Орден Шидловский Дмитрий

Глава 45

Начало новой партии

В большой зале палаты сидело семь человек. Раньше палаты входили в комплекс зданий канцелярии новгородского наместника. Были они перестроены немцами еще сто лет назад из старой резиденции митрополита и представляли собой причудливое смешение новгородского и романского стилей. Под сводчатыми арками, выложенными новгородскими мастерами еще до начала оккупации, размещалась тяжелая немецкая мебель. У длинного стола, за которым сидели люди, стояли массивные кресла в немецком стиле — с высокими резными, абсолютно прямыми спинками. Вдоль стен тянулись пустые сейчас лавки. Оконные рамы были сделаны явно выходцем из Нюрнберга или Кенигсберга.

Формально встреча была, так сказать, рабочей. Однако все присутствующие понимали, что от того, что будет здесь сейчас сказано и решено, зависит судьба всего севера Руси на многие века вперед.

Во главе стола, тяжело оперевшись на подлокотник кресла, сидел князь Андрей. Был он без доспехов, но при оружии. Одет он был в расшитую рубаху, широкие штаны и красные, дорогой выделки сапоги.

По правую руку от него сидел митрополит Пимен, предстоятель Православной церкви в землях Северной Руси, в полном парадном облачении. Напротив митрополита сидел отец Людвиг в повседневной рясе католического священника. На этом совещании он был вынужден представлять интересы Католической церкви Ингерманландии. По левую руку от него сидел псковский посадник Дмитрий, одетый под стать князю, как и он, при оружии. Напротив него сидел новгородский посадник Святослав, одетый в праздничную одежду новгородского боярина, с кинжалом у пояса. Дальше всего от князя, друг напротив друга, сидели Гроссмейстер, одетый в парадную одежду знатного рыцаря и без оружия, и барон фон Рункель, одетый, по своему обычаю, в повседневную европейскую одежду, но из самых добротных материалов, и с неизменной саблей на боку. Беседа велась по-русски, поэтому барон переводил Гроссмейстеру, единственному из присутствующих не знавшему этого языка. Немецкий же Гроссмейстера был понятен всем участникам собрания.

Разговор начал митрополит:

— Ныне, после победы православного оружия, мыслю я, требуется от Гроссмейстера Ингерманландского объявить о сложении с себя власти в землях новгородских и псковских и повиниться за все злодеяния рыцарей за все время правления католиков на этой земле.

— Помните, владыко, — вступил Рункель, — что победа была одержана совместно орденским войском и новгородскими и псковскими ратниками, вместе с войском князя Андрея. Разгромлен изменник и предатель, но вовсе не одним православным воинством, а с теми же католиками совместно. Однако я согласен с тем, что Гроссмейстер должен объявить об отказе ордена от власти в землях новгородских и псковских и в Ингерманландии.

— Я объявлю и повинюсь, — объявил Гроссмейстер. — Кроме того, вчера на общем совете рыцарей было решено преобразовать орден в орден госпитальеров. Оставшиеся в ордене примут на себя все монашеские обеты, а также обет не поднимать более оружия против человека и займутся помощью страждущим. Через меня орден нижайше просил обратиться к новому правителю земли Ингерманландии о праве остаться на ее землях. Большая же часть рыцарей объявила о выходе из ордена. Они избрали меня предводителем германского дворянства и просили обратиться к правителю с просьбой принять их на службу и сохранить их владения.

— Петербург есть земля новгородская, и волею Божьей сей бесовский город должен быть уничтожен, как рассадник ересей, — гневно возвестил митрополит. — А иноверцы же, на наших землях поселившиеся, кто в православие не перейдет, изгнаны должны быть.

— Не гоже, владыко, мыслить, будто живешь полтораста лет назад, — произнес Рункель, и в голосе его зазвучала сталь. — Времени назад не воротишь, дважды в одну реку не войдешь. Ныне все по-иному. Земля новгородская там, где ныне преобладают новгородцы, а за рекой Тосно их не более чем один из десяти. А потому следует признать существование земли Ингрийской как неподвластной Новгороду. И территория ее от реки Тосно и Ладоги, где граничит она с новгородской землей, от Луги, где граничит с псковской, от реки Наровы и Чудского озера, где граничит с Ливонским орденом, и до крепости Выборг, где граничит с землями шведского королевства. Земли сии были отторгнуты от Новгорода еще в тысяча двести сорок втором году, и посадник новгородский на том договоре подпись ставил и клятву нерушимости границ давал. По договору тому земля Ингрийская отдана была под власть Тевтонского ордена, которому наследовал орден Ингрийский. Ныне орден сложил с себя власть и принял монашеские обеты. Человек, провозгласивший себя королем Ингрийским, разгромлен князем Андреем. Стало быть, князь вправе объявить себя правителем Ингрии. Дружины же новгородские и псковские, сражаясь с князем вместе, завоевали вольность для земель своих, но в границах бывших орденских наместничеств. И то князь подтвердить вправе.

— Подтверждаю, — мрачно вымолвил князь Андрей. — Перед этим сбором я подписал указы, в которых по праву победителя возлагаю на себя титул Великого князя Ингрийского и самодержавного правителя этой земли. Что скажут мне посадники новгородский и псковский, признают ли они меня правителем Ингрийским?

В комнате воцарилась тишина. Все пытались осознать важность сказанных слов. Тут, на их глазах, рождалось новое государство, с которым их землям жить и граничить в веках. Только барон фон Рункель нисколько не был удивлен, так как все, что подписал и объявил сегодня Андрей, было подготовлено и написано именно им.

— Ежели княжество псковское признаешь, вече его признаешь, на границы его не посягаешь, признаю, — первым вымолвил псковский посадник.

«Еще бы ты не признал, — подумал барон, — когда Андрей тебя одним щелчком пальцев прихлопнуть может, с твоей небольшой дружиной, в которой он больше популярен, чем ты».

— Не признает Новгород земли Ингрийской, — гордо произнес митрополит, вставая.

— Да полно, владыко. Ты Богу молись да в мирские дела не лезь, — урезонил его Святослав. — Вече меня крикнуло от имени Новгорода говорить, а не тебя. Новгород те земли больше ста лет назад потерял, а князь ныне мечом обрел. Что же нам ныне рать на рать с братьями идти. У меня дружина мала, большую набирать надо. А с немчурой, что за Тосной, мне маяться недосуг. От степняков да ливонцев оборониться бы, которые теперь на Новгород могут пойти, почуяв, что ингрийские рыцари его больше не защищают. Пусть объявит князь, что признает вече новгородское, границу по Тосне. Пусть обязуется корабли и купцов новгородских беспошлинно через земли свои пропускать, признаю я власть его над землей Ингрийской.

«А это уже победа, — подумал барон, — не зря я столько труда положил. Новгородцы могли бы и не признать власти Андрея над Ингрией. Тогда была бы совсем ненужная усобица. Что скажет Андрей?»

— Признаю, — коротко произнес Андрей.

— Ошибаешься ты, сын мой, — наставительно обратился митрополит к князю. — Верни землю Ингрийскую Новгороду, и провозгласит тебя вече князем. То уже на вечевой площади прокричали и народ поддержал. Чем худа тебе слава защитника земли православной?

— Вече ваше сегодня любит, завтра погубит, — ухмыльнувшись, произнес Андрей. — Сколько князей славных от себя отсылали? Я же желаю быть правителем волею Божьей, а не глоткой голытьбы.

— Глас народа — глас Божий, — гордо изрек митрополит.

— Не клевещи на Бога, владыко, — бросил Андрей. — Бог не додумается до такой глупости, которую временами кричит ваше вече. Да Бог и не будет менять решения от того, какой боярин сколько зерна худым людишкам роздал.

Митрополит перекрестился и сел.

— Дело есть еще, — произнес новгородский посадник. — Ты, князь, с рыцарями немецкими можешь делать что хочешь. Да только с земель новгородских пусть уйдут. И вотчины, что им принадлежали, без выкупа в казну новгородскую перейдут и выкуплены новгородцами будут. Месяц я рыцарям даю с земли нашей уйти. Кто дольше задержится, бит будет, как захватчик и гость непрошеный.

— Мои рыцари уйдут, — поднялся Гроссмейстер, — но поймите и вы. То, что произошло три дня назад под стенами этого города, было лишь началом большой войны. Есть еще Ливонский орден. А он лишь часть Тевтонского. Они смотрели сквозь пальцы, лишь пока здесь правили ингрийские рыцари. Ныне, когда Новгород и Псков вернули независимость, а в Петербурге сядет русский князь, их поход неизбежен. Как защищаться будете от мощи тевтонской?

— Верно сказал Гроссмейстер, — вступил князь. — Потому предлагаю я псковским и новгородским землям встать под мою защиту, объединить свои дружины с моей и вместе держать оборону. Я же хочу, чтобы купцы псковские, новгородские и ингрийские беспошлинно торговать могли на всех трех землях. Обещаю соблюдение всех вольностей жителям этих земель.

— Э, нет, шалишь, — хлопнул по столу ладонью новгородский посадник. — Ты, князь, в земле своей правь как хочешь, а нас оставь. Мы своим умом жить горазды. Ежели враг придет, надо будет — объединимся. Но править здесь до века будет вече.

— Ты, князь, обычаев наших не ведаешь, — вступил псковский посадник. — Вече псковское воли требует. Ступай с миром на Неву и правь там, как знаешь, а к нам со своим уставом не ходи.

— И церквей католических мы здесь не оставим, — высказался митрополит, вновь почувствовавший силу. — Священники ваши пусть нашу землю покинут в семь дней, а служб католических я с завтрашнего дня не позволю, — обратился он к отцу Людвигу.

— И то верно, — поддержал Святослав, — ступайте отсюда.

Отец Людвиг лишь склонил голову.

— Хорошо, завтра на рассвете я отправлюсь в Петербург со своей дружиной и присягнувшими мне рыцарями, — встал Андрей. — Рыцарей же, не примкнувших ко мне, пропустите через свои земли к ливонцам. Буду вашим гостем эту ночь и союзником вовек.

Все участники совета встали и поклонились друг другу.

Глава 46

Великий князь

Через несколько дней на границе с новоиспеченным княжеством Ингрийским его первый правитель держал совет. На этот раз в его шатер был приглашен лишь барон фон Рункель.

— Не понимаю я, барон, почему мы признали вольности Новгорода и Пскова, зачем создали княжество Ингрийское и удаляемся туда, в то время как могли править в более богатой земле? Следуя твоим советам, я побил рыцарей, хоть год назад и не думал, что княжение мне на роду написано. Потому и послушал тебя нынче. Но я не понимаю, ведь посадников мы легко могли пленить. Ни Новгород, ни Псков противиться мне бы не могли.

— Несложно свергнуть правителя. Сложно власть удержать, — отвечал барон. — Народ сейчас радуется освобождению, не ведая, что государственная независимость вещь дорогая, за которую надо платить. То, как грабил и притеснял их орден, они видели. А вот то, что защищал да жизнь устраивал, позабыли. Скоро властолюбие бояр, воровство посадников и их слуг, собственные проблемы, в которых они обвинят своих правителей, приведут к склокам. Более чем за сто лет они стали рабами. Готовы служить, но ждут, что за них все сладится, хозяин снимет все тяготы. Если бы ты захватил власть сегодня, завтра они бы обвинили тебя во всем, даже в том, что родной сын дурак да жена сварлива.

— Что же изменится со временем?

— Они устанут сами от себя. Им захочется мудрого, не жестокого, но строгого правителя, который их бы рассудил. Власть сейчас подберут пройдохи и воры, и скоро это увидят все. И тогда сами позовут тебя.

— До сих пор ни в Новгороде, ни в Пскове такого не случалось. Приглашали князей, изгоняли князей. И все по кругу.

— Времена меняются. Да и сто лет правления рыцарей свое сделали. Много ли осталось людей, способных сражаться за себя и свой очаг? Глотку драть на вече не сложно. А вот в поле выйти… Велика ли дружина новгородская и псковская? Много ли стоило ополчение, что новгородцы в осаде создали? Стрелы к бойницам носить да у костров похваляться они мастера. А если бы враг в город вошел, прыснули бы по домам. В твоем войске новгородцев да псковичей много ли? Пятая часть или десятая? Все больше со срединной Руси да из степи.

— Значит, они настолько ослабели, что не смогут жить самостоятельно?

— В сравнении с тем, что было лет сто пятьдесят назад, многократно. Здесь и орденские карательные походы, когда самые отважные погибали, а трусы выживали да детишек растили тише воды, ниже травы. Здесь и обычная леность и жадность человеческая. Когда сто лет только в свою нору гребешь, о государстве не думаешь.

— Тогда их можно захватить.

— Зачем? Тевтоны действительно скоро придут. Решат, соперников отбросили, самим есть чего пограбить. А когда стальной кулак орденский сюда заявится, посадники и вече сговорчивее будут, сами попросят тебя о помощи. Трус и лентяй, он на поле боя плохой помощник, а вот ножом в спину ударить завсегда горазд. Не все они такие, но иных осталось мало, и в том их главная беда. Сил отбить Ливонский, тем паче Тевтонский, орден у них нет. Тут ты им про протекторат и торговый союз напомни.

— Но у нас сил тоже не много.

— Пока. Только не забывай, что тебе присягнули рыцари и ландскнехты по численности не менее твоей дружины, что под Тихвином стояла. А сколько новгородцев к тебе в дружину пришло после битвы? Самых боевитых. Как раз тех, кто знает, что сейчас в их городах тихая жизнь да воровство начнутся. А они воевать хотят, добычи хотят, славы хотят. Такой доброволец на поле троих призывников Иоахима стоит, даже если он сызмальства ратному делу не обучен. Рыцарей не забудь, они сильные воины и, если увидят в тебе сильного правителя, пойдут за тобой.

— Пойдут ли? Не предадут ли в бою с ливонцами?

— Рыцарям добыча нужна, замок с землями нужен, слава нужна. Если они поверят, что получат все это от тебя, в Кенигсберг не переметнутся. Религия их волнует менее всего.

— Не знаю, барон. Прежде мне все было ясно. Я должен был выбросить немцев с этих земель и княжить здесь, как брат на Москве. А теперь — какие-то хитрые ходы… Странно, что Дмитрий поддержал тебя.

— Он знает, что здесь править единовластно, как на Москве, нельзя — вековой традиции не перечеркнуть. Даже после сотни лет владычества ордена люди ее помнят. Видишь, как быстро вече и в Новгороде, и во Пскове собралось? В центральной Руси искони правили князья, там привыкли подчиняться верховной власти. У Дмитрия столица — военный лагерь. Здесь же — вольница. Переломить народ можно, но тяжело. Чтобы править, как Дмитрий, тебе пришлось бы утопить эту землю в крови. И получил бы ты не храбрых воинов, а запуганных холопов.

— Ты же сказал, что они ослабели?

— Ныне ослабели. Но могут стать сильными, если править мудро.

— Как это?

— Стань сильным князем, правителем богатой земли. Они захотят под твою опеку ради защиты и покоя. Если Ингрия станет богатой, процветающей землей, сами попросят править ими. Когда захватываешь страну, ее народ надо либо тиранить, чтобы переломить его дух, либо идти ему на поблажки, чтобы завоевать их любовь. На первом пути нельзя ослаблять вожжи — уйдет страх, начнется бунт. Второй очень дорог для казны. Если же подданные просятся в твое государство сами, ты ставишь условия, не теряя войск, не тратя денег. Сделай Ингрию богатым и сильным государством. Немцы и русские переселенцы помогут тебе в этом.

— Как?

— Во-первых, в такие земли переселяются самые отважные и работящие, те, кто хочет воевать и торговать. Если использовать их правильно, ища себе богатства и славы, они обогатят правителя и увеличат его славу. Во-вторых, если немцы будут равны русским в правах, через своих родственников и земляков они дадут тебе милость и протекцию при дворах и в купеческих гильдиях Европы. Русские же подданные также помогут в торговле и общении с иными русскими княжествами и Константинополем. Ингрия страна болотистая и бедная, только пути торговые через нее идут. Не казна и не земля делают государство богатым, а те люди, что в государстве живут. Тебе повезло. Ты стал правителем земли, куда стекаются самые трудолюбивые и самые боевитые с Запада и с Востока.

— Боюсь я, что не уживутся русские и немцы. Драка будет.

— Драться будут обязательно. Но чтобы это не помешало тебе править, надо уложение им дать, — и барон извлек из принесенной им сумки на стол внушительную кипу исписанной бумаги.

Разговор закончился поздно за полночь. Усталый князь Андрей сложил бумаги, принесенные бароном, в свой походный сундук.

— Да уж, барон, — вымолвил он, — слышал я про хитрость византийцев, но ты их превзошел. Воистину, всех хитросплетений этих мне не постичь.

— Если править пожелаешь долго и счастливо, постигнешь. Ты умен и силен духом и уже освоил, что на поле брани бросаться на врата в лоб — верный путь к гибели. Тебе теперь надо освоить то же в делах государственных. Воину проще. Его враг очевиден. Для правителя главный враг всегда скрыт. В остальном же все тебе уже известно.

— И все-таки зачем мне нужно созывать думу, да еще самому ограничивать свои единовластные права, когда столько правителей правят, не связывая себя? Лишь в Англии парламент позволяет себе требовать от короля покинуть Лондон к ночи, оттого тот король предпочитает жить в своих французских владениях. Мне-то зачем это?

— Ты сам говорил, князь, что надо предотвратить драку между немцами и русскими. Самодержавные монархи правят в странах с единым народом. Если же он неоднороден, абсолютная власть возможна, если у этого народа есть единая цель — оборона от страшного врага или захват соседей. Ни того ни другого в Ингрии нет. Потому группы купцов, ремесленников и благородных будут стремиться установить контроль над властью. Если ты создашь думу, как указано в уложении, они будут бороться за преобладание в ней. Если оставишь за собой абсолютную власть, будут бороться за власть над тобой или за твое свержение, чтобы дать власть своему ставленнику. А так ты сможешь выступить добрым и мудрым судьей, когда они будут рвать друг другу глотки в думе. Кроме того, абсолютный монарх всегда окружен льстецами, а в думе до тебя могут достучаться те, кто действительно хотят что-либо улучшить в государстве или предвидят большую беду.

— Хорошо, зачем такой сложный указ о желающих поселиться и стать подданными князя Ингрии?

— Главное богатство страны — люди, ее населяющие. Надо привлечь в Ингрию самых деятельных и боевитых. Потому этот указ, прокатившись кличем по землям, поманит их. В Европе сейчас идет страшная резня. Самые буйные сложат голову на ее полях. Самые трусливые забьются в норы до лучших времен. Те же, кто готов строить и защищать свое, приедут к тебе. В Ингрии сейчас больше немецкого населения. Это плохо. Сейчас они боятся твоего гнева, но времена проходят. Объединившись, немцы могут свергнуть тебя или твоего наследника или просто начнут резню с русскими. В княжествах центральной Руси сейчас тяжело живется. Брат твой взял многие княжества на щит. Не всем это нравится. Бояре твоего брата много крестьян обижают. Они бегут. До сих пор те, кто хотел воевать, бежали в твое войско. Но те, кто хотел жить мирно, пахать, пасти стада, заниматься ремеслами, бежали в Литву. Пусть бегут к тебе. Потому для крестьян и мастеровых из Руси обещание надела или беспошлинного занятия ремеслами на три года.

— Да как же прокормить всех, кто придет?

— Деятельный человек сам себя прокормит. Ему надо лишь дать надел, пусть даже неугодий, и не мешать. Когда он поднимется на ноги, он и твою казну начнет пополнять.

— Да, но тогда, значит, я начну сманивать подданных у брата.

— У Литвы. Человек, желающий бежать, сбежит всегда. Надо, чтобы бежали к тебе. Брат сам указал тебе идти на север и княжить там. Это его воля. Ему достаточно, чтобы здесь был союзник. А справиться с этими землями ему сейчас не под силу. А раз стал правителем, забудь о родстве и дружбе. Твое княжество теперь — это ты сам. Его интересам ты должен подчинить себя. В ближайшие века они будут едины с Москвой, твой брат это понимает. Потому и отпустил тебя. По той же причине никто не должен знать о вашем родстве. Ты теперь для всего мира князь Андрей Ингрийский, и тем все сказано.

— Хорошо, объясни последнее. Почему уложение сопровождается запретом даже князьям и думе менять его сто лет? Почему не вечно? Почему не десять лет?

— Ты сейчас будешь великим правителем, создавшим великую державу. Твой завет будет уважаем в веках. Но ничто не вечно. То уложение, которое сейчас поможет твоему государству встать на ноги, будет тяготить его после, через века. За эти сто лет вырастут несколько поколений, для которых такая жизнь будет естественной. Они поменяют то, что будет мешать, не затронув основ.

— Далеко ты мыслишь, барон.

— Только дурак и святой живут сегодняшним днем. Правитель мыслит годами. Мудрый правитель, желающий, чтобы его государство жило в веках, должен мыслить столетиями.

Глава 47

Снова вместе

Артем встретил Ольгу в день битвы под стенами Новгорода. Она нашла его на поле боя, когда он, после вылазки, с кружащейся от усталости головой, весь забрызганный кровью врагов, сидел на пригорке и тупо смотрел на городские стены. Победа не принесла радости. Он думал, что остановить эту кровавую карусель, наверное, не удастся никогда. Не будет того победителя, который, силой оружия разгромив врага, установит мир на земле. И придворные интриги, в которых так силен барон, здесь не помогут. «По-другому все должно быть, по-другому», — твердил он.

Ольга бросилась к нему, обняла, покрыла его лицо поцелуями. Было видно, что она очень волновалась за него. По полю бродило уже много женщин, выискивавших мужей, сыновей, братьев. Не всем везло, как Ольге, найти своих близких живыми, и над полем уже несся плач.

В объятиях жены он забылся от кровавого кошмара прошедших дней. После долгой разлуки Ольга постаралась окружить Артема всей нежностью и любовью, на которую была способна. Она не задавала никаких вопросов, ни о чем не просила. Она просто старалась дать мужу столько тепла и любви, на сколько была способна.

В родительский дом Ольга зайти даже не пыталась.

— Не простили они меня, — сказала она твердо. Услышав о поединке с братом, удивилась:

— Он же мог тебя убить, почему ты так рисковал?

Объяснения Артема, что он не хотел лишать жизни неразумного, но незлого человека, действия не возымели.

— Не любишь ты меня, не бережешь, — всхлипнула Ольга и надула губки.

Чтобы успокоить ее, потребовались полчаса и пара сережек, припасенных на Пасху.

Через несколько дней, придя от барона, Артем сказал, что они переезжают в Петербург, где будут служить князю Ингрийскому.

— Как скажешь любимый, — сказала Ольга. — А где мы будем жить?

— Барон сказал, что отдает нам свой дом, а сам перебирается в бывшие палаты Великого Кантора в замке, — ответил Артем.

Объяснение было принято с удовлетворением.

Артем продолжал тренироваться с бароном каждый вечер и утро. Теперь к ним присоединился и Питер, который тоже оказался учеником Рункеля. Выяснилось, что он все это время состоял при псковском посаднике.

Формально Артем больше не был слугой барона. После битвы он был назначен сотником над командой ландскнехтов, присягнувших князю Андрею. Князь спешил назначить в немецкие части как можно больше командиров, которым доверял.

После объявления Андрея князем Ингрийским указы сыпались как из рога изобилия. В большинстве из них Артем без труда узнавал перо барона. В одном из этих указов он выяснил, что причислен к дворянскому сословию Ингрии. Указ создавал сословие, в которое включались все немецкие рыцари и их потомки, русские бояре и боярские дети, присягнувшие князю. Дворянство даровалось также всем командирам, вплоть до десятников, участвовавшим в битве под Новгородом и присягнувшим Андрею. (А это распространялось и на Артема.) Кроме того, был приложен внушительный список отличившихся в боях простых ратников, которым также даровалось дворянство. Артем отметил, что в дворянство нового русско-немецкого государства, которое и так выглядело достаточно химерно, попало много татар. «Интересный коктейль у них получается», — подумал он.

Ольга была горда причислением к благородному сословию чрезвычайно, да и у Артема взыграло самолюбие. Хотя больших иллюзий по поводу дворянства у него не было. Во время посольства на Москве он наблюдал становление русского дворянства. Дворянами становились самые отважные и талантливые воины. Но такое же дворянство мог получить и конюх, выездивший княжеского коня, и егерь, отличившийся на охоте, да просто дворовый человек, вовремя чарку князю подавший. Дворянство было как некое орденское звание, передающееся по наследству, и еще не обрело четких границ и кастовости. «Пожалуй, барон сильно обогнал свой век», — подумал Артем. Хотя у немцев благородное сословие носило более очерченный характер. Каждый рыцарь, стремясь произвести впечатление на собеседника, перечислял длинный список благородных предков, восходящий к какому-нибудь воину, по легендам, победившему дракона, или, на худой конец, к грозе мавров и сарацин. Притом было достаточно ясно, что подавляющее большинство из них происходит из наиболее удачливых атаманов разбойничьих шаек, во множестве шатавшихся по Европе в период раннего средневековья. Паханы, сумевшие подчинить себе несколько рыцарей, становились баронами, нескольких баронов — герцогами и графами. Ну а дальше… «Доброе утро, сир».

Артем вспомнил, как по просьбе бабушки они с мамой собирали документы о судьбе ее отца, прадеда Артема, русского дворянина, сгинувшего в сталинских лагерях. Пришлось брать копию метрики в архиве. Пожилой архивариус интеллигентного вида, в потертом пиджачке принес им копию.

— Да, да, дворянин рязанской губернии, — говорил он, улыбаясь. — Господи, знали бы вы, сколько сейчас народа за дворянством приходит. Приносят фото с бабушками и дедушками в шляпках, мехах да мундирах, кричат, матерятся, требуют, чтобы признали за ними дворянство. Девяносто процентов из их предков дворянами никогда не были. Сто лет назад уже и купеческие и крестьянские дети, бывало, по два университета оканчивали и не хуже родовитых дворян смотрелись. Да даже если и дворяне. Они что же думают, выдали им бумагу и они благородными стали? А без бумаги благородства не бывает, что ли? Благородство, оно не в бумагах.

Уже на второй день после битвы, еще в Новгороде, после вечерней тренировки и совместной парной в баньке, когда они сидели в предбаннике и пили квас, барон вдруг спросил Артема:

— А что, Артем, не надоело ли тебе мечом махать?

Артем опешил:

— Нет.

— Жаль, — ухмыльнулся барон.

— А почему вы спрашиваете?

— Видишь ли, десятников и сотников и я и князь можем найти в избытке. Но есть не столь простые дела.

— Что вы имеете в виду?

— Ингрия земля очень бедная, а мы должны сделать ее богатой и процветающей. Монеты, чеканящиеся орденом, стоят сейчас дешевле, чем металл в них. Если князь сейчас попытается чеканить свою монету, будет то же или хуже. В Петербурге живет много купцов, русских и немецких. Они враждуют. Нужно написать новый торговый устав, который бы выровнял их права и не мешал бы торговле ни на востоке, ни на западе. За то, что Новгород признал независимость Ингрии и стал союзником, придется дать беспошлинный проход их купцам. Но сейчас можно быстро пополнить ингрийскую казну лишь от сборов за провоз товаров. Князь обещает беспошлинный провоз, но не обещает бесплатный проход стражи, бесплатную швартовку в петербургском порту, бесплатный конвой военными судами. Надо найти лучший способ пополнить казну этими путями. Ты говорил, что в твоем мире изучал науку о движении денег в государстве, и был даже магистром. Подумай над вопросами, которые я задал. Когда придем в Петербург, я бы хотел услышать твои предложения.

Глава 48

Высокий пост

Войско князя Андрея двигалось к Петербургу скорым маршем, но, несмотря на это, князь не прекращал свою деятельность уже как руководитель государства. Делалось это так. Князь со свитой заезжал в голову войска, где разбивался шатер. В нем ставились стол и кресло, где князь и выслушивал докладчиков, принимал просителей, подписывал указы. Барон неотлучно был при князе. Войско маршировало мимо шатра, приветствуя главнокомандующего. Когда к шатру подходили арьергардные[15] части, шатер сворачивали, князь и свита садились на коней и снова ехали в голову армии. Там снова разбивался шатер, и все начиналось сначала.

В один из таких дней Артема вызвали к князю. Разбрызгивая грязь, в которую превратилась из-за оттепели разбухшая и взбитая тысячами ног, копыт и колес дорога, Артем подскакал к шатру, спешился и ступил под полог. Князь, как всегда, сидел за столом, одновременно что-то писал и кому-то что-то говорил. По правую руку от него стоял Рункель. Перед столом мялся с ноги на ногу одетый в богатую немецкую гражданскую одежду старик с тяжелой золотой цепью, увенчанной тяжелой же золотой бляхой.

— А, это ты, — отозвался князь, мельком бросив взгляд на Артема. — Магистрат Петербурга донес мне, что некий отец Филарет призывает к бунту и избиению немцев. Могут начаться беспорядки. Чиновники Иоахима бежали. Магистрат распустил инквизиторскую гвардию и подчинил себе ландскнехтов и рыцарей. Они пытались сохранить порядок, но лить кровь не решились из страха перед моим гневом. Утихомирить же разбушевавшуюся толпу другими мерами возможности уже нет. Возьмешь два десятка рыцарей во главе с Гроссмейстером и пять десятков моих конных дружинников, отправишься в Петербург вместе с главой магистрата господином Ульзектом. Примешь под команду гарнизон и наведешь там порядок. Этим указом, — князь кивнул, и Рункель подал Артему свиток, — ты пока назначаешься посадником Петербурга.

От удивления Артем открыл рот.

— Почему я? — только и произнес он.

— Барон нужен мне здесь, — быстро произнес князь, — так что ты единственный, кто сможет одинаково хорошо говорить с русскими и с немцами в Петербурге. Выезжай немедля. — И, повернувшись к барону, он заговорил: — Генрих, отправьте срочно людей в Орешек[16], пусть сменят немецкий гарнизон. Те из нынешнего гарнизона, кто присягнет мне, пусть следуют в Гатчинский замок. Тем, кто не присягнет, предписать покинуть пределы Ингрии в две недели.

Уже через полчаса Артем галопом мчался в Петербург. Он только и успел доскакать до обоза, крикнуть Ольге, зачем и куда уезжает, выслушать испуганное: «Береги себя» и отправиться восвояси. Теперь по правую руку от него скакал Гроссмейстер Альберт, по левую — командир отряда русских дружинников Федор. Чуть отстав, ехал глава магистрата, а уже за ним с грохотом и лязгом несся закованный в сталь отряд. Над ними развивался штандарт князя Андрея с изображением льва.

— Как переменчива судьба, — произнес Гроссмейстер. — Еще месяца не минуло с тех пор, как я правил этой страной, и вот уже в подчинении слуги своего бывшего вассала скачу в свой город.

— При всем моем уважении, — произнес Артем, — события повернулись не самым худшим для вас образом.

— Мне лучше было бы пасть в бою, — отозвался Альберт, — вот достойная воина смерть.

— Мне кажется, что жить все-таки приятнее, — ответил Артем.

— Вы хоть и новоиспеченный дворянин, — парировал Альберт, — но все еще рассуждаете как купец. Жизнь любой ценой — это для черни. Скажите мне, что может быть лучше для воина, чем достойная смерть в бою?

— Достойная жизнь после боя, — ответил Артем. — Почему вы так стремитесь к смерти? Может быть, потому, что не умеете жить в этом мире?

— Вы правы, — подумав, ответил Гроссмейстер, — мир становится все хуже и хуже. Все продается и все покупается. Мне, наверное, действительно нет места в нем.

— Вы не верите в Бога? — спросил Артем. Казалось, Альберт подпрыгнул в седле.

— Я вас не понимаю, — произнес он ошарашенным голосом.

— Вы думаете, что Господь ошибся, приведя вас в этот мир с его подлостью и продажностью? — отозвался Артем.

— Господь не ошибается, — спокойно произнес Гроссмейстер и холодно посмотрел на Артема.

— Но раз Господь привел вас в этот мир, значит, он считает, что вам в нем место все-таки есть, — сказал Артем. — Ведь если бы это было не так, он бы сразу призвал вас к себе, в первой же битве или при моровой язве.

Альберт задумался и хранил молчание с полчаса. Наконец он снова заговорил.

— С юности я принял решение жить только по законам чести. С этим я прошел через всю жизнь. Но это не помогло мне. Я потерпел поражение, потерял власть… да черт с ней, с властью. Я всегда смотрел на нее как на тяжкое бремя и принял ее для того, чтобы помогать другим благородным рыцарям жить по законам чести. Я считаю, что не нарушил своего обета. Но меня предали, и я не смог выполнить свою миссию.

— Ну, если это бремя, то стоит ли его принимать? Ведь если вы действительно идете своим путем, это должно приносить радость. А может, миссия была выбрана неправильно? — ответил Артем. — Раз вас предали, значит, людей, желающих жить по законам чести, все-таки немного. Но не кажется ли вам, что это их проблема?

— Как такое может быть? — вскипел Альберт.

— Очень просто, — ответил Артем. — Каждый человек перед Богом и людьми отвечает за свои поступки. И если его не покарают люди, значит, покарает Бог, зачем же вы берете на себя роль Всевышнего определять, как жить роду людскому?

— Я должен быть исполнителем Божьей воли, — произнес Альберт.

— А вы полностью уверены, что знаете все замыслы Бога? — ответил Артем. — Может быть, стоит не мыслить столь высокими материями, а просто жить для себя и идти своим путем.

— Копить и продавать, — недовольно оттопырил губу Альберт. — Мне противна сама мысль об этом занятии.

— Ну зачем же так, — ответил Артем, — если вы решили идти по пути чести, то и идите по нему. Вы вполне можете делать все, что вашей душе угодно. Во имя великой идеи можно пролить моря крови и совершить кучу недостойных поступков, но стоит ли она того? Мне бы тоже хотелось, чтобы вокруг было больше людей, живущих по законам чести. Но для этого нужно всего лишь, чтобы больше людей, как вы, решили жить по законам чести, вот и все. Если вы будете делить их на сословия, давая привилегии тем, кто честен, к привилегиям сразу устремятся самые большие пройдохи, этой чести не ведающие. Потом они присвоят себе пожизненное родовое право считаться благородными и не позволят никому, будь он трижды честен, войти в их круг. Что же касается борьбы с мыслящими иначе или говорящими на другом языке, вы никогда не сможете сказать точно, кто из вас прав. У каждого свои понятия о добре и зле.

— Зачем же вы тогда сейчас скачете в Петербург и мечом и копьем готовы насаждать тот порядок, который повелел установить ваш господин?

— Потому что я верю, что это спасет многие жизни. Это входит в мои понятия о чести.

— Хорошо, — отозвался Гроссмейстер, — вы интересный собеседник. Я думаю, что нам предстоит еще с вами немало поговорить на эти темы.

Глава 49

Филарет

Они выехали на берег Невы в середине дня. Над городом вился шлейф черного дыма. Переправа, проложенная по льду, выглядела вполне надежной. Однако, чтобы не рисковать, Артем приказал отряду рассеяться и пересечь реку небольшими группами. Выехав на берег в порту недалеко от того места, где он покинул город после переворота, Артем первым делом узнал у боязливо выглянувшего с одного из кораблей моряка, что гарнизон с магистратом укрылся в замке, а в городе беснуется толпа под предводительством отца Филарета. Сейчас громят двор тайной канцелярии. Артем повернулся к Альберту:

— Отправляйтесь в замок с двумя рыцарями, выводите гарнизон и пройдите квартал за кварталом, прекращая беспорядки именем князя Андрея. Я же с остальным отрядом поеду и познакомлюсь с батюшкой Филаретом.

Двора тайной канцелярии они достигли быстро. По улицам шарахались пьяные люди, тащившие какую-то утварь. Все они опрометью бросались от несущегося во весь опор отряда. Ворвавшись во двор тайной канцелярии, Артем увидел несколько трупов ландскнехтов, очевидно охранявших здание. На втором этаже уже начинался пожар, и огонь вырывался из окон, по двору бегали люди с факелами, баграми и даже кинжалами и мечами. Артем быстро заметил, что немцев среди них ничуть не меньше, чем русских. Времена меняются, но ничего не меняют. Во все века сразу после переворота стукачи стремятся под видом народного гнева сжечь архивы, свидетельствующие, что они стукачи.

Посредине двора стоял поп в рясе до пят, с жидкой бороденкой и, потрясая большим крестом, что-то кричал погромщикам. Увидев въезжающих во двор русских ратников, он повернулся к ним и, широко разведя руки, пошел навстречу, крича:

— Вот они, спасители наши, освободители, славься! Вырвавшийся вперед Артем рявкнул:

— Всех взять, — и с силой хлестанул плетью какого-то тщедушного человечка, подбежавшего к нему, кажется, чтобы поцеловать стремя.

Следствие шло уже второй день. Порядок в городе навести удалось быстро. Как выяснилось, настоящий погром начался всего за несколько часов до прибытия отряда Артема, но архивы ратуши и тайной канцелярии все сгорели. Очевидно, это и было главной целью погрома. Однако все арестованные твердили, что сделали это «из ненависти к захватчикам», «из нелюбви к благородным, тиранившим простой люд», и даже очень знакомое Артему из фильмов про революцию: «из нелюбви к старому режиму». Поняв, что от этой швали все равно ничего не добиться, Артем приказал выпороть их и отпустить. Склады с продовольствием были разграблены, и кормить арестованных можно было только в ущерб гарнизону.

Но к отцу Филарету у него был особый разговор. Все свидетели утверждали, что именно он был зачинщиком беспорядков. Допрашивающему его Федору Филарет объяснил, что поднял восстание, дабы установить к прибытию Великого князя подлинно православный порядок в городе. Артем помнил, что этот человек был назначен на приход после убийства отца Александра. Вольно или невольно, он возлагал часть вины за смерть Александра и на этого попа. В первый день Артем был слишком занят наведением порядка в городе. Альберт беседовал с рыцарями, выясняя, кто из них готов присягнуть князю, а кто желает покинуть Ингрию. Следствие поручили Федору. Но вот теперь Артем приказал привести попа в кабинет, размещенный в замке Гроссмейстера.

С первого же взгляда на Филарета Артема поразили какие-то дурацкие телячьи глаза, которыми тот уставился на Артема.

— Зачем ты организовал погром? — резко бросил Артем.

— К приезду князя город готовил, — как-то неуверенно произнес Филарет.

— Мерзавец, — вспылил Артем, — архивы хотел пожечь, думал, мы не узнаем, как ты тайной канцелярии инквизитора служил?

Он сыграл ва-банк и понял, что попал в точку. Филарет как-то обмяк и вдруг зашептал:

— Дозволь, боярин, наедине слово молвить? Артем мрачно кивнул ландскнехту, который привел Филарета, и тот вышел.

— Чего тебе? — спросил он, глядя на попа в упор. Филарет рухнул на колени. Пополз к Артему.

— Дозволь, батюшка, служить повелителю твоему.

— Зачем ты нужен Великому князю? — буркнул Артем.

— Я о том, кто прислал тебя. Дозволь служить Банку России.

— Чего? — Артем опешил.

— Нашли твои карты секретные на моем дворе. Видел я монеты с орлом двуглавым. Видел долговые расписки с храмами эллинскими. Видел я печати правителя, Банка России. Часы твои чудесные на браслете, что не останавливаются никогда, я у себя на дворе оставил.

— Ага… — Артем с ужасом понял, в чем дело. Но благодаря случаю он пока был хозяином положения. — А где же остальное?

— Паоло забрал, — пролепетал священник.

— Так, а кто еще их видел?

— Фекла, что нашла, да не поняла ничего. Онуфрий видел на допросе. Да помер он под пыткою. Паоло, ушел он к ливонцам.

— Понятно. — Артем отошел к окну. Надо было что-то решать. Такая информация вполне могла его погубить. Логика требовала немедленно прикончить опасного свидетеля, но убивать его он не хотел. Не потому, что боялся убить. За последние несколько месяцев он убил многих. Не потому, что жалел. Менее всего ему было жалко этого слизняка, стукача и подонка. Он просто знал, что если есть хоть один шанс не убить, убивать нельзя ни в коем случае. Священник начал приводить абсолютные, с его точки зрения, доводы.

— Паства у прихода большая. Люди есть важные. Я под исповедью все вызнаю да тебе доложу. Я и прельстить могу эллинскими богами многих. Все, что знаю, все, что могу узнать для тебя, ничего не пожалею.

— Ничего и никого, кроме себя, — резанул Артем. Поп умолк. — А не боишься ли языческим богам служить? Грех ведь. — Артем грозно посмотрел на Филарета.

— Защитят они меня, верую, — без тени сомнения произнес поп.

— Тогда завтра же отправишься в Стокгольм, оттуда, через Германию, к правителю Черногории. Скажешь ему, что в Ингрии компьютеры в цене. Он тебя отправит куда надо.

— К Банку России? — с надеждой в голосе спросил священник.

— К нему. Будешь служить верно, все, что прикажет, исполнишь. Думаю, ему интересно будет с тобой поговорить. Ни с кем здесь не разговаривай. И смотри, в дороге чуть замешкаешься или лишнее сболтнешь, сразу горло тебе перережут. Всюду за тобой мои люди пойдут.

— Слушаюсь, батюшка, слушаюсь, — запричитал поп. — А денежек на дорожку дашь ли?

— Наворовал вдосталь, на свои поедешь, — жестко отрезал Артем.

Глава 50

Господин министр

Князь Андрей не направился сразу в Петербург, а свернул в замок Гатен, который теперь именовался Гатчинским замком. Вскорости туда был вызван и Артем. На посту посадника его сменил глава магистрата, очевидно в достаточной мере проинструктированный князем, а вернее, бароном Рункелем. Артем не без удовольствия сложил с себя ставшую рутинной работу по разбору ссор между купцами о поставке порченой холстины по первому сорту.

Прибыв в Гатчину, Артем поразился, как причудливы бывают зигзаги времени. Уж очень напоминал своими чертами этот тевтонский замок известный ему Гатчинский дворец, построенный для Григория Орлова. Осада замка была снята сразу после того, как до осаждающих дошла весть о поражении и смерти короля. Обеим сторонам сразу стала ясна бесполезность дальнейшей борьбы. Осаждающие ушли в Петербург, где занялись устройством своей судьбы. Часть рыцарей и ландскнехтов отправились с отцом Паоло на земли Ливонского ордена. Часть, получив известие о том, что новый правитель принимает на службу католиков и сохраняет их имущество, решили присягнуть ему.

В Гатчинском замке князь принял официальную делегацию магистрата, а также делегации от немецких и русских купцов и различных цехов ремесленников Петербурга. Начались долгие уверения в преданности и покорности новому правителю и обсуждения церемонии вступления князя в свою новую столицу. Все сходились на том, что церемония должна быть парадной и торжественной.

По прибытии в замок Артем был срочно препровожден к князю. Тот все еще работал в пожарном режиме. Войдя в парадную залу, Артем увидел, что князь одновременно подписывает какие-то подаваемые Рункелем документы, диктует что-то секретарю (при этом Рункель по ходу дела вносит дополнения, тут же подтверждаемые князем) и еще умудряется выслушивать делегацию купцов. При виде Артема князь буркнул что-то писцу, и тот, порывшись в свитках, достал один и начал читать:

— За верную службу Великому князю Ингрийскому и безупречное сидение посадником в городе Петербурге Великий князь Ингрийский Андрей соизволяет жаловать ингрийского дворянина Артемия Александрова и потомков его титулом барона. С сего дня объявить барона Артемия Александрова министром дел финансовых и смотрителем монетного двора Великого князя Ингрийского. Подписано собственноручно князем Ингрийским Андреем в год тысяча триста семьдесят девятый от Рождества Христова, апреля двадцатого дня.

Секретарь торжественно вышел из-за стола и вручил Артему свиток. Артем вопросительно посмотрел на барона, тот улыбнулся и произнес:

— Ступай, умойся с дороги. Через час придешь ко мне в кабинет. По всем делам будешь отчитываться мне. Я отныне первый министр княжества Ингрийского.

Рункель снова склонился к князю и стал что-то терпеливо ему растолковывать.

Теперь барон и Артем проводили много времени на переговорах с делегациями купцов и ремесленниками. Выслушивали прошения, выносили предложения, получали ответы. Часы, в которые Артем не был занят многочисленными и трудными переговорами, проходили в совещаниях с князем и бароном о хитросплетениях финансовой политики. Вечерами же, переходящими в ночи, он писал свой проект экономической реформы.

Чудная судьба была у Артема. Еще два года назад он был рядовым клерком одной из коммерческих фирм, ежедневно садящимся за свой компьютер в офисе, и «задвинутый» на восточных единоборствах. Год назад — «отброс», с точки зрения благородного рыцаря, ополченец Цильха. Полгода назад — слуга благородного барона. А теперь, барон и министр княжества Ингрийского, он корпел над «программой экономического развития» целого государства. Притом государства средневекового. Никогда не думал, что курс экономической истории, который ему читали в институте, окажется столь практически применим.

Иногда он думая, чем обязан столь быстрому возвышению. Конечно, тому, что работал с бароном. Но ведь к барону он попал, уже проделав путь от убогого до доверенного лица Цильха. Головокружительная здесь карьера. Как? Да и барон не выдвинул бы его так высоко, если бы не видел в нем чего-то особенного. Ведь Питер служит уже много лет, в преданности его сомнений нет, да и умный он мужик, а вот так слугой и остается. Нет, не выдвинул бы его так барон, если бы не видел, что Артем способен на большее, чем вращать меч да нос брату Франциску сломать. Артем не был склонен считать себя кем-то выдающимся, но ведь вокруг много людей, так же стремящихся наверх, но всю жизнь не могущих пройти выше некой планки. Да и в его мире он четко видел, что большая карьера без подлизывания к начальству (чего он не любил), или участия в интригах (что ему претило) ему не светит. Каким же образом этот мир, в который он пришел чужаком, в котором из всех знаний сумел блеснуть только парой приемов из рукопашного боя (да и то не столь удачно, ополченцы повязали все равно), каким образом этот мир поднял его над теми, кто был в нем рожден. А как сумел подняться сам барон? Никому не ведомый дворянин, пусть прославленный как успешный дипломат, побывавший на Востоке, приезжает в страну, в считанные месяцы становится ближайшим советником правителя, играючи уничтожает это государство и создает новое, где оказывается уже вторым лицом. И это за год. Нонсенс.