Крысолов Тропов Иван
— Нормально?
— Я же задохнусь здесь, — буркнул мужик. — Ты бы хоть дырки пробил…
Дырки… Дырки бы и вправду не помешали. Это не Граф, не один из его ребят, к нему ничего личного. Вообще невинно пострадавший, черт бы его побрал… Не дай бог, если в самом деле задохнется.
Но дырки — это надо возиться. Рыться в инструментах, молотить корпус… Стас поморщился. Ладно, сделаем проще.
Опять достал “хек” и снял с предохранителя.
— Эй, эй! Не надо дырок, все нормально!
— Да не блажи ты, отец… Приподнимись лучше, у меня рука…
Водитель проворно приподнялся. Стас поднял голову, огляделся. На дороге пусто. Кроме “нивы-шевроле” и фуры никого. Замечательно.
Почти вплотную приложил дуло к днищу багажника и нажал на курок.
Грохот от выстрела, собранный маленьким багажником, как рупором, и брошенный прямо в лицо…
— М-мать! — Голос водителя стал совсем тихим. Стас подождал, пока в ушах чуть отлегло. Посоветовал:
— Открой рот.
Сам тоже открыл рот, передвинул руку на десяток сантиметров вдоль задней стенки багажника, еще раз нажал на курок.
По ушам опять врезало, но уже не так сильно.
— Ложись, теперь не задохнешься. Водитель лег. Покосился на Стаса.
— И долго мне тут?..
— Ничего, потерпишь до утра. Днем кто-нибудь остановится, тогда кричи…
Закрыл было багажник, но в последний момент остановил руку. Снова поднял капот.
— Да, вот что… Извини, что так вышло. Машину можешь себе взять.
— Ну да, а то как же… Благодетель, м-мать… Чтобы за угон пяток лет впаяли…
— Нет, машина чистая. Документы в бардачке. Ну все, отец. Извини, что так вышло. Приятно оставаться. Стас захлопнул багажник.
— Ыпа?
— Иди ко мне, Серый.
Стас подхватил обезьяну на руки, перенес через дорогу и усадил в кабину фуры.
— Сиди здесь.
Захлопнул дверцу. Обошел фуру, открыл дверцы кузова. Совсем пустой. Это хорошо.
— Роммель!
Под ногами пискнуло. Но…
Стас нахмурился, оглянулся.
Рядом сидела крыса и ждала приказов. Но не Роммель.
— Где Роммель?
Крыса покосилась куда-то в сторону, словно смутилась. Потом завертелась в танце.
“Майор”. “Будет здесь”. “Несколько секунд”.
Та-ак… Что еще за новости? Что еще за “Роммель сейчас будет”?.. Все, все, все идет вразнос, валится из рук…
Или Роммель пошел с шестой ротой? Чтобы лично проследить, как подпилят деревья, а потом командовать атакой на машину? Ладно. Пусть.
— А ты кто? Пируэты.
— Хорошо, ротный. Не нужно посылать за Роммелем. Всех, кроме шестой роты, сюда.
Стас перебежал дорогу, вернулся к своей “ниве-шевроле”, сунулся в салон… и замер.
Белоснежка. Лежит, все так же уставившись в потолок машины красными глазками…
На сиденье рядом с ней Роммель. Поднял мордочку, поглядел…
Стас поежился.
Ох, блондиночка, блондиночка…
— Отойдите, герр майор, — не приказал, попросил.
Яму рыть не пришлось.
Она уже была готова. То ли ротный распорядился, тот, который его встретил…
Нет. Наверно, Роммель.
Стас вернулся к машине, открыл дверцу, нагнулся, протянул руки…
Сами собой руки остановились. То, что лежало на сиденье — было какое-то чужое. Словно это не неподвижная Белоснежка с простреленным животом — а что-то… кто-то чужой. Лишь притворяющийся коченеющим трупом Белоснежки. Кто-то чужой, только и ждущий, чтобы к нему прикоснулись…
Дотрагиваться совершенно не хотелось.
Стас оскалился. Чужой?! Прыгала на пистолет, ради тебя, защищая тебя, спасая, рискуя своей жизнью — ради тебя! А теперь, значит — чужой?!
Стас скрипнул зубами и осторожно, будто теперь это имело значение, подсунул руки под тельце, под бинты, темные и заскорузлые от засохшей крови.
И все же это было чужое… И будто бы тяжелее. Живая Белоснежка была легче.
Стас развернулся и пошел за придорожные кусты, в деревца.
Присел на корточки, осторожно уложил Белоснежку в вырытую яму.
Наверно, полагается сказать что-то… Что-то хорошее, честное, от души…
Но только…
Та Белоснежка, которой это все хотелось сказать, была не здесь. В памяти, в закоулках души, в сердце — где угодно, но только не здесь.
Здесь был лишь холодный трупик. Трупик крысы-альбиноски с простреленным животом. И все.
Черт бы побрал того графского ратника! И его, и его напарника, и Графа, и всю его новую ферму!
Стас зачерпнул горсть земли — холодной, влажной, почти жидкой грязи… Словно не горсть земли, а плевок… Но никуда не деться. Занес руку над могилой…
Под рукой пискнуло так, что Стас потерял равновесие и завалился вбок. Чуть не упал, оперся на правую руку — прикусил губу, чтобы не застонать от боли.
Из-под левой руки вынырнул Роммель. Встал на краю могилы, словно оттесняя от нее Стаса.
Или отгоняя.
Да, отгоняя. Этот взгляд…
Что ж. Может быть, он и прав.
Виноват.
Стас поднялся, шагнул прочь. Еще раз оглянулся.
Роммель все так же неподвижно стоял на задних лапах. Загораживая могилу с Белоснежкой, неотрывно глядя ему вслед.
Поодаль замерли Лобастый, Рыжик, Скалолазка, Ушастик… Как-то неуверенно ежась и старательно не глядя в глаза…
Стас отвернулся и пошел к фуре. Медленно, без резких движений, словно нес полный кувшин. Чтобы не расплескать ярость, жгущую изнутри. Не расплескать раньше времени.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Небо на востоке светлело.
Тяжелый руль под руками, тяжелая махина рассекает мокрую дорогу, как крейсер, но повинуется каждому твоему движению… Если бы не это, сдержать ярость было бы куда труднее. Словно кровь закипает…
Серый это чувствовал. Полчаса уже как воды в рот набрал. Настороженный, забился на самый край сиденья, прилип к правой дверце…
Крысы на полу тоже как не свои. Затихли, словно испуганные мышата. Личная гвардия… Только уже не пятеро, а четверо.
Мотор зарычал натужнее — машина пошла на подъем. Вырвалась на пригорок, и впереди, далеко в рассветном сумраке, показался поворот на северо-восток. На ту дорогу, что обходила Пензу и ее ближайшие пригороды с севера. На ту дорогу, что была чуть приподнята над окрестными лугами, и с нее хорошо были видны луга и лесополоса за ними…
Серый зашевелился, зашебуршал.
Ожил? Стас отпустил педаль газа, переставил ногу на тормоз. Начал сбрасывать скорость, оглянулся на Серого.
Нет. Серый опять сидел тихо, как мышь. Но, кажется, уже не так напряжен. Правильно, шерстяной… Не из-за тебя, не из-за тебя все это…
Стас дожал тормоз. Фура медленно, нехотя, сопротивляясь всей своей немалой массой, останавливалась. Вода уже не летела из-под колес тонкими зеркальными осколками, красными в свете задних габариток, и две волны по бокам делались все меньше и ниже, словно струя фонтана, у которого перекрыли давление…
Стас съехал на обочину и выключил фары, оставил только габаритки.
Где-то там, верстах в семидесяти позади, взвод крыс запер в машине четырех ратников Графа, не давая им высунуть носа из машины с начисто обгрызенными шинами.
Уже минут тридцать, как они должны были отзвонить своим, вопя во все четыре глотки о подмоге…
Должны были. А если что-то пошло не так?
Ладно. Все там должно идти как надо. Должно.
Стас подцепил с вешалки над спинкой кепочку. Маленькая, толком не натянуть. Ладно, просто накинем…
Козырек, главное, пониже. Чтобы картина маслом: водитель, вымотавшийся в ночную смену за тяжелым рулем., Слипаются глаза, клюет носом — ну и решил соснуть с полчасика, чтобы не вылететь на обочину на полном ходу, так и не вынырнув из сладких снов…
Стас поглядел на Серого.
Молчит. Ыва-ывать не пытается. Чувствует, что с этим сейчас лучше не лезть…
Ждать пришлось недолго. С развилки вынырнул на шоссе кортеж из пяти джипов. В каждом битком — по четыре-пять человек.
Почти взвод. Неплохо.
Машины, взметая волны воды, промчались по встречной полосе и ушли на запад. К старой ферме.
Будем надеяться, это все бойцы Графа, которых удалось выдернуть по тревоге. Все, кого согнали сначала к новой ферме, а теперь бросили к старой, на подмогу тем, запертым в машине…
Скорее всего, охранники с новой фермы тоже поехали. Должны были. Не каждый день на старой ферме обнаруживаются московские крысы, верно? И Граф должен был сообразить, кто их привел.
А когда речь идет о чести семьи, разговор о деньгах неуместен, не так ли? Граф должен был отправить туда всех.
Теперь на базе, скорее всего, одни лишь дрессировщики. И конечно, две сотни баскеров. Из которых пять дюжин вполне взрослые и выдрессированные. И еще пять дюжин подростков… Если и не вышколены на все сто, то для боя-то сгодятся. А может, и самые маленькие будут драться. Этакие рогатые гитлер-югендовцы…
Уж лучше бы баскеры были в этих джипах, а на базе остались охранники!
А впрочем, посмотрим…
Когда в зеркале заднего вида исчезли габаритки последнего джипа, Стас сдернул кепку и завел двигатель. Вывернул с обочины на шоссе, утопил педаль газа и нацелился на развилку впереди.
На повороте к зоопарку никакого указателя не было. Посетителей там не ждали.
Дождь кончился.
Небо светлело, но медленно. Обложное, свинцовое. Давило сверху. Все вокруг тонуло в тяжелом, темно-синем сумраке, словно на самом дне океана…
Впереди показался фигурный забор. Вычурная вывеска с псевдославянской вязью: “Ковчег”.
Стас не стал тормозить. Лишь переключился на пониженную передачу.
По кабине грохнуло, справа по лобовому стеклу пробежала трещина. Больше фура никак не пострадала. В зеркале заднего вида сорванные с петель ворота катились, как опавшие по осени листья…
Дьявол!
Стас ударил по тормозам. Фура накренилась вперед, внизу завизжало, тело дернулось вперед, на руль… Серый словно почувствовал заранее, уже выставил все четыре лапы и уперся ими в приборный щиток.
Впереди поперек дороги лежали железобетонные блоки.
Проезд между ними был, но только для легковой машины. А вокруг дороги — дубовая роща. Обочина узкая-узкая, по такой фуре не продраться.
Аллея длинная, метров двести. Там просвет в деревьях, какое-то пустое пространство… Там и должен быть зоопарк. От него до плаца и лабораторного здания еще полверсты.
Ладно. Что такое полверсты, если быстрым шагом? Пять минут. Задержка, но не смертельная.
Если на старой ферме шестая рота сделала то, что должна была сделать, то ратники Графа застряли там куда как надолго. Только бы крысы Арни все сделали верно, только бы не вылезли раньше времени, не спугнули бы! Дали бы машинам спокойно съехать с шоссе, пропустили, а потом уронили те два старых дуба точно на подъездную дорогу, поперек…
Оттащить их будет нелегко. А просто объехать, чтобы выбраться к шоссе, не получится. Не дадут. И деревья, и шестая рота…
Ратники Графа выберутся оттуда не скоро. Времени должно хватить.
Стас повернулся к Серому:
— Посидишь?
— Гырыга!
Мигом ожил. Тут же распахнул дверцу и вылетел наружу.
Стас открыл дверцу со своей стороны и спрыгнул на землю.
Откуда-то издали — едва слышно, словно слуховой фантом, — доносилась музыка. Что-то тяжелое, с басистыми гитарами и бешеным ритмом… С плаца? Опять Бавори врубила металлическую классику?
Ну что же. Не самый плохой фон для ярости, жгущей изнутри, словно выпит натощак котелок горячего спирта. Едва сдерживаемой, чтобы не вырвалась, не хлынула, затопив все вокруг без разбора…
Стас обошел машину. От души дернул засов, рванул на себя тяжелые дверцы.
— На выход!
На аллее ветра не было. Деревья прикрывали.
Но ветер ударил, набросился, как цепная собака, стоило лишь выйти из-за деревьев…
В самом деле почти зоопарк.
Пятачок, выложенный шестиугольной плиткой, рыжей и шершавой, уверенно цепляющей подошву даже сквозь лужи. От пятачка лучиками разбегаются проходы между клетками.
Клетки высокие, большие, с дорогими литыми прутьями. Похоже не на клетки, а на старинные чугунные заборы какой-нибудь дворянской усадьбы.
Много пустых, но не все. Вон настоящий медведь, мрачный и тощий. Встал на задние лапы, потер лапой лоб, прищурился. Словно до сих пор не отошел от зимней спячки и никак не поймет, сон это или явь, неужели все это на самом деле творится…
А вон волчья морда…
Ветер бил в лицо, рвал полы плаща, разметал их в стороны, как крылья, а сзади, как продолжение этих черных крыльев, с аллеи на пятачок выплескивался живой ковер.
Серые, черные тельца. Острые морды, подвижные уши, приоткрытые пасти с длинными резцами, сильные лапы… Созданы для боя. Вымуштрованы не для галочки, а на совесть. Настоящие крысы войны.
В золотых волчьих глазах мелькнул испуг. Морда задралась — и над клетками разнесся вой. Сначала робкий, словно бы удивленный.
Но живой, шевелящийся ковер все выплескивался на пятачок. Десятки, сотни крыс… Вой взвился вверх, наполнился тревогой, страхом, паникой. Из конуры вынырнули еще волчьи морды — и завыла вторая глотка, третья… Откуда-то слева, из-за пустых клеток, прилетел и влился в этот хор еще один “голос”.
Заголосили птицы на дубах вокруг. Их и не видно-то было, а вдруг столько оказалось…
Заревел медведь.
Клетки оживали, на свет вылезали все новые звери, встревоженные спросонья, приникали к прутьям…
Над зоопарком разносились крики.
Как охрипший гудок парохода, затрубил слон.
Нет, слониха. В проходе слева, через несколько пустых клеток, на фоне черных прутьев, грязной плитки, свинцового неба мелькнуло яркое пятно. Алике…
Это сейчас все работы с геномом под строгим контролем. Трудно, медленно, через горы бюрократической волокиты, крошечными шажками. А двадцать лет назад, в разгар генноинженерной революции, все было иначе.
Тогда еще не было презумпции виновности. Тогда модифицированные животные не считались априори биологическим оружием. Кое-что было сделано, да так и не запрещено потом, когда военные биоинженеры наломали дров и во всем мире стали закручивать гайки.
Например, морозоустойчивые слоны. С короткой, но мягкой и густой, словно плюш, шерстью — специально для этих северных, холодных земель.
Три года назад это был еще милый слоненок. С ярко-розовой шерстью. Потому что подарочный вариант…
Ходу, ходу! Стас ускорил шаги, почти бежал. Выло, клекотало, орало неимоверно. Словно не зоопарк, а бойня прямо под открытым небом. Если даже все охранники отправились на старую ферму и следить за картинками с видеокамер некому — уж этот-то галдеж наверняка услышат.
Быстрее! Прочь с пятачка. Между клетками, по лучу-проходу, который ведет прямо на север.
Здесь клетки пустые… Кончились. За ними опять дубовая роща, разрезанная дорогой, — еще одна аллея метров в двести. В конце просвет, там деревья кончаются, а снизу, с правого края дороги, голубое пятно…
Край сторожки? Той, где Лобастый учился топтаться на клаве?
— Роммель! Взвод туда!
От живого ковра позади оторвался и вылетел вперед комок крыс. Разделился на две части, рассыпался, растянулся — и крысы унеслись в конец аллеи, к голубому углу сторожки, справа и слева по обочинам, петляя резкими ломаными зигзагами. Черта с два попадешь даже из пулемета…
Стас обошел угол одноэтажного домика и оказался на площади, нырнув в море музыки, бьющейся между зданиями, окружившими плац. Ветер. Здесь, на длинной площади, протянувшейся с севера на юг, он бил в лицо так, что спирало дыхание…
Они все-таки услышали, несмотря на музыку.
На дальнем конце площади уже собирались баскеры, дрессировщики, затянутая в кожу Бавори… Дюжина баскеров трусцой семенила сюда, на эту сторону площади, с ними шел дрессировщик.
Выдвигались узнать, что да как? Опоздали.
Дрессировщик заметил. На миг замер, остановился — но тут же двинулся дальше. Уже не шагом, уже побежал. Выстрелил вперед рукой, нацелив хлыст:
— Attack!
Баскеры рванули вперед.
Сначала на двух ногах, как и семенили раньше. Копыта впечатывались в лужи, вбивались в блестящий плац, словно стальные прессы. Под шкурами задних ног перекатывались мышцы. Оскалившись, как собаки — нижние клыки задирают губы, — пригнув головы, нацелили рога.
Рога были широкие, словно концы гигантского серпа, вросшего в череп. На концах уже нет красных набоек. Даже в рассветной серости концы блестели злыми звездочками, словно заточенная сталь…
— Attack! — Эхом долетело с дальнего конца площади, пробилось через музыку.
Женским звенящим голосом. Взмах хлыста, веер брызг… И оттуда, за спинами первой дюжины, покатилась вторая волна. Еще полсотни огромных тварей, давно мечтавших о настоящем бое, который будет оборван ударами хлыстов на самом пике ярости… Потом один из дюжины разведчиков упал на все четыре ноги. Суставы задних ног провернулись, встали так, как удобнее для бега — и рванули его вперед, вынося перед остальными… Тут же упал на четыре ноги еще один, сзади… И вот уже половина… Вся дюжина.
Вот они уже на середине площади, разгоняются все быстрее. Живые тараны, каждый почти в тонну… Все вместе вперед — и чуть сходясь. Потому что на одну цель…
Стас не остановился. Как шел, так и продолжал идти.
А следом из-за угла дома на площадь выплеснулись крысы. Брызнули в стороны, растекаясь вдоль края площади, освобождая место тем, кто позади…
Словно бьющиеся на ветру крылья плаща были сложены, а теперь раскрылись. Широко, до предела. Обнажив ярость, жегшую изнутри. Наконец-то дав ей выход.
И — прилив сил. Бешеный, стянувший тело как сжатую пружину и рванувший вперед и куда-то вверх, как удар попутного ветра в эти серые крылья. Пять сотен крысиных душ стали твоим продолжением, твоими руками, твоей волей…
И хлынули вперед, как прорвавшая плотину черная вода.
Навстречу баскерам — сотнями серых стрел, летящих над самой землей…
Расстояние между ними истаяло в один миг.
Вырвавшийся вперед баскер вздернул голову, сбился с шага — не мог выбрать цель среди этих сотен мелких тварей, летящих на него.
Почти остановился, привстал на задних ногах, вывернул передние, готовясь молотить ими, как боксер…
Серая лавина налетела на него, словно не заметив. Накрыла пологом шевелящихся тел, поглотила, перевернула эту тушу, швырнула ее хребтом на плац, словно картонную фигурку ураганный ветер…
Он еще двигался. Полог покрывших его тел шевелился — серые, расплывшиеся очертания баскера… Вон тот бугор-морда, а вон тот — передняя нога. Кажется…
Серая лавина уже неслась дальше и проглотила еще две рогатые туши. Перевернула, швырнула на плац, накрыла…
Остальные баскеры замешкались. Кто-то привстал на задних ногах, готовясь к бою, а кто-то, наоборот, напрягся всем телом, судорожно выпрямляя все четыре ноги, подседая задом, ломая собственные суставы, но сбрасывая скорость, лишь бы остановиться, развернуться, и…
Кого-то из них лавина проглотила, кого-то зацепила — за круп, за задние ноги. Но четверо успели. И понеслись живыми таранами, но уже назад. Навстречу второй волне баскеров.
Смутившихся, замешкавшихся.
Остановившихся.
Расступившихся, чтобы пропустить своих четверых собратьев, несущихся не разбирая дороги…
Рассмотревших то, что накатывало следом.
И брызнувших врассыпную.
Назад, в стороны, затаптывая друг дружку, куда угодно — прочь, с пути накатывающей серой лавины… Крупы, копыта, плащи дрессировщиков — тоже лишь спины…
И среди этого летящего хаоса — одна неподвижная фигура. Бавори.
Хлыст, порхающий в ее руках, словно живой и чертовски голодный.
И вот уже четыре твари остановились. Ужаленные стальным наконечником, замерли под ее взглядом, пойманы ее звенящим голосом и приказами, как гарпунами. Прилипли к ней, словно стальные опилки к магниту.
Уже шесть… Восемь…
Сгрудились вокруг, сбились в маленький, но подвластный ей, Бавори, а не панике отряд. Вокруг которого, как растущий кристалл вокруг затравки, может собраться вся эта мечущаяся орава.
— Роммель! Роммель! Ее! Их!
Только увидеть бы еще, где Роммель…
В центре площади лишь серые тела, стрелами носящиеся по плацу, разгоняя баскеров по проходам между зданиями… Ближе — серые островки. Крысы, оставшиеся на тушах баскеров, еще шевелящихся, еще сопротивляющихся. Фронт лавины поредел, крыс уже не половина тысячи, а от силы полторы сотни.
Но его услышали и поняли. То ли Роммель, то ли один из ротных. Передняя волна крыс, основное скопление, развернулась и пошла на Бавори, на ее отряд.
И отряд дрогнул, побежал…
Нет, не дрогнул. Это Бавори погнала их, всех в одну сторону. Сама уже верхом на баскере. Одной рукой вцепилась в рог, в другой — порхающий хлыст. Остальные баскеры сгрудились вокруг плотной кучей, словно живой частокол.
Вот они уже на краю площади. Но не нырнули в проход между домами. Развернулись и по самому краю площади двинулись куда-то в обход серой лавины…
Дьявол!!!
— Роммель! На пути! Отрезать! Отрезать!
Но встать на пути и отрезать от трехэтажного лабораторного корпуса некому.
Ударное скопление крыс развернулось вслед за отрядом Бавори, хлынуло вдогонку, срезая по диагонали, сокращая путь — и все равно не успеть.
Слишком поздно. Бавори уже на крыльце.
Хлыст чертит воздух, стальной наконечник сечет плечи и спины баскеров. И один за одним они протискиваются в дверь — крошечную для них. Цепляясь плечами, рогами, спотыкаясь копытами на ступеньках крыльца… Но стальной наконечник гонит внутрь, выдирая из спин и плеч клочки шкуры и темные брызги…
Читать бесплатно другие книги:
