Ангелы-хранители Кунц Дин

2

По мере того как лето шло своим чередом, Нора демонстрировала потрясающие успехи в обучении Эйнштейна чтению.

К середине июля они уже перешли от самодельного букваря к детским книжкам с картинками Доктора Сьюза, Мориса Сендака, Фила Паркса, Сюзи Боудал, Сью Дример, Мерсера Майера и многих других. Эйнштейну, похоже, с ходу безумно понравились все эти книги, но больше всего книжки Паркса и особенно – по причине, непостижимой ни для Норы, ни для Трэвиса, – очаровательные рассказы Арнольда Лобела про двух забавных лягушат Квака и Жаба. Нора с Трэвисом принесли из городской библиотеки целую охапку детских книг и накупили еще больше в книжном магазине.

Поначалу Нора читала Эйнштейну вслух, медленно водя пальцем под каждым прочитанным словом, и Эйнштейн, наклонившись над книгой, внимательно следил глазами за текстом. Затем Нора уже не читала вслух, а просто держала книгу открытой и переворачивала страницу, когда Эйнштейн подавал знак – поскуливая или как-то еще, – что справился с этим куском текста и можно перейти к следующей странице.

Готовность Эйнштейна часами сидеть над книгами служила явным доказательством того, что он действительно их читает, а не только рассматривает интересные картинки. И тем не менее Нора решила проверить ретривера на знание содержания с помощью вопросов о сюжетной линии.

После того как Эйнштейн прочел «Квак и Жаб круглый год», Нора закрыла книгу и сказала:

– Ну ладно, а теперь ответь «да» или «нет» на мои вопросы.

Нора с Эйнштейном сидели за столом на кухне, где Трэвис готовил на обед картофельную запеканку с сыром. Трэвис даже оторвался от стряпни, чтобы посмотреть, как ретривер справится с тестом.

Нора начала задавать вопросы:

– Итак, когда Квак пришел к Жабу в зимний день, Жаб лежал в постели и не хотел выходить на улицу. Это правда?

Эйнштейну пришлось перевернуться на стуле, чтобы повилять хвостом. Да.

Нора продолжила:

– Но Квак все же уговорил Жаба выйти на улицу, и они отправились кататься на коньках.

Один гав. Нет.

– Они катались на санках.

Да.

– Очень хорошо. Чуть позже в том же году, на Рождество, Квак сделал Жабу подарок. Это был свитер?

Нет.

– Новые санки?

Нет.

– Часы для его камина?

Да, да, да.

– Отлично! – похвалила Эйнштейна Нора. – Итак, что будем читать дальше? Как насчет «Бесподобного мистера Фокса»?

Эйнштейн энергично завилял хвостом.

Трэвис с радостью принял бы более активное участие в обучении Эйнштейна, но он видел, что работа с Эйнштейном крайне благотворно влияет на Нору, а потому решил не вмешиваться. На самом деле Трэвис иногда выступал в роли старого ворчуна, подвергая сомнению пользу от обучения пса чтению, отпуская саркастические замечания по поводу успехов Эйнштейна и его литературных пристрастий. И даже такой мягкой критики оказалось достаточно, чтобы удвоить решимость Норы заниматься с ретривером вдвое больше и доказать, что Трэвис глубоко заблуждается. Эйнштейн не реагировал на критические замечания, поскольку, как подозревал Трэвис, отлично понимал, что все это не более чем игры в реверсивную психологию.

Занятия с Эйнштейном пошли Норе на пользу. Она буквально расцвела. Возможно, это объяснялось тем, что прежде она еще никогда ни с кем так плотно не взаимодействовала, даже с Трэвисом или с тетей Виолеттой. Процесс непрерывного общения с Эйнштейном помог девушке выбраться из своей скорлупы. Ей доставляло истинное наслаждение делиться с ретривером своим умением читать и писать. Нора, со свойственным ей душевным благородством, обожала одаривать других, но, поскольку раньше ей приходилось вести жизнь затворницы, у нее не было ни малейшей возможности раскрыть эту сторону своей личности. И вот теперь, когда появился шанс жить ради других, Нора не жалела на Эйнштейна ни времени, ни сил, получая удовольствие от своей душевной щедрости.

У Трэвиса возникли некоторые подозрения, причем явно небеспочвенные, что отношения с псом раскрыли истинный материнский талант Норы. Она проявляла великое терпение настоящей матери, нянчившей долгожданного ребенка. Нора разговаривала с Эйнштейном нежно и ласково, словно обращалась к любимому отпрыску.

Но так или иначе, работая с Эйнштейном, Нора стала более непринужденной и коммуникабельной. Мало-помалу сменив бесформенные темные платья на летние белые слаксы, яркие блузки, джинсы и футболки, Нора, казалось, помолодела лет на десять. Она снова уложила свои роскошные волосы в салоне красоты, но уже не стала портить укладку. Она стала чаще и охотнее смеяться. Разговаривая с Трэвисом, она больше не отводила взгляд и не опускала глаза. Она не стеснялась дотронуться до Трэвиса и даже могла обнять его за талию. Ей нравилось, когда Трэвис обнимал ее, и теперь они охотно целовались, хотя поцелуи эти скорее походили на неуклюжие подростковые ласки в начале процесса ухаживания.

Четырнадцатого июля Нора получила известие, сразу поднявшее ей настроение. Норе позвонили из офиса окружного прокурора в Санта-Барбаре и сообщили, что ей совершенно необязательно приезжать в суд, чтобы свидетельствовать против Артура Стрека. Учитывая свое криминальное прошлое, Артур не стал настаивать на невиновности и отрицать покушение на изнасилование, физическое насилие и незаконное вторжение в частные владения. Послушавшись адвоката, Стрек пошел на сделку с признанием вины. В результате с него сняли все обвинения, за исключением физического насилия, приговорив к трем годам заключения с условием отсидеть два года, прежде чем иметь право на условно-досрочное освобождение. Нора до смерти боялась суда. Почувствовав себя свободной, она в честь радостного события даже впервые в жизни слегка напилась.

В тот же день Трэвис принес домой целую охапку материалов для чтения. Эйнштейн, обнаружив детские книжки с картинками про Микки-Мауса и комиксы, был на седьмом небе от счастья – не меньше, чем Нора после известия о предъявленном Артуру Стреку обвинению. Странная любовь Эйнштейна к Микки-Маусу, Дональду Даку и остальным героям мультфильмов Диснея оставалась для Трэвиса загадкой, но не подлежала сомнению. Эйнштейн, виляя хвостом, на радостях обслюнявил Трэвиса буквально с головы до ног.

И все было бы чудесно, если бы Эйнштейн в середине ночи не бегал от окна к окну, с нескрываемым страхом всматриваясь в темноту.

3

Во вторник утром, пятнадцатого июля, почти через шесть недель после убийства в Бордо-Ридж и через два месяца после побега собаки и Аутсайдера из «Банодайна» Лемюэль Джонсон сидел в одиночестве в своем кабинете на верхнем этаже правительственного здания в Санта-Ане, административном центре округа Ориндж. Лемюэль смотрел из окна на насыщенную загрязняющими веществами плотную дымку. Попавшая в капкан под инверсионным слоем, она окутала западную часть округа, делая адскую жару еще более невыносимой. Ядовито-желтый день был под стать настроению Лемюэля.

Обязанности Лема не ограничивались поиском лабораторных беглецов, однако это дело занимало все его мысли. Лем был не в состоянии выкинуть его из головы даже на время сна, и в последнее время ему удавалось поспать не более четырех-пяти часов за ночь.

Нет, если честно, он был буквально одержим этим делом, прилагая титанические усилия, чтобы избежать провала. Отец Лема, выросший в нищете, но сумевший создать успешный бизнес, вселил в душу Лема почти религиозную веру в необходимость доводить все до конца и достигать поставленных целей. «Не важно, чего ты сумел добиться в жизни, – любил говорить отец. – Если будешь плохо стараться, жизнь непременно выбьет почву у тебя из-под ног. А для чернокожего, Лем, все обстоит еще хуже. Для чернокожего добиться успеха – это словно идти по канату, натянутому через Большой каньон. Ты поднялся действительно очень высоко, и тебе это нравится, но всего один неосторожный шаг – и тебя ждет падение длиной в милю прямо в пропасть. В пропасть. Потому что провал означает нищету. А в глазах многих людей, даже в наш просвещенный век, нищий чернокожий неудачник – это и не человек вовсе, а просто ниггер». Единственный раз в жизни отец упомянул ненавистное слово. Лем вырос в твердой уверенности в том, что любой его успех – это всего лишь шаткая опора для ног на скале под названием «жизнь», что в любую минуту его может сдуть со скалы ненастными ветрами и что он, Лем, не имеет права расслабиться в своем стремлении зацепиться покрепче, чтобы забраться на более широкий и надежный уступ.

У Лема началась бессонница, пропал аппетит. А если он что-то и ел, то потом мучился несварением желудка из-за повышенной кислотности. Во время еженедельной игры в бридж с Уолтом и Одри Гейнс он проиграл партию, поскольку не мог сосредоточиться на картах. И в результате Джонсоны в пух и прах продулись.

Лем знал, почему он так страстно стремился успешно завершить каждое дело, но знание это никак не могло помочь ему умерить свою одержимость.

Мы такие, какие есть, подумал Лем, и, вероятно, единственная возможность изменить себя – это получить от жизни сюрприз, который раскалывает прошлое совсем как бейсбольная бита – зеркальное оконное стекло.

Погруженный в тревожные мысли, Лем смотрел на слепящий июльский день,

Тогда, в мае, он пришел к выводу, что ретривера, скорее всего, подобрали и приютили. Ведь пес был очень красивым животным, и, если он раскроет кому-нибудь хоть толику своего интеллекта, перед его обаянием будет невозможно устоять. Поэтому, по соображениям Лема, собаку будет найти труднее, чем выследить Аутсайдера. Итак, неделя – на обнаружение Аутсайдера, думал Лем, и, возможно, месяц на поимку ретривера.

Лем разослал информационные листовки во все приюты для животных и ветеринарные клиники Калифорнии, Невады и Аризоны с настоятельным требованием содействия в поисках золотистого ретривера. В листовках было сказано, что животное убежало из медицинской исследовательской лаборатории, где проводили важные эксперименты по изучению рака. Потеря собаки, говорилось в сообщении, чревато потерей миллионов долларов, выделенных на исследования, и неподдающегося подсчету времени работы исследователей, что серьезно замедлит создание средства для лечения определенных заболеваний. Листовка содержала фотографию собаки и информацию о том, что на внутренней поверхности ее левого уха имеется лабораторная татуировка: номер 33-9. В сопроводительном письме, приложенном к листовке, выражалась просьба не только о содействии, но и о конфиденциальности. Отправка подобных писем повторялась каждую неделю после побега собаки из «Банодайна». Два десятка агентов АНБ занимались исключительно обзвоном приютов для животных и ветеринарных клиник в трех штатах, чтобы удостовериться, что там продолжают следить, не появился ли у них ретривер с татуировкой.

Тем временем усиленные поиски Аутсайдера могли быть ограничены, с некоторой долей уверенности, незастроенными территориями, поскольку Аутсайдер старался действовать скрытно. Вряд ли хоть кто-нибудь найдет его настолько славным, чтобы приютить. А кроме того, Аутсайдер оставлял за собой кровавый след, по которому можно было идти.

Сразу после убийств в Бордо-Ридж к востоку от Йорба-Линды Аутсайдер рванул в безлюдный район Чино-Хилс. Оттуда он отправился на север – к восточной окраине округа Лос-Анджелес, где 9 июня его засекли в окрестностях города Даймонд-Бар. В службу контроля за животными округа Лос-Анджелес стали поступать многочисленные – и крайне истеричные – звонки от жителей Даймонд-Бара с жалобами по поводу нападения диких животных на их домашних питомцев. Поступали звонки и в полицию: от тех, кто считал, что кровавая бойня – дело рук маньяка. Всего за две ночи более двух десятков домашних животных из Даймонд-Бара были разорваны в клочья, и состояние их трупов не оставляло у Лема и тени сомнения, что злоумышленником был Аутсайдер.

Затем след на неделю словно заледенел, но уже утром восемнадцатого июня двое молодых туристов, отдыхавших у подножия Джонстоун-Пика, в восточной части обширного Национального заповедника Анджелес, сообщили о том, что видели нечто, как им показалось, из другого мира. Они заперлись в своем фургончике, однако существо предприняло неоднократные попытки до них добраться и даже разбило камнем боковое окно. К счастью, у пары был с собой револьвер 32-го калибра, и один из них открыл по нападавшему огонь, отогнав его прочь. Пресса представила туристов парочкой шизиков, и у разбитных ведущих вечерних новостей появилась хорошая тема для шуток.

Лем поверил молодой паре. Он нарисовал на карте проход, по которому Аутсайдер мог пробраться из Даймонд-Бара к подножию Джонстоун-Пика: через Сан-Хосе-Хилс, через парк Бонелли, между Сан-Димасом и Глендорой, а затем через дикие леса. Аутсайдеру явно пришлось пересечь три автомагистрали, идущие через этот район, но тварь наверняка передвигалось глубокой ночью, когда движения на дорогах практически не было, а потому вполне могла оставаться незамеченной. Лем направил в эту часть леса сотню одетых в гражданское морпехов из военно-морской разведки, которые продолжили поиски группами из трех-четырех человек.

Лем очень надеялся, что хоть одна выпущенная туристами пуля попала в Аутсайдера. Однако на стоянке следов крови обнаружено не было.

И тогда Лем начал всерьез волноваться, что Аутсайдер сможет еще долго оставаться неуловимым. Ведь Национальный заповедник Анджелес, расположенный севернее Лос-Анджелеса, был чудовищно велик.

– Размером почти со штат Делавэр, – заявил Клифф Сомс, измерив область на карте, пришпиленной к доске на стене кабинета Лема, и переведя полученные цифры в квадратные мили.

Клифф приехал из Делавэра. Он был новичком здесь, на западе страны, и по-прежнему не переставал удивляться гигантским масштабам всего, что находилось в этой части континента. А еще он был молодым, полным юношеского энтузиазма, а потому сохранял опасный оптимизм. Клиффа воспитали совсем не так, как Лема. И Сомс отнюдь не чувствовал себя канатоходцем и не боялся, что его жизнь может разрушить всего лишь одна оплошность или неудача. Иногда Лем даже завидовал ему.

Лем уставился на каракули из цифр:

– Если Аутсайдер скроется в горах Сан-Гейбриел, питаясь лесной дичью, если он предпочтет одиночество, лишь изредка выходя из укрытия, чтобы выместить свою ярость на людях, живущих у границ заповедника… тогда, вполне вероятно, мы никогда его не найдем.

– Но вы ведь помните, – возразил Клифф, – что он ненавидит собаку больше, чем людей. Он хочет добраться до собаки, и у него есть возможность ее найти.

– Это мы так считаем.

– И как долго он сможет жить в условиях дикой природы? Конечно, отчасти он дикий зверь, но зверь очень умный. Быть может, слишком умный, чтобы довольствоваться тяжелой жизнью в горах.

– Быть может, – согласился Лем.

– Или его в ближайшее время засекут, или он сделает нечто такое, что даст нам наводку, – предположил Клифф.

Дело было восемнадцатого июня.

И когда в течение следующих десяти дней никаких следов Аутсайдера так и не было обнаружено, стало понятно, что держать для работы в полевых условиях сто человек слишком дорогое удовольствие. Двадцать девятого июня Лему в конце концов пришлось отказаться от помощи переданных в его распоряжение морпехов и отправить их обратно на базы.

День за днем Клифф черпал надежду в отсутствии дурных новостей, уговаривая себя, что с Аутсайдером случилась беда и он погиб, а значит, они больше никогда о нем не услышат.

День за днем Лем все глубже погружался в бездну отчаяния, пребывая в мрачной уверенности, что потерял контроль над ситуацией и Аутсайдер проявится самым драматическим образом, сообщив всему миру о своем существовании. Провал.

Единственным светлым пятном было то, что зверь теперь находился в округе Лос-Анджелес, вне юрисдикции Уолта Гейнса. Если будут новые жертвы, Уолт, вероятно, о них даже не узнает и его не придется настойчиво уговаривать не лезть не в свое дело.

К четвергу, пятнадцатого июля, ровно два месяца спустя после побега из «Банодайна» и через месяц после того, как на туристов было совершено нападение предполагаемого пришельца или двоюродного брата снежного человека, только размером поменьше, Лем уже смирился с тем, что скоро ему придется искать себе другую работу. Нет, никто не осуждал его за то, что все пошло не так, как ожидалось. На Лема давили в ожидании результатов, но не сильнее, чем в ходе других серьезных расследований. На самом деле начальство Лема находило в отсутствии результатов ту же положительную сторону, что и Клифф Сомс. Но в минуты печальной безысходности Лем уже представлял себе, как он, низведенный до статуса псевдокопа с потертым значком, работает ночным охранником в униформе на каком-нибудь складе.

Итак, сидя в кресле лицом к окну и хмуро глядя на окутанный желтой дымкой жаркий июльский день, Лем внезапно громко сказал:

– Проклятье, меня учили бороться исключительно с людьми, нарушающими закон! Как, черт возьми, я могу перехитрить преступника, явившегося к нам из ночного кошмара?!

В дверь постучали. Лем развернулся на стуле. На пороге появился Клифф Сомс. Вид у него был взволнованный и явно расстроенный.

– Аутсайдер, – сказал он. – Мы снова его засекли… но у нас два трупа.

Двадцать лет назад, во время войны во Вьетнаме, пилот служебного вертолета АНБ, находящегося в распоряжении Лема, научился всему, что следует знать о посадке на пересеченную местность и взлете с нее. И вот сейчас, поддерживая постоянную радиосвязь с помощниками шерифа округа Лос-Анджелес, которые уже приступили к расследованию, пилоту не составило труда обнаружить место преступления путем визуальной навигации по естественным ориентирам. Примерно в час дня он посадил вертолет на широкое каменное плато хребта, нависающего над каньоном Боулдер в Национальном заповеднике Анджелес, всего в нескольких ярдах от той точки, где были обнаружены тела.

Когда Лем с Клиффом, выйдя из вертолета, направились вдоль гребня хребта туда, где уже собрались помощники шерифа и лесные рейнджеры, в лицо им ударил горячий ветер. Ветер принес запах кустарника и сосен. Здесь, в этой гористой местности, сумели укорениться разве что чахлые пучки дикой травы, обожженной жарким июльским солнцем. Низкий кустарник, включая пустынную растительность вроде мескитовых деревьев, окаймлял верхнюю часть склонов каньона, резко уходящих вниз слева и справа. Дно каньона поросло деревьями и было покрыто более сочной зеленью.

Они находились в четырех милях к северу от города Санленд, в четырнадцати милях к северу от Голливуда и в двадцати милях к северу от густонаселенного центра Лос-Анджелеса, хотя создавалось полное впечатление, что они находились на забытой Богом территории, простирающейся на тысячи миль вокруг, вдали от цивилизации. Помощники шерифа припарковали свои внедорожники на грунтовой дороге в трех четвертях мили отсюда – при посадке вертолет Лема пролетал как раз над ними, – и рейнджеры помогли Лему подняться к месту, где нашли трупы. Вокруг трупов столпились четыре помощника шерифа, двое экспертов из криминалистической лаборатории округа и трое рейнджеров, у всех у них был потерянный вид, словно они тоже чувствовали себя отрезанными от цивилизации.

Когда Лем с Клиффом подошли к месту преступления, помощники шерифа как раз закончили укладывать останки в пластиковые мешки. Мешки еще не были закрыты на молнию, и Лем успел рассмотреть, что одна из жертв была мужского пола, а другая – женского, оба молодые, одеты для хайкинга. Оба тела растерзаны, глаза вырваны.

Теперь число невинных жертв уже достигло пяти человек, что лишь усиливало бремя давившей на Лема вины. В такие минуты, как сейчас, Лем жалел, что отец в свое время привил ему обостренное чувство долга.

Помощник шерифа Хэл Бокнер, высокий и загорелый, с удивительно тонким голосом, сообщил Лему о личностях убитых и характере ранений.

– Согласно удостоверению личности, мужчина – Сидни Транкен, двадцать восемь лет, из Глендейла. На теле штук двадцать следов от укусов, еще больше следов от когтей, рваных ран. Горло, как вы видели, разорвано. Глаза…

– Да. – Лем не видел смысла обсуждать эти жуткие подробности.

Эксперты из криминологической лаборатории закрыли мешки с трупами на молнию. Этот холодный звук повис в жарком июльском воздухе, словно гроздья сосулек.

– Поначалу мы решили, что Транкена изрезал ножом какой-то психопат, – сказал помощник шерифа Бокнер. – Время от времени нам попадается маньяк-убийца, который рыщет не по улицам, а по здешним лесам, охотясь на туристов. Итак, мы решили, что раны нанесены ножом, а потом тело растерзали животные, падальщики, уже после смерти парня. Но сейчас… мы отнюдь в этом не уверены.

– Я что-то не вижу на земле крови, – удивился Клифф Сомс. – А ведь по идее ее здесь должно быть просто море.

– Их убили не здесь, – объяснил помощник шерифа Бокнер, поспешно приступив к изложению событий. – Женщина, Рут Казаварис, тоже из Глендейла. На ее теле следы жестоких укусов, рваные раны.

Лем снова оборвал Бокнера:

– Когда они были убиты?

– Пока не получены результаты вскрытия, мы можем лишь предполагать, что они умерли вчера поздно вечером. Мы считаем, тела перенесли наверх, в горы, поскольку на гребне хребта их скорее обнаружат. Здесь проходит популярная тропа для хайкинга. Однако убитых обнаружили не туристы. А обычный самолет пожарного патруля. Пилот посмотрел вниз и увидел распростертые на хребте тела.

Горный хребет над каньоном Боулдер находился более чем в тридцати милях к северо-северо-западу от Джонстоун-Пика, где восемнадцатого июня, то есть двадцать восемь дней назад, парочка молодых туристов спасалась в своем фургоне от Аутсайдера, а затем стреляла в него из револьвера 32-го калибра. Должно быть, Аутсайдер чисто инстинктивно определил направление на северо-северо-запад, и ему наверняка не раз приходилось делать крюк, чтобы выбраться из каньонов с вертикальными стенами. Таким образом, в условиях горной местности ему пришлось преодолеть шестьдесят-девяносто миль, чтобы покрыть эти тридцать миль по прямой. И все же он передвигался со скоростью максимум три мили в день, поэтому у Лема естественно возник вопрос: чем занимался Аутсайдер, когда не шел вперед по горам, не спал и не выслеживал добычу?

– Вы, очевидно, захотите посмотреть, где были убиты эти двое, – сказал Бокнер. – Мы нашли место. И вы наверняка захотите осмотреть и его берлогу тоже.

– Берлогу?

– Логово, – объяснил один из рейнджеров. – Проклятое логово.

Помощники шерифа, рейнджеры, эксперты-криминалисты с самого начала как-то странно поглядывали на Лема с Клиффом, правда, Лема это ничуть не удивляло. Местные власти всегда относились к нему с подозрением и любопытством, поскольку не привыкли, чтобы могущественное федеральное агентство вроде АНБ оказывалось на месте преступления, предъявляя свои полномочия: такое случалось крайне редко. Однако сейчас Лем понял, что их любопытство несколько иного свойства, чем то, с которым ему обычно приходилось сталкиваться, и впервые за все время он почувствовал их страх. Они явно что-то нашли – логово, по их словам, – и это дало им основание полагать, что дело это даже более странное, чем все остальные дела, знаменуемые внезапным появлением агентов АНБ.

Ни Лем, ни Клифф, в своих костюмах, галстуках и начищенных туфлях, не были соответствующим образом одеты для спуска в каньон, но оба без колебания пошли за рейнджерами. Двое помощников шерифа, эксперт-криминалист и один из трех рейнджеров остались возле трупов, поэтому в каньон начала спускаться группа из шести человек. Они проследовали по узкому туннелю, вымытому дождевыми потоками, после чего свернули на нечто вроде оленьей тропы. Спустившись на дно каньона, группа направилась на юго-восток и преодолела еще с полмили. Очень скоро Лем насквозь пропотел и покрылся тонкой пленкой пыли, а в носки и брючины набились колючие репейники.

– Вот здесь они и были убиты. – Помощник шерифа Бокнер провел их на поляну, окруженную виргинскими соснами, тополями и кустарником.

Светлая песчаная почва и выгоревшая на солнце трава были усеяны расплывшимися темными пятнами. Кровь.

– Ну ладно, вот здесь, – сказал один из рейнджеров, – мы и нашли логово.

Это была небольшая пещера в основании стены каньона, глубиной, наверное, десять футов и шириной двадцать, всего в десяти шагах от поляны, где были убиты туристы. Вход в пещеру шириной футов восемь оказался таким низким, что Лему пришлось пригнуться. Но, попав внутрь, он смог выпрямиться, так как потолок был достаточно высоким. В пещере стоял неприятный затхлый запах. Свет, пробивавшийся через низкий вход и размытую водой двухфутовую дыру в потолке, не рассеивал полумрак, а температура здесь была градусов на двадцать ниже, чем снаружи.

Федеральных агентов сопровождал внутрь лишь помощник шерифа Бокнер. И Лем понял, что остальные предпочли не входить отнюдь не потому, чтобы не создавать толпу, а скорее потому, что чувствовали себя там не в своей тарелке.

Бокнер включил фонарь, частично развеяв сгустившиеся тени, заставив их, подобно летучим мышам, перелететь через пещеру и приземлиться в других углах.

В одном углу на полу из песчаника было устроено импровизированное ложе из охапок сухой травы толщиной шесть-восемь дюймов. Возле постели стояло оцинкованное ведро с относительно свежей водой из ближайшего ручья, которое явно было принесено, чтобы спящий мог напиться, проснувшись посреди ночи.

– Он был здесь, – тихо произнес Клифф.

– Да, – согласился Лем.

Лем инстинктивно догадался, что это Аутсайдер устроил себе здесь постель: в пещере до сих пор ощущалось его чужеродное присутствие. Скорее всего, Аутсайдер, сбежав из «Банодайна», решил найти себе временное убежище, а для этого ему могли понадобиться кое-какие вещи, чтобы сделать жизнь в условиях дикой природы более комфортной. Должно быть, вломившись в конюшню, или в амбар, или в пустой дом, он стащил ведро и другие вещи, которые Бокнер и высветил сейчас лучом фонаря.

Клетчатое фланелевое одеяло на случай холодной погоды. Точнее, не одеяло, а лошадиная попона. Но внимание Лема особенно привлекло то, как аккуратно было сложено одеяло на узком выступе в стене у входа.

И еще фонарь. Фонарь лежал на том же выступе, что и одеяло. У Аутсайдера было чрезвычайно острое ночное зрение. Это являлось одним из требований к существу, над которым работала доктор Ярбек: генетически смоделированный универсальный солдат должен видеть в темноте, как кошка. Тогда зачем Аутсайдеру фонарь? Если только… даже дитя ночи иногда боится темноты.

Эта мысль пронзила Лема, словно удар электрического тока. Ему вдруг стало безумно жаль несчастного ублюдка, совсем как в тот день, когда он, общаясь примитивными знаками с доктором Ярбек, сообщил о желании вырвать себе глаза, чтобы никогда в жизни не видеть свое отражение.

Бокнер направил луч фонаря на двадцать конфетных оберток. Аутсайдер, очевидно, стащил где-то по пути пару больших упаковок шоколада. Странное дело, но обертки не были скомканы, а лежали, аккуратно разглаженные, на полу у задней стены: десять от шоколадных конфет с начинкой из арахисового масла и еще десять – от шоколадных батончиков с карамельно-ореховой начинкой. Возможно, Аутсайдеру просто понравились яркие обертки. А возможно, он оставил их на память об удовольствии, которое получил, лакомясь шоколадками, потому что, когда угощение закончилось, у него вообще не осталось никаких удовольствий в этой нелегкой жизни, для которой его создали.

В самом дальнем углу от кровати лежала, спрятанная во тьме, куча костей. Костей мелких животных. Когда конфеты были съедены, Аутсайдеру пришлось отправиться на охоту, чтобы прокормиться. А поскольку у него не было возможности разжечь огонь, пришлось, подобно дикарю, питаться сырым мясом. Кости же он спрятал в пещере, а не выкинул где-нибудь снаружи, чтобы не выдавать своего местонахождения. То, что кости лежали в самом темном углу, свидетельствовало о стремлении этого существа к порядку и аккуратности, но у Лема вдруг закралась мысль, будто Аутсайдер спрятал кости в темноте, устыдившись своего дикарства.

Но самое печальное зрелище представляла собой странная коллекция предметов, хранившихся в нише над травянистым ложем. Нет, решил Лем, не просто хранившихся. Предметы были продуманно расставлены, словно для красоты, подобно тому, как любители художественного стекла, или керамики, или глиняных изделий племени майя выставляют свою ценную коллекцию. Там была круглая безделушка из цветного стекла – синий цветок на бледно-желтом фоне – диаметром около четырех дюймов, вроде тех, что подвешивают к навесу над патио, чтобы блестела на солнце. Рядом со стеклянной безделушкой стоял медный цветочный горшок из-под какого-то растения с того же, а возможно, и с другого патио. Возле горшка находились две вещи, украденные уже явно из самого дома, быть может, оттуда же, откуда Аутсайдер стащил конфеты: изящная фарфоровая статуэтка пары сидящих на ветке красных кардиналов и хрустальное пресс-папье. Очевидно, даже созданный доктором Ярбек монстр таит в своей чужеродной душе тягу к прекрасному и стремление жить не как животное, а как разумное существо в обстановке, несущей на себе хоть какую-то печать цивилизации.

У Лема защемило сердце при мысли об этом одиноком, измученном, ненавидящем себя существе, не имеющем ничего общего с человеком и тем не менее обладающем самосознанием, которого породила доктор Ярбек.

И последней в нише над постелью стояла копилка в виде десятидюймовой фигурки Микки-Мауса.

Лем вдруг почувствовал еще более острый приступ жалости. Он прекрасно знал, почему Аутсайдер выбрал эту копилку. В «Банодайне» проводили эксперименты с целью определить глубину и характер интеллекта собаки и Аутсайдера, а также то, насколько их восприятие отличается от человеческого. Один из экспериментов был направлен на оценку их способности определять разницу между фантазией и реальностью. Собаке и Аутсайдеру по отдельности показывали видео, состоящее из отрывков самых различных фильмов: старых вестернов с Джоном Уэйном, «Звездных войн» Джорджа Лукаса, современных фильмов, различных документальных фильмов и, наконец, из мультфильмов со старым добрым Микки-Маусом. Реакцию собаки и Аутсайдера сняли на пленку, а затем подопытным устроили опрос, чтобы оценить их способность отличать в просмотренном видеоряде разницу между реальностью и фантазией. Постепенно оба существа научились отличать вымысел от реальности, но, как ни странно, единственная фантазия, в которую они оба искренне верили и за которую долго цеплялись, был Микки-Маус. Их буквально завораживали приключения Микки-Мауса и его мультяшных друзей. После побега из «Банодайна» Аутсайдер каким-то образом наткнулся на эту копилку и страстно ее захотел, поскольку она напоминала несчастной твари о единственном настоящем удовольствии, которое он получал, находясь в лаборатории.

Неожиданно что-то блеснуло в луче фонаря помощника шерифа Бокнера. Что-то блестящее и плоское, лежавшее возле копилки, поначалу ускользнуло от внимания Лема. Встав на постель из травы, Лем достал из ниши в стене блестящий предмет: треугольный осколок зеркала размером три на четыре дюйма.

«Аутсайдер ютился здесь, – подумал Лем, – пытаясь найти утешение в своих жалких сокровищах и с их помощью создать себе некое подобие дома. Время от времени он брал этот осколок зеркала и смотрел на себя, быть может стараясь отыскать хоть какую-то черту, которая не была бы уродливой, чтобы таким образом примириться со своей внешностью. Но потерпел фиаско. Наверняка потерпел фиаско».

– Боже правый! – Клифф Сомс явно подумал о том же. – Бедный, бедный ублюдок!

У Аутсайдера была здесь еще одна вещь: номер журнала «Пипл» с Робертом Редфордом на обложке. То ли когтем, то ли острым камнем, то ли чем-то другим Аутсайдер вырезал у Редфорда глаза.

Журнал имел потрепанный вид, словно его сто раз листали и перелистывали. Помощник шерифа Бокнер протянул федеральным агентам журнал, посоветовав приглядеться повнимательнее. Полистав журнал, Лем обнаружил, что у всех людей на фотографиях были или расцарапаны, или порезаны, или грубо вырваны глаза.

Методичность нанесения этих символических увечий – Аутсайдер испортил все до единой фотографии – вызывала дрожь.

Да, Аутсайдер был жалок и не мог не вызывать сострадания.

Но помимо того, он вызывал страх.

Пять жертв – кое-кто выпотрошен, кое-кто обезглавлен.

Нет, забывать о невинных жертвах было нельзя ни на секунду. Ни любовь к Микки-Маусу, ни тяга к прекрасному не оправдывали чудовищную резню.

Но, Господи Иисусе!..

Аутсайдера наградили достаточным интеллектом, чтобы понимать и ценить блага цивилизации, стремиться к признанию и обретению смысла жизни. Однако создатели также заложили в него и неутолимую жажду насилия, страшный инстинкт убивать, подобного которому еще не было в мире. Ведь Аутсайдер задумывался как убийца на длинном невидимом поводке – ожившая машина войны. И не важно, как долго он существовал в мирном одиночестве пещеры в каньоне, не важно, сколько дней и недель он подавлял жестокие инстинкты, свою сущность изменить невозможно. У него внутри будет нарастать напряжение, которое он не сможет подавлять, и, когда убийство мелких животных больше не принесет желанного психологического облегчения, он отправится на поиски более крупной и более интересной добычи. Он мог проклинать себя за свирепость, мог жаждать преображения, которое позволило бы ему жить в гармонии с остальным миром, но он был не в состоянии изменить себя. И действительно, ведь всего несколько часов назад Лем, собственно, и размышлял о том, как ему самому сложно забыть о заветах отца и стать совсем другим человеком, как подчас трудно любому из нас переделать себя. Да, трудно, но не невозможно, если у тебя есть решимость, сила воли и время. Однако для Аутсайдера такой вариант полностью исключался – убийство было заложено у него в генах и там зафиксировано, что не оставляло надежды ни на перерождение, ни на спасение.

– Что, черт возьми, все это значит?! – Помощник шерифа Бокнер уже не скрывал любопытства.

– Можете мне поверить, – ответил Лем, – вам вовсе ненужно это знать.

– Но кто все-таки был в этой пещере?

Лем только покачал головой. Если уж этим двоим суждено было умереть, то Лему еще повезло, что их убили в национальном заповеднике, а значит, на федеральной земле. Это существенно упрощало задачу контроля АНБ за расследованием.

Клифф Сомс задумчиво разглядывал осколок зеркала, который все еще продолжал вертеть в руке.

Оглядев в последний раз жуткую пещеру, Лем Джонсон мысленно пообещал своей неуловимой добыче: если я тебя найду, то не стану брать живьем; никаких сетей, никаких ружей с транквилизаторами, которыми воспользовались бы ученые и военные; нет, я с ходу тебя пристрелю, я положу тебя в мгновение ока – быстро и чисто.

И дело не в том, что так будет надежнее. Нет, это станет актом милосердия и сострадания.

4

К первому августа Нора продала мебель тети Виолетты и другие вещи. Она позвонила скупщику антиквариата и подержанной мебелью, тот предложил одну цену сразу за все, на что Нора с радостью согласилась. За исключением посуды, столового серебра, кровати с балдахином, которую Нора уже привыкла считать своей, в доме ничего не осталось. И теперь он казался очищенным, продезинфицированным и избавленным от скверны. Все злые духи были изгнаны, и у Норы даже появилось желание сделать ремонт. Но ей больше не хотелось здесь оставаться, тогда она позвонила риелтору и выставила дом на продажу.

Нора полностью избавилась от старых нарядов, и сейчас у нее был новый гардероб, состоявший из слаксов, юбок, блузок, джинсов и платьев, как у любой нормальной женщины. Правда, иногда яркие цвета ее все же смущали, но она стойко подавляла желание снова надеть что-то темное и унылое.

Норе все еще не хватало смелости выставить свои картины и узнать, чего стоят ее работы. Трэвис время от времени ее к этому подталкивал, как ему казалось, очень ненавязчиво, однако Нора не решалась положить свое хрупкое эго на наковальню, чтобы дать возможность кому-то ударить по нему молотом.

Иногда, когда Нора смотрелась в зеркало или ловила свое отражение в витрине магазина, она готова была согласиться, что она и вправду миленькая. Может, и не красавица, и не кинозвезда, но вполне симпатичная. Однако ей, похоже, никак не удавалось свыкнуться с новым восприятием своей внешности, по крайней мере надолго, а потому каждый раз она снова и снова удивлялась миловидности лица, смотревшего на нее из зеркала.

Пятого августа, во второй половине дня, Нора играла с Трэвисом в скребл за его кухонным столом, впервые в жизни ощущая себя хорошенькой женщиной. Несколько минут назад в ванной, когда она посмотрела на себя в зеркало, на нее снизошло очередное озарение и собственное отражение понравилось ей больше, чем обычно. И вот теперь, вернувшись к доске для игры в скребл, Нора чувствовала себя жизнерадостной, счастливой, как никогда прежде, и даже озорной. Она принялась использовать свои фишки с буквами для составления несуществующих слов, а затем шумно отстаивать их, когда у Трэвиса возникали вполне обоснованные сомнения.

– Дофнап? – недоуменно нахмурился Трэвис. – Такого слова не существует.

– Это треугольные шапочки, которые носят лесорубы, – стояла на своем Нора.

– Лесорубы?

– Ну да, вроде Поля Баньяна[4].

– Лесорубы носят вязаные шапки, типа лыжных, или круглые кожаные шапки с ушами.

– Я говорю не о том, что они носят, когда работают в лесу, – терпеливо объясняла Нора. – Дофнап. Так называются шапочки, в которых они спят.

Трэвис со смехом покачал головой:

– Ты, наверное, меня разыгрываешь?

– Нет. – Нора сделала честное лицо. – Я серьезно.

– Лесорубы спят в специальных шапочках?

– Да. В дофнапах.

Трэвис даже представить себе не мог, что Нора способна над ним подшучивать, а потому повелся на розыгрыш:

– Дофнап? Откуда такое название?

– Без понятия, – ответила Нора.

Эйнштейн, лежа на полу, читал книгу. Продвинувшись с удивительной быстротой от детских книжек-картинок до детской литературы вроде сказочной повести «Ветер в ивах», Эйнштейн читал по восемь-десять часов в день. Он читал, и ему все было мало. Эйнштейн подсел на книги, заделавшись настоящим книгоманом. Десять дней назад, когда одержимость ретривера чтением переполнила чашу терпения Норы, которой надоело держать перед ним книгу и переворачивать страницы, Нора с Трэвисом попробовали отыскать устройство, с помощью которого Эйнштейн мог бы держать книгу открытой и самостоятельно переворачивать носом страницы. В компании, снабжающей больницы, они нашли приспособление, разработанное для пациентов с обездвиженными руками и ногами. Устройство представляло собой металлический пюпитр, к которому зажимами прикреплялась обложка книги; механические руки с электроприводом, управляемые тремя кнопками, переворачивали страницы и удерживали их на месте. Квадраплегик мог оперировать устройством, зажав в зубах стило, Эйнштейну было достаточно просто нажимать на кнопки носом. Пес страшно обрадовался подобному усовершенствованию. И вот, сопровождая чтение тихим поскуливанием, он нажимал на кнопки и переворачивал страницы.

Трэвис составил слово «плохой» и набрал кучу очков, заняв квадрат с удваиванием очков, а Нора использовала свои фишки, чтобы составить слово «вендейка», заработав еще больше очков.

– Вендейка? – усомнился Трэвис.

– Национальное югославское блюдо, – сказала Нора.

– Ой ли?

– Да. Рецепт включает ветчину и индейку, отсюда и такое название… – Нора не выдержала и расхохоталась.

У Трэвиса челюсть отвисла от удивления.

– Ты меня разыгрываешь. Ты меня разыгрываешь! Нора Девон, что с тобой стало? Когда мы впервые встретились, я сказал себе: «В жизни не встречал такой мрачной, такой чертовски серьезной молодой женщины».

– И чокнутой.

– Нет, только не чокнутой.

– Чокнутой, – настаивала Нора. – Чокнутой, как белка.

– Ну ладно, согласен. Я считал тебя чокнутой, как белка. Думал, у тебя дома весь чердак забит грецкими орехами.

Нора хитро улыбнулась:

– Если мы с тетей Виолеттой жили на юге, значит мы точь-в-точь как из романов Фолкнера, да?

– Даже более странные, чем героини Фолкнера. А теперь, ты только посмотри на себя! Придумываешь дурацкие слова и еще более дурацкие шутки. Жульничаешь, а я клюю на твои уловки, потому что от кого-кого, но от тебя, Нора Девон, я никак такого не ожидал. За несколько месяцев ты стала совсем другим человеком.

– И все благодаря тебе, – сказала Нора.

– Скорее благодаря Эйнштейну.

– Нет. В основном благодаря тебе. – Внезапно Нора почувствовала прилив былой застенчивости, в свое время буквально парализовавшей ее. Она отвернулась от Трэвиса, опустила глаза на свои фишки и тихо произнесла: – Нет, именно благодаря тебе. Если бы я не встретила тебя, то никогда не встретила бы Эйнштейна. И ты… ты заботился обо мне… беспокоился за меня… разглядел во мне что-то такое, чего я сама не видела. Ты меня переделал.

– Нет, – ответил Трэвис. – Ты слишком хорошо обо мне думаешь. Тебя не нужно было переделывать. Эта Нора всегда была там, внутри прежней Норы. Словно нераспустившийся цветок, прячущийся в невзрачном семечке. Тебе нужно было лишь помочь… прорасти и расцвести.

Нора не осмеливалась поднять на него глаза. Ей казалось, будто на шею давит гигантский камень, заставляя низко склонять голову. Нора отчаянно покраснела, но, набравшись смелости, сказала:

– Чертовски тяжело расцвести… и измениться. Даже когда ты сама этого хочешь, хочешь больше всего на свете. Но одного лишь желания измениться явно недостаточно. Или отчаяния. Это невозможно сделать без… любви. – Ее голос опустился до шепота, и она не осмеливалась говорить громче. – Любовь подобна воде и солнцу, благодаря которым и всходит брошенное в землю семечко.

– Нора, посмотри на меня, – попросил Трэвис.

Камень у нее на шее, казалось, весил уже сотню фунтов, нет, тысячу.

– Нора?

Этот камень весил уже целую тонну.

– Нора, я тоже тебя люблю.

С большим трудом Нора подняла голову. Посмотрела на Трэвиса. Его карие глаза, такие темные, что казались почти черными, были теплыми, добрыми, красивыми. Норе нравились эти глаза. Ей нравилась высокая переносица и тонкая линия носа. Ей нравилась каждая черточка этого худого, аскетичного лица.

– Мне следовало первым тебе признаться, – начал Трэвис, – потому что мне легче это сказать, чем тебе. Я должен был сказать тебе много дней назад, много недель назад. Нора, клянусь Богом, я люблю тебя! Я просто не говорил, потому что боялся. Каждый раз, как я позволял себе кого-то любить, я терял этого человека, но сейчас, надеюсь, все будет по-другому. Возможно, ты изменишь мою судьбу, так же как я изменил твою, и, возможно, ты принесешь мне удачу.

У Норы часто-часто забилось сердце. И перехватило дыхание, и все же ей удалось прошептать:

– Я люблю тебя.

– Ты выйдешь за меня?

Нора оторопела. Она сама толком не знала, чего ждала от Трэвиса, но только не этого. Может, просто хотела услышать слова любви, может, просто искала возможности выразить свои чувства – это сделало бы ее счастливой на много недель, месяцев. Нора надеялась, что у нее будет время походить вокруг да около их любви, словно это было огромное таинственное здание, которое, подобно найденной археологами пирамиде, следует тщательно изучить снаружи и разглядеть с разных углов, прежде чем приступить к осмотру внутренней части.

– Ты выйдешь за меня? – повторил Трэвис.

Все произошло слишком быстро, необдуманно быстро, и у Норы, сидевшей на кухонном стуле, вдруг закружилась голова, словно она каталась на ярмарочной карусели, а еще ей стало страшно. Она попыталась сказать Трэвису, чтобы не торопил события, попыталась сказать, что у них впереди еще уйма времени обдумать следующий шаг, прежде чем совершать опрометчивый поступок, но, к собственному удивлению, услышала, как говорит:

– Да. О да.