от которого отходило четыре направления. Броды – в 60 км к северо-востоку от Львова, крупного железнодорожного узла.

Иными словами, предвоенная дислокация мехкорпусов в западных округах была обусловлена вовсе не каким-то «планом агрессии», а самыми элементарными транспортными соображениями. Для них были выбраны места, минимально подходящие для перевозки и выгрузки большого количества тяжелой техники, автомобилей, разнообразных грузов, снабжения топливом.

Почему же при столь удобной предвоенной дислокации мехкорпусов в них оказалось столь много старой и требующей ремонта бронетехники? Причина этого положения довольно банальна и лежит на поверхности. Большая часть бронетанковых соединений приехала в Западную Белоруссию и Западную Украину «своим ходом» во время похода в Польшу в сентябре 1939 года. Позднее эти соединения были реорганизованы в механизированные корпуса уже на месте, где они разместились после окончания боевых действий. Например, 14-й мехкорпус, входивший в состав 4-й армии, был образован на базе 29-й танковой бригады (22 сентября 1939 года эта бригада под командованием комбрига М.С. Кривошеина вышла к Бресту, взяв в плен 35 тысяч польских офицеров и солдат) и 32-й танковой бригады (22–23 сентября 1939 года вела бои в районе Кобрина). Реорганизация в танковые дивизии мехкорпуса их застала в Бресте и в Пружанах соответственно. Дислоцирование частей в бывшей Польше проходило с трудом, части занимали мало-мальски пригодные помещения: бывшие польские казармы, помещичьи усадьбы, хутора, и им часто приходилось своими силами строить недостающие здания и сооружения.

Во время похода в Польшу танковые бригады прошли маршем 500–700 км (например, 38-я танковая бригада прошла от Шепетовки к Замостью, 748 км, а в марте 1941 года пошла на формирование 41-й танковой дивизии 22-го мехкорпуса в составе 5-й армии), что для танков Т-26, которыми перечисленные выше бригады были оснащены, было весьма серьезным испытанием. С этими же танками вновь созданные танковые дивизии пошли в бой 22–23 июня 1941 года. Из взятых примеров только 41-я танковая дивизия, перед войной дислоцированная во Владимир-Волынском, получила 31 танк КВ. Таким образом, большой износ танков приграничных округов – это не следствие безалаберности или варварской эксплуатации, а следствие похода в Польшу в 1939 году.

Эта дислокация мехкорпусов возле крупных железнодорожных станций явно указывает на то, что их предполагалось переоснастить новой техникой, которая должна была быть доставлена по железной дороге с заводов. Старую технику предполагалось отправить обратно, на капитальный ремонт или на утилизацию. Но перед самой войной, в связи с тем, что железные дороги проходили перешивку на советскую колею, реконструкцию станций и потому имели низкую пропускную способность, изношенные во время польского похода танки не отправлялись на ремонт на заводы, да и получить к ним запчасти также было весьма затруднительно. Танкоремонтных заводов на бывшей польской территории, естественно, не было, как и предприятий, которые можно было приспособить для танкоремонта. Новая бронетанковая техника из-за ограниченной пропускной способности железнодорожных магистралей прибыла также в весьма небольшом количестве.

Рыхлое построение

Дальше – интереснее. Если мы нанесем дислокацию мехкорпусов на карту в приграничных районах, как предлагают и Виктор Суворов, и Марк Солонин, то мы увидим, что ни о какой концентрации сил не могло быть и речи. Эти мехкорпуса оказались разбросанными по огромной территории, и между ними было в самом лучшем случае 30–40 км. Их можно подразделить на три группы: прибалтийскую, белорусскую и украинскую. Между украинской группой и белорусской был разрыв протяженностью около 200 км. Между белорусской и прибалтийской группами – 120 км, причем этот разрыв был как раз напротив Сувалкинского выступа, который и был использован немцами для броска на Вильнюс и Минск. Это, в свою очередь, предопределило поражение Западного фронта в приграничном сражении, прорыв немцев к Москве и Ленинграду.

Более того, если посмотреть дислокацию отдельных частей мехкорпусов, то становится очевидно, что и сами мехкорпуса нельзя назвать сосредоточенными. Выше уже приводился пример 3-го мехкорпуса, который оказался «размазан» по обширной территории восточной Литвы, причем его части были разделены Неманом. То же самое можно сказать в отношении 12-го мехкорпуса. Управление – в Елгаве, 23-я танковая дивизия – в Лиепае, 28-я танковая дивизия – в Риге, 202-я моторизованная дивизия – в Радвилишкис, то есть части корпуса были «размазаны» по всей юго-западной Латвии и северной Литве. То же самое было и на Украине. В 8-м, 9-м, 15-м и 24-м мехкорпусах части дислоцировались на расстоянии от 40 до 60 км, а в 22-м мехкорпусе и того больше, на расстоянии 140–180 км друг от друга[140]. В самом лучшем положении был 4-й мехкорпус, который почти весь был сосредоточен во Львове и его пригородах, части которого располагались на удалении 10–15 км друг от друга. Для мехкорпусов белорусской группы была весьма характерна раздробленная дислокация, когда даже полки и батальоны дивизий размещались в разных населенных пунктах.

В книгах Виктора Суворова иногда проскальзывает мысль, что советские танки якобы уже стояли плотными рядами на дорогах, готовые к нападению, и стали хорошей мишенью для немецкой авиации. Во вкладке есть и фотография плотных рядов машин для усиления впечатления. Однако факты этого не подтверждают: танки в колоннах не стояли, а были в местах постоянной дислокации, и, для того чтобы им начать действовать хоть по оборонительному, хоть по наступательному плану, им надо было собраться и выйти в районы сосредоточения. Не всем мехкорпусам это удалось сделать.

Карта с нанесенной дислокацией мехкорпусов, на которую так уповает Марк Солонин, показывает вовсе не «агрессивный замысел», а то, что на 22 июня 1941 года у главных ударных сил Красной Армии в приграничных округах было очень рыхлое построение. Только 22-я танковая дивизия 14-го мехкорпуса была непосредственно у границы, все остальные – самое близкое в 40–50 км от нее, и это обстоятельство давало немцам время для развития успеха. Мехкорпуса были фактически разделены на три группы с разрывами в 120 и 200 км между ними, между самими мехкорпусами также были разрывы в 30–40 и более км, отдельные части были разбросаны по приличной территории и могли дислоцироваться на расстоянии более чем 50 км от управления и других частей мехкорпуса, что особенно характерно для 3-го и 12-го мехкорпусов.

При такой дислокации мехкорпуса мало что могли противопоставить немецким войскам, собранным в плотные ударные группы. Немцы также сделали все, чтобы нарушить связь и управление войсками, в результате чего танковые дивизии сплошь и рядом действовали разрозненно. И их били по частям.

Глава седьмая. Тыловые премудрости

Долгое время тема развития тыла Красной Армии была на задворках военной истории, в которой главное внимание уделялось истории боевых действий. О тыловом обеспечении всегда говорили кратко, без подробной характеристики и без сравнения с системой тылового обеспечения Вермахта.

В нынешней полемике вокруг начала войны тылу также практически не уделяется внимания. Это связано, скорее всего, с тем, что в массовом сознании прочно укоренился штамп о «тыловых крысах», которые сидели в безопасности, отъедались за счет бойцов передовой, а потом обогащались трофеями. Мол, чего о них вспоминать, если всю войну вытянул на себе солдат на передовой! Хотя именно от работы тыловых подразделений и органов тыла в решающей степени зависит боеспособность войск и боевые успехи на передовой. Если в армии нет, образно выражаясь, «тыловых крыс» нужной породы и в достаточном количестве, то солдаты и офицеры передовой оказываются вынуждены познать все прелести боя на голодный желудок, при нехватке патронов и снарядов, при затруднениях с эвакуацией раненых и множестве других трудностей. Нет нужды доказывать, что плохо снабжаемые войска несут большие и неоправданные потери.

Потому в анализе того, на что была в 1941 году способна Красная Армия, нельзя обойти вниманием вопросы развития тыловой службы и снабжения войск.

Бурный, но неуправляемый рост топливного хозяйства

Система тылового обеспечения Красной Армии за 1930-е годы претерпела вместе с армией огромные изменения. Еще в 1928 году основным видом транспортного средства была гужевая повозка. В этом году в армии было всего лишь 1200 автомобилей, объединенных в четыре автомотоциклетных батальона[141]. В 1941 году в Красной Армии было уже 272,6 тысячи автомобилей, а численность проходящих службу в автомобильных частях достигла 42 тысяч человек. Подобный бурный рост моторизации армии вызвал, естественно, сильнейшие изменения в системе тылового снабжения. Например, пришлось создавать систему снабжения горючим, поскольку годовые потребности армии в топливе к 1941 году выросли до 2,6 млн тонн, в том числе 991 тысячи тонн автобензина. Армия потребляла 29 % всего производимого в стране автобензина[142]. Топливо требовалось для армии, бронетанковых войск, авиации, флота, и для снабжения была в короткие сроки создана целая система складов, включавшая в себя 4 центральных и 245 окружных складов ГСМ общим объемом 700 тысяч кубометров. В 1941 году был создан мобилизационный резерв в размере 1,3 млн тонн топлива, который хранился на 1027 базах Главнефтесбыта. Эти цифры наглядно демонстрируют, насколько быстро развивалась система тылового снабжения Красной Армии и насколько значительных масштабов она достигала. Аналогичное положение было и с другими видами тылового снабжения.

Вряд ли столь быстро и значительно выросшая система тылового обеспечения была рационально и безупречно организована. Однако рост армии, формирование новых частей и соединений не позволяли в течение целого ряда лет ликвидировать недостатки и недочеты в системе тылового снабжения Красной Армии. Основные усилия бросались на развертывание тыловых служб вслед за численным ростом армии и увеличением количества техники. Вся эта огромная работа ложилась на плечи малочисленных, сокращенного штата, тыловых органов, пока в начале 1940-х годов эта работа стала для них непосильной. Тыловые органы Красной Армии в предвоенное время испытывали жесточайший кадровый голод, что вынуждало командование назначать на интендантские должности любых, мало-мальски к этому пригодных. Например, И.В. Сафронов, который в самом начале войны был интендантом 18-й армии, был переведен на руководящую военно-хозяйственную работу с политработы, в звании дивизионного комиссара. При назначении заместитель наркома обороны Е.А. Щаденко напомнил Сафронову, что тому много раз по линии политработы приходилось заботиться о красноармейском быте, и, стало быть, военно-хозяйственная работа ему более или менее знакома. Подобные назначения делались сплошь и рядом, но далеко не всегда спасали положение.

Сочетание всех факторов приводило к очень плохому состоянию тыловых органов армии. В своем докладе от 15 мая 1940 года начальник снабжения Красной Армии генерал-лейтенант А.В. Хрулев отметил: «Войсковое хозяйство Красной Армии в течение 1936–1939 годов продолжало оставаться в запущенном состоянии. Учет и отчетность по имуществу не были налажены. В деле обеспечения армии по мирному и военному времени было и до настоящего времени имеется много прорывов, угрожающих ее боеспособности»[143].

Можно привести конкретные факты исключительно плохой работы тыловых органов на примере мехкорпусов, дислоцированных в приграничных районах. Документов немного, но они крайне показательны. Сохранилось донесение командира 31-й танковой дивизии полковника С.А. Калиховича (13-й мехкорпус, Бельск), датированное 9 июня 1941 года, о запасах горюче-смазочных материалов. Он докладывал, что имеется по табелю военного времени:

автобензин – 2 %,

керосин – 0 %,

дизельное топливо – 0 %,

автол – 0 %,

солидол – 0 %.

В дивизии было 6 % бензозаправщиков от табеля военного времени, 5 % водомаслозаправщиков, зато было в избытке железных бочек – 204 %[144].

18 июня 1941 года командир 33-й танковой дивизии полковник М.Ф. Панов (11-й мехкорпус, Волковыск) докладывал, что у него имеется:

бензин 1-го сорта – 15 %,

автобензин – 4 %,

керосин – 0 %,

дизтопливо – 0 %.

Также у него было 7 % от необходимого числа бензозаправщиков, 9 % водомаслозаправщиков, 85 % железных бочек. По боеприпасам у него было 100 % 45-мм выстрелов и 3 % – 76-мм артиллерийских и танковых выстрелов[145].

Командир 36-й танковой дивизии полковник М.З. Мирошников (17-й мехкорпус, Барановичи) докладывал 21 июня 1941 года, что у него в 71-м танковом полку имеется:

из 28,5 тонны автобензина – 1,4 тонны в баках машин (4,9 %),

из 110 тонн дизтоплива – 0,9 тонны в баках машин (0,8 %).

В полку имеется 33 % бензозаправщиков, 50 % автоцистерн, 40 % водомаслозаправщиков[146].

В этих примерах наблюдается интересная закономерность, чем дальше от германской границы, тем лучше снабжение, появляются какие-то запасы топлива, боеприпасов, лучше положение с техникой. Это прекрасно иллюстрирует как значение железных дорог для снабжения войск (Волковыск и Барановичи в 1941 году имели железные дороги, перешитые на советскую колею), так и слабость тыловых органов Красной Армии, которым трудно было работать в приграничных районах. В общем, картина с боеготовностью приграничных мехкорпусов по этим донесениям получается весьма и весьма безрадостной. И это не только отдельные примеры, такое же положение было везде.

Все эти данные, несмотря на их фрагментарность, прекрасно показывают, какое сложилось положение в приграничных округах прямо накануне войны. Никакого другого слова, кроме слова «катастрофа», к нему приложить нельзя. Мехкорпуса за несколько дней до войны были без горючего и боеприпасов. Весь ЗапОВО не имел боеприпасов к новейшим типам танков, имел треть от потребного боеприпасов к противотанковым пушкам. Практически не было горючего. Командир 31-й танковой дивизии полковник С.А. Калихович в первый день войны мог лишь взять палку и постучать ею по пустым железным бочкам, которыми его тыловые службы снабдили сверх всякой потребности.

Эти документы представляют собой жесткий удар по всяким теориям «превентивного удара». Для наступления надо было иметь 2,5–3 заправки горючего в соединениях и еще 2 заправки на складах. И это минимум, реально требуется больше. К примеру, в Белгородско-Харьковской операции 10-я танковая армия израсходовала 561 тонну дизтоплива (3,6 заправок), 2071 тонну автобензина (9,8 заправок) и 329 тонн авиабензина КБ-70 (6,8 заправок)[147]. Опыт войны показал, что боеготовность танковых частей и соединений зависит не сколько от количества танков, сколько от их снабжения топливом, боеприпасами и организацией ремонта. Многие успешные наступления в 1943–1944 годах делались очень небольшими по сравнению с довоенными мехкорпусами танковыми соединениями. Скажем в Белгородско-Харьковской операции в августе – сентябре 1943 года 5-я гвардейская танковая армия имела всего лишь 66 исправных танков, 12 % от первоначальной численности, 1-я танковая армия – 141 танк. В Корсунь-Шевченковской операции в январе 1944 года на ликвидацию прорыва противника пошла недоукомплектованная 2-я танковая армия, в которой было 160 исправных танков[148]. Обратите внимание, что на обеспечение наступления 141 танка 1-й танковой армии было израсходовано почти три тысячи тонн топлива!

Или вот пример, еще более близкий к событиям июня 1941 года. 18 июля – 2 августа 1944 года 1-й Белорусский фронт провел Люблин-Брестскую операцию, с задачей форсирования Буга, занятия Бреста и выхода к Варшаве. Глубина прорыва – 260 км. В ходе этой операции 2-я танковая армия израсходовала 3,5 заправки дизтоплива (943 тонны) и 5,3 заправки автобензина (1915 тонн)[149]. В этой танковой армии насчитывалось по штатам около 800 танков и САУ, а основные потери 2-я танковая армия понесла в оборонительных боях 1–2 августа под Варшавой. Вся эта масса топлива была израсходована в основном за 9 дней наступления танковой армии, начавшегося 22 июля 1944 года.

Если же топлива не было, то начинался «танковый падеж». Топливо переливалось из одних машин в другие, оставшиеся без топлива машины оставались на дороге под немногочисленной охраной или просто с экипажами. Это было прекрасно известно еще до начала войны, по опыту польской кампании. Командир 6-го кавкорпуса А.И. Еременко во время похода в Польшу в сентябре 1939 года столкнулся с ситуацией, когда во время марша на Волковыск, Гродно и Белосток потребовалось переливать горючее из одних машин в другие. На пути от Новогрудка до Белостока он сделал три такие «заправки» и 23 сентября потребовал, чтобы ему самолетами в Белосток привезли горючее[150]. Потом Еременко стал командиром 3-го мехкорпуса и на совещании 25–29 декабря 1940 года говорил о том, что армии нужны цистерны на 20 тонн горючего каждая, и хорошо бы иметь бензопроводы, наращиваемые за наступающими частями на расстояние 180–200 км[151].

Пока танковые командиры мечтали о полевых бензопроводах, тыловая служба не могла обеспечить даже минимальных запасов топлива. Перед немецким нападением в танковых дивизиях, дислоцированных в приграничных районах, вряд ли набиралась одна заправка топлива. За остальным горючим они еще должны были съездить на окружные склады. Таким образом, крайний дефицит топлива и боеприпасов в танковых дивизиях в июне 1941 года совершенно однозначно означал их неготовность к наступлению. Один этот факт разрушает все рассуждения сторонников Виктора Суворова о том, что Красная Армия была готова «вот-вот» напасть на Германию не то 6 июля, не то 23 июня. Как это понимать, мехкорпуса должны были с пустыми баками рвануть на Варшаву и Берлин?

Кстати, и в авиации в западных округах была аналогичная проблема. Вот тот же Марк Солонин пишет, что из 39,9 тысячи тонн бензина, положенных авиации ЗапОВО на 15 мая 1941 года, имелось в наличии 18,6 тысячи тонн[152]. Топливом при скупой норме расхода 9-я смешанная авиадивизия была обеспечена на 7 дней боев, а 10-я и 11-я смешанные авиадивизии – на 13 дней боев. Та же самая картина слабой работы тыловых органов и последствия транспортных затруднений. И такая же неспособность авиации к какому-либо наступлению.

Впрочем, не будем особо нападать на тыловую службу Красной Армии. Все это происходило в западных приграничных районах, которые совсем незадолго до этого были территорией Польши. Если на старой советской территории тыловые службы армии могли опираться на систему хранилищ и баз Главнефтесбыта (в то время в каждом городе и поселке были склады и специальные погреба, в которых хранился и продавался населению керосин для бытового освещения, многие из этих капитальных кирпичных сооружений сохранились и по сей день; базы имели свою тару и транспорт для перевозки топлива), то на бывшей польской территории этого и близко не было. В предвоенной Польше именно на этих землях крестьяне дошли до такой стадии обнищания, что почти перестали покупать керосин и спички, большая часть фабрик и заводов не работали, а следовательно, не расходовали нефтетопливо. Из этого следует, в частности, что в западных приграничных районах не было ничего похожего на систему Главнефтесбыта, бывшая польская система нефтескладов в Западной Белоруссии остановилась в своем развитии где-то в середине 1920-х годов, а на момент 1941 года была, скорее всего, по большей части непригодна к использованию. Такое ощущение, что поляки сделали все возможное, чтобы обеспечить немцам успешное наступление.

Автомобили – тоже оружие

Вторая мировая война была «войной моторов», и в ней очень значительное место занимал автомобиль, особенно грузовой. Осмелюсь сказать, что для победы в войне значение автомобиля было побольше, чем танков или самолетов, хотя бы потому, что без автомобилей не могли действовать ни танки, ни артиллерия, ни самолеты. Для армии это был самый важный вид транспорта, позволяющий снабжать войска вплоть до передовой. За годы войны автомобили в Красной Армии перевезли 625 млн тонн грузов, больше, чем железные дороги и водный транспорт.

Немцы придавали автомобилям огромное значение в подготовке нападения на СССР. Гальдер в своих записках пишет, что на первом же совещании по выполнению плана «Барбаросса» была поставлена цель проведения безостановочной операции на глубину порядка 1000 км, с максимальным использованием моторизации армии и автомобильного снабжения[153]. Эта мысль неоднократно повторялась и в последующем.

3 февраля 1941 года в своем докладе Гитлеру Гальдер сформулировал основные принципы снабжения войск в предстоящей операции: ставка на автомобильное снабжение, централизованное использование автомобилей, управление движением с целью максимально эффективного использования автотранспорта. Для операции «Барбаросса» выделялась большая часть автомобилей. В апреле 1941 года общая грузоподъемность автопарка Вермахта[154] составляла 74 920 тонн, из которых 67 240 тонн (89,7 %) выделялось для операции на Востоке, в том числе:

Группа армий «Юг» – 15 880 тонн,

Группа армий «Центр» – 25 020 тонн,

Группа армий «Север» – 12 750 тонн,

резерв генерал-квартирмейстера – 13 590 тонн[155].

При этом надо отметить, что Вермахт имел наилучший на тот момент в мире парк автомобилей. До войны в Германии по плану, разработанному полковником Адольфом фон Шеллом, была проведена унификация автопарка. Вместо 55 типов легковых и 113 типов грузовых автомобилей в автопромышленности Рейха было оставлено 30 типов легковых и 19 типов грузовых автомобилей, которые полностью собирались из комплектующих и агрегатов немецкого производства с большой долей унификации.

Автостроительная промышленность Рейха претерпела большой рост, вполне сопоставимый с ростом советской автостроительной промышленности. В 1932 году в Германии было выпущено 64,4 тысячи автомобилей, в 1938 году – 381,5 тысячи штук. В 1941 году производство автомобилей и тракторов достигло 374 000 штук, в том числе 64,9 тысячи грузовиков[156]. За предвоенные годы в Германии было произведено более 1 млн автомобилей, из которых в 1941 году около 600 тысяч было передано в армию, а 404,5 тысячи имелось в гражданском транспортном хозяйстве[157].

Однако и этого обширного автопарка для подготовки наступления не хватало. 8 мая 1941 года Гальдер пишет о дефиците 1430 грузовиков и 1256 легковых автомобилей для операции «Барбаросса». Тогда Вермахт нуждался в грузовиках для операций в Африке и на Балканах, и их доставали где могли, закупали и реквизировали во Франции и даже закупали в Швейцарии. В конечном итоге, при всем нежелании использовать французские автомобили, ими пришлось укомплектовать 88 пехотных, 3 моторизованные и одну танковую дивизии[158]. Использование французской техники нарушало с трудом добытую унификацию автотранспорта и вынуждало создавать склады запчастей к французской технике. Для покрытия текущих транспортных потребностей сосредотачиваемых в Польше соединений в феврале 1941 года было также решено мобилизовать 15 тысяч крестьянских подвод с упряжью и возчиками, выделив каждой дивизии примерно по 200 подвод. Это позволило сэкономить использование грузовиков и сократить расход дефицитных автопокрышек, которых в запасе имелось всего лишь 150 тысяч штук[159].

В общем, для организации нападения на СССР были не только задействованы все возможности железных дорог, но и практически весь пригодный для этой цели автотранспорт, как произведенный в Германии, так и захваченный в оккупированных странах. На моторизации держалась вся система снабжения.

Для снабжения наступающих войск создавались подвижные опорные базы, которые продвигались вслед за наступающими соединениями. Они служили перевалочными базами от стационарных складов в Польше и железнодорожных станций снабжения до войск. Дальнейшие перевозки осуществлялись автоколоннами – специальными подразделениями снабжения, включенными в состав соединений, а также специальными автомобильными подразделениями.

Немецкие подразделения снабжения были организованы в малые и большие автоколонны снабжения и для горючего. Малая автоколонна снабжения – (kleine Kraftwagenkolonne) 30 тонн включала в себя 1 легковой автомобиль, 11 грузовиков (трехтонки) и 3 мотоцикла, 31 человек. Малая автоколонна для 25 кубометров горючего (kleine Kraftwagenkolonne fr Betriebsstoff (25 cbm) включала в себя 1 легковой автомобиль, 11 грузовиков и 3 мотоцикла, 35 человек. Большая автоколонна снабжения имела грузоподъемность в 60 тонн и большая автоколонна для 50 кубометров горючего имели по 22 грузовика. Горючее в Вермахте перевозилось в 200-литровых бочках и в 20-литровых канистрах для быстрой заправки, легко размещаемых в грузовых автомобилях. Перед нападением на СССР тара для топлива массово изготовлялась в Румынии.

Вермахт имел хорошо отлаженный механизм моторизованных военных перевозок, организованный таким образом, что позволял снабжать быстро продвигающиеся подвижные соединения. Автоколонны армейского, корпусного и дивизионного подчинения могли в считаные часы создать базу снабжения для вырвавшейся вперед танковой дивизии. В этом Вермахт приобрел хороший опыт во Франции, на Балканах и в Африке. Если же танки отрывались и от автоколонн, то топливо им сбрасывалось с самолетов. Именно в силу наличия этих подразделений снабжения немецкие подвижные соединения летом 1941 года не испытывали недостатка в топливе, боеприпасах и запчастях.

В Красной Армии перед войной также шла ускоренная моторизация армии и развитие автомобильных перевозок в системе снабжения войск наряду с гужевым транспортом. Предвоенный штат советской стрелковой дивизии предполагал наличие 558 автомобилей и около 3 тысяч лошадей, комплектовавшихся из специальных фондов: «Лошадь – Красной Армии» и «Повозка – Красной Армии»[160], образованных 20 августа 1939 года. Автомобильные подразделения имелись и в составе более крупных соединений. В состав стрелковых корпусов были введены автобатальоны в составе 240 автомобилей. В армиях были введены автополки из четырех автобатов по 250 автомобилей в каждом, а также отдельной автороты для доставки горючего из 100 машин – всего 1030–1088 автомобилей[161].

Для снабжения стрелковых корпусов по временному Полевому Уставу РККА 1936 года создавались станции снабжения в 15–20 км от линии фронта, механизированные соединения могли снабжаться со станций в 40–50 км от линии фронта, глубина армейского тылового района обычно определялась в 100 км, в котором пролегали армейские грунтовые дороги от армейских головных складов и промежуточных станций на грунте до корпусных станций снабжения. Фронт должен был создавать стационарные и промежуточные склады на расстоянии не более 400–500 км от фронтовой распорядительной железнодорожной станции. Таким образом, предвоенная система снабжения предусматривала прохождение грузов через несколько перевалочных складов, в зависимости от расстояния от железной дороги. Причем, судя по распределению автомобилей, каждое соединение: армия, корпус и дивизия должны были вывозить предназначенные им грузы своим транспортом. Поскольку армия должна была иметь запасов на трое суток ведения боев, фронт – на семь суток, то эта система перевозок должна была работать как часы. Малейшая заминка приводила к тому, что войска не получали необходимого им снабжения.

Однако моторизация Красной Армии перед войной существенно отличалась от моторизации Вермахта как количественно, так и качественно. Во-первых, моторизация Красной Армии, при всех ее высоких темпах, все же была недостаточной. В Красной Армии к началу войны было 272,6 тысячи автомобилей, что более чем вдвое меньше, чем в Вермахте. К тому же 66,9 % грузовых автомобилей в Красной Армии составляли «полуторки» «ГАЗ».

Во-вторых, в Германии большая часть наличного автопарка перед войной была в армии, тогда как в СССР – наоборот, большая часть автопарка была в народном хозяйстве. На 1 января 1941 года в народном хозяйстве насчитывалось 807 тысяч автомобилей, из которых были исправными 444 тысяч штук.

В-третьих, приграничные округа располагали половиной всего армейского автопарка. По предвоенным штатам (стрелковая дивизия – 558 автомобилей, моторизованная – 1138 автомобилей, танковая – 1360 автомобилей) только в западных округах на 103 стрелковые, 40 танковых и 20 моторизованных дивизий должно было приходиться в общей сложности 134,5 тысячи автомобилей, то есть почти половина наличного автопарка Красной Армии (вместе с Ленинградским военным округом в приграничных западных округах было 149,3 тысячи автомобилей, или 54,6 % всего автопарка армии).

Наконец, в-четвертых, основная часть автомобилей была сосредоточена на дивизионном уровне. Точных данных о распределении автомобилей по уровню подчинения найти пока не удалось, но по штатам и по составу Красной Армии нетрудно сделать примерные оценки. Всего по штатам на 198 стрелковых, 13 кавалерийских, 61 танковую и 31 моторизованную дивизии Красной Армии должно было быть выделено около 230 тысяч автомобилей, то есть 84 % всего автопарка Красной Армии. Это без учета бригад, отдельных полков, отдельных батальонов и дивизионов, флота и авиации, которые также должны были обеспечиваться автотранспортом. Понятно, что многие дивизии были неукомплектованы автомобилями и что мобилизация автотранспорта изменила бы соотношение (при мобилизации 206 тысяч автомобилей с началом войны на перечисленные дивизии приходилось бы 48 % армейского автопарка). Однако штаты показывают общее направление мысли командования тыла – основная часть автотранспорта передавалась на дивизионный уровень.

Если сравнить с более поздними штатами военного времени, то в ходе войны стрелковым дивизиям автомобилей полагалось куда меньше, чем их должны были иметь перед войной. В 1942 году количество автомобилей на стрелковую дивизию было сокращено до 154 автомобилей, а потом и до 123 автомобилей. В 1941 году они же имели в среднем по 342 автомобиля. В этих условиях советские войска наступали и осуществляли глубокие прорывы без всяких жалоб на нехватку автомобилей. Один из активных авторов Военно-исторического форума Евгений Темежников проводит интересное сопоставление по автотранспорту. В начале войны Юго-Западный фронт имел 907 тысяч человек и 49 030 автомобилей, то есть 18 человек на автомобиль (условный показатель для сравнения), но при этом потерпел поражение и отступил. Зимой 1942 года перед контрнаступлением под Сталинградом Юго-Западный фронт имел 332 тысячи человек и 9639 автомобилей, или 34 человека на автомобиль. Контрнаступление окончилось окружением и разгромом 6-й армии. В начале 1944 года 1-й Украинский фронт имел 631 тысячу человек и 21 794 автомобиля – 28 человек на автомобиль. Зимой и весной, в условиях тяжелой распутицы, фронт дошел до румынской границы, нанеся поражение крупным группировкам немецких и румынских войск. В годы войны войска располагали куда меньшим автопарком, чем перед войной, что, впрочем, не мешало наступать.

В чем состояла разница? В организации военных перевозок. До войны в Красной Армии было слабо развито централизованное управление автомобильными частями, а также организация военных перевозок.

Красная Армия вступила в войну с опорой на стационарные склады, выдвинутые поближе к границе. В 1940 году была большая дискуссия по поводу размещения мобилизационных запасов. Руководство Наркомата обороны СССР и Главного интендантского управления РККА (созданного в июле 1940 года, начальник – генерал-лейтенант А.В. Хрулев) требовало разместить их в глубоких тыловых районах, за Волгой, где они будут недоступны при возможном нападении противника. Однако победила точка зрения, которую активнее всего защищал нарком Госконтроля СССР Л.З. Мехлис, состоящая в том, чтобы разместить мобилизационные ресурсы в районах отмобилизования, в приграничных районах. Эту точку зрения поддержал Сталин.

Ее часто считают ошибочной, однако в пользу этого решения были свои аргументы, главным образом транспортного свойства. Состояние железнодорожной сети в западных районах, как уже говорилось, было очень далеко от идеального, в ней было много «узких мест», ограничивающих пропускную способность, и потому соединения, которые формировались и обеспечивались за Волгой, вряд ли могли быть переброшены в районы боевых действий вовремя. Кроме того, призывников из западных районов пришлось бы везти сначала на восток, в районы формирования новых соединений, а потом снова везти их на запад уже в составе этих соединений. В условиях напряженной работы транспорта и предполагаемой эвакуации из приграничных районов населения и промышленности железные дороги могли и не справиться с этой задачей. Размещение складов вблизи границы частично снимало эти транспортные затруднения, поскольку призывники обеспечивались и вооружались бы с заранее развернутых складов, сразу же пополняя действующие соединения или фронтовые резервы. Из этого следовало, помимо всего прочего, что дивизии, корпуса и армии могут снабжаться со стационарных складов собственным автотранспортом.

Начавшаяся война показала нежизнеспособность этого подхода и заставила пересмотреть взгляды на тыловое снабжение. 16 июля 1941 года по приказу Наркомата обороны было образовано автомобильно-дорожное управление под началом генерал-майора технических войск З.И. Кондратьева. Приказом ему было предписано сформировать 35 автобатальонов, 8 дорожно-эксплуатационных полков, 11 военно-дорожных и мостовых батальонов, а также создать сеть военных автодорог.

Часто изменения системы тылового снабжения происходили в результате реорганизации соединений, прямо в ходе боев. Например, 5-я армия Юго-Западного фронта столкнулась с трудностями снабжения уже 26 июня. По докладу начальника оргмоботдела полковника Щербакова стало ясно, что мобилизация сорвана, призывников, конского состава и автотранспорта не будет. В то же время немцы разбомбили значительную часть стационарных складов, оборудованных до войны, что поставило армию перед необходимостью снабжения с фронтовых баз, размещенных на рокадной железной дороге Коростень – Житомир, восточнее старой границы, в 250–300 км от линии фронта.

В этой ситуации очень помогли бы автоколонны фронтового подчинения, способные перевезти грузы снабжения от баз и станций к войскам. Но таковых в наличии не оказалось, и все требования командующего армией генерал-майора М.И. Потапова выделить ему хотя бы один автобат для перевозки боеприпасов остались без ответа. Потому 26 июня Военный совет армии принял решение реорганизовать систему снабжения. Были созданы подвижные склады вблизи линии фронта, на которые грузы с фронтовых баз и распорядительных станций доставляли поезда-летучки, а с подвижных складов грузы подавались в корпуса и дивизии, для чего провели мобилизацию лошадей и телег у местного населения[162]. Этот способ снабжения армии требовал определенного искусства, поскольку требовалось быстро разворачивать и сворачивать подвижные склады, оперативно реагировать на перерезание дорог противником, оборонять склады и колонны от налетов вражеской авиации. Но этот метод помог улучшить снабжение армии, которая втянулась в упорные бои.

Это обстоятельство еще раз подчеркивает значение железнодорожной сети для ведения войны. 5-я армия могла перейти к использованию железнодорожных поездов-летучек, поскольку сражалась в районе с весьма неплохо развитой сетью железных дорог. А вот армии Западного фронта не имели подобных условий и в результате после потери большей части складов остались без боеприпасов, горючего и продовольствия. Если бы план развития железных дорог в западных районах был завершен, то оборона была бы несравненно более устойчивой, и катастрофы Западного фронта в Белостокско-Минском сражении могло и не произойти.

По аналогичному пути в деле тылового снабжения пошли многие армии, обстановка войны потребовала отказаться от принятой до войны системы снабжения округ (фронт) – армия – корпус – дивизия, перейти к схеме фронт – армия – дивизия, отказавшись одновременно от создания стационарных складов. В конце августа 1941 года Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение об упразднении стрелковых корпусов и сократила состав армий до 5–6 дивизий. Это резко упростило тыловую работу, позволяло подавать грузы из армейских складов прямо дивизионным службам снабжения, часто с распорядительных станций прямо из вагонов. Армейские тыловые органы могли быстро разворачивать и сворачивать станции снабжения, а дивизии своим автомобильным и гужевым транспортом доставляли грузы снабжения до передовой[163]. Такой метод снабжения становился единственным способом снабжения войск, поскольку быстро меняющаяся обстановка и прорывы противника не позволяли создавать стационарные склады. Запасы в железнодорожных вагонах всегда можно было вывести из-под удара и сосредоточить в другом месте.

Далее, разница системы тылового обеспечения до войны и во время войны также состояла в централизации управления тыловыми органами. Опыт первых месяцев боев заставил высшее руководство пересмотреть свои взгляды на систему тылового обеспечения. 1 августа 1941 года вышел приказ Наркомата обороны об организации Главного управления тыла Красной Армии, начальником которого стал А.В. Хрулев. На него было возложено руководство всеми тыловыми органами в Красной Армии. Согласно этому приказу тыловые органы всех уровней доукомплектовывались личным составом, укреплялись и усиливались, проводилась организация и рационализация их работы. Интендант 18-й армии Южного фронта И.В. Сафронов отмечал в своих воспоминаниях, что это решение сказалось на тыле самым положительным образом: «Наконец-то появилась реальная возможность установить стройную систему снабжения войск вооружением, боеприпасами, продовольствием, горючим, техническим, интендантским и прочим военным имуществом. Стало значительно легче и быстрее решать вопросы перевозки людских пополнений, организовывать и проводить эвакуацию больных, раненых, трофейного и негодного военного имущества, организовывать работу баз и складов, рационально использовать все виды транспорта и обеспечивать охрану тыловых районов»[164]. 5 августа в «Красной звезде» появилась статья о тыле Красной Армии, в которой говорилось: «Работники тыла всегда должны чувствовать себя на передовой линии»[165], чем особо подчеркивалось значение органов тыла и их работы.

Учиться организации тыла пришлось в ходе боев, оплачивая опыт большими потерями. Для И.В. Сафронова и его подчиненных военно-хозяйственная работа на фронте началась с трагикомического отсутствия ложек во время ужина и падения только что поставленной палатки прямо на головы работников штаба. Но если такие недочеты исправлялись быстро, то на овладение всеми тонкостями снабжения войск в условиях войны пришлось уделять гораздо больше времени. Для ликвидации этих недостатков решили учиться организации тыла у немцев. 2 сентября 1941 года Хрулев написал письмо начальнику Генерального штаба Красной Армии с просьбой опрашивать пленных по тыловой части, приложив к письму опросник из 20 пунктов, которые касались всех сторон тыловой службы в Вермахте, от дислокации тыловых частей до организации горячего питания в бою[166]. Централизация управления тыловыми органами самым благотворным образом сказалась на использовании военного автотранспорта и на военных перевозках.

Наконец, в начале войны было радикально изменено отношение к самому автомобилю. В один день 1 августа 1941 года, вместе с организацией Главного управления тыла, вышел еще один приказ Наркомата обороны за личной подписью Сталина: «О неправильной эксплуатации и сбережении автотракторного парка Красной Армии». В этом приказе Сталин кратко и емко обрисовал нетерпимое положение: «Учет машин в войсках не ведется, и никто в штабах армий и фронтов не знает, сколько имеется машин в армиии, фронте и какое их техническое состояние»[167]. Из-за этого было приведено в негодность и брошено большое количество единиц автотракторной техники. Приказ предписывал к 10 августа провести полный учет всех автомобилей, тракторов, прицепов и мотоциклов, а также устанавливал ответственность за порчу автомобилей так же, как за порчу оружия. Этот приказ появился как ответ на пренебрежительное отношение в войсках к автотранспорту, и он приравнял автомобиль к оружию, ужесточив ответственность за его сохранность и годность. Одно из первых распоряжений А.В. Хрулева на посту начальника Главного управления тыла требовало немедленно упорядочить учет и использование материальных запасов и подчеркивало, что нерадивое отношение к материальным запасам, их разбазаривание расценивается как помощь врагу и карается по законам военного времени.

К слову сказать, была проведена перепись не только автомобилей. Марк Солонин приводит в пример перепись самолетов, объявленную приказом по ВВС Западного направления от 28 июля 1941 года об одновременной переписи всех самолетов 31 июля в 3.00 часов. Перепись была проведена, и ее результаты были обобщены в приказе по ВВС Красной Армии № 0067 от 15 августа 1941 года, в котором было, в частности, сказано, что представленные данные были занижены на 352 исправных и 255 неисправных самолета[168]. Понятно, что сам Солонин этот пример приводит исключительно как доказательство «сталинского бардака» и небрежного отношения к оружию. Однако, сложив перепись автомобилей и самолетов, проведенную почти одновременно, можно сказать, что все было как раз наоборот, наводился сталинский порядок в армии, расшатанной первыми неудачными неделями боев. Из кровавого опыта приграничных сражений оперативно делались выводы, вырабатывались и быстро проводились практические меры.

Коль скоро мы говорим о технических вопросах: топливе, автомобилях и самолетах, а также тесно связанных с этими сферами вопросах тылового обеспечения, то уместно также упомянуть об еще одном важном обстоятельстве – отношении к технике в Советском Союзе вообще.

Техника в 1930-е годы в СССР была просто объектом поклонения. Мощный технический взлет страны состоялся на глазах живущего поколения: возникновение заводов и фабрик, появление самолетов и автомобилей, появление на полях тракторных колонн, распространение электричества. Технизация страны резко ускорилась во второй половине 1930-х годов, во время второй и третьей пятилеток, когда были достроены и пущены основные машиностроительные заводы. Результаты впечатляют. С 1928 по 1941 год было произведено суммарно 394,1 тысячи станков, 1146,7 тысячи автомобилей, 675 тысяч тракторов[169].

С этой точки зрения можно оценить, насколько реален был мобилизационный план на 1941 год (МП-41), о котором обычно говорится, что он был совершенно нереален. Вот и Марк Солонин пишет: «По мобилизационному плану МП-41 требовалось 90,8 тысячи тракторов и 595 тысяч автомобилей. Такого количества в наличии не было»[170]. Достаточно одного взгляда, чтобы понять, насколько нагло и беспардонно Марк Солонин врет. Автотракторная техника в наличии была, даже с большим запасом по сравнению с потребностями.

Однако надо понимать, что СССР, в отличие от Германии и других европейских государств, проходил «скороспелую» моторизацию, которая наложила свой отпечаток на состояние и использование техники как в армии, так и в народном хозяйстве. Во-первых, промышленность все 1930-е годы работала на насыщение парка страны новыми автомобилями и тракторами. Работая на пределе возможного, заводы практически не производили комплектов запасных частей, необходимых для ремонта. Скажем, Кировский завод – один из главных тракторных заводов страны перешел на выпуск запчастей к трактору СТЗ 15/30 только в 1936 году. Аналогичное положение было и по другим видам автотракторной техники. В силу этого даже небольшие поломки и неисправности, в отсутствие запаса запчастей, ставили автомобиль или трактор «на прикол». По данным Госавтоинспекции НКВД СССР, в январе 1941 года из 807 тысяч автомобилей, имевшихся в народном хозяйстве, было 363 тысячи неисправных – 44,9 %. Эти данные наглядно характеризуют положение, когда из двух неисправных машин собиралась одна исправная, или часть автопарка пускалась на запчасти. Соответственно, и при мобилизации автотранспорта в июне – июле 1941 года значительная часть машин оказалась неисправной.

Во-вторых, бурный рост автотракторного парка в предвоенные годы, поступление все новых и новых машин неизбежно породили широко распространенное к ним отношение как к «даровому ресурсу»: мол, если сломается, государство даст еще. Время от времени советские и партийные органы проводили кампании по борьбе с таким отношением к технике, но, судя по началу войны, его полностью искоренить не удалось. Потребовался приказ Сталина, приравнивающий автомобиль к винтовке, за утрату которой полагался трибунал, чтобы отношение к автотракторной технике в войсках существенно изменилось.

Великий и могучий «Студебекер»

Вопрос о ленд-лизе всегда был сильно политизированным, поскольку всегда находились горячие головы, впадавшие в крайности. Одни утверждали, что якобы без американского оружия и поставок Советский Союз не смог бы выиграть войну. Доказано, что это не так, и основные военные потребности Красной Армии покрывались внутренним производством. Другие утверждали, что ленд-лиз вообще не оказал никакого влияния на ход боевых действий, что якобы это был совсем необязательный довесок к вооружению и технике советского образца.

В обоснование второй точки зрения часто приводят долю стоимости ленд-лиза в общем объеме стоимости боевой техники и вооружения, произведенного во время войны – 4 %, а также, что поставлялась устаревшая и негодная для фронта техника. В принципе и этому можно найти подтверждения. Однако ленд-лизовское оружие имело куда большую долю, чем 4 %, например доля от выпущенной в 1941–1945 годах техники:

танки – 12,3 %,

САУ – 7,8 %,

самолеты – 13 %,

зенитные орудия – 21 %,

противотанковые орудия – 9 %,

морские суда – 22,4 %,

автомобили – 64 %[171].

Правда, по данным отчета Управления снабжения ГАВТУ КА о работе за период Великой Отечественной войны от 28 сентября 1945 года, данные о поступлении и доле импортных автомобилей другие. Всего поступило 282,1 тысячи импортных автомобилей, в том числе 66,3 тысячи грузовых и 179,9 тысячи тягачей. На 1 января 1944 года доля импортных автомобилей составляла 19 % автопарка, на 1 января 1945 года – 30,4 %, на 1 мая 1945 года – 32,8 %. В конце войны в автопарке Красной Армии было 664,4 тысячи автомобилей, в том числе 385,7 тысячи отечественного производства, 218,1 тысячи импортных (ленд-лиз) и 60,6 тысячи трофейных.

Расхождение данных вызвано тем, что доли рассчитаны по-разному. В статистике ленд-лиза расчет велся по поступлению, а в статистике ГАВТУ по фактическому наличию в войсках.

Казалось бы, не так и много было ленд-лизовских автомобилей в составе автопарка Красной Армии. Однако 109,4 тысячи из них, то есть почти точно 50 %, приходилась на легендарный Studebaker US6 (в статистике ГАВТУ он учтен как тягач), с приводом на все три моста и рекомендованной грузоподъемностью в 4 тонны (хотя, по данным производителя, он имел грузоподъемность в 2,5 тонны). Его эксплуатация в Красной Армии началась с мая 1943 года, и этот грузовик решил многие проблемы. Во-первых, он мог буксировать орудия, вплоть до 76-мм пушек и 122-мм гаубиц, отчего его и учитывали как тягач. Во-вторых, в качестве грузовика с большой проходимостью он заменял и советские грузовики, и трактора, и даже гужевой транспорт. В-третьих, на него были установлены реактивные системы БМ-13.

Советская оборонная промышленность за годы войны производила огромное количество боеприпасов, однако по военным мемуарам хорошо известно, что в 1941–1942 годах Красная Армия часто испытывала недостаток в снарядах для артиллерии и танков. Войска атаковали противника при недостаточной артиллерийской подготовке и поддержке, несли большие потери от неподавленных огневых точек. Рассказы фронтовиков часто становились обоснованием разного рода обвинений в адрес командования Красной Армии, что, мол, «людей не жалели», «трупами завалили» и так далее.

Однако у этого явления были вполне объективные причины – недостаточное развитие военного автотранспорта. Снаряды сами по себе на фронт не попадут, в отличие от солдат или танков, их нужно привезти в нужное место в нужном количестве. Железные дороги могли выполнить только часть этой транспортной работы и могли перевезти снаряды и мины на распорядительные станции, откуда их должны были перевезти на промежуточные склады и дальше до каждой позиции. Эту перевозку выполняли автомобили, и тут-то и сказывался недостаток автотранспорта, его невысокая проходимость и невысокая грузоподъемность. Марк Солонин пишет во многих местах, что якобы транспортных трудностей не было, пушку мог отбуксировать и танк при необходимости, а было, мол, «нежелание воевать». Однако танком и даже трактором снаряды к пушкам подвезти было нельзя, поскольку они не были для этого приспособлены. Без снарядов артиллерия и танки были практически бесполезны.

Это положение можно выразить конкретными цифрами по артиллерийскому снабжению. В июле – декабре 1941 года промышленность в среднем за месяц производила 3,4 млн штук снарядов и мин, тогда как войска расходовали в среднем 2,5 млн снарядов и мин, или 73,1 % от произведенного количества. Однако в декабре 1941 года производство выросло до 4,1 млн снарядов и мин, тогда как войска израсходовали 4,3 млн, или 103,1 % от произведенного[172]. Вырос и расход по отношению к производству, и количество израсходованных снарядов и мин выросло в 1,7 раза по сравнению с предыдущими месяцами. В чем разница? В том, что в декабре 1941 года фронт приблизился вплотную к крупным индустриальным центрам: Ленинграду, Москве, бои велись в районе или вблизи крупных железнодорожных узлов, что объективно сократило расстояние между базами снабжения и фронтом, поставки велись на куда более коротком транспортном плече, чем летом и осенью 1941 года. В итоге немецкое наступление было остановлено и сформировались условия для контрнаступления под Москвой.

Когда же в Красной Армии появились американские тягачи, способные буксировать пушки и перевозить к ним боеприпасы, положение кардинальным образом изменилось. Вся военная машина Красной Армии стронулась с места, двинулась быстрее и стала обеспечивать наступательные операции, невзирая на непогоду и раскисшие дороги. В 1944 году только снарядов и мин калибром свыше 76 мм было выпущено 63,1 млн штук, а войсками израсходовано 51 млн штук – 80,8 %, по некоторым видам снарядов расход составил до 89,1 % от произведенного объема. Среднемесячный расход снарядов и мин крупного калибра составил 4,2 млн штук, не считая снарядов меньшего калибра[173]. И это в условиях, когда бои велись в основном на Западной Украине, в Белоруссии, а потом в Польше и Румынии, за многие сотни километров от индустриальных центров, на территории с сильно разрушенной за годы войны железнодорожной и автодорожной сетью. Основная тяжесть перевозок выпала на автомобильный транспорт, и эту задачу американские тягачи выполнили с честью. Автомобили – это тоже оружие, с этой мыслью нельзя не согласиться.

После войны этот показательнейший опыт был всесторонне учтен, из всех имевшихся типов автомобилей: советских, трофейных и ленд-лизовских были отобраны наилучшие образцы, которые были доработаны и поставлены на поточное производство. Советская Армия получила лучший в мире парк военного автотранспорта.

Глава восьмая. Перед схваткой

Если просмотреть всю обширную литературу, посвященную началу войны, в особенности труды сторонников «капитана Ледокола», то можно заметить одну очень любопытную особенность. В них не рассматривается и не анализируется построение советских и немецких войск по состоянию на 21 июня 1941 года, то есть перед самым началом войны. Марк Солонин так и написал: «Описание всей группировки займет у нас слишком много времени и места, поэтому ограничимся рассмотрением дислокации «пяти богатырей», пяти мехкорпусов, на вооружении которых обнаруживается от 700 до 1000 танков, в том числе более 100 новейших танков Т-34 и КВ, сотни тракторов (тягачей), тысячи автомобилей»[174]. И в его пухлых сочинениях так и не нашлось места подробному разбору дислокации противостоящих армий.

Между тем это вещи исключительной важности. Это был очень напряженный момент, когда передовые подразделения двух огромных армий разделяли немногие километры, а на некоторых участках границы (как в Бресте) – сотни метров. Построение и численность противостоящих войск непосредственно перед началом боевых действий позволяют оценить, каковы были намерения и шансы на успех у каждой стороны. Да, рассмотрев дислокацию на 21 июня 1941 года, мы можем уверенно судить о намерениях каждой стороны, ибо их за несколько часов до начала сражения уже скрыть нельзя.

Раз так, то, казалось бы, чего проще? Собрать сведения о дислокации советских и немецких частей и соединений, взять карту соответствующего масштаба, да и нанести на нее. В ряде случаев этого даже не приходится и делать, поскольку эту работу уже сделали как сами участники событий, вроде Л.М. Сандалова, так и исследователи. Для историков-ревизионистов, которые стараются доказать тезис о том, что СССР якобы хотел напасть на Германию, эта карта дислокации должна быть на самом видном месте во всех их трудах, карта и анализ сосредоточения войск противоборствующих сторон в последние мирные часы должны были быть сияющими алмазами во всей их работе. Марк Солонин, если он в самом деле хочет доказать, что под его обвинениями в адрес СССР есть хоть какие-то основания, должен эту карту разворачивать при всяком удобном случае, сверкать алмазами, одним словом.