Время крови Ветер Андрей

Охота

Григорий остановился, с наслаждением втягивая холодный воздух. Впереди виднелись в горном тумане каменистые пики – гольцы, постоянная обитель чукотского снежного барана. Северный склон, по которому взбирался казак, был ещё изрядно заснежен, хотя с ветвей лиственниц снег уже осыпался, и зелёный кедровый стланик почти всюду вылез из-под белого покрывала. Глядя на горы, Григорий подумал, что было бы здорово показать Марье Андреевне, как мохнатые кедровые лапы, с осени похороненные, вдруг начинают с шумом распрямляться, как пружины, швыряя к солнцу ослепительные крупицы подтаявшего снега. «Теперь уж поздно, – размышлял он, – зелень уж вся выперла. Через несколько дней тут не пройти будет». Весна на Чукотке развивается бурно, торопится жить, ибо лето скоротечно и непостоянно.

Григорий обернулся и посмотрел на Раскольную. Крепость выглядела крохотным квадратиком посреди холмов. Вокруг двигались чёрные точки – люди, олени, байдары на воде. Он неторопливо двинулся вперёд. Ему оставалось пройти совсем немного до вершины горы, там начинался спуск, оттуда крепость не была видна.

Над головой низко пролетели гуси.

Внезапно он увидел впереди неподвижного медведя, лежавшего на спине с задранными кверху лапами. Вся кожа на медвежьих боках была сорвана до мяса, а на лапах висела мохнатыми чёрными лентами. Медведь, точнее говоря, медведица была мертва. Вокруг неё на земле валялись клочья шерсти и вырванные куски потемневшего на солнце мяса.

Григорий взял ружьё на изготовку. Он прекрасно знал, что здесь произошло, – видел такие вещи пару раз: иногда старый медведь убивает свою жену-медведицу из-за ревности. Бывалые охотники рассказывали, что медведь, если медведица погуляла с другим самцом, сразу обнаруживает это и тогда убивает её и разрывает шкуру медведицы именно вот так – лентами.

Казак осмотрелся. Свежих следов самца поблизости не было. «Вот бы показать эту картину Марье Андреевне, – подумал Григорий, – то-то она подивилась бы». Он вздохнул и побрёл дальше, не переставая озираться. Пройдя ещё немного, он присел на поваленный ствол лиственницы и запрокинул голову к небу.

«А вот если бы сюда сейчас Марью Андреевну, – размышлял он, – не для того, чтобы задранную медведицу показать, не для знакомства со всей здешней красотой, а просто так… Просто, чтобы рядом была… чтобы мы вдвоём, только вдвоём… Вот коли бы так случилось, то как бы я повёл себя? Устоял бы? Не переступил бы через совесть? Ведь нравится она мне смертельно, никогда такого со мной не бывало. Едва глаза прикрою, так вижу её лицо… Хочу эту женщину, здорово хочу, нестерпимо хочу… и оттого мне тошно… Что же делать мне? Хорошо, что не случится никогда такого, чтобы мы с ней наедине остались. Нет, не сдержался бы я… Не понимаю, что со мной творится. Откуда этот недуг нагрянул?.. Удивительная штука – жизнь. Мечусь, страдаю, жажду чего-то. А что искать-то? Вот оно, самое главное – тайга, горы, голубое небо. Разве ж этого мало? Разве не за этим я пришёл сюда издалека? Разве нужно что-то ещё помимо этого? Да и есть ли что-то ещё? И вот я повстречал женщину, почти ещё совсем девчонку, и сердце моё впало в беспокойство… Что мне надо? Зачем думаю о ней постоянно? Не о женитьбе ж я помышляю… Неужто тело её меня свело с ума? Но ведь не видел я её тела… Если бы тело… Так ведь я любую дикую из здешних могу купить на день и на ночь. Зачем же связываться мне с Марьей Андреевной?.. А какие у неё глаза… Глупо всё это, мальчишество какое-то паршивое… Хотел ты воли, брат, вот и получай её, а про девицу эту думать забудь! Не пара ты ей, барышне оттуда. Не пара! Ты выбрал своё место под солнцем, нашёл его на краю света, вот и довольствуйся тем, что выбрал по доброй воле. И не пытайся охотиться за Марьей Андреевной, она тебе не добыча…»

Григорий почувствовал, как в груди у него всё сжалось, щиплющие комочки пробежали по спине. Он зачерпнул рукой мокрого снега и обтёр им лицо, но холодное прикосновение не взбодрило его и не отогнало возникший в воображении облик Маши.

– Ох, горе, горюшко! – закричал казак во всё горло и упал спиной в кустарник, стискивая кулаки с такой силой, будто желал раздавить терзавшее его чувство неодолимой любви.

Вчера он слукавил, разговаривая с Иваном: он покинул Раскольную, конечно, не ради охоты и не ради того, чтобы дать Тяжлову возможность успокоиться. Подпоручик Тяжлов был злопамятен, как самый коварный демон, и Григорий прекрасно знал об этом. Никакие два-три дня не могли исправить сложившуюся ситуацию в лучшую сторону. Григорий ушёл из-за Маши, из-за неё же он не расправился с Тяжловым на месте.

– Знал бы ты, Вадим Семёнович, чего мне стоило не удавить тебя, – проговорил он, поднимая лицо к небу.

За годы, проведённые на Чукотке, он научился не обращать внимания на многие стороны морали, принятые в покинутом им Петербурге. Дворянская честь не стоила на Чукотке ничего, дуэль выглядела здесь клоунадой. Если кто-то хотел убить, то он просто убивал – кулаком ли, ножом ли, пулей, открыто или из укрытия…

Вспомнив сцену столкновения с Тяжловым, Григорий содрогнулся. От решительных действий его остановило только присутствие Маши. Он вдруг осознал, что не хотел выглядеть в глазах этой девушки таким, каким был в действительности. Он желал быть лучше. Это испугало его, и он поспешил уйти, чтобы разобраться в себе, прислушаться к себе. Кто он такой? От кого он убегал все эти годы? От других или от себя?

Он забросил ружьё на плечо, сделал несколько шагов вниз и остановился, прислушиваясь. Ветерок донёс до него лёгкий костяной перестук. Григорий внимательно осмотрелся, но не заметил ничего подозрительного.

Пройдя вперёд ещё немного, он увидел поодаль два помоста, закреплённых на разветвлениях деревьев. На каждом помосте лежало завёрнутое в шкуры тело. Судя по всему, это были юкагирские захоронения – арангасы. У основания деревьев на земле лежала разбитая посуда. Из-под шкур на одном из помостов торчала нога, обутая в новый кожаный сапог; в подошве сапога казак разглядел несколько надрезов в виде креста. Под другим помостом висели на верёвке два собачьих черепа; они-то и перестукивались, покачиваясь на ветру.

Григорий поморщился. «Что-то я не видел этих мертвецов тут раньше. Должно, совсем свежие арангасы… Не к добру я повстречал их, чёрт подери…»

Минуло часа два после того, как он начал спускаться с вершины горы, и он решил сделать привал.

Едва он сбросил со спины рюкзак и ружьё, его нога подкосилась, рванулась в сторону, заполнилась огнём, и Григорий упал. В следующую секунду до него донёсся звук выстрела.

Кто-то стрелял сверху, оттуда, где казак перевалил через гребень. Пуля прошла сквозь икру насквозь, хорошенько разорвав мышцу. Кровь быстро и горячо заполняла сапог. Григорий затаился на земле, не меняя своего положения и прикидываясь мёртвым. Стреляли издалека. Стрелявший не мог, конечно, понять, куда попала посланная им пуля, так что у Григория было время собраться с силами и встретить напавшего на него человека, если тот намеревался подойти ближе.

«Какой же подлец подкараулил меня? – размышлял Григорий, незаметно подвигая руку к упавшему ружью. – Или же никто не караулил, а шёл за мной? Но разве ж это надо кому? С Чукчами вроде наладилось… Позволь, позволь, друг любезный, а не Вадим ли это Семёнович за мной увязался?»

Мысль о Тяжлове пронзила его, как вторая пуля. Пламя ненависти вскипело в сердце, и Григорий едва не задохнулся от нахлынувшего на него чувства.

Подтянув к груди ружьё, он сделал несколько глубоких вздохов, приводя себя в уравновешенное состояние, ощупал ружейный замок – не повредилось ли что при падении – и осторожно взвёл курок. После этого он очень медленно, успокаивая себя едва слышным шёпотом, поменял положение и посмотрел наверх. Там, почти на самом хребте, вырисовывалась на синем небе фигура человека, неторопливо спускавшегося вниз и упиравшегося прикладом в землю. «Успел он загнать новый заряд или нет? – подумал казак. – Если это Тяжлов, то обязательно успел. Этот не рискнёт с пустой фузеей подойти. Впрочем, мне подпускать его, кто бы он ни был, близко так и так нельзя. Хорошо он пальнул, дьявол! Ежели это Тяжлов, то он попал случайно, для него расстояние шибко велико. Должно очень спешил разделаться со мной. А коли не Тяжлов…» Григорий осторожно, чтобы движения его оставались незаметными, поднял ружьё и поднёс приклад к плечу. Нога мучительно гудела и пульсировала, отдаваясь горячими ударами крови в голову. Стараясь дышать ровнее, Григорий взял далёкую фигуру на мушку. «Теперь главное – не спешить. Перезаряжать ружьё в моём положении крайне несподручно. Бить можно только наверняка».

Спускавшийся человек остановился, отдыхая и всматриваясь вперёд. Он стоял, положив руки на ружейный ствол. Было видно, что он устал и дышал тяжело. Через несколько минут он продолжил спуск.

Григорий дождался, когда фигура незнакомца стала достаточно хорошо видна. Промашки он не мог допустить. И вот указательный палец мягко потянул спусковой крючок. Оглушительно грохнул выстрел. Человек качнулся и упал навзничь. Его тело проехало вниз метров пять и застыло, упершись в ствол лиственницы. Обронённое оружие скользнуло ниже, но не доехало до казака.

– Добро пожаловать! – громко проговорил Григорий.

Не спуская глаз с упавшего, он начал перезаряжать ружьё. Пробитая нога болела и стесняла движения, но в конце концов казак загнал пулю в ствол и спрятал шомпол. Превозмогая боль, Григорий медленно побрёл вверх, чтобы опознать врага. Налегая всем весом на своё ружьё, он подтягивал почти безвольную окровавленную ногу, то и дело останавливался, мокрый от пота, приваливался к дереву, садился на землю…

И вот у его ног фузея поверженного врага. До самого убитого ещё далеко.

– Ну-ка, – устало выдохнул казак и поднял оружие, – так и есть, клеймо на прикладе «В.Т.», Вадим Тяжлов… Знать, я верно догадался, господин подпоручик… Ненависть пуще страха гонит…

Григорий поднял голову и посмотрел на распростёртое вдалеке тело подпоручика.

– Был бы ты при мундире, так я бы тотчас тебя раскусил, барин. Но ведь ты кафтан казацкий нацепил, небось чтобы в фортеции не обратили на тебя внимание, когда уезжал. Эх ты! Горе-вояка! – крикнул казак. – Даже в спину не сумел меня поразить… Оставайся ж тут, корми телом своим птиц и волков…

Он повернулся и пошёл вниз, но в следующий миг его простреленная нога подвернулась, и он кубарем полетел вниз, теряя сознание.

Иван Копыто

Дней через пять возле крепости стояло уже с десяток новых туземных шатров, повсюду бродили олени. Беспрестанно подъезжали новые и новые дикари. Вдоль берега виднелись наваленные друг на друга нарты, которые должны были пролежать в куче до конца лета. Тут и там дымилось над кострами мясо диких оленей, лосей и баранов, за которыми аборигены и казаки отправлялись охотиться в горы…

Когда Маша вышла из избы, небо было покрыто мелкими белыми барашками, умиротворённо светило солнце. Дул ветер и доносил с озера шум воды. Иногда тявкали собаки, отгоняя друг друга от брошенных им подачек. Где-то за оградой стучал топор. Сквозь растворённые ворота виднелись люди, тащившие лодки к воде. Два стоявших перед кузницей казака бранились со злобой, без всякой причины, очевидно спросонок. Несколько Чукчанок, одетых в грязные комбинезоны из кожи, волочили куда-то по земле оленьи шкуры и лениво переговаривались, одна из них спустила одежду с плеч, и Маша видела, как лоснилась на солнце спина дикарки. Посреди крепости мирно курились угли двух костров, над которыми висели чёрные от копоти котлы.

Иван Копыто сидел возле перевёрнутых вверх дном длинных лодок и водил точильным камнем по лезвию ножа. У его ног лежала крупная псина и виляла хвостом, обгладывая кость. Туземцы, раздетые до пояса, занимались починкой стрел, сидя неподалёку от Ивана и перебрасываясь с ним иногда какими-то фразами. Иногда они смеялись над чем-то и хватались за лохматые головы.

– Иван! – позвала Маша, завидев следопыта, и поднесла руку к глазам, закрываясь от солнца.

Он поднялся и молча подошёл к ней, пряча нож в кожаный чехол. Его лицо сильно заросло с тех пор, как Маша видела его в последний раз.

– Вы не заняты сейчас? Не согласитесь ли вы сопровождать меня? Я хотела бы сходить к тому месту, где был сожжён тот шаман, помните? – Девушка опустила глаза, смутившись своей просьбы.

– Хвост Росомахи? Зачем вам это, сударыня? – Следопыт запустил руки в свою шевелюру и поскрёб пальцами.

– Мне надо посмотреть… побывать там… Я не знаю, не уверена… – Маша неопределённо взмахнула руками. – В голове моей что-то странное происходит. Меня тревожит этот старик. Ведь он приходил ко мне зачем-то, он сказал, что рад был увидеть меня… Что означают его слова?

– Рано или поздно это откроется.

– Но что откроется? Не страшная ли какая-то вещь? – Девушка сложила испуганно руки на груди. – И как я пойму?

– Поймёте. Как только увидите нечто такое, о чём раньше и помыслить не смели, так и поймёте. Ведь он пришёл к вам, Марья Андреевна, будучи уже умершим. Разве не так? И разве этим самым он не вселил в вас уверенность в том, что мир наш не так прост, как казался вам прежде?

– Так, конечно, так, – закивала она с готовностью. – Это и пугает меня. Ведь вера моя в Господа всегда была сильна, непоколебима. Но, стало быть, чего-то не хватало во мне, какой-то изъян имелся в сознании. Верить-то верилось, однако ощущать потусторонний мир и принимать его всем существом… Нет, этого я не могла и не могу по сию пору. Видно, это лишь думалось, что он есть, загробный мир, только в мыслях… В действительности ж я, получается, мыслила о нём как о сказке, как о вымысле… У вас тоже так?

– Я не раз видел, как душа возвращалась в мёртвое тело, сударыня, – спокойно ответил Иван.

– Не может быть! Как же так?

– Шаманы знают, как это сделать.

– Но разве это возможно? – Маша всплеснула руками. – Разве… Ведь только Господь наш Христос мог положением рук воскресить умершего. А шаманы… Это просто чародейство какое-то, дьявольское колдовство…

– Не понимаю, что заставляет вас думать так, Марья Андреевна. Ничто не способно существовать в этом мире, если оно не сотворено Всевышним. – Иван задумался. – Если у шаманов есть сила поднимать немощных и возвращать к жизни умерших, то эта сила дана им Богом, и только Богом. Ничего и никого больше нет вокруг нас, кроме Создателя.

– Но дьявол?

– Если он и есть, сударыня, то он лишь одна из многих сил, которыми управляет Бог. Потому как ежели дьявол не есть часть Бога и существует в противоборстве с Господом, то выходит, что Бог не всемогущ. А с этим я уж никак не могу согласиться.

– Но все эти шаманы, – заговорила Маша после некоторого раздумья, – они произносят, я слышала, заклинания, исполняют колдовские песни… Что это?

– Это их молитвы. Не спешите судить об этом, Марья Андреевна. Я полагаю, вы многое ещё откроете для себя.

– Хорошо, пусть так… Но мне не терпится… Итак, вы пойдёте со мной? Давайте пешком, – предложила Маша. – Я хочу прогуляться. И мы сможем поговорить спокойно.

– Разве у вас нет более достойного собеседника?

– Достойного? – Она пожала плечами. – Это такое понятие… Знаете, сударь, я ведь и впрямь поначалу видела в вас просто дикаря, не ужасного, не опасного, но всё же дикаря… Эта одежда, ножи, кличка, ваш приёмный отец… И вы тут всё знаете, а я не понимаю ничего. И вот вдруг я подумала: я здесь хуже самого необразованного человека, и ни моё происхождение, ни мои деньги не помогут мне на этой земле… А вы… Вы умеете читать следы на земле, распознаёте дорогу по звёздам… Я с трудом выучила немного по-французски, но изъясниться на нём не смогу. Вы же запросто беседуете с Чукчами и с Коряками на их наречиях. Так кто же из нас двоих образованнее? Как только ко мне пришло это, я не перестаю задаваться вопросом: чем определяется степень нашей образованности?

Маша взяла Ивана за руку.

– Вот я уже без боязни касаюсь вашей ладони.

– Разве прежде вы опасались сделать это? – удивился следопыт.

– Я привыкла к чистой коже, ваша рука казалась мне грязной, – смущённо улыбнулась она. – Вам трудно представить, насколько нелегко мне даются эти признания. Я воспитана по-другому, приучена говорить не всё… Богу угодно было лишить меня в детстве отца, а в девичестве матери и законного супруга. О муже моём бывшем я совсем не жалею, хотя и печально мне, что он наложил на себя руки. Если быть до конца честной, то виновницей смерти я должна признать себя. Однако я бы не появилась здесь, если бы он не покончил с собой. Стало быть, его смерть предопределила мою поездку сюда…

– Ничто не случается без причины, но мы редко знаем, зачем нам даётся то или иное испытание. Бывает, слабому человеку нужно тяжело заболеть, а то и едва не умереть, чтобы в нём вдруг раскрылись неведомые силы… Жизнь есть тайна, и управляет этой тайной ещё более великая тайна.

– Вот ведь как вы рассуждаете хорошо, – Маша застенчиво опустила глаза, – а советуете мне искать более достойного собеседника.

– Лучший собеседник – сама жизнь. Никто правильнее не посоветует, чем она, никто точнее не направит.

– Люди озлобливаются на удары, наносимые ею. – Маша пожала плечами, не зная, что надо ответить Ивану.

– Мы заслуживаем хороших взбучек за наши вольности. За то нас и колотит судьба.

Маше стало жарко, она распахнула полушубок, подставляя грудь, закрытую лёгкой рубашкой, весеннему ветру. Иван бросил на неё косой взгляд и улыбнулся.

– Что вас смешит? – не поняла девушка.

– Я вижу, что вы смущаетесь. Вам угодно вести себя более раскованно, но вы не можете позволить себе этого. Я заметил это ещё в тот раз, когда рассказывал вам про мягких людей.

– Мне нечего смущаться, – бросилась она в атаку, – я не маленькая девочка. Меня, конечно, многое удивляет, но разве это главное?

– Я не хотел вас обидеть, – засмеялся следопыт. – Не гневайтесь на мою прямоту. Просто я не научился играть словами… Я вырос среди разных людей. Русские говорили мне одно, Чукчи – другое. Я воспитывался между двух огней, но оба огня давали мне свет. Я обучился грамоте в стране, где это совсем не нужно, но через это я понял, что есть знания и умения разного сорта. Я многое слышал про тот мир, куда никогда не попаду, и мне кажется, что я хорошо знаю тот мир.

– Тот? – уточнила Маша. – Вы говорите, как Григорий.

– Он мой близкий друг, сударыня. Я многое узнал от него. Я понял, что тот мир богат и красив, но я не желаю войти в него, даже в качестве гостя.

– Там много интересного и хорошего…

– Я верю вам, и всё же я не желаю туда… Я живу здесь, и только здесь. Меня это устраивает вполне. Я даже не хочу жить среди береговых Чукоч, ибо там иные привычки… Я живу здесь… Я доволен, у меня есть Ворон…

– Вы и впрямь считаете его отцом? – перебила его Маша.

– Да. Он воспитал меня. Он научил меня видеть жизнь. Никто из русских людей не рассказал мне того, что рассказал Ворон. Капитан Никитин, допустим, никогда не говорил о том, что в его сабле есть своя жизнь или в пистолете… А как можно жить, не зная таких простых вещей?

– Жизнь в сабле? – не поняла Маша. – О чём вы?

– О том, что в каждом предмете есть жизнь. Вся природа наделена жизнью. Нет вокруг нас ничего такого, что было бы мертво. Но большинство людей не умеет видеть жизнь во всём, даже здешние туземцы не все понимают это. Не все умеют видеть, как двигаются предметы, не обладающие – с нашей точки зрения – жизнью. Чукчи говорят про каждый предмет, что он имеет хозяина, но чаще говорят, что предмет имеет голос. Это означает, что предметы живут и действуют посредством заложенных в них качеств.

– Я не понимаю.

– Ну вот возьмите, к примеру, камень. Он срывается с места, катится с грохотом с горы и попадает в человека, которому он хочет навредить.

– Поэтому Чукчи считают, что камень наделён жизнью?

– Да. Он наделён возможностью двигаться. Но двигается он не по собственному желанию, а по воле хозяина. А над хозяином стоит Творец, который руководит всей природой. По воле Творца хозяин камня может убедить человека подобрать его и сделать своим амулетом, но человек думает, что он сам хочет сделать камень своим амулетом.

– И вы верите во всё это?

– Зачем мне верить в это, когда я знаю это. Я знаю, что всякая вещь имеет не только своего хозяина и голос, обладает не только своим духом, но и духом человека, который ею пользуется. Вы говорите о вере, но что есть вера? Слово-то какое странное, непонятное, неопределённое. Вы лишь хотите верить, но как же так? На чём стоять будет ваша вера, ежели не на знаниях, не на уверенности?

– Пожалуй, вы правы, нужна уверенность, а не вера. – Маша неопределённо развела руками. – Однако живые предметы – это уж слишком как-то…

– Есть одна история о том, как злой дух поймал маленького мальчика. Мальчик притворился мёртвым, пытаясь обмануть духа. Но дух не верил, что мальчик умер, и предусмотрительно поставил возле него свой ночной горшок. Он испражнился в этот горшок и велел испражнению караулить мальчика, а сам отправился спать. Как только мальчик зашевелился, сосуд сразу захрипел, закричал. Злой дух проснулся и подошёл посмотреть на пленника, но мальчик лежал неподвижно. Дух опять пошёл спать. Тогда мальчик быстро вскочил и наполнил горшок своими собственными испражнениями до краёв, тем самым заставив горшок служить себе… Сказка грубая, Марья Андреевна, но правдивая.

– Правдивая?

– Может, я не так выразился… Я хотел сказать, что история толковая, показательная…

– По мне, так она больше похожа на чудесную сказку, – улыбнулась Маша.

– А что не похоже на чудесную сказку, Марья Андреевна? Рождение и смерть, поди, чудеснее всякого вымысла – было что-то и вдруг этого уже и нет, или наоборот. Куда подевалось? Откуда взялось? Вы оглянитесь, всмотритесь в землю. На ней ничего нет сейчас, кроме весенней грязи. Но через пару-тройку дней повсюду появятся цветы. Откуда они вдруг? Они же не ногами, как мы, притопают. Вас не удивляет это? Это ли не чудо? Вот растут здесь ещё, к слову сказать, мухоморы… Вы их двумя пальцами раздавили б без труда, но вы не сможете раздавить камень. А вот мухоморы эти прорастают сквозь камни и дробят их на мелкие куски своими шапочками. Как же так? Как объяснить это чудо? Что за сила такая таится в них? Умеете ли вы растолковать это, Марья Андреевна?

– Вот вы, Иван, говорите постоянно о духах. Но откуда в вас такая уверенность? Разве вы видели духов? Хотя бы одного?

– Несколько раз, – спокойно ответил Копыто.

– Расскажите, каков он. – Маша иронично усмехнулась.

– Трудно сказать. – Следопыт задумался, будто припоминая что-то. – Иногда смотришь на него и видишь, что он маленький, как комар. Но он всё время растёт, пока смотришь на него, изменяется, раздувается, становится как человек. Смотришь дальше, а он уже на горе сидит, вот какой огромный, и ноги его в землю упираются. Затем глянешь, а он снова крохотный, не больше пальца. Нельзя сказать точно, какой он.

– Вы сами видели это? – спросила Маша. – Собственными глазами?

– Да.

– У меня нет причины не верить вам, но всё это слишком невероятно… И что, ко многим приходят духи?

– Ко всем. Но не каждый видит их.

– И ко мне приходят тоже, хоть я и не верю в них?

– Да, – убеждённо ответил Копыто, – духов не интересует, верите вы в них, Марья Андреевна, или не верите. Это как дождь. Он не спрашивает вашего желания, не требует вашей веры, он просто начинает лить на вас…

Некоторое время они шли и не разговаривали, затем девушка остановилась и взяла следопыта за локоть.

– Сейчас я скажу вам нечто такое, что мне кажется очень странным, – заговорила она. – Похоже, что во мне что-то произошло за то время, как я попала сюда. Изменения какие-то. Я стала слышать шаги.

– Шаги?

– Да. Когда кто-то идёт, я слышу, как земля отзывается. Это не шорох травы, не крошки песка, нет, это другое. Какой-то отзвук. Я его телом слышу, не ушами.

– Это хорошо. Вы пробуждаетесь.

– Пробуждаюсь? От чего? – не поняла Маша.

Он не ответил и указал рукой вперёд. Там на изрытой земле чернели между голыми деревьями угли, валялись кости и череп собаки. Маша обратила внимание на невысокий шест, к которому были привязаны кожаные мешочки и грубо вырезанная деревянная кукла в форме птицы.

– Вот оно, то самое место, – сказал Копыто. – Здесь Хвост Росомаший был сожжён. Тут, похоже, зарыты его останки. Я, пожалуй, отойду чуток в сторону, а вы тут постойте сами, одна… Раз вам хотелось сходить сюда, надо побыть одной…

Она растерянно посмотрела на следопыта. Он бесшумно удалялся. Маша не знала, зачем нужно было прийти к месту погребения шамана, возможно, ею двигало простое любопытство. Теперь она стояла над размокшими углями и не понимала, как себя вести. Она испытывала неловкость.

Позади послышался шорох, и она обернулась. Между деревьями стояли Чукчи, человек пять. Они разглядывали её с откровенным любопытством. Круглые тёмные лица дикарей были неподвижны, как маски. Маша перевела глаза с одного туземца на другого и узнала среди них Михея, почему-то сразу похолодев из-за этого. Она отступила на пару шагов и позвала:

– Иван!

В следующую секунду следопыт уже бежал к ней, виляя среди деревьев. Она успела разглядеть его взволнованное лицо, сверкающие глаза, приподнятое ружьё.

Чукчи что-то крикнули ему. Послышался свист. Маша повернула голову к дикарям и увидела, как один из них крутил над головой ремень. В следующее мгновение из ремня вылетел, как пуля, камень. Маша не успела проследить траекторию его полёта, но увидела, что Иван Копыто дёрнул головой, зацепился ногой об ногу и упал, перекувыркнувшись пару раз.

– Что вы делаете? – Маша бросилась к распростёртому между древесными корнями следопыту. На его спутавшихся волосах появилась кровь.

Ещё мгновением позже цепкие руки схватили её за локти и за шею…

Маша

Сказать, что Маша испугалась, когда ей поверх головы накинули вонючую шкуру и поволокли куда-то, было бы не совсем верно. Произошедшее не столько испугало её, сколько ошеломило, лишило ориентации. Ни куда, ни зачем, ни что-либо ещё девушку не интересовало. Она просто выпала из системы координат времени, пространства и чувств. Холодное ожидание – вот что заполняло её притихшее существо.

Она почувствовала, как её бросили в деревянную лодку, как под ней качнулось дно, как заколыхалась вода. Затем всё пропало – возможно, Маша потеряла сознание – и появилось уже, когда она открыла глаза. Над ней кто-то склонился, она узнала Михея. Она приподнялась на локтях и увидела со всех сторон озеро. Слева, где лежал холмистый берег, низко над водой летели гуси.

– Михей, зачем вы забрали меня? Зачем похитили? Разве вы желаете мне зла? – Она говорила очень тихо, голос срывался. – Разве я сделала вам что-то дурное?

– Нет дурное, нет зла, – ответил бывший проводник, серьёзно глядя на девушку.

– Тогда почему?

– Моя не знай много. Моя делай, что велит Утылыт.

Остальные Чукчи не обратили внимания на завязавшийся разговор и молча налегали на вёсла.

– Утылыт? – не поняла девушка. – Это кто же?

– Шаман.

– Зачем же этому шаману нужно, чтобы вы пленили меня? Ты знаешь это? Ты можешь объяснить мне? Когда вы отпустите меня?

– Моя не знай ничего толком. – Михей помолчал недолго. – Утылыт прознавай про твоя и решай, что твоя имей сила.

– Я имею силу? О чём ты говоришь, Михей? Ты взгляни на меня, какая я худенькая. Откуда во мне сила?

– Утылыт много знай, что моя не знай и твоя не знай. Утылыт знай, что Росомаший Хвост разговаривай с тобой. Росомаший Хвост большой шаман. Росомаший Хвост не приходи к тебе просто так. Утылыт хоти видеть тебя и брать у тебя твой сила.

– Опять ты про какую-то силу! Откуда взялся этот твой Утылыт? Что он вообще понимает в жизни, если думает, что я могу чем-то помочь ему и дать какую-то силу… Послушай, Михей, – взмолилась Маша, – ты растолкуй этому Утылыту, когда мы доберёмся до места, что нет во мне ничего особенного. Росомаший Хвост ошибся, придя ко мне. Понимаешь?.. А лучше всего, давай повернём обратно! Ты затем один навестишь Утылыта и объяснишь, что посмотрел на меня ещё раз и убедился, что нет во мне ничего полезного… Ты слушаешь меня?

– Так делай нельзя, иначе большая беда приходи. Моя не моги обманывай Утылыт. Утылыт умей видеть, умей слышать, умей убивать… Утылыт умей втыкать в себя нож, в грудь, в живот…

– Умеет втыкать в себя нож? Ты хочешь сказать, что вонзает нож в своё тело?

– Да. И кровь не беги. Умирать нету.

– Этому шаману не страшен даже нож? Разве такое может быть? – Маша задрожала. – Ты просто пугаешь меня. Такого не бывает, не может быть. Это лишь разговоры, Михей. Тебя обманывают, и твоих друзей тоже обманывают… Есть же законы природы…

– Моя видеть, как Утылыт протыкай себе живот…

Маша сжалась.

– Мне холодно. Михей набросил поверх её полушубка лежавшую на дне лодки медвежью шкуру.

– Скажи, зачем вы убили Ивана? – робко спросила Маша. – Разве надо обязательно убивать?

– Копыто очень крепкая человека. Копыто легко не умирай. Моя много раз гляди, как Копыто теряй шибко много крови, но не умирай.

– Так ты полагаешь, что он только ранен? – воодушевилась девушка.

– Моя не знай. Когда камень кидай, хоти кидай хорошо.

– Зачем же вы метнули камень? Разве нельзя было переговорить с Иваном?

– Копыто не пускай тебя до Утылыт. Копыто не люби Утылыт.

Утылыт

На берегу стояли в ряд чукотские шатры, не менее десяти штук. В сгущавшейся мгле можно было разглядеть, что повсюду во множестве лежали недавно снятые с оленей шкуры и куски разделанного мяса. Людей не было видно, все, должно быть, находились в ярангах. Со стороны леса доносился тревожный хохот куропаток и мерный гул множества копыт.

– Ходи сюда, – сказал Михей, указывая на крайнюю ярангу, возле которой в беспорядке белели разбросанные кости. – Ходи сюда.

Маша, уставшая от долгой поездке в лодке, остановилась перед входом и наклонилась, чтобы растереть ноги. Нижняя часть остова жилища была обложена камнями, кое-где камни поднимались до уровня колена. На одном из таких нагромождений лежал безрогий олений череп.

– Отдыхать потом, – Михей подтолкнул девушку в спину, – отдыхать потом, Утылыт дожидайся давно…

Михей откинул шкуры входного полога, и Машу окатил изнутри красный свет костра. Кострище было устроено посреди шатра и обложено камнями по кругу.

Перед очагом сидела полуголая дикарка. Она была молодая, но совсем не женственная. В её лице проглядывались мужские черты. Широкий нос, узкие губы, грубо срезанный подбородок, раскосые глаза. Сальные волосы её были коротко обрезаны. На ней были надеты только замусоленные кожаные штаны, на ремне висел нож в грубом чехле. Чукчанка сильно сутулилась, и её отвислые груди касались лоснящегося живота.

– Утылыт, – указал на дикарку Михей.

– Это? Вот эта женщина и есть тот самый шаман? Это и есть Утылыт? – Маша не поверила собственным глазам. Она готовилась увидеть человека, похожего на Седую Женщину, с обликом которого она успела связать всех шаманов Чукотки, но перед ней был не устрашающего вида мужчина, а неухоженная женщина, почти невзрачная. – Михей, неужели ты рассказывал мне про неё? Это она умеет вонзать в себя нож и оставаться невредимой?

– Да. Утылыт.

– Странно. Она совсем не выглядит… А что означает её имя? – прошептала Маша, буквально пожирая глазами Чукчанку.

– Моя не знай, – ответил Михей. – Неправильный имя.

– Почему неправильное имя?

– Чужая язык. Очень похожа язык Чукча, но не язык Чукча. Похожа на Деревянный Голова, но Утылыт не Деревянный Голова. Неправильный имя.

– Утылыт, – Маша повернулась к Чукчанке и просительно сложила руки на груди, – зачем я нужна тебе? Для чего ты велела похитить меня? Неужели ты не понимаешь, что за мной явится погоня?

В ответ на это дикарка достала откуда-то из-за спины круглый бубен на короткой ручке и стукнула по нему несколько раз. При этом после каждого удара она покачивала им, и казалось, что бубен продолжал гудеть некоторое время после этого, рассылая по сумрачному жилищу ноющие звуки.

Очаг сильно дымил, и дым, клубясь и кривляясь, поднимался вверх и скапливался плотной массой под сводами шатра, почти скрывал от глаз шесты, составлявшие каркас конической части жилища. Из густого дыма выплывала медвежья шкура, свисавшая с горизонтальной перекладины, словно контуры неведомого зверя, протянувшего когтистые лапы вниз. Эта чёрная шкура всколыхнула в Маше беспокойство.

Яранга была поделена на две половины меховым пологом, и вот из задней половины жилища вышла вторая женщина, тоже молодая и тоже полуголая. Но она выглядела гораздо приятнее, чем Утылыт. У неё было округлое лицо, небольшой нос, в меру пухлые губы. Гладко расчёсанные чёрные волосы стекали по спине до поясницы.

Надетый на неё комбинезон был спущен до пояса и висел на бёдрах рыхлой коричневой массой. В руках она несла небольшую ступку и перетирала там что-то пестиком.

– Это тоже шаманка? – спросила Маша.

– Нет, это жена Утылыт, – ответил Михей.

– Жена? То есть как жена? – Маша оторопела, ей вдруг сделалось нестерпимо жарко.

– Жена. Готовь еда, спи рядом, обнимай…

– Боже! Михей, я ничего не понимаю, растолкуй мне…

– Однако моя уходи. – Михей оборвал Машу на полуслове и быстро вышел.

Маша повернулась было за ним, но тяжёлый звук бубна заставил её замереть. Медленно обернувшись, она посмотрела на шаманку. Чукчанка глядела на неё исподлобья, сверкая глазами. Вторая женщина села рядом, делая вид, что её не интересовало происходившее в доме, но в действительности то и дело бросала украдкой на Машу быстрые взгляды.

В яранге было жарко, и Маша сняла полушубок, аккуратно положив его возле себя. Утылыт жестами велела ей сесть, указав перед собой и что-то сказав по-чукотски. Голос её звучал глухо, словно доносился из глубины живота. Длинноволосая женщина, которую Михей назвал женой шаманки, сходила к очагу и вернулась с котелком, в котором булькала похлёбка.

– Я не хочу кушать, – отказалась Маша.

Утылыт удивлённо посмотрела на неё и ответила что-то на своём языке.

– Я не понимаю, я ничего не понимаю, – покачала головой Маша. – Надо позвать Михея, он поможет нам разговаривать.