В позе трупа Пронин Виктор

– Все понятно?

– Не понял? – Он с удивлением посмотрел на Пафнутьева.

– Поскольку ты кое о чем забыл из своей прошлой жизни, то я и спрашиваю – все ли понятно, о чем пишут наши мыслители, вдохновители, провокаторы и прочая шелупонь?

– В общем... Да.

– Встречаются незнакомые слова?

– Незнакомые? – Больной задумался. – А знаете, нет. Не встречаются.

– А эти все брифинги, саммиты, эксклюзивы, консалтинги, которыми, как дерьмом, вымазали русский язык... Это слова понятны?

– Знаете... да. А почему об этом спрашиваете?

– Пытаюсь понять, кто ты есть.

– И кто же я?

– Если мы выйдем на улицу, остановим сто человек и спросим значение слов, которые я только что произнес... выговорить их второй раз у меня просто нет сил... Так вот, только один из ста сможет объяснить их значение. А для тебя они ясны.

– Я как-то об этом не задумывался... Хотя задумывался о многом.

Овсов молчал, давая возможность Пафнутьеву проявить свою проницательность, умение понять человека, заставить его сказать нечто существенное. Последние слова убедили Овсова, что Пафнутьев действительно может поговорить с человеком с пользой для себя.

– Ты знаешь, что с тобой случилось? – спросил Пафнутьев.

– Да... Степан Петрович рассказал во всех подробностях. Теперь знаю.

– Но сам не вспомнил, как все это произошло?

– Нет.

– Тебя, наверно, ищут?

– Должны... Если есть кому.

– А кто может тебя искать?

– Друзья... Враги, – улыбнулся Зомби. – Учитывая характер происшедшего... И тем, и другим я просто необходим.

– Почему?

– Ну... событие, в общем-то, из ряда вон... Правильно? Автомобильная катастрофа, тяжкие последствия, материальный ущерб... Погиб человек...

– Это кто же погиб? – спросил Пафнутьев.

– Я себя имею в виду. Причем не просто погиб, а исчез... Пропал, не оставив следов. При загадочных обстоятельствах... Так можно сказать?

– Можно, – кивнул Пафнутьев. – Продолжай.

– А раз так, то необходимо похоронить хотя бы то, что от меня осталось. Головешки какие-нибудь... Но возможны и отклонения... Вот в газете прочитал сегодня... Горы невостребованных трупов: близкие родственники не хотят хоронить – дорого... Нет денег. Случается, что трупы родственников просто выбрасывают на свалки... Их обнаруживают, начинается следствие, проводятся розыскные меры, устанавливают личность трупа, находят его родственников... И выясняется, что никакого преступления нет, человек помер от инфаркта, а обнищавшая родня свезла тело бывшего кормильца на свалку... новые времена, новые нравы, – больной усмехнулся.

– Ладно, все это я и без газет знаю, – хмуро сказал Пафнутьев. – А почему ты решил, что у тебя могут быть враги?

– Ну... Враги должны быть у каждого порядочного человека. Мне так кажется. А если они есть, то им тоже необходимо убедиться, что я погиб. Я здесь уже три месяца, но не видел ни друзей, ни врагов... Это мне кажется странным. Или я ошибаюсь?

– Нет, – вздохнул Овсов. – Не ошибаешься.

– Может быть, я вообще не из этого города? Может быть, меня ищут в других местах?

– Ты из этого города, – сказал Овсов. – Тебя искали... Вскоре после того как ты попал к нам, чуть ли не на следующее утро... Да, наутро после операции... Был человек, интересовался...

– Был? – быстро переспросил Пафнутьев.

– Заглядывал, – с нарочитой беспечностью подтвердил Овсов. – Молодой такой, румяный, в нынешней униформе – зеленые штаны на вырост и черная кожаная куртка.

– А каков из себя?

– Зайди в любой коммерческий киоск и там обязательно встретишь. Короткая стрижка, ежик над невысоким лбом, легкая полноватость от обильной, качественной пищи и частых застолий. Самоуверенность хозяина жизни. Чрезвычайная обидчивость на почве комплекса превосходства. Все они вдруг в одночасье решили, что отныне и навсегда страна принадлежит им. Причем не просто так, а по закону, по справедливости, поскольку долгие годы они, эти качки с вислыми животами, страдали в лагерях, маялись без свободы слова, воевали за страну и отечество... И вообще, все, что происходило со страной печального за эти десятилетия, это происходило с ними лично. И вот их горести кончились, наконец они могут взять все свое, когда-то отнятое, обратно. И берут. Такой вот примерно молодой человек приходил ко мне наутро после операции.

– Чего хотел? – хмуро спросил Пафнутьев.

– Интересовался самочувствием пострадавшего.

– Как он его назвал?

– Никак. Доставили, спрашивает, вечером несчастного с Никольского шоссе после аварии? Доставили, говорю. Как он? – спрашивает. Уточняю – вы спрашиваете о нем или о том, что от него осталось? Он понял эти мои слова как сообщение о смерти. – Овсов кивнул в сторону больного.

– И как он воспринял эти слова?

– С явным облегчением. Это меня насторожило, я начал уточнять, кто такой сам... И он завилял. Знаешь, как виляют молодые и не очень умные люди?

– Знаю. Дальше.

– Я спросил, не родственник ли он... Опять манная каша в ответ... Вроде знакомый или знакомые попросили заехать узнать... Оставьте телефон, говорю. Это ему не понравилось... Спрашивает, можно ли его забрать? Отвечаю, что можете забирать хоть сейчас... Это он тоже понял, как признание смерти... Спасибо, говорит, моих телефонов не берет, свои не оставляет, к двери пятится, говорит, родственники приедут, заберут... И с концами.

– Больше никто не появился?

– Никто.

– И звонков не было?

– Ни единого.

– Я не смогу найти его, пока не буду знать, кто я, – в наступившей тишине негромко прозвучали слова больного.

– Ты хочешь его найти? – удивился Пафнутьев. – Зачем? Для какой такой надобности?

– А что мне еще остается в этой жизни?

– Да? Где-то я слышал недавно похожие слова... Кто-то их совсем недавно произнес... Хорошо, постараюсь тебе помочь. Я скажу тебе, кто ты. Но сначала скажи мне, кто это? – Пафнутьев вынул из кармана фотографию женщины, которую ему вручил Овсов.

– Я уже видел эту фотку... Степан Петрович показывал. Но не знаю, кто это.

– Нравится?

– Да, приятное лицо. Хотя бывают и лучше... У Вали, например. – Больной быстро взглянул на Овсова.

– А как женщина годится?

– Не знаю... Возможно.

– В постель затащил бы? – не отставал от парня Пафнутьев.

– У меня такое ощущение, что в этом и надобности бы не было – тащить в постель. Она сама бы туда забралась.

– То есть у тебя к ней отношение не очень хорошее?

– Даже не знаю, что вам сказать... Дело в том... Да ладно, чего уж там...

– Э нет! – пресек отступление больного Пафнутьев. – Слушай внимательно... Не так важно, что ты скажешь четко и внятно, как то смутное и невнятное, что промелькнуло на долю секунды в твоей помятой голове, что вызвало бессвязные ощущения... Понимаешь? Вот ты сейчас хотел что-то сказать, но тут же остановился. Что ты хотел сказать? Что напрашивалось на язык?

– Мне показалось... У меня промелькнуло подозрение, что я уже был с ней в постели.

– Это было прекрасно?

– Не знаю... Восторга не чувствую.

– Может быть, это твоя жена?

– Не знаю.

– Но у тебя есть жена?

– Возможно... Степан Петрович говорит, что мне около тридцати, значит, вполне вероятно.

– Дети? Дети не возникают перед твоим смутным взором?

– Нет... А вот детские голоса иногда слышу... Малые дети, лет пять, может быть, три... Что-то так.

– Как эти голоса к тебе относятся?

– Вроде зовут меня... Или я их разыскиваю, а они откликаются откуда-то... А откуда именно, не пойму. Между нами что-то стоит... Они словно проходят сквозь меня, не замечая... Или я прохожу сквозь них и тоже не вижу их, не ощущаю. Только голоса. Иногда громче, иногда тише. Иногда детский плач, тихий такой плач, как могут дети плакать в одиночку. – Больной взял со спинки кровати полотенце и осторожно промокнул взмокший лоб. – Простите, я устал. Не могу долго работать умственно, – он виновато улыбнулся.

– А газеты? Такую гору газет можете прочитывать? – спросил Пафнутьев, поднимаясь.

– Это не умственная работа. Это так... Забава. Простите, – он посмотрел на Овсова, потом на Пафнутьева, – вы так и не представились... Кто вы?

– Пафнутьев. Павел Николаевич.

– Это я уже слышал...

– Следователь прокуратуры.

– Ага... Значит, разговор был серьезным?

– Вполне.

– Простите... А зачем вы приходили?

– Мне необходимо было убедиться, что у моего друга Овсова есть такой вот клиент, что он выглядит вот так и что у него именно те проблемы, о которых говорил Овсов.

– А теперь? В чем ваша задача теперь?

– Для начала я хочу знать твое имя.

– И вы мне его сообщите?

– Немедленно.

– Тогда я найду этого типа в зеленых штанах, – как бы про себя проговорил больной. – Ведь сейчас он меня не узнает, верно, Степан Петрович?

– Да, ты немного изменился, – смешался Овсов. – Узнать тебя действительно трудно даже для тех, кто хорошо тебя знал.

– Это облегчит мою задачу.

– А в чем твоя задача? – вкрадчиво спросил Пафнутьев, обернувшись от двери.

– Я найду его, – повторил больной, откидываясь на подушку.

– Это будет непросто, – предупредил Пафнутьев. – Сейчас половина парней в возрасте от шестнадцати до шестидесяти ходят в зеленых штанах, кожаных куртках, выстригают затылки и притворяются крутыми ребятами. А иногда и ведут себя достаточно круто, потому что вынуждены так себя вести, чтобы не осрамиться перед приятелями и приятельницами. Наглость стала признаком хорошего тона. Въезжаем в рынок, дорогие.

Зомби слабо улыбнулся и закрыл глаза.

Вернувшись в ординаторскую, Овсов усадил Пафнутьева на кушетку, выплеснул в чашки остатки синей жидкости из заморской бутылки, тут же выпил свою долю и вопросительно посмотрел на следователя.

– Что скажешь?

– Ничего напиток, – ответил Пафнутьев, чуть сморщившись. – Когда ничего другого нет, сойдет и этот.

– Я не о напитке.

– Знаю... Шучу. Знаешь, мне кажется, он не притворяется.

– Ну ты, Паша, даешь! Мне это известно давно. Ведь он без сознания лежал три недели, потом начал постепенно в себя приходить, первые слова произнес! Первый вопрос: где я? В больнице, говорю. Через несколько дней спрашивает: кто я? Нет, он нас не дурачит.

– Ты знаешь, какая дикая мысль посетила мою голову? – спросил Пафнутьев. – Мне показалось, что, когда он перестанет быть твоим клиентом, он сделается клиентом моим.

– В каком смысле?

– Я, Овес, выражаюсь только в прямом смысле. Ты видал его твердое намерение найти типа в зеленых штанах? Такое стремление посещает далеко не всех наших законобоязненных граждан. Наши граждане в большинстве своем довольно трусоваты. Дочь насилуют во дворе собственного дома, а отец не может решиться на ответные действия. Братья, родные братья, не могут набраться гнева и отваги, чтобы ответить насильнику по-мужски. И она сама, шестнадцатилетняя девчонка, вынуждена брать на себя исполнение святого закона мести. Подстерегает подонка в полупустом зале кинотеатра и, пристроившись сзади, во время сеанса втыкает ему нож в шею!

– Это было?! – Овсов и Пафнутьев, обернувшись, видят в дверях Валю – они даже не заметили, когда она подошла и что тоже слушает страшноватый рассказ Пафнутьева.

– Было, – ответил следователь. – Позавчера.

– И что?

– К сожалению, «Скорая помощь» приехала слишком поздно, – с преувеличенной скорбью проговорил Пафнутьев. – Спасти не удалось.

– А девушка?

– Будет жить.

– На свободе?

– Суд решит, – Пафнутьев развел руками.

– А что он решит? – Валю, похоже, потрясла история страшной мести во время показа фильма.

– Что следствие ему на стол положит, то и решит. Мы немного ушли в сторону от нашей главной темы... С девушкой, ладно, разберемся. Но ваш Зомби что делает! Едва придя в себя, оторвав голову от смертного одра, твердо говорит – найду. Поэтому мне стало интересно – кто же он?

– Что ты намерен делать? – спросил Овсов.

– Для начала хочу познакомиться с этой красавицей. – Пафнутьев похлопал себя по карману, где лежала фотография в целлофановом конверте.

– Это возможно?

– Для меня? Обижаешь, Овес. – Пафнутьев поднялся. – Спасибо за угощение, теперь я внутри совершенно синий. Было очень приятно познакомиться, – он неуклюже поклонился Вале. – Будут сложности – заходите, звоните, пишите.

– Вы тоже нас не забывайте, – улыбнулась девушка. – В случае чего – сразу к нам. Починим, заштопаем, залатаем, в случае если бандитская пуля... Верно, Степан Петрович?

– Лучше, конечно, увернуться от этой самой пули, но если что... Вне всякой очереди первым под нож пойдешь.

– Больно жутковатые у вас приглашения.

– Работа такая, – Валя протянула руку. – Не забывайте нашего Зомби.

– К сожалению, это уже невозможно.

На обратном пути в прокуратуру Пафнутьев попросил водителя сделать небольшой крюк.

– Заглянем в одно место.

– Обед, Павел Николаевич! – жалобно протянул водитель.

– У всех обед. За десять минут управлюсь.

– Не управитесь.

– Спорим?

– На спор кто угодно управится.

– Тебе, старик, не угодишь, – усмехнулся Пафнутьев.

Он хотел поговорить с родителями Светы. Год назад они виделись мельком, и единственное, что он запомнил, – это сжавшиеся от горя мужчина и женщина. Они не плакали, ни о чем никого не спрашивали, пребывая в каком-то оцепенении, словно до конца не веря еще в случившееся. Они, казалось, боялись произнести хоть слово, чтобы не сорваться, не потерять самообладания, чтобы не вырвалось, не выплеснулось из них горе. Пафнутьев сам тогда пришел к ним и рассказал, как все произошло. Они выслушали его молча, не задав ни одного вопроса. Пафнутьев хорошо их понимал и не стал терзать подробностями. А сейчас, увидев в дверях Сергея Николаевича, он сделал над собой усилие, чтобы узнать этого человека. Да, это был он, отец Светы.

– Здравствуйте! – громким голосом Пафнутьев хотел всколыхнуть Сергея Николаевича, да ему и самому надо было избавиться от неловкости, убедить себя в том, что поступает правильно. – Моя фамилия Пафнутьев. Павел Николаевич. Следователь. Если помните, мы встречались с вами в прошлом году.

– Как же, припоминаю. – Сергей Николаевич отступил в глубину квартиры: – Проходите. А вы изменились.

– Вы тоже, – брякнул Пафнутьев неосторожно и тут же пожалел о своих словах.

– О нас и речи нет, – чуть улыбнулся Сергей Николаевич, – давние знакомые не всегда узнают. А напомнишь – неловкость... Слушаю вас. – Он показал на стул.

– Начальником вот стал, – Пафнутьев произнес это извиняющимся тоном, словно что-то непотребное совершил.

– Это, наверно, по результатам того дела?

– Не только. – Пафнутьев чертыхнулся про себя: опять сказал что-то некстати. – Я к вам на несколько минут... Вернулся Андрей, его почти год здесь не было.

– Да, он звонил мне.

– И вы поговорили с ним довольно круто?

– Для крутого разговора у меня нет ни оснований, ни духа... Попросил его больше нас не тревожить. Мне кажется, я сделал это достаточно мягко.

– Сергей Николаевич... Послушайте меня, – Пафнутьев положил ладони на колени. – Вы вправе относиться к нему, как сами того пожелаете. Тут я вам не советчик. Но для полноты картины могу сказать – он вел себя достойно. Во всех смыслах этого слова.

– Да? – вежливо удивился Сергей Николаевич. – Надо же...

– Он сделал то, на что ныне способен один человек из миллиона.

– Что же он такого замечательного совершил? Уехал к тетке на черешню?

– Он уничтожил всех прямых виновников... То есть преступников. Он бы и с остальными расправился, да я его остановил.

– И много этих... остальных?

– Трудно сказать... Но троих бы он на тот свет отправил. Это уж точно.

– И это было бы правильно? Справедливо?

– Вполне.

– Зачем же вы его остановили? – Сергей Николаевич сидел бледный, с напряженно выпрямленной спиной, на Пафнутьева старался не смотреть, вопросы задавал мертвым, бесцветным голосом, словно до сих пор боялся выдать свои чувства или опасался, что они выплеснутся наружу помимо его воли.

– Четверых вам мало? – негромко произнес Пафнутьев.

– Простите, я не то говорю.

– Сергей Николаевич, скажу вам еще... Был момент, когда Андрей сам хотел отправиться вслед за Светой. И опять я остановил. Удалось схватить за руку в последний момент. Поймите, у вас нет оснований упрекать его в самом малом. Если вам это не очень тяжело, позвоните ему, снимите камень с его души. Он до сих пор в шоке. Я опасаюсь, что он до сих пор не вполне отвечает за себя. Не хотите звонить – не надо. Но просьба моя такая. – Пафнутьев поднялся.

– Вы полагаете, я должен это сделать.

– Это было бы хорошо. Все, что произошло... Это очень печально... Но жизнь продолжается. И схватка продолжается.

– Вы имеете в виду... оставшихся троих?

– И их тоже.

– Если это вам поможет... Я готов. Извинюсь.

– Я пришел сюда не за помощью, – жестковато сказал Пафнутьев. Последнее время стал ловить себя на этом – он говорил людям достаточно жесткие слова, не испытывая в этом большой надобности. Если раньше он легко пренебрегал словами обидными, снисходительными, насмешливыми, то теперь не желал делать вид, что прост и непритязателен, что готов все выслушать и все проглотить. В ответе Сергея Николаевича был укол, и он не стал делать вид, что не заметил его.

– Простите, – несколько растерялся хозяин. – Мне показалось, что это вам нужно для дела...

– Нет. Все, что мне требуется для дела, я нахожу в другом месте. Я позволил себе дать вам совет. Как вы поступите... Решайте.

– Я действительно не знал, что Андрей... Что он так вел себя. Он пытался поговорить со мной еще тогда, но я не нашел в себе сил. Во всем винил его.

– Значит, и вам надо снять камень с души, – мягко сказал Пафнутьев, как бы извиняясь за слишком уж суровые слова, которые вырвались у него. – Всего доброго, Сергей Николаевич. Рад был вас повидать. Надеюсь, еще увидимся.

– Да, конечно, – нескладно поднялся со стула хозяин. – Это надо помнить... Живые тоже нуждаются и в поддержке, и в признательности.

– Вот именно, – улыбнулся Пафнутьев.

На улице его встретил дождь. Мелкий и плотный, он мягко шуршал в желтой листве деревьев, обещая скорые холода. Пафнутьев постоял под навесом подъезда, поднял воротник плаща и побежал к поджидавшей машине. Пока он разговаривал с Сергеем Николаевичем, ее крыша успела покрыться большими красноватыми листьями клена.

Общение с китайцем Чаном научило Андрея многому, в том числе – чувствовать себя спокойно и уверенно не только на улице или в ночной электричке, но и в самых неожиданных житейских положениях. Назревающий скандал, затухающая драка, оскорбления, которые выкрикивают прямо в лицо, стараясь задеть больнее, – везде он оставался невозмутимым, или, говоря точнее, у него хватало сил сохранять невозмутимость.

– Человек может тебя обидеть только в том случае, если ты сам обидишься на него, – говорил Чан. – Человек слаб и злобен, и не все его слова надо слышать.

– Что же, молчать? – спрашивал Андрей.

– Да. Молчать.

– Но он меня оскорбляет!

– Если ты идешь мимо забора, а там беснуется и лает на тебя собака, ты что же – остановишься, станешь на четвереньки и начнешь отвечать ей лаем? – улыбнулся китаец. – А завтра козел тебя боднет, а послезавтра ворона уронит на тебя свой помет...

– Но это же животное, птица!

– А ты можешь сказать, где кончается животное и начинается человек? Где кончается человек и начинается птица? Я этого сказать не берусь. Но знаю твердо: пока молчу, я человек.

И Андрею ничего не оставалось, как согласиться.

Вернувшись в свой город, он заметил за собой одну особенность – стал иначе относиться ко времени. Раньше он не мог стоять в очереди, не мог заставить себя потерять даже несколько минут на ожидание, пока кассирша выбьет чеки трем-четырем покупателям. Его терзала и мучила сама необходимость вынужденного бездействия, казалось, уходит впустую лучшее его время, уходит жизнь, уплывают надежды чего-то достичь, что-то совершить. Жизнь представлялась бесконечным и безостановочным стремлением к чему-то, и он готов был прилагать все усилия, чтобы его движение не останавливалось ни на миг, потому что в самом движении уже был и смысл, и цель. Он стремился к Свете, мчался к ней на мотоцикле, потом торопился домой, в ремонтную мастерскую, на заправочную станцию, а обнаружив, что уже глубокая ночь, на бешеной скорости по безлюдным улицам, темным пригородам добирался домой, обессиленный падал в кровать и вскакивал утром снова готовый к скорости, километрам, встречам...

Теперь многое изменилось. Он почувствовал смысл и даже наслаждение от собственной неторопливости и смиренности. Андрей ждал Пафнутьева в коридоре прокуратуры уже третий час и в какой-то момент поймал себя на ощущении, что ему нравится само ожидание. Он сидел неподвижно, забившись в полутемный угол на повороте коридора, не проявляя ни малейших признаков нетерпеливости, раздраженности. Неподвластное время текло, словно огибая, омывая его, дыхание было ровным, сердце билось спокойно и размеренно.

Несколько раз к нему обращалась секретарша, пробегая мимо по коридору, сама, казалось, изнуренная его ожиданием. День был неприемным, в коридоре, кроме Андрея, никого не было, а одинокое ожидание, видимо, казалось ей особенно гнетущим.

– Все нормально, девушка... Все хорошо. Я подожду. Мне некуда теперь спешить.

– И некого больше любить? – рассмеялась на ходу секретарша.

– Да, – кивнул Андрей без улыбки. – Некого.

– Не верю!

– Что делать. – Андрей чуть шевельнул ладонями в незаконченном жесте. И голос его был так спокоен и искренен, что смешливая секретарша не осмелилась продолжать шутливый разговор, почувствовав, что затронула что-то важное.

– Если я что-то не так брякнула, вы уж не имейте на меня зуб, – пробормотала она, пробегая в очередной раз по коридору.

– На вас? – улыбнулся Андрей, и она почувствовала себя прощенной. – Никогда!

Наконец появился Пафнутьев. Он на ходу заглянул в один кабинет, во второй, что-то сказал, произнес какие-то слова, явно начальнические, хотя его тон приказным назвать было трудно. Не привык еще Пафнутьев командовать, отдавать распоряжения и указания. Когда он подошел к своему кабинету, Андрей молча встал перед ним.

– Здравствуйте, Павел Николаевич, – сказал он.

– Вы ко мне? – удивился Пафнутьев.

– Я – Андрей. Я звонил вам недавно...

– Андрей? Звонил? Что-то было... О! Старик! – Пафнутьев обнял его, ввел в кабинет, закрыл за собой дверь. – Ну, давай садись, рассказывай.

– О чем рассказывать?

– Да это у меня поговорка такая... Собственная. Садись, рассказывай. Но ты в самом деле садись...

– Вас с повышением можно поздравить?

– Можно поздравить, можно не поздравлять... И поздновато, и не с чем особенно... Вот видишь, как на наших с тобой событиях в прошлом году я возвысился? – Пафнутьев обвел взглядом довольно унылые стены своего кабинета. – Отдельную камеру выделили, телефон поставили, машину дали...

Андрей осмотрел кабинет, но ни на чем взгляд его не задержался, ничто не привлекло внимания. Или же, что скорее всего, ничего не отразилось на его лице.

– Понятно, – сказал он, присаживаясь к столу. – Все это отрабатывать придется, верно?

– Уже приходится, старик!

– Тогда я вам не помощник... Хотя за мной, конечно, должок остается.

– Если остается – отрабатывай, – рассмеялся Пафнутьев, падая в жесткое кресло с подлокотниками.

– Готов, – Андрей исподлобья, настороженно глянул на следователя.