Ангелы-хранители Кунц Дин
Они стояли в кроваво-оранжевых лучах вечернего солнца на опушке, вглядываясь в фиолетовые тени и таинственные зеленые лесные глубины.
Лем чувствовал себя не в своей тарелке. Он опасался, что беглец из лаборатории доктора Уэзерби где-то неподалеку и сейчас наблюдает за ними.
– Итак, что происходит? – поинтересовался Уолт.
– Не могу сказать.
– Национальная безопасность?
– Совершенно верно.
Ветви елей, сосен и платанов шелестели на ветру, и Лему показалось, что кто-то осторожно пробирается сквозь кусты.
Больное воображение, только и всего. И тем не менее Лем был рад, что у них с Уолтом Гейнсом под рукой были надежные пистолеты в наплечной кобуре.
– Если настаиваешь, можешь держать язык за зубами, но ты не имеешь права абсолютно все от меня скрывать. Я ведь далеко не дурак.
– А я тебя никогда и не считал дураком.
– Во вторник утром каждое треклятое полицейское управление в округах Ориндж и Сан-Бернардино получило срочный запрос из АНБ с просьбой оказать помощь в организации облавы, дальнейшая информация о которой будет предоставлена позже. Что заставляет нас дергаться. Мы ведь знаем, за что отвечают ваши парни: охрана военно-промышленных разработок и защита наших секретов от вечно пьяных русских. А так как в Южной Калифорнии находится половина военных подрядчиков США, то здесь явно есть что воровать. – Лем, плотно сжав губы, смотрел куда-то вглубь леса, и Уолт продолжил: – Итак, предположим, мы разыскиваем русского агента с полными карманами ворованных секретов и рады помочь Дяде Сэму дать кому-то хорошего пинка под зад. Однако к полудню вместо необходимых деталей мы получаем аннулирование запроса. И в результате никакой облавы. Все под контролем, говорит твоя контора. Ложная тревога, говоришь ты.
– Совершенно верно. – (В АНБ поняли, что не в состоянии должным образом контролировать местную полицию, а значит, не могут ей полностью доверять; это была работа для военных.) – Запрос сделан по ошибке.
– Черта с два! Ближе к вечеру того же дня мы узнаем, что вертолеты морпехов с аэродрома в Эль-Торо кружат в предгорьях Санта-Аны. А к утру среды с базы ВМС Кэмп-Пендлтон переброшена сотня морпехов с суперсовременными устройствами слежения с целью прочесывания местности.
– Да, я слышал об этом, – отозвался Лем, – но это не имеет никакого отношения к моему агентству.
Уолт старательно отводил глаза, избегая зрительного контакта. Он тоже уставился на окружавшие поляну деревья. Конечно, Уолт знал, что Лем лжет, знал, что Лем вынужден лгать, но считал бестактным заставлять друга лгать, глядя ему в глаза. Внешне грубоватый и неотесанный, Уолт Гейнс был на редкость деликатным человеком, обладавшим талантом дружить.
При этом служебным долгом Уолта, как шерифа округа, было попытаться прозондировать почву, хотя он точно знал, что Лем не расколется.
– Морпехи сообщили нам, что это учения, – сказал Уолт.
– Да, я слышал то же самое.
– Обычно они предупреждают нас об учениях за десять дней.
Лем не ответил. Ему показалось, в лесу мелькнула какая-то тень, нечто темное, пробиравшееся через сосновый сумрак.
– Итак, морпехи провели в горах всю среду и полчетверга. Но когда репортеры пронюхали про эти так называемые учения и принялись шнырять вокруг, морпехи оперативно снялись с места и вернулись домой. Словно… то, что они искали, было таким взрывоопасным и таким чертовски сверхсекретным, что они предпочли оставить поиски, лишь бы информация не просочилась в прессу.
Напряженно всматриваясь в лесную чащу, Лем пытался разглядеть в сгущающихся тенях намек на движение, привлекшее его внимание секунду назад.
Между тем Уолт продолжил:
– Ну а вчера днем АНБ попросило докладывать о необычных сообщениях, странных нападениях или убийствах, совершенных с особой жестокостью. Мы попросили разъяснений. Дохлый номер.
Вон там. Какая-то рябь во мраке под ветвями вечнозеленых деревьев. Примерно в восьмидесяти футах от опушки. Кто-то стремительно пробирался между деревьями, укрываясь в тени. Сунув правую руку под пиджак, Лем положил ладонь на рукоять пистолета в кобуре.
– И вот буквально через день, сказал Уолт, мы находим этого несчастного сукина сына Далберга, растерзанного на куски. Что чертовски подходит под определение убийства, совершенного с особой жестокостью, какого мне еще не доводилось видеть. И вот вы тут как тут, мистер Лемюэль Аса Джонсон, директор южнокалифорнийского отделения АНБ, и я точно знаю, что вы прилетели на вертолете отнюдь не для того, чтобы спросить, чем меня угостить во время завтрашней игры в бридж: луковыми колечками или гуакамоле.
Нечто, прячущееся в тени, теперь было ближе чем в восьмидесяти футах от них, гораздо ближе. Лема сбивали с толку многослойные тени, деформированные пробивающимися сквозь деревья лучами вечернего солнца. Существо, находившееся не более чем в сорока футах от поляны, возможно чуть ближе, неожиданно, ломая кусты, выскочило прямо на Лема с Уолтом, и Лем, вскрикнув, вытащил из кобуры пистолет и невольно попятился, после чего расставил ноги и принял положение для стрельбы, обеими руками сжимая рукоять пистолета.
– Это всего-навсего чернохвостый олень! – воскликнул Уолт Гейнс.
И действительно. Всего-навсего чернохвостый олень.
Олень замер футах в десяти от них, под развесистыми лапами ели, и с любопытством взглянул на друзей большими карими глазами. Голова вскинута, уши навострены.
– Они здесь, в каньонах, настолько привыкли к людям, что стали почти ручными, – объяснил Уолт.
Лем выдохнул и убрал пистолет.
Чернохвостый олень, будто почувствовав их напряжение, свернул на тропинку и исчез в лесной чаще.
Уолт пристально посмотрел на Лема:
– Что происходит, приятель?
Лем ничего не ответил. Только вытер о пиджак вспотевшие руки.
Между тем ветер усилился, став холоднее. Близился вечер, а за ним недалеко и ночь.
– Ни разу не видел тебя таким напуганным, – заметил Уолт.
– Да просто мандраж от переизбытка кофеина. Наверное, выпил слишком много кофе.
– Брехня! – воскликнул Уолт, но Лем лишь передернул плечами. – Похоже, Далберга убило животное, с зубами, когтями и крайне свирепое. Но ни одно треклятое животное не станет аккуратно оставлять голову на блюде посреди кухонного стола. Прямо какая-то дурная шутка. Правда, животные не способны на шутки, ни на дурные, ни на какие другие. Кто бы там ни убил Далберга… он отрезал ему голову явно в издевку. Итак, ради всего святого, с чем же мы все-таки имеем дело?!
– Ты не хочешь этого знать. И тебе не нужно этого знать, потому что это прерогатива исключительно моего ведомства.
– Черта с два!
– У меня имеются полномочия, – произнес Лем. – Уолт, теперь дело уходит на федеральный уровень. И я изымаю все улики, собранные твоими людьми, и все написанные ими отчеты. И вы не расскажете ни одной живой душе о том, что здесь видели. Ни одной. У тебя будет папка с этим делом, но единственное, что там будет храниться, – это служебная записка о передаче дела федеральным властям согласно соответствующему закону. Таким образом, твоя задница будет прикрыта. И что бы ни случилось, никто не сможет тебя обвинить.
– Вот дерьмо!
– Проехали.
Уолт сердито нахмурился:
– Но я должен знать…
– Проехали.
– …угрожает ли что-либо жителям моего округа. Тогда скажи мне хотя бы это, будь оно все проклято!
– Да.
– Угрожает?
– Да.
– А если я попытаюсь с тобой пободаться за полномочия по данному делу, это поможет уменьшить угрозу и обеспечить общественную безопасность?
– Нет. Не поможет, – честно признался Лем.
– Тогда бодаться с тобой бессмысленно.
– Абсолютно, – ответил Лем.
Он направился обратно к хижине, потому что дневной свет стремительно угасал, а Лему не хотелось оставаться в лесу с наступлением темноты. Да, на сей раз это был чернохвостый олень. Ну а потом?
– Минуточку! – окрикнул его Уолт. – Дай-ка я расскажу тебе все, что думаю по этому поводу, а ты постой и послушай. Тебе нет нужды подтверждать или отрицать мои слова. Все, что тебе нужно, – это внимательно меня выслушать.
– Валяй! – нетерпеливо бросил Лем.
Тени от деревьев упорно ползли вперед по колючей сухой траве поляны. Солнце балансировало на западном горизонте.
Уолт вышел на бледнеющий солнечный свет, сунул руки в карманы и посмотрел на пыльную землю, пытаясь собраться с мыслями:
– Во вторник днем некто пробрался в дом в Ньюпорт-Бич и пристрелил человека по фамилии Ярбек, а его жену забил до смерти. В тот же вечер кто-то убил семью Хадстон в Лагуна-Бич – мужа, жену и сына-подростка. Полиция обоих населенных пунктов пользуется услугами одной криминалистической лаборатории, а потому там не составило труда обнаружить, что в обоих случаях использовался один и тот же пистолет. Однако в обоих случаях это все, что удалось узнать полиции, так как твое АНБ тихой сапой, так же как и сейчас, распространило свои полномочия на оба дела. В интересах национальной безопасности.
Лем не ответил. Он уже пожалел, что согласился выслушать друга. Но так или иначе, он напрямую не занимался расследованием убийств ученых, ответственность за которые почти наверняка лежит на Советах. Лем поручил вести это дело другому сотруднику, чтобы полностью сосредоточиться на поисках собаки и Аутсайдера. Солнце уже полыхало оранжевым. И окна хижины лизали языки этого затухающего пламени.
– Ладно, – продолжил Уолт. – А еще у нас есть доктор Дэвис Уэзерби из Корона-дель-Мар. Пропал во вторник. Этим утром брат Уэзерби нашел тело доктора в багажнике его собственного автомобиля. И прибывшие туда местные патологоанатомы буквально нос к носу столкнулись с агентами АНБ.
Лема немного тревожило то, как оперативно шериф собрал, увязал и проанализировал информацию из населенных пунктов, находящихся в ведении разных муниципальных властей, а следовательно, вне зоны его полномочий.
– Не ожидал, что мне удастся выявить связь между этими делами, а? – невесело улыбнулся Уолт. – Каждое из этих преступлений произошло в населенных пунктах, входящих в сферу ответственности разных управлений полиции, но для меня этот округ – всего лишь один широко раскинувшийся город с населением в два миллиона человек, поэтому я работаю рука об руку со всеми местными полицейскими управлениями.
– Ну и каков твой вывод?
– А мой вывод таков, что убийство шести видных граждан, совершенное за один день, не может не вызывать удивления. У нас здесь как-никак округ Ориндж, а не Лос-Анджелес. Но еще более удивительно то, что все шесть убийств отнесены к неотложным вопросам национальной безопасности. Что, естественно, пробудило мое любопытство. Я начал изучать подноготную всех этих людей в поисках чего-то такого, что могло их объединять…
– Уолт, ради всего святого!
– …и обнаружил, что все они работают – или, скорее, работали – в месте под названием «Банодайн лабораториз».
Лем не рассердился. Он не мог сердиться на Уолта, ведь они были даже ближе, чем братья, но сейчас проницательность этого здоровяка буквально сводила с ума.
– Послушай, ты не имеешь права проводить расследование.
– Я все-таки шериф, если ты, конечно, не забыл.
– Начнем с того, что ни одно из этих убийств, кроме убийства Далберга, не входит в область твоих полномочий, – отрезал Лем. – Но даже если бы и входили… после того как в игру вступает АНБ, ты не имеешь права продолжать расследование. Это фактически запрещено законом.
Пропустив слова друга мимо ушей, Уолт сказал:
– Итак, я навел справки о «Банодайне», о том, чем они там занимались, и обнаружил, что занимались они генной инженерией, технологиями получения рекомбинантной ДНК…
– Ты неисправим.
– Нигде не сказано, что «Банодайн» работает над оборонными проектами, но это, собственно, ничего не значит. Скорее всего, контракты и проекты настолько засекречены, что их финансирование скрыто от внимания общественности.
– Господи Иисусе! – уже раздраженно произнес Лем. – Неужели ты не понимаешь, насколько мы можем быть безжалостными, если речь идет о национальной безопасности?!
– Я всего-навсего строю предположения.
– С твоими предположениями ты доиграешься до того, что твоя белая задница окажется в тюремной камере.
– Брось, Лемюэль, здесь явно не место для мерзких стычек на расовой почве.
– Ты неисправим.
– Что есть, то есть. А вот ты явно повторяешься. Так или иначе, пораскинув мозгами, я сразу допер, что убийства людей из «Банодайна» как-то связаны с операцией морпехов в среду и четверг. А также с убийством Уэса Далберга.
– Между убийством Далберга и тех остальных абсолютно нет сходства.
– Естественно, нет. Разные исполнители. Что очевидно. Ярбеки, Хадстоны и Уэзерби погибли от руки профессионала, а несчастного Уэса Далберга буквально разорвали на куски. И тем не менее, ей-богу, здесь имеется некая связь, а иначе вы бы никогда не заинтересовались последним делом, и связь эта, должно быть, – «Банодайн».
Солнце садилось. Тени все больше сгущались.
– Я вот что думаю, – сказал Уолт. – Они у себя в «Банодайне» разрабатывали новое биологическое оружие, генетически измененный вирус, который куда-то там просочился и кого-то отравил, но одной лишь тошнотой дело не ограничилось. Нет, это, очевидно, сильно повлияло на мозг пострадавшего, превратив его в свирепого дикаря или…
– В усовершенствованного доктора Джекила в век высоких технологий? – саркастически заметил Лем.
– …и он сбежал из лаборатории, когда никто еще не знал, что случилось, направился прямо сюда, в предгорья, и напал на Далберга.
– Ты насмотрелся плохих фильмов ужаса, да?
– А теперь что касается доктора Ярбек и всех остальных. Возможно, их устранили, так как они знали, что произошло, и, испугавшись последствий, решили предать историю огласке.
Из темного каньона раздался заунывный вой. Вероятно, койот.
Лему не терпелось поскорее отсюда убраться, подальше от леса. Однако сначала нужно было разобраться с Уолтом Гейнсом – отвлечь его от этой версии расследования и лишних размышлений.
– Уолт, давай поговорим начистоту. Уж не хочешь ли ты сказать, что правительство Соединенных Штатов Америки приказало убить собственных ученых, чтобы заткнуть им рот? – (Уолт нахмурился, поняв, насколько неправдоподобным – если вообще нереальным – был его сценарий.) – Неужели, по-твоему, жизнь похожа на романы Ладлэма? Убивать своих людей? У нас сейчас что, месячник национальной паранойи? Ты действительно веришь в этот бред сумасшедшего?
– Нет, – признался Уолт.
– И каким образом убийцей Далберга мог оказаться отравленный ученый, получивший повреждение мозга? Господь свидетель, ты же сам сказал, что Далберга убило какое-то животное, с когтями и острым зубами.
– Хорошо-хорошо, я не подумал. В любом случае не додумал до конца. Но я уверен, все это так или иначе связано с «Банодайном». Ты ведь не станешь утверждать, будто я мыслю не в том направлении, а?
– Нет, стану. Действительно не в том.
– Действительно?
– Действительно. – Лему было противно лгать Уолту и манипулировать им, но ничего не поделаешь. – Более того, я вообще не имел права говорить тебе, что ты идешь по ложному следу. Но, как друг, обязан предупредить.
К жуткому завыванию в лесу добавились голоса других диких животных, тем самым подтвердив, что это были всего лишь койоты, однако звук этот пугал Лема Джонсона и еще больше усиливал желание убраться отсюда подобру-поздорову.
Уолт задумчиво потер ладонью свой бычий загривок:
– Значит, убийство Далберга никак не связано с «Банодайном»?
– Абсолютно никак. Так совпало, что Уэзерби и Ярбек работали в «Банодайне»… ну и Хадстон когда-то тоже. Если ты продолжишь упорствовать и искать эту связь, то зря потеряешь время. Что, впрочем, мне только на руку.
Солнце зашло за горизонт, но по пути словно приоткрыло дверь, через которую ледяной ветер ворвался в окутанный тьмой мир.
Все еще продолжая тереть шею, Уолт вздохнул:
– Значит, говоришь, не «Банодайн», да? Нет, дружище, я знаю тебя как облупленного. С твоим обостренным чувством долга ты и родной матери соврешь, если это в интересах страны. – (Лем промолчал.) – Ну ладно. Я бросаю это дело. Теперь оно только твое. Но лишь при условии, что на моей территории не убьют кого-нибудь еще. Если, не дай бог, такое случится… ну, тогда я снова попытаюсь взять все под контроль. Не могу обещать, что не стану этого делать. У меня ведь тоже есть чувство долга. Ты знаешь.
– Знаю, – виновато ответил Лем, чувствуя себя полным дерьмом.
И вот наконец они оба повернули назад к хижине.
Небо – темное на востоке, но испещренное темно-оранжевыми, красными и фиолетовыми полосами света на западе – нависло над головой, словно готовая закрыться крышка коробки.
Койоты продолжали выть.
И кто-то в ночном лесу завывал в ответ.
Кугуар, подумал Лем, отчетливо понимая, что он лгал самому себе.
4
В воскресенье, через два дня после успешного свидания в пятницу за ланчем, Трэвис и Нора поехали в Солванг – датский городок в долине Санта-Инес, облюбованный туристами. Здесь находились сотни маленьких магазинчиков, где продавалась всякая всячина – от изысканного скандинавского хрусталя до пластиковых копий датских оловянных пивных кружек. Своеобразная архитектура, впрочем тщательно продуманная, и окаймленные деревьями улицы лишь удваивали незатейливое удовольствие от разглядывания витрин.
За время прогулки у Трэвиса несколько раз возникало непреодолимое желание взять Нору за руку и больше не отпускать. Это казалось вполне естественным, правильным. И все же Трэвис чувствовал, что Нора, возможно, еще не готова даже к таким безобидным тактильным контактам, как держаться за руки.
Нора надела очередное унылое платье, на сей раз грязно-голубое, висящее на ней мешком. Практичные туфли. Густые темные волосы, как и тогда, когда Трэвис впервые увидел ее, по-прежнему висели вялыми неухоженными прядями.
Общество Норы доставляло Трэвису истинное удовольствие. Девушка отличалась кротким нравом, добротой и природной деликатностью. Ее невинность была для Трэвиса точно глотком свежего воздуха. А застенчивость и скромность, хотя и несколько избыточные, трогали до глубины души. Нора смотрела на окружающее распахнутыми от восторга глазами, и Трэвису доставляло истинное наслаждение удивлять ее простыми вещами: это и лавка, где торговали исключительно часами с кукушкой, или другая – с чучелами животных, и музыкальная шкатулка с перламутровой дверцей, которая открывалась, демонстрируя балерину на пуантах.
Трэвис купил Норе футболку, заказав надпись, которую показал только тогда, когда все было готово: «Нора любит Эйнштейна». И хотя она заявила, что ни за какие коврижки не наденет футболку и это не ее стиль, Трэвис знал, что Нора непременно ее наденет, так как действительно любит собаку.
Возможно, Эйнштейн не мог прочесть слова на футболке, но он явно понял их смысл. Когда они вышли из магазина и отстегнули поводок от паркометра, где был привязан Эйнштейн, пес c серьезным видом уставился на надпись на футболке, которую Нора развернула у него перед носом, и радостно лизнул девушку, ткнувшись в нее мокрым носом.
В тот день был только один неприятный момент. Когда они завернули за угол и подошли к очередной витрине, Нора внезапно остановилась и оглянулась на забитые туристами тротуары – на людей, лакомившихся мороженым в домашних вафельных трубочках и яблочными пирожными в вощеной бумаге, на парней в украшенных перьями ковбойских шляпах местного производства, на хорошеньких девушек в коротких шортах и топах, толстух в желтых гавайских платьях, туристов, говорящих по-английски, по-испански, по-японски, по-вьетнамски и на всех других языках, которые можно услышать в любом туристическом местечке Южной Калифорнии. Затем Нора посмотрела на магазин сувениров в виде трехэтажной ветряной мельницы из камня и дерева, расположенный на оживленной улице, и оцепенела. Трэвису пришлось проводить ее до ближайшей скамейки в маленьком парке, где она несколько минут сидела, дрожа как осиновый лист.
– Перебор, – наконец сказала Нора хриплым голосом. – Слишком много… новых образов… новых звуков… новых вещей сразу. Прости.
– Все в порядке, – растроганным голосом произнес Трэвис.
– Я привыкла к нескольким комнатам и знакомым вещам. На меня, наверное, все смотрят.
– Никто ничего не заметил. И никто не смотрит.
Нора сидела, печально понурившись, сжав руки в кулаки, но, когда Эйнштейн положил голову ей на колени, начала нежно гладить его и постепенно расслабилась.
– Я получала удовольствие, – сказала она Трэвису, по-прежнему не поднимая головы. – Действительно получала удовольствие. Надо же, как далеко от дома я оказалась! Сказочно далеко.
– Не совсем так. Менее часа езды, – заверил ее Трэвис.
– Длинный, длинный путь, – стояла на своем Нора, и Трэвис догадался, что для нее это действительно огромное расстояние. – А поняв, как далеко от дома я оказалась и… здесь все по-другому… я испугалась. Словно ребенок.
– Может, хочешь вернуться в Санта-Барбару?
– Нет! – Нора впервые посмотрела Трэвису прямо в глаза, после чего набралась мужества бросить взгляд на гуляющих по парку людей и сувенирный магазин в виде мельницы. – Нет, я хочу здесь остаться. На весь день. Хочу пообедать в ресторане, не на террасе в кафе, а в обеденном зале, как все нормальные люди, и вернуться домой уже затемно. – Нора растерянно заморгала и повторила: – Уже затемно.
– Хорошо.
– Если, конечно, ты не собирался уехать отсюда раньше.
– Нет-нет. Я планировал провести здесь целый день.
– Как мило с твоей стороны.
Трэвис удивленно приподнял бровь:
– Что ты имеешь в виду?
– Ты знаешь.
– Боюсь, что нет.
– Помогать мне открывать для себя мир, – ответила Нора. – Тратить драгоценное время на кого-то… вроде меня. Это так великодушно.
Трэвис был неподдельно удивлен:
– Нора, уверяю тебя, я здесь отнюдь не занимаюсь благотворительностью.
– Наверняка у такого мужчины, как ты, найдутся более интересные занятия в воскресный майский день.
– О да, – усмехнулся Трэвис. – Я мог бы остаться дома и зубной щеткой начистить до блеска всю имеющуюся у меня обувь. А еще поштучно пересчитать макаронные рожки в пачке. – (Нора недоверчиво уставилась на Трэвиса.) – Боже мой, так ты это серьезно! Выходит, ты решила, что я с тобой исключительно из жалости.
Нора закусила губу и кивнула.
– Все нормально. – Она в очередной раз бросила взгляд на собаку. – Я не против.
– Но ей-богу, я здесь вовсе не из жалости! Я здесь, потому что мне нравится быть с тобой, действительно нравится. И ты мне тоже очень нравишься.
И хотя Нора продолжала сидеть потупившись, Трэвис не мог не заметить предательского румянца у нее на щеках.
Оба смущенно замолчали.
Нора гладила Эйнштейна, а тот смотрел на нее влюбленными глазами, время от времени косясь на Трэвиса, словно желая сказать: «Ладно, ты открыл дверь для новых отношений. Тогда не сиди как дурак. Скажи что-нибудь. Дерзай, попытайся ее завоевать».
Нора почесала у пса за ухом, погладила его и наконец сказала:
– Все нормально. Я в порядке.
Покинув парк, они снова двинулись мимо витрин, как будто ее приступа паники и его неуклюжего признания не было и в помине.
У Трэвиса возникло такое ощущение, словно он ухаживает за монахиней. Более того, постепенно до него дошло, в чем весь ужас ситуации. С тех пор как три года назад умерла его жена, у Трэвиса не было интимной близости с женщиной. И теперь тема сексуальных отношений казалась ему заповедной дорогой. Он чувствовал себя священником, сбивающим с пути истинную монахиню.
Буквально в каждом доме здесь была кондитерская, и выпечка в очередной витрине казалась более соблазнительной, чем в предыдущей. В теплом весеннем воздухе витали ароматы корицы, сахарной пудры, мускатного ореха, миндаля, яблок и шоколада.
Эйнштейн вставал на задние лапы перед каждой витриной, жадными глазами рассматривая искусно выложенные лакомства. Но не попытался зайти ни в одну кондитерскую и ни разу не залаял. А когда он выпрашивал угощение, его проникновенное поскуливание становилось едва слышным, чтобы не потревожить проходящих мимо туристов. В результате он получил в награду кусочек орехового торта и маленькое яблочное пирожное, после чего, вполне удовлетворенный, больше не попрошайничал.
Десять минут спустя Эйнштейн продемонстрировал Норе свои уникальные умственные способности. Да, Эйнштейн и раньше был хорошим псом, ласковым, умным, послушным, и он действительно проявил инициативу, загнав в угол Артура Стрека, однако до сих пор не показывал Норе, даже мельком, свой сверхъестественный интеллект. И когда она увидела все своими глазами, то не сразу поняла, свидетелем чего только что стала.
Они проходили мимо аптеки, где также продавались газеты и журналы, выставленные на стойке у входа. И тут Эйнштейн, вырвав из рук Норы поводок, внезапно бросился в сторону газетной стойки. Не дав Трэвису с Норой опомниться, пес зубами вытащил со стойки журнал и положил его у ног Норы. Журнал назывался «Модерн брайд»[2]. Трэвис потянулся к Эйнштейну, но тот увернулся, схватил еще один экземпляр «Модерн брайд», и, пока Нора нагибалась за журналом, чтобы вернуть его на стойку, пес торжественно положил второй журнал к ногам Трэвиса.
– Глупая псина, – сказала Нора. – Что на тебя нашло?
Трэвис взял поводок и, протиснувшись сквозь толпу прохожих, поставил свой экземпляр журнала на место. Он ясно понял, что имел в виду Эйнштейн, но промолчал, чтобы не смущать Нору, и они продолжили прогулку.
Эйнштейн с интересом разглядывал все вокруг, обнюхивал проходивших мимо людей и, казалось, совершенно утратил интерес к печатным изданиям на матримониальную тему.
И тем не менее не успели они сделать и двадцати шагов, как ретривер развернулся и, проскочив между ногами Трэвиса, вырвал у него из рук поводок. Вернувшись к аптеке, Эйнштейн схватил со стойки журнал и вернулся к Трэвису с Норой.
«Модерн брайд».
Нора по-прежнему не понимала, в чем дело. Она сочла поведение пса забавным и, наклонившись, потрепала его по спине:
– Это что, твой любимый журнал, глупая псина? Читаешь его каждый месяц, да? Спорим, так оно и есть. А ты у нас, оказывается, романтик!
Туристы с улыбкой смотрели на четвероногого хулигана, впрочем, так же как и Нора, не понимая, что означают эти собачьи игры с журналом.
А когда Трэвис наклонился поднять журнал, чтобы вернуть его на стойку, Эйнштейн, опередив хозяина, зажал журнал в зубах и принялся яростно мотать головой.
– Плохая собака! – Нору удивила появившаяся в характере пса чертовщинка.
Эйнштейн выронил свою добычу. Журнал оказался здорово потрепан и обслюнявлен.
– Похоже, придется его купить, – заметил Трэвис.
Ретривер, тяжело дыша, с хитрой ухмылкой уселся на тротуар.
Нора оставалась в счастливом неведении относительно скрытых мотивов Эйнштейна. Впрочем, у нее не было оснований как-то интерпретировать его поведение. Ведь она и не подозревала о выдающихся умственных способностях пса, а потому не ожидала от него чудес коммуникации.
Трэвис бросил на собаку сердитый взгляд:
– Сейчас же прекрати, мохнатая морда! Довольно. Ты меня понял?
Эйнштейн лениво зевнул.
Заплатив за журнал и положив его в пластиковый пакет, Нора с Трэвисом продолжили прогулку по Солвангу. Однако не успели они пройти до конца квартала, как Эйнштейн решил конкретизировать свое послание. Он аккуратно, но крепко схватил зубами Нору за руку и потащил в сторону художественной галереи, где молодая пара любовалась выставленными в витрине пейзажами. Возле парочки стояла прогулочная коляска с ребенком. На этого-то ребенка Эйнштейн и попытался обратить внимание Норы, заставив ее коснуться пухленькой ручки одетого в розовый костюмчик младенца.
– По-моему, ему очень понравилась ваша малышка, – смутилась Нора. – И он прав. Она просто прелесть. А сколько ей?
Молодые родители, поначалу испугавшиеся собаки, поняли, что она не причинит ребенку вреда.
– Десять месяцев, – ответила мать девочки.
– И как ее зовут?
– Лана.
– Чудесное имя!
Наконец Эйнштейн соизволил отпустить Нору, и они пошли дальше. Отойдя на несколько шагов от молодой пары, они остановились возле антикварного магазина, выглядевшего так, будто его буквально по кирпичикам и по дощечкам перевезли из Дании XVII века. Присев на корточки возле ретривера, Трэвис поднял его висячее ухо и строго сказал:
– Довольно! Кончай придуриваться, а не то больше не получишь «Алпо».
Нора по-прежнему оставалась в неведении.
– Какая муха его укусила? – спросила она.
Эйнштейн снова зевнул, и Трэвис понял, что дело плохо.
Следующие десять минут Эйнштейн еще дважды подводил Нору к младенцам.
«Модерн брайд» и младенцы.
Теперь послание дошло и до Норы: Вы с Трэвисом созданы друг для друга. Женитесь. Размножайтесь. Создавайте семью. Чего вы ждете?
Нора отчаянно покраснела, не осмеливаясь поднять на Трэвиса глаза. Он тоже чувствовал себя немного неловко.
Поняв наконец, что достиг своей цели, Эйнштейн перестал хулиганить. До этого времени Трэвис даже не подозревал, что и у собак бывает самодовольный вид.
Пришло время обеда. Но на улице по-прежнему было так тепло, что Нора изменила свое решение поесть в обеденном зале ресторана. Она выбрала заведение со столиками под красными зонтиками на тротуаре в тени гигантского дуба. И как догадался Трэвис, дело было даже не в том, что Нору страшила перспектива обеда в ресторане. Нет, ей просто хотелось поесть на открытом воздухе, чтобы Эйнштейн был рядом. На протяжении всего обеда она то и дело смотрела на пса, иногда украдкой, иногда открыто и очень внимательно.
Трэвис не возвращался к инциденту с журналом, сделав вид, будто выкинул это из головы. Но когда Нора отворачивалась, он беззвучно, одними губами, осыпал Эйнштейна угрозами. Больше никаких яблочных пирожных. Строгий ошейник. Намордник. И загон для бродячих собак.
Эйнштейн выслушивал угрозы с завидным самообладанием. В ответ он лишь ухмылялся, зевал или фыркал.
5
Ранним воскресным вечером Винс Наско нанес визит Джонни Сантини по прозвищу Струна. Джонни не зря прозвали Струной: высокий, тощий, жилистый, он походил на сжатую пружину. А еще у него были вьющиеся волосы медного цвета. Впервые Джонни убил человека в достаточно нежном возрасте – в пятнадцать лет. Тогда, чтобы порадовать дядю Релиджо Фустино, дона одной из пяти нью-йоркских мафиозных семей, Джонни взялся собственноручно удавить чересчур самостоятельного наркодилера, работавшего в Бронксе без разрешения семьи. Подобная инициативность и преданность семейным принципам наполнили сердце дона Релиджо гордостью и любовью, причем настолько, что он, прослезившись буквально второй раз в жизни, обещал племяннику вечное уважение семьи и прибыльное местечко в семейном бизнесе.
Сейчас Джонни Струне стукнуло уже тридцать пять лет, и жил он в пляжном доме ценой миллион долларов в Сан-Клементе. Десять комнат и четыре ванные были переделаны дизайнером по интерьерам, призванным устроить подлинное – и очень дорогостоящее – жилище в стиле ар-деко, позволяющее спрятаться от современного мира. Все здесь было выполнено в черных, серебристых и темно-синих тонах с бирюзовыми и персиковыми акцентами. Джонни как-то сказал Винсу, что ему нравится ар-деко, так как этот стиль напоминал ему о «ревущих двадцатых», а именно о романтической эпохе легендарных гангстеров.
Для Джонни Струны преступление было не столько средством зарабатывания денег, не столько актом противостояния устоям цивилизованного общества, не столько результатом генетической предрасположенности, а сколько великолепной романтической традицией. Джонни ощущал себя братом каждого одноглазого пирата с крюком вместо руки, который когда-либо бороздил океаны в поисках добычи, каждого разбойника с большой дороги, грабившего почтовые дилижансы, каждого медвежатника, каждого похитителя людей, каждого казнокрада и каждого бандита за всю историю преступного мира. По утверждению самого Джонни, он чувствовал мистическое кровное родство с Джесси Джеймсом, Диллинджером, Аль Капоне, братьями Далтон, Лаки Лучано и многими другими, имя которым легион. Джонни любил их всех – своих легендарных собратьев по убийствам и разбою.
Читать бесплатно другие книги:
