Под сводами высокой лжи Ветер Андрей

Она действительно была немного курносой, но это только прибавляло ей обаяния. Строго сложенные губки под таким носиком делали её на редкость забавной и милой.

– Я сразу обратил на тебя внимание – ты в зале обслуживала туристов. Теперь вот в баре работаешь. Неужели у вас такая загрузка? Только успевай бегать туда-сюда.

– Да, мы работаем за двоих, – она снова принялась за стаканы. – А ты кто по профессии?

– Журналист.

– Должно быть, это очень интересная работа, – предположила она, улыбнувшись.

– Главным образом интересно в ней то, что есть возможность посетить самые неожиданные места. Мне так хотелось попасть в Испанию, и вот я здесь… Послушай, Моника, а не взялась бы ты показать мне город? У тебя бывает свободное время?

– Завтра у меня выходной, но…

Она задумалась, словно колебалась, можно ли соглашаться на свидание с чужеземцем так сразу, едва он поманил. Однако я смотрел на неё совершенно невинным взором.

– У тебя назначено другое свидание? – подначил я её.

– Нет, – Моника смутилась и поспешила отвести глаза.

– Тогда почему «но»? Ты стесняешься меня? Или боишься? – Я улыбнулся как можно приветливее. – Вот уж не думал никогда, что испанские женщины чего-то боятся.

– У меня нет другого свидания, я ничего не боюсь, я покажу тебе Барселону, – выпалила она, решительно сведя брови.

– Моника, – я подался вперёд, слегка перегнувшись через стойку бара, – у меня нет дурных намерений. Ты веришь мне?

Девушка пристально посмотрела на меня.

– Завтра я буду ждать тебя, но не здесь, не в отеле, – негромко сказала она.

– Где?

– У Святого Семейства. Тут близко. Ты знаешь этот собор? Встретимся с той стороны, где современные скульптуры. Одиннадцать утра тебе подойдёт? Я не смогу раньше, так как хочу немного отоспаться после работы.

– Буду счастлив видеть тебя, – я поставил пустой стакан на полированную поверхность стойки.

Моника хорошо знала Барселону и живо рассказывала о родном городе, сообщая по ходу дела массу сведений о себе. Я много смеялся и с удовольствием фотографировал её. Я вёл себя непринуждённо, как может и должен вести себя беззаботный человек. Я был не разведчик, а просто человек, повстречавший милую девушку.

– Из тебя мог бы получиться настоящий гид, – похвалил я её.

– Я люблю историю, – призналась она. – Я хотела бы стать историком.

– В чём же дело? Поступай в университет.

– А деньги? Юра, на учёбу нужны деньги. У меня их нет. Мне ещё повезло, что я попала в «Арагон», я работаю там чуть более полугода. Не могу сказать, что эта работа мне противна, но нравиться она может только полным дуракам. Чем я занимаюсь? Встречаю группы туристов, обслуживаю их за ужином, оформляю документы, размещаю по номерам, работаю в баре. Нам полагается делать всё.

– Это я успел заметить.

– Но пусть уж это, чем совсем ничего. С работой сейчас трудно…

Провожая её домой, я купил ей букет цветов.

– Это мне? – не поверила она. – Да.

– Почему? Мне никто никогда не дарил цветов.

– Я не знаю, как ещё выразить мою признательность тебе. И вообще… Ты очень милая девушка. Надеюсь, законы Испании не запрещают оказывать женщинам знаки внимания? – проговорил я, а сам подумал, что моей Татьяне я ни разу не дарил цветы, даже когда сделал ей предложение. Чёртова работа. Я вынужден быть не таким, какой я есть на самом деле. Ёлки-палки, а какой я на самом деле? Почему я никогда не дарил Тане цветов?

– Хочу просить тебя, Моника, чтобы ты помогла мне освоить каталонскую речь, – сказал я ей через несколько дней.

– С удовольствием, – ответила девушка. – Но разве тебе не достаточно классического испанского?

– У вас тут заметно проявление националистических тенденций. Иногда в магазине со мной принципиально отказываются разговаривать, если я не обращаюсь к ним по-каталонски, – пояснил я.

– Да, пожалуй, ты прав, – согласилась она, – у нас такое есть. Сама-то я не обращаю на это внимание, так как разговариваю со всеми по-каталонски. Хорошо, что мы не в Басконии живём, вот уж где националисты! Говорят, там на границе установлен огромный щит с надписью на баскском языке: «Это вам не Испания!»

– Звучит угрожающе, – кивнул я.

Я встречался с Моникой почти каждый раз, когда у неё выдавался свободный вечер. Она искренне радовалась. У меня не было по отношению к ней никаких идей в плане оперативной разработки, тем не менее я отмечал всё, что могло так или иначе пригодиться мне в будущем.

Однажды Моника сказала:

– Приглашаю тебя в гости. Ты не против? У меня есть хорошее вино. Тебе ведь нравится «риоха»? Я купила бутылку пятилетней выдержки.

– Моника, послушай меня, – я коснулся её руки, – когда женщина приглашает…

– Я всё прекрасно понимаю. И приглашаю тебя.

Всю дорогу в такси мы молчали, словно вслушиваясь друг в друга. Я обнимал её одной рукой и вдыхал запах её чёрных волос. Когда машина остановилась, я мягко поцеловал Монику в губы.

– А теперь, пока мы не войдём ко мне, ты не обнимай меня, – шепнула она, выходя из машины. – Пусть никто не видит…

Дома она первым делом задёрнула занавески.

Интересно, пошёл бы я на знакомство с ней при схожих обстоятельствах, но если бы передо мной не стояла задача завязывать как можно больше знакомств? Пожалуй, нет. Почему? Моника очень мила, я сразу выделил её из остального персонала гостиницы. И всё же без надобности я не пригласил бы её на свидание, ведь Барселону я прекрасно изучил по справочникам, картам и учебным фильмам. Я мог найти всё, что могло заинтересовать меня как простого туриста или журналиста. Нет, я бы не пригласил Монику на свидание. Её внешность не разожгла во мне сексуального влечения, не пробудила желания флиртовать. Во мне давно не осталось былого юношеского любопытства кженщинам, так что на этот крючок подцепить меня было невозможно. Нет, без надобности я не сошёлся бы с Моникой.

– Юра…

Она вышла из ванной, обвязав бёдра длинным полотенцем. Сделав пару шагов, девушка застыла. На фоне яркого дверного проёма и голубоватого кафеля за её спиной Моника казалась тёмным изваянием. Ноги слегка расставлены, поднятые вверх руки оглаживают нежную шею, глаза полны ожидания. Обёрнутое вокруг крутых бёдер полотенце будто невзначай развязалось и соскользнуло на квадратные плиты пола. Забавная всё-таки она, эта черноволосая девчонка.

Фигурку свою Моника могла без стыда показать на любом пляже. Правда, ножки у неё были чуть-чуть коротковаты, но это даже придавало Монике особый шарм, этакую пиренейскую дикую простоту, без той подчёркнутой утончённости форм девиц, вышагивающих по длинному подиуму.

Моника тревожно вздохнула, красивые молодые груди подались вперёд, мягко округлённый живот дрогнул. Тёмный лобок растворился в упавшей на живот тени, и я не мог всласть насладиться правильностью чёрного треугольника волос.

– Ты пойдёшь в душ? – спросила она, усаживаясь передо мной на корточки.

– Да, – я с готовностью поднялся из кресла и засмеялся, указывая на свои оттопыренные брюки.

– Ты уже совсем готовенький, – засмеялась Моника в ответ.

Когда я вернулся в комнату, Моника, все ещё сидела на корточках. Она поманила меня к себе. Я опустился возле неё, не отрывая взгляда от её сверкающих глаз. От тела девушки шёл жар, я чувствовал его, даже не притрагиваясь к ней.

– О чём ты думаешь сейчас? – спросил я, ощущая горячее прикосновение её пальцев.

– Ни о чём. Я не умею думать, – отозвалась она шёпотом. – Я никогда не думаю, только чувствую.

– Так не бывает.

Она прижалась губами к моему лбу:

– Бывает. Только так и бывает. Не верю в то, что кто-то умеет думать. Думают только мерзавцы. Они вынашивают всякие планы, но редко открывают их, стало быть, вынашивают замыслы против других…

Я услышал одиночество в её голосе. Я услышал призыв о помощи. Ей, этой крепкой девушке с милым лицом, требовалась поддержка. Она устала ждать чего-то, работать ради того, чтобы иметь возможность ждать, устала жить ради этой работы. Она хотела соединиться с кем-нибудь, упасть в сильные ладони и быть убаюканной в них, как в колыбели. Она жаждала утоления своей страсти и жаждала успокоения. Огонь испепелял её. Огонь не давал покоя. Огонь страсти, огонь боязни, огонь ожидания. Нет, она не могла быть подставой, она была обыкновенная девушка.

Чёрт возьми! Надо забыть обо всех делах.

Забудь сейчас обо всём, старик! Ты обыкновенный журналист, ты просто мужчина в объятиях замечательной молодой женщины.

Я прижался к Монике:

– Впусти меня.

– Я готова, – она откинулась на спину.

– Ты хочешь остаться здесь, на полу? Мы не пойдём в кровать?

Она раздвинула ноги вместо ответа и притянула меня к себе. Я плавно погрузился в неё, словно утонув в растопленном масле. Она закрыла глаза, а я продолжал смотреть. Мне нравились её губы. Теперь на них не осталось и следа той строгости, которую напускала на себя Моника на работе, теперь губы выглядели мягкими и беззащитными. Я с удовольствием смотрел на эти губы. Они принадлежали человеку, который находился в состоянии блаженства, забыв о всех своих заботах. Длинные чёрные ресницы девушки подрагивали.

Должно быть, она сейчас грезила. Что ей представлялось? В какие цвета выливались её чувства? У неё было спокойное лицо, буйство страсти ушло. Она будто получила гарантии в своём дальнейшем благополучии. Она расслабилась… Если бы она могла представить, что занималась любовью со шпионом… Впрочем, зачем ей представлять что-то? Для неё я был просто мужчина. Возможно, теперь даже любимый мужчина. Поэтому ей спокойно. Пожалуй, я мог лишь позавидовать ей.

Моника тихонько застонала и тряхнула головой. Её чёрные волосы разметались по узорчатым плитам пола.

– Малышка, – проговорил я нежно, – давай перейдём в постель. Ты застудишься на полу.

– Мне всё равно. Сейчас так хорошо…

– А мне не всё равно.

Она распахнула глаза, как ворота в другой мир, и глянула мне в лицо.

– Тебе не всё равно? Ты беспокоишься? – она недоверчиво улыбнулась. – Ты хочешь сказать, что я не безразлична тебе?

– А какже иначе? Разве я был бы сейчас у тебя, если бы…

– Мужчина и женщина… Это ведь так просто…

– Это просто, – согласился я, – но ты одинока. И дело не в том, что у тебя давно не было мужчины.

Она ловко выскользнула из-под меня и села рядом.

– Ты полагаешь, я одинока?

Я кивнул и, протянув руку к её груди, легонько погладил соски.

– Я вижу, что ты одинока. Ты, конечно, хочешь выглядеть сильной и независимой, но…

– Да, ты прав, я могу тебе признаться, только тебе… Может быть, ты уйдёшь от меня… Сейчас я не хочу этого… Мне жить одиноко и страшно. Меня окружает только неопределённость. Даже в церкви я не испытываю никакой уверенности, а ведь я хожу туда, чтобы общаться с Господом, получить от него уверенность в себе самой. Я улыбаюсь, но мне страшно жить. Мне страшно жить, но мне страшно и о смерти думать. Я верю в загробный мир, но боюсь смерти – как такое возможно? Скажи мне, почему я боюсь смерти? Здесь так обременительно, так мало радости, так много беспокойства! Всё вокруг обманчиво. Всё приятное перемешано с неприятным, но неприятного больше, поэтому его боишься. Боль сильнее наслаждения, поэтому я думаю о боли, стремлюсь избежать её, но её так много! Боль повсюду – в душе и в теле. Когда я получаю удовольствие, я получаю его только наполовину, ибо слышу всякий раз, как оно приближается к концу. Всякое облегчение после страданий – как долгожданный выходной день после долгой рабочей недели. После облегчения снова навалится тяжесть, обязательно навалится. Я знаю это, страшусь этого… И потому ожидание этой тяжести зачастую гораздо страшнее самой тяжести…

– Я не могу успокоить тебя, – я положил голову ей на плечо, – не могу. Я сам живу, как в аду. Собственно, наш мир и есть настоящий ад. Может, здесь даже ужаснее, чем в преисподней, так как каждый человек здесь выступает в роли дьявола для другого… И столько этих дьяволов вокруг! Все мы терзаем друг друга, обманываем, наши отношения отмечены печатью жестокости и несправедливости…

– Но ведь ты… Разве ты обманываешь меня? – Моника поднялась на локте, волосы упали ей на лицо. – Почему ты говоришь «все», когда ты сам не такой, как все? Я же вижу, что ты по-настоящему искренен со мной.

– Я не обманываю тебя и не намерен обманывать, – я улыбнулся. – Но если я буду говорить тебе только правду, то есть всю правду, то тебе эта правда покажется беспощадной.

– Всю правду? Значит, ты что-то скрываешь от меня?

– Мы все чего-то недоговариваем, но не потому, что скрываем что-то.

– Я догадалась. У тебя есть жена! Так? Ты этого не сказал мне? – взгляд девушки сделался серьёзным. – Но это вовсе не страшно. Подумаешь – жена! Это лишь другая женщина, которая была у тебя до меня. У меня тоже были мужчины… Я буду хорошей женщиной для тебя. Ты будешь доволен…

Я улыбнулся. Как быстро она нашла самое нестрашное из того, что могло испугать её.

– Разве дело в жене, Моника? Я приехал из другой страны по работе, и я не знаю, как часто меня будут присылать сюда. Ты понимаешь это? Через месяц я уеду, затем вернусь. Но однажды я уеду навсегда.

– Я не хочу сейчас думать об этом. Поцелуй меня, вот сюда… и сюда…

Перед отлётом в Москву я переговорил в Мадриде со Стариком, дав ему подробный отчёт.

– С этой девицей вы, Юрий Николаевич, конечно, сошлись предельно близко? – спросил резидент, хитро улыбаясь. – Это не для отчёта, это для меня. Я должен знать всё, кроме подробностей ваших сексуальных игр.

Я кивнул, чувствуя себя немного смущённым. Я хорошо помнил его наставления: не вступать в интимные отношения с иностранками без оперативной необходимости. В этот раз я вполне мог прикрыться такой необходимостью, но мне было как-то не по себе от обсуждения этой стороны дела. Всё-таки постель есть постель, хоть зачастую служит многим агентам самым надёжным местом добычи информации.

– Ладно, не прячьте глаза. Работа есть работа. Вы отметили в отчёте, что Моника интересуется историей? – уточнил Старик. – Эта информация может быть полезной. Вы сказали, что она мечтает поступить в университет? Так, так… Девушка будет проходить у нас под кличкой Историк. Сколько ей лет? Двадцать? Очень хорошо. Можно, конечно, использовать её в гостиничном сервисе, но стоит ли? Историк, имеющий доступ к архивам, куда полезнее для нас. Можно было бы помочь ей с образованием… Впрочем, это не мне решать… Я пошлю запрос в Центр, – он с удовольствием крякнул, и я понял, что именно возникло у него в голове.

Разведка часто занимается разработкой людей из среды молодёжи, особенно уделяя внимание студентам, опекая их, оказывая финансовую поддержку, проталкивая в нужном направлении и тем самым взращивая нужного для себя агента для будущих работ. Если бы Центр вдруг счёл Монику перспективной с точки зрения разработки, то мы могли бы оказать ей содействие в поступлении в университет, поддерживали бы её. Дальше – работа, рост, положение, влияние…

Я знал множество таких историй – познакомился с ними в архиве академии, – и не видел в них ничего дурного. Но сейчас какая-то заноза кольнула меня в сердце. Мне жаль было превращать Монику в послушную игрушку. Впрочем, она, может быть, никогда и не узнает о том, что ею пользуются скрытые силы чужого государства. Мало ли кто из людей чего не знает. Мало ли кто о чём рассказывает своим друзьям, не подозревая, что дает агенту иностранной разведки прекрасный повод для вынашивания серьёзнейших планов.

– Юрий Николаевич, когда явитесь к руководству в Центре, вы им там подробностей о девушке не излагайте. – Старик бросил на меня многозначительный взгляд. – Понимаете меня? У них там некоторые любят умниками себя представить и могут раздуть это в такой пузырь, что их самих кондрашка хватит от страха. Мне тут потом отдуваться, отписываться от глупых вопросов. Я полагаю, что кое о чём всегда можно умолчать… Вы не женаты?

– Жены у меня пока нет.

– Тогда вам вообще наплевать, даже если испанские коллеги поднесут вам однажды памятные фотоснимки.

– Да, – согласился я, – наплевать. Впрочем, если снимки окажутся хорошие, я не откажусь приобрести некоторые из них на память.

– Хорошо, что у вас всё в порядке с чувством юмора.

В Москве меня встретила Татьяна. Она приехала в Шереметьево чуть раньше, чем самолёт совершил посадку, и с нетерпением ждала моего появления.

– Я так соскучилась! – выпалила она мне в самое ухо, обнимая меня и прижимаясь ко мне всем телом.

– Я тоже, – сказал я, внимательно прислушиваясь к себе. Нет, я не лгал. Я очень радовался встрече с Таней. Я очень любил её. И у меня не было ни намёка на угрызение совести относительно связи с Моникой. Моника есть Моника. Татьяна есть Татьяна. Это разные сферы, разный уровень, разная глубина чувств. – Я очень соскучился, Танюш, и очень хочу тебя.

– Да уж чувствую, – засмеялась она. – Твоё орудие наготове.

– Если бы не толпа вокруг, я бы занялся с тобой любовью прямо здесь.

– А я бы не занялась. Я принадлежу к числу воспитанных и добродетельных женщин, милый… Ладно, пошли. У тебя вещей больше нет? А где же грязные носки и трусы? Или ты не менял их ни разу в течение целого месяца? – Она шаловливо постучала меня кулачком в грудь. – Грязнуля… Мог бы завести себе какую-нибудь хорошенькую домохозяйку.

– Я жил в гостинице и был там нарасхват. Все горничные были по уши влюблены в меня и почитали за высочайшую честь постирать мои трусы, а носки девушки забирали себе в качестве амулета, мне же покупали взамен новые.

– Хвастун и болтун! Впрочем, я не сомневаюсь, что именно так и было…

На следующий день я поехал в Центр, встретился с моим начальством, оставил письменный отчёт о командировке, а через неделю уже вовсю занимался заботами по устройству аккредитации в Испании. Это ни в коем случае не должно было иметь отношения к разведке. Это должна была быть обычная аккредитация. Стопроцентная. Фундаментальная. Чтобы никаких подозрений.

– Ну, – заговорила как-то вечером Таня, устраиваясь калачиком на диване возле меня, – надолго ли тебя оставляют в Москве? Как продвигаются твои дела? Будет ли у нас время поворковать в нашем семейном гнёздышке?

– Семейном? – я с интересом взглянул на неё. – Неужели ты надумала всё-таки выйти за меня замуж?

– Пока нет. Но разве наш дом не похож на дом, где обитает настоящая семья? Разве я не похожа на настоящую жену?

– Похожа.

– Вот и наслаждайся этой семейностью. Считай себя семейным человеком, когда мы вместе.

– Вот как ты всё поворачиваешь.

– Очень нормально поворачиваю.

– Сразу виден профессиональный психолог.

– Ажена разведчика сразу не видна? – засмеялась она.

В ответ я сорвал с её губ продолжительный поцелуй.

Освободившись от меня, Таня спросила:

– Что там в твоём журнале?

– Я привёз пять готовых статей. Кое-что ещё у меня лежит в заначке на будущее. Первых впечатлений много, материал сам складывается.

– Это хорошо, – задумчиво проговорила Таня.

Я заметил, что она унеслась мысленно куда-то далеко.

– О чём загрустила? – спросил я.

– О твоих книгах… Получится ли у тебя теперь работать не только над статьями для «Поколения-7» и над служебными отчётами, но и над книгами? – Таня повернулась, и я увидел прямо перед собой её блестящие чёрные глаза. – Юрка, а почему бы тебе не предложить кому-нибудь опубликовать твои книги?

– Какие?

– «Пустырь», «Ведьму»…

– Почему ты думаешь, что кто-то станет их печатать?

– Ты уже известный журналист. Конечно, пока ещё не звезда, но у тебя есть имя, даром ты что ли во время учёбы в академии статьи выдавал одну за другой. У тебя есть читатели, даже поклонники, – она хитро прищурилась. – Вот если бы они ещё знали, что ты по совместительству активно действующий шпион, то оторвали бы твои книги с руками, даже не интересуясь содержанием.

– «Ведьму»? Ты бы ещё «Уснувшее озеро» предложила.

– А почему нет?

– Это всё далёкие какие-то для меня вещи. Давно я их написал. Признаюсь, мне даже немного стыдно предлагать их кому-то. Вот если бы я закончил «Бараний поток»…

– Так заканчивай!

– Времени не хватает, Танюш. Ты ведь сама всё понимаешь…

– Вот ты и сказал своё слово. Ты сам признался.

– В чём?

– В том, что времени не хватает. Ты ответил на мой вопрос, останется ли у тебя время для написания книг… Не останется. Стало быть, ты губишь себя….

– Я этого не говорил, – возмутился я.

– Именно это ты и сказал, Юрочка. А я тебе скажу так: если бы я могла представить, что ты оставишь литературу, то никогда бы не пришла к тебе.

– Ты шутишь?

– Нет! – Глаза Татьяны опасно сверкнули. – Я не шучу. Ты был интересен мне своей непохожестью на других. Ты был особенным. И вот ты начинаешь медленно, но верно терять те самые качества, которые меня покорили. Ты был силён…

– Разве теперь я слабый?

– Нет, не слабый. Но ты был силён своим творческим духом, а не воинским.

– Чем тебя не устраивает воинский дух? Настоящий самурай обязан уметь сочинять стихи и владеть изысканной каллиграфией.

– Юрик, не спорь. Ты же прекрасно понимаешь, о чём я говорю. Меня не интересуют ни японские четверостишья, ни красиво написанные тушью иероглифы. Ты был для меня дверью, через которую я могла входить в неведомый мне мир. Я была счастлива иметь такую возможность. Понимаешь? Ни у кого не было такой возможности, только у меня! И этот мир был бесконечен, непредсказуем. Ты всё время что-то делал, что-то выдумывал, о чём-то рассказывал, куда-то увлекал. Я видела зачастую самые банальные вещи со столь неожиданного ракурса, что у меня захватывало дух. И этот ракурс был результатом твоего воображения. Но вот уже четыре года, как ты почти ничего не пишешь.

– Это неправда!

– Правда, милый мой человечек, правда. То, что ты делаешь, – я имею в виду литературу, а не твою проклятую разведку, – это даже не черновики.

Я задумался. Если быть честным перед собой, то я, конечно, за три года учёбы в академии почти ни над одной из моих книг не работал. Год, прошедший после окончания, тоже не принёс литературных результатов. Я опубликовал множество материалов в журнале, но эти материалы не имели ничего общего с тем, что я писал прежде, они не имели выхода в иные пространства, у них была другая задача.

– Ты полагаешь, что я растерял себя? – спросил я.

– Не знаю, Юрочка. Но мне очень не хватает того, что ты делал раньше… чем ты был раньше. И с каждым месяцем мне не хватает этого всё больше.

– Но…

– Не переубеждай меня. Я знаю, что подсказывает мне сердце, – Татьяна взмахнула руками. – И я уверена, что твоё сердце шепчет тебе то же самое. Просто ты не слушаешь себя. Тебя задавила служба… Помнишь, как Борис Леонидович сказал тебе однажды, что разведка не терпит людей особенных? Так вот, ты постепенно теряешь особенность. Ты становишься обычным. А ведь ты только начал идти по дороге твоей шпионской карьеры. Ты только начал…

– Потерпи.

– Долго ли? Ты только начал этот путь… На тебя ещё не обрушилась вся тяжесть твоей работы. Представь, сколько изменений произойдёт с тобой в ближайшие год-два… Ты ведь станешь совсем другим… И что тогда? Ты превратишься в чужого человека.

– Чего ты хочешь? – Я поднялся с дивана. На меня накатило раздражение, и я не знал, как с ним справиться. Таня была права. Спор не имел смысла. – Чего ты хочешь?

– Я уже сказала: отдай книги в издательство.

– В какое? У меня нет времени искать издателя, не могу заниматься этим.

– Я сама займусь! Дай мне доверенность. Напиши мне бумагу, что я – твой агент.

– Агент? – Юрий вздрогнул.

– Книжный агент… Боже мой, ты совершенно свихнулся на своей службе… Я ведь о книгах говорю. Я займусь твоими книгами. Ты только согласись.

– Зачем тебе это?

– Это подхлестнёт тебя к работе. К литературной работе. И тогда ты вернёшься в свой мир, я точно знаю это… Пусть ты даже останешься разведчиком. Просто ты будешь не таким разведчиком, как все… Поверь мне. Я знаю, что говорю.

– Я верю тебе, малыш, верю.