Тени кафе «Домино» Хруцкий Эдуард

Внутренняя тюрьма МЧК. Леонидов

Когда-то эта комната, наверно, была залом для танцев. Теперь МЧК использовал ее как КПЗ.

На полу, по стенкам сидели арестованные игроки.

– Представьте себе, господа, в тот вечер у меня была необыкновенная пруха, – горестно сообщил человек в пальто с бархатным воротником.

– И сколько угадал?

– Пять лимонов.

Вот на них и погуляют пролетарии всех стран.

– Это точно.

Рядом с Леонидовым сидел писатель Арнаутов.

Он поднял воротник потертого пальто, руки засунул в рукава.

– Павел Степанович, – спросил Леонидов, – ну, я по репортерской надобности, а вас, как сюда занесло?

– Ветром… ветром… мой друг. Ветром нищеты.

– Но вас вся страна знает. В Европе ваши книги печатают…

– Печатали, Олег Алексеевич, печатали. А сейчас – жалкий паек. А у меня жена… Вы ее знаете. Актриса. На театре копейки получает. Правда, иногда продукты на концертах дают. Вот я продал половину библиотеки…плакал, с книгами расставаясь… Пошел на рынок, за две с половиной тысячи купил фунт сливочного масла, за полторы – три фунта перловки, табака на тысячу… а на остальные решил рискнуть.

– Ну и как?

– Семь миллионов взял, а тут ЧК. Плакали мои деньги. Да разве в них дело… Жизнь пошла под откос.

– Полноте, Павел Степанович, вашими книгами зачитываются и по сей день.

– Бежать отсюда надо, Олег Алексеевич, бежать.

– Куда?

– В Гельсинфорс… Ревель… Ригу… куда быстрее.

Со скрипом отворялась дверь и чекист в коже вызывал задержанных.

Арнаутов заснул, странно завалившись боком.

Леонидов прислонился к стене, вытянул ноги.

– Хорошие у вас ботиночки, господин репортер, – раздался голос из темного угла, – Английские на двойной спиртовой подошве. Не уступите?

– Нет.

– Я могу дать хорошую цену.

– Ты сначала выйди отсюда, – засмеялся банкомет, – отсюда вполне можно в гараж попасть, а там обувка ни к чему.

– И то верно, – прокашлял кто-то.

– Вы считаете, что нас могут расстрелять? – раздался в темноте дрожащий голос.

– Натурально.

– Но это же произвол!

– О чем вы говорите, батенька, – человек в офицерском кителе встал, потянулся хрустко, – нынче жизнь человеческая – миф, химера, одним словом.

– Запомните, – Арнаутов проснулся, – поэт сказал: мы дети страшных дней России…

– Господин сочинитель, кажется? – человек в офицерском кителе подошел к Арнаутову, – смотрел, смотрел я ваши пьески. Как сейчас помню в летнем театре Царского села ставили «Алмазные окна», проблемы пола, декаданс. Как же. Что же теперь вы не пишите для театра? Ваша пьеса «Узник совести» весьма потрафила либеральной публике.

Вот вы и получили свой социализм. Ночь в танцевальном зале…

Со скрипом отворилась дверь и чекист в коже крикнул:

– Нелюбов!

– Я, – по-строевому четко ответил офицер.

Он застегнул крючки кителя, поднял с пола шинель, надел, надвинул чуть набекрень выцветшую полевую фуражку.

– Честь имею, господа. А вы, дорогой сочинитель, напишите новую пьесу «Ночь в ЧК».

И опять потянулось время.

– Господа, спросил кто-то из темноты, – ни у кого случайно не осталось часов?

– Товарищи все, как есть, изъяли…

– Так который же час?

– Вот как лампу в коридоре погасят, считай утро.

– Утро стрелецкой казни, – пробурчал Арнаутов, – вы, Леонидов, необычайно спокойны. Как это понимать?

– А так и понимайте, я в Гуля-поле у махновцев неделю расстрела ждал, да мало ли куда еще я попадал. Работа у меня такая.

– Какая же? – ехидно спросил Арнаутов.

– Видеть все собственными глазами. А теперь, простите, я попробую заснуть.

Леонидов закрыл глаза.

…И словно исчез бывший танцевальный зал. Загорелись фонарики в листве, их словно раскачивала мелодия вальса.

Ах, сад «Эрмитаж».

Полуосвещенные аллеи. Женский смех, волнующий и нежный.

И себя он увидел в форме «Союза Городов», с новенькой шашкой и звонкими шпорами на сапогах.

Военный корреспондент Леонидов спешит с букетом цветов к Летнему театру на свидание.

А над парком горит электрическая надпись «1915».

– Леонидов! Кто здесь Леонидов?

Арнаутов толкнул его в плечо:

– Вставайте, ангел смерти за вами.

– Я Леонидов.

Олег встал, потянулся.

– Ты что, заснул, давай на выход.

МЧК

Коридор длинный, покрашенный нелепой розовой краской.

Он шел по этому коридору, а за ним чекист с рукой на кобуре.

– Стой! К стене.

Он повернулся и увидел написанные, полустертые стишки:

«Как хорошо в краю родном…

Чекист открыл дверь.

– Арестованный доставлен.

– Заводи.

– Пошел в комнату.

В комнате было светло.

Леонидов даже зажмурился на мгновение.

Первый, кого он увидел, был чиновник сыскной полиции Николаев.

– Александр Иванович, – Леонидов протянул руку, – гора с горой. Так, что ли?

– Душевно рад вас видеть, Олег Алексеевич, душевно рад.

– А меня вы не узнаете?

Из-за стола поднялся красивый молодой человек. Черноволосый, с веселыми светлыми глазами.

– Как же, как же, – Леонидов поклонился, – начальник уголовной секции МЧК товарищ Мартынов. Здравствуйте.

– Приветствую короля сенсаций в нашем скромном учреждении.

Мартынов протянул руку.

– Вот и встретились, – продолжал он, – ваша статья в питерской «Красной газете» очень в прошлом году помогла нам. Своевременная статья, даже очень. К столу присаживайтесь.

Леонидов сел.

На столе были аккуратно разложены: толстая пачка денег, наручные часы, с решеткой, закрывающей стекло циферблата, серебряный портсигар, на крышке которого лошадиная голова и стек, записная книжка в потертом кожаном переплете, карандаш в серебряном футляре, удостоверение «Рабочей газеты», щеголеватый бумажник из крокодиловой кожи, зажигалка из ружейной гильзы, кастет.

– Ваши вещи? – спросил Мартынов.

– именно так.

– И деньги ваши?

– Естественно.

– Сколько?

– Что-то три миллиона с мелочью. Точнее сказать не смогу, очень клюковка и колбаса понравились.

– Как же так. Денежки счет любят.

– Это милейший Федор Яковлевич, у купцов так, они счет любят. А наш брат любит тратить не считая.

Николаев рассмеялся.

– Истинная правда. Наслышан о ваших загулах в «Эрмитаже» и «Метрополе».

– Все было, нынче это как сон…

– А теперь вы решили на подпольных мельницах счастье словить? – поинтересовался Мартынов.

– Дорогой Федор Яковлевич, меня взяли не за столом, а у буфетной стойки, я там пытал счастья. А постановления об азартных играх не нарушал.

– Что правда, то правда, – вмешался Николаев, – я первый вошел, а он бутерброд доедал.

– И зачем же вас на мельницу потянуло? – не унимался Мартынов.

– Когда-то я написал книгу «Петербургские хулиганы», потом Александр Иванович помог мне книжку сделать о кобурщиках.

– О ком? – удивился Мартынов.

– Это такие варшавские жиганы, которые стены хранилищ кобуром пробивали.

– Вспомнил, спасибо. Так причем здесь «мельница»?

– Хочу написать о подпольных игорных домах, кстати здесь мой портсигар, хочу взять папиросу.

– Да забирайте все, только скажите, вы хозяина мельницы давно знаете?

– Сергея Петровича? – Леонидов закурил со вкусом, – Метельникова?

– Именно, – прищурился Мартынов.

– Вижу второй раз. Только когда я писал о банде Корейца, кажется мне, что я его дагерротип видел.

– Профессиональную память не пропьешь, даже клюковкой, – обрадовался Мартынов. – Кстати, Олег Алексеевич, зачем вам кастет? Помню вы английским боксом увлекались.

– Был чемпионом Петербурга, – вмешался Николаев, – в Москве в шестнадцатом году в Сокольниках первенство России выиграл.

– Вот для этого и ношу кастет, чтобы раз садануть и готов.

– А приходилось?

– Пока Бог миловал.

– Я хочу совет дать, если позволите.

– Конечно.

– Пусть Олег Алексеевич для сотрудников лекцию прочтет о старых делах. Он много знает.

В это время вошел человек среднего роста.

Мартынов и Николаев встали.

– Я – Манцев, начальник МЧК.

Леонидов сказал:

– Насчет лекций надо поторговаться.

– Что? – удивился Манцев.

Я вам лекцию, а вы мне материал, которого ни у кого нет.

– Ладно. Вы видели, какое безобразие происходит с трамваями?

– Сам вчера не доехал до места.

– Вы думаете это диверсии, саботаж? Нет, на электроподстанции, обеспечивающей током трамвайные пути, группа жуликов требовала от трамвайщиков мзду за электричество. Требовали спирт, табак.

– Вы дадите мне этот материал?

– Конечно, – Манцев достал из кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги, – Здесь фамилии и должности.

– А я могу их увидеть прямо сейчас, чтобы успеть дать статью в номер.

– Да.

Олег Леонидов

Часовой открыл дверь.

Ее давно не смазывали, и она противно скрипела.

– Проходи, – сказал он.

Леонидов вышел на Большую Лубянку. Постоял. Глубоко вздохнул по-осеннему сыроватый воздух свободы.

Достал портсигар, закурил.

Ему повезло, мимо ехал извозчик в помятой пролетке.

– Стой, борода.

Леонидов запрыгнул в пролетку.

– Куда, барин?

– Дом печати знаешь?

– А как же, бывший особняк Ларионова.

– Давай туда.

– Двести рубликов, барин, без запросу.

– Давай, грабь меня, пролетарий.

Лошадка у извозчика было кормленая. Бежала весело.

Проплывала мимо Москва.

Убогая. Неприбранная.

Только осень красила ее. Багряно-желтым был город.

Но уже появились еще не яркие, но весьма завлекательные вывески: «парикмахерская. Варшавский шик», «Галантерейные товары. Мануфактура и одежда Киреянова», столовая «Встреча друзей», «Ювелирные изделия».

Начинал жить город.

У входа в редакцию Леонидов, рассчитавшись, спрыгнул из пролетки.

Олег Леонидов. Редакция «Рабочей газеты»

Коридор редакции словно плавал в тумане.

Дым от печек-буржуек просачивался из кабинетов.

– Олег, здорово, тебя главный редактор спрашивал, – бросил на ходу пробегавший сотрудник.

Одна из дверей отворилась.

– Олег Алексеевич, – выглянула в коридор хорошенькая дама в тулупчике, наброшенном на плечи. – Жалование получите.

Леонидов вошел в большую нелепую комнату бухгалтерии.

– Вот ведомость, – дама с обожанием смотрела на него, – сто десять рублей вычли за паек, со скидкой.

– А какой паек, прелестная Анна Самойловна?

– Хороший, даже очень: три с половиной фунта сахара, пять коробок спичек, два фунта соли, полфунта табака, полфунта мыла, полфунта кофе и четырнадцать фунтов ржаной муки. Правда, кофе третьего сорта. Но, Олег Алексеевич, по ценам сухаревского рынка около пятнадцати тысяч. Я все ваше запаковала в две сумки.

– Как здоровье вашей матушки, Анна Самойловна?

– По всякому, часто вспоминает всех вас.

– В газете у Благова она была нашим добрым гением. Вы, пожалуйста, возьмите мой кофе для нее. Она по-прежнему любит его?

– К сожалению, врачи не рекомендуют, считают, что именно от этого умирают. Мне так неловко…

– Да перестаньте…

Леонидов не договорил, в комнату вошел главный редактор.

Огромный, громогласный человек в военном кителе, кавалерийских галифе и желтых шевровых сапогах с ремешками.

– Так, товарищ Леонидов, найти вас можно только у кассы.

– Закон репортера – поближе к кассе, подальше от начальства.

– Что это с вами Леонидов? Мятый, небритый, не узнаю вас.

– Я ночь провел в ЧК.

– Где? – ахнул главный.

– В ЧК. И принес сенсационный материал. Сейчас мне в кабинет принесут чай и что-нибудь пожевать, и мы откроем номер сенсацией. Вставим фитиль «Правде», «Известиям», «Бедноте». Всем! Всем! Всем!

– Сколько вам нужно места? – занервничал редактор.

– Нижний фельетон на первой полосе.

МЧК

Николаев ушел, Мартынов и Манцев остались вдвоем.

– Что скажешь, Федор, о ночной операции?

– Все срослось, взяли двух вреднейших бандитов и так, по мелочи.

– Я слышал вы взяли писателя Арнаутова?

– Сидит милок.

– Что он там делал?

– А что делают в игорном доме? Картинки бросал.

– Удачно?

– Судя по изъятым у него деньгам, весьма.

А может это были его деньги?

Откуда? Семь лимонов. Нет, ему карта привезла.

– Но он же мог проиграться, – Манцев взял пачку денег, провел по ней большим пальцем.

– Верно. А Николаев мне шепнул, что Арнаутов еще студентом зарабатывал деньги игрой, ездил даже на нижегородскую ярмарку, чесал купцов на волжских пароходах. Вот теперь за старое взялся от бедности.

– Арнаутов написал прошение, просит отпустить его в Ригу, там в русском издательстве готовят его собрание сочинений, – задумчиво сказал Манцев, – большой писатель, а мы пока не можем привлечь литераторов к подлинно революционной работе. Я поручил Рослевой заняться им.

– Василий Васильевич, он же не враг. Он уехал из Пятигорска после того, как туда вошли добровольцы. С сытого юга три месяца пробирался в голодную Москву.

– Ты читал его последний роман?

– Время мало для чтения, но «Столп огненный» осилил.

– Как он тебе?