Дело жадного варвара Ван Зайчик Хольм
Торжественно ударили гонги. Басовито запели фанфары. Гвардейцы с небесной четкостью и единовременностью взяли алебарды «на караул». Толпа шевельнулась в последний раз, выстраиваясь сообразными рядами. Столько высокопоставленных персон сразу ни Баг, ни Богдан не видели доселе в жизни ни разу. Дворцовые служители подхватили края ширмы, и раздвинули ее, открывая взглядам тронный помост.
«Вот она!» —вздрогнув от волнения, подумал Баг.
«Как-то там Фира?» —едва не падая от изнеможения, подумал Богдан.
Восседающая на срединном троне принцесса, ослепительно сверкая золотом одеяний в лучах осветительной техники, глядела в зал поверх голов с отстраненной благосклонностью.
— Дорогие ордусяне! — начал известный своими демократическими взглядами великий князь Фотий, с державой и скипетром в руках грузно поднявшись с правого трона. Даже отсюда видно было, как в его окладистой бороде, высвеченные юпитерами, серебром вспыхивают нити благородной седины. Тяжелые бармы, словно дроблеными радугами, отсверкивали драгоценными каменьями. — Сограждане! Нынче у нас знаменательный день…
«Как она прекрасна!» —думал Баг.
«Как-то там Жанна?» —думал Богдан.
— Любезные нашему сердцу подданные! — не вставая, звонко начала принцесса, когда великий князь закончил. — Уважаемые гости страны! Небу было угодно, чтобы события последних нескольких дней выстроились в череду, находящуюся под влиянием стихии созидания…
Патриарх, с посохом в руках сидящий на левом троне, величаво кивнул.
«Кто я для нее? — изнывал Баг, вслушиваясь в чарующие звуки ее голоса и не слишком-то обращая внимание на слова. — Никто… Никто!!»
«Воздухолет, наверное, уже приземлился, — изнывал Богдан, тоже почти не слыша слов принцессы. — Бек обещал встретить дочку прямо у трапа, вместе со всем своим тейпом… Только бы роды прошли хорошо. А если при генетическом разборе что-то напутали, и родится мальчик?»
«Наверное, никогда, — растравлял себе душу Баг, — общественная двигаемость в нашей стране не достигнет такого уровня, чтобы я, рядовой сыскарь, мог прямо сказать принцессе крови: милая Ли! И отныне я…»
«Наверное, я напрасно, — растравлял себе душу Богдан, — не выпил те несколько капель с донышка…»
Оба вернулись к действительности лишь когда уста принцессы произнесли ненавистное обоим имя.
— …Особо мы хотели бы отметить вклад в дело развития экономических и культурных связей между Западом и Ордусью, сделанный выдающимся финансистом Хаммером Шморосом. Приблизьтесь, сэр.
От маленькой, компактной группы гокэ отделился и с несколько небрежным поклоном подошел к тронному помосту одетый в прекрасное европейское платье, среднего роста и средних лет мужчина, с загорелым вследствие правильного образа жизни – а может, вследствие солярия, кто варваров поймет, — приятным глазу, открытым и решительным лицом.
«Вот он каков в натуре», — подумал Богдан.
«Вот он каков. В натуре!» —подумал Баг.
На экранах своих компьютеров они уже насмотрелись на Шмороса во всех видах.
— Учитель сказал: тот, кто разевает рот на чужую пампушку, часто остается голодным. К вам, дорогой сэр, эти мудрые слова относятся, быть может, менее, чем к кому бы то ни было из наших заморских партнеров. На протяжении почти полутора десятилетий, — говорила принцесса, — вы не покладая рук и не жалея сил трудились на ниве взаимодополняющего слияния. Ваше трудолюбие выше всяких похвал, и может быть уподоблено лишь вашей вспроницающей искренности…
«Эх, если бы напарница Ли знала, с кем говорит!» —подумали оба напарника разом. Их буквально колотило. А принцесса превозносила заслуги Шмороса, чествовала его, славословила, и не было этой пытке конца.
Шморосу все было нипочем. Он стоял и, слегка склонив голову, хладнокровно слушал эти, как у них там говорят, дифирамбы; и, похоже, воспринимал их, как должное. У него явно не было совести.
— Мы долго размышляли над тем, как одарить вас за ваше бескорыстное служение и деловую сметливость, проявленную на поприще взаимодополнительного слияния, — говорила принцесса. — Ваши заслуги велики, как гора Тайшань, и широки, как река Янцзы. Они беспредельны, как Небо, и плодоносны, как Земля. Награда должна соответствовать им.
В зале постепенно нарастало напряжение. Никто ничего не понимал, церемония как церемония – но даже для непосвященных неумеренные хвалы в адрес одного из, в общем-то, многих западных деловых партнеров Ордуси начинали выглядеть чрезмерными. Похоже, и сам Шморос это почувствовал. Он коротко оглянулся назад, на почтительно замершие ряды сановников, затем, как-то искательно, на своих. В его взгляде отчетливо читалась растерянность.
— Вчера, узнав о вашем близком приезде, мы призвали святого патриарха Силу и великого князя Фотия, чтобы посоветоваться. И сообща мы решили эту нелегкую проблему. Мы знаем о вашем, сэр, благородном пристрастии к произведениям изящных искусств и редкостных рукомёсел. Всему свету известно, что такое для Александрийского улуса, и тем самым для Цветущей Ордуси в целом, Драгоценная Яса Чингизова, в течение многих веков под неусыпным оком верных подданных хранившаяся в Патриаршей ризнице Северной столицы. Это – наша общая гордость, это наше общее достояние, это наша общая святыня. В знак одобрения ваших, сэр, трудов, в надежде на дальнейшее укрепление экономических связей, мы милостиво даруем ее вам!
Пол поплыл под напарниками, и стены удалились в какой-то адский мрак.
— По-моему, я все-таки утонул в Суомском заливе и попал к Янльло на трезубец… — пробормотал Баг.
— Это… — выпучив глаза, только и смог выговорить в ответ его напарник. Вероятно, если бы он допил капли с донышка, то сказал бы больше.
Обращенная к залу спина Шмороса стала очень напряженной. А потом он вновь коротко оглянулся, нервно облизывая губы – и взгляд его шустро обежал весь зал, словно в поисках пути для побега.
Но не было подвоха. Заглушив пробежавший по толпе изумленный шепоток, запели фанфары, трое служителей вышли из боковых врат зала церемониальным медленным шагом, и на руках у срединного из них лежала…
Яса!!!
Та самая, которую только сегодня ночью извлек Богдан из подмышки мерзкого Ландсбергиса! Та самая, которую в ранний утренний час торжественно передали вместе с крестом Сысоя прямо патриарху, специально приехавшему по такому поводу в ризницу! Та самая!!!
Служители замерли перед Шморосом, словно он принимал у них парад.
Было ясно, что Шморос в растерянности. В недоумении. Возможно, даже испуган. Не говоря уж о том, что столь ошеломляющая, законная, на глазах у всего честного народа передача ему вожделенной Ясы – буквально через несколько часов после того, как окончилась неудачей попытка ее похищения (он наверняка уже знал об этом), — выглядела просто невероятно, тревожно; но даже более того! Ни с того ни с сего получить в дар национальное достояние великой страны, многовековую святыню… опять-таки при всем честном народе, перед сотней объективов телекамер всех мировых агентств…
Шморос не мог не понимать, что такой кус – не по нему.
Чем бы ни руководствовалась принцесса, что бы ни скрывалось за ее словами и действиями – такой кус нельзя было кусать. Это было ни с чем несообразно.
Замерший в напряжении зал не мог не заметить, что превознесенный до небес миллиардер находится в затруднении. Ему стоило лишь встать, на европейский манер, на одно колено, сказать: «Драгоценная принцесса, я не могу это принять! Обещаю и впредь… но такой подарок меняет местами верх и низ, перемешивает Небо и Землю, путает распорядок мужской стихии Ян и женской стихии Инь в мироздании»… И инцидент был бы исчерпан.
И все вздохнули бы с облегчением.
В том числе, вероятно, и сам Шморос.
Но миллиардер колебался лишь несколько коротких мгновений. Он был варвар. Жадность пересилила.
Напарники уже не слушали, как он рассыпается в благодарностях, как обязуется и впредь верно и конструктивно служить престолу и всей экономике Ордуси… Главное уже произошло. Акт передачи частному лицу святыни целого народа состоялся. На глазах всего света. И не перевернулся мир, и подпорки, на которых держатся Небеса, не подломились. И Александрию не затопило, и Ханбалык не провалился в тартарары. И ни принцесса, ни заокеанский гость даже не охрипли. Все было, как всегда.
Надо было видеть руки Шмороса, когда они тянулись к Ясе. Надо было видеть.
— Так вот что имел в виду патриарх, — прошептал Баг.
— Пожалуй, несколькими каплями с донышка я сегодня не обойдусь, — ответил Богдан.
Баг угрюмо кивнул, и шарик на его шапке глухо звякнул.
Харчевня «Алаверды»,
26 день шестого месяца, первица,
вечер
На сей раз Ябан-ага мог быть доволен. Он и был доволен. Хотя преждерожденный Лобо, как и в прошлый раз, пришел не один, а со своим бледным спутником, он заказал несколько различных салатов, в том числе и фирменный горский салат с медузами, пару блюд острого мяса по-сычуаньски, а также шесть бутылок пива и большую бутыль особой московской эрготоу. То и дело провозглашая малопонятные окружающим тосты, с каждой чаркой все громче и разгоряченнее, два почтенных гостя принялись, на радость и самому Ябан-аге, и остальным его посетителям, беседовать о мудрой прозорливости начальников и суровой доброте духовенства.
— Как она могла? — с болью и отчаянием повторял Баг, мотая головой и запивая эрготоу из чарки пивом из кружки. — Нет, ты мне скажи, еч Бог…
— Не богохульствуй! — отвечал Богдан, нетвердой рукой помахивая перед носом у напарника палочками с зажатым в них прозрачным плечиком медузы, только сегодня поутру доставленной Ябан-аге из его родного Приэльбрусья.
— Прости, зануда… — покаянно заявлял Баг и, перегибаясь через стол, пытался поцеловать Богдана. — Нет, ты мне скажи: как она могла? Я же… я… следы ее лобзать…
При этих его словах вечно опущенные веки йога Гарудина ощутимо дрогнули, и кружка перед ним с громким хлюпаньем опустела. Расторопный Ябан-ага тут же побежал к нему с добавкой.
— Нет, ты мне скажи… — продолжал Баг. — Ты скажи. Вот я, простой ордусский мужик. И ты – простой ордусский мужик. Ну, пусть минфа там… это ты на службе минфа и все такое, а по сути – простой ордусский мужик. И скажи. Вот я не понимаю. Ей что, не сообщили? Или это у нас теперь новая сообразная церемония такая сделалась – паразитам дарить самое дорогое?
— Я не знаю… — беспомощно отвечал Богдан.
— Его же надо было вязать!
— Доказательств нет… И – он же гокэ, иностранец…
— Хорошо. Теперь ты меня поправь, да? Иностранец. Если его нельзя вязать только из-за того, что он иностранец, тогда я так понимаю, что все его соотечественники могут рассматриваться, как укрыватели. Правильно? А еще в древности было сказано: наказания бывают пяти видов. Позорящая татуировка, битье палками, обращение в рабство, четвертование и поход армии с целью умиротворяющего вразумления. Соображаешь, минфа? Я тебя, что ли, истории законов учить должен? Поход вразумляющей армии! Стало быть, не подарочки им делать за наш с тобой счет, а… — Баг резко взмахнул забинтованной рукой, и его голова, подпертая здоровым кулаком, едва с этого кулака не сорвалась. — Если много людей провинилось по одному и тому же делу, да к тому же часть из них вооружена, нет иного способа их наказать, кроме как при помощи похода вразумляющей армии!
Веки йога Гарудина снова дрогнули.
— В таком деле, как поход вразумляющей армии, — чуть заплетающимся языком ответил Богдан, — часто бывает много справедливости, но никогда не бывает много человеколюбия. Понимаешь, еч Баг? Последнее это дело – поход вразумляющей армии…
— Понимаю… — уныло и совсем тихо ответил Баг. Помолчал. — Так и что нам теперь? Этот скорпион небось уже в Филадельфии своей, камушками на окладе любуется…
Богдан немного подумал и пожал плечами.
— А я знаю! — вдруг сказал Баг просветленно и разлил еще по одной.
Веки йога снова дрогнули, и кружка перед ним опустела до половины. Каким-то чудом то ли услышав, то ли увидев это, Баг всем корпусом повернулся в сторону йога, помахал забинтованной рукой и, всерьез встревожив остальных посетителей, запросто гаркнул:
— Частишь, Гаруда!
Аскет чуть кивнул.
Напарники выпили, и им стало совсем невмоготу.
— Давай споем, еч Богдан, — вдруг тихонько попросил Баг. — Жанка, пока ехали, говорила – ты много песенок знаешь хороших… Давай споем. Я подпою…
— Давай, — согласился совсем засмурневший Богдан. — Что бы такое… — Задумался. — Вот, давай! Она хорошая, древняя…
И поначалу негромко, приноравливая голос к ноте, а потом все раздольнее и надрывней, он начал:
- — На Тайване-острове, или под Чарджоу,
- Русскому с татарином все равно где жить —
- Родина есть Родина! Лапти, эрготоу…
- Так скроила матушка – и не перешить…
Где-то на улице неподалеку протрещал, приближаясь, и смолк чей-то мотоцикл.
— Правда, хорошая песня, — несколько невнятно из-за подпирающего подбородок кулака и щеки, сдвинутой этим кулаком к уху, выговорил Баг. — Правильная… только грустная.
— А ты думал? Когда что-нибудь правильное скажешь, почему-то всегда грустно. Ну, давай вместе… три, четыре!
И, на радость млеющему за стойкой Ябан-аге и замершим в благоговении посетителям его кабачка, они все-таки обнялись поверх стола и, слаженно и размашисто мотая головами, грянули в полный голос, на две глотки, со слезой:
- — Родина есть Родина!..
Мелодично прозвенели колокольцы входной двери, и все взгляды невольно обратились ко входу. В наступившей тишине кто-то из посетителей отчетливо сказал, с некоторой плотоядностью причмокнув губами:
— Какая штучка!
На площадке, возвышающейся над полом харчевни на высоту семи ступеней, у самой закрывшейся двери, стояла, оглядываясь и, видимо, слегка ослепнув в прокуренном сумраке харчевни, молодая девушка в кожаной, западного кроя широкой куртке, джинсах, плотно облегающих полные, стройные ножки, и огромных, в пол-лица, защитных очках. Длинные распущенные черные волосы ее стелились по плечам и ниспадали на спину.
— Не к вам, певцы? — сказал другой голос насмешливо, и несколько человек захохотали. Действительно, представить себе эту эстрадную красотку, хлесткую, словно первый ожегший спину прутняк, рядом с уже не слишком молодыми, неказистыми, подвыпившими мужиками, Бог знает во что обряженными – переодевались они у Бага, впопыхах, чтобы Богдану не заезжать домой и чтобы успеть выпить и разойтись пораньше, не обижая заждавшуюся Жанну (тогда у них еще была надежда, что они выпьют аккуратно и разойдутся засветло)… словом, представить ее с ними за одним столиком было совершенно невозможно.
Третий голос сказал:
— Крошка, подсаживайся!
Баг грозно оглянулся и положил руку на меч.
Йог Гарудин сильно шевельнул опущенными веками. Со множественным бульканьем, хлюпаньем и скворчанием стоявшие на всех столиках, кроме столика напарников, рюмки, кружки, стаканы и фужеры разом опустели. Сделалось удивительно тихо.
В этой тишине особенно отчетливо зацокали неторопливые каблучки. Держась очень прямо, ни на кого не глядя, девушка спустилась в харчевню и прямиком пошла к Багу и Богдану какой-то невероятно изысканной, строгой и гордой походкой. Знакомой походкой…
Она села рядом с ними на свободный табурет, сняла очки и, расправляя волосы, встряхнула головой.
Подбородок Бага все-таки свалился с его кулака.
— Матерь Божья… — пробормотал Богдан, слегка трезвея.
— Единочаятельница Ли… — с блаженной улыбкой пробормотал Баг.
— Тс-с, — сказала принцесса. — Ваш начальник, еч Баг, Редедя Пересветович Алимагомедов, подсказал моему порученцу, где вас найти. Простите, что не могла вас предупредить. Я вижу, — она покосилась на бутылки и чарки, — вы сильно расстроены.
— Мы… ну… — сказал Баг.
— Ну… мы… — сказал Богдан.
— Я сейчас объясню… молчите, я должна объяснить. Вы имеете право знать, — она вздохнула. — Когда имя заказчика преступления стало известно, я тоже была расстроена. Не мне учить вас, драг ечи, основному правилу человекоохранительной науки: наказание преступника должно быть неотвратимым. Не столь уж важно, каким оно будет – прутняки, или бритье головы, или что-то еще. Не столь уж важно, будет ли оно жестоким или мягким. Самое главное – чтобы оно было неотвратимым. А тут… — Она запнулась и не стала продолжать, лишь снова встряхнула головой. — Иначе нам было его не достать. Никак не достать. А ведь это несправедливо – если бы несчастные Ландсбергисы оказались на всю жизнь в тюрьме, а главный преступник гулял бы на свободе… Помните, Учителя спросили: «Что вы думаете о том, что на зло надо отвечать добром?» Учитель ответил: «Как это? Добром отвечают на добро, а на зло отвечают по справедливости»… Этот человек мог бы не брать Ясу. И не был бы наказан. Но он выбрал сам. Вся страна, весь мир видели, как от варварского вожделения тряслись его руки… и как мы сами вложили в эти нечистые руки нашу национальную святыню. Вся страна… И мне, и батюшке, — она грустно улыбнулась, — пришлось рискнуть утратить любовь народа… а выше этого для нас ничего нет. Весь народ негодует на сделанную властью ошибку и гневается на жадность варвара. Весь народ, как один человек, хочет, чтобы ошибка была исправлена, а варвар – наказан. А когда император просит Небо и Землю о том, чего хочет весь народ и в чем сходятся главы всех улусов, Небо и Земля подчас идут императору навстречу.
Она помолчала, машинально крутя в пальчиках полупустую чарку Бага. По сиреневым длинным ноготкам бегали шустрые маленькие блики.
— Через полчаса после окончания церемонии передачи Ясы батюшка лично совершил моления в Храме Земли и в Храме Неба. А через некоторое время с пятнадцати из восемнадцати наших молибденовых месторождений пошли панические шифровки о том, что вся геологоразведка была ошибочной, и машины начали загребать совершенно пустую породу… Молибден пропал. Так, кстати, мы доподлинно узнали, какие из месторождений он еще не успел откупить.
Напарники слушали, затаив дыхание.
— Считайте, он разорен. Через две-три недели его имущество пойдет с молотка. Он продаст и Ясу. И тогда ее купит некий никому не известный, несметно богатый тибетец и увезет в Дарджилинг. Но вместо Дарджилинга Яса вернется в Александрию. И будет великий сабантуй.
— Но… — пробормотал Баг. — А если он не продаст?
Принцесса задумчиво помолчала.
— Он неплохой, в сущности, человек… Любит, понимает и ценит произведения искусства, а деловые его способности вообще выше всяких похвал. Однако… Чтобы остаться нищим, но с Ясой, нужно быть бескорыстным и преданным почитателем культуры. А он – варвар. Когда встанет выбор между… между чем бы то ни было – и деньгами, он выберет деньги.
Принцесса встала.
Напарники шевельнулись было следом, но она удержала их, оказав им неслыханную, невообразимую честь – на миг положив свои ладошки им на плечи.
— Не надо меня провожать, — сказала она тихо. — Мне придется высоко поднимать ногу, чтобы сесть на мотоцикл… Я не хочу, чтобы вы это видели. Вы знаете, кто я, а для принцессы подобные телодвижения – совершенно несообразны.
«Как безупречно она воспитана!» —с умилением и восторгом подумал Баг.
«Будь здесь кто-нибудь из варваров, — с философическим расслаблением подумал Богдан, — он решил бы, что наша жизнь полна лицемерия, коль скоро мы так блюдем условности… Варвару и невдомек, что это просто уважение друг к другу. Ведь когда нет войны, нужды, страданий, позволяющих одному жертвовать собой для другого, как еще выказать уважение? Только соблюдая условности…»
Принцесса благосклонно и тепло взглянула на Богдана.
— Прощайте, благородный и высокоученый минфа, — сказала она. — Теперь у вас нет повода огорчаться, не пейте больше.
Затем она перевела свой небесный взгляд на Бага. Несколько мгновений смотрела на него неотрывно – и глаза ее затуманились. Казалось, ей совсем не хочется уходить. Казалось…
— Прощай, храбрый Чжучи, — сказала принцесса, повернулась и, на ходу опуская очки на глаза, быстро и решительно пошла к выходу.
Голова Бага сызнова свалилась с подпиравшего ее кулака. Какое-то время Баг пытался сообразить, что, собственно, произошло – и вскочил. Загребая воздух руками, он сделал несколько нетвердых шагов вслед за принцессой, потрясенно бормоча:
— Мэй-ли… Милая моя…
Дверь шумно захлопнулась – и протяжно, печально запели в тишине колокольцы.
Эпилог
Багатур Лобо
Апартаменты Багатура Лобо,
27 день шестого месяца, вторница,
полдень
Было чуть за полдень, когда Баг с бутылкой «Ордуси» в незабинтованной руке выбрался на террасу. Рыжий кот, нареченный вчера вечером Судьей Ди, с независимым видом истинного владельца квартиры последовал за ним.
В конце концов, одно другому не мешает. Ведь нельзя же исключить, что судья Ди, знаменитый Танский сановник Ди Жэнь-цзе, и впрямь был дальним предком Бага по мужской линии!
Ветер за ночь утих, и темные тучи сделались светлыми облаками, насыщенными светом невидимого, но явно близкого солнца. Голова Бага еще оставалась немного тяжелой, но на душе было так спокойно, мягко и благостно, будто ее до краев заполнили подогретым оливковым маслом.
Трижды за это утро он пытался сходить в чат Мэй-ли – и трижды ему не хватало духу. «Сейчас, наверное, она еще в дороге, — думал он поначалу. — А сейчас, наверное, отдыхает после многочасового перелета…» А в третий раз он подумал: «И что я ей скажу?»
Но когда-нибудь, когда-нибудь… вскоре… он увидит ее милый смайлик и напечатает:
«Здравствуй, Мэй-ли? Как поживаешь?» И она ответит так же просто: «Привет, Чжучи. У меня все в порядке. А ты как?» И, наверное, до тех самых пор, покуда демократизация в Ордуси не достигнет потребной высоты, они оба будут смиренно и уважительно друг к другу делать вид, что никогда не встречались.
С тяжким вздохом Баг опустился в плетеное кресло и отхлебнул из бутылки. И тут понял, что за ним наблюдают.
На соседней террасе, притаившись за густыми стеблями благоуханного плюща, стоял сюцай Елюй. Поняв, что он замечен, сюцай смущенно вышел из своего нехитрого укрытия и почтительно поклонился.
— Доброе утро, преждерожденный… — робко проговорил он. — Простите, что посмел потревожить ваш отдых… я не нарочно.
Баг молчал, глядя на юнца исподлобья.
Судья Ди вышел вперед и пристально уставился на сюцая, раздраженно дергая хвостом.
— Вчера я видел вас по телевизору, — сказал Елюй. — Вы спасли крест Сысоя, и в одиночку расправились с двумя бандами…
В лице сюцая впервые было что-то человеческое. Баг почувствовал, как его обычная неприязнь к этому человеку начала испаряться без следа.
— Я хотел бы стать похожим на вас, — тихо сказал Елюй и потупился.
Баг молчал.
— Вчера ночью, — заторопился Елюй, — я, размышляя о вашем подвиге, не мог уснуть. Я вышел на террасу и в прорезях несущихся туч наблюдал луну. Она уже на ущербе… Но все равно – она была прекрасна! И эта серебрящаяся кайма на тучах, обрамляющая ее сияние! У меня захватило дух…
Баг простер в сторону сюцая забинтованную руку и сказал:
— Иди, созерцай – и впредь… э… не греши. То есть… э… не шуми. Судья Ди одобрительно зевнул.
Богдан Рухович Оуянцев-Сю
Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,
27 день шестого месяца, вторница,
день
— Садись скорее, милый, — хлопоча, приговаривала Жанна. — Вот ложка, вот палочки, вот хлеб… Я приготовила луковый суп. Это любимое блюдо отца, и я подумала… Попробуй. Это французская кухня, очень вкусно.
Богдан попробовал.
Есть это было нельзя. Может, Жанна и правильно сготовила эту мутную тошнотворную взвесь, наполненную мягкими сладковатыми сгустками – все равно нельзя. Даже не с похмелья.
А особенно с похмелья.
Впрочем, для смирения плоти по случаю начала епитимьи…
Он принялся старательно хлебать, каждый глоток продавливая в горло, словно заведомый и вполне ощутимый яд. Жанна сидела напротив и с удовольствием смотрела, как кушает супруг.
— Что сказал отец Кукша? — осторожно спросила она, дав ему как следует насладиться ее заботливой кулинарией.
— Три недели строгого поста, — ответил Богдан, не глядя в сторону жены. — Хлеб, вода… ну, луковый суп в крайнем случае. Триста «Отче наш» и сто пятьдесят «Богородиц» в день… и никаких радостей.
Жанна помолчала. Щеки ее порозовели, пухлые губы озадаченно и обиженно округлились.
— Милый, это, конечно, хорошо, что, например, не месяц и не два, но… Это же очень вредно для твоего организма, Фирюзе была совершенно права! И кроме того… Как же я? Ты можешь верить или не верить, но я, сама не понимаю, с какой такой радости, в тебя действительно влюбилась! А у тебя то работа, то пост! То работа, то пост! — она запнулась и совершенно по-детски сказала: — Мне обидно!
От нежности и умиления у Богдана перехватило горло. Он поднял на Жанну виноватые глаза. Женушка была такая миленькая… А он, спасая Отечество, чуть не забыл, как она нравится ему!
Богдан отложил ложку и некоторое время переглядывался со Спасом Ярое Око, висевшим в углу. Спас глядел строго, но с пониманием. Богдан тяжко вздохнул.
— Ты уезжаешь через три месяца, а Фирузе вернется по крайней мере через пять, — задумчиво проговорил он затем. — Значит, на следующий же день после твоего отъезда я испрошу отпуск и на два месяца удалюсь в Соловецкую пустынь. Что за епитимья в городе, действительно! Там я буду жить в холодной мокрой пещере…
«Кошмар какой!» — с испугом подумала Жанна.
— Перестану бриться, стричься и мыться. И днем и ночью, и в дождь, и в снег – в рубище… В гробу буду спать, — почти мечтательно добавил он, — в простом таком, некрашеном… Семь бед – один ответ.
Он встал и, на ходу расстегивая рубаху, пошел из столовой.
— Ты куда? — озадаченно спросила Жанна. Богдан, удивленно подняв брови, обернулся.
— В спальню, конечно, — ответил он и бросил скомканную рубаху на пол.
Сперва не сразу поняв, а потом – боясь поверить своему счастью, Жанна еще несколько мгновений сидела неподвижно, и за это время Богдан успел скрыться за алыми свадебными шторами, прикрывавшими вход в спальню еще с шестерицы. Только тогда молодая женщина вскочила и бросилась следом.
— Вот что значит высокая древняя культура! — радостно воскликнула она, с удовольствием выпрыгивая наконец из юбки. — Даже в самой сложной ситуации можно найти взаимоприемлемый компромисс!
— Только если обе стороны искренне к нему стремятся, — прогудел из спальни минфа Богдан.
Читать бесплатно другие книги:
