Мумия, или Рамзес Проклятый Райс Энн

Но только не вчера. А самое ужасное, что ненависть Эллиота была зеркальным отражением той ненависти, которую Генри испытывал ко всем, с кем был знаком. Это огорчало Генри и выводило из себя. И пугало.

«Надо уехать от них, от всех, – думал он. – Они только и заняты тем, что критикуют и осуждают меня, хотя сами недалеко от меня ушли».

Когда они уедут из Каира, он как следует отмоется, бросит пить, вернется в «Шеферд» и мирно проспит несколько дней. Потом заключит сделку с отцом и поедет в Америку, а там, может, ему улыбнется фортуна.

А сейчас у него не было никакого желания играть. Сегодня не будет никакой игры; он с легкостью откажется от нее и позволит себе наслаждаться шотландским виски, полеживая в этом уютном кресле и поглощая приготовленную Маленкой еду.

Маленка в последнее время слишком часто стала ворчать и придираться. Она только что приготовила английский завтрак и хотела, чтобы он сел за стол. Генри слегка шлепнул ее и попросил оставить его в покое.

Тем не менее она продолжала суетиться. Генри слышал, как засвистел чайник. Маленка накрыла небольшой столик во дворе.

Ну и ладно, черт с ней. У него есть три бутылки виски – этого вполне достаточно. Может, позже ему удастся выпроводить ее куда-нибудь. Ему нравится бывать здесь в одиночестве. Пить, курить и предаваться мечтам. Слушать граммофон. Генри привык даже к этому проклятому попугаю.

Сейчас он решил вздремнуть, а попугай, естественно, заорал, защелкал, забегал взад-вперед по своей клетке. Африканские серые попугаи обожают висеть вниз головой. Вообще-то, эта птица всегда напоминала Генри гигантское насекомое. Когда Маленки не будет дома, надо его прибить.

Он уже задремывал, находясь на грани бодрствования и сна. Сделал еще один глоток виски, и голова его склонилась к плечу. Дом Джулии, библиотека, мумия кладет руку ему на плечо, в горле застревает пронзительный вопль…

– Господи!

Генри вскочил с кресла, бокал выскользнул из руки. Хоть бы прекратился этот проклятый кошмар…

Эллиоту пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Два выпуклых глаза изучающе смотрели на него поверх черной саржи. Казалось, женщине хотелось взглянуть на него украдкой, но полусъеденные веки не давали возможности прикрыть глаза. Рука поправила покрывало, словно женщина хотела спрятаться от взгляда Эллиота.

Нашептывая латинские слова, граф попросил ее подождать немного. Кеб не мог подъехать ближе к дому, который был им нужен. Осталось пройти несколько шагов.

Эллиот вытер лоб носовым платком. Так, минуточку. Рука. Рука, которая придерживала черную ткань возле рта. Он снова взглянул на нее. Рука менялась в лучах жаркого солнца Рана, обнажавшая костяшки пальцев, почти затянулась!

Эллиот некоторое время изучал руку, потом перевел взгляд на глаза женщины. Да, появилось что-то вроде век, и теперь длинные, изогнутые черные ресницы прикрывали бугристую, изъеденную плоть.

Он снова обнял женщину, и она тут же прижалась к нему – нежное, трепещущее существо. И тяжело вздохнула.

Эллиот вдруг ощутил исходящий от нее аромат духов, дорогих, сладких, изысканных. В этом аромате слышались запахи пыли, глины, речного ила, но очень легкие, почти неуловимые. А запах духов был стоек и силен. Сквозь тонкую саржу Эллиот чувствовал тепло ее тела.

Ну и зелье! Какое могучее!

– Сюда, сюда, моя дорогая, – сказал он по-английски. – Мы уже совсем близко. Вон та дверь в конце дома.

Он почувствовал, как женщина обнимает его. Она легонько поддерживала его, принимая на себя тяжесть его тела. Боль в левом бедре утихла. Эллиот с облегчением засмеялся. Нет, он чуть было не засмеялся, но не смог. Просто пошел дальше, и женщина помогала ему идти, пока они не добрели до двери.

Здесь он с минуту отдыхал, а потом забарабанил в дверь кулаком.

Больше он не мог ступить ни шагу.

Долго ничего не было слышно. Эллиот постучал еще раз.

Потом донесся звук отодвигаемого засова, и появился Генри, дрожащий, небритый, в зеленом шелковом халате.

– Какого черта тебе надо?

– Позволь мне войти.

Он толкнул дверь и ввел женщину в комнату. Она спряталась у него за спиной, чтобы Генри не увидел ее лица.

Эллиот заметил, что обстановка в доме роскошная: ковры, мебель, хрустальные графины на мраморных столиках. Сквозь арочный проход, ведущий во двор, Эллиот увидел темнокожую красавицу в костюме танцовщицы – наверное, это и есть Маленка. Она ставила на столик поднос с горячей едой. Возле белой садовой стены росли маленькие апельсиновые деревья.

– Кто эта женщина? – спросил Генри.

Все еще крепко прижимая спутницу к себе, Эллиот направился к стулу. Генри смотрел на ноги женщины: при каждом ее шаге видны были голые кости. Во взгляде Генри мелькнуло изумление, смешанное с отвращением.

– Кто она такая? Зачем ты привел ее сюда? Попятившись, Генри наткнулся на колонну арочного прохода и изрядно стукнулся.

– С ней что-то неладно, – выдохнул он.

– Потерпи, я все тебе объясню, – прошептал Эллиот. Теперь грудь болела так, что слова давались с трудом. Усевшись на плетеный стул, он почувствовал, что женщина отпустила его. Она что-то пробормотала, и, проследив за ее взглядом, Эллиот увидел, что она смотрит на полку у противоположной стены комнаты: там, сверкая в солнечном свете, льющемся со двора, стояли стеклянные бутылки.

Женщина со стоном шагнула к полке. Черное саржевое покрывало сползло с ее головы и плеч, полностью открыв кости ребер, белеющие в глубоких ранах, и остатки ветхой одежды, едва прикрывающей ее наготу.

– Ради бога, только не паникуй! – воскликнул Эллиот.

Но было слишком поздно. Генри побелел, рот его задергался и скривился. Маленка во дворе испустила отчаянный вопль.

Жалобно застонав, женщина уронила бутылку на пол. Генри сунул руку в карман, а когда вытащил – солнце блеснуло на стволе маленького серебристого пистолета.

– Нет! – крикнул Эллиот.

Он попытался подняться, но не смог. С тем же оглушительным грохотом, что и в музее, пистолет выстрелил. В клетке заверещал попугай.

Пуля попала женщине в грудь, и она завизжала, покачнулась, а потом со злобным воплем кинулась на Генри.

Звуки, издаваемые Генри, не были похожи на человеческие. Разум покинул его. Беспорядочно, наугад стреляя, он помчался во двор. С пронзительным визгом женщина догнала его, выбила из руки пистолет и вцепилась Генри в горло. Они начали бороться, словно исполняя какой-то отвратительный танец. Генри отчаянно царапался, но костлявые пальцы все крепче сжимали его шею. Плетеный столик опрокинулся, чай пролился на пол. Они врезались в апельсиновые деревья, и листья, будто вода из душа, хлынули вниз.

Маленка в ужасе прижалась к стене.

– Эллиот, помоги! – крикнул Генри.

Он откинулся назад, дрожащие колени его подломились, он судорожно вцепился женщине в волосы.

Эллиот ухитрился доковылять до арки. И как раз в это время хрустнули кости. Он моргнул и увидел, как тело Генри обвисло и упало на землю, превратившись в бесформенную кучу зеленого шелка.

Женщина отступила назад, постанывая, заливаясь плачем, ее рот снова исказила гримаса, обнажившая белые зубы, – как тогда, в музее. Гнилое тряпье разорвалось на плече и обвисло; сквозь ветхую ткань стали видны темно-розовые соски. Большие капли крови капали с пелен, все еще обмотанных вокруг талии, полоски ткани одна за другой разматывались и при каждом шаге спадали вниз.

Ее глаза, испуганные, залитые слезами, посмотрели на мертвое тело, а потом на еду и лужицу чая, которая испарялась на солнце.

Женщина медленно опустилась на колени, схватила булочку и поспешно сунула в рот. Потом встала на четвереньки и начала слизывать с пола чай. Погрузила пальцы в баночку с джемом и за считанные секунды расправилась с ним. Потом заметила бекон и разом проглотила целый ломоть.

Эллиот молча наблюдал за ней. Маленка неслышно подбежала к нему и спряталась у него за спиной. Эллиот делал маленькие короткие вдохи и выдохи, прислушиваясь к ритму своего сердца.

Женщина уничтожила сливочное масло, потом принялась за яйца, зубами проворно очищая их от скорлупы.

Наконец с едой было покончено. Но женщина продолжала стоять на коленях, глядя на свои вытянутые руки. Солнечный свет, заливающий маленький дворик, блестел на ее черных волосах.

Эллиот продолжал наблюдать. Он не мог осознать то, что видел, не мог даже осуждать эту женщину. Он был слишком потрясен.

Внезапно женщина развернулась, упала ничком на пол, вытянулась во весь рост и горько разрыдалась, беспомощно царапая пальцами плитку. Потом женщина перевернулась на спину и легла так, чтобы на нее не падала зеленая тень апельсиновых деревьев. Тело ее оказалось целиком залитым солнечным светом.

С минуту она смотрела в небо, потом глаза ее закатились и стали видны только бледные полумесяцы белков.

– Рамзес, – прошептала она. Ее грудь слабо колыхалась при дыхании.

Граф обернулся к Маленке. Тяжело опираясь на ее руку, он встал со стула и почувствовал, что темнокожую танцовщицу все еще трясет от страха. Он молча опустился на расшитые подушки и прислонил голову к круглой мягкой спинке плетеного кресла. Все это просто дурной сон, думал он. Но это был не сон. Он своими глазами видел, как это существо восстало из мертвых. Он видел, как оно убило Генри. Что же ему делать, господи?

Маленка придерживала его за локоть, потом опустилась рядом на колени. Разинув рот, она смотрела в сад широко распахнутыми пустыми глазами.

Над лицом Генри кружили мухи. Они с жужжанием садились на остатки еды.

– Никто не причинит тебе зла, – прошептал Эллиот, повернувшись к Маленке. Жжение в груди понемногу стихало. В левой руке разливалось тепло. – Она не обидит тебя, обещаю. – Он провел языком по сухим губам, потом снова с трудом заговорил: – Она больна. Я должен позаботиться о ней. Она не причинит тебе зла, поверь.

Египтянка вцепилась в его запястье, прижавшись лбом к спинке кресла.

– Не надо полиции, – тихо произнесла она наконец после долгой паузы. – Я не хочу, чтобы англичане отобрали у меня дом.

– Да, – пробормотал Эллиот. – Не надо полиции. Мы не будем вызывать полицию.

Он хотел погладить ее по голове, но не смог пошевелиться. Он мрачно смотрел на солнечный свет, на лежащую женщину, на ее блестящие черные волосы, разметавшиеся по выложенному плиткой полу, на мертвого Генри.

– Я сама все сделаю, – прошептала Маленка. – Я сама унесу отсюда англичанина. Пусть полиция не приходит.

Эллиот не понимал ее. Что она говорит? Потом до него дошло.

– Ты можешь это сделать? – тяжело дыша, спросил он.

– Да, могу. Придут друзья. Заберут англичанина.

– Тогда все нормально. – Эллиот вздохнул, и боль в груди стала еще сильнее. Он осторожно дотянулся правой рукой до кармана, вытащил бумажник и, едва шевеля пальцами, вынул два десятифунтовых банкнота.

– Это тебе, – сказал он. Снова закрыл глаза, изнемогая от предпринятых усилий. Маленка взяла деньги. – Но будь осторожна. Никому не рассказывай о том, что видела.

– Никому не скажу. Я позабочусь о… Это мой дом. Его подарил мне брат.

– Да, понимаю. Я пробуду здесь недолго, обещаю тебе. И заберу эту женщину с собой. Но пока потерпи, и я дам тебе еще денег, много денег.

Эллиот снова раскрыл бумажник. Вытащил все деньги и, не считая, протянул их египтянке.

Он опять лег и закрыл глаза. Он слышал, как Маленка легко прошлась по ковру, а потом снова почувствовал ее прикосновение. Он посмотрел на египтянку: на ней была черная роба, еще один черный балахон свисал с ее руки.

– Спрячь ее, – прошептала она и глазами показала на сад.

– Спрячу, – шепотом ответил Эллиот и снова закрыл глаза.

– Спрячь, прошу тебя! – В голосе Маленки была отчаянная мольба.

Эллиот дал ей слово.

С огромным облегчением он услышал, как она захлопнула за собой дверь, выходящую на улицу.

В длинном развевающемся одеянии бедуина Рамзес шел по музею среди толпы туристов, глядя сквозь темные очки прямо перед собой, на пустое место в дальнем конце коридора, туда, где раньше стояла витрина. Никаких следов, никаких признаков того, что здесь что-то стояло! Нет битого стекла, нет щепок. Нет пузырька, который он уронил. Все исчезло.

Но где же она? Что с ней случилось? Рамзес с ужасом вспоминал окруживших его солдат. Неужели она тоже попала в их руки?

Царь пошел дальше, завернул за угол и оглядел статуи и саркофаги. Никогда еще за всю свою долгую жизнь он так не страдал. Он не имел права ходить здесь с этими мужчинами и женщинами, не имел права дышать с ними одним воздухом.

Он не мог думать о том, что делать дальше, куда идти. Если в ближайшее время он ничего не узнает, то окончательно свихнется.

Прошло, возможно, минут пятнадцать, а может, и меньше. Надо спрятать ее, да. Увести ее из сада, пока не пришли люди. Женщина неподвижно лежала на солнце и что-то бормотала во сне.

Вцепившись в трость, Эллиот поднялся на ноги. Левая нога обрела чувствительность, а это значило, что снова вернулась боль.

Он пошел в спальню. Высокая старомодная викторианская кровать стояла возле правой дальней стены, на ее широкий москитный полог лился солнечный свет: ставни окон были распахнуты настежь.

Туалетный столик находился слева от окна. В левом углу размещался платяной шкаф, его дверцы со встроенными зеркалами были раскрыты, внутри виднелись вешалки с шерстяными пиджаками и пальто.

На туалетном столике стоял маленький переносной граммофон с рожком. Рядом в специальном ящичке лежали пластинки. «Изучаем английский», – гласили обложки. На других пластинках была записана танцевальная музыка. Пепельница. Несколько журналов и полупустая бутылка шотландского виски.

Через дальнюю дверь справа от кровати виднелась ванная комната. Медный кран, полотенца.

Эллиот пошел в другом направлении и попал в другую комнату, которая северной стеной выходила в сад. В этой комнате все ставни были закрыты. Здесь темнокожая красавица хранила свои сценические костюмы и бижутерию. И все же один из гардеробов был завешан легкомысленными европейскими нарядами. Европейские туфли, легкие зонтики, пара немыслимых широкополых шляп.

Но зачем ему эта одежда, когда раненую женщину надо укрыть от посторонних любопытных глаз? Эллиот нашел обычное мусульманское одеяние, аккуратно сложенное на дне гардероба. Так что теперь можно дать ей чистую одежду, если, конечно, Маленка согласится продать ее.

Он постоял в дверном проеме, восстанавливая дыхание. Посмотрел на роскошное ложе, купающееся в солнечных лучах, на москитную сетку с завязанным сверху пышным бантом, которая очень напоминала корону. Все как-то зыбко, неестественно. Перед мысленным взором пронеслась сцена гибели Генри. Эллиот ничего не почувствовал, ничего – кроме холодного ужаса, от которого пропадало само желание жить.

Жажда жизни. В кармане у него лежал сосуд, в котором осталось несколько капель драгоценного эликсира.

И это тоже не вызывало никаких эмоций, не выводило из состояния транса. Мертвая уборщица в музее, мертвый Генри во дворе. И это существо, которое жарится на солнце!

Эллиот не мог заставить себя размышлять. Стоит ли пытаться? В одном он был абсолютно уверен: надо добраться до Рамсея. Да хватит называть его вымышленным именем! До Рамзеса! Но где он сейчас? Как сильно пострадал он от пуль? А те люди, которые вытащили его из музея, все еще держат его у себя?

Но сначала эта женщина; он должен вывести ее из сада и спрятать здесь, чтобы можно было убрать тело Генри.

Она ведь может напасть на людей, которые придут за Генри. И один ее вид способен их убить.

Возвращаясь во двор, Эллиот пытался навести в мыслях порядок. Они с Рамзесом никогда не были врагами. А теперь они союзники. И может быть… Но у него не осталось сил предаваться мечтам: надо сделать то, что задумано.

Эллиот сделал несколько осторожных шагов в сторону спящей на полу женщины.

Полуденное солнце жарило изо всех сил, и вдруг он испугался за нее. Эллиот посмотрел на нее и даже зажмурился: он увидел совсем не то, что ожидал.

Она стонала во сне; она мучилась по-прежнему, но это была совсем другая женщина – женщина потрясающей, изумительной красоты!

Правда, сквозь ее волнистые волосы на макушке виднелся большой участок белой кости, из челюсти выступал кусочек хряща. На правой руке вместо двух пальцев торчали голые кости, а из суставов по-прежнему сочилась кровь. И на груди все еще зияла огромная рана, обнажая белые ребра, прикрытые лишь тонкой мембраной крошечных капилляров.

Но лицо уже приобрело человеческий облик: округлые щеки розовели смуглым румянцем, изящно очерченные губы стали пунцовыми, кожа приобрела нежный оливковый оттенок.

Соски тоже были нежно-розового цвета, крепкие груди налились.

Что произошло? Требуется какое-то время, чтобы эликсир подействовал?

В смятении Эллиот приблизился к женщине. Жара стояла невыносимая. В голове у него помутилось. Стараясь не потерять сознания, он ухватился за колонну и немного постоял так, глядя на женщину, которая открыла свои светло-карие глаза.

Она вздрогнула, подняла правую руку и осмотрела ее. Она наверняка чувствовала, что с ней происходит. Казалось, раны причиняют ей сильную боль. Ахнув, женщина дотронулась до кровоточащей раны на руке.

Вряд ли она понимала, что выздоравливает. Безжизненно уронила руку на грудь, закрыла глаза и снова тихо заплакала, прошептав в полудреме:

– Рамзес…

– Пойдем со мной, – ласково обратился к ней Эллиот на латыни. – Пойдем в дом, там ты ляжешь на чистую постель.

Женщина испуганно посмотрела на него.

– Там тоже солнечно, – сказал Эллиот. И как только он произнес эти слова, его осенило. Именно солнце исцеляло ее! Он видел, как оно подействовало на ее руку, когда они шли по улицам. И та часть лица, которая не была укрыта покрывалом, тоже восстановилась.

И Рамзеса пробудило к жизни именно солнце. Вот как объясняются начертанные на саркофаге странные слова, запрещающие впускать солнечный свет в усыпальницу.

Но сейчас не время предаваться размышлениям или заниматься расспросами. Женщина села, на груди у нее теперь не было ветхих лохмотьев, а лицо, обращенное к Эллиоту, оказалось красивой овальной формы, щеки рдели румянцем, глаза холодно светились.

Она протянула Эллиоту руку, но, заметив костлявые пальцы, тут же с шипением отдернула ее.

– Нет, доверься мне, – произнес он на латыни и помог женщине подняться на ноги.

Он повел ее в спальню. Она рассматривала находившиеся в комнате предметы. Ногой потрогала мягкий персидский ковер. Посмотрела на маленький граммофон. Интересно, каким ей видится черный диск пластинки?

Эллиот попробовал подтолкнуть ее к кровати, но женщина не пошевелилась. Она увидела на туалетном столике газету, взяла ее в руки и стала разглядывать оперную афишу: привлекательную египтянку и ее воинственного возлюбленного, стоящих на фоне трех пирамид и египетских пальм.

Глядя на картинку, она взволнованно застонала. Потом ее палец заскользил по колонкам английских слов, и она посмотрела на Эллиота огромными полубезумными глазами.

– Это мой язык, – пояснил он ей на латыни. – Английский. Это афиша музыкальной драмы, которая называется оперой.

– Говори по-английски, – попросила она его на латыни. У нее был резкий, но приятный голос. – Прошу тебя, говори.

Возле входной двери раздался какой-то шум. Эллиот взял женщину за руку и оттащил от окна.

– Незнакомые люди, – сказал он по-английски и тут же перевел свои слова на латынь. И дальше продолжал говорить уже на двух языках, делая синхронный перевод. – Ляг и отдохни, а я принесу тебе еды.

Она вскинула голову, прислушиваясь к голосам, доносившимся из другой комнаты. Потом ее тело судорожно дернулось, и она приложила руку к раненой груди. Да, они очень болели, эти ужасные кровоточащие язвы. Но ее беспокоило что-то еще, потому что тело продолжало дергаться в конвульсиях. Каждый звук пугал ее.

Эллиот быстро подвел ее к кровати и, отдернув сетчатый полог, уложил на кружевные подушки. Когда она улеглась, на лице ее отразилось огромное облегчение. Потом она снова задрожала, пальцы стали судорожно ощупывать веки, и она инстинктивно повернулась к солнцу. Надо обязательно укрыть ее, ведь на ней лишь несколько жалких лоскутков полотна, тонкого, как бумага, поэтому она и тянулась к солнечному теплу.

Эллиот распахнул ставни, и в комнату ворвалось солнце.

Потом он бросился к двери, ведущей в гостиную, и плотно прикрыл ее. Посмотрел в окно, выходившее во двор.

Маленка как раз открывала садовую калитку. Вошли двое мужчин со свернутым в рулон ковром. Они раскатали ковер, переложили на него тело Генри и снова скатали.

При виде тяжело обвисших человеческих конечностей Эллиот почувствовал слабость. Он сглотнул, и спазм сдавил грудную клетку.

Потом он услышал тихий плач, доносившийся с кровати. Эллиот вернулся к женщине и взглянул на нее. Трудно сказать, продолжалось ли исцеление. И тогда он вспомнил о пузырьке, спрятанном в кармане.

Он колебался одно мгновение. А кто бы не колебался? В пузырьке было всего несколько капель. Видеть ее страдания было невыносимо.

Убийства, совершенные ею, были слепыми. И какой мерой можно измерить глубину ее мук и стыда?

Женщина посмотрела на него прищурившись, словно яркий свет причинял ей боль, и тихо спросила на латыни, как его зовут.

Эллиот ответил не сразу. Даже тон ее голоса выдавал природный интеллект. И в глазах тоже светился ум.

Теперь она не казалась ни сумасшедшей, ни растерянной. Просто страдающая женщина.

– Прости меня, – произнес он на латыни. – Эллиот, граф Рутерфорд. В моей стране меня называют лордом.

Женщина внимательно смотрела на него. Села и, потянувшись за свернутым в изножье кровати пледом, натянула его на себя, укрывшись до пояса. Солнце сверкало на ее черных волосах.

Ее черные брови изогнулись изящными высокими дугами. Светло-карие глаза были просто волшебны.

– А твое имя можно узнать? – спросил Эллиот на латыни.

Она горько улыбнулась:

– Клеопатра. В моей стране меня называют царицей. Тишина оглушила Элиота. В груди разлилось тепло, не похожее на боль, которую вызывали иные потрясения. Он молча смотрел женщине в глаза, не в силах ответить. И тут ему стало так радостно, так весело, что душу покинули и страх, и жалость.

– Клеопатра, – прошептал он почтительно, благоговейно.

Она заговорила на латыни:

– Говори со мной по-английски, граф Рутерфорд. Говори на том языке, на котором ты говорил со служанкой. Говори на том языке, на котором написана эта книга. Принеси мне поесть и попить: я очень голодна.

– Хорошо, – ответил он по-английски. И повторил ее просьбу на латыни: – Еды и питья.

– И ты должен сказать мне… – начала Клеопатра, но замолчала. Боль в боку обожгла ее, потом, морщась, она прикоснулась к ране на голове. – Скажи мне, – сделала она еще одну попытку заговорить и смущенно взглянула на Элиота. Она явно старалась что-то вспомнить, но ее охватил страх, и, сжав руками голову, закрыв глаза, она разразилась рыданиями.

– Потерпи, у меня есть лекарство, – прошептал Эллиот. Он осторожно присел на краешек постели и вытащил из кармана пузырек, в котором оставалось полдюйма искрящейся на солнце жидкости.

Клеопатра подозрительно взглянула на пузырек. Проследила за тем, как Эллиот открывает его. Он поднял пузырек и нежно провел рукой по ее волосам, но она остановила его. Показала на свои веки, и Эллиот увидел, что там кое-где еще оставались маленькие участки без кожи. Она взяла у него пузырек, капнула на пальцы и стала втирать жидкость в веки.

Эллиот прищурился, внимательно наблюдая за действием эликсира. Он слышал слабое шуршание и потрескивание.

Клеопатра подняла пузырек вверх и влила оставшуюся жидкость в рану на груди. Пальцами левой руки растерла эликсир по краям раны, тихо вздохнула, вытянулась на постели и замерла.

Прошло несколько минут. Эллиота поразило то, что он увидел: эликсир действовал на ее тело только в тех местах, где был прямой контакт. Веки стали нормальными, темные ресницы превратились в густую бахрому. Но в боку по-прежнему зияла ужасная рана.

Только сейчас Эллиот начал в полной мере осознавать, что перед ним та самая Клеопатра, что Рамзес оживил тело своей утраченной возлюбленной. Только теперь он стал понимать, почему Рамзес сделал то, что сделал. И Эллиот задумался, хорошо ли обладать такой властью. Он мечтал о бессмертии, но вовсе не о власти над смертью. А этот эликсир способен не только подарить бессмертие, но победить саму смерть.

А вот последствия… они пугали его. Что происходит в сознании этой женщины? В порядке ли ее рассудок? Боже, нужно как можно скорее встретиться с Рамзесом.

– Я принесу еще лекарства, – сказал Эллиот по-английски, тут же переводя свои слова на латынь. – Я принесу его сюда, а ты пока отдохни. Тебе нужно еще полежать на солнышке. – Он указал на окно. Говоря на двух языках, он объяснил ей, что солнце действует на нее не хуже, чем лекарство.

Клеопатра мрачно посмотрела на него. Повторила его английские фразы, превосходно копируя произношение. Ее глаза сверкали безумным огнем. Она забормотала на латыни, силясь что-то вспомнить, и снова начала всхлипывать.

Это было невыносимо. Но что он мог сделать? Почти бегом Эллиот бросился в соседнюю комнату и принес оттуда бутылку ликера, отличного густого ликера. Клеопатра тут же схватила бутылку и залпом опорожнила ее.

На мгновение глаза ее затуманились. Потом она громко и отчаянно застонала.

Граммофон. Рамзес любил музыку. Рамзес сходил из-за нее с ума. Эллиот подошел к маленькому аппарату и просмотрел кипу лежащих рядом пластинок. Полным-полно глупых учебных «Говори по-английски». Ага, вот что ему нужно: «Аида». Партию Радамеса поет Карузо.

Эллиот открыл крышку и опустил иглу на пластинку. При первых звуках оркестра Клеопатра приподнялась и в страхе огляделась. Эллиот подошел к ней и нежно прикоснулся к плечу.

– Опера, «Аида», – сказал он, стараясь подыскать латинские слова, чтобы объяснить, что такое граммофон и как он работает. – Поет мужчина, влюбленный в египтянку.

Клеопатра встала с кровати и прошла мимо Эллиота. Она была почти полностью обнажена восхитительное тело с узкими бедрами и стройными, изящно выточенными ногами. Эллиот смущенно отвел взгляд от обнаженной груди. Медленно приблизившись, снял с пластинки иглу. Клеопатра закричала на него, осыпав градом латинских ругательств.

– Пусть музыка играет!

– Да я просто хотел показать тебе, как это делается, – сказал Эллиот. Он снова повернул ручку аппарата и опустил иглу. И только тогда свирепое лицо египтянки смягчилось. Она постанывала в такт музыке, потом положила руки на голову и крепко зажмурилась.

Она начала танцевать, сильно раскачиваясь из стороны в сторону. Эллиот наблюдал за ней с испугом: он знал, что уже видел раньше подобные танцы. Так танцевали душевнобольные дети – инстинктивно подергиваясь в ритме музыки.

Клеопатра не заметила, как он выскользнул из комнаты, чтобы принести ей еды.

Рамзес купил в киоске британскую газету и медленно двинулся в сторону шумного многолюдного базара.

УБИЙСТВО В МУЗЕЕ. УКРАДЕНА МУМИЯ. УБИТА УБОРЩИЦА

Ниже чуть мельче был напечатан заголовок статьи:

ТАИНСТВЕННЫЙ ЕГИПТЯНИН ОБВИНЯЕТСЯ В ЗЛОДЕЙСКОМ УБИЙСТВЕ.

Рамзес прочитал подробности, скомкал газету и отшвырнул ее прочь. Опустив голову, скрестив руки под балахоном, он пошел дальше. Неужели она убила уборщицу? Почему она это сделала? Как ей удалось скрыться?

Конечно, газеты могут и соврать. У нее было не так уж много времени. Ее разум не мог восстановиться столь быстро. Правда, возможность у нее была – ведь охранники в это время занимались выдворением из музея его собственной персоны.

Рамзес постарался вспомнить то, что увидел тогда в полуосвещенном коридоре: отвратительное чудовище, которое он воскресил из мертвых. Он видел, как монстр движется к нему, он снова слышал хриплый каркающий голос. Он увидел искаженное муками, полусъеденное тлением лицо.

Что же делать? Сегодня утром, впервые с тех пор, как он стал бессмертным, он вспомнил о богах. В музее, когда он стоял над останками царицы, ему вспомнились древние молитвы, заклинания, которые он, окруженный жрецами, твердил в сумрачном храме перед народом.

И теперь, шагая по пышущим жаром улицам, он снова начал шептать слова древних молитв.

Джулия сидела на маленькой белой кушетке в гостиной своего заполненного людьми номера. Она была рада, что Алекс держит ее за руку. Самир молча стоял возле единственного незанятого стула. Напротив сидели два британских чиновника. У Майлза Уинтропа, который, заложив руки за спину, стоял около входной двери, вид был несчастный. Старший из чиновников, человек по фамилии Петерсон, сжимал в руке телеграмму.

– Видите ли, мисс Стратфорд, – сказал он с проникновенной улыбкой, – сначала убийство в Лондоне, потом это убийство в Каире…

– С чего вы взяли, что между ними есть связь? – спросил Самир. – Тот человек в Лондоне… Вы сказали, что он занимался незаконными махинациями с векселями!

– А, Томми Шарплс. Да, это было его профессией.

– Ну и какое отношение мог иметь к нему мистер Рамсей? – спросила Джулия. «Странно, что я разговариваю так спокойно, – подумала она– Слава богу, никто не слышит, как у меня бьется сердце».

– Мисс Стратфорд, монета Клеопатры, найденная в кармане убитого, является связующим звеном между этими двумя убийствами. Она наверняка была похищена из вашей коллекции, поскольку ничем не отличается от других пяти монет.

– Но ведь все пять монет на месте, вы сами это подтвердили.

– Да, но, видите ли, мы нашли еще несколько таких монет здесь, в отеле.

– Не понимаю.

– В номере мистера Рамсея. Возникла пауза. Первым заговорил Самир:

– Вы обыскивали его номер? Ответил Майлз:

– Джулия, я знаю, что он твой близкий друг и эта ситуация очень неприятна для тебя. Но, понимаешь ли, убийства совершены с исключительной жестокостью. И ты должна помочь нам найти этого человека.

– Он никого не убивал в Лондоне!

Майлз продолжал со сводящей с ума вежливостью, словно не слышал этого отчаянного выкрика:

– Нам нужно побеседовать с графом, а мы нигде не можем найти его. – Он посмотрел на Алекса.

– Я понятия не имею, где отец, – беспомощно сказал тот.

– А Генри Стратфорд? Как бы нам увидеться с ним?

Два египтянина быстро шли по узким улицам старого Каира. У них на плечах лежал, свернутый в рулон ковер, который в полуденную жару было невыносимо тяжело тащить.

Но тело, которое они несли, стоило и времени, и пролитого ими пота. В зимние месяцы в Египет хлынут потоки туристов. К этому времени будет готова красивая качественная мумия.

Наконец они добрались до дома Заки, или «фабрики», как они называли его между собой. Вошли через ворота во двор и поспешили отнести свой трофей в первую из тускло освещенных комнат дома. Они не обращали внимания ни на прислоненные к каменным стенам готовые мумии, ни на множество черных, обтянутых блестящей кожей тел, лежащих на столах.

Только вонь химикатов раздражала их. Поэтому они ждали Заки с нетерпением.

– Неплохой экземпляр, – сказал один из них рабочему, который помешивал битум в огромном котле, стоящем в середине комнаты. Под котлом горели угли, поддерживая кипение. Отвратительная вонь распространялась именно из этого котла.

– Кости крепкие? – спросил рабочий.

– Да, отличные английские кости.

Маскировка оказалась превосходной. По Каиру бродили тысячи таких же бедуинов. Его вообще не замечали бы, если б не темные очки, которые вызывали у прохожих изумление.

Войдя на задний двор отеля «Шеферд», он спрятал очки в карман полосатого балахона. Темнокожие египетские мальчишки, мывшие автомобиль, даже не взглянули на него, когда он прошел мимо.

Двигаясь вдоль стены, под фруктовыми деревьями, он добрался до маленькой двери без таблички. За ней находилась узкая, не застеленная ковром лесенка. В нише стояли швабры, веники, лежали тряпки.