Штамм. Вечная ночь дель Торо Гильермо

Зонты оставались раскрытыми до тех пор, пока кресло не остановилось посреди широкого прохода между стойлами, выстроившимися в просторном, безоконном помещении. Человек в кресле, столь старательно избегавший солнца, был укутан в одеяние, больше всего напоминавшее бурку.

Элдрич Палмер, наблюдавший за входом в здание со стороны, не сделал ни малейшей попытки поприветствовать прибывшего; он просто спокойно ожидал, когда того распакуют. Предполагалось, что Палмер встретится с самим Владыкой, а не с одним из его гнусных лакеев времен Третьего рейха. Однако Темного монстра нигде не было видно. Магнат вдруг осознал, что после схватки Владыки с Сетракяном он, Палмер, ни разу не удостоился аудиенции у верховного вампира.

Легкая неучтивая улыбка скривила губы миллиардера. Радовался ли он тому, что недостойный профессор оказался способен умалить достоинство самого Владыки? Нет, скорее нет. Палмер не испытывал и не мог испытывать расположение к неудачникам, особенно таким, как Авраам Сетракян. Однако, будучи человеком, привычным к постам президентов и директоров, Палмер не возражал против того, чтобы Владыка получил свою долю унижения.

Палмер тут же мысленно отругал себя и зарекся допускать такие идеи даже на краешек сознания в присутствии Темного.

Тем временем гитлеровец, сидевший в кресле, слой за слоем снимал с себя покровы. Это был Томас Айххорст, нацист, который когда-то был главой лагеря смерти Треблинка. Он поднялся из инвалидного кресла и встал во весь рост. Черные солнцезащитные покровы лежали у его ног, как множество выползков сброшенной плоти. Выражение его лица до сих пор хранило высокомерие и надменность, свойственные коменданту лагеря, хотя прошедшие десятилетия, как слабая кислота, растворили и смягчили резкие черты. Кожа лица была гладкой и походила на маску из слоновой кости. В отличие от всех прочих Вечных, которых когда-либо встречал Палмер, Айххорст упорно носил костюм и галстук, что позволяло ему сохранять выправку немертвого джентльмена.

Неприязнь, которую Палмер испытывал к нацисту, не имела ни малейшего отношения к его преступлениям против человечества. Палмер сейчас и сам был в полной мере причастен к страшной геноцидальной операции. Его отвращение к Айххорсту было порождено скорее завистью. Он ненавидел Айххорста за то, что тот был облагодетельствован Вечностью — великим подарком Владыки. Вечностью, которую сам Палмер жаждал и ждал с неизбывной страстью.

Тут Палмер вспомнил, как его впервые представили Владыке, — именно Айххорст поспособствовал той встрече. Этому знакомству предшествовали целых три десятилетия поисков и исследований, три десятилетия тщательного изучения тех швов, где мифы и легенды соединяются с исторической реальностью. В конце концов Палмеру удалось выследить самих Древних и обманом добиться встречи с ними. Древние отвергли просьбу Палмера о присоединении к клану Вечных, причем отказ был резкий и категоричный, хотя Палмер знал, что Древние порой принимали в ряды своих избранных выкормышей некоторых людей — людей, чье состояние было куда меньше палмеровского. Надменное презрение Древних — после стольких-то лет надежд! — было невероятно унизительным. Элдрич Палмер просто не мог этого вынести. Решение Древних означало только одно: Палмер бесповоротно смертен и должен отказаться от всего, чего он достиг в своей досмертной жизни. Ну нет. Пепел к пеплу и прах к праху — это хорошо для масс, Палмера же устраивало только бессмертие. А что касается уродской перестройки его тела, неизбежной при обращении, — тела, которое и так никогда не отличалось особым к нему дружелюбием, — это всего лишь незначительная цена, которую можно было заплатить с легкостью.

Так началось еще одно десятилетие поисков — на этот раз в погоне за легендой об отколовшемся Древнем, седьмом бессмертном, могущество которого, как говорили, соперничало с могуществом любого из остальных Вечных. Именно в ходе этого поиска Палмер вышел на трусливого, малодушного Айххорста, который и устроил встречу двух высоких сторон.

Она состоялась в зоне отчуждения, окружающей Чернобыльскую АЭС в Украине, — через десять с лишним лет после катастрофы 1986 года. Палмеру пришлось въехать в зону без своего обычного эскорта (в который обычно входили скоропомощной автомобиль без обязательных для такой техники опознавательных знаков и группа обеспечения безопасности) — по той причине, что машины при движении поднимают здесь пыль, сдобренную цезием-137, и передвигаться в хвосте любого автомобиля крайне нежелательно. Господин Фицуильям — телохранитель и персональный медик Палмера — лично повез своего хозяина в зону, и повез на очень большой скорости.

Встреча была назначена — конечно же, после захода солнца — в одной из так называемых «черных деревень», расположенных вблизи атомной станции: из этих населенных пунктов, разбросанных по территории в десять квадратных километров — самой зачумленной территории на белом свете, — жители были давным-давно эвакуированы.

Если уж быть точным, то самый большой из «черных» населенных пунктов — никакая не деревня, а город. Этот город — Припять — был построен в 1970 году специально для работников атомной станции. К тому моменту, когда произошла авария и началось радиоактивное заражение местности, его население успело вырасти до пятидесяти тысяч человек. Через три дня после взрыва все жители были эвакуированы. Большой участок города был отведен под новый парк культуры и отдыха — его предполагалось открыть 1 мая 1986 года. Авария произошла за пять дней до этого намеченного события. А за два дня до обещанного открытия парка город опустел — навсегда.

Палмер встретился с Владыкой у основания колеса обозрения. Аттракцион так никогда и не заработал и стоял в полной неподвижности, напоминая большие остановившиеся часы. Именно там была заключена сделка. И именно там начал свой отсчет десятилетний план, в котором покрытие Солнца Луной — солнечное затмение — обозначало момент пересечения Владыкой океана.

Взамен Владыка посулил Палмеру столь алкаемую им Вечность и место по правую свою руку. Не место какого-нибудь там прислужника, мальчика на посылках, нет, — место партнера по апокалипсису, на все время до обещанной — и до поры отложенной — кончины человеческой расы.

Прежде чем закончить встречу, Владыка крепко уцепил Палмера за руку и взбежал, таща миллиардера за собой, по ободу колеса обозрения. На вершине колеса Владыка показал смертельно перепуганному Палмеру Чернобыль. В отдалении мерно пульсировал красный маяк четвертого реактора, поставленный над саркофагом из свинца и бетона, в котором были замурованы сто с лишним тонн активного урана.

И вот он, Палмер, десять лет спустя, стоит здесь, в принадлежащем ему мясокомбинате, на самом пороге исполнения всего того, за что он поручился Владыке тогда — под покровом ночи, в краю, пораженном страшной болезнью. Сейчас чума с каждым часом распространяется все быстрее — и в этой стране, и по всему земному шару, — а он, Палмер, почему-то должен подвергаться унижениям со стороны этого вампира-бюрократа.

Айххорст обладал необходимыми познаниями в области строительства загонов для скота и хорошо понимал, как наладить максимально эффективную работу скотобоен. Некоторое время назад Палмер вложил немалые средства в «модернизацию» десятков мясокомбинатов по всей стране, — и эти комбинаты были переоборудованы в точном соответствии с указаниями Айххорста.

Я полагаю, все идет заведенным порядком, — сказал Айххорст.

— Естественно, — ответил Палмер, еле сдерживаясь, чтобы не обнаружить свое отвращение к этой твари. — Если я и хочу знать что-либо, так это лишь то, когда Владыка выполнит свои обязательства по нашему договору.

В свое время. Все в свое время.

— Для меня «свое время» — это сейчас, — сказал Палмер. — Вы знаете состояние моего здоровья. Вы также знаете, что я выполнил все свои обещания и выдержал все сроки. Знаете, что я служил Владыке верно и целиком и полностью отдавался этому служению. Ныне часы бьют последний час. Я достоин того, чтобы наконец подумали и обо мне.

Темный Владыка все видит и ничего не забывает.

— Позвольте мне напомнить вам об одном его — и вашем тоже — незаконченном дельце. Я имею в виду Сетракяна, вашего бывшего ручного питомца-заключенного.

Его сопротивление обречено.

— Согласен. Конечно, обречено. И все же действия Сетракяна и его усердие представляют угрозу некоторым индивидуумам. В том числе мне. И вам, кстати, тоже.

Айххорст помолчал несколько секунд, словно бы уступая в споре Палмеру и соглашаясь с ним.

Владыка порешает свои дела с юден[17] в ближайшие часы. А теперь… Я уже довольно долго не кормился. Мне обещали, что здесь меня ждет свежий обед.

Палмер постарался скрыть брезгливую гримасу. Интересно, как скоро его чисто человеческое чувство отвращения уступит место голоду, настоятельной потребности в крови? Как скоро он сможет, устремив взор в прошлое, усмехнуться своей нынешней наивности, подобно тому, как взрослые усмехаются просьбам и надобностям детей?

— Все приготовлено, — сказал он.

Айххорст подал знак одному из своих подручных, и тот зашел в большой загон. Услышав тонкий скулеж, Палмер посмотрел на часы — со всем этим пора было заканчивать.

Подручный Айххорста вышел из загона, держа за загривок — примерно тем же манером какой-нибудь фермер мог бы тащить поросенка — мальчика не более одиннадцати лет от роду. Глаза ребенка были завязаны, он весь дрожал. Мальчик лягался и судорожно водил в воздухе руками, пытаясь дотянуться до повязки на лице, чтобы освободиться от нее.

Привлеченный запахом жертвы, Айххорст повернул голову. Его подбородок начал оттягиваться вниз — это можно было расценить как жест признательности.

Наблюдая за нацистом, Палмер вдруг задумался: на что это будет похоже, когда боль обращения утихнет? Каково это — существовать в виде твари, которая кормится людьми?

Палмер повернулся и махнул рукой господину Фицуильяму, подавая тем самым сигнал, что можно заводить мотор.

— Я покидаю вас, чтобы вы могли поесть в свое удовольствие, — сказал он, оставляя вампира наедине с его обедом.

Международная космическая станция

В трехстах пятидесяти километрах от поверхности Земли концепция дня и ночи не имеет особого смысла. Если ты совершаешь полный виток вокруг планеты каждые полтора часа, в твоем распоряжении столько рассветов и закатов, что больше и не пожелаешь.

Астронавт Талия Чарльз тихонько посапывала в спальном мешке, прикрепленном к стенке ее каюты. Для американского бортинженера наступал четыреста шестьдесят шестой день пребывания на низкой околоземной орбите. Всего через шесть суток к станции пристыкуется шаттл, и на нем Талия сможет отправиться домой.

Режим сна астронавтов устанавливал Центр управления полетом. Сегодня был «ранний» день: МКС должна была подготовиться к приему «Индевора» и очередного исследовательского модуля, который нес в себе шаттл. Талия услышала, что ее вызывают по связи, и понежилась еще несколько секунд, переходя от сна к бодрствованию. Ощущение свободного парения, какое бывает во сне, — пожалуй, главное чувство, которое владеет человеком в невесомости. «Интересно, как моя голова будет реагировать на подушку, когда я вернусь домой?» — не раз задумывалась Талия. Каково это будет — снова подпасть под благотворный диктат земного тяготения?

Она сняла подушку для шеи, освободилась от маски, прикрывавшей глаза, аккуратно разместила подушку и маску в мешке, после чего расстегнула ремни и высвободилась из своего спального обиталища. Сдернув с головы резинку, удерживавшую волосы, Талия встряхнула своей роскошной черной гривой, расчесала ее пальцами, затем сделала в воздухе полусальто, чтобы волосы откинулись назад, и снова скрепила их резинкой, обернув ее дважды вокруг пучка.

Голос начальника ЦУПа из хьюстонского Космического центра имени Джонсона настойчиво звал ее к ноутбуку в модуле «Юнити»: ЦУП вышел на связь, требуя срочной телеконференции. Это было необычно, но конференция сама по себе еще не могла служить поводом для беспокойства. На полосу частот в космосе всегда большой спрос, и частоты распределяются очень тщательно. Талия подумала, что, возможно, станции грозит столкновение с очередным куском космического мусора. Эти фрагменты порой пересекали орбиту МКС с большой скоростью: встретить такое в космосе — все равно что нарваться на ружейный выстрел. В подобных случаях астронавтам предлагалось укрыться в пристыкованном к станции корабле «Союз ТМА», но к этим мерам предосторожности Талия относилась с большим пренебрежением. Корабль «Союз» был их палочкой-выручалочкой в критической ситуации — своего рода спасательной шлюпкой, вот за это ему и спасибо. Похожая угроза — если, конечно, сегодня речь пойдет именно об этом — возникла два месяца назад; тогда экипаж станции вынужден был просидеть в колоколообразном бытовом отсеке «Союза» целые восемь суток. Космический мусор представляет собой величайшую угрозу для жизнеспособности МКС и здоровья экипажа.

Впрочем, как скоро выяснила Талия, новости оказались куда хуже, чем она ожидала.

— В настоящий момент мы сворачиваем запуск «Индевора», — объявила глава ЦУПа Николь Фэйрли.

— Сворачиваете? В смысле, откладываете? — переспросила Талия, стараясь не выдать голосом разочарования.

— Откладываем на неопределенный срок. Здесь, внизу, много чего происходит. Некие неприятные процессы. Нам нужно переждать все это.

— Что? Опять проблемы с маневровыми двигателями?

— Нет, ничего технического. «Индевор» в порядке. Это проблемы не конструкционного характера.

— Так… Ладно…

— Если честно, я не понимаю, что тут происходит. Возможно, вы там заметили, что последние несколько дней к вам не поступают никакие новости.

В космосе нет прямой связи с Интернетом. Астронавты получают данные, видео и электронную почту по каналу связи в поддиапазоне частот «Ки».

— У нас что, снова вирус?

Все ноутбуки на МКС соединены во внутреннюю беспроводную сеть, отделенную от базового компьютера.

— Нет, этот вирус не компьютерный.

Талия уцепилась за поручень, чтобы оставаться перед экраном в неподвижности.

— Хорошо. Я перестаю задавать вопросы и просто слушаю.

— У нас тут самый разгар какой-то загадочной глобальной пандемии. Она явно зародилась на Манхэттене и теперь вспыхивает в самых разных городах, распространяясь безостановочно. Одновременно стали поступать сообщения о пропажах больших групп людей — по всей видимости, между этими явлениями существует прямая связь. Поначалу исчезновения приписывали тому обстоятельству, что люди заболевали и оставались дома, вместо того чтобы идти на работу, и, таким образом, им просто требовалась медицинская помощь. А теперь повсюду беспорядки. Ими охвачены целые кварталы — сейчас я говорю о Нью-Йорке. Волна насилия выплеснулась даже за государственные границы. Первые сообщения о нападениях на людей в Лондоне пришли четыре дня назад, затем то же самое стало происходить в токийском аэропорту Нарита. Понятно, что каждая страна выставляет, так сказать, свое боковое охранение и защищает свою международную репутацию, стараясь предотвратить коллапс торговли и туризма, — хотя, в моем понимании, каждая страна сейчас должна, по сути, именно такого коллапса и добиваться. Вчера в Берлине Всемирная организация здравоохранения устроила пресс-конференцию. Половина участников не явилась. ВОЗ официально повысила уровень пандемической угрозы с пяти до шести баллов — из шести возможных.

Талия просто не могла во все это поверить.

— Затмение солнца? — вдруг спросила она.

— Это ты о чем?

— Покрытие Солнца Луной… Я наблюдала за ним отсюда, с орбиты… Большое черное пятно — тень Луны — ползло по северо-восточным штатам. Оно распространялось, как… как мертвая зона. Думаю, у меня было… Меня посетило предчувствие несчастья.

— Хм… Похоже, именно тогда все и началось.

— Просто это очень странно выглядело. Пятно казалось таким зловещим…

— Здесь, в Хьюстоне, у нас было несколько крупных инцидентов. В Остине и Далласе неприятностей побольше. Центр управления испытывает нехватку кадров — у нас осталось около семидесяти процентов персонала, и численность продолжает убывать с каждым днем. Поскольку обслуживающего персонала не хватает на всех уровнях, у нас сейчас нет иного выбора, кроме как отложить запуск.

— Да. Я понимаю.

— Русский транспортный корабль, который прибыл к вам два месяца назад, выгрузил большое количество еды и батарей — достаточно для того, чтобы вы продержались там год, если дело дойдет до рационирования.

— Целый год? — переспросила Талия с большим нажимом, чем она считала допустимым, и ей это не понравилось.

— Я говорю о самом крайнем варианте. Надеюсь, здесь всё возьмут под контроль, и тогда мы вернем вас на землю, возможно, через две-три недели.

— Отлично. Значит, до той поры — опять-таки сублимированный борщ.

— Это же сообщение сейчас получают от своих космических агентств командир корабля Демидов и инженер Меньи. Мы здесь прекрасно понимаем твое разочарование, Талия.

— За последние несколько дней я не получила ни единого мейла от моего мужа. Почту вы тоже воздерживались пересылать?

— Нет, не воздерживались. Несколько дней, говоришь?

Талия кивнула. Она тут же нарисовала в своем воображении Билли, как всегда это делала в подобных случаях: вот он стоит на кухне их дома в Западном Хартфорде — посудное полотенце перекинуто через плечо — и, склонившись над плитой, готовит какую-нибудь грандиозную еду.

— Пожалуйста, свяжитесь с ним. Сделайте это для меня, ладно? Важно, чтобы он узнал об отсрочке.

— Мы уже пытались войти с ним в контакт. Никакого результата. Он не снимает трубку ни в вашем доме, ни в своем ресторане.

У Талии пресеклось дыхание. Она сглотнула комок, вставший в горле, но тут же постаралась взять себя в руки.

«С Билли все в порядке, — подумала она. — Это я тут кружусь над планетой в космической станции. А Билли там, внизу, стоит обеими ногами на земле. С ним все в порядке».

Перед Центром управления полетом Талия постаралась продемонстрировать силу духа и полную уверенность в себе. Но вот внутри… никогда еще Талия не ощущала, насколько далеко она находится от мужа, как в этот момент.

«Лавка древностей и ломбард Никербокера», 118-я восточная улица, Испанский Гарлем

Когда Гус в сопровождении «сапфиров» и Анхеля прибыл к месту назначения, квартал уже полыхал.

Они увидели дымы еще с моста на пути в город: густые черные клубы поднимались в северной и южной частях, в Гарлеме и Нижнем Ист-Сайде, а также во многих кварталах центра. Создавалось впечатление, что город подвергся согласованному вооруженному нападению с разных сторон.

Утреннее солнце стояло уже высоко. В городе было тихо. Гус и вся его команда промчались на машинах по шоссе Риверсайд, огибая брошенные на мостовой автомобили. Смотреть на дымы, вздымающиеся над кварталами, было все равно что взирать на человека, истекающего кровью. Гус попеременно испытывал то ощущение крайней беспомощности, то чувство жуткой тревоги: город вокруг него стремительно превращался в полный срач. Время, время, время — вот что сейчас было важнее всего.

Крим и все остальные джерсийские панки, глядя на горящий Манхэттен, испытывали даже некоторое удовлетворение. Они словно бы смотрели фильм-катастрофу. Но для Гуса это был не фильм: перед его глазами в пламени исчезали, уносясь вместе с пеплом ввысь, его кровные владения, его вотчина.

Квартал, к которому они направлялись, был в самом центре сильнейшего пожара в северной части города: все улицы вокруг ломбарда погрузились во мрак под густым черным пологом дыма, отчего солнечный день странным образом превратился в грозовую ночь.

— Вот бляди! — воскликнул Гус. — Они перекрыли солнце.

Вся правая сторона улицы бешено полыхала огнем — за исключением ломбарда на углу. Его большие витрины были разбиты; защитную решетку кто-то отодрал от стены, и она, скрученная винтом, лежала на тротуаре.

Во всем остальном городе царила тишина, какая бывает лишь холодным рождественским утром, но квартал, где стоял ломбард, — на пересечении авеню и 118-й улицы — в этот темный дневной час кишел вампирами, осаждающими дом Сетракяна.

«Они пришли сюда за стариком», — понял Гус.

По квартире над ломбардом разгуливал Габриэль Боливар, методично обходя все комнаты. Вместо картин на стенах висели зеркала с серебряной амальгамой, словно какое-то странное заклинание превратило произведения искусства в обыкновенное стекло. Размытое отражение бывшего рок-идола вместе с ним перемещалось из комнаты в комнату в поисках старого Сетракяна и его сообщников.

Боливар остановился посреди комнаты, куда ранее пыталась проникнуть мать мальчишки. Оконный проем за железной клеткой был заколочен досками.

Никого.

Похоже, они все-таки ускользнули. Боливару очень хотелось явиться сюда в компании матери мальчишки. Ее кровная связь с сыном могла бы сослужить хорошую пользу. Однако Владыка поручил это дело Боливару, и да будет такова воля его.

Вместо Келли работа ищеек выпала на долю «щупалец» — новообращенных слепых детей. Боливар вошел в кухню и увидел там одного из них — мальчика с огромными, сплошняком черными глазищами, который, припав на четвереньках к полу, «выглядывал» из окна на улицу, используя свое сверхчувственное восприятие.

В подвале? — спросил Боливар.

Никого, — ответил мальчик.

Однако Боливару следовало увидеть это самому, он должен был удостовериться, что в подвале никого нет, поэтому Габриэль прошел мимо мальчика к лестнице. Оседлав перила и помогая себе руками и босыми ногами, Боливар съехал по винтовой лестнице сначала на первый этаж, где уже собрались остальные «щупальца», вернувшиеся в ломбард, затем продолжил скольжение и оказался в подвале — прямо перед закрытой дверью.

Воинство Боливара, ответившее на его телепатический приказ, было уже там. Несколько вампиров — могучих тварей с удлинившимися и раздавшимися вширь руками — набросились на запертую дверь. Впившись в солидную, на металлических болтах раму твердокаменными ногтями средних пальцев, превратившимися в жуткие когти, они продырявили дерево, а затем, найдя точки опоры и соединив усилия, вырвали дверь вместе с кусками рамы.

Несколько вампиров, первыми ворвавшиеся в комнату, привели в действие ловушку — мгновенно включились ультрафиолетовые лампы, окружавшие вход с обратной стороны, мощные электрические индиговые лучи испепелили перенасыщенные вирусами тела, и вампиры, испустив страшный визг, просто рассеялись в воздухе, оставив облачка праха. Остальные, отброшенные светом, прижались спинами к винтовой лестнице, закрывая ладонями глаза. Что там, за дверным проемом, они были не в силах разглядеть.

Боливар первым рванул по лестнице, хватаясь руками за перила и буквально вытаскивая себя наверх, — только таким образом он избежал давки и толкотни. По его мнению, старик все еще мог оставаться где-то внутри.

Боливару нужно было просто найти другой вход в подвал.

Оказавшись в комнате наверху, он заметил, что «щупальца», которые сидели на полу, повернув лица к разбитым окнам, подобрались и стали напряженно «вглядываться» в улицу перед домом, словно пойнтеры, почуявшие след. Главная среди них — девочка в грязных трусиках и майке — зарычала и выпрыгнула на улицу сквозь иззубренные осколки стекла, оставшиеся в раме.

…Маленькая девочка неслась прямо на Анхеля. Она скакала вприпрыжку на четвереньках с грацией резвого олененка. Старый рестлер попятился, не имея ни малейшего желания связываться с малолеткой, но девочка уже наметила себе цель — самую большую из всех вокруг — и была полна решимости завалить гиганта. Оттолкнувшись от мостовой, она взвилась в воздух — огромные черные глаза, разинутый до отказа рот, — и Анхель тут же включил борцовский режим: в эту секунду девочка была для него не более чем очередной претендент, прыгающий на чемпиона от верхней стойки. Рестлер послал ей свой фирменный «Поцелуй Ангела». Мощный удар раскрытой ладонью настиг маленькую вампиршу в верхней точке прыжка. Раздался звучный шлепок, после чего гибкое тельце улетело на добрый десяток метров и рухнуло на мостовую.

Осознав, что он только что сделал, Анхель содрогнулся от отвращения к самому себе. Одним из величайших огорчений его жизни было то, что он так и не узнал никого из детей, которых когда-то прижил. Эта девочка была вампиршей, все верно, но выглядела-то она просто как маленький человечек — к тому же совсем еще ребенок! — и Анхель в доброте душевной направился к ней, протягивая для помощи свою ничем не защищенную руку. Девочка повернулась к нему и зашипела. Ее слепые глаза были как два черных птичьих яйца. Изо рта девочки выметнулось жало — не более метра в длину, значительно короче, чем у взрослых вампиров. Кончик жала мелькнул перед глазами старого рестлера, словно хвост самого дьявола, и Анхель оцепенел.

Гус мгновенно вмешался и прикончил маленькую вампиршу одним размашистым ударом меча — лезвие чиркнуло по мостовой, выбив несколько искр.

Это убийство привело остальных вампиров в неистовство, и они бросились в атаку. Началась зверская битва. Численное превосходство тварей над Гусом и «сапфирами» было велико: сначала три к одному, а затем, когда вампы хлынули на улицу из ломбарда и повалили из подвалов соседних горящих зданий, — даже четыре к одному. Либо тварей телепатически позвали на бой, либо же для них просто зазвонил колокольчик к обеду. Стоило уничтожить одного вампира, как на его месте тут же появлялись два новых.

Вдруг рядом с Гусом прогрохотал выстрел из дробовика, и вампира-мародера, нацелившегося на него, картечь перерезала пополам. Повернувшись, Гус увидел господина Квинлана, главного егеря Древних: он с армейским хладнокровием снайперски укладывал обезумевших тварей одну за другой. Должно быть, господин Квинлан вылез откуда-то снизу, как и все остальные. Если только он не следовал все время по пятам Гуса и «сапфиров», прикрывая их из подземных ходов.

Только в это мгновение Гус заметил странную вещь — наверное, потому, что все его чувства были взвинчены адреналином драки: под поверхностью полупрозрачной кожи Квинлана не блуждали кровяные черви — их там попросту не было, ни одного. Все Древние, включая прочих охотников, буквально кишели червями, и тем не менее плоть Квинлана, переливчатая, едва ли не радужная, оставалась спокойной и гладкой, как корочка пудинга.

Битва между тем продолжалась, и это открытие, впопыхах сделанное Гусом, быстро затерялось в его сознании. Убийственная пальба господина Квинлана немного расчистила пространство, которого так не хватало бойцам; теперь «сапфирам» не грозила опасность оказаться в окружении, и они сумели переместиться, ни на секунду не прекращая сражение, с середины улицы к дверям ломбарда. Слепые дети спокойно выжидали, сидя поодаль на четвереньках, — они походили на волчат, готовых прикончить ослабевшего оленя, едва он свалится на землю. Господин Квинлан послал в их сторону заряд дроби и тут же перезарядил ружье — слепые твари, пронзительно визжа, мгновенно рассыпались в разные стороны.

Анхель свернул шею очередного вампира, резко крутанув его голову обеими руками, а затем, развернувшись всем телом в одном быстром, почти неуловимом движении, редкостном для человека его возраста и обхвата, расколол череп еще одной твари, впечатав его своим массивным локтем в каменную стену.

Улучив возможность, Гус вырвался из свалки и, выставив перед собой меч, понесся внутрь дома — на поиски старика. Магазин на первом этаже был пуст, поэтому Гус помчался вверх по лестнице и очутился в жилом помещении — старой квартире, еще довоенного образца.

Множество зеркал на стенах говорило о том, что он попал в нужное место, — но старика не было и здесь.

На обратном пути, спускаясь по лестнице, Гус встретил двух вампирш и сначала познакомил тварей с каблуком своего сапога, а уж потом пронзил серебром. От их истошных воплей в его крови снова взбурлил адреналин, и Гус полетел дальше, перепрыгнув через вампирские тела и позаботившись о том, чтобы не угодить в белую кровь, медленно стекавшую по ступенькам.

Лестница уходила вниз, в подвал, но Гус должен был вернуться к своим компадрес,[18] сражавшимся не на жизнь, а на смерть — и даже не на смерть, а на собственные души — под низким небом, затянутым черным дымом.

Уже почти выбежав на улицу, он вдруг заметил, что часть стены возле лестницы раскурочена и там обнажились старые медные водопроводные трубы, идущие вертикально — из подвала к верхним этажам. Гус осторожно положил меч на витрину — в неглубоком ящике под стеклом были выставлены всякие брошки и камеи, — решив ненадолго расстаться со своим оружием лишь потому, что рядом нашлась куда более полезная вещь — незаменимая именно в данной ситуации. Этой вещью была бейсбольная бита марки «Луисвиль Слаггер»{20} с автографом самого Чака Ноблока.{21} Ценник на реликвии гласил: «39,99 долларов». Вооружившись битой, Гус принялся сбивать ею штукатурку со стены, пока не обнаружил то, что искал, — трубу газопровода. Старую добрую чугунную трубу. Еще три хороших удара битой, и труба выскочила из муфты — по счастью, без искр.

По комнате тут же распространился запах природного газа, причем газ вырывался из поврежденной трубы не с унылым шипением, а с яростным ревом.

«Щупальца» в беспокойстве столпились вокруг Боливара, и он почувствовал, что им крайне не по себе.

Тот боец с дробовиком… Он не был человеком. Он был вампиром.

Но — каким-то другим вампиром.

«Щупальца» его не «видели». Даже если он принадлежал к другому клану — а так оно и было, ясное дело, — «щупальцам» все равно полагалось выудить из него хоть какую-нибудь информацию и передать это знание Боливару, при условии, что пришелец был той же червяной породы, что и они.

Боливар, хоть и озадачился этим странным явлением, тем не менее решил броситься в атаку. Однако «щупальца», уловив намерение Габриэля, запрыгнули вперед и перекрыли ему дорогу. Он попытался разбросать их в стороны — они снова сгрудились на пути. Непоколебимая настойчивость малышей была весьма странной, и Боливар решил отнестись к ней с должным вниманием.

Что-то должно было стрястись, и ему, Боливару, следовало проявить высочайшую осмотрительность.

Гус забрал свой меч и прорубил дорогу к выходу сквозь еще одного вампира, который в недавней жизни работал медиком: на нем был врачебный халат. Выскочив на улицу, Гус подбежал к соседнему зданию. Там он вырвал доску из горящего подоконника и с этим куском пылающей древесины вернулся к сражающимся. Не теряя ни секунды, он с силой вогнал доску острым концом в спину одного из поверженных вампиров, так что она стала напоминать вертикально торчащий факел.

— Кри-им! — выкрикнул Гус.

Ему нужно было, чтобы этот убийца, увешанный серебряными побрякушками, прикрыл его, пока он будет доставать арбалет из оружейной сумки.

Гус извлек арбалет, затем снова начал рыться в сумке и наконец выудил из нее то, что искал: серебряный болт. Оторвав от рубашки лежавшего вампира порядочный лоскут, Гус обмотал его вокруг наконечника болта, завязал как можно туже, уложил болт на перекрестье, окунул обмотку в пламя горящей доски, а затем нацелил оружие в сторону магазина Сетракяна.

Какой-то вампир в окровавленном тренировочном костюме, дико размахивая руками, набросился на Гуса, но оказавшийся рядом Квинлан остановил его, нанеся сокрушительный удар кулаком в глотку.

— Все назад, кабронес![19] — завопил Гус.

Подскочив к бордюру, он прицелился получше и, выпустив горящую стрелу, успел проследить, как она влетает в разбитую витрину, пересекает весь магазин и приземляется у дальней стены.

Когда здание сотряслось от взрыва, Гус уже мчался прочь во все лопатки. Кирпичная стена обрушилась и рассыпалась по мостовой, а крыша вместе с деревянными стропилами буквально лопнула и разлетелась в разные стороны, словно бумажный колпачок шутихи.

Ударная волна сбила с ног ничего не подозревавших вампиров и разметала их по улице. Взрыв высосал из воздуха кислород, отчего над кварталом, как это всегда бывает после мощной детонации, воцарилась тишина, и лишь звон в ушах примешивался к этому зловещему безмолвию.

Гус с трудом встал на колени, затем поднялся на ноги. Углового здания больше не было, его словно расплющила гигантская нога великана. Облако пыли, накрывшее улицу, стало постепенно рассеиваться, и повсюду начали подниматься с земли выжившие вампиры. Лишь немногие из них остались лежать — те, которые были реально мертвы: им посносило головы разлетевшимися кирпичами. Все остальные быстро пришли в себя после взрыва и снова обратили на «сапфиров» свои голодные взгляды.

Уголком глаза Гус заметил Квинлана: тот перебежал на противоположную сторону улицы и, спустившись по короткой лесенке, нырнул в квартиру, размещавшуюся в подвальном этаже. Гус не мог взять в толк, что означало это бегство, пока не обернулся и не увидел разор, причиной которого он стал.

Удар, нанесенный взрывом по ближайшим слоям атмосферы, передался дальше и достиг дымной пелены; мощная волна воздуха, ушедшая вверх, раздвинула черный покров. Во мраке небес образовалась прореха, сквозь которую на землю полился яркий, очистительный солнечный свет.

Дым разошелся, словно по шву: сначала мрак прорезала узкая светлая черточка, но прореха быстро увеличилась, и вот уже в воздухе образовался стремительно расширяющийся конус желтого сияния огромной лучезарной силы. Тупые вампиры слишком поздно почувствовали наступающую на них светоносную смерть.

Гус ошеломленно наблюдал, как вокруг него в воздухе рассеиваются мерзкие твари, испуская вопли, достойные привидений. Их тела падали на землю и… исчезали, оставляя после себя облачка пара и кучки золы. Те немногие, которые оказались на безопасном расстоянии от солнечного конуса, пустились в бегство и скрылись в соседних домах.

Одни только «щупальца» повели себя разумно: предугадав, в каком направлении будет распространяться солнечный свет, они схватили Боливара и поволокли его прочь. Эти малыши осмелились даже вступить в короткую стычку с Боливаром. Совместными усилиями они справились с Габриэлем и отбросили его от неумолимо приближавшейся границы убийственного света. Времени у них почти не оставалось, но все же «щупальца» успели выдернуть решетку сливного отверстия и затащить Боливара, отчаянно цеплявшегося за что попало, в спасительное подземелье.

Совершенно внезапно «сапфиры», Гус и Анхель остались одни посреди залитой солнцем улицы. В руках они по-прежнему держали оружие, но враг, противостоявший им, исчез.

Вот такая обычная картинка: просто-напросто очередной солнечный денек в Восточном Гарлеме.

Гус вернулся в зону разрушения. Взрыв практически начисто снес здание ломбарда с фундамента. Весь подвал был открыт взору: там дымились кирпичи и оседала поднятая взрывом пыль. Гус подозвал Анхеля. Тот сразу же приковылял и помог Гусу расчистить путь вниз, убрав с прохода самые тяжелые куски кирпичной кладки. Затем Гус спустился в разрушенный подвал, Анхель последовал за ним. Они услышали какое-то подозрительное шипение и потрескивание, но это просто искрили размочаленные электрические провода — оказывается, в здание все еще подавали ток. Пытаясь найти придавленные обломками тела, Гус отвалил в сторону несколько фрагментов кирпичной стены. Его очень беспокоила судьба старика: не исключено, что все это время тот прятался в подвальном этаже.

Трупов нигде не было. В сущности, Гус вообще не нашел ничего особенного — только множество пустых полок. Все выглядело так — или почти так, — словно старик слинял отсюда совсем недавно. Дверь в подвал обрамляли ультрафиолетовые лампы, которые сейчас рассыпали оранжевые искры. Наверное, здесь было что-то вроде бункера, подумал Гус, типа противорадиационного убежища, только не на случай атомной войны, а на случай войны с вампирами, или же просто некая камера, обустроенная так, чтобы эти твари сюда не совались.

Гус уже сильно задерживался в подвале — во всяком случае, задерживался дольше, чем следовало: шов в дымном покрове затягивался, еще немного, и солнце опять надолго исчезнет, — тем не менее он продолжал упорно копаться в мусоре, пытаясь найти хоть что-нибудь — любую мелочь, которая помогла бы ему сориентироваться, как действовать дальше.

Эту мелочь нашел Анхель. Под обвалившейся деревянной балкой на ребре лежала маленькая шкатулка для хранения памятных безделушек — вещица, сделанная из чистого серебра. Замечательная находка! Шкатулка была бережно запечатана. Старый рестлер высоко поднял ее, чтобы показать всей банде, но главным образом — Гусу.

Гус тут же забрал у Анхеля шкатулку.

— Ох уж этот старик! — сказал он.

И наконец улыбнулся.

Пенсильванский вокзал

Старый Пенсильванский вокзал открылся в 1910 году, и задуман он был как величественный монумент избыточности. Роскошный храм общественного транспорта, к тому же самое большое закрытое помещение во всем Нью-Йорке… — ясно видно, что уже тогда, век назад, город тяготел к чрезмерности.

В 1963 году первое здание вокзала было снесено, и его заменили нынешней сельдяной банкой подземных тоннелей и коридоров. В исторической перспективе именно этот «монументальный акт вандализма» послужил сигналом к рождению современного движения за сохранение памятников архитектуры — в том смысле, что так называемая реконструкция вокзала была, наверное, первым и, как считают некоторые, крупнейшим по сей день провалом программы «перестройки и модернизации городов».

Пенсильванский вокзал — или просто Пенн — долгое время оставался самым напряженным транспортным узлом Соединенных Штатов, перемалывавшим до шестисот тысяч пассажиров в день — в четыре раза больше, чем Центральный вокзал Нью-Йорка. Он обслуживал компанию «Амтрак»,{22} Транспортную администрацию метрополии{23} и «Нью-Джерси Транзит»,{24} тем более что станция скоростной подземки{25} находилась всего в квартале от Пенна; раньше к ней вел длинный подземный переход, но уже много лет он был закрыт из соображений безопасности.

Современный Пенсильванский вокзал использовал все те же подземные платформы старого Пенна. Эф заранее заказал билеты для Зака, Норы и Нориной матери на поезд линии «Кистоун сервис», которая пролегала через Филадельфию и заканчивалась в Гаррисберге, столице штата Пенсильвания. Обычно эта дорога занимала четыре часа, но сейчас в пути могли быть существенные задержки. Как только они прибудут в Гаррисберг, Нора на месте изучит ситуацию и организует дело так, чтобы их доставили в тот самый летний лагерь для девочек.

Эф оставил микроавтобус на пустующей стоянке такси в квартале от вокзала и повел своих подопечных по безлюдным улицам к Пенну. Темная туча висела над городом — и в буквальном, и в переносном смысле. Когда они шли мимо пустых магазинов, дым зловеще вился прямо над их головами. Витрины были разбиты, и тем не менее Эф и его спутники не увидели ни одного грабителя или мародера — большинство из них уже превратились в грабителей крови человеческой.

Как же низко — и как быстро! — пал город…

Лишь только когда они добрались до входа в вокзал с 7-й авеню на «Джо Луис Плаза» — того входа, над которым значилось: «Мэдисон-сквер-гарден»,{26} — Эф наконец увидел хоть какие-то признаки прежнего Нью-Йорка, того города, каким он был несколько недель назад, Нью-Йорка месячной давности. Полицейские и сотрудники Управления нью-йоркских портов в оранжевых жилетах регулировали движение толпы, организованно направляя мрачных, подавленных людей внутрь вокзала.

Эскалаторы не работали, и люди спускались в главный вестибюль вокзала по неподвижным ступенькам. По причине нескончаемого пешеходного движения вокзал оставался одним из последних человеческих бастионов в городе, захваченном вампирами, — он упорно сопротивлялся колонизации, несмотря на то, что сам находился в подземелье. Эф был уверен: большинство поездов — а может, и все без исключения — отправлялись с задержками, но достаточно было уже и того, что они все-таки отправлялись. Люди, в панике снующие туда-сюда, в каком-то смысле действовали на него успокаивающе. Если бы поезда вдруг встали, здесь начался бы страшный бунт.

Некоторые лампы под потолком все еще горели. Ни один магазин не работал, все полки были пусты, на витринах виднелись приклеенные к стеклу рукописные объявления: «ЗАКРЫТО ВПРЕДЬ ДО ДАЛЬНЕЙШЕГО УВЕДОМЛЕНИЯ».

Тяжелый стон поезда, прибывающего на нижнюю платформу, неожиданно придал Эфу сил. Он вскинул на плечо сумку с вещами Норы и госпожи Мартинес и стал прокладывать путь в толпе; сама Нора поддерживала мать, чтобы та не упала. Вестибюль был забит людьми, и все же Эфу нравилось давление толпы: ему давно не хватало этого ощущения тесноты, он даже стал забывать, каково это — быть индивидом, окруженным человеческой толчеей.

Впереди стояли, выжидая кого-то, солдаты национальной гвардии. Они выглядели изнуренными, совсем выдохшимися, и тем не менее солдаты внимательно вглядывались в лица проходивших мимо людей. А ведь Эф по-прежнему оставался в списке разыскиваемых полицией! И это не говоря уже о том, что сзади за пояс брюк у него был заткнут пистолет с серебряными пулями.

Ясное дело, что контакт с национальной гвардией не входил в планы Эфа, поэтому он довел своих подопечных только до высоких синих колонн и оттуда показал им, где находится выход на перрон амтраковского поезда.

У Мариелы Мартинес был испуганный и даже немного рассерженный вид. Толпа раздражала ее. Два года назад у Нориной мамы, в прошлом — патронажной медсестры, диагностировали болезнь Альцгеймера с ранним началом. Иногда Мариела думала, что Норе все еще шестнадцать лет, и порой это приводило к спорам о том, кто кого должен слушаться. Однако сегодня госпожа Мартинес была тиха, подавлена и погружена в себя — судя по виду, погружена очень глубоко. Казалось, Мариела чувствовала себя как рыба, выброшенная на берег, и то, что она очутилась так далеко от дома, сильно тревожило ее. Никакого злословия в адрес давно почившего мужа, никаких требований, чтобы ее немедленно одевали для вечеринки. На ней был шафранного цвета капот, поверх которого ее заставили накинуть дождевик; седые волосы, заплетенные в толстую косу, тяжело ниспадали на спину. Зак ей очень понравился, и всю дорогу, пока они ехали до вокзала, Мариела держала мальчика за руку. Зак был тронут до глубины души, хотя сама душа его при этом разрывалась на части.

Эф присел на корточки перед сыном. Мальчик отвернул лицо, словно отказываясь принимать то, что сейчас произойдет; ему очень не хотелось произносить слова прощания.

— Ты поможешь Норе с госпожой Мартинес, хорошо? — сказал Эф.

Зак кивнул.

— Почему это должен быть обязательно девчоночий лагерь? — спросил он.

— Потому что Нора когда-то была девочкой, и она туда ездила. Вас там будет только трое, и больше никого.

— А ты? — быстро спросил Зак. — Ты когда туда приедешь?

— Надеюсь, очень скоро.

Эф положил свои большие ладони на плечи Зака. Мальчик тут же вскинул руки и вцепился в локти отца.

— Обещаешь?

— Скоро. Насколько смогу.

— Это не обещание.

Эф сжал плечи мальчика, пытаясь продать ложь подороже.

— Обещаю.

По виду Зака Эф сразу понял: покупка не состоялась. Он чувствовал, что Нора внимательно смотрит на них.

— Обними меня, — сказал Эф.

— Зачем это? — Зак даже немного отпрянул. — Я обниму тебя, когда увижу в Пенсильвании.

По лицу Эфа скользнула улыбка.

— Ну, тогда просто чтобы поддержать меня.

— Не понимаю, зачем нужны эти…

Эф притянул сына поближе и крепко обхватил руками. Мимо них вихрем неслись люди. Мальчик попытался высвободиться, но как-то не всерьез; отец еще раз стиснул его, поцеловал в щеку и отпустил.

Эф поднялся в полный рост. Теперь перед ним возникла Нора, она мягко толкнула его в грудь и оттеснила на несколько шагов. Карие глаза Норы сверкали, она буквально сверлила Эфа взглядом.

— Скажи мне наконец, прямо сейчас. Что это за план ты задумал? Что конкретно собираешься сделать?

— Я собираюсь сказать тебе «до свиданья».

Нора стояла очень близко к Эфу — ни дать ни взять возлюбленная, расстающаяся со своим ненаглядным, — вот только костяшки пальцев она сильно вдавила ему под самую грудину и еще поворачивала руку в ту и другую стороны, словно ввинчивая кулачок в живот.

— Ну? После того как мы уедем — что ты собираешься делать? Мне надо это знать.

Эф посмотрел мимо нее на Зака — тот стоял возле Нориной мамы и с сознанием долга держал ее за руку.

— Я хочу попробовать остановить этот ужас, — сказал Эф. — А ты что думала?

— Я думала и думаю, что уже слишком поздно, и ты знаешь это. Поехали с нами. Если ты делаешь это ради старика, — имей в виду, я испытываю к нему те же чувства, что и ты. Однако все кончено, мы оба понимаем это. Поехали с нами. Попробуем произвести перегруппировку. Продумаем наши следующие шаги. Сетракян поймет.

Эф просто физически ощущал, с какой силой Нора тянет его за собой, — он чувствовал эту тягу куда острее, чем боль от костяшек, впившихся ему в грудную кость.

— Здесь у нас все еще есть шанс, — сказал он. — Я верю в это.

— У нас, — с нажимом произнесла Нора, давая понять, что имеет в виду их двоих. — У нас тоже все еще есть шанс. Если мы сейчас оба выберемся отсюда.

Эф стянул с плеча последнюю сумку и повесил ее на плечо Норы.

— Здесь оружие, — сказал он. — На тот случай, если возникнут какие-либо неприятности.

На глаза Норы навернулись слезы ярости.

— Знай: если ты тут кончишься, наделав глупостей, я — клянусь! — возненавижу тебя навеки.

Он коротко кивнул.

Нора поцеловала Эфа в губы и крепко обхватила его руками в прощальном объятии. Внезапно ее рука наткнулась на рукоятку пистолета, заткнутого за пояс на спине Эфа. Глаза Норы потемнели. Она откинула голову, чтобы взглянуть Эфу в лицо. На какую-то секунду он подумал, что сейчас Нора выдернет пистолет и заберет его себе, но вместо этого она снова прильнула к Эфу и уткнулась ему в лицо так, что губы оказались возле самого уха. Щека Норы была мокрая от слез.

— Я уже ненавижу тебя, — прошептала Нора.

Она отодвинулась от Эфа, повернулась, подхватила маму и Зака и, более не оборачиваясь, повела их к табло отправления поездов.

Эф подождал несколько секунд, во все глаза глядя, как уходит его сын. Когда мальчик дошел до угла, он обернулся, высматривая отца. Эф помахал, высоко подняв руку, но Зак не увидел его. Эф вдруг почувствовал, что «Глок», заткнутый за пояс, стал намного тяжелее.

Доктор Эверетт Барнс, директор Центра по контролю и профилактике заболеваний, сидел в бывшей штаб-квартире проекта «Канарейка» на углу 11-й авеню и 27-й улицы. Он подремывал, откинувшись на спинку офисного кресла, которое еще недавно, как и весь этот кабинет, принадлежало Эфраиму Гудуэдеру. Звонок телефона потревожил его сон, но не настолько, чтобы Барнс пробудился. Для этого потребовалось дополнительное вмешательство — на плечо директора легла рука специального агента ФБР.

Встряхнувшись от сна, Барнс сел прямо. После короткой передышки он чувствовал себя посвежевшим.

— Вашингтон? — попробовал угадать директор.

Страницы: «« ... 678910111213 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Автор добротной пейзажной и?любовной лирики словно проживает всю свою жизнь вновь в?стихах. В?своих ...
Лирический герой озорных стихов?– молодой отец, который?с?добротой и?юмором подмечает сходство своег...
Практикум по административному праву разработан в соответствии с государственным образовательным ста...
Время бакалейных лавчонок с единственным видом растительного масла – подсолнечным – прошло. Многообр...
Фенхель – растение, которое помогало человеку справляться с болезнями не одну тысячу лет. Во многих ...
Никто не болен. Никто не должен лечиться. Все в своём уме и твёрдой памяти. Весь мир – рай, а каждый...