Пандора Райс Энн

Глава 7

Он остановился совсем близко, но до меня не дотронулся.

«Ну пожалуйста», – прошептала я.

Я потянулась поцеловать его, но он отодвинулся. По комнате были расставлены лампы. Он держался в тени.

«Мариус, ну конечно, Мариус! А ты и на день не стал старше, чем в моем детстве. У тебя светится лицо, а глаза… Ах, какие у тебя красивые глаза! Если бы я могла, то спела бы тебе хвалу под аккомпанемент лиры».

Флавий медленно удалился, забрав с собой расстроенных девушек. Он не издал ни звука.

«Пандора, – сказал Мариус, – хотелось бы мне обнять тебя, но по определенным причинам я не могу это сделать, и ты не должна прикасаться ко мне; дело не в том, что я не хочу, но я не тот, за кого ты меня принимаешь. Во мне ты видишь не печать молодости; это настолько далеко от юношеских надежд, что я только начинаю понимать, какие меня ждут мучения».

Он внезапно отвел глаза. И поднял руку, прося о молчании и терпении.

«Там эта тварь, – сказала я. – Обгоревший кровопийца».

«Не надо сейчас думать о снах, – резко произнес он. – Подумай о нашей молодости. Я полюбил тебя, когда ты была еще десятилетней девочкой. Когда тебе исполнилось пятнадцать, я просил твоей руки у твоего отца».

«Да, правда? Он никогда мне не рассказывал!»

Он опять посмотрел в сторону. Покачал головой. «Обгоревший», – сказала я.

«Этого я и опасался. Он следовал за тобой от храма!! О, Мариус! Какой же ты глупец! Ты сыграл ему на руку. Но он не так хитер, как думает».

«Мариус, это ты посылал мне сны?»

«Нет, что ты! Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя от меня самого».

«А от старых легенд?»

«Не делай поспешных выводов, Пандора. Я знаю, твоя невероятная сообразительность сослужила тебе хорошую службу в истории с твоим мерзким братом Люцием и благородным легатом. Но не стоит слишком много думать о… о снах. Сны ничего не значат, сны пройдут».

«Значит, сны исходят от него, от гнусного обгорелого убийцы?»

«Не представляю себе! – сказал он. – Но не думай об образах. Не засоряй ими свой разум».

«Он читает мысли, – сказала я, – совсем как ты».

«Да. Но ты можешь закрывать свои мысли. Это ментальный фокус. Ты научишься. Сможешь ходить, заперев душу в металлическую шкатулку, лежащую у тебя в голове».

Я вдруг поняла, что он очень переживает. От него веяло невероятной печалью.

«Такого допускать нельзя!» – настаивал он.

«О чем ты, Мариус? Ты говоришь о женском голосе, ты…»

«Нет, помолчи».

«Не буду молчать! Я докопаюсь до правды!»

«Ты должна следовать моим указаниям!»

Он сделал шаг вперед, чтобы взять меня за руки, как мой отец, но передумал.

«Нет, это ты должен мне все рассказать», – сказала я.

Меня изумила белизна его кожи – идеально чистой, без единого пятнышка. Его глаза горели каким-то неестественным блеском. Нечеловеческим.

Только теперь я во всей красе разглядела его длинные волосы. Он действительно стал похож на своих предков – кельтов. Волосы доходили до плеч. Они отливали золотом, ярко-желтые, как кукуруза, и завивались мягкими волнами.

«Ты посмотри на себя! – прошептала я. – Ты не живой человек!»

«Нет, это ты посмотри в последний раз, потому что ты уезжаешь!»

«Что? – сказала я. – В последний раз? О чем ты говоришь? Я только приехала, составила планы, освободилась от брата! Я никуда не уезжаю. Ты хочешь сказать, что ты от меня уезжаешь?»

На его лице отразилось ужасное страдание, мужественная мольба, которой я никогда в мужчинах не встречала, даже в отце, который так быстро действовал в свои последние минуты в нашем римском доме, словно всего лишь отправлял меня на важную встречу.

Глаза Мариуса подернулись кровью! Это слезы – его глаза мокры от слез! Нет! Это те же слезы, что и у великолепной царицы во сне, которая плакала, прикованная к трону, и запачкала себе щеки, горло и одежду.

Он попытался все отрицать. Он покачал головой, но понял, что меня уже не переубедить.

«Пандора, когда я увидел, что это ты, – сказал он, – когда ты пришла в храм, и я увидел, что это тебе снятся кровавые сны, я был вне себя. Я должен отправить тебя отсюда, подальше от опасностей».

Я отгородилась от его чар, от ауры его красоты. Я стала смотреть на него хладнокровным взглядом и, слушая его речи, отмечала все детали – от блеска глаз до манеры поведения и жестов.

«Тебе придется немедленно покинуть Антиохию, – сказал он. – Я останусь с тобой на ночь. Потом ты возьмешь с собой своего верного Флавия и двух девушек – они честны, забирай их с собой – и в течение дня успеешь уехать очень далеко, никто за тобой не проследит! Пока не говори, куда ты направишься. Все это ты сможешь обсудить в порту, утром. Денег у тебя много».

«Даже не мечтай, Мариус, я никуда не поеду! От кого именно мне, по-твоему, нужно скрываться? От плачущей царицы на троне? Или от обгорелого бродяги? Первая вызывает меня на расстоянии многих миль, в открытом море. Она предостерегает меня о брате-злодее. Со вторым я запросто расправлюсь. Я его не боюсь. Я знаю, что он из сна, я знаю, что его обожгло солнце, я сама пришпилю его к стене на солнце. – Он молчал и покусывал губу. – Я сделаю это ради нее, ради царицы из сна».

«Пандора, я тебя умоляю».

«Бесполезно, – сказала я. – Ты думаешь, я так далеко ехала, чтобы снова бежать? А голос женщины…»

«Откуда ты знаешь, что тебе снится именно царица? В этом городе могут быть и другие мужчины или женщины, пьющие кровь. И всем им нужно одно и то же».

«А ты их боишься?»

«Я их ненавижу! Но я должен держаться от них подальше, чтобы они не получили того, что хотят».

«Ага, все ясно», – откликнулась я.

«Нет, не ясно!», – Мариус вдруг нахмурился. Такой яростный – само совершенство!

«Ты – один из них, Мариус. Ты невредим. Тебя не обожгло. Им нужна твоя кровь, чтобы исцелиться».

«Как тебе только в голову такое пришло?»

«В моем сне царицу называли Источником».

Я налетела на него и заключила в объятия! Он оказался поразительно сильным, твердым, как дерево! Никогда еще я не видела у мужчины таких жестких мускулов! Я положила голову ему на плечо, и щека, прижавшаяся к моему затылку, была холодной!

Он ласково обнял меня обеими руками, погладил по волосам, освободил их от всех шпилек и позволил им рассыпаться по спине. Я ощущала покалывание во всем теле.

Жесткий, такой жесткий, но никакого биения жизни. Нежные, приятные жесты, лишенные тепла человеческой крови.

«Дорогая моя, – тихо сказал он, – источник твоих снов мне неизвестен, но я знаю следующее: ты защитишься и от меня, и от них. Ты никогда не войдешь в эту легенду, что слагается стих за стихом, как бы ни менялся мир! Я этого не допущу».

«Так объясни мне. Я не буду помогать, пока ты мне все не объяснишь. Ты знаешь, как страдает царица во сне? У нее такие же слезы, как у тебя. Смотри! Это кровь! У тебя пятна на тунике! Она здесь, царица? Это она меня вызвала?»

«А что, если так, и она хочет наказать тебя за ту прошлую жизнь, что снилась тебе во сне – когда ее держали в оковах злые боги?»

«Нет, – сказала я. – У нее иные намерения. Кроме того, я отказалась делать то, что велели темные боги во сне. Я не стала пить из Источника. Я убежала, поэтому и умерла в пустыне».

Он со вздохом воздел руки. И отошел. Он отвернулся к темному перистилю. Только звезды освещали деревья. Я увидела, что от дальней столовой на другом конце дома исходит слабое свечение.

Я посмотрела на него, думая, какого он высокого роста, какая у него прямая спина, как твердо стоят ноги на мозаичном полу. Благодаря лампам его светлые волосы казались еще великолепнее.

Он заговорил очень тихо, но я тем не менее отчетливо расслышала его слова:

«Как же случилась эта глупость?»

«Какая глупость? – спросила я и подошла к нему. – Мое присутствие здесь, в Антиохии? Я тебе расскажу. Отец устроил мне побег, вот я и…»

«Нет, нет, я о другом. Я хочу, чтобы ты жила, жила в безопасности, под защитой, чтобы ничто тебе не угрожало, чтобы ты цвела, как тебе и положено. Твои лепестки даже по краям еще не увядают, а твоя дерзость только усиливает твою красоту! Ты столько знаешь, так владеешь ораторским искусством, что у твоего брата не осталось ни шанса. Ты очаровала солдат и своим превосходством превратила их в своих рабов, ни разу не вызвав у них возмущения. У тебя впереди долгие годы жизни! Но я должен придумать, как обеспечить твою безопасность. Это самое главное. Тебе придется днем покинуть Антиохию».

«Жрец и жрица называли тебя „другом храма“. Они говорили, что ты умеешь читать старые рукописи. Они говорили, ты скупаешь все египетские книги, попадающие в порт. Зачем? Если ты ищешь ее, царицу, то ищи ее через меня, потому что это она меня вызвала – она сама так сказала».

«Во сне она не говорила! Ты не знаешь, чей это голос! Что, если сны действительно имеют отношение к переселению душ? Что, если у тебя была прошлая жизнь? А ты приходишь в храм, вокруг которого бродит отвратительный древний бог, ты в опасности. Ты должна уехать отсюда, от меня, от того раненого охотника – я сам его найду».

«Ты не говоришь мне всего, что знаешь? Что с тобой случилось, Мариус? Что случилось? Кто совершил с тобой это чудо? Ты весь светишься. Это не маска; свет исходит изнутри!»

«Проклятие, Пандора! Неужели ты думаешь, что я хотел сократить свою жизнь и продлить свою судьбу на целую вечность?»

Он мучился. Он посмотрел на меня, не желая продолжать, и я на один невыносимый миг почувствовала, как ему больно и одиноко.

На меня нахлынула волна страданий долгой вчерашней ночи, когда меня вдруг осенило, насколько бессодержательны все религии и символы веры, а сама попытка хорошо жить виделась мне не больше чем ловушкой для глупца.

Внезапно он обхватил меня руками, застав врасплох, крепко обнял, нежно потерся щекой о мои волосы и поцеловал меня в голову. Шелковистый, отполированный, невыразимо ласковый…

«Пандора, Пандора, Пандора! – повторял он. – Прекрасная девочка выросла в чудесную женщину».

Я обнимала твердое изваяние самого замечательного мужчины в моей жизни; я обняла его и на сей раз услышала четкое, ритмичное биение сердца. Я приложила ухо к его груди.

«О, Мариус, если бы я только могла крепко прижаться к тебе и отдохнуть! Если бы я только могла отдаться на твое покровительство. Но ты же меня отталкиваешь! Ты не обещаешь охранять меня, ты предписываешь мне бежать, скитаться, переживать новые кошмары, обрекаешь на новые тайны и отчаяние. Нет, я не могу! – Я отвернулась от его ласк. Я чувствовала, что он целует мои волосы. – Не говори, что я больше тебя не увижу! Неужели ты думаешь, что в довершение ко всему остальному я смогу вынести и это? Я здесь совсем одна – и кого же я встречаю? Того, кто оставил в моем детском сердце такой отпечаток, что мне до сих пор отчетливо видны все детали, как на монете превосходной чеканки. А ты говоришь, что мы больше не увидимся, что мне нужно уехать!»

Я повернулась к нему.

В его глазах читалось вожделение. Но он взял себя в руки. Тихим голосом, с улыбкой на губах он признался:

«Как же я восхищался твоей беседой с легатом! Я уж думал, вы вдвоем спланируете полное покорение германских племен. – Он вздохнул. – Ты должна обрести хорошую жизнь, богатую жизнь, жизнь, питающую и душу, и тело».

К его лицу прилила краска. Он посмотрел на меня, на мою грудь, на бедра, на лицо. Он стыдился своего чувства и пытался его скрыть. Вожделение…

«Ты все еще мужчина?» – спросила я.

Он не ответил. Но его лицо застыло.

«Ты никогда до конца не поймешь, кто я такой!»

«Да, но не мужчина! Я права? Не мужчина».

«Пандора, ты намеренно надо мной насмехаешься. Почему? Зачем тебе это?»

«Это превращение, допуск к тем, кто пьет кровь; оно не добавило к твоему росту ни дюйма. А в других местах хоть дюйм прибавился?»

«Пожалуйста, прекрати», – взмолился он.

«Захоти меня, Мариус. Скажи, что хочешь. Это видно. Подтверди словами. Что тебе стоит?»

«Ты меня до бешенства доводишь! – сказал он. Его лицо покраснело от гнева, он так плотно сжал губы, что они побелели. – Благодари богов, что не хочу! Не настолько, чтобы предать любовь ради краткого кровавого экстаза».

«А люди из храма – ведь они не знают, кто ты на самом деле?»

«Нет!»

«И ты не откроешь мне свое сердце?»

«Никогда. Ты меня забудешь, сны померкнут. Держу пари, что сам заставлю их померкнуть, своими молитвами. Так я и сделаю».

«Что за благочестивая политика! – сказала я. – И что даровало тебе такие милости древней Изиды, которая пила кровь и называлась Источником?»

«Не говори так – это чистейшей воды ложь. Ты же не можешь быть уверена, что царица в твоем сне – это Изида. Что ты узнала из этих страшных снов? Сама подумай. Ты узнала, что царица была пленницей богов, которые пили кровь, что она вынесла им приговор. В них жило зло. Подумай. Вспомни сон. Ты сочла их порочными, порочными тогда, и порочными же считаешь сейчас. В храме ты уловила запах зла. Я знаю. Я наблюдал за тобой».

«Да. Но в тебе зла нет, Мариус, – и не пытайся доказать мне обратное! У тебя тело как мрамор, ты пьешь кровь, но как бог – не от зла!»

Он собирался возразить, но снова остановился. Он искоса посмотрел в окно. Потом медленно повернул голову и обвел взглядом крышу перистиля.

«Что – рассвет, – спросила я, – лучи Амон-Ра?»

«Никогда не встречал человека с такой способностью сводить с ума! – сказал он. – Если бы я на тебе женился, ты быстро бы отправила меня в могилу. И избавила бы меня от этого».

«От чего „этого“?»

Он подозвал Флавия, который все время держался неподалеку и все слышал.

«Флавий, я уже ухожу, – сказал он. – Приходится. Но ты ее охраняй. Когда сгустится ночь, я появлюсь снова, как только смогу. Если вдруг кто-то опередит меня, какой-нибудь страшный на вид противник, весь в шрамах, бей мечом в голову. В голову, запомнил? И, конечно, не сомневаюсь, что твоя госпожа сама сумеет себя защитить».

«Да, господин. Мы должны уезжать из Антиохии?» «Думай что говоришь, мой верный грек, – сказала я. – Я здесь хозяйка. Мы никуда не уезжаем».

«Постарайся убедить ее собраться», – попросил Флавия Мариус и посмотрел на меня.

Наступила долгая пауза. Я поняла, что он читает мои мысли. Меня пробрала дрожь, как от приближения сна. Я увидела, что его глаза прояснились. В лице что-то оживилось. Полная ужаса, я стряхнула с себя сон. Испытывать ужас не по мне.

«Все между собой связано, – пробормотала я, – сны, храм, то, что ты здесь, то, что они позвали тебя на помощь. Кто ты такой, белый бог, посланный на землю охотиться за темными убийцами? А царица жива?»

«О, как жаль, что я не такой бог! – сказал он. – Я стал бы им, если бы мог. В одном я уверен – больше не будут создавать тех, кто пьет кровь. Пусть кладут цветы на алтарь у базальтовой статуи!»

Я почувствовала такой прилив любви, что неожиданно сама к нему подбежала.

«Возьми меня с собой, куда бы ты ни шел!»

«Не могу!» – ответил он. Он моргнул, как будто у него заболели глаза, и не поднимал головы.

«Утренний свет, да? Ты такой же, как они».

«Пандора, когда я приду к тебе, будь готова оставить этот дом!» – И с этими словами Мариус исчез.

Исчез – и все. Его больше не было ни в моих объятиях, ни в гостиной, ни в доме.

Я повернулась и медленно побрела по затененной гостиной. Я оглядела фрески на стенах: счастливые танцующие фигуры, увенчанные цветами и лаврами, – Бахус со своими нимфами, слишком скромно прикрытыми для такой буйной компании!

Ко мне обратился Флавий:

«Госпожа, меч, найденный мной среди ваших вещей, – могу я держать его наготове?»

«Да, и кинжалы в изобилии, и огонь – не забудь огонь. Он бежит от огня. – Я вздохнула. Откуда я знаю? Знаю. И хватит об этом. – Но, Флавий, – я обернулась к нему, – до наступления темноты он не придет. От ночи осталась всего одна полоска. Мы можем оба спать до тех пор, пока небо не станет фиолетовым. – Я поднесла руку ко лбу. – Я пытаюсь вспомнить…»

«Что, госпожа?» – спросил Флавий. В сравнении с Мариусом он отнюдь не проигрывал – просто был другого сложения, но не менее изящного, и с теплой человеческой кожей.

«Приходил ли когда-нибудь сон днем? Или всегда ночью? Ох, я засыпаю, они меня зовут. Флавий, поставь мне в ванную светильник. Нет, я иду спать. Я просто падаю. Ты можешь посторожить?»

«Да, госпожа».

«Смотри, звезды практически погасли. Интересно, Флавий, каково это – когда тобой восхищаются только по ночам, когда люди живут при свете ламп и свечей? Когда тебя знают и описывают только в глубокой ночи, когда все дневные дела завершились?!»

«Я поистине никогда не видел более находчивой женщины, – сказал он. – Как вы вершили правосудие над обвинявшим вас человеком!»

Он взял меня за руку, и мы направились к спальне, где я утром одевалась.

Я его любила. Целая жизнь, полная кризисов, не заставила бы меня полюбить его сильнее.

«Вы не будете спать в главной кровати, в столовой?»

«Нет, – сказала я. – Она предназначена для демонстрации семейной жизни, а семейной жизни у меня больше не будет. Я хочу выкупаться, но засыпаю на ходу».

«Я могу разбудить девушек».

«Нет, в постель. Спальня готова?»

«Да». – Он вел меня за собой. Все еще было довольно темно. Мне показалось, что я услышала шорох. И поняла, что мне померещилось.

В комнате стояла кровать с маленькой лампой возле нее, а на кровати лежало мягкое-мягкое гнездо из подушек в восточном стиле. Я упала в него, как персиянка. И тут же начался сон.

Мы, пьющие кровь, стояли в просторном храме. Должно быть, в темноте. Мы видели в темноте, как умеют делать это некоторые животные. У нас была бронзовая кожа – или загорелая, или золотистая. Все мы были мужчинами.

На полу лежала царица и кричала. Белая кожа. Чисто белая. А длинные волосы – черные. Корона украшена рогами и солнцем! Корона Изиды. Это богиня! Чтобы удерживать ее на месте, потребовалось по пятеро мужчин с каждой стороны. Она мотала головой из стороны в сторону, в глазах сиял божественный огонь.

«Я – ваша царица! Не смейте! – Безупречно белая кожа; с каждым криком ее голос становился все более отчаянным и умоляющим. – Великий Озирис, спаси меня от них! Спаси меня от богохульников! Спаси меня от нечестивцев!»

Жрец рядом со мной усмехнулся.

Царь сидел на троне без движения. Но она молилась не царю. Она молилась другому Озирису.

«Держите крепче».

Еще двое ухватили ее за лодыжки.

«Пей! – велел мне жрец. – Встань на колени и пей ее кровь. Более сильной крови, чем у нее, в мире не существует. Пей».

Она тихо заплакала.

«Чудовища… не дети, а демоны!» – всхлипывала она.

«Не буду», – решительно отказалась я.

«Давай! Ты должен получить ее кровь!».

«Только не против ее воли. Только не так. Это же Мать Изида!»

«Это наш Источник, наша пленница!»

«Нет», – сказала я.

Жрец подтолкнул меня вперед. Я опрокинула его на пол. И взглянула на царицу.

Она смотрела на меня так же безразлично, как и на остальных. У нее было нежное лицо, изящно накрашенное. Гнев не исказил ее черты. Тихим, полным ненависти голосом она обратилась к нам:

«Я вас всех уничтожу. Однажды утром я убегу и выйду на солнце, и тогда вы все сгорите! Все сгорите! Как сгорю я! Потому что я – Источник! Зло, живущее во мне, сгорит и потухнет в каждом из вас – навсегда! Иди, жалкий птенец, – сказала она мне. – Делай что тебе говорят. Пей и жди моей мести.

На востоке поднимется бог Амон-Ра, я пойду прямо к нему и умру от его смертоносных лучей. Я совершу огненное жертвоприношение, чтобы уничтожить каждого, кого породила, каждого, кого изменила моя кровь! Жадные распутные боги, использующие нашу силу ради выгоды!»

Потом сон претерпел чудовищное преобразование. Она поднялась на ноги. В свежем убранстве она казалась девственно чистой. Вокруг нее загорались факелы – один, два, три… и еще, и еще, – они пылали, словно к ним поднесли огонь, и ее окружило пламя. Боги исчезли. Она улыбнулась и поманила меня к себе. Она наклонила голову; она подняла на меня глаза, и ее белки заблестели. Она улыбнулась. Коварно. Я с криком проснулась.

Я лежала в постели. В Антиохии. Горела лампа. Меня поддерживал Флавий. Его выпрямленная нога из слоновой кости сияла на свету. Я увидела блики на резных пальцах.

«Обними меня, держи! – сказала я. – Мать Изида!! Обними меня! Долго я спала?»

«Несколько секунд».

«Нет, не может быть!»

«Солнце только что встало. Не хотите выйти, полежать под его теплыми лучами?»

«Нет!» – закричала я.

Он еще крепче сжал меня своими теплыми, нежными руками.

«Моя прекрасная госпожа, вам просто приснился дурной сон. Я буду спать рядом, а вот и кинжал».

«Да, да, пожалуйста, прошу тебя, Флавий, не отпускай меня. Обними меня», – рыдала я.

Я легла, он устроился рядом, положив на меня руку. Я открыла глаза. И снова услышала голос Мариуса:

«Благодари богов, что не хочу! Не настолько, чтобы предать любовь ради краткого кровавого экстаза».

«О боги! Флавий! – вскричала я. – Кожа!! Неужели моя кожа горит? – Я начала подниматься. – Погаси свет! Погаси солнце!»

«Нет, госпожа, у вас прекрасная кожа, как всегда. Ложитесь. Давайте я вам спою».

«Да, спой…»

Я слушала его песнь – это Гомер, это Ахиллес и Гектор… Мне понравилось, как он ее пел, в каких местах делал паузы, – я представляла себе этих героев, высокие стены обреченной Трои, и мои веки потяжелели. Я уплывала вдаль. Я отдыхала.

Он положил руку мне на голову, чтобы не пускать туда сны, как будто пытаясь поймать их в свои сети. Он пригладил мне волосы, и я вздохнула.

Перед моим мысленным взором возник Мариус, я увидела сияние его кожи. Так похоже на царицу, а слепящий блеск глаз точно такой же, как у нее.

Я вновь услышала его голос:

«Проклятие, Пандора, неужели ты думаешь, что я хотел сократить свою жизнь и продлить свою судьбу на целую вечность?»

И перед тем как окончательно погрузиться в беспамятство, я вдруг отчетливо осознала никчемность всякой борьбы. Лучше быть просто дикими зверями – как львы на арене.

Глава 8

Я проснулась. Я слышала пение птиц. Я не могла ничего толком понять. Я высчитала, что сейчас, должно быть, все еще утро, середина утра. Я босиком прошлепала в соседнюю комнату и вышла в перистиль, прошла по выложенному плитами краю сада и посмотрела на голубое небо. Солнце еще не достигло зенита.

Я отперла засов и – по-прежнему босиком – направилась к воротам. У первого же встречного – жителя пустыни с длинным покрывалом на голове – я спросила:

«Сколько времени? Полдень?»

«О нет, госпожа, – ответил он. – До полудня еще далеко. Вы проспали? Вам повезло».

Он кивнул и пошел дальше.

В гостиной горела лампа. Войдя туда, я увидела, что лампа стоит на письменном столе, подготовленном для меня слугами.

Я нашла на нем и чернила, и перья, и чистые листы пергамента. Я села и записала о снах все, что смогла вспомнить, напрягая глаза в полумраке, при свете жалкой лампы. Он совсем не походил на свет, наполнявший сад перистиля.

Я так поспешно водила пером по пергаменту, что у меня заболела рука. Я подробно описала последний сон, факелы, улыбку царицы, ее зов.

Кончено. Все это время я раскладывала страницы по полу, чтобы просохли. Ветра не было – ни дуновения, так что им ничто не угрожало. Я собрала их вместе.

Прижимая к груди записи, прошла к самому краю сада, чтобы взглянуть на голубое небо. Голубое и чистое.

«Ты накрываешь собой этот мир, – сказала я. – И не меняешься, за исключением одного источника света, а он то восходит, то заходит. И тогда наступает ночь с обманчивыми, соблазнительными узорами!»

«Госпожа! – За моей спиной возник совершенно сонный Флавий. – Вы почти не спали. Вам нужно отдохнуть. Возвращайтесь в постель».

«Иди, принеси мне сандалии, быстрее».

И как только исчез он, исчезла и я – миновала ворота и пошла вперед как можно быстрее.

На полпути до храма Изиды я осознала, как неприятно ходить по грязным улицам босиком. Я поняла, что на мне надеты мятые льняные платья, в которых я спала. Волосы струились по спине. Но я не замедлила шаг.

Я была в приподнятом настроении – уже не та беспомощная женщина, что убегала из дома отца, и не раздраженная римлянка, которой угрожала опасность, когда Люций указывал на меня солдатам. Меня не охватывал страх, как во сне, когда мне улыбалась царица. Меня не трясло, как при пробуждении.

Я шла вперед. Меня захлестнула невероятная драма, и я досмотрю ее до последнего действия.

Мимо проходили люди – утренние работники, старик с кривой палкой. Я их едва замечала.

Тот факт, что они обращали внимание на мои распущенные волосы и измятые платья, доставлял мне даже некоторое холодное наслаждение. Мне стало интересно, что значит полностью удалиться от цивилизации и никогда больше не волноваться о положении пояса или шпильки, спать на траве, ничего не бояться!