Тайна Тихого океана Чубаха Игорь

— Вот это да! — восхищенно пискнула Татьяна, — мальчики, а давайте в музее…

С визгом и хохотом, подсаживая девушек, подначивая друг дружку, перелезть скромный красно-кирпичный заборчик и не разбить бутылки заняло минут пять. То веселье, которое уже почти померкло, вновь зажгло четверку. И опять девушки были красивы, а парни остроумны.

Проскрипев нетоптаным все Рождество снегом, компания обосновалась на гусенице огромной траншейной машины БТМ.[120] Были выставлены и откупорены водка и огурцы. Три ярко-оранжевых елочных шарика украсили лущащийся зеленой краской землеройный механизм, синий шарик свесился с пламегасителя бортового пулемета заснувшего напротив древнего БТРа. Потекли на чешую гусениц восковые слезы свечь.

— Кто открывает шампанское?

— Чур — я!

— Нет, я по званию старший!

— А какое у тебя звание?

— Это военная тайна, но три года назад, перед тем, как я помогал нашим в Югославии, было майорское.

— Тогда открывай. Но с соблюдением правил безопасности.

— Приказываю гражданским лицам отойти на безопасное расстояние, подлежит самоподрыву стратегическое оружие поражения девичьих сердец.

— Дурак!

— Башенная, огонь!!!

— Осторожней, наливаю. Подставляй бокалы. Паша!.. Таня!.. Маша!.. А где Маша?

— Только что была здесь. Маша, отзовись!

— Давайте все хором крикнем: «Сне-гу-роч-ка!!!» Три-четыре…

— Ма-ша! Ма-ша! Ма-ша!!!

Маша появилась из мрака, будто не исчезала. Глаза раскрыты, ресницы хлопают:

— Там такое… Там такое, аж страшно.

— Не бойся. Маша, я — Дубровский.

— Чего вы орете, как резанные. Я ходила технику смотреть. Вон понтоны на платформе, а вон бурильная машина. Чумовая такая!

— Кто не успел, тот опоздал. Маша, ты не хочешь шампанского? Выбирай, пушки или шампанское?

— Эх, девушки, если б вы только знали, как мне эта военная техника надоела. Гарнизоны, военные городки, подводные лодки, колючая проволока… Так хочется женского тепла…

— Затоковал тетерев…

— А я тетерева с лету в глаз бью.

— Ой, мальчики, я водку не пью!

— Глупая, околеешь на морозе.

— Ну, разве что рюмочку.

Хлопнув рюмку и заморив огурчиком, Петр отскрипел по снежку подальше к самоходкам с вяло провисшими гусеницами — приспичило. И выпил всего ничего, а вроде бы у вздыбившейся сразу у ворот 305-миллиметровой гаубицы дуло торчало, когда они перелазили забор, в одну сторону, теперь в другую. Прикол.

Петр двинулся в обход угловатой пятнистой артиллерийской установки, мимоходом сгреб горсть снега и стал крепить в снежок. Задумал как можно неслышней подкрасться к компании. Сейчас он выпрыгнет из-за трака и пульнет в кого-нибудь снежком, а потом скажет: «Вот так я снимал часовых». Петр выпрыгнул, и от растерянности выронил снежок.

Огромная машина дремала, как ни в чем не бывало. И не было на ее гусенице ни выпивки, ни закуски. И вокруг никого не было.

— Ребята!.. — срывающимся от дрожи голосом заблеял Петр.

— Петя, куда пропал? — раздалось совсем из-за другой инженерной машины. Оказывается, он слегонца заблудился. Спутал с БТМ котлованную машину МДИ-2.[121]

— А куда опять Маша делась? — был его первый вопрос.

— Сейчас вернется. Мальчики, давайте танцевать!

— Так и знал, что надо было джип угонять, почти в каждом магнитола.

— А мы на мобилах, — Таня достала трубку, побарахталась в меню, выбирая полную мощность и мелодию. И заплясала, сама себе подпевая:

— Маленькой елочке холодно зимой! Из лесу елочку взяли мы домой!..

— А у меня на трубе «ламбада»! Дамы приглашают кавалеров! — крикнул Павел, врубил звук и положил телефон рядом с водкой.

Но Танечка вместо Павла пригласила танцевать Петра.

— Ладно, я пока Машу поищу! — обиженный Павел двинул по бетонным плитам в дебри бугрящейся заклепками замерзшей техники.

Кажется, Таня с Петром поцеловалась. Ламбада поиграла и осипла — в мобильнике подсел аккумулятор.

— Зря он ушел, — виновато потупилась девушка, — Машке ведь можно было просто позвонить. — Танечка набрала номер… Еще раз попробовала, — Странно, «абонент находится вне зоны обслуживания»…

Петр вроде как расслышал там, куда не дотягивался свет наполовину сгоревших свечей подозрительные шорохи. Под дубленкой по спине парня пробежали мурашки, но Петр цикнул на себя.

Не помогло. Все пуще казалось, что за чертой света что-то творится. Угрожающе шевелятся смутные тени. Вдруг почти над самым ухом прозвучала странная и загадочная фраза:

— Гебен зи мер битте шлиссель-цейн,[122] — но было совершенно неведомо, кто ее произнес. А может, почудилось?

Петр отважно бросился туда, откуда прилетела фраза, но там — только намертво примерзшая к бетонным плитам и грунту застывшая техника.

— Ты что, с ума сошел? Не вздумай бросать меня здесь одну! — почти завизжала девушка.

А смутно зловещие шорохи набирали силу. Все отчетливей и зловеще скрипел вокруг снег под невидимыми ногами. Непонятные гортанно-гавкающие слова аукались справа и слева, будто там в обступающем мраке незримые гоблины затевали что-то ужасное. Петр невольно отступил, прижался спиной к броне промороженной машины. «Вон там только что стояло зенитное орудие, а теперь его нет!» — в панике подумал он.

— Ты же спецназ! — дрожащими от страха пальцами схватила его за рукав девушка, — Сделай же что-нибудь!

— Тише! — зашипел на нее парень, — Какой я нафиг спецназ?! Че уши развесила? Я — простой угонщик «тойот», а приятеля профессия — делать и продавать то, что рекламируется по телевизору.

— Не пугай меня!

— Не в том смысле. Рекламируется стиральный порошок «Тайд», Павлик на каком-нибудь заброшенном полустанке в Ленобласти начинает фасовать безымянное моющее средство в коробки «Тайда».

— Значит, и подсолнечное масло «Золотое»?..

— Вполне реально… — звук собственного голоса помог не психануть. Петр хлопнул водки из горла, это успокаивало еще лучше. Благодаря этому глотку не совсем уж трусом оказался Петр, не оставил девушку одну среди грозных и, оказалось, живущих тайной жизнью, машин. То ли под руку, то ли за шиворот поволок к воротам.

— Надо было в магазине отмечать. Тогда бы у нас было подводное ружье… — хныкала от тихого ужаса Танечка.

— Цыц! — диким шепотом пытался заставить девушку замолчать бравый угонщик, — Нас же засекут!

Вдруг буквально в метре от них из непроглядной тени вынырнул Павел. Глаза с куриные яйца, белки жутко сверкают, а на усы намерзли сосульки, и свисают, будто клыки Дракулы.

— Паша! — попыталась повиснуть на его руке девушка.

Но Павел, сжимающий в этой руке коробку, очень похоже, со старинной магнитофонной бобиной, грубо Танечку оттолкнул. Из-под сосулек его губы заворожено шептали:

— Я должен передать послание. Я должен передать послание. Я должен передать послание… — и, негнущийся, будто зомби, Павел двинул к воротам, деревяно ставя ноги.

— Не подходи к нему! Я его боюсь! — резанул мрак Танин фальцет.

А Петр и не собирался. Только тут Петр заметил, что высокую арку пронзает убойный сквозняк, ворота музея уже распахнуты настежь. Таня поскользнулась. Упала. Петр за воротник поставил ее на ноги. Танечка опять упала, наверное, от страха ее не держали ноги. Петр уже хотел вышвырнуть девушку из памяти и спасаться сам, но что-то внутри не позволило. Надавал по щекам, кажется, она немного пришла в себя.

Когда до ворот оставалось метров двадцать, вдруг со всех сторон на спасающихся бегством обрушилось жуткое рычание.

— Это тигры сбежали из зоопарка![123] — Петр упал на снег и закрыл голову руками.

И теперь уже Танечка что есть мочи лупила его по щекам, и швыряла пригоршни снега в алебастрово-белое от страха лицо.

— Миленький, соберись, миленький, держись, миленький не сдавайся!..

Нет, громогласно рычали не звери. Сначала в катающихся по снегу людей ударил один луч света. Затем их поймал второй залп мощных фар. Третий сдвоенный прожектор фар пальнул мимо, в сторону ворот. И вот уже стало понятно, что это с подобающим кастрюльным грохотом оживала вся оставленная без присмотра музейная техника.

Ослепленные Петр с Танюшей, хватаясь руками друг за друга, заметались в снопах огня, как мартышки на арене цирка. А моторы набирали обороты, рычание переходило в истерический кашель и вой.

От яркого света брызнули слезы, мало что вокруг различающий Петр поволок Таню к воротам. А под их ногами заколыхалась земля, это боевые монстры разминали застывшие члены. Вот пара людей уже в воротах. Вон — впереди — вполне обыкновенная Петропавловская крепость, справа в плавучем ресторане гуляют приличные люди…

За спинами беглецов заворочался рифлеными бортами и суставчатыми гусеницами, голодно урча, будто потревоженный медведь, приземистый танк — на самом деле самоходная установка ИСУ-152 на танковом шасси, «Изделие 241», как ее ласково нарекли в далеком грозовом 1943-м конструкторы, залязгало гусеницами, кроша налипший лед, и неумолимо поползло следом. Все быстрее и быстрее.

Петр и Татьяна, так и не разжав рук, выскочили на улицу под самыми гусеницами. Кинулись вперед по Кронверкской набережной, будто курицы перед мотоциклом, а танк попер вдогонку, желая перемолотить в кисель их жизни. Спины обдало опережающей кислой копотью отработанных газов. Наконец Петр смекнул и вместе с девушкой спрыгнул по откосу к полоске льда. Покатился, нелепо барахтаясь, и ткнулся носом в сугроб.

А танк попер дальше, воняя солидолом и керосином. А из ворот один за другим стали выезжать, урча и лязгая, буравя пространство лимонно-ядовитыми конусами фар, следующие бронемашины. Они проносились мимо залегших, вжавшихся животами в снег, парня и девушки, будто разучившиеся молчать призраки.

Устаревшая, но смертельно опасная техника мощно расползалась по городу, словно жирное пятно по веселенькому ситцевому сарафанчику. Воздух шатался и вздрагивал от неистового грохота и рева. Укатанный снег трепетал под многотонным весом, как испуганное животное. И все-таки казалось, будто машины идут в мрачном угрожающем молчании. Казалось абсурдом, будто там, под броневыми листами, спрятаны живые люди, а не разбуженные африканским колдовством мертвецы, все люки были наглухо задраены, и еще казалось, что каждая машина — один сплошной слиток неодухотворенного металла. Угонщик зачем-то зафиксировал в мысленную записную книжку, что опорные катки не оснащены прорезиненными полосками, и гусеницы последней машины заплевали Петю соленой снежной кашей.

А колона поползла дальше — через Троицкий мост, через Суворовскую площадь к улице Пестеля, горбатя асфальт и зубря трамвайные рельсы. А потом над забором взвились языки пламени, воздушная волна швырнула в глаза пепел, и оглохшие парень с девушкой, только прочихавшись, разглядели бешено шипящие огненные хвосты стартовавших со двора Артиллерийского музея дюжины перелицованных ракет класса «земля-воздух»…

…Неодухотворенный металл целился в них со всех сторон.

Выделенные из шума чистые импульсные сэмплы процессору не нравились до жути. Согласно ширине импульса, частоте, интервалу частоты повторения PRI, частоте сканирования антенны и направления излучения DOA… согласно шпаргалкам библиотеки угроз на базовый экран подавались все без исключения предупредительные тона, а значки-страшилки заполонили экран RWR, будто сельди в бочке.

— Я, типа, пытался с нашими связаться, но У-19-Б перекочевал черт знает куда, — не поворачиваясь, сообщил Илья вернувшемуся в пилотскую кабину Зыкину, — Зато узнал, что «Боинг» Бормана приземлился в «Пулково-2».[124]

Но Валере было не до новостей, он опять чувствовал себя кругом проштрафившимся. А блондинке «смотреть на облака из кабины» расхотелось в первые же секунды.

— Ой, мальчики, какая прелесть! Это из новой коллекции Alberto Guardiani?

Она грациозно всплеснула руками и наклонилась поближе. Голова Валеры погрузилась в облако парализующего парфюма «Moro» и сладко закружилась, а лицо милашки оказалось на расстоянии прямого неприцельного поцелуя.

— Можно посмотреть? — по-чешски спросила очаровашка и нагло протянула руку к талантливо нарисованному Зыкиным на обратной стороне штурманской карты сапогу.

Сквозь джунгли упоительно длинных натурально белых волос, заслонивших Валере обзор, пробился мрачный взгляд Кучина: мол, ты какого лешего пустил сюда эту фифу? Зыкин попытался ответить виноватым взглядом, но взгляд норовил сползти к трогательной отметинке прививки оспы на плече такой близкой блондинки. Ладошки зачесались, так захотелось этот шрамик погладить. И не только шрамик.

Джинсовые, некогда синие, а теперь вытертые до белого неприличия шортики, маечка-топик да высокие кроссовки — вот, в сущности, и все, что было на блондиночке. Зыкинские воспоминания о Герде, пуская пузыри, начали тонуть в омуте мыслей, менее романтических, зато куда более игривых. Валера вдохнул-выдохнул, выныривая в реальность, и убрал рисунок подальше.

— Нельзя… — Голос дал петуха, и Валера кашлянул, сглатывая остатки дурмана. — Это… это карта Италии.

— Опорные пункты Ватиканских командос и ставка Папы Римского, — поддакнул Кучин. Самого старшину видно не было — его заслоняла безупречной формы экспонента затянутого в джинсу девичьего бедра — но тут не надо быть академиком Герасимовым, чтобы по голосу воссоздать выражение лица боевого товарища.

Отвечали славяне, естественно, на безупречном чешском.

— И не такое на подиумах проветривала! — поджала губы блондиночка столь очаровательно, что ее захотелось немедленно поцеловать.

— Літак «Боинг-747», ви порушили незалежний повітряний простір Російської Федерації! Не барясь, просигнальте бортовими вогнями, що одержали це повідомлення, і лягайте на курс, перпендикулярний нинішньому. Інакше негайно будете збиті![125] — на чистом украинском предупредила внешняя связь.

— Уже полчаса, как нарушили. А вы, гражданочка, займите свое место и пристегнитесь, — официальным голосом скомандовал Кучин, выбирая наиболее безопасную стезю для «Боинга» по относительной силе сигналов, полученных отвечающими за свои квадранты антеннами. К радости пилота конус по оси антенн «747-го» оказался ограничен углами ±45 градусов.[126] Впрочем, никуда не девалась опасность, что RWR не прореагирует, если радар охотника будет работать за пределами частотного диапазона приемников.

— Фи! — Красотка надула губки еще обворожительнее, от чего ее захотелось поцеловать не единожды, а троекратно, и, гордо покачивая джинсой, удалилась.

— Ну, Синдерелла… — только и развел руками Илья: в смысле — тупость твоя безгранична.

— Она так просилась, так просилась… — стал оправдываться Валера.

— Проси-елась… Мне вот тоже хочется тебе «лося» залимонить,[127] но я же молчу.

— Ну, Илья…

— Ладно, проехали. В следующий раз смотри, кого в кузове везешь.

— Так ведь это не я борт перепутал!..

— Проехали, сказал. Давай дальше думать, — и Кучин придвинул второй листок, на котором был изображен сапог номер два.

Если Зыкин работал под Брюллова, то в манере Кучина угадывалось влияние Петрова-Водкина. Зыкин опять взял в руки свой рисунок и в сотый раз добросовестно оглядел его со всех сторон.

— А мальчики ниче! — донесся из-за перегородки голос блондинки. — Только набожные очень.

— Ну? — поторопил Кучин.

— Не знаю, Илья, — пригорюнился Зыкин. — Сапог как сапог. Не Alberto Guardiani, конечно. Кожа выделки конца прошлого века. Размер, эдак, сорок второй. Можно надеть и на левую, и на правую ногу. Шпора… Вот шпора странная. Точнее, металл странный. Почему-то за сотню лет не окислился, не потускнел. — Зыкин щелкнул по штурманской карте ногтем. — Но нашим врагам зачем-то оказались нужны оба сапога.

Над их головами бесшумно пронеслась продолговатая тень, почти мгновенно превратилась в точку на горизонте и там развернулась, нарисовав петлю серой смутной струей на голубом холсте неба.

— «Су 27», — машинально определил Валера. — Это уже который по счету?

— Он, — кивнул Кучин. И назидательно добавил, поплотнее ухватив штурвал взятого на абордаж «Боинга»: — Ну, давай, мегатонник, не отвлекайся на ерунду, напрягай извилину! — (Зыкину польстило) — Значит, говоришь, они похожи?

Звуковая волна от пролетевшего истребителя прокатилась над ними, не зацепив.

— Абсолютно, — ответил Зыкин. — Два сапога — пара…

— Погоди-ка…

У наплывов крыльев истребителя замерцали крошечные светло-желтые огоньки, и в лица мегатонникам потянулись пунктиры тридцатимиллиетрового калибра — это заработали пушки ГШ-30Л, выплевывая снаряды со скоростью тысяча пятьсот штук в минуту.

— По своим же, гады, — беззлобно выругался Кучин. — Извините, девочки…

Он притопил педаль поворота и одновременно отжал штурвал. Стрелка указателя курса качнулась влево. Как картинки на панели однорукого бандита, запрыгали, уменьшаясь в значении, цифры на РВ.[128] Красивым маневром «Боинг» ушел с линии обстрела, и, наплевав на все эшелоны,[129] рухнул до отметки двести пятьдесят метров.

Сердца мегатонников дружно подпрыгнули к кадыкам. Из салона донесся истошный девичий визг, в спальном отсеке что-то со звоном грохнулось и покатилось, как пустое ведро. За стеклом кабины встала дыбом земля, закружилась в ритме вальса.

Из кармана Кучина выпрыгнул фрукт киви; старшина, не глядя, поймал его в воздухе. Недавний и, как всегда, неожиданный для всех метеорологов антициклон разогнал облака, и видимость с высоты двести пятьдесят метров была превосходной. Занесенная снегом деревенька, рвущиеся с цепей дворняги, занесенный снегом трактор в поле.

Не дожидаясь выхода из строя основной системы, Илья каратистским тычком зарядил переключатель на панели AUX COMM из положения backup в позицию UFC, передав управление от ICP к резервным элементам. Затем, сочно надкусив киви, Кучин одной рукой выровнял авиалайнер.

Стих напоминающий истерику зашкалившего микрофона вой возмущенных предельным режимом моторов, зато из салона повторно донесся девичий визг.

— Эх, ну на фига я свой тому молчуну отдал? — вздохнул Зыкин, разглядывая треклятый рисунок. Болтанка была нешуточной, картинка трепетала в руке, как пойманный налим, но разгадать тайну старого сапога было архинеобходимо.

— Ладно, Валер, не хнычь, — Кучин хлопнул по плечу напарника, примостившегося в кресле второго пилота, — С кем не бывает. Я вот тоже как-то раз лоханулся — хотел раскрыть один LC[130] через «Бэнк-оф-Нью-Йорк», а вон какой шухер поднялся. Киви хочешь? Как знаешь. Ладно, не отвлекайся, времени в обрез. Родина в опасности. Думаем дальше. У тебя какой размер ноги?

— Тридцать девятый, — сказал Зыкин и отчего-то покраснел.

— А у меня сорок третий. А у сапога — сорок второй. Это нам что-нибудь дает?

Зыкин честно пораскинул мозгами и нерешительно ответил:

— По-моему, нет.

— По-моему, тоже. Значит, надо зайти с другой стороны.

Особо близкий разрыв ракеты класса «поверхность — воздух» тряхнул тушу авиалайнера, но, кажется, не задел. В салоне завизжали без прежнего азарта. «Боинг» круто набрал высоту и опять ухнул вниз, сводя с ума операторов РЛС.

— Мы знаем, что это оружие погодное, — продолжил свою мысль Кучин, — так?

— Вроде…

— И каким Макаром можно воздействовать на погоду?

— С помощью сапога?

— Да плюнь ты на сапог, бляха-муха! Я ж сказал, зайдем с другой стороны. В планетарном масштабе воздействовать, в планетарном!

— Эй, кексы, я что-то не вкумарила, это штормилово такое за бортом, или вы обкурились и забыли, как летать надо? Половину морковок тошнит! — В проеме между креслами нарисовалась очередная девица — оголенная примерно на столько же, как и давешняя блондинка, но — брюнетка с лентой «MISS HOLLАND» через плечо.

А всего за спинами мегатонников насчитывалось ровно пятьдесят сногсшибательно симпатичных мордашек — победительниц конкурсов красоты со всего мира. Группа интернациональных красавиц, отправлявшихся на кастинг в Португалию.

— Сгинь ты, Христа ради! — гавкнул Кучин.

И вовремя, поскольку в воздушном пространстве Родины творилось черт знает что. Истребители уже так и роились в небе, шастая туда-сюда, будто метеориты, и выписывая петли, словно перепуганные зайцы…

…— Сгинь ты, ради Христа! — чуть не заплакал дежурный по ПВО Московского Военного Округа, глядя на карту, где кустились линии предполагаемых маршрутов таинственного нарушителя воздушной границы.

В Управлении ФСБ, в Генштабе и даже в Кремле царила, попросту говоря, паника. Курьеры прыскали по коридорам, как тараканы по кухне, в которой ночью вдруг зажгли свет. Компьютеры сыпали прогнозами, от которых аналитики рвали волосы или тихо седели. Телефоны на столах Больших Начальников раскалились до предела и парили разбрызганной слюной. Дежурный по ПВО достал из сейфа пыльный табельный пистолет и приставил его к виску, но в последний момент передумал и связался с самим Оперативным Дежурным По Вопросам Быстрого Реагирования Российских Вооруженных Сил. И получил приказ, если воздушный агрессор нацелится на столицу, таранить его целым звеном. После чего повесил трубку, с брезгливостью посмотрел на пистолет и спрятал его обратно в сейф.

А у ОпДежа По БыстРегу[131] тут же зазвонил другой телефон — кислотно-красный, напрочь без диска, работающий только на прием. Генерал Гулин выдохнул, как перед принятием стопки, и взял трубку:

— Да, товарищ Президент… извините — господин Президент…

Дело в том, что Президенту не так давно позвонил его коллега из Соединенных Штатов, и вкрадчиво так, через переводчика, сказал:

— У меня есть неопровержимые данные, Володьа, где это смертники Бен Ладена. Они летят, что сотворить с Кремлином ту же «чехарда», что и с нашим несчастным ВТЦ. Надо сбивать на подлете к едрена мама!

А за две минуты до этого разговора Президенту позвонил премьер-министр Франции и проникновенно, тоже через переводчика, произнес:

— Этот самолет неспроста. Вспомни, Вов? какое некамильфо было в этих Штатах. Надо сбивать. Он уже пролетел над Курском…

А самым последним позвонил канцлер ФРГ, и господин Президент четко высказался ему без всяких там переводчиков:

— Ja wei? ich alles! Ohne podskazchikov werde ich kosten![132]

После чего позвонил лично генералу Гулину и отдал недвусмысленное распоряжение: «Действовать по собственному усмотрению».

Кислотно-пунцовый, как только что отзвонивший телефон, и потный по маковку генерал Гулин с получением столь грозного и четкого приказа немедля схватил третью трубку, чтоб отдать команду сбивать, таранить и «мочить в сортире» верткий «Боинг» «к чертям свинячьим» сей же миг — ибо лучше перебздеть, чем недобздеть… Но тут распахнулась дверь, и, сквозь протестующие визги секретарши, волоча на себе двух телохранителей, в кабинет ввалился страннейшего вида посетитель — всклокоченный, небритый эдак с неделю, в желто-зеленой полосатой футболке, легких парусиновых штанах и дырчатой широкополой шляпе, в сандалиях на босу ногу. И это в одиннадцатиградусный мороз-то!

Не сразу, но Гулин все ж таки узнал гостя: Евахнов, черт лысый… вернулся, значит!

— Лесник, — громовым шепотом сказал он. — Вернулся!..

Телохранители осыпались на пол, вскочили, поправили галстуки и замерли по стойке смирно.

— Тихо, Гулливер, — непривычно твердо сказал Евахнов, вытер пот со лба, вытолкал взашей охрану и плотно запер за собой дверь. — Тихо. Вернулся, причем — раньше срока. Спасибо. А теперь так: самолет не сбивать. Там наши.

— Что? Кто? — глупо вскинулся Гулин.

— А вот уж это уж совсем не твое дело… — посуровел Евахнов. Но потом стал снисходительным: — Мой подопечный там. Мегатонник.

— А…

— Никаких «а…», — отрезал генерал. — Может быть, их и двое. Как минимум. Генштаб… впрочем, ты не знаешь… В общем, они возвращаются после выполнения задания Родины.

— Успешного? — глупо спросил Гулин. Он все еще не мог глазам поверить — чтобы в какие-то считанные дни скромный начальник объекта У-18-Б преобразился во властного и грозного командарма? А может быть это фальшивка? Пластическая хирургия? — Ну-ка, дружок, ответь, какие основные недостатки здоровья у собак-«овнов»?

— Проверяешь? У «овнов» часто портится прикус. Доволен? А теперь о главном. Тебе циркуляр «пятнадцать-точка-ноль-шесть» известен? Насчет беспрекословного подчинения распоряжениям начальника объектов категории два? Вот и не возникай… Короче, пистолет я нашел, а самолет сбивать нельзя. Ясно?.. Ясно, я спрашиваю?!!

— Так точно, тов… товарищ генерал… — автоматически ответил Гулин.

Евахнов плюхнулся в кресло для посетителей, без спроса набулькал себе из бутылки «ессентуков» полный стакан и выдул без передышки. Стакан отставил и выжидательно посмотрел на Гулина.

Под этим взглядом рука ОпДежа помимо воли потянулась к телефону внутренней связи, помимо воли Гулин нащелкал секретный код и отдал столь нужную России команду.

— Кстати, вот еще один приказ, — Евахнов бросил на стол мятую бумажку, — Подмахни!

Гулин покорно подмахнул:

— А что это?

— Да, подонка одного надо расстрелять без суда и следствия. В Шереметьево с ним случайно нос к носу столкнулся, связал и у тебя внизу, в караулке, оставил. Этот меломан пособничал бразильским работорговцам. Ну, вот, а теперь слушай, — прибрав бумажку, уже спокойнее сказал Евахнов. — Короче, до Рио мы не долетели…

По мере рассказа чувство паники постепенно отпускало генерала Гулина. Наконец нашелся тот, кто возьмет на себя ответственность — бывший сокурсник генерал Евахнов!..

…— Короче, до Лиссабона мы не долетели, — рассеянно констатировала Miss Holland и повернулась к Зыкину, — Эй, чехол, втянешь дымку со мной на брудер? — Она протянула Валере коричневую сигаретку с подозрительно незнакомым запахом.

За Зыкина ответил Кучин — резким тангажом «Боинга». Miss Holland с задумчивым возгласом «Ни фига себе!» упорхнула обратно в салон.

— А ты пока продолжай про погоду.

— Значит, как изменить погоду в планетарном масштабе…

Интегрированная панель управления ICP — основной интерфейс авиационной системы — исполняла в цветомузыкальном ключе рок-эн-ролл. Дисплей данных высвечивал и менял показатели со скоростью счетчика валют. Боковые консоли вспыхивали северным сиянием. «Боинг» заложил крутой вираж. А Зыкин поудобнее устроился в кресле второго пилота и закинул руки за голову. Приятно было положиться на старшего товарища и позволить себе минутку ничегонеделания.

— Тогда и действие должно быть планетарное. Типа — растопить арктические льды. Или проделать озоновую дыру над половиной планеты. Какой-нибудь горный массив срыть до основания — чтобы изменить карту воздушных течений. Парочку рек вспять повернуть…

— Так-так-так… — Взгляд Кучина потускнел, обратился внутрь. В черепной коробке зашевелился мыслительный процесс. — Пятьдесят килотонн в шурф на вершине… достаточно… кумулятивный взрыв… Эверест — в пыль… вторжение воздушных масс с востока…

— Ильюша, ты чего?

— Понимаешь, — возбужденно заговорил Кучин, вернувшись в реальность, — шерпы-проводники говорили, что Эверест на ихнем наречии иногда называют Гора в Железной Шапке или Гора, Которая Опустится. Похоже, а? Направленный взрыв на вершине, гора раскалывается под орех, ледник сходит…

— Илья, в начале двадцатого века не было ядерного оружия.

— Да? Жаль… — Кучин искренне огорчился.

— И потом — столько народу на Эвересте побывало, неужели никто бы не заметил установку для ядерного взрыва?

— Ну, может, и не ядерный взрыв. Какой-нибудь портативный излучатель чего-то там. На дистанционном управлении…

Его взгляд упал на рисунок. Секунду Кучин хмуро смотрел на него, отгоняя резвящиеся бредовые идеи.

Следующая двойка истребителей была уже рядом. «Боинг» пер на них по прямой. Самолеты разошлись в стороны, беря в «клещи» непрошеного гостя. Остальные «Сухие» стремительно набрали высоту и затерялись в густеющих сумерках, оставаясь на подхвате.

— Пассажирский «Боинг», вы злостно нарушили границу Российской Федерации, немедленно заходите на посадку! — рявкнула рация на африкаансе.[133] Наверное, проследили, что аэробус следует из ЮАР.

— Тридцать шестой язык.

— Тридцать седьмой, если ирландский считать за отдельный.

Очередная ракета шаркнула под днищем «Боинга».

— Интересные дела, блин, — хмыкнул Кучин. И ударил ладонью по рукояти управления двигателем. — Нет, Валера, шалишь, я чувствую, что мы где-то рядом! Давай попробуем ассоциативный самодопрос первой степени. Быстро говори любое слово, которое приходит тебе на ум. Джомолунгма!

— Марианская впадина!

— Чего? Почему?

— Ну, это… — смешался Зыкин. — Не знаю. Сам же говорил — ассоциация. Просто Марианская впадина — самое глубокое место на планете.

— И?

— А Эверест — самая высокая точка.

— Да-а? — искренне удивился Кучин. — Вот черт, а я до вершины так и не добрался. Обидно. — Он энергично забарабанил по РУДу. — Ага, ага, понимаю… Два сапога — пара…

— …мы вынуждены применить силу! — надрывалось радио на хинди.

— И что ты понимаешь? — осторожно спросил Зыкин.

— Два сапога — пара! — заорал Кучин в восторге от собственной эврики. — Термопара! Энергия из разности температур! На Джомолунгме холод собачий, это я тебе как специалист говорю. А в этой твоей впадине… Тьфу ты, там тоже не жарко. Не получается.

— Не получается, — согласился Валерий.

Скорость перехватчиков была не в пример выше, чем у неповоротливого «Боинга». Матовыми рыбками-пираньями истребители пронеслись слева-справа от лайнера — мелькнул веселый блик от бортовых огней на кабине одного из них — и синхронно легли на крыло. Разворачиваясь для атаки. Слева-справа.

— Ну и плевать, — сказал Кучин. — Как еще можно увязать гору и океанское дно, а? На Эвересте воздух разреженный, а в океане — давление будьте нате. На Эвересте солнце светит — а в океане темно, как у негра в ноздре…

— И вода к тому же соленая, — добавил Валера. — А толку-то? Бомбу все равно не построишь.

— К черту бомбу! Если получаемый из разности давлений ток аккумулировать где-нибудь… — Взгляд старшины снова стал отсутствующим. Зыкин с уважением смотрел на боевого товарища. — В Китае есть урановые рудники… а где рудники — там свинцовые заграждения. Аккумулятор… Потом, если включить этот аккумулятор… — Он снова посмотрел на сапог. — Если сапоги — это, скажем, клеммы…

— Илья, — пресек Зыкин, — ток из разницы давлений тоже не получится.

Рация повторила совет на банту[134] и, наконец, заткнулась. Пилоты двойки перехватчиков приняли решение. Зря палить в верткий «Боинг» больше не станут, но и таранить погодят — просто прижмут к земле, вынудят сесть тяжелую тушу на заснеженные угодья — а там уж как «Боингу» повезет.

Приняв за точку отсчета в выполнении маневров горизонт и, для коррекции, отклоняя РУС в нужную сторону буквально на долю секунды, и потом — на ту же долю секунды в противоположную сторону для компенсации созданного крена, Кучин возмутился:

— Какого лешего? Из разницы температур получается, а из разницы давлений — нет?!

— Потому что давление — это эквипотенциальное поле!