Время крови Ветер Андрей

Шаман

Плясавший возле костра человек был одет в сильно потёртые узкие штаны из грязной оленьей шкуры. Его голый торс, вымазанный медвежьим жиром, выглядел щупло, кожа на груди и животе лежала вялыми складками, похожая на мокрую коричневую бумагу, обвислые мышцы на руках зыбко подрагивали. И всё же его внешность внушала страх. Лицо, мелко изрезанное морщинами, сверкало чёрными злыми глазами, подёргивался квадратный подбородок, поросший жидкими седыми клочками. Почти совсем лысый череп не отличался гладкостью и был будто весь измят чьими-то жестокими пальцами; за ушами и над шеей свисали сальные волосы, длинные и редкие.

Человек держал в одной руке бубен, в другой – короткую палку, которой он ритмично стучал в бубен. Сильно согнутые в коленях ноги косолапо перескакивали то вперёд, то вбок, следуя не ритму бубна, а какому-то иному звуку, не слышному никому из присутствовавших людей, кроме шамана.

Вокруг огня расположились на расстеленных шкурах молчаливые фигуры, облачённые в прокопчённые кожаные одежды, и следили узкими глазами за каждым движением старого танцора. Их круглые лица выражали неподдельный интерес и напряжённое внимание. Пламя то становилось ярче и выхватывало фигуры зрителей из темноты жилища, со стен которого свисали меховые связки и всевозможные ремни, то притухало, и люди почти исчезали во мгле. Только их глаза продолжали блестеть.

Старик прорычал что-то и отложил бубен. Постояв некоторое время в полном молчании, он начал напевать какую-то неровную мелодию, иногда переходя на крик, иногда – на шёпот. Его руки парили в воздухе, как бы нащупывая невидимые предметы. Затем он вдруг нагнулся к земле и подхватил круглый камень, валявшийся под ногами. Не переставая двигаться, старик поднёс камень ко рту, подышал на него и внезапно резко отвёл обе руки от лица, стиснув камень между ними. Его ладони двигались так, словно перетирали камень, и через несколько минут из голых рук стали сыпаться мелкие камешки.

Сидевшие вокруг продолжали хранить молчание, но многие задвигались, возбуждённо закачали головами, вытянули шеи, впитывая каждой порой кожи всё, что происходило на их глазах. Камешки не переставали сыпаться из рук шамана, и вскоре на полу образовалась целая груда мелких камней.

Старик неожиданно рухнул на колени и стукнулся лбом о землю. Его ладони разжались, и все увидели, что подобранный им с земли камень остался таким же целым и гладким, как в начале таинственной пляски. Куча камешков у его ног пришла через его руки из небытия.

– О, Седая Женщина силён, как прежде! – донёсся голос из темноты.

Шаман медленно оторвал лицо от земли и взглянул на костёр. Выпустив камень из ладоней, он рукой почесал у себя в паху, затем вытянул её в сторону, лениво шевеля пальцами.

– Принесите мне голову, – проговорил он скрипучим голосом.

Кто-то быстро подбежал к нему, держа за рога только что отрезанную оленью голову. Голова тяжело стукнулась о землю, из её рта вывалился, как мокрая лента, язык. Шаман мелко задрожал, притронувшись к оленьему языку, вялые мышцы на его спине пошли волнами, зад приподнялся, подрагивая. Лицо старика вжалось в землю, и оттуда донеслись его слова:

– Олень скажет слова.

Человек, бросивший шаману оленью голову, ловким движением отсёк язык животного под корень и вложил его в вытянутую руку шамана. Тот принял его на ладонь, медленно сел, обвёл невидящими глазами всех собравшихся и запихнул олений язык себе в рот. Теперь его отталкивающее лицо, со свесившимся изо рта длинным языком, стало ещё отвратительнее. Шаман принялся раскачиваться, болтая языком, как маятником, и громко мыча.

Прошло изрядно времени, прежде чем старик прервал своё мычание. Опустившись головой к земле, он отрыгивающими движениями освободил рот от оленьего языка и проскрипел:

– Они уйдут, мы прогоним их. Олень говорит, что белые люди уйдут и сожгут свою крепость…

Утро

Ночь, орошённая лунным блеском, постепенно отступала, долина наполнялась ровным светом, пространство пропитывалось серебристой дымкой. Воздух стоял неподвижный, тихий.

– Теперь уж совсем рано светает, – проговорил высокий молодой человек, сладко потягиваясь и почёсывая подбородок, покрытый редкой порослью. – И ночи уже не столь тёмные.

– Ежели до зимы вдруг доживёте, то удивитесь, какие тут ночи глухие, точно бесконечные, – отозвался второй человек, поднимаясь из-под тёплого одеяла.

– Чего ж не дожить-то? – Юноша одёрнул красный камзол, в котором провёл ночь, и быстро надел изрядно помятый зелёный мундир, оставив его расстёгнутым. – Отчего ж не дожить до зимы? Время, поди, за пятки не прикусывает.

– Вам виднее, Алексей Андреич, вы человек служивый, – сказал второй, потирая красное лицо, опутанное чёрной бородой. Ему давно перевалило за сорок; крупный, плечистый, он был похож на заспанного медведя. Он пошевелил бородой, неторопливо натянул поверх бесцветной косоворотки безрукавку из овчинки мехом внутрь, погладил широкими ладонями штаны из грубой шерсти, присел несколько раз, разминая ноги, поплясал на месте, оглядываясь. Восемь нарт стояли полукругом возле костерка, тут и там лежали на земле пушистыми буграми меха, послужившие только что людям постелями, громоздились сумки и мешки. Поднимавшиеся поодаль пологие холмы были покрыты прозрачным лиственничным лесом и белевшими, как заплаты на чёрной земле, огромными пятнами снега. Этот снег наметался в течение долгой зимы, спрессовывался ветрами, утрамбовывался и теперь не желал плавиться на солнце, нависая многометровыми козырьками на склонах и истекая холодной водой. – Эх, красота-то какая! А вот ещё зазеленеет вовсю… Жаль, что ненадёжны здешние красоты, всюду за ними можно ждать подвоха.

– Что за беда, Пал Касьяныч, – возразил Алексей Андреевич, – вы так говорите, будто опасаетесь чего… Проводник-то нам зачем ваш, Чукча этот, а?

– Эх, батюшка, Алексей Андреич, воля ваша, вы человек военный, к дисциплине приучены, к порядку. Но дикий люд знаете слабо, коли рассчитываете на их преданность. Я Чукчу в проводники взял, только чтоб с пути не сбиться. Но жизнь свою, ежели что, он ради нас класть не станет. Я тут шестой год купеческим делом занят, кое-что успел познать. Так вот будь я проклят, если рискну положиться на кого из Чукоч в трудных обстоятельствах. Упаси Бог…

Покуда Павел Касьянович произносил эти слова, зашнуровывая тяжёлые свои башмаки и громко посапывая, из-за чёрных камней, рассыпанных по склону холма, появился сутулый человек, облачённый в кухлянку с большим капюшоном – просторную кожаную рубаху, надеваемую через голову; ноги его, обутые в сапоги из прокопчённой кожи, мягко ступали по мокрой земле.

– Лёгок на помине, – крякнул Павел Касьянович. – Будите сестрицу, Алексей Андреич. Чай будем пить и в дорогу собираться. Марья Андреевна небось совсем умаялась. Ну да ничего уж, половину пути от фактории покрыли.

Молодой человек, ещё раз оправив свой мундир, подошёл к нартам и склонился над фигурой, плотно закрытой меховыми одеялами:

– Маша, время вставать.

– Я уже давно пробудилась, дорогой мой господин поручик, я просто лежу, – донёсся из-под покровов нежный голосок. В следующую секунду показалось круглое молодое девичье лицо с живыми синими глазами и в ворохе светлых волос. Откинув шкуры, девушка вытянула перед собой руки и потянулась. Она казалась очень тоненькой и хрупкой. – Как почивали, Марья Андреевна? С добрым вас утречком, – поприветствовал её Павел Касьянович.

– Должна вам признаться, спать в верхней одёже крайне неудобно, – проговорила девушка. – Каждый день пути убеждает меня в этом всё сильнее.

– Главное, чтобы не застудиться, весна выдалась поздняя, долгая, холодная. Одно слово – Чукотка, – отозвался Павел Касьянович, присаживаясь над углями. – Вот доберёмся до Раскольной, там уж поуютнее вам будет, а тут мы на открытой тундре.

Маша села и пожала плечами:

– Я не жалуюсь. Теперь уж почти всё позади, скоро два месяца, как мы с Алексеем в дороге. И ведь поначалу-то погода просто зимняя стояла, не то что теперь. Осталось какие-то пару дней потерпеть… Алёша, ты не польёшь мне воды, чтобы я ополоснула лицо?

Она носила мягкое коричневое дорожное платье до земли, и теперь, когда она поднялась, край подола опустился с саней в лужицу.

– Ой! – Девушка приподняла юбку, показались босые ноги, – а хорошо, господа, что уже почти настоящее лето. Земля студёна, но приятна.

– Обуйся, Машенька, немедленно, – всполошился Алексей, – застудишься!

– А мне хочется босиком землю потрогать.

– Не та ещё погода, чтобы голыми ногами ступать, обувайся! – подчёркнуто строгим голосом сказал офицер. – И шубку-то накинь…

Чукча-проводник приблизился и сел у костра на землю.

– Однако, – заговорил он, – моя плохой сон имей.

– Плохой сон? – переспросил Павел Касьянович, слегка нахмурившись. – Что за сон? Почему плохой, Михей? Растолкуй.

– Нельзя, – отрицательно покрутил головой Чукча, названный русским именем Михей, – плохой сон рассказывай, потом плохой сон становись правда. Нельзя говори плохой сон.

– Что ж ты делать хочешь? – полюбопытствовал Алексей, устанавливая над костром треногу с котелком.

– Олень бить надо, – ответил спокойно Михей, – жертва делай.

– Оленя в жертву приносить? – уточнил молодой человек. – Зачем? Кому?

Чукча мотнул головой влево:

– Хозяин холма.

– Что за хозяин холма такой? – спросила Маша. – Эта земля, поди, никому не принадлежит.

– Не в том дело, Марья Андреевна. Чукчи считают, что всякая вещь имеет своего хозяина. Даже самая крохотная вещица, – объяснил Павел Касьянович, – потому как у каждой штуковины, живой и неживой, есть своя страна, свой мир. А в каждой стране должен быть свой хозяин.

– Не понимаю, – пожала плечами Маша, одёргивая смявшуюся шерстяную юбку и набрасывая на плечи полушубок.

– Видите, Марья Андреевна, каменные глыбы вокруг нас? В каждой из этих глыб живёт свой хозяин.

– Духи?

– Вроде того. Одежда, которую мы носим, тоже имеет своего хозяина. Мы пользуемся одеждой, но мы не хозяева. – Павел Касьянович опустился на колени и принялся раздувать угли, не переставая говорить. – Настоящий хозяин превращает ночью нашу одежду в живых существ, и эти существа гуляют, толкуют меж собой, танцуют. Но мы этого не видим. Этого нельзя увидеть глазами. Даже если мы проснёмся ночью, то будем видеть только нашу одежду. Между тем Чукчи уверены, что одежда оживает, сумки наши оживают, ножи, ружья, поваленные деревья, камни. И всё это происходит из-за силы их хозяев.

– Касьяныч говори очень верно, – поддакнул Михей, – очень верно, всяка вещь имей хозяин-дух.

– Странно это всё, – пожала плечами девушка. – Много вы, Пал Касьяныч, про диких знаете?

– Я купец, сталкиваюсь с ними лишь по торговым делам. Но повидать и услышать довелось всякого… Сейчас он забьёт оленя, чтобы умилостивить хозяина этого холма.

– Зачем? Разве он просил об этом?

– Про это Михей нам нипочём не скажет. – Павел Касьянович отодвинулся, раздув пламя костра и подбросив веток под котелок с водой. – Михей со мной давненько знаком, но никогда не откроет того, что запрещает суеверие. Порой на моих глазах он совершал что-то совершенно необъяснимое, но, сколько я ни упрашивал, ничего он растолковать не хотел…

– Оленя бить надо, – хмуро повторил Михей.

– Бей, – согласился Касьяныч, – но возьми своего. Моих не тронь, я лишних не брал…

Олени стояли чуть в стороне, стреноженные и связанные между собой длинными ремнями. Их было двадцать. Чукча обошёл животных, осматривая и что-то бормоча себе под нос на своём языке; в правой руке он держал длинное копьё с большим наконечником.

Остановившись перед выбранным оленем, Михей ухватил его за рога, и тот слегка попятился, предчувствуя недоброе. Михей отвёл его в сторону, не переставая бормотать, и остановился. Погладив оленя по морде, он отступил на пару шагов и ловко, не теряя ни секунды, ударил его копьём под сердце. Животное дёрнулось, присело, качнулось, ударило копытами. Михей не позволил ему рухнуть произвольно и сильно толкнул таким образом, чтобы олень завалился пробитым боком вверх.

– Вишь, как кладёт его, – шепнул Касьяныч, – постарался, чтобы раной наверх…

– Почему?

– Говорят, если олень свалится на раненый бок, то это плохое предзнаменование.

Чукча повернул тушу убитого животного головой к холму, прыткими движениями вырезал в боку оленя квадратное отверстие и окунул в него, как в колодец, руку.

Маша зажмурилась и поспешила отвернуться.

– Разве это так уж нужно? – всхлипнула она.

– Враги кругом, – заговорил Михей и брызнул кровью сначала по направлению к холму, затем зачерпнул ещё крови и окропил землю вокруг себя. – Духи всё время рыскай рядом, свои пасть разевай. Много опасный духи вокруг. Моя давай им дары во все стороны. Моя проси защиты один дух, давай выкуп другой дух. Очень трудно живи, ничего не получай даром…

Затем Михей сходил к нартам и вернулся с топором. Ухватившись за раскидистые рога, он нанёс удар у самого основания рогов, срубив одним движением верхушку черепа вместе с рогами.

– Ловко управляется, – невольно восхитился Алексей, не отрывая взора от кровавой сцены.

– Ну что? – окликнул туземца Касьяныч. – Хозяин доволен?

Чукча молча закивал.

– Ехай можно, – сказал Михей, вымазывая оленьей кровью свои щёки.

– Давай выпьем чаю, Машенька, – Алексей подал сестре кружку.

– Пожалуй, мне сейчас не хочется ни пить, ни есть, Алёша. Будемте собираться в путь, Пал Касьяныч…

Шёл 1765 год. Чукотка продолжала оставаться территорией, не покорившейся Российской империи. Никакие карательные походы против местных племён, продолжавшиеся почти тридцать лет, не смогли поставить Чукчей на колени. Время от времени регулярные войска нападали на оседлые деревни туземцев и вырезали всех жителей, но с кочевниками справиться не удавалось. Нередко казачьи отряды захватывали огромные стада оленей, натыкаясь на передвижную группу Чукчей, но дикари без труда уводили своих оленей обратно в тундру. В конце концов Россия – огромная, заполненная пушками и порохом, усыпанная войсками, ощетинившаяся штыками, облачённая в красочные мундиры, победно прошагавшая в 1760 году по улицам Берлина – уступила диким людям, одетым в прокопчённые шкуры. Из столицы поступил приказ свернуть военные действия против Чукчей, ибо казна тратила на них слишком большие средства, не получая взамен никакой прибыли…

– Хороша сегодня погодка, – проговорил Касьяныч, глянув на Машу. – Легко дышать, вольготно ехать. Скоро совсем уж по-летнему станет.

Ехали санным поездом, который на Севере называется аргиш: первой нартой правил Михей, остальные были привязаны последовательно друг за другом и не нуждались в том, чтобы ими правили. Касьяныч ехал на вторых санях, Маша – на третьих. Далее следовали четыре нарты с грузом. Алексей замыкал караван, приглядывая за грузовыми санями, где громоздились мешки и коробы с товаром. На поводу у каждых саней бежал так называемый заводной олень, то есть предназначенный для перемены усталых. Нарты, на которых сидели люди, были запряжены парой оленей, грузовые же тянулись одним животным. Ездоки сидели на своих санях, свесив ноги по сторонам или поставив их на полозья; при неровностях земли ногами можно было подправить ход нарты и не дать ей опрокинуться.

Иногда перед караваном возникали массы спрессованного снега, нависающие на склонах холмов. Снег успел подтаять снизу и грозил обрушиться внезапно, сминая всё на своём пути. Михей благоразумно объезжал зловещие снежные козырьки стороной. Маша любовалась красотами весны и чувствовала себя легко. Иногда из-за монотонности движения она впадала в дремоту, благо на ездовых нартах можно было откинуться назад, так как они имели нечто подобное сиденью со спинкой из тонких гладких палочек, связанных между собой ремнями. Шубка её была наглухо застёгнута, чтобы уберечь от ветра, колени прикрыты волчьей шкурой. И всё же Маша никак не могла назвать нарты удобным транспортом.

В те годы на Чукотке не знали иного способа передвижения. Только нарты, лёгкие или тяжёлые, по крепкому зимнему или по талому весеннему снегу и даже иногда по летнему ягелю, но в любом случае нарты. Дорог не было, никакая телега не прошла бы ни по бесконечным кочкам, ни по ерниковым и стланиковым зарослям, и колёса быстро увязли бы в заболоченных во многих местах пространствах тундры. Местные оленеводы постоянно ходили пешком, выпасая свои огромные стада, не выказывая при этом ни усталости, ни раздражения; они жили на могучей груди этого необъятного края, никуда не торопясь, не ведая суеты. Охотник мог уйти из своего кочевого стана пешком, ничего не страшась, провести в тундре не один день в полном одиночестве и вернуться с добычей, неся её на своей спине. Но купцы, путешественники и военные люди не были приспособлены к пешим переходам на Чукотке и всегда пользовались санями.

Встречи

Перевалив через сопку, караван внезапно остановился. Впереди, в залитой водой долине между холмами, виднелись три ездовые нарты с людьми. Они находились настолько далеко, что ни лиц, ни каких-либо деталей разглядеть не представлялось возможным.

– Кто ж такие? – насторожился Касьяныч.

Михей обернулся к нему:

– Два русский, один нет. Каждый имей ружьё. Сани лёгкие, груз совсем нет.

Алексей, услышав эти слова, выразил сомнение:

– Неужто отсюда что-то видно?

– У них, батенька вы мой, – отозвался Касьяныч, – зрение хоть куда, не нам с вами чета. Ежели Михей что-то утверждает, стало быть, так оно и есть.

– Кто ж такие? – Алексей привстал, опираясь на спрятанную в кожаные ножны шпагу.

– Потерпите, Алексей Андреич, вскорости узнаем, – без тени беспокойства сказал купец.

– Не опасно ли нам приближаться к ним? – повысил голос Алексей. – Не разбойный ли какой люд? Как думаете, Пал Касьяныч?

– Откуда здесь разбойники? А коли и воры, – сказал купец, – куда ж нам теперь? Ежели что, нам от них не уйти: они налегке, а мы гружёные. Держите ружьишко или пистолет наготове, авось отобьёмся при нужде. Удача любит удалых…

Аргиш с шумом двинулся вниз по склону, подминая полозьями стелющиеся кустарники. По мере того как незнакомцы становились ближе, Алексей смог разглядеть их. Один из белых людей был одет в кухлянку, как Чукча, на другом же был полинялый казацкий кафтан красного цвета. Тому, что в кухлянке, можно было дать лет двадцать, другому – за тридцать. Оба держались уверенно, спокойно. Сидевший рядом с ними на нарте дикарь заметно превосходил белокожих спутников годами, но точно определить его возраст было невозможно. Его штаны были сшиты из волчьих лап с оставленными на них когтями. Каждый их трёх незнакомцев имел на поясе по паре ножей, а также по пять-шесть мелких мешочков и примитивных деревянных фигурок, изображавших людей и птиц. Судя по всему, эти трое давно заметили купца и его спутников и теперь терпеливо дожидались, когда караван приблизится. Левый глаз туземца был слегка прикрыт, вероятно повреждённый когда-то острым звериным когтем во время охоты или ножом в рукопашной схватке.

– Ба! – воскликнул купец. – Никак сам Иван Копыто встречает нас.

– Здравствуй, Касьяныч, – приветственно поднял руку над головой молодой человек, одетый по-дикарски, – здравствуйте и все вы, кого не знаю.

– И тебе, Гриша, желаю здравствовать, – обратился купец к казаку, затем перевёл взгляд на дикаря. – И тебя рад видеть, Ворон.

– Здравия желаю, – громко сказал Алексей, прикладывая пальцы к треуголке. – А я было решил, что на тутошнем раздолье никого случайно не встретишь.

– Ну, – улыбнулся молодой человек, которого купец назвал Копытом, – не совсем мы тут случайно.

– В дозоре мы, – уточнил тот, что был одет по-казачьи.

– Приключилось что? – спросил Павел Касьянович.

– Да было дело… с Чукчами, – ответил Иван Копыто и посмотрел на Михея. – Вот мы и осматриваемся. Заодно сюда прикатили, на дорогу.

– На дорогу? – Алексей засмеялся. – Какая ж тут дорога, сударь? У вас тут, похоже, свои понятия, до коих нам никогда не дойти.

– Отчего ж не дойти? – в свою очередь улыбнулся Иван Копыто. – Вы, я гляжу, при мундире, стало быть, по военному делу направляетесь в Раскольную. Начнёте служить и освоитесь весьма скоро.

– Нет, не начну, – Алексей отрицательно качнул головой, – с военным делом в Раскольной покончено.

– В каком таком смысле?

– Я везу пакет с приказом губернатора о выводе всех, кто находится на регулярной службе в Раскольной. Фортеция приказала долго жить… Впрочем, об этом капитан Никитин объявит сам…

– Конец Раскольной! Вот тебе и бабьи ласки! – Казак звонко шлёпнул себя по коленям. – Слышь, Касьяныч, а ты с товаром к нам едешь. Да ещё красавицу везёшь с собой.

Казак оскалился сквозь бороду и выразительно стрельнул глазами в сторону Маши; у него был красивый нос и жгучие чёрные глаза.

– Это, отец мой, – отозвался купец, возвращаясь к своей нарте, – не я красавицу везу, а господин поручик. Это, господа, кхе-кхе… позвольте представить вам… Марья Андреевна, сестрица Алексея Андреича.

Иван и Григорий почтительно наклонили головы, темнолицый же дикарь, сопровождавший их, остался неподвижен, но внимательными глазами осмотрел одетую в полушубок девушку, ненадолго задержав взгляд на её лице, обрамлённом цветистым русским платком.

– Извини, Машенька, – Алексей повернулся к сестре, – мы тут вовсе забыли о церемониях, я даже не представил тебя…

– Полно тебе, полно. Успеем ещё перезнакомиться, – отмахнулась девушка, по-доброму улыбаясь.

– А что ты, батенька, – крякнул купец, усаживаясь в нарте, – говорил про Чукоч-то?

– Чукчи растревожились в последние дни не на шутку. Уже дважды к фортеции подступали, грозили, но скрылись, маловато их. – Иван Копыто устроился на санях.

– Маловато или не маловато, там видно будет, – произнёс Григорий. – А двоих наших подкараулили и порешили втихую.

– Никак опять дикие драться надумали? – спросил Алексей Сафонов. – С войной уж давно покончено.

– Для них бумаг с указами не существует, сударь. С купцами у них в Позёме разлад случился по пьяному делу. Ходит слух, что их подбивает на смертоубийство Седая Женщина, – ответил казак.

– Неужто баба верховодит? – изумился Алексей.

– Нет, батюшка мой, – засмеялся Павел Касьянович, – Седая Женщина вовсе не баба. Это известный в здешних краях шаман. Скверный мужик, злобный, настоящий сумасшедший. Русских всегда люто ненавидел.

– Простите, господа, – вступила в разговор Маша, – но не могли бы мы всё-таки двинуться в путь? Зачем нам время попусту растрачивать, когда вы упомянули о возможной опасности?

– И то верно, – сразу согласился Иван Копыто, – а ну, Григорий, разворачивай. Только не забудь для начала малость влево взять, позже выправим.

– Зачем влево? – поспешил спросить Алексей.

– Алёша, – позвала Маша брата, – этим людям лучше ведомо, что делать. Не обременяй их лишними вопросами.

– Вопрос не из хитрых, сударыня, – с живостью заговорил Григорий, – мы тут повстречали покойника, не хотим лишний раз наезжать на него.

– Что за покойник? – спросил Алексей.

– Бог весть… Одинокий, брошенный. Возможно, больной был, вот семья и оставила, чтобы духи его болезни за семейным очагом не увязались. Нет ничего страшнее, чем дух порчи, дух болезни…

Всю дорогу от Горюевской фактории Маша не переставала осыпать Павла Касьяновича вопросами. Он был человеком осведомлённым, многое повидал сам на Чукотке, ещё о большем слышал. Вот и теперь, когда полозья нарт вновь зашелестели по талому снегу, она громко позвала купца:

– Пал Касьяныч, что это за человек?

– Который? О ком спрашиваете, душа моя? – уточнил он.

– Иван Копыто… – И она смутилась.

– Он здесь первый следопыт. Гришка тоже следы читает, но он слабее. А Иван… Он тут с малолетства, казачий сын. Говорят, его отца убили дикие, и он мальчонкой то с Чукчами кочевал, то с Юкагирами, то с Коряками. Так и вырос среди снегов и лесов. Сам он не очень про своё детство говорит. Вот этот дикий, что рядом с ним сидит, ему вроде приёмного отца.

– Приёмный отец? Вот этот дикарь с татуировкой на лице? – Глаза девушки выражали сомнение, разглядывая штаны туземца, сшитые из волчьих лап.

– Да, его называют Вороном, он из Волчьего Рода Юкагиров, – уточнил купец, – у них много разных родовых групп… Ворон и Копыто частенько наведываются ко мне в Горюевскую. Мне рядом с ними всегда спокойно, надёжные они очень.

– А почему он Копыто?

– Иван-то? Не знаю. Какая-то история была с диким оленем… То ли он оленю копыто оторвал руками, то ли ещё что-то… В пути, следуя на санях один за другим, путешественникам было трудно переговариваться, поэтому разговор быстро скомкался.

Новые знакомцы Алексея и Маши ехали на своих нартах отдельно, иногда приближаясь, иногда удаляясь от каравана. Когда в очередной раз следопыт в казачьем кафтане приблизился к обозу, Алексей Сафонов помахал ему рукой.

– Вот вы, сударь, про шамана говорили, – закричал Алексей, обращаясь к казаку и стараясь перекрыть шум полозьев по мокрой земле, – про того, у которого женское имя!

– А что про него говорить? – громко отозвался Григорий, слегка обернувшись через плечо.

– Почему он женщиной назван? Что ли, на бабу похож?

– Совсем не похож! Он почти совсем лысый, волосья только

сзади, за ушами… Шаманы часто берут странные имена, чтобы спрятаться за ними, как за маской, и чтобы злые духи не могли узнать их…

Тут Григорий замолчал и устремил взор на Ворона, поднявшего вдруг руку. Через несколько секунд все остановились.

– Никак учуяли что-то, – тихо сказал купец. Казак взял в руки ружьё.

– Опасность? – спросил Алексей, на что Касьяныч молчаливо пожал плечами.

Из-за лежавшего впереди чёрного лесочка вышли четыре рогатых оленя, на которых сидели люди. За спинами наездников виднелись колчаны со стрелами и большие луки, в руках они держали длинные копья. Они неторопливо переехали через снежную полосу, и копыта оленей зачавкали по слякотной земле.

– Ишь ты! – воскликнул купец удивлённо.

– Что такое? – спросила Маша, затаившись.

– Верхом на оленях. Должно быть, надумали возвратиться в своё стойбище уже после снега, когда на нартах неудобно катить.

– Держите все ружья наготове, – велел Иван Копыто. – Если только кто-то из них потянется за стрелой, бейте без промедления.

Сам он поднялся с саней и отступил в сторону на несколько шагов, переводя взгляд с четырёх наездников на Михея и обратно. Четверо Чукчей на оленях медленно приблизились.

– Зачем ружьё направлять?! – крикнул один из них. – Зачем меня убивать хотел?

– Кто вы? Откуда и куда путь держите? – спросил Григорий в ответ, поднимаясь во весь рост.

– Красная Вода ехать, родня посмотреть.

– На Красное Озеро? Что ж у вас за родня там? – продолжал свой расспрос Григорий. – Не Седая ли Женщина?

– Нет, такая женщина совсем не знай. Зачем седой женщина? Моя молодой женщина ищи для моя сын.

Чукчи слезли с оленей и подошли совсем близко, опираясь на копья, как на посохи. Двое из них оказались юнцами, два других – стариками. На тёмных лицах молодых угадывалась печать враждебности, хоть и тщательно скрываемая. Старики выглядели совершенно спокойными, даже равнодушными. На поясе одного из них висела связка мышиных черепов и воронья голова, у другого на шее болталась шкурка горностая, служившая ему оберегом.

– Откуда же вы взялись такие, коли не знаете Седую Женщину? С этим злодеем все Чукчи знакомы. – Григорий покачал головой, не опуская ружейного ствола. – Даже я, русский казак, и то знаю этого подлого колдуна.

– Давай чай пить, – сказал старик со шкуркой горностая, – давай разговор делать, давай убивать не надо.

– Хорошо говоришь, дед, но некогда нам огонь разводить, – подал голос Иван Копыто, не опуская ружья. – А почему ты думаешь, что мы хотим убить вас? Разве меж нами война?

– Как не думай так? Твой ружьё мой голова смотри. Зачем? – Он повернулся к одному из молодых Чукчей и что-то сказал ему по-чукотски.

Алексей, держа в руке тяжёлый взведённый пистолет, подошёл к Ивану:

– Как вам кажется, что у них на уме?

– Полагаю, драться они сейчас не станут, – едва слышно отозвался Иван. – Посидим немного, побеседуем. Может, удастся выведать, что на уме у этих бестий.

– Не рискуем ли мы?

– В неспокойное время рискуешь всегда.

– Быть может, сразу лучше захватить их в плен? – предложил нерешительно Алексей Сафонов.

– А вы уверены, что за нами сейчас не следят другие? И уверены ли вы, что ваш проводник не примет их сторону? Я не уверен ни в чём, поэтому предпочитаю выждать. Отведите-ка Марью Андреевну подальше, а мы пока подёргаем этих Чукоч за языки.

– Машенька, – Алексей остановился около сестры и Павла Касьяновича, – побудь пока тут, на санках. Павел Касьяныч, Иван просит вас держаться возле Маши на всякий случай…

– Понимаю, – кивнул купец, почёсывая свою смолистую бороду, – у него нос на беду всегда навострён.

Перед Чукчами опустился на корточки Ворон. За спиной у Ворона лежал в колчане лук, сильно отличавшийся от луков, которыми были вооружены Чукчи. Этот лук был вдвое меньше и сделан не из дерева, а из распиленных бивней моржа.

– Это эскимосский лук, – пояснил Иван Копыто, заметив вопрос во взгляде Алексея Сафонова. – Отец высоко ценит его.

– Я слышал, что Седая Женщина будит в Чукчах злобу, – сказал Ворон по-русски, обращаясь к Чукчам, – слышал, что он подбивает к войне. Многие ваши уже были у крепости на Красном Озере, угрожали.

Алексей Сафонов удивился, услышав, насколько чисто говорил Юкагир по-русски.

– Моя не знай Седая Женщина, – ответил старик с горностаевой шкуркой на шее.

– Седую Женщину знают все ваши. Он вселяет в людей злобу, – повторил Ворон, – он злой человек, его надо убить.

Глаза молодых Чукчей вспыхнули огнём. Один из них подался вперёд:

– Твой язык желай смерть шаману. Твой язык желай смерть всем Чукча. Твой сердце храни ненависть. Чукча всегда побивай Юкагир. Твой сердце помни это и храни злость. Твой имей злой сердце и злой язык. Твой худо говори о хороший шаман.

Старик с горностаем озабоченно покачал головой, несдержанность молодого воина помешала ему вести задуманную игру.

– Значит, ты всё-таки знаешь Седую Женщину? – Иван включился в разговор со своего места.

Старик промолчал, а юноша запальчиво ответил, почти выкрикнул:

– Да, моя знай шаман, моя следуй призыв Седая Женщина!

Иван заметил, как рука молодого Чукчи осторожно потянулась к висевшему на поясе боевому ножу, и незаметно для других подмигнул Григорию. Казак встал, будто бы разминая ноги, и сделал несколько шагов в сторону; там он медленно опустился на корточки, держа ружьё на коленях. С нового места ему был открыт второй молодой чукотский воин. Ворон продолжал сидеть неподвижно, глядя в глаза разозлившемуся Чукче.

– Мой народ всегда воевал против твоего, – проговорил Ворон, – потому как твоё племя воровало и продолжает воровать наших женщин и наших оленей.

– Твой люди похож на трусливая собака! – воскликнул молодой Чукча. – Русский помани тебя, и твоя бежит сразу. Твоя живи, как собака на цепи. Твоя нет гордость. Твоя нет свобода…

Голос его делался звонче и звонче, молодой человек распалялся и уже не мог сдерживать себя, несмотря на то что старик открыто дёргал его за рукав, призывая к спокойствию. Иван увидел, как затаился Михей, сидевший чуть поодаль, видел его руки, застывшие возле пояса с набором охотничьих и боевых ножей. Возможно, он не принадлежал к последователям Седой Женщины и не мыслил драться, но он был Чукча по духу и по крови, и никто не мог поручиться, что у него на уме.

И вот настал момент, когда вспыльчивый юноша утратил контроль над собой и ринулся на сидевшего перед ним Ворона. В руках у обоих дикарей мелькнули большие ножи. Чукча, сделав выпад, встал на обе ноги, но Юкагир не стал подниматься с земли; он позволил неосторожно замахнувшемуся врагу открыться и молниеносно нанёс ему в живот удар. Юноша вскрикнул от неожиданности и будто завис над Вороном, насадившись на стальное лезвие боевого ножа. Юкагир немедленно опрокинул Чукчу на бок, ибо по своему возрасту не обладал уже той крепостью мышц, чтобы долго удерживать тело врага, и вонзил в него нож ещё раз – теперь уже в самое сердце.

Маша закричала, заслоняя глаза обеими руками и пряча лицо в плечо Павла Касьяновича.

Старики-Чукчи качнулись, словно нож Ворона воткнулся в них, а не в их молодого спутника. Второй юноша тут же вскочил и поднял копьё, готовясь метнуть его.

– Не дури, сукин сын! – крикнул ему Григорий, но проворный туземец уже замахнулся, и в следующее мгновение громкий выстрел сшиб его с ног. Пуля попала ему под рёбра, он скорчился, выпустил древко копья, вцепился в рану руками и затряс головой. Алексей увидел выступившие на его лоснящейся коже крупные капли пота.

Иван многозначительно посмотрел на Михея, что-то бросив ему по-чукотски; тот торопливо замахал руками, не двигаясь с места. Алексей шагнул вперёд, держа в вытянутой руке пистолет, направленный на Чукчу с горностаевой шкуркой на шее. Иван тоже перевёл ружьё на старика.

– Всё! Хватит дурить! – оглушительно рявкнул он.

– Всё! Всё! Нет убивать! – закивали старики, и в их глазах появились слёзы.

– Почему не уняли своих парней? – грозно подступил к ним казак.

– Как удерживай? Кровь кипит, война хочет. – Стало быть, воевать ехали? – склонился над ними Григорий. – На Раскольную шли? Отряд там гуртуете, черти? Вот я вам…

Старики не ответили. Очень медленно они поднялись и пошли к своим поверженным сыновьям, волоча копья, как ненужные палки. Ворон аккуратно вытер лезвие ножа о кухлянку сражённого врага.

– Моя сын, младшая сын… – Cтарик с горностаем указал худой рукой на воина, над которым склонился Ворон. – Моя последняя сын. Русский убивай два мой сын три зима назад. Ещё одна сын убит на медвежья охота. Все сын убит. Зачем моя нужен? Убивай моя тоже!

– Что делать будем? – Алексей остановился возле Ивана.

– Поедем дальше. Незачем нам мешкать.

– А с этими что? – Алексей кивнул на стариков.