Тайна Тихого океана Чубаха Игорь

Следующей на очереди была 85-миллиметровая зенитная пушка под унитарный патрон с гранатой УО-366, но только бойцы приблизились к ней, как орудие само поехало навстречу, наверное проржавел крепеж, и смачно передавило ногу растерявшемуся Брайдису. Тот запищал резанным поросенком, вызывая во взглядах соратников лишь брезгливость.

Мистер Сельпуко заткнул бойцу крик обратно в пасть экономной очередью, благо для «дегтяря» броник на раненом не мог послужить реальной помехой.

— Что уставились, бычье семя. Продолжаем работать! — прикрикнул командир на остальных.

В ответ услышал приглушенное ворчание, но дисциплина была восстановлена. Зенитка покорно проклюнула оконное стекло.

— Канн, принимай пост! — равнодушно отчеканил командир.

— Есть! — рявкнул кореец, услышал тонкое жужжание и тупой удар. Прогнулся дугой назад, а руки раскинул в стороны. Постоял секунды три и рухнул. Изо рта пошла почти черная кровь, в шее торчал застрявший острым краем стабилизатор минометной мины.

Бойцы тренированно плюхнулись на пол, кто где стоял. Стволы разномастного оружия выбрали свои сектора обстрела и превентивно заплевали все углы зала горячим свинцом. Сельпуко обратил внимание, что стреляют только оставшиеся при нем воины, расставленные ранее молчали. А врагов не было видно, численность их оставалась тайной.

— Джавахарлал, в разведку, — коротко процедил мистер.

Джавахарлал, через голову стащил и отложил «калаш», сбросил шумно шуршащий бронник, сунул в зубы штык-нож, и неразличимым на фоне военного железа хамелеоном скользнул вперед, вдоль суппорта стомиллиметровой полевой пушки.

Вслушиваясь в каждый шорох и стараясь сам не создавать шума, он подобрался к макету зенитно-ракетной системы 9К 81 «С-300 В». Никаких следов. Принюхался, ведь присутствие человека всегда выдает запах. Но пахло только музейной пылью.

И вдруг кожух ракеты лопнул пополам, в горохом сыпящемся крошеве изоляционного пенопласта перед индусом возник человек. Щелк по скуле. Штык вылетел из зубов Джавахарлала и звякнул о какой-то экспонат сбоку. Сразу же три пунктира трассирующих пуль примчалось оттуда, где залегли остальные. Пути перерезали индуса пополам. Его же противник исчез из точки координат даже не заляпанный чужой кровью.

— Уходим, — холодно процедил мистер Сельпуко.

Оставшиеся при нем два бойца нехотя оторвались от пола и на полусогнутых попятились назад. Стволы трех ручных пулеметов, будто пальцы шулера, выписывали вольты.

Мощным фуком выдунутый сквозь дуло пушки простой рельсовый болт залепил в лоб Варравы аккурат под дужку шлема, и турок подкошено рухнул навзничь.

Две огненные струи облизали свинцом щиток пушки, но там уже гулял только сквозняк. Магазины кончились почти одновременно. И тут же двоих последних окутало ядовитое облако, это подкравшийся по потолку в технике геккона Илья вытряхнул на головы врагов содержимое музейной противогазной коробки. Враги ослепли.

— Эй, ты, прекрати… Давай договоримся. Хочешь, я отдам тебе брокерскую контору на Лондонской бирже?

Молчание.

— Не хочешь контору, могу уступить паевый инвестиционный фонд… молчишь? Ладно, а если я тебе предложу контроль над экспортом тюльпанов из Амстердама? Чувствую, мы сможем договориться…

Илья спрыгнул вниз и стукнул ослепших врагов головами друг о дружку.

— Русские не продаются, — с сожалением сказал он. Контора на Лондонской бирже так и осталась его несбыточной мечтой.

Оплывший в очередном кресле Мартин рвал и метал:

— Пост номер семь? Доложите, как идет приближение нашей победы? — отсюда, из директорского кабинета с развешанными по стенам портретами прежних врагов было ни черта не разобрать, что за инициативу проявляют навербованные головорезы. Откуда бабы взялись, почему стрельба? Мартин подозревал самое худшее — его солдаты добрались до запасов шнапса, и служба по боку.

— Нормально.

— Что это за ответ? Распустились? Доложите, как положено!

— Что положено, на все наложено.

— Кто это говорит? — возмущение герра передалось даже сквозь фильтры ларингофона.

— Говорит Москва. Московское время двадцать два часа пятьдесят три минуты.

У окна маячила тренога реквизированного из зала инженерных войск полевого перископа большого увеличения, но шестидесятилетний прибор не был оборудован инфрокрасным портом, и пялиться в него не имело смысла, все равно не угадаешь, что за безобразие творится на перепаханной гусеницами площадке под окном. Мартин перевел невидящий взор на гениального синоптика. Тот развлекался, как невинный ребенок — открыл стеллаж и стал срывать и рвать в клочки патриотические плакаты времен Великой Отечественной Войны: «Наше дело правое, враг будет разбит!», «Лихо руби врага!», «Родина-мать зовет!», «Бей насмерть!», «Уничтожай фашистские танки!»…

А под сводами просторных музейных залов первого этажа ни на минуту не прекращалась напряженная работа, и запечатленные маслом богатыри неодобрительно хмурились с настенных батальных полотен. Но наемники не отвлекались. Трое копошились вокруг знаменитой самоходной шестнадцатизарядной боевой машины БМ-13, проще говоря — гвардейского миномета «Катюша». Один, раздевшийся по пояс и перемазавшийся машинным маслом по уши, копался в латунных кишках двигателя. Второй подавал из армейского ящика отсвечивающие в угрюмо-желтом свете ламп 132-миллиметровые реактивные неуправляемые снаряды, фугасные, улучшенной кучности. Третий — Бенджамин Альбедиль — балансируя на пододвинутом макете дота устанавливал снаряды на пятиметровые направляющие полозья.

— …В рождественскую неделю стихия бушевала и в других странах. — вещал ламповый радиоприемник, прихваченный из экспозиции «Партизанский быт», — В эти дни во многих европейских государствах спасатели вынуждены были работать днем и ночью. Сильнейшие ураганы пронеслись над Западной и Южной Чехией, Бельгией. Там чудом удалось избежать человеческих жертв. В Германии стихия унесла жизни пятнадцати человек.

— Это только цветочки, — не отрываясь от работы, прокомментировал со значением механик, захлопнул крышку мотора и сунулся вниз проверить, не источило ли время шасси модели ЗИС-6 «Студебекер».

— В Швейцарии, где сила ветра достигала 250 км/ч, погибли, по меньшей мере, одиннадцать человек. В большинстве случаев они были раздавлены упавшими деревьями. В нескольких крупнейших аэропортах были отменены авиарейсы, а в Лозанне и Берне пришлось даже остановить движение поездов…

— Может быть, ураган разнес тюрьму в Астонвиле? Дорого бы я дал за это. — себе под нос проворчал подавальщик снарядов, — М-13УК кончились. Остались для «Града». Подавать?

— «Прима»? — свысока откликнулся Бенджамин, уставший до седьмого пота, но довольный. За труды Мартин ему пообещал контроль над ОПЕК.

— «Прима».[144]

— Сгодятся, — синьор Альбедиль мечтал о том, как после победы вызовет к себе на ковер в полном составе совет директоров «Бритиш Петролеума»…

— Ураган не обошел стороной и Австрию. Автомобильное движение по всей Нижней Австрии оказалось парализованным, многие населенные пункты остались без электричества. Сильно пострадали города — Санкт-Пельтен, находящийся в 55 км от Вены, Тироль и Зальцбург. Спасатели, пожарные и жандармерия не зря опасались схода лавин и селевых потоков.

Еще двое «диких гусей» через проход между экспонатами ломами ковыряли запоры запасного хода, чтоб можно было вывести «Катюшу» во двор. Десятки раз прокрашенный косметическими ремонтами горизонтальный брус влип намертво.

Но тут привычно ворочающийся за стеной рокот моторов взмыл до ваты в ушах. Оттуда, снаружи, с захваченного и освоенного плацдарма атаки никто не ожидал. Но трехметровой высоты дверь рухнула внутрь зала, воздев облако музейной пыли и прокомпостировав не успевших отпрянуть головорезов всмятку. А по двери, в сизых буклях выхлопов, отплевываясь желтыми хрусткими щепками в зал вперся легкий английский танк «Шерман» и тормознул. Его башня по молодежной моде была повернута, словно кепка козырьком, дулом назад. Но вот башня провернулась, дуло описало циркульную дугу… Между жерлом и грудью подавальщика снарядов осталось один метр десять сантиметров.

Наемники поняли намек и синхронно подняли заляпанные маслом руки.

— Мартин капут! — с лицом, собравшимся в гармошку, осторожно отложил фугас Бенджамин Альбедиль, смекая, что не чихвостить ему у себя на ковре ни руководство «Бритиш Петролеума», ни «Стандарт Ойла».

Из по-горнистски звонко откинувшегося башенного люка первой выбралась мисс Таджикистан. Заправски спрыгнула и, озорно сверкая сливовыми очами, за шиворот поволокла ближайшего немца к группе пушек-сорокапяток. Там она уложила покорного пленника спиной на студеный пол и нарезанными парашютными стропами стала вязать. Правая рука — к правому колесу, левая рука — к левому колесу, правая нога к уключине второй пушки…

— Гюльчатай, основной инстинкт сработал? Отставить! — прикрикнул высунувшийся по пояс из танкового люка Илья, — Вяжи — «руки за спину»!

Две вооруженные финским пистолетом-пулеметом «Суоми» образца 39-го года и датским ручным пулеметом системы Мадсена Мисс вбежали через боковую дверь и взяли пленников на прицел.

Илья нырнул обратно, танк разразился керосиновым кашлем и выехал под черное небо к остаткам деморализованных вражьих сил. Крысами прыснули из-под гусениц запаниковавшие артиллеристы, подальше от 100-миллиметровых и 152-миллиметровых прямоствольных пушек, и 203-миллиметровых гаубиц с похожими на бутылки шампанского стволами. Себе дороже. Танк сжевал с немецкой педантичностью посыпанную песком ледяную тропинку, чуть не боднул слоноподобную гаубицу на колесном ходу… Под давлением столь веского аргумента навербованное по всему миру под знамена Мартина отребье стало пачками сдаваться на милость парашютисток-победительниц. В ноздреватый снег из замков попадали так и не вспоровшие воздух оболочные гаубичные гранаты из сталистого чугуна со взрывателями РГМ-2, осколочно-фугасные гранаты и латунные цельнобойные гильзы.

В распахнутую дверь ложился ромб рассеянного света, из дальних коридоров эхо приносило противный женский визг и смутные гортанные выкрики. Бардак, будто в совместной бане. Мартин подумал, что неправильно набрал номер. В сердцах захрустел суставами пальцев. Набрал другой.

— Пост номер девять? Докладывайте!

— Аппарат вызываемого абонента безвременно отключен, — ехидно ответил телефон уже знакомым голосом.

Молчаливый атлет на место советских развешивал антикварные плакаты «Za-voran», «Panzer dfine waffe!», «Danzig ist deutsch», «Adolf Hitler ist der Sleg!»… Мартин подумал, что зря психует. Захват музея свою задачу выполнил — отвлек внимание местных сил правопорядка и связал им руки. Победа куется не здесь, а на крыше Московского вокзала. Там Кортес, который не знает, что его наручные часы переведены на десять минут вперед. У Кортеса, наверняка, есть расписанный по секундам план отхода, только он запустит «Славянскую булаву». И эти нештатные десять минут станут Кортесу поперек горла, пустят его план спасения вверх тормашками, ко всем чертям, к едрене фене. И рейхсляйтер останется один на один с поверженной европейской демократией. Старик набрал следующий номер:

— Пост номер один? Немедленно к трубке Гюнтера!

— Его уже нет среди нас, — с фальшивой трагичностью отчеканил знакомый голос. Мартин проверил по детектору лжи — правда.

— Ты тут не очень-то хозяйничай, как бы обратно вешать не пришлось, — мрачно пошутил Борман с синоптиком. Тот себе от скуки продолжал забавляться, уже вспарывал кожаную обивку дивана кирасирским палашом из экспозиции, посвященной Кутузову. — Пост номер два?

— Ну, ты достал. Тебе человеческим языком объясняют, что музей закрыт, все ушли на фиг, а ты работать мешаешь… — трубка отключилась.

Мартина пронзила жгучая догадка, что вопрос не в трофейном шнапсе. В душу, как в открытую рану, устремились спирохеты ужаса. Борман заскрипел коронками, решение он принял быстрей, чем отсекает голову злодея гильотина. Мрачно врубил мотор кресла и помчался по скупо освещенным коридорам. Чуть не врезался в 76-миллиметровую пушку образца 42-го года, потом — в макет противовоздушной обороны Ленинграда.

Со второго этажа на первый кресло прогромыхало по ступенькам, серпантиня из загашника марлевые ленты. Вороний клекот мотора отразился от мрачных сводов. Мартин еле удержался на взбешенном скакуне. Внизу ему в лицо через вышибленную дверь ударил порыв студеного воздуха. Где-то далеко навзрыд умолял не бросать его одного синоптик, и эхо садистски наслаждалось паническими нотами. Мохнатая снежинка уколола в бровь и превратилась в слезу. Кресло выкатило Мартина на загроможденную пусковыми ракетными установками площадку. Обожженные, воняющие гарью станины зенитно-ракетных комплексов третьего поколения «Точка», «Ока», «Тунгуска» и иже с ними без отправленных навстречу «Боингу» презентов выглядели сиротливо. Знакомые по парадам тягачи с насекомомордыми, плоскомордыми, бульдожьими кабинами, все в лопухах броневых щитков… Только одна вертикально нацеленная в небо алюминиево-серая, венчаемая красным карандашным носом ракета оставалась в арсенале претендента на мировое господство, и к корпусу этой ракеты была прикована женщина. Оперативно-тактический ракетный комплекс «Искандер-3» с подпольно обновленной начинкой.

Гражданин Борман, сдавайтесь! — раздался слева до ненависти знакомый по телефонному хулиганству голос, — Или мне придется отнестись к вашему почтенному возрасту без уважения.

Мартин оглянулся. От бесконечной пытки снег разделился на сыворотку и творог. Наемная рать с постыдно задранными руками сиротливо жалась к вросшей станинами в мерзлый бетон гаубице образца 39-го года, инкрустированной рифленой обзорной площадкой и выпирающими наружу поворотными шестернями. Другие гаубицы, в баранках рулей, в жабьей коже заклепок, с джиповыми бобинами лебедок, в лишаях облущившейся краски, мертво зевали в небо, лишенные артиллерийских расчетов. Сначала герр Борман увидел в упор нацеленное «шермановское» дуло. Затем по пояс высунувшегося из люка негодяя, негодяй скалил зубы в наглой усмешке.

— Рус?

— Рус, рус, руки в гору!

Там, где тени складывались, как страницы книги, славя победителя, восторженно зачирикали девичьи голоса.

— Гитлер капут?

— Всем капут, ты мне зубы не заговаривай.

— А это видел? — Мартин выставил вперед до белизны в ногтях сжимаемый пульт и нажал кнопку.

— Через десять секунд ракета стартует и заложница погибнет!

— Шутишь.

— До запуска осталось восемь секунд, — со стороны ракеты прокаркал гнусаво-механический голос, — Всему персоналу немедленно перейти в укрытие! Начинаем обратный отсчет. Пять…Четыре…

Илья соколом выпорхнул из танковой башни и понесся по крупчатому снежному насту к ракете, в его правой руке опасно сверкала саперная лопатка. Мартин злобно ухмыльнулся и нажал на пульте следующую кнопку. Кучин боковым зрением срисовал, что инвалидное кресло германца начало самым фантастическим образом трансформироваться. Вылущились над головой и по стрекозиному начали раскладываться крылья, откуда то из-под ног выехал мотор с пропеллером, лязгнул, стыкуясь, занял место спереди и стал обрастать корпусом…

Кучин являл собой метеор, но самому казалось, что движется со скоростью роста волос. Илья понял, что успевает, только махнув рукой на происки старика. Подскочил, еле удержавшись на скользком льду, и быстрей, чем воробей клюет крошку, метнул сталь в космы торчащих наружу у боеголовки проводов.

— Дв-в-в… — захлебнулся гнусавый отсчет.

— Я с мужем поругалась… Он пьяный вернулся. Я хотела отомстить… — хныкала прикованная девушка.

А кресло Бормана тем временем превратилось в разработанный фирмой «Extra Flugzeugb» легкий многоцелевой самолет Е 400.[145] И этот трансформер, все убыстряясь, выжимая из продавленной мерзлой почвы скрип и хруст, понесся вперед. Чуть не чиркнув крыльями, проскочил ворота, перемахнул набережную и взлетел. Вонзился в непроглядное небо и слился с непроглядным небом, обсыпав провожающих горькими пилюлями.

— Что ж тебе, умная Маша, дома-то не сиделось!? — в сердцах отшвырнул саперную лопатку Илья.

— А откуда вы знаете, как меня зовут? — сквозь всхлип спросила пленница.

Дремучие бронемашины полукольцом окружили Московский вокзал. Какие-то людишки в невыразительной форме засуетились между клепанными бортами, заворачивая поддатые толпы праздных петербуржцев. Дескать, музей переезжает, ничего интересного, вот вам лучше билеты в ресторан «Тинькоф» или ночной клуб «Метро». Я, видишь, на посту, билеты все равно пропадают… Средство от зевак оказалось безотказным.

Город расцветал иллюминацией. Кардиограммами и зарницами полыхали рекламы и витрины. С Дворцовой площади фонтанировали салюты. Барабанной дробью по переулкам сеялся петардный треск. А здесь — на куполе Московского вокзала — властвовала тишина. Даже было слышно, как под самыми стенами, урча, трудился пробившийся сквозь оцепление крошечный снегоуборочный кар. Оранжевый огонек его мигалки то выползал из-под края купола, то вновь скрывался.

— Не клево тут, — мрачно изрекла Герда, ни к кому, собственно, не обращаясь. Огляделась. Со всех сторон их окружал кромешный мрак, подкрашиваемый далекими всполохами. Крутились и плясали тарантеллу снежинки. Герда зябко передернула плечами и жалобно повторила: — Нет, совсем не клево.

Кортес ее не слушал. Он говорил по спутниковому телефону, отгородившись от ветра плечом и высоким воротником дохи. Судя по напряженной спине индейца, он то ли угрожал кому-то, то ли кого-то в чем-то убеждал… Ясно кому: дедуле Мартину…

— …Кстати, даже не думай пальнуть по вокзалу шрапнелью, после того, как я заведу «Славянскую булаву». Рядом со мной Герда Хоффер, твоя внучка. Не ждал? Ха-ха-ха!

— Индейская швайн!

— Изумрудная стрекоза Чудса умеет кормиться негой занимающихся любовью шакалов.

— Дай ей сказать слово!

— Если бы я лгал, твой телефон меня бы изобличил. Вы, лунолицие, погрязли во лжи, вы уже не верите даже своим машинам. Пожалуйста.

— Деда, он нечестно убил тетю Женевьев…

— Да, трухлявый баобаб, весь перелет я прятал Герду у тебя за спиной. Я ее провез на борту твоего же самолета! Ха-ха-ха! А потом в багажнике твоего же лимузина! Ха-ха-ха!!!

Рокот снегоуборочного кара утих. Герда горемычно вздохнула, робко переступила ножками в красных сафьяновых сапожках. Металлический купол под ногами был скользкий, покатый, обледенелый — неосторожное движение, и запросто можно загреметь вниз, с нихт ферштейн какой высоты, туда, в мрак… Ветер бесстыдно забирался под легкую шубейку, не спасали ни вязанная шапочка, ни муфточка — было чертовски холодно… И совсем, совсем не клево.

Показалось, что где-то там, за спиной, на фоне ядовитых огней неоновой кириллицы, метнулся через крышу бесплотный призрак. Герда испуганно обернулась, поскользнулась, едва удержалась на ногах — нет, показалось.

Кортес сунул телефон в недра необъятной дохи (ему-то тепло, красномордому) и довольно оскалился. Омерзительный шрам на его лице казался в полутьме сифилитической язвой.

— Быть по сему, — прохрипел индеец и подул на озябшие пальцы — тонкие и гибкие, как стебли тюльпанов. — Муравьед разоряет муравейники, но его может убить укус тифозной блохи, — Индеец уселся прямо на холодный металл и принялся деловито стаскивать мокасины. — Сентиментальный кретин готов променять власть над миром на жизнь одной паршивой гордячки! — Носков под мокасинами не оказалось. Кортес пошевелил пальцами ног с криво обломанными ногтями и бережно достал из-за пазухи два есаульских сапога яловой кожи. Стукнул подошвами друг о друга. — У нас еще в запасе четырнадцать минут — четырнадцать минут, чтобы переобуться, четырнадцать минут до того момента, как мир опрокинется… Гордись, скво, ты увидишь то, что никто никогда… А это еще откуда? — на ладони индейца лежало крохотное зернышко. — Маячок. Многофункциональный. Модель «Какаду-Евразия».[146] Твой дед обладает хитростью паука, но у меня хитрость паучихи.

— Безумно интересно!..

— Твой дед приладил к ключу номер один маячок и потому так легко согласился не стрелять по куполу.

— Мне так смешно стало!..

— Он рассчитывал, что я тебя потом брошу, и по радионаводке он меня легко накроет залпом реактивных минометов.

— Главное, что…

— Глотай!

Лицо Кортеса исказила столь безумная гримаса, что запуганная девушка не посмела ослушаться. Радиомаячок царапнул горло и канул внутрь несчастной пленницы. Давешний призрак теперь показался совсем рядом, значит, Герде он не почудился — потому что Кортес тоже увидел его, метнулся к оставленным сапогам, выхватил из-за пазухи «узи» и направил ствол в сторону привидения.

— Не стреляйте, пожалуйста, — вежливо попросил силуэт. — Я безоружен.

— Ты кто?!

Силуэт сделал шаг вперед, и Герда едва не завизжала — от радости, обалдения и страха. В броуновском кружении снежинок, в распахнутой на груди робе, с развевающейся на ветру челкой стоял ее Герой, ее Возлюбленный, ее Тристан и Зигфрид.

— Я тебя не знаю, но встретившимся у водопоя лесным котам не обязательно быть знакомыми, чтобы вцепиться друг другу в холку, — процедил Кортес, не опуская ствол автомата.

— Рядовой Российской Армии Зыкин.

— Валерочка! — восторженно пискнула Герда, — А он ко мне в самолете приставал!

Удивительное дело, но на покатом скользком металле, под пронизывающем ветром, в мороз Зыкин стоял расслабленно и спокойно, словно перед родной койкой в казарме… Может, это все Герде снится? Может, виноваты зелененькие таблетки, которые ее заставил проглотить индеец перед приземлением? Или та гадость, которую латинос заставил ее проглотить только что?

Кортес быстро огляделся.

— Я совершенно один, — успокоил его Зыкин. — Один и без оружия. И пришел к вам по делу…

— Когда пиранья идет на нерест, ее больше ничего не интересует, — криво ухмыльнулся Кортес, ствол автомата вновь нацелился Валере в грудь. — Кроме последнего вопроса — как ты нас нашел?

— Росомаха готова преследовать подраненного лося много дней и ночей.

— Росомаха?.. Подраненного?.. Это уже становится интересно. Кто еще знает о том, что мы здесь? — Кортес, совсем как цапля, поднял одну ногу: мерзлый метал купола немилосердно жег босые пятки.

— Больше никто, — ответил Валера, и Герда бессильно закусила губу: дурак, он что, фильмов не смотрит? Если ответишь плохому парню, что только ты один знаешь его тайну, то плохой парень тебя обязательно убьет!

— Та-ак… — индеец угрожающе опустил одну ногу и поднял другую. Палец на спусковом крючке напрягся. — Росомаха, значит… Мегатонник, я правильно понимаю?

Утвердительный кивок. Зыкин не зря упомянул росомаху, он не понаслышке знал о повадках зверей. Воспитавший его, сироту, старик работал сторожем в Калининградском зоопарке, и товарищами по детским играм Валеры были не ребята с соседнего двора, а волчата, рысята и молодые львы. Кортес осклабился так, что шрам изогнулся, точь в точь гадюка перед атакой. Полы распахнутой дохи трепетали за спиной, как крылья демона.

— Меня всегда занимал вопрос, зачем ночные мотыльки летят на огонь и находят свою смерть. Прими мои поздравления, солдат, за то, что смог прожить так долго. И — прощай…

— Минуточку, господин Кортес — преспокойно сказал Зыкин. — Никакого бизнеса, это только личное.

— Лягушки квакают так громко, считая, что их песни услаждают слух большой птицы Ам. Но прислушиваются к кваканью только хищные аисты.

Нет, совсем не так виделось Герде противостояние ее возлюбленного и мерзкого злодея. Где залитая мексиканским солнцем пустынная улочка тихого городка? Где пыль на сомбреро медленно сближающихся поединщиков? Где, наконец, плащи, серебряные пояса, рука, подрагивающая около готового выскочить из кобуры кольта?..

— Обратите внимание, господин Кортес, бронетехника уходит с позиций. Осада снята, город освобожден.

Кортес мельком глянул за плечо невозмутимого русского. В самом деле дряхлые самоходки, бряцая ребристыми кожухами и быча пупырчатые горбы, разворачивались и уползали в сторону Петропавловки. Латинос вернул взгляд на Зыкина.

— Хочешь, сказать, что это ты заставил их уйти?

— Нет, не я. Мой… мой друг, — последнее слово далось Валере с некоторым трудом. — Но по моей просьбе. Да и какая разница? Если теперь вам никто не угрожает, вы можете…

— Что?! — Шрам от холода извивался, как угорь, которому прищемили хвост. Холод грыз тело индейца, босые ноги срастались с сатанински промерзшим куполом. Прыгающий в, будто пораженных церебральным параличом, руках «узи», казалось, вот-вот выплюнет смертельный рой просто чтобы согреться. Вождь бороро не понимал этого русского, спокойного, как сытый удав. Восемь минут до часа Икс. — Может, отдать тебе сапоги?!

— Оставьте себе.

— А зачем ты явился в этот час?

— За ней.

Валера кивнул на замершую в сторонке Герду, и Герде вдруг отчего-то стало тепло и уютно в снеговерти лютой русской зимы. Он пришел за ней! Он спает ее! Милый, милый…

Кортес на секунду даже забыл про босые ноги. Покосился на заложницу, перевел взгляд на русского. Не один десяток лет назад сам Кортес продал душу ради мести за свою сестру. Но то была сестра, родная кровь, а не просто женщина. Русский стоял в прежней непринужденной позе, лишь щеки его раскраснелись от мороза.

— ЕЕ?! Зачем она тебе? — спросил Кортес и прислушался к собственному сердцу. Нет, уже не нужна была ему эта лунолицая гордячка, только ненавистью ко всему человечеству уже грезил Кортес. До безумия сладко по костям черепа растекалась зубная боль, вкусная, как трехсотлетнее вино, и дарящая силу, как аромат драконьего лотоса. Пора прочитать нужные молитвы, очистить разум от посторонних мыслей… и обуть эти чертовы сапоги, в конце концов, — он уже не чувствовал пальцы на ногах… Проклятая страна, проклятая зима, проклятые русские…

— Я люблю ее, — просто ответил Зыкин, и Герда едва не бросилась ему на шею. — Я люблю тебя, Герда, и хочу спросить, но не решаюсь…

А Кортес наконец-то все понял. Как он сразу не сообразил, что нет здесь ни ловушки, ни многоходовой операции мегатонников, ни закулисных игр большой политики — все просто, как брачный ритуал Черной вдовы![147]

— Ты, главное, ничего не бойся, либер Валерочка!

— У нас в стране в особых случаях разрешены ранние браки… Теперь с этим проще, и…

У дряхлого скунса, которому солнце пропекло облысевшую башку и сварило мозги, и то больше сообразительности, чем у великого Кортеса, непобедимого воина! Эта надменная кукла, оказывается, умеет разбивать сердца мужчин. Кортес едва сдержал зловещий смех. До полуночи, до момента, когда мир опрокинется, осталось четыре минуты. Надо торопиться.

— У вас разрешены ранние браки, и?.. — волновалась Герда.

— Ну, не то, чтобы разрешены, но и не запрещены, — мямлил Валера.

— И?!.

— Что ж, солдат, — негромко сказал индеец, но даже свист свирепого ветра не заглушил его слова. — Я тебя понял. И мой ответ — нет. Не отдам.

— Ответ — окончательный? — наклонил голову набок Зыкин, и впервые в его глазах появилось странное, не понятое Гердой выражение.

— Окончательный.

— Ага… Ну ладно, я все равно должен был попробовать… Милая Герда, я прошу тебя стать моей женой, чтобы в радости и горе… Ты могла бы стать поварихой при нашей части… или писарем. Только мне это не очень нравится, парни у нас бойкие, начнут клинья подбивать.

— Встретимся в саванне Гребахи Чучина, белый человек из грязных городов. — И Кортес нажал на курок.

Пока боек плющил капсюли патронов, произошло слишком многое.

Очередь раскаленных пуль в медной оболочке прошила то место, где только что стоял Зыкин.

Но не успела первая пуля покинуть уютный магазин и вырваться в ночные холод, как Герда, завизжав, будто попавший в капкан кролик, прыгнула на ненавистного Кортеса и повисла на руке с изрыгающим смерть автоматом. Вцепилась зубами в запястье — да разве прокусишь девичьими зубками грубую доху!

Но не успела Герда цапнуть Кортеса за руку, как самого индейца подсекла некая незримая сила, и он потерял равновесие. Нелепо взмахнув босыми ступнями, последний воин племени бороро покатился вниз по куполу и увлек за собой продолжающую визжать приемную внучку партайгеноссе Мартина… покатился навстречу темноте и падению с головокружительной высоты. Навстречу заснеженному асфальту Лиговского проспекта…

Но не успела очередь из «узи» прочертить дугу в ночном небе, как автомат захлебнулся: закончился магазин. Кортес отшвырнул бесполезное оружие. Патроны — ерунда, гораздо хуже было то, что в падении он выронил оба сапога… но сейчас было не до обувки, главное было не упасть в пропасть… а тут еще и девка эта путается… задержаться, только бы остановить соскальзывание…

Наверное, боги все же помогли последнему воину бороро — он, сам не понял как, чудом зацепился ногтями за стык между листами обшивки купола. Раздался противный скрежет — словно железом по стеклу, заглушивший даже вопли Герды, клещом вцепившейся в лодыжку Кортеса. Кортес отчаянно засучил пятками, тормозя, проклятая девка тянула его вниз…

Две минуты.

Стоп. Приехали. Конечная остановка.

Индеец остановился — по пояс на куполе, ниже пояса в бездне. Герда висела над пропастью, держа его за ногу, раскачиваясь и не переставая голосить. Кортес мгновенье отдыхал, уткнувшись лбом в сосущий из кожи тепло металл, потом поднял голову…

Тысяча испражнений махуба чимитикальноке!!![148] Хитрый русский был жив! И возился с его, ЕГО сапогами!! Сидя на корточках на вершине купола!!!

— Не трожь! — заорал Кортес и бессильно заскреб ногтями по металлу, пытаясь вскарабкаться. Обернулся к невидимой девчонке, тряхнул ногой: — А ты заткнись! И отцепись! — Герда примолкла и еще сильнее сомкнула задубевшие скрюченные пальцы на лодыжке индейца. — Не трожь сапоги! Мое!!!

Минута до часа Икс. Если Кортес опоздает, мощь «Славянской булавы» самопроизвольно вырвется наружу и обрушится на никчемную Сибирь, пустыню Гоби или Новую Землю. И только краем заденет цивилизацию бледнолицых. Этого допустить нельзя ни за что.

Кое-как извернувшись, Кортес выхватил из-за пояса кривой ножик.

— Еще миг, и я сталью вскрою висок твоей девчонке!

Подействовало. Русский медленно обернулся, медленно выпрямился, положил сапоги на купол.

— Не надо, — испуганно сказал он. — Я так, посмотрел просто… Где моя Герда?

— Я здесь! — донесся из темноты испуганный голосок. — Валера, миленький, я падаю! Я больше не могу держаться!..

Сорок секунд. Кортес иступленно затряс ногами, пытаясь стряхнуть вопящий груз.

Разведя руки и скользя, как на лыжах по горному склону, Валерий Зыкин съехал к повисшим над Лиговкой иностранцам, эффектно затормозил на самом краю, опасливо наклонился над провалом.

— Герда?..

И больше он ничего сказать не успел. Кортес взмахнул ножиком. Не дотянулся до беззащитной плоти, но от неожиданности Зыкин потерял равновесие, нелепо взмахнул руками, не удержался на скользкой поверхности и — исчез за кромкой купола. Без единого звука. Зато пуще прежнего заверещала Герда, Кортес почувствовал короткий рывок, и тянущая книзу тяжесть вдруг исчезла. И все смолкло. Прощайте, русский и немка. Ненавижу вас.

Двадцать восемь секунд.

Обламывая ногти, уже не обращая внимания на боль, мороз, отмороженные ноги, латинос полез вверх. Вверх, не тратя времени на то, чтобы подняться, передвигаясь как исполинский худой клоп, индеец вскарабкался к вожделенной смертоносной паре сапог.

Одиннадцать секунд. А перед глазами призраком не стояла обесчещенная сестра, погубленная юность которой обойдется всем бледнокожим по самому высокому счету. При чем здесь давно забытая индейская девушка? Кто она великому воину Кортесу? Он уничтожит мир белых не из-за какой-то полузабытой истории сорокалетней давности, а из гордыни и всесокрушающей ненависти. О, как сладко пульсирует в челюстях боль!!!

Сначала левый сапог, потом правый. Проклятье, ноги не чувствуют, распухли, сапоги не налезают! Кортес едва не завыл от бессилия и принялся яростно заталкивать непослушные конечности в теплое нутро древней обуви.

Пять секунд.

Есть! Налезли!

Оскальзываясь, он поднялся во весь свой немалый рост на самой верхней точке Московского вокзала, оглядел залитый искусственным светом, беспечно веселящийся город. Эта половина Земного шара обречена. Построенный в 1847 году по проекту К. А. Торна Московский вокзал, а точнее, его купол, на самом деле являлся прицелом «Славянской булавы». Этаким макетом полушария, и в каком месте купола прищелкнешь каблуками, в таком месте полушария погода сойдет с ума.

Две секунды.

— Кашиндукуа не сгинул бесследно. Когда придет конец мира, он оживет, выскочит из пещеры и станет носиться от селения к селению, пожирая мужчин и женщин!!! — во все простуженное горло заорал великий вождь, выпускник Гарвардского университета и последний воин племени бороро.

И для начала браво щелкнул шпорами на соответствующей Берлину точке купола.

И тут же исчез во вспыхнувшем на этом месте пронзительно-синем солнцевороте. Единого атома не осталось от Кортеса, а стрелки часов во всех обсерваториях планеты прыгнули на секунду назад. Это был даже не взрыв, клок пространства самосвернулся и провалился в другие измерения…

Где-то звенели фужеры, таяли янтарным жиром в духовках куриные окорочка, ускользали от вилок сопливые опята. Город продолжал веселиться. Но до глухой набережной Обводного канала не долетало ни звука. И никто не увидел, как из ложа канала рядом с Атаманским мостом, царапая и кроша муаровый гранит, на набережную вскарабкалось громадное членистоногое диво — башенный корабельный кран, водруженный на платформу шагающего экскаватора ЭШ 20.90.[149] Махину купили в складчину за полтора миллиона долларов наличными у портового ВОХРа последние уцелевшие сподвижники рейхсляйтера. Меньше делиться.

Герр Мартин мурлыкал в ларингофон когда-то услышанную от внучки детскую песенку:

Задрожал промерзлый асфальт, испещрился трещинами, будто морозными узорами. Скрипя, хрюкая и лязгая, грозная конструкция медленно, но неостановимо двинулась по Кременчугской улице с прицелом на Московский вокзал. Стрела и крюк хищно парили над дорогой, готовые разить и сметать препятствия. Все неистовей ветшал год от рождества Христова 2001-й, на остальное Борману было начхать. Главное — убедиться, что Кортес запустил «Славянскую булаву», и, если нет, отнять сапоги и прикончить половину мира лично. Мартин гордился собой за телефонный экспромт, будто слепо дорожит внучкой. Как славно, что у Кортеса в мобильнике нет детектора лжи.

Словно восточные женщины, голосили сзади шагающего монстра разбуженные сигнализации припаркованных авто. Гитарно брынькнув, лопались и искрили о тротуары задетые стрелой провода. Будто в елочной гирлянде, пошагово гас свет в окнах. Вырулившая из переулка «Тойота» испуганно забуксовала, и из-под опускающегося башмака слепо рванула точнехонько в подмигивающий желтым сержантским глазом светофор. Передок всмятку.

Механический скорпион шагал степенно и веско, счищенные к обочинам снегоуборочными комбайнами снежные холмы и ледяная корка поверх дороги краноэкскаватор не беспокоили — исполинские башмаки могли справиться и не с такими преградами. Каждый их след обрастал змеящимся хворостом трещин.

Сзади опрокинулся в кювет заглядевшийся на чудо опаздывавший к новогоднему столу мотоциклист. Хрустнул и провалился в колодец канализационный люк. Вверх ударил мутный гейзер кипятка. Опрокинулся мимоходом свернутый крюком торговый ларек, и по сторонам, музыкально звеня, покатились бутылки пива «Адмиралтейское».

Тоненько запиликал спутниковый, Лукино Маклин споро протянул трубку геноссе. Мартин уцапал ее пальцами-сосисками и буркнул в микрофон:

— Хайль?.. Как-так вынуждены покинуть рубежи?.. Я говорю с отважным Унгренд-пашой, или с наделавшим в штаны от страха предателем?.. Я приказываю не покидать вокзальную площадь!.. Ладно, я готов накинуть за беспримерный героизм. О, досточтимый Унгренд-паша, я готов отдать вам все швейцарские банки!.. — Мартин в сердцах грохнул телефон об пол и пробубнил, — Крысы побежали с корабля.

Партайгеноссе жадно глотал горчащий от машинных примесей воздух, развалившись в последнем из любимых кресел — украшенная воздушными шариками и флажками демонстративно игрушечная машина с никелированными поручнями. Кто и в чем может заподозрить оседлавшего такое кресло инвалида? Партайгеноссе вспоминал.

Гитлер отвлек из группы армий «Центр» для осады Ленинграда решающие силы, и в конце-концов проиграл войну…

Кучин спрыгнул с крыши Боткинских бараков на крановую башню по-кошачьи мягко и, в общем-то, бесшумно. Присел, огляделся, кажется, Илью никто не заметил, кроме жильца угловой квартиры третьего этажа дома номер девять, тут же решившего бросить пить. Штормило на совесть, для равновесия мегатонник ухватился за катушку стального каната двойной свивки типа ЛК-РО и принял позу первобытного охотника на мамонтов — то есть прижал ухо к крыше кабины. Боковым зрением отметил концентрирующиеся у опрокинутого ларька силы мародеров.

Кабина брыкалась, кабину укачивало, кабина трепетала. На то, чтобы разобраться в гуляющих по металлу вибрациях, ушла минута. Судя по шумам, в кабине находилось трое, но кто именно, понять было невозможно из-за отчаянного лязга расшатанных болтов, гаек и шестерней под железной кожей мегаскорпиона. Илья подстраховался, не меняя позы, отследил отражение окон норовистой кабины в витрине мебельного салона — два телохранителя плюс знакомый старик в кресле. Илья еще подстраховался, свесился с крыши, судя по следам на подножке, двое здоровых мужчин не более 20 минут назад втаскивали внутрь инвалидное кресло, обувь английская и аргентинская. Можно начинать финиту ля комедию.

Из припаркованного жигуленка в последний миг успели выпорхнуть взъерошенные парень и девушка. И когда стальной монстр, походя, превратил жигуль в блин, лишь покрышки бабахнули, парень только нашелся покрутить пальцем у виска. С четвертого этажа минуемого дома номер три в Илью свистнула пустая бутылка «Советского Шампанского». Мимо.

У последний раз вышедшего на прогулку в этом году гражданина на поводке сходила с ума такса. Кучин растер озябшее ухо и взялся за болтающийся кишкой шланг гидропривода. Дюжина отколовшихся с крыши полуметровых сосулек загнала гражданина с таксой в родной подъезд. Шланг высокого давления оказался из резины Курского завода «Поликур», это ничего не меняло.

Когда стрелка давления масла дрогнула и поползла вниз, Лорд Кримсон глянул на нее, будто на секретаршу, явившуюся на службу в мини. Не помогло. Постучал холеным ногтем по стеклу манометра. Стрелка продолжала лениво двигаться к нулевой отметке.

«Как мне не хватает Лондонского тумана», — подумал лорд Кримсон и с тоской посмотрел в заиндевевшее окошко на проплывающие мимо фасады. Здесь было холодно. Очень холодно. Холоднее, чем в подвалах Букингемского дворца. За окном тени накладывались друг на дружку, словно витки бинта на ране.

— Я знаю, что это, — сквозь шум мотора глухо сказал Лукино — Это мне за голодающих детей Аргентины и смерть двоюродного племянника Тото Кутуньи.

— У меня тоже есть должники на том свете… — сквозь прикушенную губу буркнул лорд, дослал патрон в патронник «калаша» и с натугой повернул кривую длинную рукоятку на двери. Пуще всего его сейчас бесило, что в длиннополом бежевом пальто с бараньим воротником и котелке, лорд смахивал на дешевого гангстера.

В кабину ворвались ветер и злые снежинки, а старшина Кучин в это время как раз закончил перегрызать кабель электропитания кабины. Свет погас. Лорд, ругаясь, как докер, чиркнул оставшейся на память о покойном Бруно серебряной зажигалкой, и так и не понял, что случилось. Секунду назад он, полувысунувшись, оглядывал железную обшивку, потом некая темная масса рывком согнула дуло «калаша» в кочергу, за грудки поймала самого лорда, извлекла из кабины, словно сигару из коробки — и вот он уже лежит на припорошенной белой крупой дороге и смотрит на ехидные красные задние фонари, неторопливо удаляющиеся вдаль. Без кредитной карточки, документов и сигарет. Бесполезный г-образный «калаш» брякнулся рядом.

Ввинтив себя в кабину раскачивающейся громадины, Кучин оглох от суммирующегося концерта работающих на пределе коленчатых валов, плунжерных пар, форсунок, поршневых колец и прочих шатунных вкладышей. И только по наитию определил местоположение противников (один в глубине кабины, другой возле пульта). «Мего» кинулся к ближнему, пахнущему спагети и кьянти.

Но тут же глаза обожгло. Правда, это был не прежний лимонный свет лампочки. С гудящей голубым пламенем газовой горелкой в одной руке, и зажимом ручной дуговой сварки в другой, на Илью ринулся некто, чье лицо скрывал шершавый сварочный щиток.

Электрод шкрябнул о дизель-гидравлическую силовую установку и чвыркнул сочной бирюзовой искрой на ремкомплект. Три последовательных фехтовальных терции не достали Кучина. На пульте управления механизмами подъема, поворота и изменения вылета стрелы, задетые синим языком горелки, принялись тлеть и чадить промасленные рабочие рукавицы.

Тогда противник по-жонглерски ловко перебросил для обмана из ладони в ладонь зажим и горелку, меняя хват, и повторил атаку… Когда телохранитель сполз по стенке, Кучин сквозь ложковый перестук и стоны гидроцилиндров расслышал позади тихий щелчок, жужжание и лязг, словно от влекомой по перрону дачной тележки. И выругался, как мама в детстве не велела. На всю операцию у славянина ушло три секунды, но старый жирный Борман оказался проворнее.

Фриц не стал стрелять, не стал паниковать. Он сбежал. На том месте, где только что угадывалось инвалидное кресло рейхсляйтера, теперь разевал пасть люк, ведущий куда-то вниз, и сквозь пасть люка гулял ветер. В левом окне никого, в правом — никого, в лобовом…

В переднем окне на фоне снега явственно виднелось зигзагами улепетывающее кресло.

Быстрый взгляд на манометры: краноэкскаватор пер с максимальной скоростью, оставшегося масла в гидроприводах хватит метров на сто…

Ладно, поиграем в салочки… Звон разбиваемого локтем окна, удар подошв о металлический настил корпуса экскаватора, приглушенное ругательство, скрип снега под сапогами. С самого начала Кучин взял приличный темп, и по его расчетам он должен был нагнать удирающего толстяка секунд через шесть. Он даже позволил себе переливчато свистнуть на бегу и заорать:

— Стой, стрелять буду! Принять к обочине и приготовить документы!

Но недооценил старшина дряхлого фашиста — над креслом взвилась черная точка, зависла на миг и взорвалась. За ней взлетела вторая. И еще, еще… Гранаты. Ах ты старый пень, почти в центре города! Уворачиваясь от бедовых осколков, Кучин наддал. Бежать приходилось зигзагами — смерть так и роилась вокруг, вздыбливала асфальт торосами, бросала в лицо мокрый снег и раскаленный металл, разрывала барабанные перепонки грохотом и треском.

«Уйдет ведь, ай-ай-ай…»