Преобразователь Голосова Ольга

– Маш, у меня денег нет, – сказал я разбитным тенорком усталого альфонса.

– А почему? У нас деньги всегда есть. Куда они делись? – искренне удивилась Маша.

– Меня разорили и выкинули на улицу.

– Так не бывает, – сказала Маша, заглядывая в очередную банку. – Люди так не делают. Ведь семья этого не позволит.

– Маш, если я тут сижу, значит, бывает.

– То есть если бы у тебя были деньги, ты бы тут не сидел? – Маша обернулась ко мне, готовая быстро и продуктивно обидеться.

– Нет. Я хочу сказать, что у меня действительно нет денег, потому что меня подставили.

– А куда смотрит семья? – Маша возмущенно лязгнула жестянкой, и вдруг прижала крышку ко рту. – Ой, тебя что, выгнали из семьи? – Она изменилась в лице. – Сережа, тебя выгнали из семьи?

– Маша, ты хоть фамилию мою знаешь?

– Нет, а…

– Зовут меня Сергей Георгиевич, а фамилия моя Чернов. Я бывший Председатель совета директоров нефтегазового концерна «Нефть».

– Так ты что, – под запретом?.. – Маша дико посмотрела на меня и схватилась свободной рукой за горло.

– Наверное, да, – знать бы еще что это такое. – А что?

– Значит, я попала, – Маша машинально слезла со стула, прижимая к груди банку, и подошла ко мне.

– Сергей Чернов, значит. Значит, это именно тебя я ждала всю жизнь, – из ее застывших глаз выкатилась одинокая слеза.

– Бред какой-то. Кого ты ждала?! – я встал и пошел к дверям. Внезапная волна раздражения подступила к моему горлу.

– Сережа, не вздумай выходить! Это для тебя смертельно… – закричала Маша, но я уже закрыл за собой дверь. Хотелось есть и спать. Не хотелось ничего знать ни о странных приступах, ни о загадочных рукописях, ни о запретах. Хотелось рационально думать, тщательно пережевывать пищу и методично сношаться с выдержанными женщинами. Хотелось денег. Хотелось в машину. Хотелось домой. Я уже почти ненавидел Машу за то, что только пять минут назад почти любил ее.

– Сережа! Пожалуйста, я прошу тебя… – Маша, перегнувшись через перила, кричала мне вслед, но я не собирался откликаться.

В конце концов, стать созерцателем собственной жизни – значит уберечь себя от страданий. Но, только страдая, мы живем. Не значит ли это, что, избегая страданий, мы перестаем жить?

Я осознал, что спускаюсь пешком, только через пару лестничных пролетов. Сквозь пыльные, давно не мытые стекла яростно пыталось пробиться солнце. Рубашка на спине моментально взмокла, и я впервые задумался о том, а куда, собственно, я иду? Назад к Анне? К бомжам на скамейку? Извиняться к Маше?

Я толкнул тяжелую дверь парадной и вышел на залитый солнцем московский дворик. В лицо мне пыхнуло жаром, яростной вонью раскаленных выхлопных газов и разогретыми щами из открытого окошка на первом этаже. Нащупав в кармане несколько бумажных купюр – сдачи от Машиного мороженого, я двинулся в сторону метро.

Глава 5

Кловин. Встреча

Да будет нижеследующее правдивое повествование в назидание не только пишущему историю со слов того, кто услышал ее от очевидцев и сохранил в памяти свидетельства, но и остальным потомкам Адама и Евы, дабы помнили о том, какую великую милость – свободу – они получили в дар от Создателя и как неразумно ею воспользовались.

…Женщина стояла под крепостной стеной и глотала пыль, летящую из-под колес и копыт.

Свалявшиеся волосы, черные круги под глазами, замазанные румянами щеки и подведенные кармином губы. Неподалеку визгливо смеялись и переругивались проститутки, такие же как и она, выползшие к закрытию городских ворот. Женщина шарила глазами по лицам наемников, сопровождавших до города обоз и прямо у ворот получивших плату, пытаясь угадать более щедрого. Может быть, ей повезет и она заработает пару монет на ужин и гостиницу. Ей многого не надо: угол потемнее и возможность побыть одной в этот дерьмовом Бремене, провонявшем мочой и навозом. Раньше она не замечала, что люди и их жилища могут так вонять, но знания, как известно, приходят с опытом…

Один из мужчин осадил лошадь прямо перед ее носом. Лошадь всхрапнула, женщина легко отпрыгнула в сторону, чтобы не оказаться под копытами. Мужчина крикнул что-то, но из-за скрипа телег, воплей торговок и рева загоняемого на ночь с пастбищ скота слов было не разобрать. Женщина, решив, что ее догадка верна, взяла лошадь под уздцы и повела ее в сторону трактира, но мужчина, дернув поводья, развернул лошадь налево, в боковую улочку, такую тесную, что даже пресловутое страсбургское копье, которым меряют проходы, неминуемо застряло бы среди почерневших от грязи и грибка бревенчатых стен. Вскоре они оказались в заваленном мусором тупике, прозывавшемся среди наблюдательных горожан Скверной дырой. Здесь воняло прокисшими кожами и тухлятиной, поскольку Дыра соседствовала с цеховой улочкой кожевников, о чем и оповещала жестяная размалеванная вывеска в форме коровьей шкуры. Гнилые кожи, сваленные в кучу прямо у черного входа одного из домов, нещадно смердели, из негодных ящиков вываливались останки рваной упряжи, тряпье и прочая гадость. Каменная мостовая по щиколотку утопала в помоях, потоками хлещущих поверх деревянных мостков, переброшенных между постройками. Мужчина, откинув серый плащ, подбитый волчьим мехом, спрыгнул с лошади, но, покачнувшись, прислонился к стене. Несколько секунд стоял, собираясь с силами, а потом жестом показал спутнице на дверь, призывая ее на помощь. Лошадь, состроив флегматичную морду, осталась на улице, мотая поводьями, ведь раззява-хозяин даже не удосужился привязать ее. Неужели он надеется найти ее на том же месте?

В вольном городе Бремене за воровство били плетьми, ставили на лоб клеймо и высаживали в колодках на площади на всеобщее обозрение. В Бремене воровали мало, и только наемники-ландскнехты, которые тут же пропивали краденое в местных кабаках. На рынках, конечно, промышляли бродяги, но местный судья славился своей жестокостью, а посему бродяги уходили в другие города, рассказывая друг другу утешительные байки про торговый город Гамбург или хлебный город Ганновер.

Так что, может быть, голодная лошадь и дождется своего хозяина, если не убредет куданибудь в поисках воды и овса.

Спустившись по каменным ступенькам, мужчина, тяжело опираясь на плечо своей спутницы, попал в огромное полуподвальное помещение с земляным полом, в глубине которого в сложенном из камней очаге пылал огонь. Обычно в зажиточных домах здесь хранили сундуки с товаром, размещали счетные конторы да мастерские. Но в этом доме все было не так. Пройдя несколько шагов, незнакомец едва не упал на высокое, прозванное в народе епископским, кресло, стоявшее рядом с огнем, и случайная помощница отстегнула ему от пояса короткий меч, а затем налила вина из бутыли, стоящей на столе. Исподтишка женщина рассматривала того, с кем ей придется делить постель: римский нос, тонкие лживые губы, властный подбородок человека, привыкшего потакать всем своим прихотям. Он перехватил ее взгляд и, отпивая из кружки, впервые с тех пор, как едва не сшиб ее, открыл рот:

– Твои сородичи здорово потрепали меня на этот раз, Кловин.

Женщина пошатнулась. Произнесенное имя означало для нее только одно: весьма скорую смерть. Или то, что во все времена было хуже смерти: мучительные пытки во имя знания – той индульгенции, которую каждый безумец, жаждущий власти, выписывает самому себе не хуже папы римского.

– Крысиный Двор застрял в Кельне, Кловин. Мужчина повторил ее имя угрожающим тоном главы Святого трибунала, поднаторевшего в делах скорбных где-нибудь между Толедо и Саламанкой.

Женщина с усилием сглотнула слюну, на худой шее ее, торчавшей из выреза засаленной нижней рубахи, проступила голубая нитка вены.

– Я думаю, ты уже обо всем догадалась, – мужчина, тяжело повернувшись в кресле, вытащил из-под кожаного нагрудника завернутый в кусок сукна длинный предмет и положил его на стол. – Ты знаешь, что это такое?

Женщина судорожно кивнула и прижала сцепленные руки к груди.

– Хочешь взглянуть поближе?

Она замотала головой и попятилась.

– Давай, не трусь. Я не знаю, какие сказки тебе рассказывали, но сама по себе она не опасна. Посмотри, посмотри, дурочка.

Просьба в его устах звучала как приказ. Не имея сил отказаться и возможности убежать, женщина, преодолевая страх, протянула руку, но, едва дотронувшись до свертка, тут же отдернула ее.

Мужчина рассмеялся.

Женщина выпрямила спину и посмотрела насмешнику в глаза. Лицо ее на мгновение преобразилось, и сквозь маску существа, измученного голодом, усталостью и вечным страхом, проступили совсем иные черты. Усмешка тронула обветренные губы, она протянула руку, взяла сверток и отбросила сукно. В длинных немытых пальцах с обломанными ногтями оказалась серебряная дудка. Женщина оглядела ее, кинула на мужчину взгляд, полный презрения и, поднеся инструмент к губам, дунула в него.

Дудка издала мерзкий свист. Женщина вздрогнула, но усилием воли удержалась и не отшвырнула инструмент. Ее пальцы наперекор инстинкту намертво вцепились в металл.

Мужчина не сводил с нее удивленного взгляда.

– Ну что, ты доволен? – женщина царственным жестом положила инструмент на стол, наступив дырявым башмаком на красное сукно.

– Да. Теперь я точно знаю, что не спутал тебя с другой подобной тебе тварью. Только у видящей достало бы смелости сделать это, и только у дочери короля может быть такой взгляд. Я поймал тебя, Кловин, и ты принесешь мне удачу.

– Никогда и никому я не приносила удачи, дудочник. А твоей Гильдии – тем более.

– Меня зовут Рэндальф, мастер Гильдии Крысоловов из Кельна, и ты достойна знать имя охотника, поймавшего тебя.

– А меня, как ты догадался, зовут принцесса Кловин, старшая дочь Короля из Кельна.

– Теперь, когда мы, хоть это и противно этикету, представились друг другу, позвольте пригласить ваше высочество отужинать со мной.

Кловин кивнула и, пройдя к другому концу стола, села на такой же стул с высокой спинкой, увенчанный вырезанной из дуба рукой, сжимающей в кулаке нечто схожее с гусиным яйцом.

Охотник взял со стола бронзовый колокольчик и позвонил, вызывая прислугу.

Через несколько минут в двери боком протиснулась толстая краснолицая баба в чепце, похожем на крылья ветряной мельницы, и тяжело плюхнула на стол огромное блюдо с бараньими ногами, приправленными шафраном, да кабаньим мясом с изюмом и сливами. Дудочник кивнул ей, и она разлила по оловянным кубкам подогретое вино с пряностями, по вкусу больше напоминающее микстуру, чем перебродивший виноградный сок.

Повинуясь жесту хозяина, баба недовольно шмыгнула носом в сторону отвратительного платья гостьи и удалилась, фырканьем выражая презрение.

Мужчина орудовал столовым ножом, как клинком, ловко отрезая куски для себя и своей пленницы и щедро макая их в перцовую подливку.

Тарелки они просто швыряли друг другу через весь стол, так как от прислуги мастер отказался, а достоинство пленницы не позволяло ей встать.

Глядя в глаза охотнику, женщина, не морщась, поглощала пряное мясо с такой скоростью, словно во рту у нее был двойной ряд зубов. Только покрасневший кончик ее орлиного носа выдавал, что блюдо слишком щедро приправлено заморскими специями. Иногда она помогала себе руками, отчего мужчине мерещились острые когти на ее пальцах. Она ловко отрывала ими мясо от костей там, где не могла вырвать его зубами. С ее кривящегося рта не сходила усмешка. С той же усмешкой она опрокинула в себя кубок с имбирно-гвоздичной настойкой, которую прозывали кипрским вином. Ее высокие скулы зарумянились, а в чуть раскосых черных глазах заплясали красные огоньки – то ли огонь искрился в них, то ли они светились своим собственным звериным светом.

Мастер с тайным удивлением смотрел, как она ест: много подобных тварей он переловил, еще больше – просто убил, но никогда не видел ни одну из них в Доме Крысоловов так близко. Тем более не видел, как они едят.

– В Гильдии ходят слухи, что тебе подобные не выносят вина, потому что оно преобразуется в Кровь Господню, и боятся запаха перца, потому что он сжигает внутренности.

– Возможно, так оно и есть, – сипло сказала женщина, отшвыривая обглоданную до блеска берцовую кость барашка. Кости поменьше она просто съедала. – Но я слишком долго живу среди подобных тебе, – на этих словах она сделала ударение, – и не могла не подцепить ваши дурные привычки.

– Что ты сделаешь, чтобы я сохранил тебе жизнь? – мужчина невольно подался вперед – больше, чем следовало бы при подобных обстоятельствах.

– Да все что угодно! Убью, солгу, пересплю с тобой, и, что важнее для тебя, по любви! – женщина, закинув голову, расхохоталась. Ее рыжие дурно расчесанные волосы рассыпались по худым плечам. Но удушливый кашель вдруг сотряс ее тело, и она так резко наклонилась вперед, борясь с ним, что с размаху треснулась лбом о дубовую столешницу. – По крайней мере, – выплюнула она слова вместе с сиплым дыханием, – это даст тебе шанс стать магистром и занять наконец уже два года пустующее место. А то вы, по слухам, перегрызлись за него, как бродячие псы за объедки.

От удара на ее лбу вздулся рубец.

– Если, конечно, у тебя все получится, – и она снова захохотала, давясь и хрипя. На губах ее выступила кровь, и она утерла ее подолом платья. – Если не получится, просто убью тебя. Твоя смерть значит не меньше.

Мужчина тяжело поднялся с кресла и, приблизившись, подал ей кувшин с водой.

– Ты уверена, что сможешь?

– Что смогу? – в глазах женщины горели красные точки. – Пить или спать с людьми? К слову сказать, я могу нести в себе черную смерть.

– Нет. От чумы вы дохнете за сутки: вдвое быстрее нас.

Мужчина и сам не был уверен в том, что говорил. Перед глазами его мелькнули окровавленные мордочки разлагающихся тварей.

– Черная смерть слишком простой выход для меня. Я же говорю: я невезучая. Женщина постепенно приходила в себя. Кашель ее стих, дыхание стало более ровным, как будто кто-то заткнул дыру в дырявом кузнечном меху.

– Знаешь, о чем я думаю сейчас?

– Как удрать?/p>

– Я вспоминаю все с того самого дня, когда сбежала из ямы Гильдии. О, Бьянка тогда постаралась, чтобы я сгинула у вас навсегда. Да, в отличие от нее я видящая, но разве за это у нас убивают? Толку от этого никакого, но я помню лицо сестры в тот момент, когда она узнала, что я вижу. Какая черная зависть исказила ее мордашку, с какой злобой она схватилась за кошель с монетами, словно в нем заключалась ее последняя надежда… – женщина отпила из кубка и вытерла рот рукой.

Мужчина стоял рядом с женщиной и молчал. Потом взял ее за руку и повел в спальню.

Глава 6

На Пречистенке

Выйдя на улицу из станции «Арбатская», я задумчиво побрел в сторону своего дома. Я сам не знал, что со мной, но мне мучительно хотелось одного: с каким-то мазохистским сладострастием взглянуть в окна своей бывшей квартиры. Солнце уже катилось за крыши, у зданий появились тени, а поток менеджеров, стойко сопротивлявшихся кризису в борьбе за бонусы и рабочие места, вяло струился к раскаленным за день машинам, обтекал ларьки с сигаретами и, мешаясь с запахами выпечки и гнили, проваливался в подземные переходы. Я так давно не ходил пешком, что уже начал забывать о множестве мелочей, которыми чреват путь пешехода к себе домой.

Солнце лениво дожаривало мой лишенный автомобиля затылок, туфли на тонкой кожаной подошве болезненно натыкались на очень острые камушки, вялый потный ветерок швырял в лицо тучи мелкодисперсной пыли. А вот и он: мой парадный подъезд.

Вау! А это же мой красавчик «Майбах», тускло мерцая совершенными линиями бедер и соблазнительно вместительным задом, расслабленно греется на солнышке возле самых дверей. Кто оседлал ныне твою могучую… м-да. Кто ныне твердой рукой правит твоим рулем, направляя стремительный бег мощного двигателя к различным благам цивилизации, от прохладного офиса до затемненного ресторана? Кто наслаждается ныне…

В этот момент водительская дверка «Майбаха» распахнулась и на голубой асфальт ступила изящная мужская туфля. Почти такая же изящная, как и моя. Следом показалась голова, которая обернулась в мою сторону и голосом милого Эдика весело прокричала:

– Ну, что, Серый? Соскучился по дому? Айда к тебе кофе пить. Поиграли в разведчиков, и будет.

Пальцы Эдика с силой хирургического зажима прищемили мое плечо, и он повлек меня за собой в мой собственный (ах, простите!) дом.

Как только двери в подъезд захлопнулись, меня окружила спасительная прохлада. Новенький лифт, оборудованный на средства уставших от совка жильцов, подмигнул мне хромированными кнопками, и мы двинулись вверх медленно и неуклонно, как сонная пуля.

– Не напрягайся, Серега. Я тебя опять простил.

– Да я не злопамятный… А что, я тебя опять обидел?

Эдичка хмыкнул, и я снова подивился средиземноморской белизне его зубов и смуглости гладких, как маслина, щек.

– Ты дал мне в нос, помнишь? Там, в этой загаженной квартире.

Я с наслаждением оглядел его безукоризненную фигуру и втянул в себя его запах. Эдичка пах чем-то до боли родным, знакомым, правильным. Я почему-то вспомнил, как матушка пару раз в год водила меня куда-то на медосмотр. В этой закрытой, по всей видимости какой-то ведомственной, поликлинике пахло чем-то похожим: озоном, влажными тропическими растениями и чистотой с неуловимым оттенком неорганической химии. А на первом этаже к этим запахам добавлялся еще тонкий аромат коньяка и кофе из бара для посетителей или персонала. Эдик смотрел мне в лицо, и его выразительные глаза излучали какую-то странную смесь чувств. Мне даже показалось, что он по мне соскучился. На мгновение мне стало привычно хорошо.

Эдик открыл двери моей связкой ключей и небрежно швырнул ее на комод – туда, куда я сам ее обычно швырял. В этом жесте, в том, что он не засунул ее себе в карман, было что-то приглашающее и даже что-то обнадеживающее – как будто из кармана судьбы выглянул краешек уже подписанной индульгенции.

– Располагайся! – хором произнесли мы с ним, глядя друг на друга и одинаково обводя хоромы рукой. Потом так же одинаково рассмеялись. Все-таки пара-тройка десятилетий беспрерывного общения накладывает на человека некий кармический отпечаток.

Едва не столкнувшись в дверях, мы пропихнулись в кухню, и тут я на правах гостя повалился на стул, а Эдик включил кофемашину.

Неловкая пауза кисейной дымкой повисла между нами, но я не выдержал первым.

– Можно я приму душ?

– Да-да, конечно, – пробормотал Эдик, играя роль хозяина, но в ту же секунду вскинул голову и, как-то странно просмотрев на меня, отчетливо произнес:

– Душ в такую жару? А ты не боишься, что..?

– Что? – но в следующий момент я уже вспомнил, как недавно мылся. – Нет, а что? Воды горячей нет? – я улыбнулся своему «бойфренду» и направился в ванную.

Халат висел на крючочке, бритва заряжалась, щетка торчала из стаканчика. Судя по всему, прислуга тоже не прерывала визитов. Да и по какой причине, собственно, ей прерывать? Все же оплачено. Я присел на край своей пошлой джакузи и с ужасом осознал, что боюсь лезть под воду.

Меня здесь ждали. Все правильно, отпущенный мне третий день был вчера и четвертый уже клонился к закату. Не значит ли это, что игры закончились и теперь меня спросят со всей ответственностью: с кем ты, товарищ? Вот они – моя привычная жизнь и мои вещи. Даже Маша, и та – отсюда. Они почти уверены, что я… нет, не могу. Что я не вполне человек, как и они сами. Боже, какой бред. Я повернул кран, и в ванну потекла вода. Внутренне я содрогнулся: всегда есть шанс повторить опыт еще раз. Потому что я им не верю, как не верю и ей. И будь что будет.

Я повернул кран до упора, закрыл сливное отверстие, включил душ и сбросил с себя одежду.

Сквозь шум воды я услышал встревоженный голос Эдика:

– Серега, ты как? Слышишь, Серый?

Из садистских побуждений мне захотелось застонать или промолчать в ответ, но потом я пожалел дверь, которую наверняка выбьют те, кто ждет Эдика внизу. Или вверху, или сбоку. Поэтому я заорал:

– Все о-кей! Сто лет не мылся! Подожди, сейчас буду.

Я сидел на дне акриловой миски, напичканной электроникой, и, глядя на бурлящую вокруг меня воду, ждал знакомых симптомов. Но не чувствовал ничего, кроме приятных ощущений от свежей воды и покалывающих кожу пузырьков. Иногда переговаривался с Эдиком. Больше получаса я не выдержал. Вымыл голову, побрился, почистил зубы и, накинув на плечи халат, вышел на кухню. Эдик в рубашке с засученными рукавами нервно курил, глядя в окно. Из динамиков сочился блюз.

– Ну, как? – вопрос прозвучал глупо, и, поняв это, Эд нервно хмыкнул.

– Полный улет, – ответил я и потянулся за кофе.

«Вот суки, – думал я, стоя к Эдику спиной. – Это что же надо было сделать с моими мозгами, чтобы меня так заглючило? Delirium tremens7, блин. И Маша… Черт побери, это нереально. А Анна со своими разговорчиками и примочками? Черт, черт, черт. Хоть бы кто объяснил, что происходит и на кой я им всем сдался».

– Скажи, Эд, ты так и ждал меня все это время в машине или это случай свел нас?

– Если тебе так легче, считай, что случай. Надеюсь, пребывание у этих… у Анны пошло тебе на пользу? Тебя наконец просветили?

– О чем ты, Эд? – про себя я отметил, что о Маше они, кажется, пока ничего не знают или делают вид, что не знают. А просветила-то меня она, если это можно так назвать.

– Да все о том же. Надеюсь, ты намек понял и понял, что теперь твоя жизнь в полном смысле слова зависит от того, с кем ты – с ними или с нами. Я вообще, если честно, не очень понимаю, почему ты, вместо того чтобы помочь своим, ломаешь эту нелепую и бессмысленную комедию. Неужели ты хочешь передать нашим (он, этот матерый человечище, так и сказал: «нашим») врагам все наработки твоего отца!?

– Стоп, а вот с этого места поподробнее.

Эдик мучительно застонал и опустился на стул.

– Опять?

– Эдик, пожалуйста, послушай меня, – я поднялся и, подойдя к нему вплотную, прошептал ему прямо в ухо:

– Я действительно ничего не знаю. И меня вчера здорово глюкануло. И если ты еще не забыл нашей дружбы, помоги мне. Я пршу тебя. Потом я выпрямился и произнес:

– А давай-ка мы с тобой прогуляемся пешочком по вечерней столице.

Эдик быстро кивнул.

А я прошел в спальню одеваться.

Мы шли дворами, напрямик, как когда-то в детстве, прочь от моего дома.

Первым заговорил я.

– Эдик, мне все равно нужно это сказать. Вчера мне стало плохо, я почти потерял сознание, а когда очнулся – стало еще хуже. Мне показалось, что я во что-то превратился. В какое-то существо. Потом я снова отключился. Это шиза?

– Это реальность, – Эдик остановился. – Ты абсолютно нормален, и вчера ты превратился в того, кем являешься на самом деле. В крысу.

Мы сидели на лавочке возле детской песочницы и пили «Корвуазье» из пластмассовых стаканчиков. Из закусок у нас имелись нарезка сырокопченой колбаски и две пачки сигарет. Наполовину опорожненная бутылка преданно томилась у наших ног, в груди расцветало приятное тепло. А Эдик все говорил и говорил, глядя в темноту безумными глазами. Листья тополей лениво шелестели над нами, а в уши вливались слова, от которых мне хотелось допить коньяк как можно скорее и перейти прямо к водке.

– …Считается, что такие крысы появились в Европе после крестовых походов. Может быть, они приехали в тюках тамплиеров, может, перешли через горы из Испании вместе с цыганами и награбленным у мавров добром. Сами крысы этого не помнят. Но совершенно точно известно, что впервые они появились где-то в Азии – скорее всего, в Китае. Там о них было известно уже давно. Крысы-оборотни считались злыми духами, принимающими вид людей, чтобы творить зло. Но все гораздо материальнее. Нечто, попадая в мозг, вызывает потрясающую мутацию: крыса получает способность превращаться в человека. Звучит это как бред сумасшедшего, но это так. И вот эти крысы-мутанты осознали себя и начали строить свою цивилизацию. У них была масса преимуществ перед людьми. Они всегда ставили интересы выживания вида выше личных. Да у них и нет личных интересов! Только забота о потомстве, процветании семьи и еще маниакальная страсть накапливать богатства и рваться к власти. Видимо, это гипертрофированный инстинкт размножения, помноженный на борьбу за существование. Но в Европе уже были те, кто занимался похожим делом. Это наш бедный «евгейский надод», – Эдик усмехнулся и схватился за сигарету. – Но моим предкам было трудно конкурировать с теми, кому вообще чуждо все человеческое. И тогда многие из иудеев стали служить крысам. Мы двигали за их деньги медицину и химию, физику и астрономию. Для чего мы поддержали тех, для кого всякая человеческая цивилизация была всего лишь условностью? Сам догадайся… Впрочем, это теперь уже не важно.

Крысы никого не любят, никого не щадят и ничего не боятся. Они перегрызут глотку любому, кто посягнет на крыс. Крысы ради крыс – вот их смысл существования, тупой и неотразимый, как удар дубиной по голове. Но мутация случайна и мучительна. Нет никаких гарантий, что у крысаристократов, крыс, способных к перевоплощению, будет потомство, повторяющее свойства родителей. Даже самка самых «голубых» кровей – о, они это блюдут – может принести помет, в котором будут самые обыкновенные крысята. Таких отправляют в стаи, и они становятся там вожаками. Если смогут, конечно. Да-да. Благородные отпрыски бегают по помойкам и подвалам и жрут отбросы. Но и это не самое плохое. Ко всему прочему крысы-оборотни так и не смогли научиться контролировать свои переходы из одного состояния в другое. В любой момент успешный коммерсант, импозантный политик или топ-менеджер может начать перекидываться в крысу. Процесс мучителен и занимает около десяти – пятнадцати минут. Оп-ля! Вместо олигарха по полу бегает пасюк, а груда одежды заляпана килограммами слизи. Дело в том, что перестройка молекулярных решеток требует энергетических затрат и… строительного материала. Недостающие атомы берутся из воды, содержащейся в атмосфере, а при обратном переходе они выбрасываются наружу в виде слизистого вещества и той же воды. Поэтому есть факторы, катализирующие процесс. Это избыточная влажность, избыточная жара и различные инфекционные заболевания. А еще возбуждение определенных участков коры головного мозга и возникновение в нем стойкого очага возбуждения – доминанты. Такими опасными доминантами являются половое возбуждение, азарт, страх, голод и гнев. В общем, базисные чувства. Несколько столетий ученые бьются над созданием препарата, который устранил бы этот эффект или хотя бы снизил вероятность внезапного перехода. Но до сих пор нам не удавалось даже выделить это нечто из крыс, тем более получить искусственно. До сих пор…

– И что, есть шансы?

– Существует древнее предание о том, как у крысы и человека родился ребенок, который был и тем и другим. Его потомство несет в себе ген, благодаря которому можно раскрыть тайну этого вещества или вируса – этого неизвестно чего. Но все гены оказались рецессивными. И вот однажды…

– Эдик, причем здесь я?

– Не говори, что не понял. Около тридцати – сорока лет тому назад один ученый из Гильдии Крысоловов ставил опыты над самкой крысы-оборотня. И… вступил с ней в половую связь. В принципе такое возможно, но потомства у пары, в которой оба принадлежат к разным видам, не бывает. После этого подопытная крыса исчезла из лаборатории, а ученый оказался в Бухаре – в секретной экспериментальной лаборатории. Только вот крыса взяла да родила от человека, а ученый нашел формулу «преобразователя». Крыса – твоя мать. Ученый – твой отец. Такие дела, Сережа.

– Как это у них получилось? – задумчиво пробормотал я и допил коньяк прямо из горлышка.

– Потому что они оба потомки той самой крысы и того самого человека, которые много лет назад произвели на свет странного мальчика. Твоя мать из того рода крыс, а твой отец – Магистр Гильдии Крысоловов. Потомок того самого Магистра, которому однажды тоже удался подобный опыт.

– Так вот в чем собака порылась! – воскликнул я и беспомощно огляделся. Потом вспомнил, что спрятал вторую бутылку под лавочкой, и, с сожалением оглядев пустой лоточек из-под колбаски, сладострастно свинтил золотую пробочку. Ах, почему, сжимая рукой горлышко бутылки, испытываешь ни с чем не сравнимый восторг? Как послушно ложится она в ладонь, как чарующе струится живительная влага, обещая избавление от мук! Я налил себе полстаканчика и плеснул Эдику.

Мы чокнулись и опрокинули.

– Прикури мне, а то руки дрожат.

Эдик сунул мне в рот зажженную сигарету, и я с наслаждением затянулся.

– Ты у нас, с какой стороны не поверни, величайшая ценность. По отцу ты сын Верховного Магистра. По матери – потомок правителей древнего клана, ныне правящего на Ближнем Востоке, клана, в котором рождались видящие.

– Кто? Коньяк обжег мне горло, а никотин превратил язык в бесчувственный кусок мяса.

– Видящие. Так у крыс называются особи, которые при переходе обретают м-м-м… некоторые необычные способности.

– Какие, например?

– Видеть все цвета солнечного спектра. Отличать красивое от безобразного.

– Что?!

– Животное не различает этических и эстетических категорий. Его миром правит целесообразность. Здоровая самка – для потомства. Сильный самец – для выживания. При неблагоприятных условиях необходимо избавиться от слабых и больных, чтобы сильные могли выжить и сохранить вид. Немощь побуждает к агрессии. Много пищи и благоприятный климат способствуют размножению. Потомство нуждается в опеке, пока само не сможет добывать себе пищу. Слабейший подчиняется сильнейшему. Вожаку стаи – лучший кусок. Красота, милосердие, безвозмездное добро, сделанное просто так, не входят в необходимые для поддержания биологической жизни компоненты.

– Почти как у людей, – я сплюнул на землю длинную тягучую слюну и растер плевок ногой.

– Но люди не обязаны следовать целесообразности. Целесообразность в людских отношениях в отличие от животных ведет к самоуничтожению.

– Да ну? То-то ты так пашешь на зверье.

– Они лишь средство, оправдывающее цель.

– И я?

– Ты не средство. Ты цель, ставящая новые цели! – в глазах Эдика мелькнул восторг ученого, только что сделавшего выдающееся со всех сторон открытие. –Крысы до сих пор не оценены по достоинству. Их интеллект в природном виде равен интеллекту приматов, а у мутирующих – вполне успешно соперничает с человеческим. Но они эволюционный тупик. Они ищут пути к совершенствованию.

– Как, и они тоже? Я говорил «они», когда должен был говорить «мы». Боже, Боже, какая безжалостная ирония. «Интеллект успешно соперничает с человеческим.» Я омерзительная тварь с помойки, благодаря случайному завихрению ДНК вместо четырех лапок ходящая на двух и кушающая с вилочки. Я…

– Я с самого начала верил в тебя. Помнишь, как однажды у нас на даче, в сумерках, ты позвал меня полюбоваться цветущей сиренью. «Какой странный цвет, он переносит нас в прошлое», – сказал ты. А твоя страсть к картинам и красивым вещам? Ты чувствовал их красоту, а не выбирал по ценнику или каталогу, – в голосе Эдика звучала гордость няньки при виде чада, которое наконец поднесло ложку ко рту, а не к уху.

Я слушал его излияния, и перед моими глазами стояла моя мать в черном платье, наглухо застегнутом под самое горло. «Мама, почему ты в черном? – ныл я. – Надень мое любимое, красное». Мать смотрела на меня, как-то нелепо сжимая себе горло, и в ее глазах ужас смешивался с торжеством. «Ты видишь, Сереженька?» – спросила она, замерев. Я не понимал, мы опаздывали на балет «Щелкунчик» в Большой театр. Как я любил эту сказку. Боже мой! Королева Мышильда и ее сыночек…

Я схватил бутылку и отхлебнул прямо из горлышка.

– Алкоголь и другие наркотические вещества тоже стимулируют переход, – заметил Эдик и оглядел меня терапевтическим взором.

– Иди ты…

– Теперь тебе все ясно?

– Нет. Как стало известно про завещание?

– Так твоя мать же бежала из его лаборатории. Понимаешь, у… крыс жесткое клановое общество, где интересы семьи доминируют над личными, родовые – над семейными, клановые – над родовыми, а видовые – над клановыми. Твоя мать принадлежала к очень могущественному клану – одному из древнейших в Европе. В ее роду был… была видящая. Поэтому она должна была вступить в брак и принести потомство только от того, кого выбрал ее клан исходя из генетических предпосылок и имущественных интересов. Клану твоей матери принадлежит контроль над нефтью, добываемой на Ближнем Востоке. Она предназначалась в жены отпрыску другого клана, правящего на Дальнем Востоке. Кланы решили объединить контроль над нефтью. Поэтому…

– Поэтому я тоже сижу на трубе.

– Твоя мать не согласилась с выбором клана, закапризничала, и ее отправили набираться ума-разума к родственникам. Но по дороге она сбежала, случайно попала в одном… притоне, скажем так, в облаву на крыс, периодически устраиваемую Гильдией. Им ведь тоже хочется поуправлять миром. Она солгала о своем имени и, вместо того чтобы в обмен на что-нибудь отправиться к родственникам, оказалась в секретной лаборатории, где над крысами-мутантами ставятся опыты. Бактериологическое оружие, контроль над мутацией и все такое. Как и у нас. Все секретные лаборатории одинаковы, – в голосе моего друга прозвучала тоска по некой Совершенно Особенной Сверхсекретной Лаборатории.

– И кто был ее предполагаемый супруг?

– А сам не догадаешься?

– Александр Яковлевич?

– Естественно. Твой негласный опекун.

– И моя мать была к нему всю жизнь привязана, как каторжник к тачке, – подытожил я.

– Это он спас жизнь ей и тебе, убедив клан, что возьмет ее под свою личную опеку. Своим дерзким и необдуманным поведением твоя мать вызвала гнев сородичей, и они исключили ее из семьи и из клана. Она попала под запрет. Она потеряла все, а если крыса-оборотень изгоняется из стаи, она обречена на гибель. Родовое сознание, слыхал о таком? Стадное животное нуждается в стае, а социальное существо – в социуме. Твоя мать лишилась разом и того и другого, включая деньги, имущество, положение и связи. Она социально умерла.

– Типа гражданской казни Чернышевского?

– Скорее, это похоже на обычаи бедуинов и других дикарей. На харам и табу. Ее не стало. Ее не замечали при встрече, с ней было запрещено разговаривать, ей нельзя было оказать никакой помощи. Те, кто нарушает запрет, сами становятся под запретом. Но ее жених взял ее в свою семью. Конкубинат. У крыс так не бывает, но у людей – сплошь и рядом. Он не мог вернуть ей сородичей, но он ввел ее в мир людей. По-моему, этого она и жаждала всю жизнь.

– А ее смерть?

– При невыясненных обстоятельствах. И не шевели бровью – для нас ее жизнь и смерть тогда не значили ничего. А для Гильдии… Пожалуй, тогда им тоже было наплевать. Но есть еще третьи…

– Подожди. Ты сказал «тогда» – а что изменилось сейчас?

– Крысы ведут архивные записи. Их жизнь коротка – больше пятидесяти живет только тот, чья мутация позволяет большую часть времени находиться в людском обличье. Созданы препараты… превращений не бывает во сне, не бывает под гипнозом, не бывает при подавлении определенных чувств… Чем бесчувственнее ты – тем качественнее твоя жизнь! – вдруг провозгласил Эдик и, наклонив бутылку, зажатую у меня в руке, наполнил стаканчик до краев.

– Так выпьем же за могущество биотехнологий! – он залпом осушил коньяк и занюхал его рукавом.

– Ты не ответил. Что изменилось сейчас? Откуда вы знаете про отца и завещание!

– Откуда-откуда – от верблюда! – Эдик рассмеялся. – Твой опекун не терял времени даром. Он-то лучше всех знал Зою… прости, твою маман, – Эдик прыснул, но поборол веселье. Он выглядел пьяным гораздо больше, чем был пьян: уж я-то навидался на него за свою жизнь.

– Он поднял архивы и нашел пергамент… В нем была странная запись – то ли сказание, то ли легенда. Фиг его разберет – я те чо, филолог, что ли?! – Эдик снова развеселился.

– Ты ближе к телу, как говорил Мопассан!

– Так вот. В нем был мемм… мему… короче, мемуар какой-то. Написан про самку крысыоборотня, причем ощущение такое, что писали несколько человек. Как будто этой… зверушке удалось родить от человека, и не просто от человека, а от самого Верховного Магистра, который тогда не был Магистром, а был просто человеком. Или не просто, я уже не помню, в чем там суть. А суть в том, что она родила, а он ее прихлопнул. А сынок-то остался! Вот тебе и сказочка! На уровне научной фантастики!

Я вспомнил Машу, и невольная дрожь сотрясла мое тело.

– Ну и что? Черт побери, не томи!

– Томят томизмы, а мудрят – софизмы! – Эдик окончательно решил прикинуться идиотом.

Я показал ему кулак.

Эдик присвистнул и пробормотал:

– А хохмят – хохмизмы.

Но взял себя в руки и продолжил сей досточудный рассказ, от которого больше всего на свете мне хотелось перестать быть.

– Сэр Лозинский не угомонился на этом свитке, а полез в метрики. И что бы вы думали? Зоя оказалась прапрапра– и тэ дэ племянницей этой самой су… пардон, крысы. Ну, которая родила.

– Господи, Эдик, я сейчас тебя прибью! Причем здесь преданья старины глубокой, если я задал тебе конкретный вопрос!?

– А тогдашний Верховный Магистр – прапра– этим, ну, короче, внучком того самого, ну, от которого родила. И ведь имена у них всех были… А я забыл. Все помню, а вот имена – забыл, – Эдик загрустил и, припав к моему плечу, всхлипнул:

– Вот так и нас забудут. Солнышко взойдет – а нас уже нет. И имена наши стерлись. Да и на кой им всем наши имена? – вдруг возмутился он. – Живешь тут, как собака, а еще имена какие-то! Вот зачем тебе имя Ашшурбанипал, а? Вот ответь? Почему я все время забываю день рождения моей собственной жены, а про какого-то Ашшурбанипала должен помнить! Это – свинство! – Эдик обижено всхрюкнул и деликатно высморкал нос в два пальца. Задумчиво оглядев соплю, он брезгливо откинул ее куда-то в сторону. Потом в глазах его мелькнуло вороватое желание вытереть руки о мои джинсы, и я испуганно отодвинулся. Эдик едва не тюкнулся носом в скамейку, но взял себя в руки и вытер их о свои штаны.

– Так вот, начнем с начала. Ab ovo8, так сказать.

– Не надо сначала. Ты скажи про завещание и отца.

– Раз хамишь – буду молчать, – Эдик искательно заглянул под скамейку, но я спрятал бутылку себе за спину, и он ее не нашел. – А дома меня, мжду прочим, ждут, – Эдик посмотрел на меня с вызовом и надрывно вздохнул. – Ну, и хрен с ними, подождут еще. Все равно у них нет выбора. И у тебя нет, и у меня нет…

– Эдик! – строго напомнил я.

– Ах, да. Так вот. Короче, твоя мать попала в лабораторию к тогдашнему Верховному Магистру, а по совместительству еще и генному инженеру. Я уж не знаю, что там между ними было, – Эдик пожал плечами с видом пожилой институтки, – но она родила от него. Это точно. Нонсенс! Абсурд! Чудо! И на свет явился ты, малыш! – Эдик с энтузиазмом акушерки обнял меня за плечи.

– Ну, вот что, учительница первая моя, – я вернул его руки к нему на колени. – Тут я уже все понял, хотя, буду откровенен, не понял я тут ни хрена. А завещание, будь оно неладно?

– После пропажи Зои он не перестал быть Магистром. Вообще-то, это пожизненно… И отправился он куда-то на Ближний Восток или в Среднюю Азию. В горячую точку, изобретать оружие и ставить опыты в полевых условиях. Он и ставил-ставил, ставил-ставил, ставил-ставил… Доставился, короче. Плакала моя Нобелевская премия. Да ты сам у нас Нобелевская премия ходячая, – вдруг воодушевился Эдик, и я испугался не на шутку, представив себе, как Эдик путем хитрых манипуляций извлекает из меня мировое открытие.

Но усилием воли я вернул себе мужество.

– А завещание, Эдик!!!

– Ну, короче, доставился он, изобрел преобразователь… ну, так мы все называем это искомое вещество между нами… – голос Эдика поскучнел, и он снова привалился к моему плечу, с явным желанием отдохнуть.

Я пнул его локтем в бок. Эдик вздрогнул:

– Что еще?

Страницы: «« 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Некоторое время назад мне попались в руки документы о злоключениях старинного Альта работы Антонио С...
В своей острой, провокационной и ошеломляюще откровенной книге о судьбах женщин в бизнесе Маргарет Х...
Под одной обложкой две разные, но в чём-то схожие книги.Ян Ларри – автор известной детской книги «Не...
История Аллилуевой Светланы Иосифовны, невозвращенки, прожившей всю жизнь в тени своего отца – Иосиф...
Расследуя похищение крупного бизнесмена, капитан ФСБ Максим Лаптев внезапно оказывается втянут в кру...
Историк литературы советского времени Мариэтта Чудакова предлагает вниманию читателей статьи последн...